Ее голова лежала на его плече. Его руки обнимали ее. Сильные, надежные руки.

Льюис, словно одержимый дьяволом, разрезал испуганно колыхавшееся людское море. Сестра Анжелика и Лань Куй старались не отстать.

Даже у дверей англиканской миссии он не подумал поставить Оливию на ноги.

А она не пыталась освободиться. Боль и усталость взяли свое. Фанатичная ненависть на лицах «боксеров», напавших на виллу, казалось, самым безумным образом слилась с бешенством Филиппа при виде загородивших дорогу людей.

Она ослабела от голода и усталости и была совершенно сбита с толку.

– Положите ее, доктор Синклер, – мягко посоветовала сестра Анжелика.

Льюис оглядел до отказа забитый измученными крестьянками и плачущими детишками двор миссии и покачал головой:

– Здесь каждый дюйм свободного пространства на вес золота. Она не ранена. Только устала. Лучшее место для нее – посольский квартал.

– Но разве вам не следует повидаться с епископом Фавье? – с неожиданной настойчивостью спросила монахиня – Если дела в Северном соборе так же плохи, как…

Оливия боролась с обволакивающей усталостью. Почему сестра Анжелика, такая кроткая и спокойная, вдруг заговорила таким тоном? И почему теперь, когда Льюис доставил сестру Анжелику и Лань Куй в англиканскую миссию, ему необходимо поговорить с епископом Фавье, апостолическим викарием католической церкви?

– Так и быть, сначала зайду к епископу, – неохотно согласился он, – а потом сделаю все, чтобы мисс Харленд благополучно добралась до посольского квартала.

Оливия, конечно, сознавала, что должна потребовать немедленно отпустить ее. Но ей было так хорошо в его объятиях!

Крошечная капелька пота сбегала по оливковой коже его шеи. Интересно, какова эта капелька на вкус, если Оливия осмелится слизнуть ее?

Мужской запах, исходивший от Льюиса, пьянил, как аромат цветов красного жасмина. Смесь пота, его и конского. Едва уловимая примесь одеколона.

Грудью она ощущала гулкое биение его сердца. А от его рук шел жар, как ни странно, утешавший и успокаивающий.

Оливия почувствовала, как опускаются и тяжелеют веки…

Но тут же распахнула глаза, когда он круто повернулся и вынес ее из полумрака миссии на залитые солнцем улицы. – Куда мы идем? – едва ворочая языком, спросила она, поняв, что он направляется не на восток, к посольскому кварталу, а к высоким глухим, покрытым фиолетовыми пятнами стенам Императорского города.

– В Нэйтан, – коротко ответил Льюис. Судя по голосу, он был ужасно на нее зол.

Ощущение комфорта исчезло.

– Что такое Нэйтан? – осмелилась спросить Оливия, когда он стал проталкиваться сквозь толпу.

– Северный собор.

Ей очень хотелось поинтересоваться, зачем им собор, но загорелое лицо Синклера было жестким и непроницаемым, и она промолчала, отчетливо сознавая неприличную легкость, с которой он нес ее. Господи, какой стыд! Ведь ее едва, прикрытая грубым полотном грудь прижимается к его груди!

Льюис не нуждался в эскорте, разгоняющем пешеходов бамбуковыми палками, чтобы расчистить ему дорогу. Он проходил сквозь толпу, как нож сквозь масло, и вскоре они оказались перед воротами Тяньаньмэнь, или Воротами Небесного Спокойствия, откуда можно было войти в Императорский город.

Руки Оливии непроизвольно сжали его шею. Она крайне редко бывала в Императорском городе, но хорошо знала, что находится в самом центре. Яркие, покрытые эмалью крыши Запретного города и Летнего дворца, где находился двор вдовствующей императрицы Цыси.

Город напоминал ей изящную резную шкатулку, которую в детстве подарил Оливии отец. Если открыть ее, внутри оказывалась шкатулка поменьше, в ней еще одна и так далее. Внутри стен Пекина сначала простирался Китайский город, потом Татарский, в котором находились посольства и англиканская миссия. Ворота Тяньань-мэнь вели в Императорский город, а желтые и розовые стены окружали Запретный город и дворец императрицы Цыси, которая, словно паучиха, восседала в центре красочной паутины.

– Как, по-вашему, императрица действительно подстрекает «боксеров»? – не выдержала Оливия.

