В течение последующих семи дней мы все время держались на расстоянии двух-трех миль от большого судна, на котором укрывался еврей со всей своей компанией. В безлунные ночи мы отважно неслись вперед и ближе присматривались к кораблю, выказывая полное пренебрежение неумелым пушкарям и наблюдая за всем, но мы могли увидеть на их палубе. На задней части судна находилась каюта, которую, сколько мне помнится, я считал принадлежащей Анне. Я мысленно представлял себе, как она прячется там, скрываясь от гнева еврея и оскорблений его сообщников. Как должна она была измениться и как не походила, вероятно, на ту Анну, которую я видел в бухте Диеппа, на смеющуюся маленькую Талию песчаного берега, на Анну, которая покорила меня своими серьезными вопросами, смотрела на меня глазами, полными сомнения и желания верить! Я не мог даже надеяться ни в каком случае быть героем ее романа. Она могла совсем не знать о том, что «Белые крылья» следят за нею... Быть может, она ничего не могла знать о нашем преследовании и о том, к чему оно нас приведет.

Таковы были мои предположения, когда я следил за желтоватым огоньком, светившимся в окнах ее каюты, и говорил себе, что Анна не спит и ждет моего прихода.

Смущала нас, главным образом, нерешительность действий тех, которые управляли судном. Мы думали сначала, что они отправляются в какой-нибудь из южноамериканских портов, но они, пройдя двадцать часов по направлению к западу, остановились и легли в дрейф без всякой видимой причины, за исключением разве той, что их захватило Южно-Атлантическое течение. Каковы были их намерения, я положительно не мог себе представить. Весьма возможно, что они поджидали второе вспомогательное судно из Европы... возможно и то, что они скрывались в открытом море, и Аймроз не решался двинуться дальше. Я мог только строить догадки, но они мало помогали мне. Безымянное судно слишком ревниво хранило свои тайны, чтобы я мог овладеть ими.

Так прошло шесть дней, и наступило утро седьмого, когда я, подойдя рано утром к юту встретил там Валаама, нашего боцмана-шотландца, который обратил мое внимание на видневшееся вдали судно и на то, что происходило на его палубе.

– Там сегодня утром что-то происходило, – сказал он, – со вчерашнего полудня, сэр, не стреляют из пушки. Может, это от радости. Не знаю наверное, но сами подумайте, ведь это замечательно.

Это было действительно нечто новое, и я вознаградил славного малого за его наблюдательность.

– Происходит это, вероятно, вследствие того, Валаам, что у них мало снарядов, – сказал я. – Не заметили ли вы еще чего-нибудь?

– Ничего особенного, сэр! Хлопнули сегодня утром раз, другой, от чрезмерного веселья, быть может. Сами слышали, вероятно, сэр! Погодите минуточку, я кое-что покажу вам.

Он занял свое место на гакаборте и пальцем, измазанным дегтем, указал на видневшееся вдали судно. День начинался, по-видимому, благоприятный. Высоко на небе виднелись кое-где перистые облачка и ослепительные лучи солнца заливали всю поверхность тихо плещущихся вод. «Бриллиантовый корабль» находился от нас на расстоянии двух миль. Паруса его были подняты для предупреждения боковой качки, но над трубами не было видно ни малейшего признака дыма и никакого указания на то, что на нем разводят пары. Я навел свою подзорную трубу на его палубу и увидел, что вся она кишит людьми.

– Что это, – сказал я, – дерутся они, что ли, между собой?

– Ай! Скоты эти не прочь заняться таким делом!..

– И опять стреляют из ружей... Нет! Само Провидение вмешалось. Пойди и позови капитана Лорри!

Я вообще не имею привычки выказывать своих чувств, но признаюсь, что открывшееся передо мною зрелище лишило меня всякого самообладания. Я, правда, не раз уже мечтал о возможности неожиданного исхода дела, каким часто кончаются самые мрачные эпизоды жизни, а одним из таких исходов могло быть возмущение матросов против еврея. Когда же надежды мои стали воплощаться в реальность и я собственными глазами увидел начало их осуществления и услышал ружейные выстрелы, подтверждающие мои мечты, я был поражен, и это показалось мне самым чудесным из всего, что случилось с самого начала нашего путешествия.

