На следующий день, возвращаясь в Сан-Франциско, Эббра строила планы на ближайшее будущее. Понимая, что, будучи верной женой офицера, она не может отправиться во Вьетнам с Сереной и Габриэль, Эббра тем не менее не испытывала ни малейшего желания жить по-прежнему. Гонорары за книгу, хотя и не слишком щедрые, обеспечили ей финансовую независимость, и она наконец решила сделать то, о чем мечтала многие месяцы. Она покинет родительский дом и снимет скромное жилье.

Но не в Сан-Франциско. И не там, где ее будут отвлекать. Она мечтала о домике в уединенной части побережья, где сможет спокойно работать, обрести утешение и силы вытерпеть долгое, мучительное ожидание возвращения Льюиса.

Серена взяла напрокат машину, готовясь к поездке в Атлантик-Сити. Она не имела ни малейшего понятия, что ее там ожидает. Она отправилась по адресу, указанному на конверте письма Чака Уилсона, – письма, в котором он сообщил, что уезжает на отдых в Вайоминг, и намекнул, что не видит смысла в дальнейшем общении. Это мог оказаться его личный адрес, адрес родителей либо кого-нибудь из друзей, если Чак позаимствовал конверт.

Свернув с шоссе, Серена проехала по пригородам и очутилась в тихом жилом районе. Еще несколько минут, и она сможет сделать то, о чем так долго мечтала, – поблагодарить человека, который рисковал своей жизнью, надеясь спасти Кайла.

Это был старый белый, обшитый досками деревянный дом, расположенный в глубине просторного участка, густо поросшего деревьями и кустарником. Серена припарковала машину и, взяв с заднего сиденья свое длинное пальто, надела его и зашагала по дорожке к парадной двери.

Она нажала кнопку и услышала звонок, но никто не ответил. Серена позвонила опять, и на ее лбу пролегла чуть заметная хмурая складка. Она не могла уехать, не встретившись с Чаком или с кем-нибудь, кто знал, где он находится. Дом не подавал признаков жизни, и Серена, сунув руки в карманы пальто, отправилась к заднему фасаду.

Большую его часть занимала застекленная терраса с деревянным столом – вероятно, для летних трапез – и плетеными креслами в чехлах. Было здесь и еще одно кресло.

Оно стояло спинкой к Серене, и в нем сидел человек. Это было кресло на колесах.

– Боже мой, – чуть слышно прошептала Серена. Оправдались ее худшие опасения. Человек в каталке по-прежнему не замечал ее, рассеянно глядя на ухоженную лужайку и кусты, и Серена, набравшись смелости, шагнула на террасу.

– Привет, – сказала она, с такой силой стискивая пальцы в карманах пальто, что ногти впились в ладони. – Извините, что беспокою вас, но я подумала, что в доме нет никого, кто мог бы ответить на звонок, и...

Кресло рывком развернулось.

– И тогда я решила обойти дом, посмотреть, нет ли здесь кого-нибудь, – невпопад закончила Серена.

Ему было двадцать три – двадцать четыре года, но его глаза словно принадлежали столетнему человеку. Их взгляд заставил Серену похолодеть – в них пылала ярость.

– Ну вот вы и посмотрели, а теперь будьте добры удалиться! – Его голос прозвучал в осеннем воздухе, словно удар кнута.

– Нет, – отозвалась Серена, с трудом обретая привычное хладнокровие. – Я Серена Андерсон, а вы, вероятно, Чак Уилсон. – Она шагнула вперед и протянула руку. – Я давно хочу с вами познакомиться, Чак.

Он не обратил внимания на протянутую руку. Он и так знал, кто перед ним.

– Я не принимаю посетителей, госпожа Андерсон, и предпочел бы, чтобы вы ушли!

Серена окинула его долгим внимательным взглядом. У Чака были каштановые волосы, отросшие чуть длиннее, чем следовало, и идеально очерченные губы. В нем было нечто, напоминавшее Кайла. Он был так же сложен – высокий и гибкий, – и хотя Чак сидел в инвалидном кресле, Серена чувствовала в нем ту же беспокойную, неуемную энергию.