– Да, – сухо обронил Синклер, явно не расположенный к дальнейшим беседам.

Горькие слезы обожгли глаза. Она никому не помогла своей неразумной беготней по улицам. Не увидела, что творится в англиканской миссии, и не сможет связно рассказать Филиппу о невыносимых условиях существования беженцев.

Филипп.

Сердце Оливии болезненно сжалось. Куда он мчался в такой спешке? И почему его слуга так безжалостно избивали зазевавшихся путников? Должно быть, у него крайне спешное дело.

Она подняла глаза на замкнутое, бесстрастное лицо Льюиса Синклера и только сейчас сообразила, что он не знал, кто находился в носилках. Очевидно, в городе происходило нечто важное, о чем им пока неизвестно.

– Льюис, в носилках сидел Филипп.

На секунду его руки словно окаменели. Он остановился, недоверчиво глядя на нее.

– Филипп? Какой Филипп?

– Филипп Казанофф, мой жених.

Он со свистом втянул в себя воздух. На секунду Оливии показалось, что он вот-вот ее уронит.

– Должно быть, в городе творится что-то очень странное, – виновато пробормотала она, сознавая, что гнев Льюиса вызван не только ее неуместным поступком, но имеет другие, куда более глубокие причины. – Филипп ужасно спешил, иначе не позволил бы слугам вести себя подобным образом. Речь наверняка шла о жизни и смерти.

– Казанофф!

Льюис выплюнул это имя словно ругательство. Именно месье Казаноффа он сбил с ног во французском посольстве после оскорбительного выпада о Жемчужной Луне.

Оливии вдруг стало не по себе. Красивое лицо Синклера исказилось свирепой гримасой.

– Не он виноват в том, что меня ударили, – поспешно заверила она. – Он ни о чем не знал. И если бы увидел, что его слуги кого-то покалечили, наверняка остановился бы, какой бы важной ни была его миссия!

При виде злого блеска его прищуренных черных глаз Оливия ощутила озноб страха.

– Вы так думаете? – загремел он, так внезапно разжимая руки, что она с криком свалилась жалким комочком к его ногам. – Воображаете, будто Казаноффу не все равно, погибнет ли какой-то несчастный у него на пути, пока он спешит с одного званого вечера на другой?

Оливия, забыв обо всем, вскочила.

– Конечно, ему не все равно! – крикнула она, забыв об учтивости, приличиях и хороших манерах. О том, что стоит посреди людной улицы, выглядит как жалкий оборванец и ведет себя точно так же. – Филипп – жентльмен! И не позволил бы своим слугам вести себя подобным образом, если бы не спешил из Зимнего дворца со срочным сообщением для посланника!

Льюис удивленно раскрыл глаза, но тут же рассмеялся. Глухо и невесело.

– Боже, вы действительно этому верите! Верите в то, что случившееся с вами полчаса назад – случай исключительный! Что ваш драгоценный Филипп понятия не имел о бесчинствах своих слуг!

Ее спутанные, растрепанные волосы рассыпались по плечам. Нос и щеки перепачканы грязью, Одежду покрывал густой слой пыли.

– Конечно, он ничего не знал! – яростно упорствовала Оливия. – Иначе остановился бы, несмотря на всю важность своей миссии!

– У вашего «благородного» Филиппа не было никакой миссии, – бросил он в ответ. – Он младший дипломат! Не министр! Единственная причина его спешки – боязнь опоздать на очередное развлечение.

– Лгун! – прошипела она, размахнувшись.

– Идиотка! – Он перехватил ее руку. – Вы едва не погибли на мостовой! Вас могли растоптать лошади или обезумевшая толпа! Да и тогда Казанофф вряд ли остановился бы!

– Неправда! – вскрикнула она, безуспешно пытаясь вырваться.

Льюис долго смотрел на нее, чувствуя, как затихают волны гнева.

– Правда, – уже тише, словно выдохшись, ответил он. – Казанофф знал, что кто-то оказался на пути носилок. Именно поэтому носильщики и не могли идти дальше. Но он не спросил, есть ли раненые, только продолжал подгонять слуг.

Оливия уже не прислушивалась к окружающему шуму. Торговцы продолжали расхваливать товар. Плакали дети. Ослики, мулы и верблюды теснились на земляной мостовой. Грохот, вопли, несмолкаемый гам и гомон оглушали. И все же с того момента, когда она увидела жалость в его глазах, ее словно окружил непроницаемый кокон тишины. Слышался только стук ее сердца. И еще вдруг стало трудно дышать.

