Видал открыл глаза и непонимающе огляделся. Где он? Белые стены палаты словно смыкались над ним, и он отчаянно заморгал, пытаясь не потерять сознания. Руки невыносимо дергало, в плечах стреляло. Он попытался сесть и охнул. Ладони и голова были обмотаны бинтами, а из вены торчала игла капельницы. Память неожиданно вернулась к Видалу, и он похолодел от ужаса.

Он был внизу и мерил шагами комнату, пытаясь найти способ заставить Кариану понять, что больше так продолжаться не может. Погруженный в собственные мысли, Видал не замечал дыма. Хейзл выбежала из кухни, где готовила себе какао, и закричала:

– Видал! Что-то горит!

– На кухне? – быстро обернулся Видал.

– Нет! Я думала, что это вы заснули и оставили непотушенную сигарету!

В эту минуту в комнату ворвались клубы дыма, и весь дом наполнился едкой вонью горящего дерева. Они побежали к выходу. Видал распахнул дверь, но тут же отшатнулся, окутанный удушливым облаком.

– Разбудите слуг! – крикнул он Хейзл, прижимая к лицу платок. – Выведите их и сами оставайтесь во дворе!

– Но Кариана…

Видал уже мчался через холл.

– Я ее вытащу! Убирайтесь же, черт возьми!

Он не видел пламени, только слышал рев. Жадно глотая воздух, он ринулся вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Чей и горничные жили на первом этаже. Хейзл успеет их разбудить и вызвать пожарных. Оставалась только Кариана.

Дым становился все гуще. Чувствуя, что легкие вот-вот разорвутся, Ракоши метнулся к комнате жены. Что, если она спала и уже задохнулась.

На лбу Видала выступил пот. Господи Боже, через сколько минут человек погибает от удушья? Как долго бушевал огонь там, за закрытой дверью?

Дверь ее спальни обуглилась и покоробилась. Накалившаяся ручка обжигала пальцы. Кариана лежала в дальнем углу комнаты – маленький, скрюченный комочек. Вся спальня пылала. Огромные оранжевые языки лизали бархатные шторы. С потолка на голову и плечи Видала летела штукатурка. Он задыхался. Пламя уже подбиралось к ногам Карианы. Пересекая комнату, он заметил, что атласная ночная рубашка уже занялась. По волосам пробежали искры. Восковая кукла, зажатая в ее руке, расплавилась прямо на глазах. Видал попытался сбить пламя голыми руками.

Горящая балка упала за спиной. Видал поспешно подхватил Кариану на руки и обернулся. Стена огня преградила им путь. Больше Видал ничего не помнил. Когда сознание вернулось, он лежал на траве, в саду Виллады, а ночное небо полыхало отблесками пожара.

– Кариана… – слабо прошептал он, пока его осторожно укладывали на носилки и везли к машине «скорой помощи», – Кариана…

– Ваша жена жива. Ее увезли в больницу, – заверил санитар. Видал ощутил одновременно огромное облегчение и невыносимую боль.

– Я должен послать телеграмму, – пробормотал он, борясь с подступающей темнотой. – Послать… В Нью-Йорк.

– Для этого еще будет время, сэр, – сочувственно кивнул санитар. – Не волнуйтесь, все образуется.

Видал снова попытался что-то сказать и не смог. Обожженные нёбо, гортань, легкие причиняли невыносимую боль. Валентина. Известие о пожаре будет во всех газетах. Ему нужно успокоить ее, сообщить, что все обошлось, что не стоит тревожиться, что между ними ничего не изменилось и не изменится.

– Валентина, – шепнул Видал и провалился в темную бездну забытья.

И вот теперь, вспомнив все, он снова попытался сесть. В палату вошел врач.

– Как моя жена? – со страхом спросил Видал.

– В очень тяжелом состоянии, мистер Ракоши. Шестьдесят пять процентов кожи обожжено. Сорок шесть процентов – ожоги третьей степени.

– Ужасно, – прошептал Видал, бледнея. – Она будет жить?

Врач с озабоченным видом сел у постели больного.

– Пока трудно сказать, мистер Ракоши. Обычно если кожа на пятьдесят процентов в ожогах третьей степени, смерть неизбежна. В случае с вашей женой возможен не столь печальный исход, и надежда еще не потеряна.

– Я хочу видеть ее, – выдохнул Видал, пытаясь подняться, но доктор удержал его.

– Ваша жена без сознания, мистер Ракоши. Я попросил бы вас пока оставаться в постели. Если в состоянии миссис Ракоши произойдут хотя бы малейшие изменения, я дам вам знать.

Небольшое усилие вызывало нестерпимую боль. Видал посмотрел на забинтованные ладони. Доктор перехватил его взгляд.

– Вам чрезвычайно повезло, мистер Ракоши. Вы были в куртке, и рукава предохранили от ожогов ваши руки.

– А кисти? – напряженно спросил Видал.

– Кисти сильно обожжены. Вам понадобится пересадка кожи, но и в этом случае я не гарантирую вам, что вы сможете полностью ими владеть. Мне очень жаль.

Губы Видала плотно сжались.

– Насчет лица не волнуйтесь, – продолжал доктор. – Всего несколько следов от ожогов. Здесь, – показал он на лоб Видала у самых волос. – И, вероятно, крохотный шрам здесь. Когда отрастут волосы, будет совсем незаметно.

Видал выслушал доктора молча и тихо попросил:

– Я хотел бы поговорить с мисс Ренко. Есть люди, с которыми мне необходимо срочно связаться.

– Это невозможно, мистер Ракоши. Мисс Ренко погибла.

Видал неверяще уставился на него.

– Не может быть! Она выбежала из дома! Я велел ей уходить!

Доктор сочувственно покачал головой.

– Как только слуги оказались в безопасности, она вернулась. Ваш бой-филиппинец попытался удержать ее, но она вбежала в дом и там задохнулась. Пожарный нашел ее тело у подножия лестницы.

– Иисусе! – прошептал Видал, закрывая глаза. Хейзл вернулась, чтобы попытаться спасти Кариану. До последних минут своей жизни она оставалась преданным и надежным другом.

Видал отвернулся, не желая выказывать, как он потрясен. Хейзл мертва. Хейзл, спокойной, рассудительной доброй Хейзл больше нет на свете.

Но тут страх охватил его с новой силой.

– Вы сказали, что все слуги спаслись? Никто больше не пострадал?

– Нет. Только мисс Ренко.

Только. Для доктора она была всего-навсего секретаршей. Возможно, экономкой. Но для Видала оставалась лучшим другом. Без Хейзл последние несколько лет были бы сущим адом. Она заботилась о Карианс, оберегала ее в его отсутствие, защищала от прессы, была компаньонкой, исповедницей, сиделкой. Теперь она мертва, и у Карианы нет и не будет никого, кто относился бы к ней так же бескорыстно, как Хейзл.

– Я хотел бы видеть слугу, – глухо пробормотал он.

У Хейзл нет родных. На похороны почти никто не приедет. Он сам отдаст необходимые распоряжения и будет стоять у гроба, даже если придется ползти ползком по коридорам этой чертовой больницы.

Доктор кивнул и поднялся. Он не ожидал, что мистера Ракоши так потрясет известие о смерти мисс Ренко. Возможно, между ними сложились не совсем официальные отношения. Однако мужества мистера Ракоши это не умаляет. Если Кариана Ракоши выживет, то лишь благодаря тому, что ее муж бросился в пылающий ад и вынес ее.

Чей, бледный и все еще трясущийся от пережитого, составил список всех людей, с которыми хотел связаться Видал, и провел полчаса у больничного телефона, созваниваясь с ними. В результате он договорился о том, чтобы секретарь Видала заняла соседнюю палату; чтобы никому, кроме мистера Теодора Гамбетты, не позволяли посещать больного и чтобы Хейзл Ренко была похоронена в Форест-Лон, но при этом ни одного из жадных до сплетен репортеров не допускали к гробу.

Как только секретарь вошла в комнату. Видал попросил ее позвонить Валентине в отель «Плаза». Однако через несколько минут она положила трубку.

– Прошу прощения, мистер Ракоши, мисс Валентины нет в номере.

Глаза Видала потемнели. Он должен поговорить с ней, прежде чем новости появятся в газетах.

– Пошлите телеграмму, – велел он. – И попытайтесь дозвониться.

Телеграмма была послана. О похоронах распорядились. Теперь ему оставалось только ждать. Иногда в палату приходили медсестры, делали уколы и меняли капельницы. Каждый час Видал спрашивал о Кариане. Валентины по-прежнему не было.

– Соедините меня с управляющим отеля, – наконец потребовал он, теряя терпение.

Управляющий долго рассыпался в извинениях. Мистера Ракоши следовало уведомить раньше – мисс Валентина выехала из отеля.

Секретарь взяла у него трубку, и Видал откинулся на подушки, изнемогая от паники, смешанной с восторгом. Она подвергает спектакль опасности провала, и все из-за того, что решила лететь к нему!

Вычислив время, необходимое Валентине на то, чтобы добраться до Лос-Анджелеса, он провел ночь, сгорая от нетерпения.

Однако утренние газеты рассеяли все иллюзии. Вчера вечером она появилась на сцене. Ни намека на то, что ее заменит дублерша.

– Где она, черт возьми? – взорвался Видал, стоило Теодору появиться на пороге палаты, – Вот уже два дня, как я послал телеграмму и никакого ответа!

– Если бы она сразу бросилась к тебе, это вызвало бы лавину самых неприятных сплетен и слухов, особенно сейчас, когда Кариана при смерти, – рассудительно заметил Тео.

– Дьявол побери все это! – прогремел Видал. – Она могла позвонить, верно?

– Обязательно позвонит, – заверил его Тео. – Наберись терпения.

– Провались оно, твое терпение! – рявкнул Видал. – Где она? Именно это я хочу знать! Где она?!

– Позвони Кеннауэю. Он знает.

Пока секретарь пыталась связаться со Стеном, мужчины молчали. Несмотря на внешнюю невозмутимость, Тео был не на шутку встревожен. Непонятно, почему Валентина не позвонила и не телеграфировала. Он готов биться об заклад, что она примчится к Видалу, как только все узнает. По собственному горькому опыту Тео знал, что если приходилось выбирать между личной жизнью и карьерой, Валентина без колебаний жертвовала карьерой. А ведь Видал признался, что они собираются пожениться. Ни пожар, ни тяжелое состояние Карианы не способны повлиять на их будущие планы. Конечно, теперь придется ждать, потому что Кариана поправится не скоро. Но Видал разведется и женится на Валентине, как это следовало сделать много лет назад. И ничто не встанет у них на пути.

Теодор по-прежнему молчал. Их дружбе был нанесен почти смертельный удар, после того как Валентина разорвала контракт и поспешно покинула Голливуд. Только в последний год они возобновили приятельские отношения, и Тео не имел ни малейшего желания снова испытывать их на прочность, напоминая Видалу, что Валентина однажды оставила его, ничего не объяснив.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем в трубке наконец послышался голос Стена.

– Видал! Слава Богу, с вами все в порядке! Мы здесь с ума сходим от тревоги! Газеты кричат…

– Где Валентина? – грубо перебил его Видал. Возникла короткая неловкая пауза.

– В Ойстер-Бей, – промямлил Стен. – Дентон посчитал, что там ей будет спокойнее.

– Не понимаю. Где именно в Ойстер-Бей?

– В доме Дентона. У него там большой особняк.

Брови Видала мрачно сошлись, а от лица отхлынула кровь.

– Что, черт возьми, происходит, Стен?! Она не позвонила. Не телеграфировала.

– Наверное, не сумела дозвониться, – беспомощно бормотал Стен.

