Жозеф Вильтар в противоположность своим другим соотечественникам не привык рано вставать: он всегда читал или работал до поздней ночи, когда кругом все было тихо и спокойно, и поэтому на рассвете засыпал тяжелым, непробудным сном. Приезд в Венецию в этом отношении не нарушил его привычек, и когда его новый слуга Зануккио, далматинец, вошел к нему в шесть часов утра и стал будить его, он спал так крепко, что слова не могли разбудить его, и слуге пришлось наконец потрепать его за плечо, чтобы заставить проснуться. Когда Вильтар наконец открыл глаза, он долго озирался кругом, не понимая, где он и что с ним, и грубо закричал на разбудившего его:

— Что за черт разбудил меня? Кто ты такой?

— Я — ваш слуга Зануккио, ваше сиятельство. Вы вчера наняли меня.

— Вчера, вчера… почему же вчера?

— Да почему бы и не вчера, ваше сиятельство, такой же день, как все остальные, лучше, чем если бы это было завтра. Я пришел к вам, чтобы сообщить, что теперь шесть часов и что ваш приятель пошел в церковь.

Вильтар рассмеялся при мысли, что одного из его приятелей можно было заподозрить в таком проступке, как хождение в церковь, и, протерев хорошенько глаза, стал рассматривать довольно странную фигуру своего нового слуги, при этом он припомнил, при каких обстоятельствах он нанял его.

— Да, теперь я вспомнил, — сказал он, — ты далматинец-негодяй, которого мне рекомендовал мой приятель Бернарди, — ведь так?

Зануккио с достоинством поклонился.

— Да, это я, ваше сиятельство.

— И ты сделал то, что я тебе приказал?

— Все сделал: мои друзья — теперь ваши друзья за какие-нибудь десять дукатов в неделю. Не беспокойтесь об этом: я, Зануккио, уже похлопотал обо всем.

— Какая услужливость! Что же, ты разбудил меня, чтобы сообщить мне об этом?

— Я осмелился нарушить покой вашего сиятельства, чтобы доложить, что граф отправился в церковь. Если ваше сиятельство даст себе труд вспомнить, то…

— Да, Зануккио, я помню, что приказал тебе уведомить меня об этом. А теперь принеси мне сейчас горячей воды. Я пойду за графом.

— Я так и думал, что ваше сиятельство последует примеру этого достойного молодого человека. Но я еще должен доложить вам об одном обстоятельстве, ваше сиятельство.

— В чем дело?

— Весьма известный портной, за которым вы изволили посылать вчера, прибыл и горит нетерпением снять мерку с вашего сиятельства.

Вильтар вскочил с постели и стал поспешно одеваться. Один из его приятелей рекомендовал ему этого странного слугу, наполовину итальянца, наполовину славянина, и он взял его по той причине, что считал более верным находиться под присмотром одного негодяя, чем многих. Пышные фразы Зануккио, которым он выучился, пресмыкаясь при нескольких восточных дворах, несказанно смешили его, и он был уверен, что небольшая сумма, которую он пожертвовал друзьям этого негодяя, будет служить ему более действительной защитой, чем пропускной лист самих инквизиторов. Далматинец знал положительно всех в Венеции, биография каждого мало-мальски известного лица была ему знакома во всех подробностях, и тот, кому он прислуживал, мог считать себя в безопасности от случайных нападений. Несмотря на это, однако, его присутствие могло действовать компрометирующим образом и невольно бросалось всем в глаза, так как он питал пристрастие к живописному и яркому наряду и обладал неистощимым запасом различных тем для разговора, чем мог бы привести в отчаяние человека, любящего одиночество и молчание. В болтливости его Вильтар имел случай убедиться, как только покинул гостиницу «Белого Льва» и направился через площадь в тот собор, где находился Гастон. Зануккио готов был рассказать ему историю каждой колонны, более или менее правдоподобную и остроумную, только бы у него была охота слушать его.

— Вот там, милорд, эти две колонны… — начал он.

Но Вильтар перебил его словами:

— Зовут их «осторожность» и «говори, когда тебя спрашивают». Пожалуйста, запомни это, Зануккио.

Старик с удивлением взглянул на своего господина: в первый раз он видел иностранца, который нисколько не заинтересовался колоннами святого Марка.

— Но, ваше сиятельство… — начал было он.

— Молчать, Зануккио, и жди, пока я заговорю с тобой. Так ты говоришь, что граф в соборе?

— Да, он в соборе, который раньше когда-то был часовней во дворце герцога. И, если позволите, ваше сиятельство, я осмелюсь обратить ваше внимание на то, что земля, на которой мы теперь стоим…

— Убирайся к черту, старик!

— Я следую за вашим сиятельством.

