В эскорте графа насчитывалось около пятнадцати всадников, которые старались скакать на таком расстоянии, чтобы можно было слышать его голос, который он, к слову, часто повышал, если не сказать постоянно, явно счастливый оттого, что принимает участие в этом грандиозном предприятии. Это действительно была самая крупная битва, когда-либо организованная в королевстве, о чем каждый из ее участников, несомненно, по двадцать раз на дню повторял тем, кто готов был это слушать. Со стороны казалось, будто бы единственная задача этого нарядного окружения заключалась в том, чтобы ехать бок о бок с благородной особой, разделять ее радость и смеяться, восторгаясь остротами.

Буржуазия и высший свет Менда и его окрестностей собрались вместе по вполне очевидной причине, в отличие от деревенских жителей, тяжелая работа которых, всегда монотонная и однообразная, не оставляла ничего, кроме потерянного дня. Многие из них тяжело шли на одеревеневших от долгой ходьбы ногах, охрипнув от криков, и падали в изнеможении, не имея больше никакого желания охотиться.

Добрая половина всадников, сопровождающих графа, вероятно, не садилась в седло в течение многих лет, и Грегуар настолько был уверен в этом, что с готовностью побился бы об заклад на один луидор (тем более что сегодня у него был явно удачный день для таких игр). Когда шевалье увидел, как они отъезжают от лагеря, он поставил бы уже на два луидора, но, проследив за тем, как знатные всадники едут мелкой рысью по лугам и долинам, он, ни минуты не сомневаясь, увеличил бы ставку до трех луидоров. Сейчас, после получасовой прогулки по проселочной дороге в лесу, было очевидно, что одна четвертая графского эскорта закончит день, молчаливо и натянуто улыбаясь, что, бесспорно, на простом языке более удачливых наездников означает, чтo y них сильно болит зад. Он улыбнулся своим мыслям, вслушиваясь в болтовню, которая продолжалась, не умолкая ни на минуту, под тяжелый стук сапог пешей рати.

Вокруг них, по обе стороны лесной дороги, раздавались прерывистые крики загонщиков, иногда лай спущенных охотничьих собак и резкие звуки охотничьих рожков.

Солнце стояло уже высоко, и по небу быстро пробегали легкие облака, уносясь куда-то вдаль. Небо ярко голубело на фоне острых верхушек сосен и желтых пятен пышных буков. Свет плясал и подрагивал, словно крылья порхающих бабочек, на одежде и разноцветной униформе всадников, на рыжих лоснящихся крупах лошадей.

Марианна, находившаяся в той части эскорта, где велись особо оживленные разговоры, ехала впереди второй группы, сразу за хозяевами охоты, на расстоянии в два лошадиных корпуса от первой группы, в которую входили – до того, как они въехали под покров леса, – Грегуар и Мани и к которой совершенно естественным образом присоединился Жан-Франсуа. Тома д'Апше успел почтить своим присутствием обе группы, попеременно присоединяясь то к одним, то к другим. Он незаметно исчезал, а потом появлялся вновь, пуская лошадь галопом по ковру из опавших ржавых листьев, чтобы побыть в окружении своих людей, а затем догнать других.

Жан-Франсуа уже долгое время ехал молча, хотя до этого увлеченно рассказывал им об Африке и охотно отвечал на вопросы Грегуара. Потом молодой граф говорил о жаре и дождях, о жизни местных жителей, и все это создавало атмосферу тяжелую и угнетающую. Теперь же они предпочитали молчать. Обменявшись одинаковыми взглядами, встревоженными и неясными, молодой граф и шевалье смотрели в спину Марианне, которая ехала впереди них. Ее светло-русые волосы развевались, а стройное тело подрагивало в такт шагов породистого коня. Блики света танцевали на медном стволе ружья, что висело у бедра девушки.

Мани ехал чуть поодаль, и его лицо казалось мрачным, как будто звуки, доносившиеся до индейца, иголками впивались в его кожу, а сам он видел и чувствовал все, что скрывали от него даже те, кто ползал под корой деревьев.

Жан-Франсуа проворчал, заканчивая свою мысль по поводу местных жителей:

– Суеверные животные, в основном. Как и везде… – Встретив вопросительный взгляд Грегуара, он уточнил: – Аборигены…

– О! – оживленно воскликнул Грегуар. – Аборигены… Да, у некоторых американских индейцев, в частности в Новой Англии, охотники едят сердце своей добычи, чтобы обрести ее силу. Но не делаем ли мы того же, лакомясь соусами или жарким?

– Чтобы стать храбрее? В Африке воины закусывают сердцами своих врагов. – Жан-Франсуа криво усмехнулся и вдруг неожиданно поинтересовался: – Как вы находите мою сестру, шевалье?

Внезапно прозвучавший вопрос вызвал замешательство, и Грегуар поморщился. На его счастье, к ним подскакал отец Жана-Франсуа в сопровождении нескольких друзей.

– Ну что ж, шевалье, как вам прогулка? – весело спросил граф.

То есть все же это была прогулка… Шевалье быстро взглянул на Жана-Франсуа, но тот довольно бесцеремонно отвернулся. Грегуар ответил, что прогулка ему вполне по душе.