– Вряд ли телеграмма потерялась, к тому же я приказал, чтобы меня немедленно соединяли с каждым, кто позвонит из Нью-Йорка.

– Но я сам ничего не понимаю, Видал. Она ни с кем не разговаривает и…

– Дайте мне номер ее телефона в Ойстер-Бей, – выдавил из себя Видал.

Он даже не попрощался со Стеном и, продиктовав цифры секретарю, нетерпеливо ждал, пока та пыталась дозвониться. Его глаза потемнели от муки, которая была в стократ сильнее, нежели зверская боль в обожженных руках.

– Простите, мистер Ракоши, телефонистка говорит, что телефон отключен.

– Проклятый ублюдок! – взорвался Видал, резко спуская ноги с постели. – Да Брук Тейлор немедленно погибнет, если поблизости не окажется телефона, попросту задохнется! Если линию отключили, значит, сделали это намеренно! Найди мне брюки и рубашку, Тео, я немедленно вылетаю!

– Ни в коем случае, – вмешался вошедший доктор Дженсон.

Взгляд, которым наградил его Видал, мог бы испепелить на месте не столь мужественного человека.

– Я вылетаю в Нью-Йорк, – коротко бросил он. – Сегодня же.

Однако доктор Дженсон, стоя в изножье кровати, холодно взирал на пациента.

– Мистер Ракоши, вы никуда не полетите. Из ран на ваших руках по-прежнему сочится жидкость, так называемая плазма крови, и вам немедленно должны сделать очередное переливание плазмы, чтобы возместить потерю.

Он подошел к кровати и схватил Видала за плечи. Медсестра ловко воткнула иглу капельницы ему в вену. Видал начал сыпать ругательствами. Доктор Дженсон проигнорировал его.

– Немедленно выньте чертову иглу! Можете забавляться вашими переливаниями с утра до вечера, когда я вернусь. Мне нужно двадцать четыре часа! Всего двадцать четыре часа!

– Если вы сейчас покинете больницу, сухожилия рук потеряют эластичность, и вы по собственной глупости станете инвалидом.

– Ради Бога, послушайся его, Видал, – умоляюще охнул Теодор. – Пошли еще одну телеграмму. Я уверен, существует какое-то разумное объяснение странному молчанию Валентины. Подожди еще немного. Ты не можешь лететь на восток в таком виде.

Он жестом указал на трубку, отходящую от руки Видала. Бутылки с физиологическим раствором и венозной кровью. Обмотанные бинтами бессильные ладони.

Взгляды их встретились, и Видал беспомощно упал на подушки. Теодор прав. Он узник этой стерильно белой палаты. Ойстер-Бей далек от него, как луна. Секретарь испустила еле слышный вздох облегчения. Тео слегка расслабился, а доктор Дженсон с торжеством удалился.

Следующие несколько дней в Нью-Йорк летела телеграмма за телеграммой. Звонок следовал за звонком. Но Валентина не отвечала. Даже в театре к ней никого не пропускали. Это были самые долгие, самые одинокие дни в жизни Видала.

Наконец он не выдержал.

– Я лечу завтра, – объявил он, как только Теодор вошел в палату.

Тот тяжело опустился на стул.

– Прежде чем ты решишься на что-то еще, думаю, тебе не мешает прочитать вот это.

Он бросил на кровать номер «Лос-Анджелес тайме». Достаточно было взглянуть на лицо Теодора, чтобы по спине Видала прошел озноб. Он долго не решался притронуться к газете и наконец медленно, боязливо опустил глаза. Первую страницу украшал снимок Дентона Брук Тейлора. Он бережно держал под руку закутанную в меха Валентину, выходившую из стоявшего перед театром «роллс-ройса», «Сверху красовались крупные буквы заголовка:

«СВАДЬБА ГОДА! СЧАСТЛИВАЯ ПАРА!»

– Не верю, – выдохнул Видал с посеревшим лицом. – Тео, помоги позвонить.

На этот раз Гамбетта без разговоров выполнил просьбу. Видал продиктовал ему номер телефона Валентины. Тео набрал номер, и поднес трубку к его уху: забинтованные руки Видала бессильно лежали на белых простынях. Впервые за все это время на другом конце ответили. Видал затаил дыхание и с трудом выговорил:

– Валентину, пожалуйста. Это Видал Ракоши.

– Сожалею, мистер Ракоши, – сухо ответил равнодушный женский голос, – но мне приказано не принимать от вас звонков.

– Какого дьявола!

Глаза Видала сверкнули такой бешеной яростью, что даже Тео невольно съежился.

– Говорит Видал Ракоши! Я требую, чтобы меня немедленно соединили с Валентиной!

– Сожалею, мистер Ракоши, – повторил бесстрастный голос, – но я получила официальное распоряжение не соединять с вами.

– От кого? – прогремел Видал.

– От Валентины, – произнесла женщина и отключилась.

– Nem, – вскрикнул он, тяжело дыша. – Nem! Nem! Nem!!!

Последующие дни превратились в сплошную мучительную агонию. До этого Видал, казалось, не ощущал боли, не понимал, как искалечен. Теперь же все беды, словно дождавшись, пока счастье и радость покинут его, навалились разом. Пришлось перенести несколько операций, а потом долго, томительно ждать, пока выяснится, целы ли нервные окончания. Смогут ли пальцы двигаться? И все это время у него в сознании навязчиво звучал один-единственный вопрос: почему? Господи милостивый, почему?!

Неужели Валентина испугалась, что он так сильно обезображен и она попросту не сможет вынести его вида? Если так, ее страхи не имеют под собой оснований. Только на руках остались шрамы.

Видал снова взглянул на свои руки. Не слишком приятное зрелище, но он считал, что требуется гораздо, неизмеримо больше, чтобы Валентина бросилась в объятия другого мужчины. Неужели женщина, которую он так страстно любил все эти годы, оказалась не более чем порождением его собственного воображения? Была ли она, судя по поступкам, такой пустой, черствой и бездушной?

Видал надолго замолчал. Он ни с кем не желал разговаривать, даже с Тео. Горечь прошлых лет затмила те чувства, что он сейчас испытывал. Он постоянно поражался, что можно одновременно любить и ненавидеть женщину с неистовой силой. Когда же Видал вспоминал об Александре, бушующая лютая ненависть становилась ледяной и убийственной. Она отняла у него сына. Сына, которого он никогда не сможет открыто признать, не разрушив при этом три жизни – свою, Валентины и Александра.

Самочувствие Карианы день ото дня улучшалось. Доктор Дженсон предупредил Видала, что здоровье ее до конца не восстановится и она должна провести много месяцев в инвалидной коляске, под круглосуточным наблюдением сиделки. Видал не стал объяснять доктору, что последние пять лет она и без того находилась под неусыпным присмотром.

Со времени пожара Кариана ни разу не впадала в буйство. Несмотря на ее невыносимые страдания, ни один человек из персонала не заподозрил правды, а Видал промолчал. Даже узнай они обо всем, ничего не смогли бы сделать. Болезнь, уничтожавшая разум Карианы, будет прогрессировать, постоянно бросая несчастную в пучину депрессии или маниакальной злобы. Эти два состояния как всегда будут чередоваться с периодами относительно нормального поведения.

Виллада стала непригодной для жилья, и, выписавшись из больницы, Видал переехал в новый дом, в Бель-Эйр, на Морага-драйв. Он был одноэтажным, и Кариана без труда могла управляться с коляской. Дубовые темные потолки, полы из полированного кедра, удобная мебель. Видал расставил по комнатам несколько мягких глубоких диванов и начал вновь собирать библиотеку.

Каждая книга, которую он покупал, напоминала ему о Валентине – «Эмма» Джейн Остин, «Грозовой перевал» Эмилии Бронте, «Война и мир» Толстого, «Мадам Бовари» Флобера. Он постоянно вспоминал мягкий розовый ковер в бунгало отеля «Беверли-Хиллз», медово-золотистые лучи солнца, струившиеся в спальню, где он читал, сидя на полу и открывая ей новый мир.

Как-то за обедом Теодор заметил, что на волне неожиданно возродившегося интереса к классике история несчастной любви Элоизы и Абеляра может стать кассовым фильмом и принести немалый доход. Однако Видал так бешено вскинулся, что Гамбетта был потрясен. Ужин кончился не начавшись: Видал швырнул на стол салфетку и выбежал из ресторана. Больше разговора на эту тему не возникало. Для Видала Элоиза и Абеляр были неразрывно связаны с Валентиной. С ослепительным счастьем тех дней, когда они еще не стали любовниками.

В тот день, когда Кариану выписали из больницы, Видал почти смирился с тем, что отныне ему одному придется нести бремя, которое они до сих пор делили с Хейзл. Он нанял двух сиделок – молодых ирландок, веселых и жизнерадостных, но не нашел в себе сил объяснить им, что она больна не только физически, но и душевно. Правда вскоре, несомненно, всплывет наружу, но пока он малодушно замалчивал эту тему.

Кариана уже не нуждалась в коляске и самостоятельно вошла в дом, тяжело опираясь на руку мужа.

– Чудесный дом, Видал, – сказала она тихим, нежным голосом. – И здесь мы будем вместе, одни, правда? Никого больше. Хейзл тоже не будет?

– Нет, – мягко ответил Видал. – Хейзл не будет.

Он рассказал жене о смерти Хейзл. Она молча выслушала все, лежа жалким маленьким комочком на больничной постели. Это было одним из самых тяжелых испытаний в жизни Видала.

Он повел жену на балкон, и она села, опершись локтями на перила.

– Я рада! – объявила Кариана, улыбаясь. Сначала Видал решил, что он ослышался, но тут она повернулась к нему с сияющим лицом.

– Хейзл думала, что она очень хитра и умна, но видишь, дорогой, я оказалась умнее. Я знала, что ей хотелось. Почему она всегда не давала мне видеться с тобой и, когда ты звонил, отвечала, что тебе незачем ехать домой. Но я сказала себе, что скорее умру, чем позволю ей победить.

Она протянула ему руки. – И я сдержала слово, правда? Едва не умерла. За тебя.

Она мечтательно подняла глаза. Зрачки снова превратились в булавочные головки. Видал не шевелился. Эти ужасные мгновения тянулись бесконечно. Видал не хотел говорить, не хотел задавать вопрос, который следовало задать. Полиция и пожарные единодушно утверждали, что загорелось в спальне Карианы. Он не смог ничего им объяснить. Кариана не курила в постели. Пожар не был вызван электрическим замыканием. Причина его возникновения по сей день оставалась тайной. Он неожиданно задрожал от холода, несмотря на то что стоял на самом солнцепеке.

– Ты знала, что Хейзл погибнет? – спросил он с такой деланной небрежностью, что слова застревали в горле.

– Нет, я собиралась попугать ее. Проучить.

Глаза словно затянулись мутной пеленой, язык заплетался. Я хотела только устроить маленький пожар… не ожидала… не намеревалась…

Кариана вздрогнула и обняла себя за плечи.

– Зачем? – спросил Видал, понимая, что это последний вопрос, который он задаст, и, выслушав ответ, уйдет из дома, чтобы никогда туда не возвращаться.

И снова она улыбнулась хитро, понимающе.

– Потому что ты хотел на ней жениться. Оставить меня, Даисарт, и жениться на ней! Теперь у тебя ничего не выйдет, Видал. Наконец тебе стало ясно, что ты не можешь жениться ни на ком другом. Ты женат на мне. И всегда будешь моим мужем.

Она откинулась на спинку стула и подставила лицо солнцу.

– Но я не собирался жениться на Хейзл, – монотонно произнес Видал, не желая и не смея дать волю ужасу и отвращению, сжигавшим его. – Я хотел жениться на Валентине. Хейзл Ренко любила тебя. Она умерла, пытаясь тебя спасти. И ты ее убила.

Кариана спокойно переложила отделанный кружевами носовой платок из одной руки в другую.

– Попроси горничную принести мне чаю со льдом. Здесь ужасно жарко.

Глаза ее были по-прежнему закрыты, на губах играла все та же улыбочка. Интересно, слышала ли она его? Вряд ли он когда-нибудь узнает об этом.

Несколько долгих мгновений он смотрел на жену, прежде чем повернуться и уйти с балкона.

– Принеси миссис Ракоши чаю со льдом, – велел он Чею, а сам вошел в кабинет и поднял трубку.

С самого свадебного путешествия он жил с осознанием болезни жены, жалел ее и заботился о ней, но больше вынести не смог: она опасна и для окружающих.

Видал набрал номер доктора Гроссмана, молясь, чтобы тот оказался в Нью-Йорке.

– Подождите минуту, мистер Ракоши, и я соединю вас с доктором, – приветливо ответила знакомая секретарь.

– Что случилось, Видал? – спросил доктор Гроссман. – Очередное ухудшение?

– Да. Не может быть и речи о том, чтобы держать ее дома. Я хочу, чтобы она немедленно легла в вашу клинику.

– Но почему? Кажется, вы сами говорили, что после пожара она ведет себя гораздо спокойнее? Как я уже объяснял раньше, подобные болезни могут излечиваться внезапно, сами собой, и…

– Кариана подожгла дом. Она знает, что Хейзл Ренко погибла, и не чувствует ни малейшего раскаяния. Я не способен контролировать ее поступки и не могу взять на себя ответственность за безопасность людей, которые ухаживают за ней.

– Полиция знает?

– Нет. Я не вижу никакого смысла сообщать им. Это все равно, что публично заявить о безумии Карианы. Кроме того, этим ничего не изменишь.

– Согласен. Вы сделали для нее все, что могли, друг мой. Больше, по-видимому, ничего не остается. Вряд ли вам стоит самому везти ее сюда, вы еще не оправились от потрясения. Я сегодня же пришлю за ней специально обученных психиатрических сестер и доктора.

– Спасибо, – поблагодарил Видал, кладя трубку. Он и без того не мог находиться рядом с Карианой, оставаться с ней под одной крышей. Последние тоненькие нити симпатии и сочувствия были разорваны. Отныне при взгляде на нее у него перед глазами будет стоять лицо Хейзл. Видал поднялся наверх и сложил в чемодан новые вещи Карианы, купленные специально к ее приезду. Телефон снова зазвонил, и он подбежал к аппарату: вдруг доктор Гроссман собрался сообщить, что приезд врача и сестер откладывается. Но это оказался Тео.

– Слышал новости? Гитлер захватил Чехию, и Англия объявила войну. Двое из моих ведущих актеров – британцы, и подумать только, подонки сообщили мне сегодня, что возвращаются домой сражаться с врагом! Замена будет стоить мне десятки тысяч! Ты слушаешь меня?

– Да, Тео, – ответил Видал, держа трубку в одной руке, а другой закрывая чемодан.

– Иисусе, что я буду делать? Как доснять «Темный квинтет» без главного героя?

– Или без режиссера, – добавил Видал, ставя чемодан на пол.

– То есть как это «без режиссера»?! ТЫ и есть этот чертов режиссер!

– Да, и я тоже европеец. Если в Европе началась война, значит, это и моя война. Уверен, что англичане найдут применение моим способностям.

– Видал! – завопил Теодор, но Видал уже положил трубку. К тому времени как Тео ворвался в дом, Карианы Ракоши уже не было, а Видал собирал вещи.

– Куда тебя несет, кретин?! – взорвался Гамбетта, не успев отдышаться.

– В Лондон, – ответил Видал, сунув паспорт в нагрудный карман. – После событий последних месяцев поля сражений покажутся мне пикником.