– Лорри, – сказал я, когда он поднялся на палубу, а за ним по пятам Мак-Шанус, – они стреляют друг в друга, Лорри! Известие это сокрушит вас, я думаю...

Он не сразу ответил мне, но взял подзорную трубу и навел ее на палубу корабля. Тимофей в свою очередь стал подле меня и, положив мне руку на плечо, ответил вместо капитана:

– Я желаю им достойного пробуждения. Думал ты об этом, доктор?

– Не считаю это правдоподобным.

– А что может случиться с Анной Фордибрас, если они перессорятся между собой?

– Не смею даже думать об этом, Тимофей!.. Она, вероятно, у себя в каюте. Зачем ты напоминаешь мне о ней? Не достаточно ли красноречиво и без этого говорят за себя обстоятельства.

Он съежился и отошел от меня... Превосходный малый, он, я знаю, порицал свою собственную нескромность... В течение нескольких минут после этого он не сказал больше ни единого слова. Все служащие на яхте вышли на палубу, чтобы посмотреть на зрелище, одинаково страшное и непредвиденное. Я продолжал стоять на гакаборте, наблюдая за облаками густого белого дыма и стараясь представить себе подробности трагедии на палубе «Бриллиантового корабля». Какие ужасные события должны были происходить там! Я воображал себе, что там образовались две группы, которые спорили сначала на словах, а затем перешли к смертоносному оружию. Одни из них, говорил я себе, настаивали на том, чтобы ехать к южноамериканскому порту, а другие хотели ждать прибытия помощи Сикатора. Завязался горячий спор, перешедший постепенно в драку. А теперь мы слышим выстрелы из ружей и видим облака дыма, которые поднимаются вверх среди парусов вплоть до верхушки грот-мачты. Какое зрелище, какие звуки скрывала от нас эта завеса дыма? И кто удивится после этого, если такое положение дел побудило нас к более быстрому образу действий, чем раньше?

– Лорри, – сказал я, – я собираюсь узнать, что там случилось. Передайте мистеру Бенсону, чтобы он довел силу пара до крайних пределов. Мы ничем не рискуем. Объясните это, пожалуйста, матросам.

– Вы собираетесь на тот корабль, сэр?

– На расстояние брошенного сухаря, а может быть, и ближе...

– Это слишком рискованно, сэр!

– Так мало рискованно, Лорри, что мы будем завтракать, наблюдая за ними. Даже мистер Мак-Шанус, как вы видите, нисколько не беспокоится. Я уверен, что он воображает себя в театре...

Но Тимофей Мак-Шанус сам ответил за себя.

– Направив, очень беспокоюсь, – сказал он, – не меньше чем человек, которого собираются повесить. Поставь передо мной блюдо с ягодами – и ты увидишь. Да неужели же я должен проливать слезы потому, что один вор режет горло другому? Пусть себе все передерутся, если хотят!

Мы расхохотались, видя, с каким серьезным видом он говорил. Затем Лорри отправился на мостик, а Тимофей подошел ко мне и заговорил еще серьезнее.

– Ты теперь спокойнее, – сказал он, всматриваясь в мое лицо. – Это приятно видеть, Ин, мой мальчик! Ты не думаешь больше, что мисс Анна пострадает... не думаешь?

– Она страдает, но только от страха, Тимофей! Опасность придет позже, когда все это кончится. Я не думаю об опасности потому, что надеюсь разделить ее с нею.

– Боже милостивый! Неужели ты думаешь отправиться на борт этого воровского судна?

– Думаю, Тимофей, – в том случае, если я сочту это возможным. Я скажу тебе это через полчаса.

Он был слишком удивлен, чтобы ответить, и несколько минут стоял молча, пощипывая свои седые бакенбарды и тихонько посвистывая. Яхта наша находилась теперь в полумиле от большого судна, и чем больше мы приближались, тем яснее открывалось перед нами поразительное зрелище. Я ни одной минуты не верил тому, чтобы за нами наблюдали или обращали на нас какое-либо внимание. Какова бы ни была причина их ссоры, но волки эти, вцепившись друг другу в горло, дрались с отчаянием сумасшедших.

Стоя на переднем мостике, я мог ясно видеть, как одна группа людей защищалась у бака на палубе, а другая держалась в засаде позади надстроек в средней части палубы. Сильно увеличивающие стекла моей подзорной трубы давали мне возможность видеть лежащие ничком фигуры людей. Когда же налетал ветерок, отгоняя дым к востоку, передо мною открывалось зрелище, возмутительное в своих подробностях.

Негодяи дошли до высшей степени бешенства. Я сразу увидел, что они ведут смертельный бой. Одни из них боролись, как атлеты на подмостках, другие сцепились руками и ногами, точно дикари, которые режут и рубят по лицу, и по голове, и по сердцу под влиянием непреодолимой жажды крови и жизни. Но самый большой ужас для меня заключался в том, что на корабле этом находилась Анна Фордибрас, которая была невольной свидетельницей этого побоища. Что должна была она выстрадать? Я не имел мужества думать об этом, да и собственное положение наше не допускало таких мыслей. Мы летели вперед, как на крыльях. Мы слышали уже голоса дерущихся, при ярком солнечном освещении мы ясно видели блеск ножей, извивающиеся фигуры людей и предсмертную агонию наших врагов. Пожелай мы только, мы могли бы с помощью торпеды мгновенно послать их ко дну и никто из нас не поплатился бы за это. Но мы не стремились к такого рода мести, ибо мы могли только смотреть, пока Анна оставалась их заложницей. Достаточно было наблюдать за всем происходившим, ждать и надеяться на первые плоды, которые принесет эта трагедия.

Мы не говорили относительно того, насколько мы можем приблизиться к кораблю и в каких границах осторожности должны мы держаться. Я предоставил все мудрой голове Лорри и лучше этого не мог ничего придумать. Превосходный моряк, он в этот день выказал себя искусным тактиком, держа нашу яхту за кормой большого судна и притом под таким углом к ней, что трудно было предполагать, чтобы нас заметили. На расстоянии ста саженей он приказал остановить яхту, и мы стояли теперь, слегка покачиваясь на волнах. Половина матросов высыпала на палубу, разместившись на такелаже, тогда как офицеры, Тимофей и я расположились на мостике.

Я говорил уже вам, что разделившиеся группы на большом корабле занимали место у бака на палубе и подле надстроек в средней части судна. Это привело меня к тому заключению, что там начался бунт против офицеров. Лорри был одного мнения со мной.

– Все матросы высыпали наверх, – сказал он, равнодушно относясь к тому страданию, которое мы видели перед собой и на которое я не мог почти смотреть. – Я не думаю, сэр, чтобы вы могли как-нибудь вмешаться во все это. Воровской экипаж любит хорошую погоду. Пусть на небе появится облачко величиной с человеческую руку – и они понесутся к порту, как угорелые. С них достаточно уже, всякий, зажмурившись даже, увидит это. Стоит только еврею спустить флаг, и никто ему не поможет, кроме неба.

– Вы думаете, Лорри, что мы подействовали на их нервы, и они не будут больше противиться, нам? Я не удивляюсь этому. Они думают, что за нами движется подкрепление в виде правительственного крейсера. Все дело в этом, вероятно... А если так, то чего они требуют от Аймроза? Чтобы он приказал капитану идти в какой-нибудь порт? Вряд ли они могут надеяться, что им удастся спокойно высадиться на берег.

– Люди подобного рода никогда не знают, чего они хотят, доктор! Видели вы когда-нибудь малайца, который внезапно сошел с ума? Я выходил из-за угла хижины на плантации, когда одному из таких желтых дьяволов явилась фантазия, что упражнения полезны для меня, и он заставил меня прыгать. Он, собственно, ничего особенного не хотел. Такова уж восточная привычка – рвать газеты и бить посуду. Те вот молодцы не понимают, в чем тут дело, а поймут – так зарежут еврея. Желаю им счастья, но я предпочитаю быть здесь на борту и не есть миндальное печенье. Спросите Мак-Шануса, что он думает. Быть может, он желает отчалить туда в маленькой шлюпке?..

Я взглянул на Тимофея и увидел, что лицо у него такое же белое, как и доски, на которых он стоял. Когда мы издали смотрели на это зрелище, оно казалось нам хаосом из огня, дыма и какого-то барахтанья. Но вблизи оно предстало олицетворением кровопролития, возмутительного своей жестокостью и ужасного в своих подробностях.

Одна из этих подробностей, более ужасная, чем другие, осталась до сих пор у меня в памяти и может служить примером тому, что я видел несколько дней подряд. Помню, что в то самое время, когда мы подошли к ним на яхте, какой-то человек пытался вылезть из большой каюты посреди судна, где укрывались приверженцы еврея. Матросы у бака сразу заметили его, и один из них выстрелил... Пуля попала ему, очевидно, в плечо, так как он поспешно схватился за него рукой и пустился бежать к товарищам, но споткнулся и грохнулся на палубу. Тут началась сцена, повторения которой я никогда больше не желал бы видеть. Раненый лежал на палубе, скрытый от наших взоров, но превратившийся в объект самого настоящего побоища.

С одной стороны находились его товарищи, которые употребляли отчаянные усилия, чтобы спасти его; с другой – обезумевшие матросы, которые наудачу стреляли туда, где он лежал, не давая ему возможности бежать и не подпуская к нему его товарищей.

Пули не достигали цели – угол средней каюты скрывал его, – они тем не менее так напугали раненого, что он лежал притаившись, точно птица, боясь подняться на ноги или сделать какое-нибудь усилие для своего спасения. Тогда один из матросов у бака пополз осторожно кругом каюты и бросил железный крюк на несчастного.

Жертва в ту же минуту попала в руки матросов. Крюк зацепил беднягу за тело или за платье – этого я не мог видеть. Я видел только, как матросы схватили веревку от крюка и услышал их бешеные крики восторга, вызванные этим успехом. Шаг за шагом приближался несчастный к ожидающей его участи. Кто обладает богатым воображением, тот может ясно представить себе, с каким безумием должен был цепляться несчастный то за отверстие люка, то за кабестан или ворота, отстаивая каждый дюйм этого ужасного путешествия, в конце которого его ждали десятки ножей. Я поспешил отвернуться в этот момент и закрыл уши, чтобы не слышать предсмертного крика. Они убили его, и торжествующие крики разнеслись эхом среди окружающей тишины. Тело его бросили за борт, и оно мгновенно скрылось под водой. Такова была их месть, таково было наказание за что-то, чего мы не знали и о чем не могли спросить...

Страшная трагедия эта завершилась глубоким молчанием. Можно было подумать, что ужас ее вызвал перемирие между сражающимися. Не могу сказать с точностью, когда Лорри отдал приказ, но только яхта начала медленно удаляться от «Бриллиантового корабля» в ту минуту, когда тело убитого скрылось под водой. Сделав быстрый поворот, она на всех парах понеслась к югу, как будто нас кто-нибудь преследовал. Я не находил возможным протестовать против этого. Стоило негодяям заметить нас, и положение наше становилось крайне опасным. Лорри понял это и благоразумно поспешил удалиться.

– Они упадут в объятия друг друга, как только увидят нас, – сказал он. – Я не думаю, чтобы у них были ядра для больших пушек, доктор, но все же эти негодяи могут во многом навредить нам, а потому нам лучше отправиться туда, где мы не можем доставить им столько удовольствия.

Мудрость этих слов не требовала возражений. Мы довели быстроту нашей яхты до самой крайней степени и очень скоро были в безопасности.

Ко мне подошел слуга и напомнил, что мы еще не завтракали.

– Подайте завтрак сюда на палубу, – сказал я ему.

И вот четыре молчаливых человека – мы пригласили и мистера Бенсона – сели за стол, приготовленный под натянутым тентом на задней части палубы. Каждый, опасаясь высказать окрылившую его надежду, пил медленно, маленькими глотками свой кофе и говорил при этом о самых обыкновенных вещах.