Потому что он сказал правду. Ту, что она в глубине души уже подозревала сама. Очаровательный, прекрасно воспитанный дипломат, за которого Оливия собиралась замуж, – тот самый человек, который с яростью рванул занавеску носилок, требуя, чтобы носильщики не смели задерживаться. Он знал, что его слуга кого-то сбили, и даже не спросил, жива ли несчастная.

– Почему? – коротко спросила Оливия.

Мир, казалось, сузился до невероятно малых размеров. Остались только они. Кровь бурлила в его жилах раскаленным приливом, и Льюис понял, что охвачен пламенем, разгоревшимся из тлеющих углей. Ему хотелось обнять ее и утешить. Погладить по голове, вытереть грязь с лица, поцеловать нежные беззащитные губы. Любить, любить, любить…

Льюис машинально провел рукой по волосам. Потеряв свою любовь, он не думал, что снова полюбит.

Насмешливая улыбка коснулась его губ. Живущие в Китае европейцы были едины в своем мнений: такая женщина, как Жемчужная Луна, не годится в жены белому человеку. А уж Оливия Харленд тем более не подходит доктору, привыкшему работать в отдаленных китайских провинциях, таких как Чжили и Шаньси. И думать об этом просто безумие. Разве согласится изнеженная английская леди жить в глуши?

Поэтому, когда он опустил руку, в глазах не осталось и следа обуревавших его страстей.

– Потому что он европеец, – бесстрастно пояснил Синклер, – и принял вас за китаянку.

Оливия кивнула, отчетливо сознавая, что здесь, на пыльной, шумной улице, течение ее жизни необратимо изменилось. Она не станет женой Филиппа Казаноффа. Пусть она вообще не выйдет замуж, но никогда не пойдет к алтарю с человеком, у которого нет ни малейшего желания проявлять доброту и снисходительность к слабым и беззащитным. С человеком, которому бесконечно далеко до Льюиса Синклера.

– Так мы идем к собору? – спросила она, судорожно сглатывала ком в горле.

Льюис кивнул.

– А у вас хватит сил? Справитесь?

– Справлюсь, – спокойно ответила Оливия. Она справится сегодня, и завтра, и во все оставшиеся до конца жизни дни. Справится сама и без него, потому что иного выхода нет.

– Почему вы хотите встретиться с епископом Фавье? – спросила она, пытаясь унять дрожь. Но он сжал ее руку и снова повел вперед.

– На его попечении мой сын, – пояснил Льюис, обходя уличного цирюльника, навязывавшего услуги прохожим. – Собственно, по этой причине я и приехал в Пекин. Хотел оставить Рори в относительной безопасности, с епископом Фавье, старым другом моей семьи, и попытаться убедить сэра Клода и остальных посланников в серьезности ухудшающейся ситуации за стенами Пекина и крайней необходимости выслать войска для усмирения «боксеров».

– Понимаю.

Она думала, что уже испытала самую сильную душевную боль из всех существующих, но теперь поняла, что даже не знала значения этого слова. Ее словно медленно резали ножом по живому. Его сын. Конечно, это очень глупо с ее стороны, но ей и в голову не приходило, что у него может быть ребенок.

Гигантский фасад собора из серого камня навис над ними. Здесь находились приют для сирот, монастырь, больница и школа. И все было забито до отказа перепуганными беженцами.

– Где я могу найти епископа Фавье? – крикнул Льюис одной из монахинь.

– В больнице, доктор Синклер, – ответила та на ходу. За монахиней спешили двое китайских ребятишек. Пока они проталкивались вперед, Оливия выдохнула:

– А остальные беженцы? Те тысячи беженцев, которые до сих пор бредут по дорогам, куда они пойдут? Кто позаботится о них? Здесь еще меньше места, чем в миссии!

– Посольствам придется открыть двери, – бросил Льюис и, завидев величественную фигуру епископа Фавье шагнул навстречу и тепло пожал ему руку.

Оливия вспомнила ухоженные газоны и сады, окружающие британское, французское и американское посольства. Невозможно представить бегающих по ним детей, но Льюис прав! Больше беженцам некуда деваться. В посольском квартале двенадцать посольств, и все очень просторные. Леди Гленкарти уже подала пример, пригласив в свой дом Чуня и Чен-Ю, так что и остальные вряд ли откажутся.