– Я надеюсь, – сказал граф, трясясь в седле, – что мой сын-исследователь не слишком надоел вам своими россказнями про Африку.

– Напротив, мсье. Мне кажется, у нас с ним довольно много общих интересов.

На этот раз, когда взгляд однорукого всадника на долю секунды встретился со взглядом Грегуара, последний заметил, что глаза молодого графа злобно блеснули. Всего лишь на миг, словно короткая вспышка, в нем загорелась яркая искра ненависти, но уже в следующее мгновение она сменилась веселой заинтересованностью, как будто ничего и не было…

– Я не сомневаюсь, что у нас достаточно тем и для полемики, – весело заявил Жан-Франсуа.

Грегуар знал, на кого он смотрит, говоря об этом, – на ту, которая ехала впереди них.

– Таков уж мой сын, мсье натуралист, – констатировал граф. – Он не мыслит свою жизнь без спора.

Всадник, который скакал в их сторону, поднимая за собой вихрь бурых листьев и ловко лавируя между стволами буков, вскоре приблизился и остановился в нескольких шагах от них. Спрыгнув на тропинку, он перебросился несколькими словами с теми, кто возглавлял охоту, снова вскочил на коня и подъехал к Марианне, поджидая, когда к ним присоединится вся группа. Это был Тома Д’Апше. Его лицо, такое же красное, как и у графа, светилось от возбуждения, а глаза так блестели, как будто он узнал нечто очень важное.

– Мсье граф, Жан-Франсуа, – сказал он, – надо сообщить вашим людям, чтобы они направлялись в сторону Уйера. Мои охотники пойдут на юг, и тогда мы встретимся возле Круа-Жак.

– Это приказ, маркиз? – весело осведомился граф.

Тома д'Апше покраснел еще больше.

– Мы окружили волков, и теперь их загоняют туда, мсье!

– О Боже! – воскликнул граф, не скрывая иронии. – Все-таки это приказ. И мы ему последуем, Тома!

– Мы окружили волков! – восторженно повторил молодой человек, обращаясь к Грегуару, который первым попался ему на глаза.

Внезапно все лошади, следовавшие за Тома, встревожились, что привело к беспорядочному движению. Один из всадников потерял стремена, а другой тут же попытался его обогнать. Возникла непредвиденная заминка, многих всадников вытолкали на обочину, а прочие осторожно сдерживали коней, ожидая, когда все вернется к порядку. Мани и Грегуар отъехали в сторону, подальше от суматохи, и оказались рядом с Марианной де Моранжьяс, возле которой шевалье придержал свою лошадь.

– Позвольте мне защитить вас от этой сумятицы, – сказал Грегуар, галантно приподняв шляпу.

– Вы шутите?

– Нет конечно… Или, может быть, это не сумятица? Неужели мадам графиня все-таки позволила вам поехать на эту охоту?

– Мне сдается, что каждый видит то, что он хочет. Во всяком случае, я здесь нахожусь только для того, чтобы преследовать…

Она улыбнулась и лихо потрясла своим ружьем.

– Каждый видит то, что он хочет, – повторил Грегуар и строго добавил: – Она, вероятно, заботится о дочери, во всем себе отказывает ради нее, но не может противостоять решению юной особы…

– Моя мать вовсе не такая несчастная, как вы ее себе рисуете, но, конечно, она всегда обо мне заботится, – ответила Марианна. – Правда, иногда мне приходится настаивать на том, что я считаю правильным. И вообще, если бы я во всем ее слушалась, трудно представить, что из этого могло бы выйти. Перед вами сейчас стояла бы, а скорее всего, не стояла бы, монашка. Святой отец убедил мою мать, несчастную женщину, что я просто создана для монашеской ризы. Представляете?

– Какой ужас! Убедил? И она его слушает? Как такое вообще могло прийти в голову?

– Аббат Сардис своими молитвами и многочисленными мессами спас моего брата от лихорадки, когда тот вернулся из Африки…

– Ну конечно!

Сделав недовольное лицо, девушка придержала своего беспокойного коня и, разглядывая всадников через плечо Грегуара, сказала:

– Я знаю, что вольнодумцы не верят в силу молитв, и я думаю…

– Вольнодумцы?

– Так о вас говорят, шевалье.

– Чего только обо мне не услышишь! Но почему же никто не говорит, что я влюблен?

Марианна потянула за поводья, и ее конь развернулся. Грегуар увидел, что щеки девушки порозовели. Скользнув взглядом по его лицу, обрамленному развевающимися на ветру волосами, она спросила:

– А вы влюблены?

– Но это же очевидно.

Она прыснула со смеху и, еще больше покраснев, отвела глаза.

– Это смешно. Мы ведь почти незнакомы…

Она остановилась на полуслове и, теперь уже бледная от неожиданного конфуза, пришпорила коня и пустилась галопом. Грегуар позвал ее, весело выкрикивая ее имя, и поскакал вслед за ней.

Мани ударил своего коня пятками и, не проронив ни слова, последовал за ними.