Вильтар рассмеялся на этот дерзкий ответ и спокойно пошел дальше по направлению к собору. Солнце еще не взошло, и почти во всех окнах еще горели огни, на улицах было темно и пустынно, и только изредка мелькали темные фигуры, завернутые в плащи и направлявшиеся в запертые еще лавки или в церкви. В этот ранний час на улицах Венеции не было еще никаких признаков того волнения и беспокойства, которые охватывали ее в часы досуга; колокола звучали не менее мелодично от того, что французы уже перешли горы; жены рыбаков были так же многочисленны, как всегда на рынках, и крики их раздавались не менее оглушительно, как всегда, как будто они и не задумывались над тем, как жалок их сенат, как ужасна сила инквизиции в их городе. Город просыпался в своей обычной деятельности, как будто впереди ему не грозило нечто ужасное. Вильтар прошел незамеченным, благодаря темноте, а отчасти и тому, что на нем был темный плащ, делавший его неузнаваемым; никто не обращал на него внимания, каждый торопился в церковь или молиться или поспеть туда на свидание. И Вильтар невольно удивлялся, видя этот народ, назначавший любовные свидания в церквах до восхода солнца. Он остановился у одной из колонн и огляделся внутри собора. Вдали где-то раздавалось пение монахов и шла служба, и перед одним из алтарей горело несколько свечей, все остальное пространство было погружено в глубокий мрак, так что Вильтар решился наконец пройти почти к самому алтарю, где он и увидел в скором времени своего приятеля.

Гастон стоял на коленях перед алтарем, погруженный, по-видимому, в молитву, а рядом с ним, так близко, что он мог бы дотронуться до нее рукой, стояла Беатриса, маркиза Сан-Реми. Она держалась просто, но с большим достоинством и с серьезностью, не соответствующей ее молодости.

Если бы Тициану или Беллини понадобилась модель для изображения Мадонны, лучшего лица, чем у маркизы, трудно было найти для этой цели. Ее классический профиль смягчался глубокой женственностью, прелесть ее опущенных глаз и наклоненной головы не поддавалась никакому описанию. Но, если бы эти глаза открылись, и веки, скрывавшие их, приподнялись, красноречие и выразительность этих глаз поразили бы всякого; несмотря на искусство, с которым она владела своим языком, оно далеко уступало перед тем, что могли бы сказать ее глаза. Вильтар смотрел на нее и любовался ею, вполне понимая, что слухи, ходившие о власти и о могуществе этой женщины, не могут быть преувеличены. Она была закутана в испанскую темную мантилью, скрывавшую ее стройные руки; казалось, она так погружена в свое молитвенное созерцание, что видит перед собой только фрески алтаря и статуи святых, смотревших на нее, но в ту минуту, как священник сказал: «мир с вами!» — черные глаза ее широко открылись и блеснули в сторону молодого графа, стоявшего рядом с ней, и в этом взоре было выражено все, что может сказать женщина в подобные минуты. Вильтару показалось, что луч солнца осветил сразу всю церковь. «Я говорил, что в дело замешана женщина», — подумал он про себя.

И вот перед глазами его началась обворожительная комедия. Каждый раз, когда священник говорил «мир с вами», черные глаза открывались и озаряли своим светом стоявшего рядом графа, но все это делалось так незаметно, что никому и в голову не пришло бы, что движение этой чудной головки, этих дивных глаз преднамеренно и заранее рассчитано. Он ясно видел, что и граф отвечает тем же своей обворожительной соседке, и с восторгом наблюдал за игрой этих двух искусных актеров. Как все было рассчитано у этой красавицы, которая во все время службы только четыре раза поднимала голову и открывала глаза и по окончании службы сейчас же покинула собор, как будто Гастон никогда и не существовал для нее. Но она все же не обманула Вильтара, его невозможно было ввести в заблуждение, он ясно видел каждое ее движение и улыбаясь сказал себе: «Вот как, она бросила на пол розу, скоро у нас будет дома целый ботанический сад».

Он дал Гастону время выйти из собора и затем последовал издали за ним, подозвав к себе Зануккио.

— Кто эта женщина, Зануккио? — спросил он.

— Это — очень важное лицо в Венеции, ваше сиятельство, это — сестра лорда Цорци.

— Как ее зовут?

— Ее зовут маркиза Сан-Реми. Она живет в старом доме «Духов» близ церкви святого Захария. Дом этот построен еще в царствование светлейшего…

— Ради Бога, замолчи! Кто эта женщина и где ее муж?

— Я уже докладывал вашему сиятельству, что это Беатриса, сестра лорда Цорци. Что касается ее мужа, он умер, и почем я могу знать, где он находится?

— Значит, она вышла замуж за француза?

— Да, за маркиза де Сан-Реми. На дверях молоток, сделанный самим Сансовино, ваше сиятельство.