Дети, шнырявшие повсюду, так галдели, что Льюису приходилось кричать. Он представил Оливию епископу.

Та не совсем представляла, каким образом следует приветствовать апостолического викария Пекина, но с облегчением увидела, что в подобных обстоятельствах формальности значения не имеют. Есть куда более важные вещи, чем этикет. И не важно, как именно обращаться к главе католической общины Пекина.

– Должно быть, вам пришлось много пережить, – вздохнул епископ Фавье. – Давайте зайдем внутрь. К сожалению, не смогу вам предложить отдых или прохладительные напитки, но, по крайней мере, там не так шумно.

– Сколько беженцев вы приютили? – выпалила Оливия.

Епископ Фавье в отчаянии покачал головой:

– Кто же может подсчитать? Тысячи!

В этот момент от толпы отделился маленький мальчик и бросился на шею Льюиса.

– Папа! Папа! А ты говорил, что мы увидимся только через много месяцев!

Его кожа была не темнее отцовской. Волосы такие же густые и черные и тоже падали на лоб. Ребенок был так похож на Льюиса, что у Оливии защемило сердце. Серые миндалевидные глаза с обожанием смотрели на отца. Льюис подбросил мальчика в воздух, и тот так радостно улыбнулся, что Оливия поспешно отвернулась, боясь окончательно потерять самообладание.

– Я столько раз твердил нашему посланнику, – начал епископ, когда они вошли в крохотную, заваленную книгами и бумагами комнату в глубине больницы, которая каким-то чудом оказалась свободной от беженцев, – что «боксеры» преследуют и католиков, и приверженцев англиканской церкви, что это приведет к уничтожению всех европейцев. Я твердо знаю, что «боксеры» нападут на город. В этом уверены все здешние жители. Но все мои убеждения бессильны. Месье Пишо отказывается мне верить.

Оливия честно пыталась сделать вид, что слушает епископа. Но это было почти невозможно: она все время помнила о радостной встрече отца и сына и поэтому старалась не смотреть на них. Скорее бы убраться отсюда. Может, епископ сумеет договориться, чтобы кто-то проводил ее в посольство.

Но тут Льюис легонько коснулся ее руки.

– Рори, я хотел познакомить тебя с мисс Оливией. Оливия нерешительно повернулась и протянула руку сыну Синклера. Тот смело и без всякой застенчивости пожал ее пальцы.

– Папа говорит, вы очень храбрая.

Оливия задыхалась от горя и отчаяния, но все же выдавила:

– Твой отец очень любезен, Рори.

– Он говорит, что вы его друг, – с восторгом продолжал Рори. – А вы будете и моим другом?

Вспомнив ужасный момент, когда она с такой злостью объявила Лань Куй, что Льюис ей не друг, Оливия залилась краской, но все же спокойно ответила:

– Да, Рори. Я очень хочу с тобой дружить.

Рори расплылся в улыбке, и хотя Оливия старалась смотреть только на епископа Фавье, сила воли ей изменила. Она подняла глаза и встретилась взглядом с отцом Рори, глаза которого весело блестели. Оливия поняла, что он тоже прекрасно помнит этот случай. Он слегка улыбнулся, и ей сразу стало легче. Между ними протянулась незримая нить. Совсем невидная, неощутимая, но все же существующая. Даже его безумный гнев после случая с Филиппом не разорвал этой нити.

Ответная улыбка тронула уголки ее губ, и темные глаза блеснули дьявольским лукавством. Она улыбнулась еще шире, и Льюису показалось, что яркий луч солнца внезапно пронзил полумрак тесного помещения.

– Мы просто обязаны поговорить с месье Шамо, доктором Джорджем Моррисоном и сэром Клодом, – настаивал епископ.

Льюис взял сына за руку и нехотя оторвал взгляд от Оливии.

– Необходимо созвать совет глав дипломатического корпуса, – продолжал епископ Фавье, шагая взад-вперед. – И убедить сэра Клода Макдоналда в серьезности ситуации. Если члены совета придут к единому решению, можно прислать подкрепление из Тяньцзиня.

– Я немедленно отправляюсь в посольский квартал, – решил Льюис и, когда Рори огорченно вздохнул, ободряюще сжал его ладошку. – Возможно, сэр Уильям Харленд уже имел возможность потолковать с сэром Клодом. Если же нет, я поговорю с ним сам, а потом отыщу Моррисона и Шамо.