Соблюдая некое подобие порядка, охотники выстроились на дороге, отмеченной колесами телег, следами от бревен и ботинок из бычьей кожи, и смотрели на графа-отца де Моранжьяс и его сына, которые проводили удивленным взглядом пустившуюся галопом троицу. Наблюдая, как его сестра и сопровождающие ее мужчины исчезли среди редких деревьев, растущих на склоне, Жан-Франсуа сказал:

– Отец, нужно заставить Марианну ездить по-дамски.

– Заставить! – Граф залился смехом. – В ее возрасте ей не повредит немного физических упражнений.

– Мой отец ни в чем не видит зла, – вялым голосом произнес сын, повернувшись в сторону испачканных желтой грязью деревьев, растущих вдоль поворота тропинки, куда завернули трое всадников.

– Зато мой сын видит зло во всем, – грустно сказал граф, проследив за взглядом Жана-Франсуа. – Не стоит беспокоиться. Твоя мать замечательно о нас всех заботится. Поехали. У Марианны своя голова на плечах, и она знает, что делает. – Граф старался говорить громко, с той бодростью в голосе, которая, как ему казалось, помогала забыть и избавиться от всего, что могло повлечь за собой проблемы и помешать тому, что он намеревался сделать. Он потянул поводья, ударяя лошадь бедрами и понукая ее щелканьем языка, и заставил животное развернуться в сторону группы всадников.

– А я знаю, куда она поскакала, – прошептал Жан-Франсуа, оставаясь неподвижным.

Они мчались изо всех сил, со скоростью пули, ломая полые стебли высохшей травы и хрупкие ветки молодых деревьев, издавая вой и рычание, болью отдающиеся в голове. Задыхаясь от запаха дыма и щелкая зубами, они в ужасе открывали пасти и вдыхали запах прелой листвы, раздираемой их когтями. Волки спасали бегством свою жизнь, ныряя в заросли густых кустарников и взбираясь по самым труднодоступным тропкам.

Потеряв самок и нескольких самцов, он чуял, что его собратьев осталось совсем немного и что все они были полны ужаса, хотя и затаились в разломах и сухих расщелинах утесов, куда не могли забежать собаки в ошейниках с острыми шипами и куда не могли пробраться люди… Где они? Где его самка и все остальные? И те, кто жил с ним в логове, и щенки…

Он снова тронулся в путь, тяжело дыша и широко открывая пасть, а за ним бежали другие волки, вынужденные покинуть свои территории…

Отовсюду доносились крики, как будто кто-то невидимый, без цвета и запаха, разрывал их на части. Ветки нещадно били его по морде, но волк не замечал этого, стараясь не пропустить внезапно разверзающихся перед ним расщелин. И вот прозвучал выстрел, отдаваясь в горах гулким эхом, и за ним последовали еще выстрелы, слившись в глухую канонаду, и земля, камни и корни деревьев – все круговертью понеслось перед его глазами.

Покрытый рыжеватой шерстью молодой самец, который подпрыгнул одновременно с огромным серым волком в одном с ним направлении и который с тем же выражением глаз смотрел на черную расщелину, поросшую желто-зеленым ирисом, взвился так же мощно и так же упруго, как матерый вожак. Но на самой высокой точке своего прыжка он вдруг издал отчаянный визг, вырвавшийся из его широко открытой пасти, и, кувыркаясь, упал на землю. По жесткой шерсти с его головы тонкими струйками потекла кровь.

Вперед, не останавливаться… Вперед… Тело истерзано в клочья, а впереди бледным призраком маячит одиночество.

* * *

Несясь галопом по открытой дороге, на многие лье уходящей вглубь леса, два всадника, гнавшиеся по пятам за скачущей верхом женщиной, вскоре были вынуждены покинуть наезженный путь и свернуть в чащу, где не было слышно криков охотников и лая собак. Все трое сбавили шаг и поскакали на одной скорости, приминая пышный папоротник, перелетая через поваленные толстые стволы деревьев, покрытые дрожащими пятнами света, который плясал по бурым шершавым стволам сосен.

Марианна, скакавшая на коне, выглядела просто очаровательно, и Грегуар испытывал наслаждение, наблюдая за наездницей. Казалось, эта девушка родилась в седле, хотя мать-графиня, представляя себе эту картину, наверняка не смогла бы сдержать улыбки. Грегуар готов был поспорить, что Марианна утерла бы нос не одному драгуну Лангедока.

То, что началось как преследование, постепенно превратилось в совместную прогулку, от которой кровь приливала к лицу, а мускулы играли под одеждой. Они больше не пытались обогнать друг друга, и из всех троих только всадница знала, куда они едут, а мужчины просто следовали за ней, получая удовольствие от небольшой шалости, зачинщицей которой была юная красавица.

Копыта коней приглушенно стучали по травянистой поверхности земли, воздух был пьянящим, и всадники чувствовали, как напрягаются и снова расслабляются под ними разгоряченные мышцы их лошадей. Животные, как и люди, тоже испытывали явное наслаждение от скачки по густому лесу, и их радость, смешиваясь с удовольствием всадников, объединялась в некое общее счастливое состояние.

Грегуар пришпорил лошадь и, не отдавая себе отчета, гнал ее вперед, за Марианной. Он ловил себя на мысли, что испытывает прилив огромной, нескончаемой радости, когда видит перед собой эту девушку, легкую и стройную, грациозно и в то же время уверенно сидевшую на коне. Казалось, будто наездница вросла в седло, и теперь уже не она управляла лошадью, требуя от нее беспрекословного послушания, а их движением руководил кто-то другой, оберегая их от непредвиденной опасности.

