Глава 1

Не так-то просто сообщить пациенту, что он смертельно болен. Еще труднее сделать это, когда пациент — необычайно красивая тридцатипятилетняя женщина. Доктор Генри Лорример, наморщив лоб, задумчиво постукивал ухоженными пальцами по обтянутой кожей поверхности письменного стола. Минутная стрелка часов неумолимо приближалась к урочному часу.

Стояла зима 1934 года. На тротуарах лежал глубокий снег. Генри Лорример с тоской вспомнил Флориду, городишко Киз и огромного марлина, которого он поймал на крючок в сентябре. А сейчас из окна виднелась холодная цитадель компании «Крайслер», взметнувшаяся высоко в свинцовое небо, которое предвещало новый снегопад. Он вздохнул. Ему снова захотелось во Флориду или куда угодно, подальше от этого кабинета, где ему предстоит встретиться с Нэнси Ли Камерон.

Внизу, на обледеневших улицах, беспорядочно снующие автомобили почтительно уступали дорогу «роллс-ройсу» последней модели. Он плавно подкатил к стоянке неподалеку от скромного входа в приемную Генри. На дверях не было пышных бронзовых украшений. Да они и не требовались доктору Лорримеру. Он и без того был превосходным специалистом по болезням крови с мировым именем, самым известным консультантом в этой области штата Нью-Йорк. К нему приезжали пациенты со всего земного шара — из Южной Африки, Швейцарии, Японии. Все они были больными и очень богатыми людьми.

С годами Генри Лорример выработал свою линию поведения при необходимости сообщить плохие новости. В девяноста девяти случаях из ста он просто не делал этого. Если болезнь была смертельной, он не считал нужным отравлять пациентам последние месяцы их жизни. Он спокойно заводил разговор о лечении, о переливании крови, об отдыхе. Но иногда кое-кто из пациентов вызывал у него особое доверие и он говорил им правду. Нэнси Ли Камерон принадлежала именно к таким больным, и доктор Лорример всей душой желал, чтобы она не пришла.

Тремя этажами ниже шофер в эполетах открыл дверцу «роллса», и из машины вышла стройная женщина. Вокруг собралась толпа зевак, усиленно дуя на руки в перчатках. Все, вплоть до нищих, появившихся из дверей ночлежки, знали, кому принадлежал «роллс». Инициалы Джека Камерона сверкали золотом на дверцах всех его автомобилей. Это придавало им особый шик, а Джек Камерон любил все шикарное. Именно по этой причине он и женился на Нэнси. Из-под тяжелых складок длинной, до пят, собольей шубы выглянула изящно обутая ножка, и Нэнси Ли Камерон ступила на тротуар, очищенный от снега почитателями доктора Лорримера:

— Я ненадолго, Коллинз. Не выключай мотор.

У нее был низкий, приятного тембра голос с небольшой хрипотцой, придававшей некоторую интимность даже самым обычным ее словам. Нэнси Ли более, чем прочие женщины Нью-Йорка, смущала чувства многих мужчин. Казалось, она не замечала этого, что только усиливало ее очарование.

— Хорошо, миледи. — Коллинз приложил руку к козырьку фуражки. Прохаживаясь перед «роллсом», он явно испытывал удовольствие от завистливых взглядов.

Медсестра в белом накрахмаленном халате приоткрыла входную дверь, заботясь о том, чтобы миссис Камерон как можно скорее вошла в помещение. Она проводила ее в устланный мягким ковром лифт, и они молча поднялись до рабочего кабинета доктора Лорримера. Соболья шубка Нэнси так блестела и переливалась, что медсестра с трудом сдерживалась, чтобы не протянуть руку и не погладить роскошный мех. У шубы был широкий воротник шалькой и большие манжеты. Подобранная в тон шляпа, кокетливо сдвинутая на одну бровь, открывала темные волосы, мелкими локонами обрамлявшие великолепный овал лица. Нэнси Ли Камерон унаследовала от своих ирландских предков яркую внешность и прекрасную фигуру. У нее была молочно-белая, без единого изъяна кожа и темные, миндалевидные глаза с густыми ресницами, прямой нос и широкие скулы. Пожалуй, только рот несколько подкачал — он был слишком широким и пухлым для классической красавицы. Однако это придавало лицу Нэнси особую прелесть, которую соперницы даже не надеялись превзойти. Губы ее были очень чувственными.

Когда двери лифта открылись, она улыбнулась медсестре и легким движением руки дала ей понять, что дальше пойдет одна. Сестра заколебалась. У нее был строгий наказ доктора Лорримера встречать и сопровождать пациентов. Она должна была открыть перед ними дверь кабинета, а затем молча удалиться. Ей вовсе не хотелось навлекать на себя гнев доктора. Она двинулась вперед, но Нэнси Ли Камерон уже входила к Лорримеру, громко восклицая:

— Как здесь тепло! На улице жуткий холод.

Доктор Лорример встревоженно посмотрел на закрывшуюся за ней дверь:

— Где же мистер Камерон? Я настоятельно просил, чтобы…

Нэнси села и начала снимать перчатки.

— У моего мужа очень напряженный распорядок дня, доктор, — сказала она. — У него нет времени держать меня за руку всякий раз, когда я хожу к врачу.

— Но это не просто осмотр, миссис Камерон. — Генри Лорример почувствовал, что его ладони стали влажными. Боже, где же Камерон? В разговоре с ним неделю назад он особо подчеркнул всю серьезность ситуации. Камерон не имел права позволить своей жене прийти без него и неподготовленной.

— Доктор Лорример! — Бархатисто-черные глаза вопросительно смотрели на него. — Не могли бы вы сообщить мне результат анализа? К двум часам я должна быть в яхт-клубе.

Генри Лорример с трудом сдержался и, сжав пальцы в кулак, оперся о письменный стол.

— Миссис Камерон, право же, будет лучше, если мы встретимся еще раз и я смогу поговорить с вами в присутствии мужа.

Она немного сникла.

— Но почему? Неужели такая простая вещь, как анализ крови… — Слова ее повисли в воздухе.

Генри Лорример про себя обругал Джека Камерона и пустил в ход свой обычный арсенал заверений. Нэнси резко прервала его:

— Если анализ говорит о малокровии, мне нужны соответствующие лекарства. Почему вы должны сказать об этом непременно в присутствии моего мужа?

Доктор Лорример снял пенсне и тщательно протер его.

— Потому что это более сложный случай, чем обычное малокровие, миссис Камерон.

Нэнси выглядела озадаченной.

— Ну да, иногда я падаю в обморок. Многие люди падают в обморок каждый день. Это же еще не конец света.

— Ваш личный доктор направил вас к профессору Уолтону?

Нэнси кивнула.

— А тот, в свою очередь, послал вас ко мне?

Нэнси снова молча кивнула.

Настал момент принятия решения. Либо сказать правду, либо промолчать.

— Миссис Камерон, — начал доктор, снова надевая пенсне. — Позвольте мне рассказать вам кое-что о малокровии. Анемия не такая простая болезнь, как вам кажется. Во многих случаях ее нельзя вылечить горстью таблеток.

Нэнси внимательно слушала его, слегка склонив голову набок и наморщив лоб.

— Но ведь мне требуется железо?

Доктор Лорример отрицательно покачал головой.

— У вас такая форма анемии, которую нельзя вылечить, принимая железистые препараты.

Его голос звучал серьезно и озабоченно. Нэнси притихла.

— Расскажите мне о моей форме болезни.

Доктор Лорример откинулся назад в кожаном вращающемся кресле, пристально и напряженно изучая ее лицо. Наконец он неохотно заговорил:

— У вас резко уменьшается количество красных кровяных телец, миссис Камерон. По неизвестным нам причинам костный мозг отказывается воспроизводить их. Чаще всего симптомы заболевания не слишком заметны. В вашем случае это обмороки. А некоторые больные даже не подозревают о своем состоянии.

— Значит, это не очень серьезно?

Доктор Лорример заглянул в глаза Нэнси. Они были цвета темной фиалки и смотрели на него доверчиво. Она не сомневалась, что доктор скажет правду, а изящный волевой рот и подбородок свидетельствовали о ее способности справиться со своими эмоциями. Нэнси Ли Камерон была не из тех женщин, которые предпочитают обман, и доктор Лорример понял, что имеет дело как раз с тем самым редким случаем, когда пациенту можно сказать всю правду.

— Положение очень серьезное, миссис Камерон. Именно поэтому я хотел, чтобы ваш муж пришел сегодня вместе с вами.

Нэнси сидела неподвижно. Она всегда считала свое состояние неопасным, а сейчас ей вдруг стало страшно. Внутри у нее все сжалось от ужаса. Она интуитивно поняла, что дальнейшие слова доктора швырнут ее в пропасть, из которой нет возврата. Она могла бы удержаться на краю пропасти: улыбнуться, поблагодарить и покинуть кабинет. Нэнси чувствовала, что Лорример не стал бы ее задерживать, если бы она сделала это. Слова, зловеще повисшие в воздухе, никогда не будут произнесены, и она никогда не узнает их сути. Ее руки по-прежнему лежали на коленях.

— И что же происходит потом? — спросила она.

— Количество красных кровяных телец непрерывно уменьшается.

— И?..

Голос Лорримера был мрачен.

—…и не восстанавливается. Лечения не существует, миссис Камерон. Регулярные переливания крови позволяют лишь отсрочить неизбежные последствия, но не вылечить.

Теперь она оказалась над пропастью и услышала звук, похожий на рев морских волн. Нэнси открыла было рот, чтобы что-то сказать, но слов у нее не было. Доктор Лорример потянулся к звонку, собираясь вызвать медсестру.

Казалось, голос Нэнси донесся откуда-то издалека, когда она с дрожью произнесла:

— Пожалуйста, не надо никого звать. Я чувствую себя вполне нормально. Если бы я могла просто посидеть здесь несколько минут…

Доктор налил ей и себе коньяку, затем, обогнув письменный стол, подошел и вложил один из бокалов в ее безжизненную руку.

— Вам, конечно, будет оказана самая квалифицированная помощь и…

— Сколько, доктор Лорример?.. Сколько мне еще осталось жить?

Доктор Лорример никогда не давал воли эмоциям в своей профессиональной деятельности. Всего несколько часов назад он вынужден был сообщить родителям восьмилетнего мальчика, что нет никакой надежды на выздоровление их сына. Но сейчас в его голосе прозвучало явное сожаление, когда он тихо сказал:

— Я не могу точно определить срок, миссис Камерон. Возможно, от трех месяцев до года. В очень редких случаях больным с таким диагнозом удавалось выздороветь, но как и почему, мы до сих пор не знаем. Вы не должны окончательно терять надежду. Мы ежедневно открываем новые лекарства…

Последних слов она уже не слышала. От трех месяцев до года! Она медленно встала и подошла к огромному окну. Внизу мчались туда-сюда такси и лимузины. Часы на здании напротив показывали десять минут третьего. Неожиданно она подумала, что опоздала на встречу с Консуэлой в клубе. Затем представила себе, как Консуэла по-прежнему будет принимать гостей каждую пятницу в яхт-клубе, флиртовать с командором Стьювизантом, болтать о последней поездке в Европу, но уже без нее. Все будет продолжаться, как обычно, но она, Нэнси, уже не будет частичкой этого мира. Она будет мертва. Это невероятно, в это трудно поверить. С мучительной ясностью она вдруг осознала, что человеку свойственно думать, будто он вечен. Люди умирают каждый день, и все-таки остальные живут в мире иллюзий, где смерть, кажется, никогда не наступит.

— Медсестра проводит вас до вашей квартиры, — продолжал тем временем доктор Лорример.

Нэнси отрицательно покачала головой:

— Меня ждет мой шофер. Мне хочется побыть одной.

Она повернулась и взяла со стола перчатки. Ее лицо стало мраморно-белым, но никаких других внешних признаков потрясения или шока не было заметно. Ее голос прозвучал совершенно спокойно, когда она сказала:

— Благодарю за откровенность, доктор Лорример. Если лекарств от этой болезни не существует, нет необходимости нам снова встречаться.

— Но надо наблюдать за течением болезни! — запротестовал доктор Лорример, встревожившись. — Мы должны постоянно брать на анализ кровь…

— Для того, чтобы я знала, быстро или медленно приближается смерть? Нет уж, доктор. До свидания.

И прежде чем Генри Лорример сумел прийти в себя, она вышла из комнаты, а когда он, протестуя, бросился за ней, двери лифта уже закрылись. Усевшись снова за письменный стол, доктор с изумлением обнаружил, что дрожит, и потянулся за недопитым коньяком. Ее спокойствие было явно неестественным. Впервые за всю свою практику доктор Лорример задумался, не допустил ли он ошибку, сообщив пациенту трагическую правду.

* * *

«От трех месяцев до года». Эти слова звучали в голове Нэнси словно заклинание, пока лифт медленно шел вниз. «От трех месяцев до года». О Боже! Она представила, как ее будут постоянно пичкать таблетками и советами отдохнуть. Как случилось, что она должна умереть? Она же была вполне здорова. Господи, неужели из-за обморока в опере ее следует считать неизлечимо больной? Она не заметила изумленного выражения на лице медсестры, пропустив мимо ушей ее вопрос об устраивающем ее дне следующего посещения. Она не видела, кто открыл ей дверь. Она ощутила только некоторое облегчение, когда холодный воздух ударил ей в лицо. Нэнси хотелось, чтобы ветер развеял все то немыслимое, что произошло с ней за последние полчаса. Пробудил от страшного сна. «От трех месяцев до года». Она не могла думать ни о чем другом. Зловещие слова звучали, как без конца повторяющийся церковный гимн, заглушая все остальные мысли.

Коллинз стоял у открытой дверцы «роллса», поджидая ее. Внутри было привычно тепло и спокойно. Она могла бы сесть в автомобиль и выбросить из головы доктора Лорримера и его ужасную приемную. Она могла бы выпить коктейль у Консуэлы и отправиться с ней и Стьювизантом в «Метрополитен-опера». Нэнси стояла неподвижно, так долго уставившись на открытую дверцу, что Коллинз спросил нерешительно:

— Все в порядке, миледи?

Она посмотрела на него невидящим взглядом:

— Да, Коллинз. Мне не нужен автомобиль. Благодарю.

С тупым изумлением он смотрел, как она пошла на нелепо выглядевших высоких каблуках вниз по обледенелой улице, волоча край своей собольей шубы по снегу. Коллинз унаследовал от своего прежнего хозяина некоторую долю британского хладнокровия. Ему пришлось проявить сейчас всю свою выдержку, невозмутимо дожидаясь, пока Нэнси не отойдет на сотню ярдов, чтобы осторожно последовать за ней на некотором расстоянии, прижимая автомобиль к краю тротуара.

Нэнси брела наугад, не замечая, как снег падает на ее волосы и липнет к щекам. Она прошла вдоль Сорок второй улицы, по Пятой авеню, пересекла Бродвей, затем спустилась вниз до Кэнел-стрит. Прохожие, спеша укрыться в своих теплых квартирах в бедных кварталах Ист-Сайда, настороженно поглядывали на нее и уступали дорогу. Свинцовое небо стало еще темнее и в городе зажглись газовые фонари, когда она свернула в лабиринт улиц в районе доков. Наконец она остановилась, неподвижно глядя на серо-зеленые воды реки. Прошло минут пять, прежде чем Коллинз, не заглушая мотора, вышел из машины и осторожно приблизился к ней.

— «Ролле» ждет вас, мадам. — Затем повторил еще раз, слегка коснувшись ее руки: — «Ролле» ждет вас, миссис Камерон.

Нэнси обернулась и, смахнув снег с ресниц, впервые огляделась. Вокруг возвышались мрачные здания, холодные и страшные в сгущающихся сумерках. Она не представляла, где находилась.

— Да-да, конечно. Благодарю, Коллинз. — Она позволила ему помочь ей сесть в автомобиль, где наконец почувствовала благословенное тепло.

Коллинз с облегчением вздохнул и, набирая скорость, двинулся по заснеженным улицам и площадям, на которых он чувствовал себя более спокойно.

Нэнси откинулась на спинку сиденья с монограммой, ощутив жгучую боль, охватившую лицо, руки и ноги. Она попыталась наклониться и снять промокшие и испорченные туфли из крокодиловой кожи, но руки настолько закоченели, что совсем не слушались ее. Она прекратила бесплодные попытки и снова откинулась назад. Коллинз плавно вел машину вверх по Парк-авеню. Она должна сообщить новость Джеку, отцу и дочери Верити. Нэнси передернуло. Только не Верити. Незачем портить ей жизнь. А отец?.. Она закрыла глаза. Чипс О'Шогнесси во время выборов баллотировался на должность мэра Бостона, поднявшись на новой волне популярности. В день свадьбы Верити он выглядел на двадцать лет моложе, хвастаясь молодой женой, мачехой Нэнси, и забыв о том, что теперь Верити может сделать его прадедушкой еще до семидесятилетия.

Нэнси судорожно вздрогнула. Прежде всего ей нужно связаться с мужем. Было уже без четверти семь, через пятнадцать минут он покинет свою вашингтонскую квартиру и отправится на коктейли и разные приемы с бесконечным перемыванием косточек правительству. Она протянула руку к переговорной трубке и попросила Коллинза поспешить.

Что сделает Джек? Примчится на автомобиле? Успеет на последний поезд? Прилетит на самолете? Как угодно, лишь бы поскорее. Мысль о том, что ей придется провести длинный скучный вечер в одиночестве, внезапно ужаснула ее. Ей не хотелось сидеть одной в темноте.

«Роллс» плавно подкатил к стоянке у роскошного особняка, в котором жило уже третье поколение Камеронов. Нэнси не стала дожидаться, когда Коллинз откроет ей дверцу. Она сама распахнула ее и побежала к дому.

* * *

Рамон Санфорд нетерпеливо постукивал кончиком черной сигареты по крышке портсигара. Он не привык ждать, а Нэнси Ли Камерон опаздывала почти на час. Его удерживали от ухода только фотографии, развешанные по всей комнате в овальных серебряных рамках. На них были запечатлены представители семейств Камеронов и О'Шогнесси — ушедшие и ныне здравствующие. Рамону не нравились Камероны с их вздернутыми подбородками и плотно сжатыми губами. Несколько раз он возвращался к фотографии Нэнси, сделанной на борту яхты. Она стояла, опершись о поручень, ее темные волосы развевались на ветру, шею обвивал длинный шифоновый шарф. Голова была слегка откинута назад, на лице сияла улыбка. Это был необычный снимок. Он резко отличался от тех, где нарочито позировал ее муж. Улыбался ли когда-нибудь сенатор так непосредственно и естественно, как его жена? Вряд ли. Все, что делал Джек Камерон, преследовало определенную цель. Даже смеялся он только тогда, когда это было выгодно.

На секретере красного дерева рядом стояли две фотографии. Рамон с любопытством вгляделся в них. На одной, пожелтевшей от времени, был снят пожилой человек. На другой он увидел знакомое лицо мэра Бостона. Рамон никогда не встречался с Патриком О'Шогнесси, дедом Нэнси, властным и стройным, с копной седых волос, со взглядом, полным достоинства, устремленным прямо в камеру. И все же Рамону было знакомо это лицо. Точно такой же портрет красовался на письменном столе его деда уже более сорока лет. Санфорд и О'Шогнесси. Легкая улыбка тронула губы Рамона. Друзья и враги. Знала ли об этом Нэнси так же хорошо, как он? Лео Санфорд обожал воспоминания и любил поболтать. В детстве Рамон часто сидел у него на коленях на террасе их виллы в Опорто и не раз слышал рассказ о том, как лучший друг деда Патрик О'Шогнесси спас его пасынка, когда тот тонул. Затем каким-то образом, всего лишь при незначительной поддержке Лео, он превратил небольшую съестную лавку в Бостоне в мультимиллионную империю бизнеса. После смерти деда эта фотография куда-то исчезла. Отец Рамона, тот самый ребенок, которого Патрик О'Шогнесси вытащил из мрачных вод Атлантического океана, не любил своего спасителя. Точнее — никого из его потомков. Он ненавидел Чипса О'Шогнесси так непримиримо, что Рамон из уважения к отцу никогда не стремился познакомиться с ним. Только сейчас, со смертью Дьюарта, он попытался по просьбе матери возобновить связи, существовавшие некогда между их семействами. Причем таким способом, который отец наверняка одобрил бы. Он улыбнулся еще шире, когда поиски фотографии второй жены мэра оказались безрезультатными. Ее нигде не было видно. Отсутствие снимков Глории бросалось в глаза.

Рамон взглянул на часы. Без пяти минут семь. Он погасил сигарету и направился к двери. Внезапно она распахнулась, и в комнату влетела темноволосая женщина. Она резко остановилась в оцепенении, заметив, что в комнате кто-то есть. Темные брови Рамона приподнялись в изумлении. Женщина держала в руке смятую шляпу. Ее спутанные волосы были покрыты снегом, лицо побледнело, под глазами виднелись синие круги. Дорогая соболья шуба намокла, а снизу была забрызгана грязью и талым снегом. Изящные туфли из крокодиловой кожи потрескались и, казалось, вот-вот развалятся.

— Рамон Санфорд, — представился он. Рамон ожидал чего угодно, только не появления этой женщины. Заинтригованный, он подошел к ней и протянул руку.

Она смотрела на него, часто моргая, как будто только что вошла с яркого солнечного света.

— Простите, я…

Он взял ее руку и поцеловал. Пальцы ее совсем заледенели. Он не отпускал их, стараясь согреть в своих ладонях. Ошеломленная, она не отнимала руки, пытаясь собраться с мыслями и прийти в себя.

— Простите. Я совсем забыла…

— Не надо извиняться. Я развлекался тем, что изучал ваши семейные фотографии. Одна из них, портрет вашего деда, мне очень знакома. Лео Санфорд держал точно такую же на своем рабочем столе до самой смерти.

Нэнси напрягла память. Санфорд. Внук благодетеля их семьи. С этим человеком она никогда ранее не встречалась, но пригласила его на коктейль в шесть часов. Это, кажется, у него недавно кто-то умер — то ли отец, то ли мать. Голова у нее трещала. Ей хотелось поскорее избавиться от гостя.

— Сожалею. Но вы видите, я совсем забыла, что мы должны были встретиться, и кажется, сейчас совсем неподходящий момент…

Она часто дышала, и, крепко сжимая ее холодную руку, он ощущал усиленное биение пульса. Глаза ее метались по комнате, будто искали лазейку для побега. Они задержались на телефоне, затем — на подносе с напитками.

— Извините… — Она отняла свою руку, и Рамон понял — она даже не сознавала, что он все это время держал ее. Направившись к сверкающим хрустальным графинам с виски и бренди, Нэнси нечаянно сбила подушку с подлокотника кресла. Рука ее заметно тряслась, когда она попыталась взять бокал.

Рамон наблюдал за ней. Общество, в котором вращалась Нэнси Ли Камерон, было сосредоточено главным образом в Бостоне и на Палм-Бич. Она избегала Вашингтон, редко бывала в Нью-Йорке и только однажды присутствовала на демонстрации мод в Париже. В Каннах, Дьювилле, Санкт-Морице, Нью-Йорке и Лондоне, где он проводил время среди подобных ему прожигателей жизни, они никогда не встречались. Последний раз им довелось видеться в 1909 году, на борту яхты английского короля Эдуарда в Каусе, куда были приглашены их родители. Вряд ли она помнила это.

— Нашим отцам должно быть стыдно за то, что они так ненавидели друг друга, — сказал он. — Эта вражда разбила сердце моего деда. Он и отец долгие годы не могли помириться.

Внезапно Нэнси почувствовала, как комната у нее перед глазами пошла кругом. О Боже! Через несколько месяцев, если верить словам матери о загробной жизни, она, наверное, услышит историю Санфорда и О'Шогнесси из первых уст! Когда она взяла графин со спиртным, ее рука так тряслась, что горлышко с резким стуком билось о край бокала, разбрызгивая золотистые капли на поднос и на ковер.

Рамон быстро подошел к Нэнси, взял графин из ее рук, налил немного бренди в бокалы и протянул один ей. Теперь он понял причину ее появления в таком растрепанном виде и неспособность владеть собой. Он хорошо знал повадки алкоголиков. Большинство его богатых и знаменитых друзей было из их числа. Впервые Рамон посочувствовал Джеку Камерону. Каким мужеством надо обладать, чтобы осмелиться провозгласить себя кандидатом на пост президента, имея жену-алкоголичку.

— Я действительно очень сожалею, что не могу уделить вам время, — снова начала Нэнси, пытаясь овладеть собой, — но у меня есть ваш телефон. Если вы не будете против…

— Я буду рад, если вы позвоните, — оживленно сказал Рамон, — однако сейчас не откажитесь пообедать со мной.

Они не договаривались об обеде, но Нэнси не протестовала. Она не слышала его. Она набирала номер телефона в Вашингтоне.

Рамон прошелся по комнате, отметил пару картин Вермеера, заслуживающих более пристального внимания, услышал, как Нэнси просила позвать к телефону мужа, и прикрыл двери. Маленькая служанка в темно-розовой форменной одежде направилась было в комнату, но Рамон отрицательно покачал головой:

— Миссис Камерон разговаривает по телефону.

Мария остановилась в нерешительности. Она никогда не беспокоила хозяйку во время конфиденциальных разговоров. Миссис Камерон не допускала этого. Но, по словам дворецкого, хозяйка замерзла и промокла. Мария была уверена, что миссис Камерон нуждается в ее помощи, хотя она ее не вызывала. Она открыла было рот, чтобы возразить, но задумалась. Гость миссис Камерон был, по-видимому, из тех джентльменов, кто не потерпит дерзости со стороны прислуги, впрочем, и от кого бы то ни было тоже. Она видела его фотографии в газетах и в журналах на глянцевой бумаге, но не могла припомнить его имени. Надо будет спросить у дворецкого. Интересно, что его связывает с миссис Камерон? Он никогда раньше не бывал у нее в доме и не относился к обычным гостям Камеронов. Он наверняка не был политиком и даже не являлся американцем. Легкая дрожь пробежала по спине Марии. Он был очень красивым и мужественным.

Мария взяла в руки вечернее открытое платье, разложенное на кровати Нэнси Ли, затем снова положила его, восхищаясь творением знаменитого портного, которое колыхалось при ходьбе и нежно облегало бедра. По мнению Марии, это было самое подходящее платье для ужина с таким мужчиной.

— Это миссис Камерон, — сказала Нэнси, услышав знакомый голос помощницы Джека.

— Мистер Камерон на совещании с мистером Роджерсом из государственного департамента, — ответила Сайри Гизон ровным голосом.

— Дома?

— Да, миссис Камерон. Мистер Роджерс и мистер Камерон обедают с министром юстиции и…

— Пожалуйста, позовите мужа.

Последовала пауза.

— Простите, миссис Камерон, но мистер Камерон настоятельно просил, чтобы…

— Немедленно!

Наступило длительное молчание, затем раздался резкий голос Джека:

— Нэнси?

— О Джек! Хорошо, что я застала тебя…

— Ради Бога, Нэнси. У меня в соседней комнате Роджерс. Какого черта ты звонишь?

— Я только что вернулась из клиники и…

— Я не могу сейчас об этом говорить, Нэнси. Мне надо переубедить Роджерса. Этот сукин сын такое натворил за последние несколько недель…

— Но то, что я хочу сказать, чрезвычайно важно! Гораздо важнее Роджерса, Рузвельта и его «Нового курса»…

— Ты что, выпила? Прекрати истерику. Я передам привет от тебя мистеру Роджерсу…

— К черту мистера Роджерса! Неужели ты не хочешь знать, что сказал мне доктор Лорример? Тебя это не волнует? До тебя не доходит, зачем он срочно вызвал меня и настаивал, чтобы ты пришел вместе со мной?

В трубке послышался далекий голос Сайри Гизон:

— Уже четверть восьмого… — И еще какое-то слово донеслось неразборчиво.

— У тебя даже не хватает приличия поговорить со мной без посторонних?

— Послушай, Нэнси. Я не пойму, какой дьявол вселился в тебя, но мне еще предстоит очень тяжелый вечер. Я позвоню позже, и ты расскажешь, что прописал тебе доктор Лорример.

Злость Нэнси внезапно пропала. Голос ее стал угрожающе спокойным.

— Я позвонила, потому что ты мне нужен. Неужели у тебя нет времени меня выслушать?

— Я же говорю, что выслушаю позже. Эта встреча с Роджерсом и министром юстиции имеет решающее значение. Черт побери, если бы ты знала, какие фокусы он выкидывает…

— Уже двадцать минут восьмого. Мистер Роджерс начинает нервничать.

— Проводи его вниз к лимузину, Сайри. Я сейчас иду.

Он даже не попрощался, послышались лишь прерывистые гудки, когда их разъединили.

Нэнси медленно положила трубку и некоторое время стояла неподвижно. Президент наверняка оценит преданность Джека своему долгу, подумала она. И Сайри Гизон получит удовольствие от обеда в столь влиятельной компании. Он позвонит ей позже, когда будет удобно.

Нэнси освободила ноющие ноги от развалившихся туфель и с удивлением обнаружила, что стоит в луже. Она ничего не расскажет мужу. Мгновение, когда она готова была сделать это, прошло. С ее шубы на обюссонский ковер продолжали стекать капли тающего снега. Когда-то, очень давно, Нэнси говорила с Джеком о своем болезненном состоянии. Еще до рождения Верити и до того, как он с головой ушел в государственные дела. Нэнси вспомнила, как удивился доктор Лорример, когда она появилась в приемной одна. Он ничуть не сомневался, что Джек будет с ней. Он настоятельно просил, чтобы тот пришел. Но Джек был слишком занят. Так занят, что даже не нашел времени позвонить доктору и сказать, что не сможет прийти. Он поступил так, несмотря на то что доктор особо подчеркнул серьезность ее состояния. Теперь Нэнси была рада, что Джек не пошел с ней. Впервые после того, как она покинула приемную доктора Лорримера, Нэнси рассуждала с ясной головой. Если бы Джек узнал, что ей предстоит умереть, он посчитал бы своим долгом провести с ней оставшиеся до ее кончины несколько месяцев и проклял бы все на свете. Министр юстиции, сам того не ведая, помог ей. Теперь она сохранит все в тайне. Нет никакого смысла рассказывать Джеку о своей болезни.

Нэнси снова сняла трубку и набрала номер Джека. Пожалуй, еще можно застать его и попросить не звонить ей. Она уже знала, что делать. Она решила вернуться домой, на Кейп.

На том конце долго никто не подходил к телефону, и Нэнси уже собиралась положить трубку, когда наконец ей ответил чей-то незнакомый голос.

— Мистера Камерона, пожалуйста. Это говорит миссис Камерон.

— Простите, миссис Камерон, но сенатор только что ушел на деловую встречу.

— Тогда, может быть, я могу поговорить с мисс Гизон?

Последовала небольшая пауза.

— Мисс Гизон сопровождает сенатора, миссис Камерон.

— Понятно. Благодарю.

Она медленно повесила трубку, не сомневаясь теперь, какое слово прозвучало неразборчиво, когда Сайри Гизон обратилась к ее мужу: «Дорогой». Она сказала тогда: «Уже четверть восьмого, дорогой». Теперь ясно, что именно Сайри Гизон согревала постель Джека во время его продолжительных отлучек. И благодаря ее должности личного помощника Джеку нечего было особенно опасаться. Никто не считал чем-то необычным то, что довольно интересная мисс Гизон иногда сопровождает его во время официальных обедов или завтраков.

Нэнси взглянула в окно на сияющую огнями панораму Нью-Йорка на фоне вечернего неба и вздрогнула. Если Джек удовлетворяет свои сексуальные потребности на стороне, в этом виновата она сама. По крайней мере ее сдержанность, так разочаровавшая его, оберегала их от неприятностей. Подруги Нэнси одна за другой заводили необузданно страстные романы. Она же избегала любовных связей. Ее трагедия состояла не в том, что она должна умереть, а в том, что она никогда не жила полноценной жизнью. Она взяла бокал, до половины налитый бренди, и яростно швырнула его в свое отражение в темном окне.

— Будь все проклято! — закричала она. — Это несправедливо! Это дьявольски несправедливо!

 

Глава 2

Рамон, услышав крик и звон разбитого стекла, решил, что наконец этот несвоевременный телефонный разговор закончился, и вошел в соседнюю комнату. Нэнси яростно набросилась на него:

— Какого черта вы здесь делаете? Я же сказала, чтобы вы ушли!

Глаза Рамона вспыхнули.

— Я Санфорд, а не какая-нибудь служанка, и если я приглашаю на обед, леди не может отказаться.

— Леди не отказывается, когда хочет этого, но мы не договаривались об обеде. Мой секретарь записал вас на коктейль в шесть часов.

— Но вы нарушили договоренность! И снимите наконец свою шубу, пока не схватили воспаления легких.

— Сниму, когда захочу. А теперь буду вам очень признательна, если вы удалитесь!

— Вы снимете ее немедленно, а я уйду, когда сочту нужным!

Нэнси, пытаясь сохранить достоинство, хотя на ногах у нее были только чулки, прошлась по комнате и сильно нажала кнопку звонка у камина.

— Моррис, джентльмен уже уходит.

Рамон даже не повернул головы в сторону дворецкого.

— Джентльмен остается. Вы свободны.

Нэнси открыла рот, на ее щеках выступили красные пятна.

— Как вы смеете отменять мои приказания? Моррис, проводите этого… этого… джентльмена на улицу.

— Не советую, Моррис, — сказал Рамон, мило улыбаясь.

Дворецкий в отчаянии переводил взгляд с одного на другого. За все годы службы он никогда не сталкивался с подобной ситуацией. Выгнать какого-нибудь незваного гостя, мелкую сошку, — это пожалуйста. Но не джентльмена такого роста и телосложения, как мистер Санфорд.

— Мадам, я…

— Благодарю, Моррис, — сказал Рамон мрачным тоном, не допускающим возражений. Затем неожиданно улыбнулся Нэнси и направился к ней.

Он был высоким, намного выше Джека, а в его движениях чувствовалась мощь и, казалось, таилась опасность. Под элегантным костюмом вырисовывалось крепкое мускулистое тело с широкими плечами и узкими бедрами. Волосы были густыми, темными, вьющимися. Они спадали в беспорядке на крутой лоб и неряшливо сбивались на затылке. Ястребиный нос и выступающий подбородок говорили о том, что с этим мужчиной следует считаться, а в глазах таилась дьявольская наглость, вызывавшая у Нэнси серьезное беспокойство.

Дворецкий, воспользовавшись минутным замешательством Нэнси, поспешно удалился и закрыл за собой дверь. Ни Коллинз, ни Моррис особой силой не отличались. Даже вдвоем они вряд ли смогли бы выставить этого джентльмена против его воли.

— Вы сошли с ума, — сказала Нэнси, отступая назад, пока не прислонилась спиной к стеклянным дверцам книжных полок.

Рамон усмехнулся:

— Возможно, но я не пошел бы по заснеженным улицам в туфлях, пригодных только для вечерних приемов, и не стал бы кутаться в промокший мех.

Он медленно протянул руку, ухватился за воротник шубы и стянул ее с плеч Нэнси. Соболя соскользнули на пол.

— Теперь чулки.

Нэнси чуть не задохнулась от ярости.

— Убирайтесь! Убирайтесь сию же минуту, или я вызову полицию.

— Их интересуют только изнасилования и убийства, а я не собираюсь делать ни того, ни другого. Ваши чулки, если вы соизволите взглянуть, насквозь промокли.

Он нажал кнопку звонка и, когда появился взволнованный Моррис, резко приказал:

— Пришлите, пожалуйста, к миссис Камерон служанку с теплыми полотенцами.

Моррис ничуть не удивился. Если мистеру Санфорду нужны теплые полотенца, он их получит. Но что делала здесь его дрожащая от холода хозяйка в одних чулках, оставалось для него загадкой, которую он даже не пытался разгадать.

— Что вы собираетесь делать? — Все происходящее казалось Нэнси чем-то нереальным.

— Позаботиться о вас, хотя только Богу известно, почему я это делаю. Вы самая невоспитанная женщина, которую я когда-либо встречал.

— Это я-то невоспитанная? — Нэнси почувствовала, что наконец пришла в себя. — Я невоспитанная! Вы ворвались сюда, когда вас попросили уйти. Грубо распоряжаетесь моей прислугой! Ведете себя оскорбительно по отношению ко мне! Наконец, вы… вы… даете волю рукам.

Его белые зубы весело блеснули.

— То, что я снял с вас шубу, едва ли можно классифицировать как рукоприкладство. Однако…

— Только прикоснитесь ко мне хотя бы пальцем, и я испорчу вам репутацию!

— Ерунда. Она уже подмочена.

Его темные глаза смеялись над ней. Она вела себя просто поразительно. Вместо того чтобы поболтать полчаса за коктейлем, как он ожидал, ему оказали такой прием, какого никто никогда ему ранее не оказывал.

В комнату вошла Мария, озадаченная рассказом Морриса о событиях, происходящих в гостиной. В руках у нее было два махровых теплых полотенца и домашние туфли.

Рамон повернулся к ней и улыбнулся так, что Мария почувствовала слабость в коленях. Он взял полотенца и туфли из ее покорных рук и твердо заявил:

— Миссис Камерон нужна горячая душистая ванна. Сообщите, когда она будет готова.

Мария почти бессознательно кивнула и подумала, не собирается ли этот грозный незнакомец сам искупать мадам. Мистер Камерон никогда не отваживался входить в ванную или гардеробную. Но загорелый незнакомец, кажется, не отличался излишней скромностью.

— Это вам не Европа, мистер Санфорд, — сказала Нэнси дрожащим от ярости голосом, — мне безразлично, как вы обращаетесь со своими слугами в Португалии, но здесь вы обязаны проявлять к ним немного больше уважения. Когда мне потребуется, я сама попрошу приготовить ванну. А сейчас, после того как вы уже в достаточной степени унизили меня и дали повод для сплетен на целый месяц, может быть, вы соизволите удалиться? Шутки кончились. Я больше не намерена подвергаться унижениям в своем собственном доме, как какая-нибудь деревенщина.

— Сомневаюсь, что вы имеете хоть малейшее представление о том, как обращаются с крестьянами. А теперь снимайте поскорее свои чулки и садитесь на диван.

— И не подумаю! Я…

— Тогда я сам сделаю это.

Он бросил полотенца и домашние туфли на мягкую софу и сделал шаг в ее сторону.

Голос Нэнси внезапно совсем ослабел.

— Вы не посмеете!

— Еще как посмею.

Нэнси вдруг увидела жесткие складки его чувственных губ и поняла, что он говорит правду.

— Будьте паинькой и снимите чулки.

Она ошеломленно посмотрела на свои промокшие и закоченевшие ноги. Они так замерзли, что она ощущала жжение в голенях, а ступни совсем онемели.

Нэнси покорно повернулась спиной к Рамону и отстегнула чулки, затем начала скатывать тонкий шелк вниз. Пока она занималась этим, Рамон подошел к подносу со спиртным и налил большую порцию бренди. Когда Нэнси бросила чулки на валявшуюся шубу, он обратился к ней неожиданно мягким тоном:

— Садитесь и выпейте бренди, пока я буду растирать ваши ступни. Они в таком состоянии, что, пожалуй, требуют медицинского вмешательства.

Боль в пальцах ног стала невыносимой. Нэнси послушно подошла к дивану и села. Рамон согрел в руках бокал с бренди, прежде чем передать ей. Затем сел рядом, не обращая внимания на вздохи Нэнси, приподнял ее обнаженные ноги с пола, положил себе на колени и начал растирать мягкими полотенцами.

Нэнси сделала большой глоток и закрыла глаза. Весь день казался ей каким-то фарсом. С того самого момента, как она перешагнула порог приемной доктора Лорримера, все стало каким-то нереальным. Даже то, что происходило сейчас. Рамон Санфорд не отличался добротой и мягкостью. Пресса дала ему прозвище «Пантера-плейбой», и оно очень подходило ему. Он родился в семье, известной своим огромным состоянием, и получил безупречное воспитание. Ему легко давались различные знания. Он шел по жизни с беззаботным высокомерием человека, у которого никогда не было проблем.

Нэнси открыла глаза. В тусклом свете его красивое лицо казалось вылитым из бронзы. Он отбросил полотенце и начал ритмично делать массаж руками, согревая и расслабляя ее. Она почувствовала жар, разливающийся по всему телу. Холодное оцепенение сменилось ощущением тепла. Кровь снова быстро побежала по ее жилам. Его руки гипнотизировали ее сочетанием силы и нежности. На его левом мизинце красным огнем сверкал крупный, как орех, рубин. Из-под кружевных манжет рубашки виднелись короткие темные волоски. Она неотрывно смотрела на них и догадывалась, что его широкая загорелая грудь тоже покрыта такими же темными упругими волосами. Они виднелись в раскрытом вороте его рубашки. Тепло, согревавшее ее ступни и голени, поднималось все выше. Она вскрикнула, протестуя, и, отдернув ноги, вскочила так стремительно, что споткнулась и чуть не упала. Он быстро поднялся и подхватил ее, прижав к себе. Эта волнующая, опасная близость еще более усилила то незнакомое чувство, которое он пробудил в ней. Губы Рамона были всего в нескольких дюймах от ее губ. Ей захотелось ощутить его поцелуй, но, уперевшись руками ему в грудь, Нэнси со злостью оттолкнула его. Она сходила с ума. Она еще никак не могла прийти в себя после диагноза доктора Лорримера.

— Какого черта…

— Не прикасайтесь ко мне! Никогда! — Она вся дрожала, и в ее голосе зазвучали истеричные нотки. — Я не терплю, когда меня трогают! Не хочу этого ни сейчас, ни когда бы то ни было! — Голос ее сорвался, и она начала всхлипывать, обхватив себя руками, словно удерживая от того, чтобы не рассыпаться на части.

Глаза Рамона сузились. Сначала он решил, что она ведет себя, как пьяница, допившийся до белой горячки. Но слезы и мучительные рыдания говорили о том, что эта женщина расстроена и страдает по другой причине. Она так стремительно оставила его, удалившись в другую комнату, где отчаянно пыталась поговорить с мужем. О чем бы они ни говорили, ясно одно — она очень расстроилась. Это не удивило Рамона. Пожалуй, кроме управляющего банком, не было ни одного человека, кому импонировал бы внешне благовидный и мягкий сенатор.

Рамон решительно положил руки на плечи Нэнси. Она напряглась. Его объятие становилось все настойчивее, и наконец он прижал ее к своей груди. На этот раз она не противилась. Ухватившись за лацканы его пиджака, она зарылась лицом в кружева его рубашки и разрыдалась. Желание плакать не покидало ее весь день после ужасного разговора с доктором Лорримером. Наконец, судорожно всхлипывая, она освободилась от объятий Рамона, крепко сжимая в руке его шейный платок.

— Я, кажется, испортила вашу рубашку. — Боже милосердный, что она натворила! Никогда нельзя терять бдительность. Она была дочерью одного политического деятеля и женой другого. Годами ей твердили об осторожности в общении с незнакомыми людьми, и она послушно следовала этому правилу, никогда прежде не нарушая его. В течение многих лет она была рядом с отцом в период избирательных кампаний и сопровождала его во время официальных визитов после победы на выборах, очаровывая весьма критически настроенную вашингтонскую публику, не допуская ни одной небрежности в разговоре. С ее языка не срывалось ни одного глупого слова, которое могло быть использовано против отца или Джека. А за последние несколько часов все ее самообладание, воспитанное годами, куда-то улетучилось. Она пренебрегла осторожностью, причем с человеком, которого раньше никогда не встречала. Более того, их отцы были непримиримыми врагами, и муж отзывался о нем весьма неуважительно.

Джек часто публично заявлял, что человек из богатой семьи связан обязательствами перед людьми. И вот он, пояснял Джек с обезоруживающей улыбкой, намерен выполнить эти обязательства, посвятив свою жизнь служению обществу. При этом он, конечно, думал о предстоящем выдвижении кандидата от демократов на президентских выборах в 1936 году. Джек не уделял почти никакого внимания Рамону Санфорду. Но однажды, слушая, как ее муж осуждал последний роман Рамона с русской княгиней Марьинской, она подумала, что он завидует ему. Муж княгини нанес Рамону оскорбление в «Савое», и Рамон уложил его на пол одним ударом. Затем изысканно поправил манжеты и продолжил обед с шампанским и перепелами, пока прислуга волокла распростертое тело в ближайшую больницу. Вспыхнули блицы, репортеры помчались с новостями в редакции своих газет. Вся пресса муссировала это событие целых три дня.

Последний роман Джека с женой нью-йоркского судьи длился вот уже полгода. Разница между этими двумя связями, по мнению Нэнси, состояла только в том, что одна оставалась в тайне, а другая вышла наружу. Она подозревала, что истинной причиной злости Джека была зависть к Рамону, который выбирал любовниц по своей прихоти. У Джека же возможности были ограниченны, поскольку он должен был быть чрезвычайно осторожным. Жена судьи была на восемь лет моложе Нэнси. Эта связь больно задевала ее.

Она почувствовала острое желание спросить у Рамона, по-прежнему ли русская княгиня играет важную роль в его жизни, но подавила его. Она вела себя как ребенок. Она нуждалась в утешении, и он помог ей. За это она благодарна ему, но не более.

— Вы хотите что-то сказать мне? — Темные, почти черные глаза вопрошающе смотрели на нее.

Она покачала головой, вытирая щеки ладонями и снова принимая вид, достойный Нэнси Ли Камерон.

— Нет, ничего, — тихо ответила она. — Просто я получила дурные известия, а так у меня все в порядке, правда.

В глазах Рамона трудно было что-то прочесть, когда он смотрел, как она поправляет прическу, разглаживает платье и вновь начинает играть роль вежливой хозяйки.

— Мне неловко, что я устроила вам такую сцену. Не пойму, что на меня нашло. Надеюсь, что не заставила вас опоздать на намеченные на вечер встречи.

Было около восьми часов. Глория ждала его уже почти час.

— Сегодня у меня свободный вечер, — сказал он.

Нэнси слегка смутилась. На полу грудой валялась ее соболья шуба, напоминая о том, как грубо он сбросил ее с плеч. Порванные чулки были разбросаны по гостиной, создавая впечатление интимности спальни. Она вспомнила, как он настаивал, чтобы она сняла их, и почувствовала, что ее щеки начинают краснеть. Ей хотелось знать, наблюдал ли он за тем, как она раздевается. Потом интуитивно решила, что вряд ли. Рамон Санфорд давно свыкся с тем, как раздеваются его опытные любовницы, чтобы испытывать удовольствие от ее неуклюжих движений.

Молчание слишком затянулось и становилось неловким, но Рамон не предпринимал попыток нарушить его. Он неотрывно смотрел на Нэнси и видел, как она снова теряет самообладание, поскольку с его стороны не последовало ожидаемых вежливых заверений в почтении, традиционного пожелания спокойной ночи и быстрого ухода.

Он щелкнул портсигаром и предложил ей закурить. Нэнси редко курила, и ее рука слегка дрожала, когда она брала сигарету. Сунув золотой портсигар с монограммой в карман, Рамон понял, что она только внешне кажется спокойной.

Вспыхнула зажигалка, и Нэнси склонилась к пламени. Его руки прикоснулись к ее рукам и задержали их.

— Вы ужасная лгунья, — сказал он тихо. — Что же все-таки случилось с вами сегодня?

Нэнси не знала, что делать. Невозможно было укрыться от его глаз, от его близости.

— Ничего… — Она запнулась в нерешительности. — Впрочем… случилось.

— Расскажите мне. — Его голос заставлял повиноваться.

Нэнси отрицательно покачала головой, хотя чувствовала, как просто было бы рассказать ему обо всем, и тогда он наверняка прекратит свои бессмысленные домогательства.

— Нет, — сказала она наконец. — Если уж я не могу рассказать мужу, то тем более не стану рассказывать кому-то другому.

Рамон вспомнил короткий, отрывистый телефонный разговор, яростно брошенный бокал и сердитые слова, прерываемые всхлипываниями. Его неприязнь к сенатору Джеку Камерону усилилась. В голосе Нэнси прозвучала такая категоричность, что он решил не настаивать. Ему вовсе не хотелось разрушать ее хрупкую оборону и снова доводить женщину до слез, которые, как он догадывался, были очень близки.

— Ох уж эта бостонская чувствительность, — усмехнулся он.

Она пристально посмотрела на него секунду-другую, затем тоже слегка улыбнулась лишь уголками губ:

— Да, я самая настоящая бостонская леди.

— Это я уже слышал. А сейчас идите и примите горячую ванну, а потом мы спокойно пообедаем где-нибудь вдвоем, и вы расскажете мне о себе.

Рамон Санфорд, «Пантера-плейбой»! Если какой-нибудь писака увидит их, обедающих вдвоем, завтра на первых полосах газет наверняка появятся сплетни по этому поводу. Джек будет взбешен. Она представила, как он со злостью швырнет газету на стол за завтраком в Вашингтоне. Затем тут же кинется к телефону и потребует объяснений, а она скажет, что слишком занята, чтобы выслушать его.

— Я с удовольствием пообедаю с вами, — сказала она, и Рамон внезапно заметил, что она необычайно красива, когда улыбается. Густые ресницы, высоко загнутые кверху, делали ее похожей на озорного котенка. До сих пор он видел ее в самом ужасном состоянии — замерзшую, плачущую, растрепанную, — ив нем пробудилось чувство глубокой нежности, которого он не испытывал с самого детства. Он представил себе, как она будет выглядеть, когда примет ванну, переоденется и синие круги под глазами исчезнут.

Двери за ней закрылись. Рамон налил себе еще немного бренди и подошел к большим окнам, из которых открывался вид на ночной Нью-Йорк. Ясно одно: она не такая, как он ожидал. Разумеется, Нэнси совсем не похожа на ту женщину, какую Глория со злостью описала ему.

Глория ждала его уже больше часа. Он нацарапал короткую записку на обратной стороне своей визитной карточки, подошел к секретеру, извлек один из конвертов с подписью «Камерон» и положил свою карточку внутрь. Сделав это, он улыбнулся. Ярость Глории от того, что он не явился, будет ничтожной по сравнению с той, когда она увидит имя на конверте. Он запечатал его и вызвал Морриса. В бешенстве Глория становится еще более страстной. Его ожидает приятный уик-энд.

— Доставьте это немедленно в «Алгонкин», — сказал Рамон, когда вошел Моррис.

Дворецкий взглянул на подпись и, слегка приподняв брови, удалился. По его мнению, мистер Санфорд довольно быстро превратил особняк Камеронов в какой-то балаган на Парк-авеню.

* * *

Все было совсем не так, как ожидала Нэнси. Они не поехали ни в «Эль-Марокко», ни в «Персиан Рум», ни в «Санта-Реджис», ни в «Уолдорф», а отправились в небольшой ресторанчик в двадцати пяти милях от города. Нэнси впервые ехала с Рамоном. Он искусно и уверенно вел машину по обледеневшим улицам. Оба молчали, под ними стремительно убегала назад дорога. По сторонам виднелись покрытые снегом поля и деревья, похожие на белые привидения. Нэнси бросила взгляд на уверенные и сильные руки Рамона за рулем «даймлера». Затем быстро оглянулась, вглядываясь в темноту и стараясь отделаться от непрошеных мыслей. Их молчание не было напряженным. Оно казалось вполне естественным, как бывает у близких людей.

Рамон не заказывал столик, но метрдотель с почтением предоставил им лучший отдельный кабинет и чрезмерно лебезил перед джентльменом в каракулевой шубе, который, по его мнению, вряд ли появится здесь еще раз. Официант был вежлив, но более спокоен. Приезд Рамона Санфорда расценивался здесь гораздо выше, чем присутствие тучного и пожилого железнодорожного магната.

— Что будете пить?

На белой скатерти сверкало серебро. Они расположились на красном бархатном диване вдоль стены среди свежих цветов, доставленных из Флориды. Она чувствовала легкое касание его тела.

— Пожалуйста, мартини. — Рамон слегка приподнял голову. — Один мартини и один бурбон с содовой. Принесите, пожалуйста, меню, и мы сделаем заказ.

— Да, сэр. Сию минуту, сэр.

— Ну вот, конец сухому закону, — сказал он, когда появилось спиртное, и поднял свой бокал.

Нэнси улыбнулась. Кошмар, преследовавший ее весь день, отступил. Завтра она поедет на Кейп и поразмыслит о своей дальнейшей жизни. Слава Богу, сегодня ее молитвы были услышаны, и она не осталась в одиночестве в темном особняке.

Рамон недолго изучал меню, как это бывало с Джеком. Он заказал устриц, бутылку охлажденного «Сотерна», оленину и «Шато-лафит» 1870 года.

— Вы здорово изменились со дня нашей последней встречи, — сказал он, извлекая устриц из раковин.

Нэнси озадаченно посмотрела на него.

— Мы никогда прежде не встречались, — сказала она.

«Сотерн» произвел должный эффект. Он заметил, что напряжение, которое сковывало все ее тело, исчезло. Кожа под открытым вечерним платьем заблестела. У нее была высокая грудь и великолепная изящная фигура, которая так поразила его. Он предполагал ранее, что она высокая и вызывающе элегантная. Однако даже в вечерних туфлях Нэнси едва доходила ему до плеч. Чудесное платье подчеркивало ее естественную грацию.

Она ни разу не взглянула на себя в большие ресторанные зеркала. Все ее внимание было приковано к нему. Она не припудривалась, не поправляла свои дорогие украшения или прическу, не было у нее неестественных женских ужимок, чего он терпеть не мог. Руки ее были молочно-белыми. Пальцы украшали всего два кольца. Одно — обручальное, другое — с неограненным изумрудом в окружении бриллиантов. На ногтях не было красного лака, который так ему не нравился. Они были превосходной формы, коротко подстрижены и отполированы до жемчужного блеска. Ему хотелось прикоснуться к ней, как ни к одной женщине в жизни. Он поставил бокал с вином и взял ее ладони в свои.

От его прикосновения в ней взыграла чувственность. Нэнси попыталась убрать руки, но его пальцы нежно гладили ее запястья.

— Это было в Каусе, — сказал он. — В 1909 году. Мне было тогда всего восемь лет. Вы были в голубом платьице и с бантами в волосах.

— Это был день моего рождения, — ответила Нэнси, не отнимая рук и мысленно возвращаясь к тому времени. — Я думала, что именно поэтому нас пригласили, и решила, что хозяева страшно невоспитанны — ведь они не приготовили праздничного торта.

Рамон засмеялся:

— Моя мама говорила, что мне надлежит быть любезным с вами, а я подумал, что вы ужасная зануда.

— На вас был матросский костюмчик, и вы все время дулись, потому что вам не разрешали играть в серсо.

В глазах его застыло незнакомое ей выражение.

— Рад, что вы помните это.

— Я помню все, что было тогда. — Она снова вернулась в прошлое, и кошмар, мучивший ее, отступил куда-то далеко в глубины сознания. Тогда был жаркий солнечный день, но ее заставили надеть белые перчатки, которые ужасно раздражали кожу.

* * *

— Ты должна обращаться к королю со словами «ваше величество», если он заговорит с тобой, — наставляла ее мать, придерживая роскошную шляпу, в то время как их катер приближался к яхте «Виктория и Альберт».

— Ну конечно, король непременно заговорит с ней, — сказал отец, бросая окурок сигары в море. — Не сомневаюсь в этом, милая. Не волнуйся. — И его рука крепко обняла плечи Нэнси.

Мать Нэнси пожала плечами:

— Ты встречаешься с королем Англии, Чипс, а не со сталелитейным магнатом.

Чипс О'Шогнесси усмехнулся. Он достаточно хорошо знал, черт побери, с кем он должен встретиться. Разве не ради этой встречи он только что выложил сотню баксов, чтобы запечатлеть на фото предстоящее событие? Вблизи королевской яхты, насколько позволял протокол, на волнах покачивалась лодка, в которой фотограф устанавливал камеру на треножник. Это будут чертовски полезные фотографии, и его акции в Бостоне наверняка поползут вверх. Город будет гордиться мэром, который общается с британским королем.

— Вот и прибыли, моя девочка, — сказал отец Нэнси, когда их катер причалил к яхте. Взойдя на борт, Нэнси заметила, что он побледнел.

Нэнси захихикала, найдя забавным то, что ее энергичный, шумный отец так смутился при встрече с пожилым, тучным человеком с бородой и веселыми глазами. Но Чипс О'Шогнесси смотрел вовсе не на короля, а на одну из приглашенных женщин на борту яхты. Прошло десять лет, но она совершенно не изменилась.

У нее были темные волосы, отливавшие бронзой и вздымавшиеся густыми волнами под широкополой шляпой, украшенной розой. Легкий морской ветерок развевал ее шелковые юбки, облегавшие тело. Золотисто-зеленые обольстительные глаза встретились с его полным муки взглядом. Ему хотелось броситься на палубу и крепко обнять ее.

Они расстались десять лет назад точно в такой же жаркий летний день. Только тогда ее волосы и юбки развевал довольно сильный ветер бостонской гавани. Она все время плакала, а он проклинал небеса, понимая, что им необходимо расстаться ради ее же блага. Прошло десять лет, но боль снова прожгла ему грудь словно удар ножа. Мужчина рядом с ней сделал шаг вперед. Он был, несомненно, европейцем — высокий, смуглолицый, с аккуратно подстриженной бородкой и усами. Одной рукой он с чувством собственника обнимал за плечи свою жену. На солнце сверкал кроваво-красный рубин. Чипс не мог видеть, но почувствовал, как Зия задрожала. Гримаса боли на ее мягких, изогнутых, как лук, губах была такой явственной, что он готов был закричать.

Чипс ощутил, как пальцы жены крепко сжали его руку. Он понял, что становится объектом пристального внимания, и с невероятным усилием овладел собой. Повернувшись к жене и дочери, он сверкнул своей знаменитой широкой улыбкой и уверенно шагнул вперед для представления британскому монарху.

Король понравился Нэнси. Он был очень большим и сидел в плетеном кресле, которое, казалось, сильно прогнулось под его весом. На нем был просторный голубой пиджак и белые брюки, смятые по бокам, что показалось Нэнси весьма странным. Он курил сигары, как ее отец, и часто смеялся. На коленях у короля сидел мальчик в матросском костюмчике и дергал его за бороду. Король рассказывал ему смешные истории и сам заливался громким смехом. Нэнси не понимала этих шуток, похоже, и до мальчика они не доходили, но это не имело значения. Нэнси забыла, что к королю надо обращаться «ваше величество», и назвала его «королевичем». Он засмеялся еще громче и потрепал ее кудри. Нэнси поняла, что никто не будет ругать ее за эту ошибку.

Через некоторое время, когда стало известно, что приближается катер кайзера, на палубе заволновались. Нэнси была очень разочарована, увидев Вильгельма. Он был совсем не таким, как король. Лицо его казалось строгим и суровым. Нэнси отправили поиграть с мальчиком в матросском костюмчике.

— Я не люблю девчонок, — нагло заявил он, и Нэнси чуть было не пнула его ногой, но тут появилась мать мальчишки.

Нэнси забыла о его грубости. Леди улыбнулась ей, словно сказочная фея.

— Меня зовут Зия Санфорд, — сказала она, протягивая ей руку, как будто Нэнси была взрослой.

— А я Нэнси О'Шогнесси, — застенчиво ответила Нэнси.

— Знаю.

Мальчик подошел поближе к матери, и Нэнси увидела, как они слегка дотронулись друг до друга. Этот жест удивил ее. Она никогда не видела прежде такого показного проявления любви между матерью и сыном за все время своего пребывания в Англии.

— Я тоже приехала из Бостона.

Нэнси посмотрела на нее округлившимися глазами. Эта женщина была совсем не такой, как ее мать или подруги матери. От нее не пахло лавандой или розовой водой, а исходил таинственный восточный аромат. Щеки были припудрены, а глаза необычно подведены черным карандашом. Веки подкрашены блестящей краской.

— Не похоже, что вы из Бостона, — заметила Нэнси простодушно.

— Я из Норс-Энда, — добавила Зия с улыбкой.

Недоверие Нэнси лишь усилилось. Она хорошо знала Норс-Энд. Это был бедный район, где отец с трудом проводил свою избирательную кампанию. Леди, подобные Зии Санфорд, никогда не жили там.

— Наверное, это было очень давно, — сказала она наконец.

Зия широко улыбнулась:

— Да. Тогда твои дедушка и бабушка жили на Ганновер-стрит.

Нэнси ничего подобного не знала. Ей захотелось узнать побольше, но в это время подошли ее родители, и на лице Зии появилось странное выражение.

— Мы уезжаем, — сказал отец, обращаясь к миссис Сан-форд, и Нэнси обратила внимание, что его голос прозвучал как-то необычно холодно. На лице проступила бледность, чего раньше Нэнси никогда не замечала. Она испугалась, не заболел ли он, поскольку они собирались на будущей неделе на Ривьеру.

* * *

Ее руки по-прежнему находились в плену у Рамона. Так и не тронутую ими оленину убрали со стола. Нэнси любила мороженое, и Рамон сделал знак официанту, развозившему по залу десерт. Их стол украсило мороженое с фруктами забавной формы.

— Ваша мать была такой красивой, — сказала она. — Сначала я решила, что она королева.

— Она до сих пор прекрасно выглядит. — Его чувственный жесткий рот неожиданно стал мягким. Нэнси вспомнила то проявление любви между матерью и сыном, которое ей довелось наблюдать в детстве.

— Она сказала мне тогда, что прибыла из Бостона, но я не поверила ей.

— Мне самому с трудом верится в это. Для меня мать абсолютно европейская женщина.

— Как и вы. — При свете свечи он выглядел иностранцем.

— Да, как и я. Мой отец был португальцем.

Нэнси не хотелось говорить о его отце.

— Вы приезжали в Каус еще раз? — спросила она, убирая свои пальцы из его ладоней.

— Да, но все было по-другому. В Англии появился новый король, худощавый и более сдержанный. А вместо кайзера присутствовал русский царь. Он еще меньше походил на прежнего короля Англии, чем Георг V, очень тихий и мягкий. После Альберта не было более веселого короля.

— Я больше никогда не встречалась с ним. Мой отец стал мэром Бостона, и мы с тех пор не бывали в Европе. До моего замужества.

Наступила небольшая пауза. Рамону не хотелось омрачать беседу воспоминанием о сенаторе, который был сейчас далеко.

— Я никогда так и не мог понять, зачем вас пригласили на борт «Виктории и Альберта». Я был ужасным снобом для мальчика восьми лет.

— Вероятно, вы слышали, как родители обсуждали это, — сказала Нэнси улыбаясь. — Аристократы едва терпели моего отца. Они считали его вульгарным выскочкой. Впрочем, так оно и было. Но кроме того, он отличался привлекательным и эксцентричным правом, а англичане вполне терпимо относились к таким людям. Думаю, именно это помогло ему. Родословная моей матери была безупречной. В генеалогическом древе ее семейства был Вильгельм Завоеватель, так что английская голубая кровь и американское богатство открывали перед ними практически все двери.

— Несмотря на ирландское происхождение вашего отца? — спросил Рамон усмехнувшись.

Нэнси улыбнулась еще шире:

— В наши дни ирландское происхождение моего отца не имеет существенного значения. Вы забыли, что он политик.

— Ваш отец никому не позволяет забыть это. Он снова собирается баллотироваться на должность мэра? Ему ведь уже около семидесяти?

Мороженое убрали, и на столе появились кофе и ликер. Нэнси постаралась не давать Рамону удобного случая снова завладеть ее руками. Она держала рюмку с ликером.

— Шестьдесят девять… но отец добьется своего. Если ничего не выйдет на выборах мэра, он выставит свою кандидатуру на должность губернатора штата.

— В таком случае пожелаем ему успеха на выборах мэра, — сказал Рамон. — Меня пугает мысль о том, что он может стать губернатором штата.

— Его сторонники думают так же, а они — верные ему люди.

— А вы?

— Разумеется, — ответила Нэнси. — Ведь он мой отец.

Они снова коснулись больной темы. Между ними стояли их отцы со своей непримиримой враждой.

— Я никогда не понимала, почему наши деды относились друг к другу как братья, а отцы… — задумчиво произнесла Нэнси.

Рамон пожал плечами:

— Трудно сказать. Это давняя история.

— Ваш отец обязан жизнью О'Шогнесси. С другой стороны, О'Шогнесси обязаны своим процветанием Санфордам. Однако это имя до сих пор запрещено произносить в присутствии моего отца. Это выше моего понимания.

— Не стоит думать об этом. — Рамону совсем не хотелось продолжать эту тему.

— Санфорды считаются англичанами, а ваш отец — португалец. Как вы это объясните? — спросила Нэнси после небольшой паузы.

— Мой дед, висконд Фернандо де Гама, занимал пост министра в правительстве королевы Марии. Бабушка была на двадцать лет моложе его и очень красива. Лео Санфорд влюбился в нее, однако повел себя совсем не как англичанин. Вместо того чтобы проявить сдержанность, он похитил ее. Скандал взбудоражил все португальское общество, и они вынуждены были несколько лет скрываться в Америке, пока мой дед не умер. Во время побега моя бабушка, испытывая глубокие материнские чувства, захватила с собой своего сына. Это был мой отец. Тогда ему было два или три года.

— И именно тогда мой дед спас его, вытащив из воды?

— Да. У любовников не было времени дожидаться отправления подобающего им роскошного судна. Оскорбленный висконд преследовал их по пятам, и они отправились в Новый Свет на корабле, набитом ирландскими эмигрантами.

— Какая романтическая история!

Рамону до боли хотелось поцеловать ее.

— У них больше не было детей, — сказал он. — Лео Санфорд оставил моему отцу все свое состояние. Торговые суда для перевозки вин, предприятия в Америке и в Европе. При этом он выдвинул условие, что тот возьмет фамилию Санфорд. Он отправил моего отца учиться в Англию и делал все, чтобы воспитать его в английских традициях. — Улыбка тронула губы Рамона. — Но он явно потерпел неудачу.

— Однако Санфорды жили в Португалии свыше трех столетий, — возразила Нэнси. — Несомненно, они должны считать себя португальцами, а не англичанами.

— Вы недостаточно хорошо знаете их, — сухо заметил Рамон. — Опорто — настоящий аванпост Британской империи. Там всегда начиная с 1700 года жили самые крупные экспортеры вина: Кокберны, Сандеманы, Санфорды — никто из них не говорит по-португальски. Они играют в крикет на своих великолепных площадках, они застроили все побережье в Фоксе, посылают своих сыновей в частные английские школы и выдают своих дочерей за сыновей других виноторговцев.

— Ваш дед не был таким.

— Нет, не был, и это стоило ему нескольких лет изгнания.

— А ваш отец женился на американке.

— За что я ему очень благодарен. — Рамон протянул руку и взял бокал из ее пальцев, удивляясь, зачем он болтает всякую чепуху, когда единственным его желанием было заняться с ней любовью.

От его прикосновения вся легкость и непосредственность беседы пропали. Нэнси никогда так остро не ощущала близость чужого мужчины. Она почувствовала, как сжалось ее горло, не давая ей продолжить разговор.

— Я видела вашу мать еще несколько раз после той первой встречи.

— В Англии?

— Нет, в Бостоне. Сначала она навестила нас, когда мне было тринадцать, а потом, после смерти моей матери, заходила раза два на протяжении года. Она никогда не задерживалась подолгу, и мне всегда было жаль расставаться с ней.

Он был явно расстроен. Она поняла, что ни он, ни его отец не знали о визитах Зии в Бостон.

— Конечно, — сказал он невозмутимо, — Бостон был родным домом моей матери.

Глаза его были прикрыты непроницаемой маской, и Нэнси очень хотелось узнать, что за ней — гнев или ревность.

— Джек и я провели медовый месяц в отеле «Санфорд» на Мадейре.

— Почти все обеспеченные люди проводят медовый месяц в «Санфорде», — спокойно заметил он.

Его губы сурово сжались. Внезапно Нэнси поняла, что сказала глупость. Он выпустил ее руки и закурил сигарету.

— Зия по-прежнему живет на Мадейре? — спросила она, пытаясь снова восстановить ту легкость и непосредственность беседы, которая вдруг куда-то улетучилась.

Он протянул ей сигарету.

— Да, ей всегда нравился этот остров, и она живет там вот уже двадцать лет. — Тон его был вежливым, но настроение у него явно испортилось.

— А «Санфорд» по-прежнему больше похож на роскошный дворец, чем на отель?

Их беседа стала походить на разговор двух незнакомых людей.

— Последний раз я был там три месяца назад. Среди гостей не было никого по титулу ниже английского герцога.

— Значит, большинство гостей аристократы, — сказала Нэнси оживленно. — Любой английский герцог считает себя значительнее отставных королей, которые наводнили всю Европу.

На губах Рамона промелькнула улыбка.

— Как же тогда расценивается титул немецкого барона на страницах «Готского альманаха»?

Щеки Нэнси слегка зарделись.

— Я в большей степени американка, и меня мало это интересует. Мне достаточно, что он любит Верити.

— И свою политику?

— Это его дело.

Рамон заметил, как она сжала пальцы, и понял, что ее зять не сумел привить ей свои политические пристрастия.

— Ваша дочь совсем не похожа на вас, — сказал он.

В свое время свадебными фотографиями Верити и ее мужа пестрели все американские газеты.

— Верити очень мила.

— Но не так красива. — Это прозвучало как неожиданный комплимент в адрес Нэнси. Голос выдал Рамона. Он смотрел на нее, все больше смущаясь. Ей было тридцать пять — на два года больше, чем ему. Вообще он испытывал неприязнь к женщинам, которым за тридцать, с тех пор как его, пятнадцатилетнего мальчишку, совратила любовница отца. Он общался, как правило, с молодыми женщинами. Княгине Марьинской было двадцать пять, леди Линдердаун — всего восемнадцать, а Глории, несмотря на всю ее искушенность и пресыщенность, — только двадцать три.

Красота Нэнси не была для него чем-то необычным. Все женщины в его жизни были красивыми. Он внимательно рассматривал овал ее щек, веер густых ресниц. В ней чувствовалась какая-то беззащитность, с которой раньше ему не приходилось сталкиваться. Ее манеры и проблески скрытого темперамента — вот то, что, несомненно, привлекало его с такой необычайной силой. С самого первого момента их встречи Рамон понял, что полюбит ее. Однако не ожидал, что это произойдет так быстро. Ему не хотелось следовать обычной схеме: он добивается ее любви, и через некоторое время она сдается. Он жаждал ее так безрассудно, как ни одну женщину прежде. Его желание было настолько сильным, что все его тело страстно стремилось обладать ею, Рамон понимал, что Нэнси не из тех женщин, которые с легкостью вступают в любовные связи. Честолюбие ее мужа будет одним из мощных сдерживающих факторов. Кроме того, в запальчивости она призналась, что терпеть не может, когда ее трогают. В этих словах чувствовалась искренность, и он поверил ей. Тем не менее чувственный рот и каждое ее движение говорили о том, что она была страстной натурой. Рамон был заинтригован. Он многое отдал бы за то, чтобы узнать, как она провела медовый месяц на Мадейре.

Ресторан постепенно пустел. Усталые официанты позевывали, но терпеливо ждали. Нэнси посмотрела вокруг, понимая, что вечер неумолимо близится к концу. Воспоминания о счастливом детстве окончились. Выйдя на воздух, Нэнси взглянула на луну, освещавшую поля, покрытые снегом, и вздрогнула. Сейчас она находится в Нью-Йорке, а не в Каусе или Бостоне. Даже не на Мадейре. Всего двадцать пять миль отделяло ее от офиса доктора Генри Лорримера, где в кожаной папке хранится ее карточка, на которой жирными буквами напечатано: «Нэнси Ли Камерон. Диагноз — малокровие. Осталось жить — от трех месяцев до года».

Нэнси, как ребенок, боялась темноты. Сейчас ужас с новой силой охватил ее. Была ли эта темнота сродни смерти? Бесконечная черная пустота, из которой нет возврата.

— С вами все в порядке? — спросил он резко.

Она видела, как шевелятся его губы, но ничего не слышала.

На ней была шуба, его рука обнимала ее за талию, но пока он открывал дверцу своего «даймлера», она снова с ужасом посмотрела на снег. Снег и смерть. Эти понятия стали для нее синонимами. Она ненавидела снег. Внезапно Нэнси истерично захохотала. Она больше никогда не увидит этого…

Они сели в автомобиль, и Рамон крепко обнял ее за плечи.

— Что с вами? Что все это значит?

Она дрожала, глаза ее расширились, лицо побледнело.

— Я боюсь, — прошептала она. — О Боже, я так ужасно боюсь.

Его руки обнимали ее, тело напряглось, а выражение лица было почти жестоким.

— Я хочу научить вас никогда ничего не бояться, — сказал он и приподнял ее подбородок. — Я хочу любить вас.

Его губы крепко прижались к ее губам.

 

Глава 3

Они возвращались в город молча. Правой рукой Рамон сжимал руки Нэнси так крепко, что они побелели. Время от времени он отпускал ее ладони, чтобы переключить скорость, затем снова накрывал их. Левой он уверенно вел автомобиль, как человек, привыкший к скоростным трассам Европы. На виске чуть заметно пульсировала маленькая жилка. Рамон чувствовал, как напряжены его нервы. Страдания и беззащитность Нэнси вызвали в нем необычайное волнение. Все это было чем-то совершенно новым для него. Ему хотелось защитить эту женщину, сделать так, чтобы в ее взгляде больше не было страха, окружить любовью, чтобы все, что мучает ее, навсегда исчезло. Его охватывала сладостная дрожь от одного только воспоминания о ее поцелуе, о том, как раскрылись ее губы под его губами. Она приникла к нему со страхом и страстью, а он прижал ее к своей груди так крепко, что на ее коже остались следы от его пальцев.

Город встретил их ночной суетой, огнями, шумом улиц, движением автомобилей, толпами людей. Из дверей ночных клубов, горланя, вываливались подвыпившие гуляки и усаживались в свои «паккарды» и «райли». Он обогнул стоянку и рванул по 79-й улице, не обращая внимания на то, что мостовая сильно обледенела.

Нэнси не спрашивала, куда они едут, ей было все равно. Рамон плотно сжал губы, что придало его лицу почти свирепое выражение, и, казалось, его внутренняя энергия передалась и ей. Страх куда-то ушел. Напряжение спало, и она с какой-то необузданной радостью ощутила полную раскованность. Впервые в жизни ей захотелось прикоснуться к мужчине и ощутить ответное прикосновение. Это желание было настолько сильным, что она едва не теряла сознание, ее ногти глубоко впились в его руку, когда они повернули на Риверсайд. О Боже! Она никогда не испытывала ничего прекраснее… Пламя охватило все ее тело.

Может быть, именно этого ждал от нее Джек? Ничем не скованного ответного движения ее тела? Если так, неудивительно, что он был сильно разочарован.

Нэнси не вспоминала о муже уже несколько часов. Горло ее сжалось, и она почувствовала внезапное головокружение. Ведь она Нэнси Ли Камерон, а не какая-то нимфоманка или проститутка из клуба «Коттон». Может быть, другие способны легко заводить скандальные романы на радость газетчикам, но только не она. Не исключено, что ей предстоит вскоре носить титул первой леди Соединенных Штатов. Она громко и истерично расхохоталась.

— Это какое-то безумие. Пожалуйста, отвезите меня домой.

— Отвезу. Потом.

В его голосе прозвучала такая решимость, что сердце ее учащенно забилось.

— Нет, нет.

Приступ истерии прошел. Мощный вихрь подхватил ее, а затем безжалостно бросил на землю.

— Прошу, не надо делать этого. — Она успокоилась и безвольно сникла. — Я должна извиниться перед вами, Рамон. Мне совсем не нравятся случайные любовные связи. Сегодня что-то нашло на меня, и я дала вам повод… Очень сожалею.

— Не стоит извиняться.

Он убрал свою руку с ее ладоней, чтобы переключить скорость. «Даймлер», взвизгнув колесами, свернул на стоянку рядом со сверкающим огнями роскошным зданием. Лицо Рамона было бесстрастным, глаза — непроницаемыми.

— А мне не претят случайные связи, — сказал он, когда двигатель заглох и швейцар в униформе направился к большим стеклянным дверям теплого вестибюля. — Последние семнадцать лет у меня были только такие отношения с женщинами. Но сегодня вечером я вдруг почувствовал, что способен на нечто более серьезное. Невообразимое. И я не собираюсь отступать только потому, что вы вдруг испугались и вспомнили о правилах приличия. Вы хотите меня, как и я вас. Я вижу это по вашим глазам и чувствую, прикасаясь к вашему телу.

Он дотронулся до ее обнаженных плеч, и она вздрогнула, как от удара хлыста.

— Не понимаю, как все это могло случиться, — сказал он глухим голосом, прижимая ее к себе, — но я люблю вас, и будь я проклят, если отпущу сейчас.

— Я не могу…

Он удерживал ее, прижав к своей груди, и она слышала тяжелые удары его сердца.

— Можете, — сказал он тихо. Его губы коснулись ее век, уголков губ, шеи. Затем он наклонил голову и поцеловал ее в ложбинку на груди.

Она прижалась губами к его густым темным волосам, уткнувшись в них лицом.

— Нет… — прошептала она, и этот инстинктивный протест прозвучал как согласие.

Он молча открыл дверцу «даймлера» и повел ее через освещенный огнями вестибюль в роскошный, сверкающий позолотой лифт.

Нэнси вся дрожала. Она ни разу не изменяла Джеку и никогда не стремилась к этому. Пока лифт медленно поднимался, в ее ушах звучали гневные слова их ссоры пятнадцатилетней давности. Она тогда только что обнаружила, что у Джека роман с другой женщиной. Это было для нее неожиданностью. Она плакала и ждала, что он будет просить прощения. Но Джек даже не подумал сделать это, и ее слезы сменились сначала изумлением, а затем негодованием.

— Я не сплю с другими мужчинами! — кричала она.

Он повернулся к ней, и в его голосе прозвучало сожаление:

— Конечно, нет, Нэнси. Ты не получаешь удовольствия в постели со мной, так зачем же тебе спать с кем-то другим? Нет добродетели в воздержании от греха, если ты не желаешь его совершить.

* * *

Лифтер привычным движением распахнул дверцы.

— Все будет совсем не так, как вы думаете… — сказала она отчаянно.

— Все будет именно так, как я думаю. — Он улыбнулся, открывая дверь в свои апартаменты. — Почему мне все время приходится опровергать ваши предположения?

Она ничего не ответила.

На полу большой комнаты и в смежных с ней помещениях лежал белый пушистый ковер, в котором ноги утопали по самые лодыжки. Стены, потолок и кожаные кресла с необычной серебряной отделкой тоже сияли белизной. Даже цветы — орхидеи и лилии, доставленные самолетом из Флориды, — были белыми. Лишь на дальней стене выделялись ярким пятном на огромном холсте засушенные красные и оранжевые гвоздики. Ничего подобного Нэнси не приходилось видеть. Во всех окружавших ее вещах таилось то, чего ей не хватало, — страсть, сумасбродство и полная раскованность.

— Я не очень-то искусна в постели… — сказала она, не глядя на него. — Извините.

— Вы, кажется, говорили, что не терпите прикосновений, — заметил Рамон с улыбкой. Он начал гасить свет, не спеша передвигаясь по комнате. — Но я несколько раз касался вас, и вы не возражали.

— Это совсем другое дело. Я была расстроена, и вы утешили меня.

— У меня нет большого опыта в утешении дам, — признался Рамон, и это действительно было так. — Однако сомневаюсь, чтобы утешитель и страдающая женщина всегда испытывали такие чувства! — Он ласково улыбнулся ей. — Ничего не бойтесь, Нэнси. В этом нет ничего страшного. — Рамон легко и нежно подхватил ее на руки и понес в спальню.

Нэнси уткнулась лицом в его шею и почувствовала, как постепенно ее покидает ощущение собственной неполноценности и стеснительности. Она так страстно желала его, что в душе не осталось места другим чувствам. Он сбросил пиджак. Спальню освещала только одна лампа. Рамон подошел к окну. Его рубашка с кружевами была расстегнута до пояса, обнажая могучую грудь, поросшую темными вьющимися волосами.

Он потянул шнур, тяжелые белые шторы раздвинулись, и в комнату заглянула луна вместе со множеством звезд и городских огней. Рамон не хотел заниматься любовью в темноте. Ему надо было видеть ее глаза и убедиться, что она наконец не испытывает страха.

Он не спеша подошел к ней, и сердце Нэнси учащенно забилось. Он медленно спустил с ее плеч узкие бретельки вечернего платья, и золотистый материал, соскользнув с груди и бедер, бесшумно упал на пол. Едва сдерживаясь, Рамон старался своим мягким, нежным обращением успокоить ее, подобно тому, как наездник осторожно приближается к испуганной лошади.

Его рука скользнула по ее ноге, коснулась бедер и обхватила грудь. Нэнси вздрогнула, однако на этот раз вместо обычного отвращения ощутила блаженство. Он целовал ее шею легкими, как перышко, поцелуями. Она глубоко зарылась пальцами в его волосы, изнемогая от желания, и, раскрыв губы, прижалась к его губам.

— Люби меня, — прошептала она.

Он улыбнулся, продолжая ласкать руками ее высокую округлую грудь.

— Я буду любить тебя, Нэнси. Я уже люблю тебя.

— О Боже, — застонала она и, изогнувшись, прижалась к нему всем телом.

Теперь его поцелуи стали более жгучими, язык касался ее языка, руки скользнули вниз — туда, где она ждала их с нетерпением.

С каждым мгновением, пока он не спеша раздевался, ее страсть разгоралась все сильнее. В лунном свете его мускулистое тело казалось отлитым из бронзы. Нэнси учащенно дышала. Она никогда не предполагала, что мужское тело может быть таким красивым.

— Ну же! — воскликнула она с нетерпением.

Рамон тихо рассмеялся:

— А я думал, что тебе не нравятся прикосновения.

— Не нравились раньше, но не теперь.

Он опять ласкал ее тело руками и губами, затем прижал к себе и вошел в нее, почувствовав, как она с готовностью приняла его. Волна блаженства поднималась в ней все выше и выше. Они одновременно достигли экстаза, слившись воедино. До нее донеслись ее собственные стоны, лицо стало мокрым от слез. Он осушал их губами, дрожал и шептал слова любви, которых раньше никогда не произносил. Рамон еще долго не отпускал ее. Потом они молча лежали с закрытыми глазами, обняв друг друга. Приподнявшись, он благодарно поцеловал ее в лоб.

— Теперь все изменится, Нэнси. И для тебя, и для меня.

— Сомневаюсь. — Больше ей нечего было сказать. Она не хотела расспрашивать его ни о княгине Марьинской, ни о леди Линдердаун, ни о других женщинах, с которыми он часто встречался. Она не ревновала его, понимая, насколько ненадежны их отношения.

Наконец Рамон разомкнул объятия, встал и прошел нагишом в другой конец комнаты. Вернувшись, он принес ведерко со льдом и бутылку шампанского «Дом Периньон». Наливая вино, он обрызгал ее грудь и стал слизывать сладкие капли.

Она крепко прижала к себе его голову:

— Я чувствую себя семнадцатилетней девочкой.

Он улыбнулся:

— Ты выглядела такой и раньше. Не только сейчас.

— Что ты имеешь в виду? — Ее глаза расширились от удивления.

Он засмеялся и протянул руку к бокалу с шампанским.

— Я имею в виду, что у тебя невинный взгляд юной девушки, а не тридцатипятилетней женщины, которой в большей степени присуща зрелость.

— Неужели это так заметно? — Она отпила немного вина. Ее тело белело на атласных простынях.

— По крайней мере мне, но вряд ли кто-нибудь еще догадывался об истинных причинах твоей неувядающей девичьей миловидности.

Он обхватил ладонями ее лицо и крепко поцеловал.

— Незрелость часто проявляется именно таким образом.

— Разве я выгляжу незрелой женщиной? — Эта мысль поразила ее. Ведь она была матерью уже семнадцатилетней дочери и женой видного политического деятеля…

Он засмеялся:

— Я имею в виду — в сексуальном плане. Одному Богу известно, почему так произошло, хотя в тебе, несомненно, таится ирландская страстность. — Его мягкие губы тронула улыбка. — Просто раньше она никогда не проявлялась в полной мере. — Он взял бокал из ее рук. — Ты только теперь начинаешь познавать ее.

Позже, лежа рядом с ним в темноте, она спросила:

— Ты по-прежнему считаешь меня привлекательной? Мое поведение не изменило твоего отношения?

Незаметно для нее он усмехнулся.

— Все меняется, — задумчиво произнес он. — К тебе больше никогда не вернется тот невинный взгляд.

Нэнси закусила губу и невольно сжала его руку.

Рамон тихо рассмеялся и, обняв, взъерошил ей волосы.

— Теперь тебя не назовешь незрелой миленькой девицей, Нэнси. Ты стала настоящей, чертовски красивой женщиной. — В нем с новой силой вспыхнуло желание. — Невероятно, потрясающе красивой.

На этот раз он не стал сдерживаться. Его ласки были безудержно страстными, немного грубоватыми и резкими. Нэнси стонала, испытывая невообразимое блаженство и радость от своей раскованности. Она отвечала ему без всякого стеснения. Теперь скованная, диковатая, холодная Нэнси Ли Камерон исчезла навсегда.

— Никогда не представляла, что это может быть так прекрасно, — сказала она, когда Рамон разлил остатки шампанского по бокалам. Она слегка улыбнулась, как бы извиняясь. — Наверное, я говорю ужасные глупости?

— Ты говоришь вполне искренне. Таких женщин мне не приходилось встречать.

Они еще немного посидели молча. Ночное небо стало постепенно светлеть, приобретая жемчужный оттенок.

— Я никогда не спала ни с кем, кроме Джека. Впрочем, ты знаешь это.

Рамон действительно знал и продолжал молчать. Он мог бы легко доказать, что в ее прежних сексуальных неудачах полностью виноват муж, но, пожалуй, будет лучше, если она сама придет к этому выводу.

— Помню, однажды, вскоре после нашей свадьбы, я каталась на коньках со своей подругой. Лоретта была замужем уже второй раз и славилась своими многочисленными любовниками. Вероятно, она знала то, что для меня оставалось тайной, и я решила поговорить с ней. А вдруг она поможет мне? К тому времени стало ясно, что Джек не испытывал удовлетворения со мной, обвиняя меня в пассивности.

Рамон слушал ее с непроницаемым выражением лица. Он хорошо помнил Лоретту Детердинг. Это было лет десять назад. Из всех женщин, с которыми ему приходилось встречаться, она, пожалуй, больше всех была близка к нимфоманке.

— Лоретта похлопала меня по щеке и сказала, что большинство женщин считают секс ужасно неприятным занятием и я должна, как и все, притворяться.

Губы Рамона скривились. Уж если Лоретта притворялась, то она явно заслуживает «Оскара».

— И ты поверила ей?

— Ну да, мне ведь было тогда всего восемнадцать. — Нэнси тихо засмеялась. — Потом я прочитала в газетах о подробностях развода Детердингов и засомневалась в том, что она мне говорила. Какой же надо быть притворщицей, чтобы принимать в постели сразу двух мужчин. Такое трудно себе представить. К тому же притворяться мне было слишком поздно. Джек уже считал меня совершенно безнадежной.

Она откинулась на подушки и заложила руки под голову. Обычный жест, но при этом ее грудь слегка приподнялась, и у Рамона перехватило дыхание.

— Это произошло через месяц после рождения Верити. Через неделю после годовщины нашей свадьбы. Тогда Джек не был еще политиком. Он руководил банком в Нью-Йорке. Наш камердинер, по-видимому, собираясь почистить один из пиджаков Джека, начал выворачивать карманы и складывать содержимое на тумбочку у кровати. Умышленно или нет, мне до сих пор неизвестно. Мое внимание невольно привлекли следы губной помады на обратной стороне довольно неумело запечатанного конверта. Письмо было от одной из моих подруг. Мы обедали с ней прошлым вечером. — В ее голосе послышалась давняя боль. — Я не могла поверить. Когда же я показала Джеку это письмо, стало еще хуже. — Она немного помолчала, вновь переживая те давние события. — По своей наивности я решила, что он расстроится, как и я. Будет ужасно огорчен и пристыжен. Я полагала, что из благородных побуждений прощу его, и мы продолжим нашу жизнь, став теперь более мудрыми. Но все случилось совсем не так.

Комната казалась какой-то неземной в предрассветных сумерках.

— Он был раздосадован случившимся, однако даже не подумал прекращать свои любовные похождения. В конце концов я перестала плакать. Сначала меня удивляло его поведение, а затем я ужасно разозлилась. Помню, как я кричала, что напрасно не спала с другими мужчинами. — Нэнси печально улыбнулась. — Тогда я не поняла, что он произнес, но теперь мне ясно. Он сказал, что я фригидна.

Нэнси положила голову на грудь Рамона, и он обнял ее, как бы защищая от всех напастей.

— Так это и продолжалось. Одна связь за другой. Разумеется, он вел себя очень осторожно. Джек уже тогда знал, чего хочет, и к 1925 году стал сенатором.

— А что же сделала ты? — В его низком голосе чувствовалось сострадание.

Она слегка пожала плечами:

— Немногое. Набралась храбрости поговорить с врачом, но это ни к чему не привело.

К ней вернулось чувство юмора. Она обняла Рамона, наслаждаясь его теплом.

— Он сказал мне, что такого понятия, как фригидность, не существует. Что это новомодная чепуха, на которую он не желает тратить время. Затем добавил, что меня воспитали как настоящую леди, и я именно такая, и ему непонятно, зачем я хочу стать кем-то другим. — Нэнси засмеялась. — Он сказал также, что Рудольф Валентино мог бы, вероятно, ответить на многие мои вопросы, и мне не стоит беспокоиться, как к этому отнесется Джек, поскольку он слишком благоразумен, чтобы позволить своим, как он выразился, «взбрыкам» испортить его карьеру политического деятеля. Мне наплевать на его общественную деятельность. Меня беспокоила его личная жизнь, которая стала для меня адом. После Лоретты и доктора я уже не знала, к кому обратиться. Я стала проводить все больше и больше времени на Кейпе с Верити. Раза два в месяц Джек заезжал за мной и увозил в Вашингтон, где я должна была присутствовать на различных приемах. Мы демонстрировали блестящий образец счастливой американской семьи. Подобные шоу устраивались довольно часто, так что я сама почти уверовала в эту легенду. Кроме того, мы никогда не ссорились и не разыгрывали домашних сцеп, как это бывало в семьях большинства наших друзей. У Джека была своя жизнь, у меня — своя.

— Жизнь вдовы или незамужней женщины с ребенком? — В его голосе прозвучали гневные нотки.

Она хрипло засмеялась:

— Ты говоришь так, будто мне приходилось подрабатывать мытьем полов. Я жила в необычайной роскоши, дважды в год летала в Париж на демонстрацию мод, проводила время с Верити на Кэп-Антибе, бывала на приемах у президента Кулиджа.

— Но при этом спала в одиночестве.

— Президент Кулидж ни разу не предлагал мне переспать с ним, — сказала она.

Рамон засмеялся и прижал ее к себе.

— Ну а в промежутках между Парижем, Ривьерой и Кэлвином Кулиджем?

— Об этом не стоит говорить. — Ее руки скользнули по изгибам его сильной мускулистой спины. — Земляничные фестивали и пирушки на морском берегу, брусничные пикники и летние театры, праздники на воде и регаты, соревнования по софтболу и карнавальные шествия…

— О Боже! — воскликнул Рамон с искренней горячностью. — И этим ограничивается забота о ребенке в вашем кругу?

— Нет, не только этим. Для них существуют няньки, частные преподаватели и пансионы благородных девиц. А к тому времени, когда отпрыски достигают восемнадцати-девятнадцати лет, их знакомят друг с другом.

— Рад слышать это, — сказал Рамон.

Они снова любили друг друга, в то время как солнце поднялось уже довольно высоко над крышами сверкающих небоскребов.

* * *

Внизу кипела жизнь большого города, а они спали. Нэнси свернулась калачиком в надежных объятиях Рамона. Когда она беспокойно приподняла голову, он нежно поцеловал пульсирующую жилку на ее шее.

— Люблю тебя, — пробормотала она и снова погрузилась в сон, а он обнял ее грудь.

Был уже полдень, когда они начали одеваться. Слуга Рамона оставил им завтрак: паштет из гусиной печенки, холодное мясо и бутылку «Сотерна».

— Поедем со мной, — предложил Рамон. — У меня есть дома в Акапулько и на Тобаго.

— А в Португалии?

— Фамильный мавзолей. — Он усмехнулся. — Ну а Мадейра теперь полностью принадлежит Зии. Меня не впускают в семейные владения, пока я не изменю свой образ жизни и не женюсь на достойной женщине. Поедем со мной на Карибы, Нэнси.

Она даже не подозревала, что раньше он никого ни о чем не просил.

Нэнси отрицательно покачала головой. Недавняя легкость и непосредственность пропали. Осталась лишь нежность, но при этом она вновь стала независимой.

— Пока не могу. У меня дела. Надо увидеться с Джеком. А главное, мне надо побыть одной и подумать.

— Ты не можешь подумать вместе со мной?

Нэнси засмеялась:

— Нет. Когда ты рядом, я думаю только о тебе.

Рамон поцеловал ее, а она задумчиво коснулась кончиками пальцев его щек. Ей было тяжело расставаться с ним даже ненадолго.

— Я уезжаю на Кейп. Сегодня же.

— А когда вернешься, поедешь со мной. — Он заявил это так, как будто все уже было решено.

Она не ответила. Лишь когда он накинул ей шубу на плечи, тихо прошептала:

— Люблю тебя.

Выйдя на улицу, Нэнси вдохнула полной грудью бодрящий, морозный воздух. Она не позволила Рамону отвезти ее домой и настояла, чтобы это сделал его шофер. Нью-Йорк слыл рассадником сплетен, и ей вовсе не хотелось афишировать подобные отношения. Газетчики не задумываясь отдали бы их, как ягнят, на заклание, если бы узнали об этой связи. Пусть пока все остается в тайне. Она не хотела осквернять свою любовь разного рода намеками и слухами.

Рамон неохотно отпустил ее. Но прежде крепко обнял. Взгляд его был печален.

— Не поддавайся панике и не входи опять в роль жены сенатора, Нэнси. Если это произойдет, я силой умыкну тебя.

В уголках ее губ мелькнула улыбка.

— Как твой дед кондессу де Гама?

— Я никогда раньше не понимал старика Лео. А теперь его фотография займет почетное место на моем рабочем столе.

Они рассмеялись.

Шофер у раскрытой дверцы «даймлера» нетерпеливо откашлялся. Морозец уже пощипывал его ноги, обутые в сапоги. Ему довольно часто приходилось видеть леди в вечерних платьях, покидающих в полдень дом хозяина, чтобы проявлять к этому особый интерес.

— Прощай, — сказала она, перестав смеяться.

— До встречи, — поправил он, целуя ей руку, — Полагаю, недели на Кейпе вполне достаточно для размышлений. Если ты не вернешься к следующей субботе, я приеду за тобой.

По спине у нее пробежал холодок.

— Хорошо, — сказала она. На какое-то мгновение Нэнси задумалась. Она вполне могла бы остаться с ним сейчас. Через несколько часов они уехали бы в Мексику или на Карибы и никогда больше не разлучались бы. Она представила, какой скандал разразился бы при этом. Что стало бы с Джеком, с отцом. Впрочем, это не так важно. Затем она подумала о Верити. — Встретимся через неделю, — сказала она и села в «даймлер».

Пятью минутами позже Рамон вел свой «остин» в водовороте нью-йоркского уличного движения, направляясь в отель «Ритц-Карлтон», где располагались апартаменты мистера Чипса О'Шогнесси.

* * *

— И ты осмелился явиться сюда, словно ничего не произошло? Ты заставил меня ждать почти два часа! А сейчас думаешь, что я прощу тебя и сделаю вид, что ничего не случилось? Так не надейся. Не желаю больше видеть тебя! Все кончено! Навсегда!

Выкрикивая со злобой эти слова, Глория металась по комнате, словно разъяренная кошка, сверкая глазами и размахивая руками в многочисленных браслетах. Она бросила взгляд на свое отражение в зеркале и поправила золотистые локоны. Грудь ее в плотно облегающем платье тяжело вздымалась. С последними словами она остановилась перед ним, заносчиво уперев руку в бедро, прекрасно зная, как выгоднее подать свое тело.

В его глазах зажглась насмешливая искорка, но вместо того чтобы схватить и грубо овладеть ею, как она ожидала, он просто чмокнул ее в щечку.

— Значит, говоришь, дорогая, кончено? Навсегда? Что ж, европейское воспитание подсказало мне, что необходимо лично сообщить тебе о своем решении расстаться, но ты сделала это за меня в такой изысканной манере и так убедительно.

— И куда же ты, черт побери, собираешься смыться? — Глория совсем забыла о приличиях. Внезапно ее охватила тревога. Рамон пожал плечами:

— Кто знает, дорогая. Может быть, в Акапулько или на Тобаго… — Он засмеялся, сверкнув белоснежными зубами. — А может, в Парадиз.

Она оказалась у двери, прежде чем он попытался выйти. Взгляд ее был настороженным. Глория видела Рамона в различных состояниях, но никогда таким, как сейчас. Она беспокойно облизала языком свои накрашенные губы.

— Извини, я погорячилась. — Она кокетливо надула губки. — С моей стороны глупо так злиться на тебя. Я уверена, что ты просто не мог прийти. — Она сделала шаг ему навстречу и подняла руки, обнимая за шею. — Маленькая Глория ужасно по тебе соскучилась. Не хочешь ли, чтобы она показала тебе, как сильно она соскучилась? — Глория прижалась к нему всем телом, но он сбросил с себя ее руки с явной неприязнью.

— Ну хватит. Ненавижу долгие прощания. — Он отстранил ее и открыл дверь.

— Ты не можешь так просто уйти! — пронзительно закричала она.

Рамон заметил, как безобразно она выглядела, когда злилась. Ярко накрашенный рот зиял, словно глубокая рана, на перекошенном лице. Ноздри сузились и побелели, а чрезмерно выщипанные брови делали ее и без того маленькие глазки еще меньше.

— Перестань обращаться со мной, как с одной из своих собачек, Глория, — сказал он неестественно спокойным тоном, — или как со своим доверчивым мужем. Наш роман — если так можно назвать отношения, лишенные любви — подошел к концу. Я предпочел бы, чтобы мы расстались друзьями и не устраивали скандала.

— Это все из-за этой шлюхи Марьинской? — Она потеряла остатки самообладания и бросилась на него с кроваво-красными ногтями. Рамон схватил ее за запястья с такой силой, что чуть не сломал ей руки.

— Марьинская ничуть не больше шлюха, чем ты. К тому же у нее есть неоспоримое преимущество — она получила хорошее воспитание. Это то, чего О'Шогнесси не сможет купить тебе ни за какие деньги.

— Я поняла, это она!

Рамон оттолкнул ее, и Глория растянулась на полу.

— Кстати, порой встречаются женщины, к которым слово «шлюха» никак не подходит, чего не скажешь о многих твоих подругах.

— Сволочь! — завизжала Глория, забыв все свои благородные манеры, когда дверь за ним захлопнулась. — Поганый ублюдок!

Заливаясь слезами, она колотила руками и ногами по лиловому ковру, устилавшему пол, пока банкир из номера-люкс этажом ниже не позвонил управляющему и не пожаловался на шум.

* * *

Принимая ванну, переодеваясь и готовясь к поездке на Кейп, Нэнси была целиком поглощена своими мыслями. Только когда Моррис сообщил, что ей звонили из Вашингтона, она наконец вернулась к действительности.

— Муж не сообщил, когда будет удобно позвонить ему?

Расписание Джека в Вашингтоне было чрезвычайно плотным, и Нэнси не хотела тратить попусту время на попытки связаться с ним, если у него было совещание.

— Нет, мадам. Звонил не мистер Камерон, а мисс Гизон.

— Понятно. Мисс Гизон не оставила сообщения?

— Да, мадам. Она просила передать вам, что сенатор сегодня вечером улетает в Чикаго и не сможет связаться с вами до пятницы.

— Благодарю, Моррис.

Нэнси позволила Моррису помочь ей накинуть шубу на плечи и надела перчатки. В Чикаго собирались бизнесмены, чтобы обсудить последние проекты федерального правительства по повышению уровня занятости населения. Это было более важное событие, чем обезумевшая от горя жена. Она так нуждалась в его поддержке, а он не обращал на нее ни малейшего внимания.

Выйдя на улицу, Нэнси зажмурилась от ослепительной белизны снега. Вполне возможно, что Джек попросил Сайри позвонить в Нью-Йорк, лежа с ней в постели. Нэнси явственно представила эту сцену: «Да, кстати, Сайри. Позвони в контору адвоката по поводу нового плана ассигнований. Отшей этого идиота из Пенсильвании и передай Нэнси, что я позвоню ей, когда вернусь из Чикаго».

Сайри наверняка держала блокнот и ручку у изголовья. Она была очень рациональной. Нэнси судорожно вздрогнула и села в «ролле». Она дала себе слово ни о чем не думать, пока не приедет в Хайяннис. Ни о Джеке, ни о докторе Лорримере. ни даже о Рамоне.

Коллинз укутал ее колени пледом из меха котика. Нэнси не могла заставить себя не думать о Рамоне. Она ощущала его незримое присутствие.

Когда они въехали в туннель, Нэнси закрыла глаза. Она была влюблена. Влюблена по ушн, окончательно и бесповоротно. Раньше она думала, что любила Джека. Теперь же стало ясно, что это было совсем другое чувство. Он никогда не вызывал у нее бурных эмоций и не стремился разбудить в ней страсть. По своей неопытности ома решила, что фригидна. Теперь же, если даже ей больше никогда не придется спать с другим мужчиной, она знает, что это не так. Благодаря Рамону. Она восхищалась им. Ей нравилось наблюдать, как он двигается, слушать его, говорить и смеяться вместе с ним. Он просил ее уехать с ним, и она знала, что согласится.

Ей осталось жить всего несколько месяцев, и она не собиралась тратить их попусту, сидя в одиночестве в нью-йоркском особняке, и дожидаться, когда позвонит Джек. В Хайяннисе будет то же самое, хотя она считала это место своим домом. Там прошла большая часть ее жизни, там родилась Верити. Но сейчас дочь находилась за тысячи миль от этого городка, и Нэнси никому там не нужна. Ее ожидали всего лишь унылые прогулки по побережью да редкие партии гольфа. Нет. лучше уж она поедет с Районом, куда бы он ни позвал ее. Но сначала надо привести в порядок свои дела. Еще не оформлено завещание, а ведь она очень богатая женщина. От отца ей достались акции железных дорог, капитал в нескольких банках, вложения в табачный и даже хлопковый бизнес.

Патрик О'Шогнесси сделал деньги на торговле съестным, но вложил свой капитал в предприятия других отраслей. Советуясь со своим осторожным отцом, Нэнси никогда не делала рискованных шагов. Серия банкротств на Уоллстрит фактически обошла ее стороной. По прибытии в Хайяннис она прежде всего вызовет из Бостона своих финансовых консультантов и адвокатов, чтобы уладить дела. У Джека и его семьи достаточно своих денег. Состояние мистера Камерона-старшего оценивалось такой громадной цифрой, что от нулей у Нэнси рябило в глазах. Верити — вот кому нужны были ее деньги. Верити и ее титулованному мужу, живущим в неспокойной Европе.

Зять Нэнси не раз с восхищением отзывался о новом германском канцлере, однако эти речи не произвели на нее должного впечатления. Она узнала кое-что от своей портнихи Розы Гольдштейн. Роза была немецкой еврейкой, но вовсе не стремилась вернуться на родину. Ни одно из пылких утверждений Дитера о том, что Версальский договор — позор для немцев и что канцлер прав, приняв решение о всеобщей воинской повинности, не могло заставить Нэнси забыть выражение лица своей портнихи, когда та вернулась из Берлина несколько месяцев назад.

— Евреям нет места в Германии, — сказала она печально. — На последнем обеде, где я присутствовала, один из гостей заявил, что скоро головы всех выдающихся еврейских деятелей будут торчать на телеграфных столбах по всей стране. — Она вздрогнула. — Я ненавидела себя за то, что промолчала. Не сказала, что я еврейка. Я успокаивала свою совесть тем, что не хотела ставить в затруднительное положение хозяев, но не это было главной причиной. Просто я струсила, а трусам не место в Германии.

Как-то в разговоре с Дитером Нэнси упомянула о том, что сообщила ей Роза. Он рассмеялся и сказал, что ее подруга поддалась истеричной еврейской пропаганде. Канцлер снова сделает Германию великой страной, и семьи, подобные той, из которой вышел он, страдавшие от унизительного поражения в Первой мировой войне, вновь обретут достоинство и могущество.

Нэнси соглашалась с ним ради благополучия Верити. Джек, развалившись после обеда в кресле со стаканчиком вина, спокойно заявил, что евреи, как известно, всегда страдали паранойей. Если даже Гитлер лихорадочно занимается перевооружением Германии и вдалбливает в умы соотечественников всякую националистическую чепуху, американцев это не касается. Верити может вернуться в Америку в любой момент. Пусть беспокоится Великобритания. Отец же Нэнси разозлился и обозвал Джека дураком. Нэнси часто думала об отношениях между отцом и ее мужем. Наедине почти при каждой встрече между ними происходили стычки, но публично мэр Бостона всячески поддерживал Джека Камерона. Нэнси полагала, что отец сделал бы то же самое для любого члена семьи, претендующего на должность президента страны.

Они уже находились в Коннектикуте и не спеша подъезжали к Бриджпорту. Нэнси вспомнила, как Рамон вел свой «даймлер», и подавила улыбку. Рамон не был таким осторожным, как ее шофер. Золотые часики на ее запястье показывали немногим больше двух часов пополудни. Прошли ровно сутки с того момента, как в офисе доктора Лорримера ей был нанесен самый страшный в ее жизни удар. Они проехали Бриджпорт, и Нэнси задумчиво устремила взгляд на холмы вдоль дороги. Состояние шока от ужасного известия уже прошло. Теперь ее переполняли другие мысли и чувства. Во время ее полубессознательного путешествия по заснеженным улицам Манхэттена ей порой казалось, что она теряет рассудок. Смерть неожиданно предстала перед ней, и перспектива внезапно провалиться в мрачную бездну, где душа расстается с телом, заставила все ее существо трепетать от страха. Еще тяжелее было сознавать, что она умрет, так и не познав настоящих радостей жизни. Это было самым жестоким ударом. Теперь же все изменилось. Она любила и была любима. Любовь преобразила ее. Невольно вспомнилось из Библии: «Любовь превыше страха». Она больше ничего не боялась. Так или иначе, от смерти не уйдешь. Можно внезапно погибнуть под колесами трамвая, даже будучи совершенно здоровой.

И среди ее знакомых кто-то мог умереть раньше ее неожиданной трагической смертью. Трое из ее подруг и кузен скончались в прошлом году. В одном случае произошла трагедия во время прогулки на яхте, в другом — автомобильная катастрофа. Уна Мэннинг умерла в двадцать шесть лет от цирроза печени, злоупотребляя алкоголем, а Лола Монтгомери приняла чрезмерную дозу снотворного. Их ранняя смерть была следствием беспорядочного образа жизни. Ни Лола, ни Уна не хотели умирать.

Лола явно не собиралась кончать жизнь самоубийством. Ее нашли лежащей на душистых кружевных подушках в соблазнительной позе, в пеньюаре, распахнутом на бедре. Она рассчитывала, что именно в таком виде ее застанет любовник, и не знала о его выходках. Он обещал зайти за ней в шесть часов, но его сбили с толку приятели в «Уолдорфе». И когда Лола спала вечным сном, он пил джин и играл в баккара.

Нэнси считала, что ей больше повезло. У нее был шанс переоценить свою жизнь и понять, чего в ней не хватало. Она решила избавиться от навязанной ей роли послушной дочери и верной жены, лишенной при этом полноценного счастья. Открыто вступить в любовную связь с Рамоном Санфордом было чем-то новым для нее, чего она раньше никогда не осмелилась бы сделать. Годами ей напоминали, какое положение она занимала в обществе.

Вряд ли она причинит кому-то неприятности своим поведением. Если она сообщит Джеку, что уходит от него, он прежде всего будет переживать по поводу своей будущей карьеры, и больше ничего. Она уже придумала, как поступить, чтобы карьера мужа не пострадала. Теперь у нее достаточно времени обдумать все до конца. Целая неделя. За это время она поговорит и с отцом. Едва ли он станет возражать. Его женитьба на Глории омрачила их отношения. Глория старалась не вмешиваться. Нэнси, будучи сдержанной и благоразумной, простила отца, взявшего в жены девицу на двенадцать лет моложе ее и на сорок шесть — своего мужа. Молодая женушка наверняка давно послала бы Чипса ко всем чертям, если бы не его деньги.

Узкое шоссе плотной стеной обступали деревья. Вскоре показались обшитые досками белые дома Хайянниса. Через несколько миль «ролле» свернул на дорогу, ведущую к их вилле на берегу океана, и перед ее взором предстал большой дом, увитый плющом. Пожалуй, впервые после свадьбы Верити Нэнси не испытала чувства утраты дочери.

Вилла одиноко возвышалась у подножия дюн. Со всех сторон к заботливо подстриженным лужайкам подбирались ползучие сорняки. Садовник постоянно обращался с просьбой построить стену, которая отгородила бы вверенный его заботам сад от дикой растительности побережья. Нэнси не слушала его. Ей нравилось, как гармонично вписывается дом в безлюдный ландшафт. Нравился простор Атлантического океана и крики чаек, кружащих над головой во время ее прогулок по берегу. Она вышла из уютного тепла автомобиля навстречу колючему морскому ветру.

На крыльце ее встретила миссис Эмброузил, экономка.

— Надеюсь, пребывание в Нью-Йорке было приятным, мадам.

Сзади к «роллсу» плавно подкатил «форд» с Марией и Моррисом.

— Все было замечательно, благодарю, — сказала Нэнси, и тайная улыбка тронула ее губы. Она сняла шубу и подошла к большому горящему камину.

— А сейчас я хочу поговорить по телефону.

Нэнси сбросила туфли и взяла телефонный справочник. Сначала надо связаться с адвокатом и бухгалтером, затем с Джеком и отцом. Ей еще очень многое надо сделать за эти дни.

 

Глава 4

Чипс О'Шогнесси сидел в изысканном, в георгианском стиле обеденном зале дома в Бостоне и просматривал разложенные на столе газеты.

Местная пресса, не отличавшаяся симпатиями к мэру, поместила некрологи по поводу кончины двух семидесятилетних общественных деятелей, а рядом заметку о решении мэра О'Шогнесси принять участие в новых выборах. Причем намеренно неточно указывался его возраст — семьдесят, а не шестьдесят девять лет. Намек был весьма прозрачным. «О'Шогнесси еще им покажет» — таков был заголовок статьи в другой, лояльно настроенной к Чипсу газете. «Не допустим отставки нашего энергичного мэра», — говорилось далее. Статью сопровождала фотография, на которой были запечатлены Чипс и Глория на концерте Бостонского симфонического оркестра. Чипс улыбался. Здесь ему нельзя было дать и пятидесяти, а присутствие Глории сводило на нет все попытки иных газетчиков изобразить его дряхлым стариком. Ни один старик не мог бы дать столько счастья такой женщине, как Глория. Это было ясно любому обывателю.

Фотографии в «Дейли глоб» и в «Нью-Йорк таймс» были не столь впечатляющими. На одной из них миссис Глория О'Шогнесси была снята на костюмированном балу у миссис Астор в компании мистера и миссис Хаверсток, командора Стьювизанта, Нины Градзинской и русского дирижера Феликса Запольского. Непонятно было, какой вывод можно сделать из окружения Глории. «Трибюн» тоже поместила фотографию, посвященную этому событию. Здесь Глорию вообще трудно было различить в толпе гостей, входящих в особняк миссис Астор. Остальных же можно было узнать. Чипс достал авторучку и обвел одно из знакомых лиц черными чернилами. «Глоб» напечатала список гостей, присутствовавших на дне рождения Сибиллы Науп в отеле «Ритц». В этом списке также фигурировало имя Глории О'Шогнесси. Этого следовало ожидать. Чипс настоял, чтобы Глория пошла туда. Говард Наун сделал значительный вклад в фонд демократической партии. Голубые проницательные глаза Чипса сверкнули живым интересом, когда он обнаружил в списке гостей еще одну известную фамилию. На этот раз рядом с комментарием не было фотографии. Просто сообщалось, что Рамон Санфорд сопровождал княгиню Марьинскую и ожидается, что эта пара скоро объявит о своей помолвке.

Чипс насмешливо фыркнул. Вряд ли кто-нибудь сумеет надеть брачную узду на этого лихого жеребца.

Он с нескрываемым раздражением отодвинул пустую кофейную чашку. Сын Санфорда снова в Нью-Йорке и посещает светские рауты. Глория уже расписала свои визиты на несколько месяцев вперед и неизбежно должна была встретиться с ним на одном из приемов. Их мир был узок. Они принадлежали к сливкам общества, но это проявлялось вне Бостона. В родном городе Чипс хотел выглядеть своим парнем и вместо того, чтобы жить в роскошном особняке в отдаленном пригороде, предпочел остаться в небольшом, но изысканном доме в Сити-Холле. Он был мэром Бостона и хотел и впредь остаться на этом посту. Поэтому старался поступать так, чтобы не вызывать раздражения у поддерживающих его сограждан. В прессе почти ничего не сообщалось о его домах в Палм-Спрингс и в Род-Айленде. Едва ли репортеры знали об их существовании.

— Я ирландец, католик и бостонец! — выкрикивал Чипс поверх моря голов во время предвыборной кампании, когда вокруг платформы, с которой он выступал, собирались толпы людей. — И я горжусь этим!

Из толпы слышались одобрительные выкрики. Старожилы хорошо помнили Патрика О'Шогнесси из Норс-Энда, и Чипс всеми силами старался поддерживать имидж просто, хорошего парня, такого же, как они. Он все еще был своим для них, хотя с десяти лет жил на Ямайке и давно уже стал миллионером. Чипс предпочитал, чтобы избиратели не вспоминали об этом. Он говорил о Норс-Энде так, будто только перед тем как стать мэром покинул его. «Заставьте людей поверить в то, во что им хочется верить» — таков был его любимый афоризм. И этот принцип его не подводил.

Казалось, обведенная чернилами физиономия с нескрываемым высокомерием смотрела на него с газетной полосы. У нее были глаза хищника. Рамон Санфорд до мозга костей походил на своего отца, и в подсознании Чипса громко и отчетливо раздались тревожные звонки. Он резко встал из-за стола и направился к телефону.

— Пожалуйста, «Ритц-Карлтон». Номер миссис О'Шогнесси.

Послышался щелчок и голос администратора, пытавшегося связаться с апартаментами миссис О'Шогнесси. Наконец извиняющийся голос сообщил мэру, что миссис О'Шогнесси не отвечает и ключ от ее номера также отсутствует. Вероятно, мадам покинула отель рано утром, отправившись за покупками.

Чипс бросил трубку и посмотрел на часы. Было около половины десятого. Глория никогда не вставала раньше полудня. Если ее комната пуста, значит, она не ночевала в отеле. Он смахнул газеты со стола, бросил их в мусорную корзину и сел задумавшись. Мало кто знал об этом, но он никогда ничего не предпринимал не подумав. Пока он размышлял, в гостиной его терпеливо ожидали два главных помощника, желающие поговорить с ним, прежде чем он уедет в Сити-Холл.

Чипс женился на Глории не в припадке безумной любви, а вполне сознавая, что делает. Он никогда не считался дураком и, конечно, не стремился прослыть таковым под старость. После смерти жены у него было много женщин. Он обладал неукротимой энергией и жаждой жизни. Женщины являлись для него такой же потребностью, как еда и питье. С годами он не потерял вкус ко всем удовольствиям жизни. Глория оказалась намного счастливее других молодых женщин, имеющих богатых пожилых мужей. По крайней мере он был все еще хоть куда в постели. Иногда Чипс сам этому удивлялся.

Он женился на Глории, потому что в шестьдесят пять в нем вновь проснулись честолюбивые стремления. После почти тридцатилетнего перерыва он снова стал мэром своего родного города. Жена была нужна ему в качестве украшения. Кроме того, необходимо было как-то погасить возможный скандал. Бостонцы могли неодобрительно отнестись к тому, что неженатый мэр спит с молодыми красотками, которые годятся ему во внучки. Однако Чипс не собирался отказываться от любимых развлечений. Если нельзя потворствовать своим желаниям тайно, он сделает это открыто. Он снова женится и будет наслаждаться радостями жизни с благословения церкви. Их сочетал браком сам кардинал. Во время службы Чипс с трудом сохранял спокойствие. Он знал, что кардинал весьма неохотно согласился совершить обряд, но поскольку у него не было серьезных оснований отказать, он молча уступил, чтобы дело не получило неблаговидную огласку.

Чипс впервые встретил Глорию в придорожной закусочной, где она служила официанткой. Поскольку даже для самых преданных его сторонников его женитьба на ней вряд ли была приемлемой, Чипс с присущей ему находчивостью создал для нее приличную легенду. В соответствии с ней она была сиротой, последним ребенком в семье, корни которой уходили к тем временам, когда Лос-Анджелес назывался Эль Пуэбло де Нуестра Синьора ле Рейна де лос Анджелес де Поркинкула. Ее воспитал дядя, который вел затворнический образ жизни. Отшельник почти ни с кем не поддерживал отношений, окутанный сплошной тайной. Эта невероятная история выдержала испытание временем. Если даже кто-то и сомневался, была ли Глория О'Шогнесси именно той, за кого выдавала себя, у него никогда не хватало смелости высказать свои подозрения.

Женитьба была для Чипса средством достижения цели в политической карьере. С Глорией в обнимку в глазах избирателей он казался лет на двадцать моложе. Единственное, чего он опасался, так это газетных сплетен по поводу любовных связей жены на стороне. Произойди такое, он сразу перестанет быть крутым бесшабашным парнем из Норс-Энда и превратится в обыкновенного старого доверчивого дурака.

Беспечные прогулки Глории по магазинам Нью-Йорка явно затянулись. Пора бы ей вернуться в Бостон и приступить к роли любящей жены. Ее нежелание жить там наводило на неприятные мысли. Если он хочет знать, кто увивается за ней в Нью-Йорке, надо попробовать выяснить это весьма деликатным способом. Он снова снял трубку телефона и набрал номер, который никогда нигде не записывал, даже в своей секретной записной книжке.

— Привет, Чипс! Рад слышать тебя! — раздался гулкий мужской голос. — Твое имя снова замелькало на страницах газет.

— Работаю на благо отечества, — сухо ответил Чипс. — Долг прежде всего. Отставка была бы весьма желанной, но общество снова требует моего участия в выборах.

— Безмозглые ослы! — выругался его собеседник. — Зачем я тебе понадобился?

— Мне нужна полная информация о поведении моей жены за последние две недели. Она провела их в Нью-Йорке, желая пополнить свой гардероб и порастрясти мой банковский счет.

— И ты желаешь знать, какие покупки она делала днем и ночью?

— Совершенно верно. И как расплачивалась — наличными или каким-то иным способом.

Послышалось сдержанное хихиканье.

— Говорил я тебе, что ты слишком много на себя берешь, старый козел. Двадцатитрехлетние не годятся для души. Они возбуждают слишком сильное сердцебиение.

— Слава Богу, они возбуждают кое-что еще.

Раздался громкий смех.

— Хорошо, я постараюсь узнать о ночных похождениях твоей женушки и сообщу тебе немедленно.

— Благодарю.

Чипс положил трубку. К концу недели он так прижмет Глорию, что та не сможет поехать никуда дальше Бруклина без вооруженной охраны. Он открыл дверь, пригласил своих помощников и внимательно выслушал их, пока камердинер накидывал ему на плечи тяжелую каракулевую шубу.

— Мы хотели поговорить о докерах, мэр. Их голоса имеют существенное значение, но мы не можем обсуждать этот вопрос в Сити-Холле в присутствии Шона Флинна, сующего нос в каждую замочную скважину.

— Считайте, что голоса докеров у нас в кармане, — самодовольно заявил Чипс, надевая серую велюровую шляпу, которая больше подходила главарю мафии, чем мэру.

— Они начинают кампанию против вас и собираются дать яростный бой, гораздо более жестокий, чем в прошлый раз.

— Я привык к жестоким битвам, — сказал Чипс, взяв в руки черную трость. — Они доставляют мне удовольствие.

Он быстро вышел, и помощники поспешили следом, все еще пытаясь заставить его выслушать их.

— Генри Мортимер, репортер «Глоб», говорит, что слово «взяточничество» уже было использовано. Если бы «Глоб» изменил…

— Они выдвигают кандидата, который намерен обойтись без опеки боссов и в корне изменить политику местных властей…

Чипс сел в сверкающий черный седан. Его помощники направились к «форду». Чипс больше всего любил этот момент в начале рабочего дня. Его шофер имел строгие инструкции не замедлять хода перед пешеходами, уличным транспортом и прочими незначительными препятствиями. По обеим сторонам капота развевались флажки, почти непрерывно звучал предупредительный сигнал, когда Чипс О'Шогнесси торжественно направлялся в центр своего королевства. Сопровождай его каждое утро отряд всадников в медных латах, он был бы еще счастливее. Пожалуй, он опоздал родиться, размышлял Чипс. Ему бы следовало быть римским императором или монгольским завоевателем. Он был убежден, что в его жилах течет кровь ирландских королей, и потому вел себя соответствующим образом. С присущей ему энергией и способностями он очень эффектно обставлял свое прибытие в Сити-Холл и принимался за муниципальные дела, как правило, не считаясь с чьим-либо мнением, кроме своего.

Он долго добивался власти, но еще не насладился ею в полной мере. Он начинал, будучи самым молодым мэром, и у него не было даже своего офиса. Будущее манило его неограниченными возможностями, и в те головокружительные дни не нашлось бы мужчины или женщины, которые не верили бы, что он снова победит на выборах. Не то чтобы все хотели этого. Многие были против того, чтобы городом командовал этот мягкий на вид, но безжалостный диктатор, который пришел к власти с помощью местных воротил. Все надеялись, что с диктаторством будет покончено, по крайней мере в следующие четыре года. Снятие Чипсом своей кандидатуры за несколько часов до проведения голосования повергло город в оцепенение. Старый Фергус Конвей даже скончался от удара, а его вдова публично возложила вину за это на Чипса О'Шогнесси. С его же стороны не последовало никаких вразумительных объяснений.

Он утверждал, что выбывает из предвыборной гонки, поскольку четыре года пребывания на посту городского головы показали — городу нужен более зрелый мэр. Даже школьникам было ясно, что это просто отговорка. Отсутствие опыта ни разу не проявлялось за время его пребывания на посту мэра. Кроме того, он нес что-то о скромности, смирении, прямодушии. Ни одним из этих качеств Чипс никогда не обладал.

Никто в городе не знал истинной причины его поступка, даже его семья. Единственным человеком, которому было известно, почему бостонский мэр добровольно сдал свои позиции, хотя в дальнейшем оставался крупным политическим деятелем города в течение тридцати лет, являлся Дьюарт Санфорд.

Чипс подписал документ о начале строительства скоростной автострады, когда внезапно на него нахлынули воспоминания. Ненависть, копившаяся годами, вновь охватила все его существо, и руки Чипса неистово затряслись.

Секретарша с беспокойством посмотрела на него:

— С вами все в порядке, сэр?

— Разумеется, — резко ответил Чипс, размашисто подписывая документ.

Что на него могло так повлиять? Может быть, физиономия, которую он жирно обвел в сегодняшней утренней газете? Или предстоящие выборы?

— Да пошли они ко всем чертям, — проворчал он и написал отказ на стопке просьб, лежащих перед ним, даже не удосужившись прочитать, чего хотели просители.

Тридцать лет ожидания, тридцать лет в политике — и ни разу за это время не попытать блаженства занять высший пост. Его авторитет городского политического деятеля не вызывал сомнений, но что есть власть без ее зримых атрибутов? Для человека его склада такая власть мало что значила. День смерти Дьюарта Санфорда стал для него счастливейшим в жизни. Теперь нельзя было терять ни одного часа. Он немедленно объявил о своем намерении баллотироваться на пост мэра, хотя оставалось еще восемь месяцев до выборов. Затем последовала его блестящая победа. Это был бальзам на его озлобленную душу. Сразу же после вступления в должность он отправился в одиночестве на бостонское кладбище и постоял у могилы своих родителей.

— Я выполнил свое обещание, — сказал он, затем, низко наклонившись, взял горсть земли и высыпал ее сквозь пальцы на ухоженную могилу, где лежали роскошные цветы. Это была ирландская земля, доставленная сюда из страны, которую Чипс никогда не видел, но которую его родители любили всем сердцем.

Он простоял там дотемна, а потом вернулся, чтобы отпраздновать свою победу.

Прошли четыре коротких года, и вот по городу поползли слухи, что он подает в отставку. Чипс мрачно улыбнулся, ознакомившись с деятельностью муниципального правительства. Бостон, а может быть, и вся Америка еще услышат о Чипсе О'Шогнесси. Если его не переизберут мэром, он осуществит то, что собирался сделать многие годы: выдвинет свою кандидатуру на пост губернатора штата. Чипс тихо засмеялся, и секретарша удивленно поджала губы. Может быть, правы те, кто считает, что мужчина в шестьдесят девять лет уже слишком стар, чтобы активно заниматься общественной деятельностью. Может быть, мэр уже выдохся.

Он диктовал с такой скоростью, что она печатала на машинке без передышки. Чипс О'Шогнесси обычно работал по восемнадцать часов в день и считал, что все его окружение должно делать то же самое.

— Вам звонит из Нью-Йорка миссис О'Шогнесси, — сказала секретарша, радуясь минутке отдыха.

Чипс совсем забыл о Глории. Он ждал ее звонка и, закурив сигару, дал знак секретарше, чтобы та прошла в приемную. Он пустил клубы ароматного голубого дыма.

— Глория, — сказал он добродушно, — как хорошо, что ты позвонила. — Чипс надеялся уловить в голосе Глории напряженные нотки.

— Извини, я опоздала. Я ходила по магазинам с Мими Фарквахерсон.

— А… — промолвил Чипс, будто это объяснение все прояснило. Глаза его вспыхнули. Он прекрасно знал, что Мими Фарквахерсон никогда нигде не появлялась днем до самого часа коктейлей. — Как там Нью-Йорк? По-прежнему бурлит?

— Уинтропы вернулись с Ривьеры. Они купили виллу на Кэп-Феррат. В среду Уитни дали прекрасный обед в честь перуанского посла.

— А как прошел костюмированный бал?

Глория напустила на себя искусственную веселость:

— Великолепно!

По договоренности для безопасности ее сопровождал старый Билли Уолтерс. Ночь она провела с Рамоном, и как выяснилось, в последний раз. От рыданий у нее разболелась голова.

— Ты нужна мне здесь, в Бостоне, на митинге сегодня вечером, — сказал Чипс.

— Да… Конечно.

— Успеешь к половине седьмого? — Чипс приподнял свои густые брови. Глория была необычно податлива.

— Да. — Голос ее срывался, но она старалась контролировать себя, и Чипс ничего не заметил. Он уже было усомнился в своих подозрениях по поводу ее неверности. Выйди Глория за границы обычного флирта, она вряд ли так охотно согласилась бы вернуться в Бостон.

— Я соскучился по тебе, — сказал он хрипло.

— Хорошо, — прошептала она.

Он попрощался и положил трубку. Ожидание предстоящего огромного митинга поднимало настроение и возбуждало его. Ему вовсе не хотелось возвращаться в пустой дом после эйфории от общения с рукоплещущей толпой, с воодушевлением поющей «Звездное знамя».

Возвращение Глории было желательно вдвойне. Со своей прической идеальной молоденькой американки и ярко накрашенными губами она произведет весьма положительное впечатление на трибуне, а позднее он насладится ею, дав волю избытку своих чувств.

Его старый противник в политических баталиях Шон Флинн теперь мог спокойно расслабиться после тяжелой предвыборной кампании, принять теплую ванну и выпить горячего какао. Не было сомнений, что он никогда не победит на выборах. Чипс считал, что ему недостает страстности.

Он закурил еще одну сигару и надавил большим пальцем на кнопку в столе. В кабинет вошли его сотрудники, и Чипс сказал с присущим ему темпераментом;

— Доброе утро, джентльмены. Полагаю, докеры нуждаются в поддержке, чтобы отдать нам свои голоса. Ваши соображения, пожалуйста.

* * *

Глория смешала в бокале мартини разных сортов и тупо уставилась на свое отражение в зеркале. Ее миловидность фарфоровой куклы постепенно блекла, исчезала… Она повела себя как дура. Рамон не из тех, кто будет терпеливо сносить скандалы. Интуиция подсказывала ей с самого начала, что его терпение небесконечно, и ей следовало вести себя соответственно, по крайней мере вчера. Она выпила мартини, даже не ощутив его вкуса. Подруги предупреждали, что она играет с огнем, но она не обращала на них внимания. Он просто околдовал ее. Притягивала ее и власть. Это была одна из причин, по которой ее потянуло к Чипсу, когда они впервые встретились. Он привык к власти и упивался ею. Теперь Глория понимала, что это значит. Власть Рамона была иного рода: он был полным властелином ее тела. Ей хотелось удержать его во что бы то ни стало, но она повела себя как визгливая и крикливая продавщица сигарет, и он обошелся с ней соответственно — он бросил ее.

Глория налила себе еще немного мартини. То, что она сделала потом, было еще хуже. Щеки ее покраснели. Она решила доказать самой себе, что любой другой мужчина может занять место Рамона, и через несколько минут, бесстыдно позвонив Бэби Санторини, пригласила его на вечер. Бэби был тем самым любовником, из-за которого Лоретта приняла чрезмерную дозу снотворного. Он был трижды женат, и любовниц у него было больше, чем дней в году. Если уж и суждено кому-то вытеснить Рамона из ее сознания, так это, несомненно, должен быть Бэби. Однако эта затея оказалась неудачным экспериментом.

Глория вернулась в свой номер-люкс, чувствуя себя дешевкой, грязной шлюхой. Когда через полчаса ей принесли огромный букет белых роз, она со злостью швырнула его в мусорную корзину.

На часах было уже без четверти десять, а она выпила Только два крепких мартини и еще не завтракала. Голова у нее раскалывалась. Она все думала, где же Рамон провел ночь и с кем. Три раза она просила телефонистку соединить ее с ним и все три раза безрезультатно. Она попыталась восстановить в памяти короткую отвратительную сцену, которая произошла накануне. Она сгоряча заявила, что между ними все кончено. Он отнесся к этому холодно и безразлично. Очевидно, ее поведение было тому причиной. В душе Глории вспыхнула искра надежды. Может быть, еще не поздно. Если она извинится, будет мила с ним и сдержанна… Она позвонила и заказала черный кофе и тосты. Затем села за туалетный столик и принялась дрожащими руками наносить на лицо крем и пудру.

Через полчаса она покинула «Ритц», плотно закутавшись в белую норковую шубу. Когда она прибыла к дому, где Рамон снимал квартиру, ей пришлось унизительно долго ждать, пока швейцар удостоверится, что мистер Санфорд желает ее видеть. Рамон согласился принять ее, и она почувствовала внезапную слабость.

Все складывалось не так уж плохо. Он открыл ей дверь голый, с полотенцем, завязанным на талии. Волосы и грудь еще блестели от воды после душа. Похоже, что камердинер отсутствовал.

Она робко улыбнулась:

— Извини, милый. Я вела себя как торговка рыбой. Ты простишь меня?

* * *

В нескольких ярдах позади лимузина О'Шогнесси Чарли Добиней, загасив сигарету, вылез из помятого «форда». Шофер Глории в Нью-Йорке не был из числа постоянной прислуги семьи О'Шогнесси. На короткое время Чарли усомнился, не относится ли он к тому типу преданных слуг, которые могут устоять перед долларовыми банкнотами. Затем тихонько постучал в окно и прислонился к капоту. Шофер опустил стекло.

— Какого черта тебе надо?

— Хочу познакомиться, — сказал Чарли дружелюбно и распечатал пачку сигарет.

— Тогда катись куда-нибудь подальше.

Чарли протянул ему сигареты. Из-под пачки соблазнительно выглядывали доллары.

Глаза шофера сузились.

— В какие игры ты играешь?

Чарли кивнул в сторону самого шикарного в Нью-Йорке многоквартирного дома.

— Миссис О'Шогнесси частенько здесь бывает?

Шофер хитро улыбнулся, но не шевельнул и пальцем, чтобы взять деньги. Такие парни выкачивают тысячи из ревнивых мужей, а этот предлагает ему мелочь, которой хватит всего лишь на бутылку виски.

По выражению его лица Чарли все понял и усмехнулся:

— Это только для начала. Если ты расскажешь мне все, что я хочу знать, получишь несколько сотен…

— Земляных орехов, — насмешливо сказал шофер.

Чарли пожал плечами и убрал сигареты в карман.

— Может быть, и так. Джентльмен, которому нужна информация, не думает, что дело стоит большего.

Он поднял воротник пальто до самых ушей, защищаясь от резких порывов ветра.

— Приятно было побеседовать, — сказал он и поспешил к своему «форду».

Шофер наблюдал за ним в зеркальце заднего вида. Чарли хлопнул дверцей, завел двигатель, круто развернулся и, включив третью скорость, тронулся в противоположном направлении.

Шофер беспокойно посмотрел на входную стеклянную дверь. Миссис О'Шогнесси не появлялась. Он решительно повернул ключ зажигания и развернул автомобиль вслед за Чарли.

Чарли увидел его и усмехнулся. Он с удовольствием заставил бы этого жадного сукина сына погоняться за деньгами, но было слишком холодно, и к тому же чем скорее он получит нужную информацию, тем лучше.

Он прижался к тротуару и остановился. Черта с два, если он снова позволит заморозить себя до смерти. Шофер в своей машине меньше зависел от стихии, чем он, и потому без всякого приглашения Чарли открыл дверцу для пассажиров и уселся позади него.

— Это будет стоить по меньшей мере тысячу долларов.

— Тогда поговори с тем, кто заплатит такую цену, — небрежно ответил Чарли.

— Ее муж — мэр, не так ли? Сведения стоят этих денег.

— Он уходит в отставку, — соврал Чарли.

— Его жена ведет распутную жизнь. Ты нигде больше не получишь нужной информации. Как насчет восьмисот долларов?

— Пятьсот. Все это затеяно только ради любопытства, а не с целью развода. Мне строго приказано не тратить ни цента свыше пятисот долларов.

— Жмот ирландский, — проворчал шофер и протянул руку.

Чарли посмотрел на него с сожалением:

— После того как получу сведения, сынок. Я не собираюсь платить пятьсот долларов за открытие, что миссис О'Шогнесси дважды в неделю ходит к парикмахеру.

— Он вовсе не парикмахер.

— А кто же?

— Разве ты не знаешь?

Чарли тихо выругался.

— Если бы я знал, сынок, то не сидел бы здесь с тобой и не предлагал бы пятьсот долларов за такое удовольствие.

— Рамон Санфорд, — сказал шофер. — Он сущий кот. Она у него не единственная.

— Другие меня не интересуют. — Чарли постарался сохранить твердость голоса. Господи, из всех мужчин в Нью-Йорке эта глупая сучка выбрала Санфорда! Совсем недавно Чипс поручал Чарли заняться Санфордом. Дело было не из приятных, и Чарли до сих пор не мог забыть его.

— Назови мне даты и время свиданий, — потребовал он машинально. Может быть, Санфорд связался с Глорией О'Шогнесси с определенной целью? Неужели он пронюхал что-нибудь? Лоб Чарли стал влажным от пота.

— Он был у миссис О'Шогнесси вчера днем в отеле. Она никуда не выходила пятнадцатого и шестнадцатого числа. Семнадцатого швейцар сказал, что это ни на что не похоже. Он держит рот на замке и не называет имен, но несколько банкнот сделают его поразговорчивей.

— Меня не интересует список длиной в милю, — резко оборвал его Чарли. — А есть еще кто-нибудь, кто может подтвердить то, что ты сообщил?

— Я же говорю — швейцар. Кроме того, у Санфорда есть камердинер, но тебе вряд ли удастся вытянуть из него что-нибудь.

Чарли был того же мнения. Санфорда обслуживали слуги старой закалки. Он протянул шоферу деньги, и тот, улыбнувшись, спрятал их в нагрудный карман.

— А кто-нибудь, кроме Санфорда, бывал у нее? — запоздало спросил Чарли. Это имя совсем выбило его из колеи.

— Нет, по ночам гулянок у нее не было, хотя миссис О'Шогнесси любит наслаждаться жизнью. И кто может упрекнуть молодую женщину, у которой мужу семьдесят?

— Шестьдесят девять, — поправил Чарли и закурил сигарету. Незачем было сообщать Чипсу обо всех, с кем путалась его хорошенькая молодая женушка. Вполне достаточно одного Санфорда. Чарли был так обескуражен этой новостью, словно дело касалось его самого.

Он едва заметил, как шофер, самодовольно улыбаясь, отъехал. Рамон Санфорд и Глория О'Шогнесси. Было ли это простым совпадением или зловещим предзнаменованием? Что бы это ни было, он должен узнать поподробнее об этой связи, прежде чем вернется в Бостон.

* * *

Чипс покинул Сити-Холл в середине дня и со своей кавалькадой направился в доки. С рыбаками всегда приходилось считаться, и Чипс усердно добивался их расположения. Едва часа он уже мчался в самую большую больницу города, а в четыре — выступал на митинге под открытым небом в Норс-Энде. Он вернулся домой в Сити-Холл в половине седьмого после вечернего собрания в прекрасном настроении и был чрезвычайно доволен тем, что его ждала жена.

— Полагаю, после того как Уинтропы купили виллу на Кэпферрате, тебе будет недостаточно Ньюпорта и Палм-Бича, — сказал он, энергично намыливаясь в ванне и не выпуская сигары изо рта.

Глория помедлила с ответом, занимаясь весьма важным делом — выщипыванием бровей, от которых уже почти ничего не осталось.

— Мне нравится Ривьера, — сказала она, вспомнив, что Рамон проводил большую часть времени в Европе. Из Ривьеры можно было легко добраться до Парижа и Лондона, а также до Португалии и Мадейры. Она положила пинцет и прошла через смежную гардеробную в ванную комнату Чипса.

— Я не расслышал, что ты сказала, — буркнул Чипс, плескаясь в воде, словно буйвол.

— Я сказала, что мне нравится Ривьера, и иметь там дом было бы просто замечательно.

— А как же я буду присматривать за тобой по ту сторону Атлантического океана? — спросил Чипс с добродушным юмором. — Это и так тяжело делать, даже когда ты уезжаешь в Нью-Йорк.

Глория сильно побледнела. Чипс был слишком занят собой, предвкушая чудесный вечер, чтобы заметить это. Она наклонилась и поцеловала его в лоб.

— Это глупо, — пробормотала она и была рада, что он не мог видеть выражения ее лица.

Чипс бросил сигару в огромную пепельницу на краю ванны и стиснул ее грудь. Шон Флинн теперь может спокойно пить свое горячее какао. Чипс женился на Глории не просто так. С ее помощью он добился успеха, какого даже не предполагал.

— Сними свои тряпки и давай тряхнем перышками, — сказал он, выходя из ванны и протягивая руку за большим полотенцем. Глория непроизвольно захихикала.

Противники Чипса и всевозможные критики всегда делали упор на то, что он относился ко второму поколению ирландцев и не получил должного воспитания. Чипс ничуть не обижался. Он очень старался поддержать свой имидж ирландца и человека, близкого к простым людям. С раннего возраста он знал, что добиться политической власти ирландский католик может только с помощью голосов католиков же. И вместо того чтобы скрывать свое происхождение, он извлек из него выгоду.

Чипс был единственным человеком, с которым она могла по-настоящему расслабиться. Он знал всю ее подноготную и плевал на это. Ей хотелось бы чувствовать себя так с Рамоном.

— Ты виделась с Нэнси в Нью-Йорке?

— Нет, я не знала, что она там.

— Разве что-нибудь изменилось бы, если бы ты знала? — Он быстро расстегнул «молнию» на ее платье и залюбовался ее гибким станом. Его первая жена обычно была стянута корсетом. Вид же полуобнаженного тела Глории всегда возбуждал его.

— Конечно. — Глория попыталась изобразить негодование, по у нее ничего не вышло.

Чипс рассмеялся:

— Никак не пойму, почему, черт возьми, вы так невзлюбили друг друга. Ну пошли. Я слышу, уже полгорода ждет нас внизу.

— Лучше бы их не было, — сказала Глория шаловливо, — или по крайней мере Фейньюил-холл был бы наполовину пустым!

Чипс громко расхохотался и, слегка хлопнув жену ниже талии, спустился вниз навстречу своим избирателям.

Фейньюил-холл был заполнен до отказа. Раздался гром аплодисментов, когда Чипс и Глория поднялись на платформу. Глория щедро расточала воздушные поцелуи. Чипс был полон энергии. Глория лучше, чем кто бы то ни было, привлекала голоса избирателей. Не имея никакой политической подготовки, она стала законченным демократом. Иногда Чипсу казалось, что его жена с пышной прической в большей степени политик, чем дочь.

Нэнси была связана с политикой с самого раннего детства. Он таскал ее на плечах на трибуны для предвыборных политических выступлений еще с тех пор, когда она не умела ходить. Маленькой девочкой она получала призы и букеты цветов. Без нее не обходилось почти ни одного политического мероприятия. Он обсуждал с ней различные идеи, которые она едва ли понимала. Он наблюдал, как она свободно встречалась и беседовала с популярными общественными деятелями, которые с удовольствием говорили с ней. С Нэнси не надо было нянчиться, как с малым ребенком. В восемь лет она принимала участие в официальных обедах, где присутствовали персоны с мировой известностью. Он готовил ее к осуществлению мечты, которую не осмеливался выразить словами даже про себя. Он был молодым человеком и мэром одного из крупнейших городов Америки. Но ему хотелось большего, гораздо большего. Он рассчитывал, что Нэнси будет на его стороне. Ему не верилось, что Дьюарт Санфорд погубил все его планы.

Десятью годами позже вновь вспыхнула искорка надежды, когда Нэнси вышла замуж за Джека Камерона. Если ему не суждено было войти в Белый дом, то оставалась возможность, что этого добьется его дочь.

Вместе с надеждой росла горькая неудовлетворенность от того, что его личным честолюбивым планам не суждено сбыться. Он скрывал свои тайные желания, пока не встретил Чарли До-бинея и не взял судьбу в свои руки. Он ни в чем не раскаивался. Никогда не предпринимал того, чего нельзя было оправдать в собственных глазах. Но прошлое внезапно снова возникло перед ним в тот момент, когда он открыл газеты и увидел знакомые темные глаза и сатанинские брови сына Санфорда.

Сейчас, когда он подошел к микрофону и начал обращать толпу в истинную веру, все его тревожные мысли отошли на задний план.

Глория сидела в лучах прожектора, слегка выставив ножку на зависть тем, кто сидел в первых рядах. Она не слышала, что говорил муж, но когда надо было смеяться, ее застывшие в улыбке губы раскрывались в нужный момент. Хлопали вспышки фотоаппаратов, и она знала, что в утренних газетах появятся репортажи, сопровождаемые фотографиями, где очаровательная молодая миссис О'Шогнесси будет красоваться рядом со своим мужем-ветераном.

Она должна в конце концов рассказать ему о Рамоне, но никак не могла набраться храбрости. Послышались аплодисменты и крики: «Голосуем за прекрасного парня!» Затем оркестр грянул «Зеленеют поля», и Чипс подхватил песню с сияющей улыбкой.

Всю дорогу домой Глория пыталась подобрать нужные слова, но безуспешно. Войдя в дом, Чипс сразу прихватил большой кусок пирога с сыром и, весело напевая, принес в спальню бутылку ирландского виски.

Глория сняла клипсы с бриллиантами и два широких серебряных браслета, скрывавших синяки на запястьях. Затем быстро разделась и накинула пеньюар с широкими рукавами, пока Чипс шел к ней из своей спальни.

— Вечер прошел просто великолепно, — сказала она, избегая его взгляда. — Никто ни разу не освистал нас.

— Кажется, нет. — Чипс налил виски в два маленьких стаканчика. — Сегодняшний вечер если не привлек, то убедительно закрепил за мной голоса избирателей. Но с людьми из квартала Бэк-Бей будет посложнее.

— У тебя нет реальной оппозиции, не так ли? — Она скользнула в кровать, пряча руки под душистыми простынями.

Чипс задумчиво глотнул виски.

— Разве что старый Монихэн. Любой человек, побывавший в должности мэра, всегда опасен.

— Но у него нет реальных шансов, — сказала Глория.

Чипс был похож на стареющего льва. Грива его серо-стальных волос ниспадала назад ото лба густой плотной волной.

— Люди, как правило, помнят то, чего он не сделал, так же хорошо, как и то, что он сделал.

Чипс усмехнулся и пустил вскользь свой пустой стакан по полированной поверхности туалетного столика Глории.

— Это относится ко всем мэрам, включая меня.

— Ты выполнил свои предвыборные обещания. Кто тебя еще может беспокоить?

— Ну уж, конечно, не республиканцы.

Глория рассмеялась. Она чувствовала себя лучше. Чипс всегда действовал на нее благотворно.

— Мои старые враги объединились и поддерживают нового кандидата. У него личико нежное, как детская попка. Он никуда не годится.

Чипс сидел на краю кровати. Затем привалился к ней с похотливым блеском в глазах.

— Поговорим о попочках, — сказал он.

Глория с облегчением вздохнула, когда он выключил свет, прежде чем запустить свои нетерпеливые руки к ней под простыни.

* * *

На следующее утро в шесть часов Чипс завтракал яичницей с ветчиной и готовился к предстоящему дню. Надо было заняться муниципальными делами, затем его ждали два ленча, выступление по радио и три банкета вечером, где он был заявлен в качестве главного оратора. Ему показалось, что Глория выглядит какой-то вялой, и в голове закрутились мысли, уж не беременна ли она.

Его главные советники еще спали, когда он заставил их поторопиться с прибытием в Сити-Холл — величественное творение из кирпича и известки.

— Мистер Добиней на второй линии, — кратко доложила секретарша часов в девять.

На какое-то мгновение Чипс подумал, какого дьявола надо от него Чарли, но тут же вспомнил.

— Привет, Чарли. Опять хочешь подработать?

— Нет. — Голос Чарли был лишен юмора.

Чипс усмехнулся. Чарли никогда не любил шпионить, даже когда ему за это платили.

— Оставим это, — сказал Чипс. — Я вышлю чек по почте. Ты видел утренние отчеты о митинге в Фейньюил-холле? Ножки Глории принесли мне больше популярности в прессе, чем Дугласу Фэрбенксу. — Он хихикнул.

— Нас не могут подслушать? — спросил Чарли.

Чипс перестал улыбаться.

— А в чем дело?

— То, что я хочу сказать тебе, — не для чужих ушей.

Чипс несколько сник.

— Выкладывай, Чарли. Я не люблю секретов.

— Ответ на твой вопрос — да, а имя — Санфорд. Рамон Санфорд.

Наступила тишина.

— Ты понял, что я сказал? — спросил Чарли. — Повторяю…

— Я понял тебя!

Чарли отпрянул от трубки на другом конце линии.

— Ты все еще в Нью-Йорке?

—Да, я…

— Так пока оставайся там. Никаких телефонных звонков. И еще, Чарли…

— Да, я слушаю.

— Как можно тщательней проверь все собранные тобой факты.

— Хорошо, Чипс. Меня пот прошиб…

Чипсу было наплевать на состояние Чарли. Он бросил трубку и уставился в пространство. Все его тело оцепенело. Санфорд! От этого имени волосы на его затылке вздыбились, как у злой собаки. Санфорд! Из всех мужчин в мире Глория выбрала Санфорда, как когда-то сделала Зия.

Его большие руки сжимались и разжимались на кожаной поверхности письменного стола. Но она ли выбирала? Как и у Чарли, у него возникли те же самые подозрения. Может быть, это Санфорд выбрал ее? А если так, то зачем? Ответов было много, и весьма неприятных. