13. Медвежья конура
Широкие, сделанные из толстых досок ступени вдоль крутой скалы уходят как будто вертикально вверх, как на приставной лестнице.
У основания лестницы стоит русский часовой. Подходит второй солдат, ведет за веревку Инге. Он же несет большую картонную коробку. Передает веревку и коробку другому солдату и уходит. Солдат и Инге стоят. Инге старается не смотреть на солдата. Солдат похлопывает Инге по щеке.
РУССКИЙ СОЛДАТ. По-русски-то понимаешь? Трах-та-ра-рах.
ИНГЕ. —
РУССКИЙ СОЛДАТ. Хочешь трахтарарах?
ИНГЕ. —
РУССКИЙ СОЛДАТ. Чего же ты тогда хочешь? Иди чего покажу.
Уводит Инге в кусты.
Приходит Анна. Несмотря на обстоятельства, одета очень модно и дорого. Видит картонную коробку на земле. Читает адрес и имя, кому предназначена посылка. Открывает коробку и достает оттуда флакон духов. Довольная, нюхает. В коробке обнаруживаются еще и другие экстравагантные дорогие вещи, сумочки, туфли???.
АННА. Ах! (Вынимает из коробки платье. Оно красное. В бешенстве топчет коробку.) Черт-черт-черт! Черт знает что такое! Снова не того цвета! Я им тысячу раз писала, тысячу раз напомнила, чтоб не красное, а голубое-голубое-голубое! Три месяца они телились и вот в итоге прислали красное! Как-как-как такое вообще возможно? Я понимаю, что мира во всем мире достичь довольно трудно, но неужели невозможно одно-единственное голубое платье положить в нужную коробку? Неужели человечество на это не способно? Неужели единственный выход – это коллективное самоубийство всего этого сраного земного шара. Только раз в жизни, один только раз, мне захотелось, чтоб все пошло как надо. Я так хотела, так хотела, чтобы пусть даже один-единственный раз, но все было правильно!
Солдат вышмыгивает в испуге из кустов.
АННА. Черт подери, эй, ты, живо сюда! Ты должен был принести мне эту коробку! Ты понимаешь? А ты оставил ее у двери. Ты понимаешь, что тебя высекут так, что ты неделю ходить не сможешь!
РУССКИЙ СОЛДАТ. Да, мадам.
Инге выбирается из кустов.
АННА. А это кто там?
РУССКИЙ СОЛДАТ. Одна девица. С корабля сняли. Не знаем, что с ней делать.
АННА. Неужели? А я думала, тут все яснее ясного.
РУССКИЙ СОЛДАТ. Отвести ее сразу в лагерь или, может, стоит сначала допросить? Правда, она ни на каком языке не говорит. Англичанка. (Достает бумагу.) Эйлин Смит. Монахиня.
АННА. Да ну? Монахиня?
РУССКИЙ СОЛДАТ. Веры не нашей.
АННА. Я никогда не видала, как молятся английские монахини. Не покажешь нам? Pray please, in English.
ИНГЕ. Но…
АННА. Плиз.
ИНГЕ. Pater noster, Oh Lord, thou arst in heaven, let me come to you, Oh Lord… oh My God… My shopadou, my shopadou, Yes, take me to the green fields let me lie on them…
АННА. Eimen (Амен). Отведи ее в женский барак.
ИНГЕ. Нет. Не надо! Я ничего не сделала. Вы же знаете. Я ни для кого не опасна. Я шведка.
АННА. Цыц! Я не знаю, как ты оказалась в этой передряге, да и не хочу вообще знать. Хочется врезать тебе хорошенько, все было устроено для нее, а теперь стоит тут и слезы льет, избалованная дрянь. Одни всю жизнь скитаются да милостыню выпрашивают, а другим все на блюдечке с голубой каемочкой, а они просаживают свою жизнь. Смогла вляпаться, смоги и выпутаться.
ИНГЕ. Помогите!
АННА. Я ничем тебе не обязана.