Внезапно очарование представшей перед глазами картины исчезло – или, может быть, продолжилось, но только уже в новой форме и цвете. Это произошло настолько резко, что Грегуар, ошеломленный неожиданной переменой, как будто упал с небес на землю от сильного удара.

Ничто не предвещало – по крайней мере, на первый взгляд – такой разительной смены обстановки. Он скакал вслед за Марианной по пологому склону, покрытому сухой травой, путаясь ногами в голых ветках, а девушка все неслась вперед по неведомым тропинкам, о существовании которых знала только она, хотя, возможно, этот путь ей подсказывала интуиция. Когда же всадница остановилась, Грегуар едва не онемел, потрясенный увиденным.

Заросли деревьев расступились, и их взору предстала поляна, освещенная голубоватым сиянием, проникавшим сюда сквозь дыру в скоплении верхушек деревьев. Казалось, будто с неба на это Богом забытое место пролился необычный дождь и сделал землю бесплодной. Пустое место заросло вереском, ежевикой, дикой малиной да еще крапивой, выпустившей свои колючие листья, которые доставали людям почти до пояса.

А в центре этой поляны находилась сводчатая церковь, вернее, ее руины: серые и розовые камни, поросшие мхом и оплетенные плющом. Разрушенные стены бывшего храма, увенчанные молодой зеленой порослью, смотрели в небо, как сломанные зубы в щербатом рту. Кровля была разбита, но колокольня, как ни странно, до сих пор стояла прочно. По растрескавшимся стенам, по выцветшим и слегка обвалившимся витражам, увитым цепким плющом, блуждали, преломляясь в осколках стекла, отраженные лучи солнца. И Марианна, довольная тем, что привела их сюда, на эти живописные древние развалины, сияющая и раскрасневшаяся от скачки, позволила своей лошади нетерпеливо гарцевать и фыркать. А над ней, не издав ни единого крика и только хлопая крыльями, летали черные птицы, которые внезапно появились среди камней этого полуразрушенного строения.

Когда Грегуар и Мани подъехали к девушке, она стояла с восторженной улыбкой на губах и смотрела на шумную стаю потревоженных грачей. Но по мере того как дыхание Марианны выравнивалось, ее улыбка медленно таяла, а выражение лица становилось серьезным. Проследив взглядом за индейцем, она увидела, что он направил свою лошадь к обветшалому входу в церковь. Мани остановился перед узкими ступеньками, заросшими крапивой и ежевикой. Когда он прислушался, его покрытое капельками пота смуглое лицо скривилось, словно от боли. Напрягшись, могиканин, казалось, впитывал в себя не только звуки лесных обитателей, но и шепот молчаливых камней.

Вдалеке сердито закричала сойка.

Грегуар подъехал к Мани и встал рядом. В его глазах отразилась такая же глубокая печаль, которая металась между неприятием и сочувствием…

– Мани…

Индеец прошептал несколько слов на своем языке и тяжело, прерывисто вздохнул.

– Мани… – повторил Грегуар, и на этот раз в его тоне послышались нотки упрека.

– Что он говорит? – поинтересовалась Марианна.

Она успела отдышаться, и теперь ее грудь плавно поднималась и опускалась. Немигающий взгляд Мани был настолько мрачным, что ей показалось, будто он притронулся к ней и она ощутила это прикосновение. Девушка немного попятилась, прикусила губу и побледнела.

– Мани, – снова позвал Грегуар.

– Много людей… – очень чисто проговорил Мани по-французски, тщательно подбирая слова. – Здесь погибло много людей.

Марианна растянула дрожащие губы в вымученной улыбке.

– Боже мой… Как ты… Откуда вы это знаете?

Индеец покачал головой и убрал пальцем тонкую прядь волос, упавшую ему на лоб. Казалось, этот жест должен был что-то обозначать, но смысл его был непонятен ни для шевалье, ни для Марианны. Затем он легонько потянул поводья, пустил свою лошадь медленным шагом и вновь прислушался. Внимательно поглядывая из-под полуопущенных век, Мани прошелся вдоль разрушенной стены, направляя свою лошадь как можно ближе к ней.

– Не тревожьтесь, – успокоил Грегуар девушку, взгляд которой был прикован к индейцу. – Мани немного…

– Ясновидящий? Он прав: здесь погибло много людей. На этом месте был храм тамплиеров. И когда его подожгли, более тридцати еретиков заживо погибли в огне… Но как он об этом узнал?…

– Мани умеет наблюдать, – коротко ответил Грегуар.

Он показал ей в зарослях плюща, на одной из обгорелых полуразрушенных колонн, остатки обугленного креста.

– Ох, – выдохнула Марианна.

Ее щеки вновь порозовели, а на губах заиграла улыбка. Пришпорив коня, она направила его в противоположную сторону от Мани, к продуваемому ветром проходу, и оказалась у обрушившихся стен, где вместо крыши остались одни только покосившиеся балки. Грегуар последовал за ней.

Отсюда, из этих руин, лес выглядел еще зеленее, и его живое дыхание стало более плотным, как будто солнце внезапно решило еще ярче осветить печальное пепелище. Марианна отстегнула ремешок, на котором крепилось ружье, и спустилась на землю. Ее юбки путались в траве, но она не особо заботилась о том, что может испачкаться в груде камней и зарослях сорных трав. Вынув оружие из чехла, девушка кивком головы пригласила Грегуара сойти со своей лошади и присоединиться к ней. Он последовал ее примеру и спросил:

– Зачем вы нас сюда привели?

Проходя меж камней, переступая через заросли крапивы, она пожала плечами.

– Я вас сюда привела, шевалье де Фронсак? Ну же! Это место нашей засады, куда мы и должны были подъехать, и ничего больше, – заявила Марианна. – Если, конечно, верить картам, которые показывал маркиз д'Апше.

Мани, объехав вокруг руин сожженного храма, очутился возле отверстия в стене. Он замер и знаком попросил Грегуара подать ему поводья лошадей. Когда шевалье снова посмотрел на Марианну, та держала ружье в руках и с решительным выражением на лице вглядывалась в развалины и проемы обвалившихся стен. Освещенная странным сиянием солнечных лучей, преломленных в чудом сохранившихся витражах и розетках, девушка задумчиво произнесла, обращаясь не то к нему, не то к себе самой, не то к лесу, с которым она заранее сговорилась:

– Я была совсем маленькой девочкой, когда приходила играть сюда вместе с братом.

Она выразительно посмотрела на Грегуара.

– И вы не боялись?

– С моим братом, – сказала она с расстановкой, подчеркивая каждое слово, – нет. Он говорил мне, что защитит меня от призраков…

* * *

Казалось, это длилось целую вечность. Они пробежали не один десяток лье, продираясь сквозь кустарники и заросли вереска, спускаясь по склонам, покрытым булыжниками, которые больно ранили лапы, перепрыгивая через расщелины, и слились в один поток с теми, кто пришел с гор и предгорья. Со всех сторон на них накатывалась волна одного и того же ужаса. Подхлестываемые стелющимися по земле криками, когда казалось, будто в этот день все люди вышли из своих логов, сделанных из камня и огня, волки летели вперед сломя голову. Подгоняемые упругими потоками ветра, они мчались изо всех сил, сбивая подушечки на лапах, превозмогая боль во всем теле и не замечая более никаких пометок на земле. Их преследовал огонь, он настигал их и пожирал, а затем вдруг разгорелся еще ярче, ослепив своим белым сиянием и испепелив землю и деревья. А потом грянул гром и разорвал тучи в клочья; небо извергло из себя сталь, и выстрелы, и языки пламени, и зловонное дыхание…

Вперед…

Только вперед – мимо тех, кто падал вниз, истекая кровью и исходя криками ужаса; мимо тех, кто был пронзен пулями, изрубившими их плоть и искрошившими кости. Вперед – сквозь душераздирающие вопли людей и лай собак, кувыркаясь и падая на бегу, подставляя себя ружейным выстрелам, покрываясь серыми разводами грязи, сквозь смрад и ужасные звуки этой резни.

– Вот этот! Этот! – закричал дю Амель, лицо которого почернело от пламени и пороха.

Огромный ощетинившийся волк с распахнутой пастью подпрыгнул на высоту лошадиного крупа, и стало слышно, как щелкнули его клыки. Он пробежал между ног заржавшей от ужаса лошади Жана-Франсуа де Моранжьяса, отскочил в сторону и чуть не скинул на землю ее всадника.

Этот крупный самец удирал со скоростью молнии, пересекая место побоища и невероятным образом избегая пуль, в сопровождении нескольких волков. Первый из всадников бросился ему вдогонку, но задел дубовую ветку и кувырком слетел с лошади, ударившись спиной о корень дерева и зацепившись ботинком за стремя. Жан-Франсуа, рассекая чащу крупным галопом, с криком погнался за зверем, проскочив мимо грохнувшегося наземь неудачника.

* * *

Она не протестовала и даже не думала протестовать, когда он сел рядом с ней, закрепил на картоне чистый лист бумаги и принялся рисовать ее портрет. И окружающая обстановка, и весь этот день с его событиями, которые привели их в это место, где она, естественная и умиротворенная, позировала ему, сидя у разрушенной стены призрачной часовни с ружьем в руках, чрезвычайно располагали к этому. Марианна не произносила ни слова, он тоже молчал, и только ветер кружил вокруг них, опутывая своими нитями, нашептывая загадочные слова, обдувая ветви деревьев и срывая с них листья. Иногда раздавалось негромкое фырканье лошадей, которые тянули поводья, привязанные к крепким лианам узорчатого плюща, и пощелкивали уздечками. Время от времени издавала звонкую трель какая-то пичуга, всегда одинаковую, после чего улетала, мелькая между ветвями маленькой темной тенью. А грифель скрипел по бумаге, и та отвечала на его прикосновение тихим шелестом.

В какой-то момент, когда Грегуар поднял глаза от своего рисунка, его пронзил неожиданный, как молния, глубокий взгляд зеленых глаз, устремленный на него. Совершенно серьезно Марианна спросила, почему ему не понравилась погоня. Грегуар ответил вопросом на вопрос, осведомившись, является ли в этой стране преступлением отказ носить униформу с красными фалдами на мундире. Она не сказала ни слова и просто перевела взгляд на мрачнеющее небо. Позже, глядя на лицо, изображенное на белой бумаге, шевалье пояснил, что, по поверьям индейцев, нарисовать кого-либо означало забрать его душу и силу. Прищурив глаза, девушка спросила, нужна ли ему ее душа, но Грегуар предпочел промолчать. Она не стала повторять свой вопрос, и между ними вновь установилось глубокое молчание.

– Ну что, вы закончили, мсье портретист? – поинтересовалась Марианна.

– Конечно нет, – ответил Грегуар. – И знаете, я никогда не закончу. Это эскиз, а эскиз не может быть законченным.

– Ваши модели обычно ведут себя терпеливо? Что они делают, чтобы не…

Она не успела договорить, потому что в этот миг вдалеке раздался глухой, тяжелый выстрел. Затем загудели охотничьи рожки и послышался лай собак.

Марианна поднялась, схватила ружье, зарядила его, проверив, чтобы затвор был установлен в правильном положении, и, медленно подняв приклад, положила его на плечо.

Краем глаза Грегуар видел, как Мани подбежал к лошадям и, не говоря ни слова, в два прыжка вскочил на обвалившуюся стену. Его руки были пусты: ружье, которое дал ему Тома, он оставил в охотничьем лагере.

Из глубины леса доносился приближающийся стук копыт. Собаки, казалось, делали бесконечные круги у одного и того же места, как будто заметив там что-то, и теперь сходили с ума.

Внезапно густые заросли раздвинулись и волк вышел на открытое пространство. Большеголовый, со вздыбленной гривой и разверзнутой пастью, из которой текла слюна, он тяжелым взглядом, словно зажженным солнцем, обвел людей.

Его появление повергло их в ужас, все словно окаменели.

Но уже через мгновение, когда Грегуар увидел, как Марианна подняла ружье к плечу и прицелилась, его сердце забилось сильнее. К волку галопом приближались всадники, много всадников.

Зверь зарычал, подняв губу и обнажив длинные клыки, покрытые пенистой слюной. Он пошел вперед. Его серое от грязи тело покачивалось от усталости. Он направился прямо к руинам, и было видно, как под его шкурой, покрытой всклокоченной шерстью, подрагивали мускулы.

Тонкий лучик света протянулся вдоль ствола. Марианна не дышала, но за секунду до того, как ее палец неслышно нажал на курок, Грегуар протянул руку и поднял вверх ствол ружья. Она вскрикнула от неожиданности, и ее лицо, освещенное вспышкой от выстрела, исказилось от негодования. После отдачи приклад ружья попал ей под мышку, и девушка упала на спину.

Волк запрыгнул на стену церкви, преодолел ее в три прыжка и взлетел на верхнюю перекладину стены, замерев на миг в золотом сиянии солнца, которое своим мягким светом ласкало руины, еще дрожащие от эха выстрела.

Зверь застыл, стоя на камне на расстоянии вытянутой руки от Мани, – было слышно, как он рычит, перекрывая своим рыком стук копыт приближающихся галопом лошадей, – подпрыгнул и оказался между человеком и лошадью. Резко развернувшись, он оттолкнулся от стены и исчез в тот самый момент, когда из зарослей показался Жан-Франсуа, который как будто вышел на театральную сцену, где появление каждого актера точно прописано. Молодой граф выехал из чащи, ломая ветви кустов, и все увидели, что поводья лошади были привязаны к его единственной руке, в которой он держал ружье. Он остановился и, спрыгнув на землю, приблизился к стене, за которой стояла Марианна. Граф был таким же бледен, как Грегуар и Марианна, но его бледность объяснялась мощным, безудержным порывом ярости. На лбу молодого человека выступили капли пота, а пряди черных волос выбились из-под ленты, повязанной на голове.

– Моя бедная Марианна, – то ли сказал, то ли выплюнул он. – Так вот за кем ты сегодня гонишься! Ты ищешь свою смерть?

Побледнев еще больше, девушка открыла рот, чтобы ответить, но не успела.

– Это я во всем виноват, – сказал Грегуар. – Это я…

– Что я? Кому вы это рассказываете, монсеньор? – обрушился на него Жан-Франсуа.

Он высоко поднял руку, схватил в зубы поводья и, наклонив голову, повел лошадь в сторону. Затем он развернул ее, вскочил в седло и, извергая проклятия, помчался в погоню за волком, чем немало позабавил Мани.

За ним двинулись вперед остальные всадники: капитан дю Амель, драгуны с саблями наголо, раскрасневшиеся и запыхавшиеся буржуа. Вся компания пронеслась, как ураган. Капитан что-то выкрикнул, и Марианна ему ответила, показывая рукой, в какую сторону поскакал ее брат. Правда, это было не совсем то направление, в котором скрылся матерый волк. Вскоре шум удалился, и на поляну опустилась тишина, прерываемая только шорохом падающих листьев.

Некоторое время Марианна еще оставалась в напряженной боевой позе и вглядывалась в густые заросли перед собой. Грегуар, заметив, что у нее дрожит подбородок и она едва сдерживает слезы, деликатно отвернулся. Девушка выпрямилась и стала отряхивать юбку, очищая ткань от колючек и налипших травинок. Затем она взяла ружье и спустилась с камней, чтобы подойти к лошади и снять с седла пороховницы. Перезарядив ружье и подышав в базель перед тем, как наполнить его порохом, она замерла, не поднимая глаз на Грегуара и делая вид, что игнорирует его присутствие. Он знал, что сейчас все очень запуталось и может привести к необратимым последствиям… Не в силах отделаться от щемящего чувства в груди, он произнес:

– Я в отчаянии, Марианна. – В его голосе, однако, сожаление было немного преувеличенным.

– Неправда, – возразила она, разрывая бумажный патрон дрожащими пальцами. – По-моему, вы, наоборот, очень довольны вашим ударом.

– Вы очень мило смотритесь, когда заряжаете ружье. Словно настоящий артиллерист.

– Вы еще и смеетесь!

– Нет, Марианна, уверяю вас.

Он был совершенно искренен. Наконец она подняла на него глаза.

– Зачем вы так поступили со мной? – спросила девушка, как будто обвиняя его в тяжком грехе.

– Как я поступил с вами, Марианна? Если я что-то и сделал, то только по отношению к волку. И я об этом не жалею.

– Но, может быть, это был Зверь!

Он выдержал взгляд девушки, читая в зеленых глазах Марианны абсолютную уверенность в том, что ее лишили мрачной и ужасной привилегии. Грегуар видел, что в этих глазах прячется желание не просто победить огромного волка, разъяренного и опасного, но того, кого все искренне принимали за Зверя. И еще он понял, что если эта девушка сейчас дрожала, то не от страха встретиться лицом к лицу с монстром, а оттого, что она промахнулась…

– Я не думаю, Марианна, – заверил ее Грегуар совершенно серьезным тоном. – Это был обычный волк. Просто волк.

– Просто волк, из-за которого мы потеряли целый день. Нам больше нечего ждать здесь, и мы можем возвращаться в лагерь.

Она сделала вид, что не заметила движения Грегуара, который хотел помочь ей взобраться в седло, и поскользнулась на камне, прежде чем вставить ногу в стремя. Они тронулись в путь. Марианна покинула руины через ту же брешь в стене, через которую сюда въехала. Сделав с десяток шагов, она остановилась, чтобы их подождать, но даже не повернула головы в их сторону.

Грегуар посмотрел на Мани и встретился с ним взглядом. Индеец поднес руку к груди, приложил ее к сердцу и склонил голову в знак благодарности.

Грегуар вздохнул и, не проронив ни слова, покачал головой.

* * *

Если огромный серый волк не попал в число жертв этой охоты, то его товарищам повезло меньше: они валялись на земле с пробитыми пулями головами и сломанными челюстями.

На грязной траве в два ряда лежали ободранные туши, выставленные напоказ как достижение изнурительной охоты. А рядом с ними стояли крестьяне, сбившись в маленькие кучки по два или три человека и возбужденно переговариваясь. Они знали, что тем, кто не вернулся в лагерь, премии не достанется. Для «ополченцев» и прочих охотников это тоже был трудный день, и они не щадили ни пуль, если им было позволено держать в руках огнестрельное оружие, ни своих сил, если приходилось орудовать железными когтями, настигая лесных разбойников, лежавших теперь здесь после расправы. Все преследователи, участвовавшие в охоте, собрались на опушке, где им разрешили разбить лагерь и разжечь костры, чтобы они могли переночевать, прежде чем отправиться на новые задания или же продолжить бродяжничать по городам и весям.

Двадцать четыре волка. Три самца, десяток самок, а остальные – годовалые волчата.

Над горными склонами Обрака пошел дождь, как будто небо плакало от жалости к этим двадцати четырем убитым волкам. Черные рваные тучи кружили по небу, влекомые завихрениями высоких ветров, и не знали, то ли им свернуться в комки, то ли разбежаться по небу и покинуть это злополучное место. Волы, запряженные в телеги, ждали своих хозяев. До сих пор не расседланные лошади стояли вдоль веревки, протянутой между изгородью из серого бука. И только люди, облаченные в красную униформу и кожаные ботинки, молча подходили к рядам жертв и вновь уходили. Они едва не падали от усталости, а на их мундирах, словно для того, чтобы немного подбодрить солдат, поблескивали пуговицы, отражая случайно упавший на них солнечный лучик.

Несколько драгунов, выполняя приказ, четко прозвучавший в вечернем воздухе, разобрали большой шатер. Остальные сбились в кучу у подножия склона, испещренного бороздами от колес телег, готовящихся к отъезду. Они отдыхали, курили, жевали табак и беседовали, поглядывая на стоявших неподалеку лошадей.

Едва добравшись до лагеря, Марианна де Моранжьяс тут же покинула его, кивнув на прощание Грегуару. Она объехала вокруг шатра, который разбирали драгуны сворачивая ткань в рулоны, и, не спускаясь с лошади, уже через несколько минут в сопровождении двух солдат направилась к дороге. Откуда-то появился Тома д'Апше. Его сияющая улыбка тут же исчезла, когда он увидел знаки, которые подавали ему Грегуар и Мани.

Индеец сидел на корточках на самом краю лагеря. Он ушел туда, как только прислуга начала заниматься волчьими тушами, складывая их на телегу, которую привезли с задней площадки лагеря. Он сидел, повернувшись спиной к этому зрелищу, чтобы не видеть, как на поляне раскладывают трупы волков, и не слышать восторженных криков победителей.

Грегуар, оставаясь в седле, держал в руке картон с приколотым на него листом бумаги и зарисовывал происходящее. Он не обратил особого внимания на подошедшего к нему графа, который показывал ему на сваленные в ряд трупы животных, и лишь мельком посмотрел на его однорукого сына, капитана дю Амеля, Тома д'Апше и двух солдат, устало следовавших за ним. Они остановились в двух шагах от него, настолько близко, что Грегуар не мог продолжать игнорировать их.

– Нужно ли попросить слуг принести вам свечи, Грегуар? – спросил граф, понимая, что они загородили ему весь вид.

Доброжелательность, которую он пытался сохранить, считая ее обязательным проявлением вежливости хозяина по отношению к гостю, давалась ему все труднее. От усталости и разочарования под глазами мужчины появились серые мешки, сделав черты его лица какими-то изнуренными; его щеки впали, а борода, казалось, еще больше поседела.

– Я уже почти закончил, мсье, – откликнулся Грегуар. Граф покачал головой. Широкие поля шляпы закачались в такт его движению. Вздохнув, он произнес:

– Что ж, по-видимому, сегодня нам не удалось «загрызть Зверя», если выражаться словами вашего отца, маркиз Тома. Я боюсь, что сегодня капитан дю Амель показал нам предел своих возможностей.

Побледневший капитан нервно сглотнул и, не желая оправдываться, промолчал.

Тома д'Апше наблюдал (очень внимательно, как заметил про себя Грегуар) за действиями слуг, которые тем временем переносили на телегу окровавленные трупы волков. Что касается Жана-Франсуа де Моранжьяса, то он, подняв голову, пронзительно смотрел на всадника и, по всей видимости, не собирался уезжать.

– Мсье де Фронсак, – тихо позвал граф и кивком головы указал на Мани, все так же сидящего на корточках в сотне шагов от них. – Там… там кто-то сидит в одиночестве, видите? Откуда же вы его привезли?

– Кажется, я уже об этом рассказывал, граф. Я не считаю, что он одинок. К тому же хочу заметить, что я его не привозил: он сам последовал за мной из Новой Франции, когда эта страна еще так называлась.

– Кто он?

– Алгонкин. Стокбриджский индеец из Массачусетса. Коренные жители – те, кто выжил, – мало-помалу продавали свои территории, и в итоге к 1740 году их осталась лишь небольшая группа, которая осела в Стокбридже. Но у этих индейцев есть и другое название: могикане. И это слово в переводе означает «волки».

Граф слушал, широко открыв рот и выкатив глаза. Тома, который уже знал историю Мани, стоял неподалеку с рассеянным видом. Граф несколько раз пытался что-то сказать, но только произнес:

– Ох… – Посмотрев в сторону Мани, он вновь повернулся к Грегуару и протянул: – Значит, волк…

– Именно так. – Грегуар кашлянул.

Граф покачал головой.

– А вы… – Он немного замялся. – Вы его рисовали? У вас получились хорошие рисунки?

– Только эскизы, наброски, – ответил Грегуар.

Не говоря ни слова, Жан-Франсуа сделал три шага, подойдя вплотную к шевалье, и, к удивлению всех, вырвал у него из рук папку с рисунками. Карандаш упал на землю.

– Конечно, – сухо произнес Жан-Франсуа. – Конечно, шевалье де Фронсак посвящает весь досуг своему искусству.

Он даже не взглянул на эскиз, над которым недавно работал Грегуар, и, открыв папку, начал небрежно листать, пока не выудил из нее портрет Марианны. Неосторожным движением руки он помял лист и стал трясти им в воздухе.

Граф еще раз широко открыл рот и тяжело вздохнул. Капитан дю Амель вновь оживился, во всяком случае, он обрадовался, что внимание остальных внезапно переключилось на шевалье.

Жан-Франсуа положил рисунок в папку и швырнул ее Грегуару. Тот поймал ее и очень мягко произнес:

– Вы со злости уронили мой карандаш…

Жан-Франсуа де Моранжьяс издал гортанный рык и, развернувшись, быстро удалился, шагая в сторону шатра, который сворачивали слуги и солдаты.

– Да хранит нас Господь, – неуверенно проговорил граф, делая вид, что ничего особенного не произошло. – Как вы сказали? – Mo… канин? Настоящий индеец, черт нас всех подери, рядом с которым наши дикие охотники из Маржериды кажутся жалкими поганками? Заходите к нам, в Сент-Альбан, где вы уже были, шевалье. Мы здорово повеселимся. И приводите с собой своего слугу!

– Он мне не слуга.

– Черт возьми, а кто же он вам, этот человек с волчьим именем?

– Мой брат, – ответил Грегуар.