– Прекрасно, – энергично закивал епископ. – Идите, Льюис. Нельзя терять ни минуты.

Оливия снова отвернулась, когда Льюис обнял и поцеловал сына. Они оставили Рори с епископом и снова вышли в запруженный людьми двор.

– Нельзя ли пойти вместе с вами к месье Шамо и доктору Морриеону? – нерешительно попросила Оливия.

– Нет, – твердо ответил Синклер. – Вам нужно отдохнуть.

– Но я вовсе не так уж устала, – возразила девушка.

– Вы на ногах едва держитесь, – грустно усмехнулся он. – Вы сделали что могли, Оливия, и большего от вас нельзя требовать.

Она не стала протестовать. Знала, что это бесполезно. Даже сейчас она задерживает его. Не помощница, а помеха.

Они снова прошли через ворота Умэнь, увертываясь от тележек и стараясь не столкнуться с путниками. Оливия мучилась мыслями о том, что столько намеревалась сделать, а теперь… теперь признана свое бессилие. Она точно знала, что просить Филиппа бесполезно. Он совершенно безразличен к судьбе китайских христиан, пытающихся добраться до Пекина, пока не напали «боксеры». И она инстинктивно понимала, что он ни за что не станет рисковать жизнью, объезжая ближайшие миссии и провожая обитателей в город. Единственное, что она может сделать, – поговорить с леди Макдоналд и убедить ее открыть ворота посольства для беженцев – женщин и детей.

Широкая, прямая Посольская улица казалась почти пустой в отличие от переполненной людьми западной части города. Оливия надеялась, что ей удастся попрощаться с Льюисом с глазу на глаз, но когда они приблизились к высокой ограде, окружавшей зеленые сады резиденции Харлендов, раздались облегченные восклицания и навстречу им ринулась горстка домашних слуг.

– Похоже, ваш дядя собирался отправить поисковую экспедицию, – сухо заметил Льюис, когда горничные, садовники, повара и судомойки взяли их в кольцо. За ними спешил сэр Уильям.

– Слава Богу! – с облегчением воскликнул он, обнимая Оливию. – Я опасался худшего, дитя мое. Ходят слухи, что «боксеры» уже проникли в город и даже условились о дне нападения на соборы и миссии.

– Нет! – вскрикнула Оливия, вспомнив сестру Анжелику, Лань Куй и лукавую улыбку Рори.

– Заходи. Тебе нужно поесть, отдохнуть, – продолжал сэр Уильям, с благодарностью пожимая руку Льюиса. – Я должен увидеть сэра Клода через полчаса. Где вас можно найти, чтобы сообщить новости?

– «Отель де Пекин».

Оливия, оставив попытки вырваться из объятий дяди, с тоской глянула на Синклера.

– Льюис, но как могли «боксеры» проникнуть в город, в миссию, в собор? Надеюсь, беженцам ничего не грозит? – допрашивала она. И тут привычная сдержанность покинула ее. Из сердца словно вырвался крик: – Рори! С Рори ничего не случится?

На белом как полотно лице Льюиса сверкнули глаза.

– Пока посланники не потребуют подкрепления, опасность грозит всем, – пояснил он и, не замечая любопытных взглядов китайских и европейских слуг и сэра Уильяма, все еще державшего руку на плече Оливии, шагнул к ней и взял ее за подбородок.

Этот краткий миг тянулся для Оливии вечность. Именно сейчас она стала безраздельно принадлежать ему. Темные глаза встретились с голубыми, мужские губы – с женскими. Радость вспыхнула в ней, безумная и беспредельная. На секунду показалось, что она сейчас умрет и ничуть не пожалеет об этом!

Словно из другого мира донеслись возмущенные протесты дядюшки, потрясенные возгласы слуг. Но тут он поднял голову, продолжая держать ее в плену своего взгляда, и только потом повернулся и ушел.

Он отправится к Шамо. К доктору Моррисону. Они навсегда расстались, но она любит и всегда будет его любить.

– Позор! Непростительно… – кипел дядя, провожая ее к дому. – Негодяя следует высечь кнутом!

Но Оливия не обращала на него внимания. Льюис поцеловал ее. И она вечно будет помнить его поцелуй. Этого у нее никто не отнимет.

Тетя не встретила Оливию. Она все еще лежала в постели, возвращая силы нюхательными солями и рюмочкой бренди. Оливия направилась к себе и, устало поднимаясь по лестнице, все еще слышала возмущенные тирады дядюшки, который считал, что Синклеру суждено окончить дни свои на виселице.

Девушка слегка усмехнулась. Ее совершенно не заботили пророчества дяди. Она познала любовь и никогда не удовольствуется меньшим.

Пока горничная наливала в ванну горячую воду, Оливия прилегла на кровать. Радость сменилась отчаянием. На свете существует только один Льюис Синклер. Второго такого просто не найти. Бесстрашного. Отважного. Его сила, и мужество, и безграничная доброта… Ничья другая улыбка не может сразить ее, никакой другой взгляд не повергнет ее в трепет.

Перед ее глазами возник четкий профиль, властное лицо с твердым подбородком, иссиня-черные волосы, густые и блестящие, завивавшиеся на концах.

Жар охватил тело Оливии. Она крепко сжала кулаки. Он женат, женат, женат и никогда не будет ей принадлежать.

Желая выбросить из головы мучительные мысли, Оливия вскочила, отпустила горничную, сорвала пропыленную китайскую одежду, которую не снимала с тех пор, как покинула виллу. Льюис показал ей, какова истинная любовь, но они не имели права любить друг друга.

Оливия ступила в душистую воду, всем сердцем завидуя незнакомой китаянке, которую не удостоила бы разговором ни одна европейская дама.

Вымывшись, она снова легла и проспала восемнадцать часов. И проснулась назавтра, только в семь вечера.

– Я приказала подать тебе ужин в постель, – объявила сидевшая у постели тетка.

Оливия непонимающе уставилась на нее, но тут же, вспомнив все, прикрыла глаза.

– Что сказал сэр Клод дядюшке Уильяму? – нетерпеливо спросила она.

– Сэр Клод рассеял все наши страхи, – с ледяным спокойствием ответила тетка. – Он попросил аудиенции у вдовствующей императрицы, которая заверила его, что никаких неприятностей не будет.

Оливия в изумлении посмотрела на тетку:

– Неужели сэр Клод ей поверил?! Быть такого не может! Она поспешно откинула простыню и спустила ноги на пол.

– И императрица публично осудила «боксеров»?

– Уверена, так оно и было, – безмятежно ответила тетка. – Ложись в постель, Оливия. Сейчас принесут поднос.

– Не нужен мне поднос, тетя Летиция. Я не больна. И хочу поговорить с дядей Уильямом.

– В таком случае оденься понаряднее. Пока мы тут беседуем, Уильям развлекает Филиппа, который все это время с ума сходил от беспокойства.

Обе взглянули на большой изумруд, украшавший безымянный палец Оливии. Тетка радостно улыбалась. Оливия будет самой прекрасной невестой на свете, а Филипп. Казанофф, вне всякого сомнения, красивейший из всех пекинских дипломатов.

Оливия плотно сжала губы. Непонятно, почему она до сих пор не сняла обручального кольца! Но теперь нужно его вернуть!

– Пожалуйста, передайте дяде Уильяму и Филиппу, что я сейчас спущусь, – попросила она и, позвонив горничной, открыла дверцы гардероба, чтобы выбрать платье.

Тетушка благосклонно кивнула, будучи в полной уверенности, что Оливии просто не терпится поскорее встретиться с женихом.

– Французы, – бормотала она себе под нос, выходя из спальни, – так обаятельны, так учтивы, настоящие европейцы.

Оливия поспешно стянула кольцо и небрежно сунула в одну из хрустальных вазочек на туалетном столике. Значит, Филипп тревожился о ней! Зато не обратил внимания на сбитую с ног девушку, которую посчитал китайской крестьянкой, не стоившей его внимания. И оставил лежать в грязи и пыли.

К тому времени как пришла горничная, Оливия почти закончила одеваться. Она выбрала платье из «мокрого» аквамаринового шелка, и когда горничная спросила, какую сделать прическу, велела уложить волосы в простой узел на затылке. Горничная молча подчинилась, отметив, что после возвращения хозяйка заметно изменилась. Стала увереннее, словно за одну ночь из хорошенькой девушки превратилась в неотразимо прекрасную женщину.

Оливия в последний раз оглядела себя в трюмо и осталась довольна увиденным. Зажав в ладони изумрудное кольцо, она стала неторопливо спускаться вниз, где ждали дядя и Филипп Казанофф.