– Я не уйду, – невозмутимо произнесла она, приняв решение. Она подошла к ближайшему плетеному креслу и уселась, положив ногу на ногу. Пальто распахнулось, являя окружающему миру лимонно-желтое короткое платье. – Послушайте, – сказала она. – Может, вы прекратите вести себя, словно озлобленный ребенок и поговорите со мной?

Чак втянул воздух сквозь сжатые зубы, и костяшки его пальцев, лежавших на поручнях коляски, побелели. Серена вынула из сумочки на длинном ремешке два косячка и зажигалку.

– Не составите ли мне компанию? – спросила она, протягивая ему «травку».

Он помедлил секунду и наконец протянул руку, принимая сигарету.

– Что именно вы хотите узнать? – любезным тоном произнес Чак, после того как они с Сереной прикурили и сделали по затяжке.

Серена не стала задавать вопросов, которых он ожидал, – о том, как сбили Кайла и взяли в плен. Вместо этого она ровным, лишенным каких-либо эмоций тоном осведомилась:

– Вы намерены до конца жизни упиваться своими несчастьями, или настанет день, когда вы прекратите предаваться унынию?

По телу Чака пробежала дрожь. Он выпустил в воздух струйку сладковатого дыма и несколько неуверенно сказал:

– Кайл говорил мне, что вы не такая, как все. И это правда. Ответ на ваш вопрос состоит в том, что я, вероятно, навсегда останусь прикованным к коляске.

Серена не стала говорить, что ей жаль. Она не стала повторять тех избитых, бессмысленных фраз, которыми Чак был сыт по горло. Вместо этого она с едва ли не пренебрежительной жестокостью произнесла:

– В таком случае, чем быстрее вы свыкнетесь с этой мыслью, тем лучше. – Прежде чем Чак вновь обрел дар речи, она поднялась на ноги. – Если вы укажете мне дорогу к кухне, я сварю кофе. А может, будет лучше выпить пива или вина? У вас есть спиртное, или мне съездить в магазин?

– Иными словами, вы намерены остаться? – осведомился Чак, вкладывая в свои слова едкий сарказм. Но, едва открыв рот, он понял, что не хочет, чтобы Серена уезжала. Она сделала то, чего не делала ни одна женщина с той поры, когда в его вертолет угодила очередь трассирующих пуль. Она обращалась с ним без жалости. Ей удалось заставить его вновь почувствовать себя мужчиной.

– Еще бы, – ответила Серена, бросив ему ленивую улыбку. Ее безупречные прямые светлые волосы ниспадали почти до пояса. – Я ни за что не упущу возможности устроить вечеринку.' Разумеется, я остаюсь.

Чуть позже Серена приготовила две порции омлета, и они пообедали на террасе и пробыли там до темноты, потягивая вино и беседуя, а когда стало слишком прохладно, взяли третью бутылку вина и перебрались в комнату Чака, которую тот называл «берлогой».

Ближе к вечеру вернулась мать Чака, гостившая у родственников. Присутствие Серены сначала изумило ее, потом наполнило душу радостью и, наконец, смущением. После того как молодые люди уединились в «берлоге» – Серена уютно устроилась в потертом кресле, а Чак поставил коляску на расстоянии вытянутой руки от стола с бокалами, – она постучалась в дверь и робко вошла в комнату.

– Не хотите ли еще чего-нибудь? – робко спросила она. – Я знаю, что миссис Андерсон уже подавала легкий ужин, но если вы хотите подкрепиться чем-нибудь более существенным...

– С нас довольно, – резко перебил ее Чак, и Серена увидела, как в ответ на его грубость лицо женщины исказила гримаса боли.

Серена отлично понимала, как это тяжело – жить с сыном, столь глубоко погруженным в мрачное отчаяние. Она понимала также, сколь шокирующим кажется матери Чака ее поведение. Жена военнопленного напивается в компании увечного приятеля своего мужа, причем искалеченного при попытке спасти вышеозначенного мужа.

Серена тепло улыбнулась женщине и, призвав на помощь все свое обаяние, сказала:

– Огромное вам спасибо, миссис Уилсон, но мы не хотим больше вас беспокоить. Может, чуть позже мы могли бы все вместе выпить кофе с сандвичами?

– Я приготовлю цыплят и ветчину, – благодарно произнесла миссис Уилсон, но тут же, вспомнив о том, что Серена приготовила омлет, торопливо добавила: – Но может быть, вы вегетарианка? Если так, я могла бы...

– Нет, я не вегетарианка, – твердо сказала Серена, уловив пристальный взгляд Чака. – Я ничуть не против цыплят и ветчины.

Миссис Уилсон, испытывая облегчение, удалилась, и Чак натянуто заметил:

– Нет никакой необходимости терпеть мою матушку за столом.

Серена чуть склонила голову и устремила на него изучающий взгляд.

– Вы всегда были таким беспардонным мерзавцем со своей матерью или воспитали в себе это качество после Вьетнама?

– Вы бы и сами повели себя столь же беспардонно, доведись вам проводить взаперти с одним и тем же человеком по двадцать четыре часа в сутки, – отозвался Чак.

– Вас никто не держит взаперти, – возразила Серена. – Существуют специальные автомобили, которыми вы могли бы управлять. Не знаю, какую пенсию вам платит армия, но думаю, она достаточно велика, чтобы обеспечить вам необходимый уход и независимость.

В устах Серены все звучало так легко и просто, что Чак на мгновение возненавидел ее. Он вспомнил о последнем письме Кайла, в котором тот рассказывал Серене о Чинь и о своем твердом намерении получить развод. О письме, которое так и не было передано Серене вместе с остальными личными вещами Кайла. Это письмо до сих пор хранилось у Чака, и на какое-то короткое мгновение его охватило жгучее желание повернуть коляску к секретеру, достать конверт и швырнуть его гостье на колени. Но искушение возникло и исчезло, и Чак не шевельнулся. Он не хотел причинять ей страдание. Не хотел разрушать ее иллюзии.

– Давайте сменим тему, – лаконично произнес он. – Расскажите о том, что происходило вчера в Вашингтоне. Сегодняшний утренний выпуск «Вашингтон пост» вышел под заголовком «Пятидесятитысячная антивоенная демонстрация: призывники отвергают требования Пентагона».

Серена рассказала ему о демонстрации, о мирном митинге у мемориала Линкольна, о том, что там действительно собралось не менее пятидесяти тысяч человек. Потом поведала Чаку о том, как безмятежно начинался марш у Пентагона и как перерос в кровавую стычку демонстрантов и полиции.

Серена не знала, одобряет Чак антивоенные выступления или осуждает их. Этот вопрос не прояснился даже после того, как она завершила свои рассказ. Чак лишь хмыкнул и вдруг стал расспрашивать Серену о жизни в Англии, о Бедингхэме.

Как только Серена начала рассказ о своем доме, ее лицо озарилось внутренним светом. Чак внимал ей, терзаемый такими противоречивыми чувствами, что едва мог их скрывать.

Он не поддерживал связи ни с прежними друзьями, ни с сослуживцами, ни с инвалидами, пострадавшими на войне. Он спрятался от всех – сначала на ранчо дяди в Вайоминге, потом в доме матери. И Серена, хотя и не догадывалась об этом, оказалась первым человеком, пробившим стену, которую он вокруг себя возвел.

Когда Серена рассказывала о том, как напугал ее отца рок-фестиваль в Бедингхэме, Чак почувствовал, что его губы растягиваются в невольной улыбке.

Заметив эту улыбку, Серена мысленно поздравила себя с маленькой победой. Человек, с которым она познакомилась несколько часов назад, судя по всему, уже очень давно не улыбался. И она негромко попросила, зная, что теперь может без опаски затронуть эту тему:

– Расскажите мне о Кайле. Расскажите о том, как вы жили во Вьетнаме. Как его сбили и что было потом.

С лица Чака исчезла улыбка, но чувство взаимной симпатии осталось незыблемым.

– Кайл был дружком хоть куда, – заговорил он. Его глаза затуманились от воспоминаний.

Он не стал рассказывать Серене о том, как они с Кайлом ходили по борделям. Не стал вспоминать и о Чинь. Он рассказывал только о том, как им нравилось летать на своих вертолетах, как они сажали винтокрылые машины в горячих точках, в клубах розового дыма, как грузили на борт раненых, как возвращались полчаса спустя и проделывали это вновь и вновь. Он описывал бреющие полеты на таких малых высотах, что днище вертолета едва не задевало кроны деревьев и даже верхушки высокой травы. Потом он рассказал Серене о последнем задании. О том, как сбили Кайла, как тот выбирался из-под обломков машины и спускался На землю. О том, как он направил вертолет сквозь плотный огневой заслон, пытаясь выручить друга.

– Чем же все кончилось? – осторожно спросила Серена, когда Чак умолк, не в силах продолжать.

Он отвернулся, и его лицо внезапно стало замкнутым и непроницаемым.

– Первым делом нам пробили кокпит. Я на время ослеп от разлетевшихся осколков. Потом в нас попали еще раз, пуля прошла сквозь мой нагрудник и застряла в позвоночнике. Это все.

В его голосе опять зазвучала горечь, но теперь Серена не стала пытаться встряхнуть Чака. Вместо этого она с сожалением произнесла:

– Пожалуй, пора попросить вашу матушку поторопиться с ужином. Через полчаса я уезжаю.

Чак продолжал сидеть отвернувшись, чтобы Серена не заметила тревоги, которая внезапно охватила его.

– Уже поздно, чтобы ехать в Нью-Йорк. Может, переночуете у нас?

Серена заранее знала, что он предложит ей остаться.

– Нет, – ответила она. При других обстоятельствах она была бы рада принять приглашение. – Я и без того уронила честь жены военнопленного, весь вечер просидев с вами, попивая вино и покуривая «травку». Я не хочу окончательно подорвать свою репутацию в глазах вашей матери, напросившись на ночлег.

Чак повернул голову, встретился глазами с Сереной, и ее пронзило неведомое прежде чувство.

– Кайл говорил мне, что вы из тех женщин, которых ничуть не волнует чужое мнение. Что же до вашей репутации, то я никак не могу ей угрожать. Во всяком случае, в настоящее время.

Серена пропустила мимо ушей последнюю колкость и, выдавив улыбку, поднялась с кресла.

– И все же я не останусь, – чуть дрогнувшим голосом ответила она. – Я схожу к вашей матери и скажу, что мы готовы ужинать.

– Где же вы будете ночевать? – настаивал Чак, не сводя с нее взгляда.

– Я забронировала номер в отеле, – солгала Серена и, смущенная неожиданными чувствами, прокравшимися в ее душу, торопливо вышла в коридор и направилась в гостиную.

Всемогущий Господь! Она должна была догадаться, едва увидела, как похож Чак на Кайла. В ту самую секунду, когда он повернулся и встретился с ней глазами, она ощутила сильнейшее физическое влечение. А ведь он прикован к креслу! Вероятно, он беспомощен в постели. Но даже будь иначе, Чак – лучший друг Кайла, а Серена поклялась хранить целомудрие до тех пор, пока его не освободят из тюрьмы Хоало.

Дрогнувшей рукой она постучала в дверь и вошла в гостиную. Происходящее слишком смахивало на фарс, чтобы оказаться правдой. Нет, ее чувства определенно ограничиваются благодарностью за попытку спасти Кайла. И восхищением мужеством Чака. Потом Серене пришло в голову другое, менее приятное объяснение. Что, если она принадлежит к числу психопаток, испытывающих сексуальное возбуждение при виде калек? Серена сразу отмахнулась от этой мысли. Она не хотела обманывать себя: Чак Уилсон чертовски привлекательный мужчина и сразу понравился ей. И не имело никакого значения, калека он или нет.

– Мы готовы присоединиться к вам за ужином, миссис Уилсон, – сказала она со всей возможной любезностью, на какую была способна. – Чак сообщил мне все что мог о моем муже, и я очень ему за это благодарна. И за то, что он сделал для Кайла. – Она запнулась, сознавая неуместность этой фразы и понимая, что в такой ситуации вообще не бывает правильных слов. – Мне очень жаль, что Чак получил такие тяжелые ранения из-за Кайла. Если моя семья может чем-нибудь помочь...

– Никто не может нам помочь, – холодно ответила миссис Уилсон. В ее глазах застыло страдание.

Серена колебалась. То, что она собиралась сказать, могло быть неправильно истолковано и прозвучать оскорбительно, но она все же произнесла:

– Я не хочу обидеть вас, миссис Уилсон, но моя семья весьма состоятельна и...

К своему облегчению, она увидела, что ее слова не были восприняты как оскорбление.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, миссис Андерсон, и благодарна за ваше предложение, – с достоинством ответила женщина. – Но дело не в деньгах. Дело в отношении Чака к тому, что с ним случилось. Он ни разу не выразил сожаления по поводу того, что сделал, ни разу не обвинил в своих бедах вашего мужа. Но он не в силах принять свою судьбу. Он даже не пытался примириться с ней.

Послышался скрип коляски, выезжавшей из «берлоги». Больше женщинам не о чем было говорить.

– Я накрою на стол, – сказала миссис Уилсон, как только ее сын показался в гостиной. – Ваш визит был для нас приятным разнообразием. Может, при случае позвоните нам, миссис Андерсон?

Рэдфорд смотрел на Габриэль словно на умалишенную.

– Я правильно тебя понял, крошка? Ты сматываешь удочки? Бросаешь все, за что мы боролись, и едешь во Вьетнам? Ты оставляешь меня и ребят в ту самую минуту, когда мы наконец потом и кровью добились своего?

Габриэль кивнула, не спуская решительного взгляда с его лица. Она знала, что ее ждет. Она понимала, что не только отказывается от денег и славы, но и совершает предательство, оставляя группу без солиста.

– Да. Мне очень жаль, Рэдфорд. Я понимаю, какой дикостью все это кажется тебе. Понимаю, сколь неудачно выбрала время, ведь сейчас группа стоит на пороге настоящего успеха – подписан контракт на запись альбома, но я обязана это сделать, mon ami. Ты сумеешь найти другую певицу, может, даже лучше меня.

– Ты заявляешься ко мне, говоришь, что намерена испортить все, ради чего я трудился, с тех пор когда пешком ходил под стол, и тебе нечего сказать, кроме «мне очень жаль»? За кого ты меня держишь? Уж не думала ли ты, что я отвечу «все в порядке, мадам, не волнуйтесь»? Черта с два!

Все, что до сих пор оставалось невысказанным между ними, выплеснулось в приступе яростной злобы.

– Ты и есть наша группа! – Рэдфорд не видел смысла скрывать правду. – В той же мере, что и я сам! Ты не можешь просто взять и уйти. И не надейся!

Глаза Рэдфорда полыхали жгучим гневом, и Габриэль понимала: он совершенно прав. Она предала его, предала всех участников группы.

– Я уже сказала, что сожалею, – срывающимся голосом произнесла она. – Я сказала так, потому что не знаю других слов. Мне очень жаль. Отлично понимаю, как скажется мой поступок на всех вас, но обязана это сделать. Я обязана попытаться найти Гэвина. Я больше не могу сидеть сложа руки.