ИНГЕ. Помогать надо всем людям.
АННА. Ох-ох. Но у тебя поди совсем нет времени! (Делает знак солдату, чтобы тот увел Инге.)
ИНГЕ. Не надо! Помогите! У меня будет ребенок, он ведь может умереть, еще не родившись! Я не ела уже двое суток!
АННА. У всех дети. У меня вон целых двое. Оба умерли. Скоро, правда, еще один будет.
РУССКИЙ СОЛДАТ. Куда ее вести?
АННА. К женщинам. А тебе еще вот что скажу. Не забудь, что большинство людей готово тебя сожрать. Они могут быть сколько угодно хорошими и милыми, но в тот момент, когда им что-то от тебя нужно, они хоп – и слопают тебя, а ты даже и не заметишь. Людей нельзя подпускать слишком близко, это как с акулами и аллигаторами. И еще один совет: говори, что отец твоего ребенка – русский. А иначе придется туго.
Солдат пытается увести Инге, она сопротивляется.
Показывается Аллен, с кипой газет под мышкой, быстро листает их и отбрасывает. Открывает газету, отшвыривает, открывает другую, отшвыривает снова.
ИНГЕ. Аллен! Аллен!
Аллен сразу узнает Инге, хотя на ней мужская одежда.
АЛЛЕН. Инге! (Берет Инге за руку. Плачет.) Я предчувствовал! Я предчувствовал. Я видел тебя прошлой ночью во сне… Ты не знаешь… Я был на каком-то празднике, на террасе, где-то высоко над городом. Я не знаю, что это был за город, может, колыбель человечества или просвещения… Вдруг на небе появилось огромное черное войско, которое тут же принялось громить этот город. Все гости стояли и усмехались, глядя на все это, а я, хоть и был где-то высоко в безопасности, скатился в страшных муках на пол – такой был безумный страх и боль. И вот тут вдруг появилась ты. Ты взяла меня за руку и обняла. Все остальное растворилось во мраке. Спасибо тебе за это, Инге, спасибо, что ты пришла ко мне!
ИНГЕ. Аллен… Мне нужно отсюда выбраться!
АЛЛЕН. Конечно! Ты ничего не знаешь, я в таком отчаянии, я отправляю статьи во все газеты, но никто их больше не печатает, все равно что биться в закрытую дверь, голод и нищета, они не продаются, и правда не… Вот послушай, что они публикуют, на полосе военных новостей! (Читает.) «Редкое, практически ни с чем не сравнимое удовольствие от развлекательной поездки гарантировано, если вы отправитесь посмотреть на Бомарсундское сражение! К большой радости наших читателей имею честь сообщить, что капитан, посадивший судно на мель, занимает сейчас более соответствующую его способностям должность, а именно – должность капитана в отставке. Теперь даже самый обычный гражданин может при желании оказать влияние на то, что он считает важным». Вот что нынче публикуется, и как с этим жить… Я уже было подумал, что лучше смерть, но сейчас, Инге, твое появление стало для меня настоящим спасением, ты такая реальная, ты такая живая, такая прекрасная… Ты не слушаешь, потому что ты боишься того, что я собираюсь тебе сказать: ты – счастье всей моей жизни. Да, именно так, как ни патетически это прозвучит в данной ситуации.
ИНГЕ. Уведи меня отсюда!
АЛЛЕН. Конечно! Конечно!
АННА. Этот остров многим славен, но самую большую известность он приобрел благодаря тому, что далеко не все, кто сюда попал, отсюда выбираются.
АЛЛЕН. Простите, я вас совсем не заметил, появление Инге было настолько невероятно, что никого другого я не увидел.
ИНГЕ. Здесь издеваются над людьми, здесь арестантские пещеры, сюда привозят все новых и новых заключенных, которых потом уничтожают. Это печь, где сжигают людей.
АННА. Откуда у тебя такие идеи? Наверное, мне лучше знать, поскольку мой муж тут начальник лагеря!
ИНГЕ. Тут есть такая Медвежья конура, откуда скидывают еще живых людей вниз по ступенькам, играют ими, как пешками!
АННА. Эх-эх-эх! Я, пожалуй, предпочту больше верить в то, что наши начальники, профессионалы своего дела, разбираются в этих вопросах немного получше, чем ты или я. Кстати. Многие ли из вас, которые разводят тут критику, сами руководили лагерем? Ни один! Так что сидите и не критикуйте, раз ни хрена не смыслите в том, что это за дерьмовая работа! Наверняка одна из самых тяжелых. Во-первых, наш контингент – отморозки, каких поискать, охрана – из рук вон, сплошные насильники да психи. Легко с такими, как думаешь, нормальную кадровую политику вести? Мой муж иногда бывает в таком состоянии, что я боюсь ему даже слово сказать. Так что моя жизнь тут – не сахар, как можно б было подумать. Уж пардон! Кстати. Мой муж ни разу, никогда и никого в своей жизни даже пальцем не тронул. Это чистая правда! Так что ты можешь совершенно спокойно с ним идти.
ИНГЕ. Аллен, спаси меня!
АЛЛЕН. Отпустите ее! Я готов пойти вместо нее.
АННА. Да ты, мой дорогой, видать, все еще ничего не понял, совсем ничего.
Стоявший сначала на посту второй русский солдат приходит вместе со Свенссоном и Ниссе.
СВЕНССОН. Что все это значит? Что это за место? Зачем он нас сюда привел?
НИССЕ. Не кипятись. Все всегда разъяснялось, разъяснится и теперь.
СВЕНССОН. Но это же русские! О боже, там опять этот идиот! Это он во всем виноват! Он нас выдал…
НИССЕ. Да нет же! Никто его гнусных пасквилей больше не публикует. Насмотрелись уже. Успокойся.
ИНГЕ. Папа!
СВЕНССОН. Инге! Это Инге! (Хочет броситься к Инге, но солдат ему не дает.) Это моя дочь! Инге!
ВТОРОЙ РУССКИЙ СОЛДАТ (Анне). Эти двое слонялись там в монастырском дворе. Прямо в зоне боевых действий.
НИССЕ. Именно так, простите, это исключительно по недосмотру. Мы полагали, что на нас как на представителей нейтральной страны некоторые правила не распространяются… Мы хотели всего лишь помочь, отнести пленным еды и…
АННА. Кормить заключенных запрещено. За это полагается наказание.
НИССЕ. А нам на входе пообещали.
АННА. Кто обещал?
НИССЕ. Ну, у тех ворот, этот… охранник, скорей всего, такой, в длинной шинели…
АННА. Я не несу никакой ответственности за то, что кто-то там в длинной шинели вам что-то пообещал.
НИССЕ. Но если уж мы пошли уже чуть-чуть против правил, неужели нет никакой возможности, ну, что-то организовать для нас, транспорт и какие-нибудь достопримечательности? Монастырь и Медвежью конуру, конечно.
АННА. Вы совершенно неправильно представляете себе ситуацию. Посади-ка их под стражу, до прихода коменданта.
НИССЕ. Комендант Соловецкого лагеря, известная персона, известная!
АННА. Да, конечно. И еще он мой муж. (Аллену.) Ты тоже хотел бы посмотреть на Медвежью конуру или как?
АЛЛЕН. Ни в коем случае.
СВЕНССОН. Насколько я теперь понимаю, это было довольно глупо – приходить сюда, если не хочешь ничего осматривать.
НИССЕ. Заткнись, Свенссон! (Аллену.) А ты держись от нас подальше, понял? (Анне.) Он никакого отношения к нам не имеет.
АННА. Для него же лучше.
АЛЛЕН (Инге). Единственное, чего бы мне еще хотелось в этой жизни, так это чтобы когда я умирал, кто-нибудь держал бы меня за руку. Инге?
Приходит русский офицер, муж Анны, комендант.
КОМЕНДАНТ. Разойтись!
АЛЛЕН. Нам?
КОМЕНДАНТ. Да. Вам обоим. Анна? Это что тут за народное собрание?
НИССЕ. Нет-нет. Мы уходим. Сейчас же.
АЛЛЕН. Вы комендант?
НИССЕ. Заткнешься ты или нет?
КОМЕНДАНТ. Кто такой?
АННА. Сергей! Дай я сначала поговорю с ним.
КОМЕНДАНТ. Анна. Анна. Анна. Прошу тебя. Ты же знаешь, как мне тяжело, когда ты меня просишь о чем-то непозволительном.
АННА. Прости.
КОМЕНДАНТ. Ты же знаешь, как для меня важно, чтобы по отношению ко всем людям соблюдалось равноправие.
АННА. Прости.
КОМЕНДАНТ. Анна. (Целует Анну.) Я люблю свою жену и не стыжусь это показывать.
АЛЛЕН. Аллен. Журналист. Здесь несправедливо удерживается один человек.
КОМЕНДАНТ. Паспорт.
АЛЛЕН. Да-да. Но сначала я бы хотел сделать заявление о военном преступлении. Я американец, я на вашей стороне.
КОМЕНДАНТ. Без паспорта ты никто.
НИССЕ. Мы граждане нейтральной страны, мы шведы, и все бумаги у нас в порядке. Свенссон, покажи свой паспорт!
КОМЕНДАНТ. Так ты американец?
АЛЛЕН. Да.
КОМЕНДАНТ. У нас немного другая информация. Ты идешь с нами.
АЛЛЕН. Я, собственно, этого и хотел…
РУССКИЙ СОЛДАТ. Руки за голову и полез вверх по ступеням. Не останавливаться!
АЛЛЕН. Но я не собираюсь никуда бежать, я хочу…
АННА. Сергей…
КОМЕНДАНТ. Анна! Это было последнее предупреждение.
Русский солдат подталкивает Аллена винтовкой.
ИНГЕ. Не ходи!
АЛЛЕН. Я должен, мы поговорим и…
Солдаты поднимаются вместе с Алленом по ступеням.
ИНГЕ. Не ходи!
АЛЛЕН. Правовое государство… Человек должен доверять…
ИНГЕ. Нет! Помогите!.. его уводят… помогите. Анна! Ты же все знаешь, ты же помнишь?
Солдаты останавливаются, как будто сомневаются.
КОМЕНДАНТ. Анна? Ты его знаешь?
ИНГЕ. Ты знаешь!
АННА. Не помню. Я встречаю так много людей.
КОМЕНДАНТ. А вы?
НИССЕ. Нет, не знаем.
СВЕНССОН. Ну, видели вообще-то на одном корабле.
НИССЕ. Мы из нейтральной страны, мы шведы, и все бумаги у нас в порядке.
Аллена уводят. Комендант уходит вместе с ними. Ниссе со Свенссоном делают вид, что ничего не видят.
СВЕНССОН (поднимает что-то с земли). Смотри-ка, какая… ручка! Mont Blanc, хоть и сломана. Тут все что хочешь можно найти…
ИНГЕ. Помогите! Он же погибнет!
АННА. Не ори! Ты понимаешь, в какое положение ты меня вообще поставила! Ты хоть когда-нибудь можешь думать о ком-нибудь еще, кроме себя? Вот только сейчас – наконец-то впервые в жизни дела у меня пошли на лад. Хороший мужик, не дерется, большая квартира, ребенок вот-вот будет, неужели я теперь должна взять и все испортить, все потерять из-за какого-то там неизвестно кого, кого я и знать не знаю? Я что-то не понимаю! Ты этого хочешь? Нет-нет, это невозможно, совершенно невозможно.
НИССЕ. Он, кстати, туда пошел совершенно добровольно.
ИНГЕ. Но… ты же сам видел…
НИССЕ. Что?
ИНГЕ. Как его повели!
НИССЕ. Никакого насилия я не видел. Насколько успел заметить.
ИНГЕ. Но это же ясно как божий день, что никто добровольно не…
НИССЕ. Ты всегда все додумываешь.
ИНГЕ. Наверняка бы ты тоже стал так думать, если б тебя выдернули из дома, изнасиловали и…
НИССЕ. Ну, это тоже исключительно твоя собственная интерпретация.
ИНГЕ. Как я могу делать вид, что не вижу того, что вижу! Мне что, нельзя даже видеть того, что я вижу!
НИССЕ. Не в этом дело. Это всего лишь твое восприятие ситуации, и у тебя есть на это полное право, точно так же как и у меня.
ИНГЕ. Разница лишь в том, что тебя либо убьют и изнасилуют, либо не убьют, огромная разница! И это не вопрос интерпретации.
НИССЕ. К чему такие крайности, я не хочу продолжать наш разговор в таком духе. Кто-то, к примеру, может быть совершенно убит и изнасилован какими-нибудь обстоятельствами, хотя на самом деле его даже пальцем никто не тронул. И на это у него есть полное право – не перебивай! – а сейчас я ухожу, сил нет больше слушать эти бабьи причитания.
АННА. Сейчас ваши страдания закончатся. (Солдату.) Уведи их в камеру.
НИССЕ. Эй, погодите, погодите. Неужели мы не можем договориться? Так или этак?
АННА. Ты теперь на моей территории.
НИССЕ. Я знаю.
АННА. И как же ты хочешь договариваться?
НИССЕ. Все исключительно на твоих условиях, только на твоих.
АННА. Надеюсь, ты правильно оцениваешь ситуацию.
НИССЕ. Думаю, да. Полагаю.
АННА. И в отношении его тоже?
НИССЕ. Да.
АННА. А за девушку ты тоже готов платить?
СВЕНССОН. Будет, будет. Разумеется. Конечно, он заплатит.
Издалека, откуда-то сверху со стороны лестницы доносится крик. Все замолкают. Слышно, как по ступеням с грохотом катятся вниз небольшие камни. То ли камни, то ли ботинки.
Инге начинает безутешно плакать.
СВЕНССОН (беспомощно похлопывает Инге). А иначе бы они всех нас туда отвели. Инге? Ну, как ты не поймешь?
ИНГЕ (кричит). Да понимаю я все!
НИССЕ. Надеюсь, меня не сочтут наглецом, если я попрошу разрешения взглянуть на все это сверху? Раз уж мы здесь.
АННА. Ты испытываешь свое счастье.
НИССЕ. Ты совершенно права. Сам от этого вечно страдаю. Ну? Все в порядке? Ты идешь, Свенссон?
СВЕНССОН. Спасибо, нет. Мне как-то… не по себе…
НИССЕ. А вот я считаю, что человек должен не бояться принимать мир таким, какой он есть.
Свенссон и Инге уходят. Ниссе и Анна подходят ближе к основанию лестницы и ждут.
АННА. Здесь никто не умеет выращивать капусту. А я засадила целое капустное поле. Это очень трудно, когда земля не очень подходящая. Почвы тут тяжелые и глинистые. А капуста любит утреннюю росу, она ее выпивает и начинает расти с невероятной скоростью. А когда лето засушливое, она всю утреннюю влагу всасывает.
А потом, потом, триста кочанов пожрали олени! От каждого откусили по листку. От самых лучших вечно отгрызают по куску.
НИССЕ. Ты хорошо выглядишь.
АННА. Красавицей я никогда не была, и это меня спасло. Меня никто никогда не хвалил, никто обо мне не заботился, никто меня не опекал, я научилась жить без похвал и решать свои проблемы самостоятельно – в итоге у меня остается время посмотреть на то, что стало с другими, раз уж со мной ничего страшного не произошло – такого, что случается с красивыми девушками и из-за чего они всегда так торопятся жить.