Зануккио с удовольствием выложил все эти сведения и с особенным удовольствием повторил, как бы про себя: молоток, сделанный Сансовино! Вильтар же глубоко задумался, стараясь вспомнить обстоятельства, сопровождавшие назначение Сан-Реми посланником в Венецию.

— Сан-Реми, Сан-Реми! Да, теперь я помню, его послали сюда из Лиона. Скольких лет от роду она вышла замуж, Зануккио?

— Она вышла замуж шестнадцати лет и прожила с мужем два года во Франции. Теперь ей не больше двадцати трех, если только можно верить женщинам, ваше сиятельство.

— Да, это верно, Зануккио. Женщина молода до тех пор, пока может причинять кому-нибудь зло, а когда она не в состоянии его больше причинять, — она стара. Она богата, это Венера?

— Она так богата, что самая дешевая драгоценность ее дома могла бы доставить мне возможность пить целый год кипрское вино. Маркиз ведь недаром купил эту Беатрису Цорци, да к тому же она потом получила хорошее наследство. Во дворце ее висят картины, писанные Тицианом в…

— Да, да, множество дорогих картин и других драгоценностей, но что ты скажешь про ее политические убеждения, Зануккио? Любит ли она моих соотечественников?

— Она так их любит, что, если находят повешенного француза, обыкновенно говорят: этот человек обедал вчера у маркизы Сан-Реми. Подумайте, как неблагодарны бывают женщины, ваше сиятельство. Ваша республика обезглавила ее мужа, бывшего на тридцать лет старше ее, а она благодарит вас тем, что бросает трупы ваших соотечественников в канал перед своими окнами.

— Ничего, мы дадим ей урок, Зануккио, и, надеюсь, скоро. Позови мне теперь гондолу, я хочу ехать в дом «Духов». Ведь так зовут дом, в котором она живет?

— Да, это — старый дом, в городе только два дома и носят такое название. Только я бы не советовал вашему сиятельству ехать туда, даже я не в состоянии защитить вас там.

— Не беспокойся. Я слишком дорожу своим горлом и не люблю воды. Но пусть гондольер едет прямо к ее дому, я хочу осмотреть его.

По знаку Зануккио к ним быстро приблизилась гондола, и несколько минут спустя они уже отчалили от площадки и подъезжали к городскому саду и к Церкви Захария. Утренний туман уже успел рассеяться, и яркое солнце заливало своим теплым светом голубые воды лагун и темные гондолы, скользившие по ним. Вильтар, очарованный представлявшейся его глазам картиной, которую он видел в первый раз в своей жизни, с удовольствием облокотился на мягкие подушки гондолы и на минуту предался самым приятным размышлениям. Зануккио, однако, не выдержал долгого молчания и прервал его объяснениями и рассказами истории прелестной церкви святого Захария, но Вильтар резко перебил его вопросом:

— Чья это гондола стоит у подъезда дома, Зануккио?

Старик вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть гондолу, но не успел он промолвить и слова, как его господин уже сам ответил за него:

— Да ведь это и есть сама леди Беатриса, она остановилась у своего дома.

Зануккио подтвердил догадку Вильтара, хотя, по-видимому, был очень недоволен тем, что господин его и на этот раз обошелся без его помощи. Он не мог удержаться от того, чтобы не прибавить:

— Взгляните на художественную отделку фасада дома, ваше сиятельство.

— Меня совсем не интересует фасад дома, мой друг, — перебил его Вильтар, — лучше спрячь, пожалуйста, свою уродливую голову, чтобы не напугать маркизы. Так ты говоришь, что это второй дом от второго моста, с двойной бронзовой дверью?

— Да, и молоток на ней работы Сансовино, ваше сиятельство.

— Ладно, ну, а теперь можешь доставить себе удовольствие, старик. Покажи мне хорошенько весь город и, главным образом, проводи меня туда, где бы можно было хорошо пообедать… Подобное поручение, наверное, пришлось тебе по вкусу, Зануккио?

Старик испустил крик радости и сейчас же поспешно велел гондольеру повернуть по направлению Риальто и дворцов. И, никем не сдерживаемый, он принялся болтать теперь без умолку, но Вильтар даже не слушал его болтовни, он думал теперь только о том, что первой его заботой будет не забыть про дом с двойной бронзовой дверью и с хорошенькой хозяйкой. Когда часам к двум он вернулся в гостиницу «Белого Льва» и спросил там своего друга Гастона, ему сообщили, что граф еще не возвращался. Тот же ответ был ему дан и немного позже, когда он опять повторил свой вопрос, таким образом прошел целый день, и Гастон не явился и к ночи; сначала Вильтар только слегка удивился этому, потом серьезное беспокойство охватило его.

— В дело действительно замешана женщина, — говорил он себе, — и, к сожалению, такая женщина, которая охотно заботится о том, чтобы мои соотечественники незаметно исчезали с лица земли.