– Боже мой! – Рэдфорд одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и так крепко сжал плечи Габриэль, что она вскрикнула от боли. – Забудь его! Он мертв! С ним все кончено! – Гнев смешивался в его сердце с другими чувствами, так долго копившимися под спудом. – Все это тянется слишком долго, Габриэль. Ты хочешь того же, чего хочу я. Ты хочешь покорить весь мир. И ты можешь это сделать. Ты и я – мы сможем быть вместе. Ты понимаешь, о чем я говорю? Быть вместе не только на сцене, но и в личной жизни! Я хочу тебя, крошка. А ты хочешь меня. И всегда хотела. И всегда будешь хотеть.

Его прикосновение жгло кожу Габриэль сквозь тонкий шелк блузки. Она стояла, не в силах шевельнуться. К ее горлу подступили слезы стыда и отчаяния, но тут послышался голос Мишеля:

– Крошка Гэвин споткнулся и ободрал колени. Пожалуй, тебе стоит подойти и успокоить его.

Габриэль оттолкнула Рэдфорда. Она не смотрела на Рэдфорда, не отваживалась на него смотреть.

– Спасибо, Мишель. Где ребенок? Веди меня к нему.

Прошло немало времени, прежде чем она вновь обрела спокойствие. Она едва не предала Гэвина, и только вмешательство Мишеля спасло ее. Мысль об этом мучила, иссушала, сердце.

Когда Габриэль и Рэдфорд встретились вновь, они оба понимали, что вплотную приблизились к Рубикону и должны его перейти.

– Я вылетаю в Париж утром после нашего последнего концерта в Америке, – сказала Габриэль. Под ее глазами выступили темные круги, лицо, неизменно искрившееся лукавством и смехом, было бледным и хмурым.

Рэдфорд видел, что не в его силах уговорить ее остаться.

– Я беру другую певицу, – хриплым голосом произнес он. – Но лишь на время. Ты по-прежнему остаешься членом группы. – Понимая, что еще секунда – и он окончательно потеряет самообладание, Рэдфорд повернулся и быстро пошел прочь.

Она смотрела на его стройные ноги, обтянутые голубыми джинсами, на широкие плечи с бугрившимися под белой футболкой мускулами и ненавидела себя за чувство сожаления, пронизывавшее ее до глубины души.

Когда две недели спустя Габриэль входила в вестибюль «Георга V», чтобы встретиться с Сереной, она все еще чувствовала себя подавленной.

Серена приехала в Париж накануне. Она сообщила о своем прибытии по телефону и добавила, что уже получила вьетнамскую визу. Габриэль ничуть не удивилась. Она понимала, что такой «пустяк», как получение разрешения на въезд в страну, охваченную войной, не представляет ни малейшего затруднения для женщины, у которой наверняка есть друзья в самых высоких кругах.

Пересекая роскошный вестибюль, Габриэль улыбнулась. Она не удивилась бы, даже скажи ей Серена, что ее отец – министр внутренних дел Британии.

– Габриэль! – крикнула Серена, устремляясь ей навстречу, ослепительно красивая в клубнично-розовом шерстяном костюме с короткой юбкой.

Они обнялись в центре холла, не обращая внимания на заинтересованные взгляды мужчин. Внезапно Серена отпрянула и вопросительно заглянула в мрачное лицо подруги.

– Господи, Габриэль! Что с тобой произошло за то время, пока мы не виделись? Ты выглядишь так, словно тебя пропустили через центрифугу!

– Так и было, – с улыбкой отозвалась Габриэль, вдруг снова почувствовав себя прежней веселой озорницей. – А ты? Ты и сама немножко нервничаешь?

Серена рассмеялась.

– Да уж, после Вашингтона мне не приходилось скучать, – сказала она, вспоминая о Чаке. Взяв Габриэль под руку, она вывела ее из отеля на парижские улицы, залитые бледным ноябрьским солнцем, и заговорщическим голосом произнесла: – Сейчас я тебе все расскажу.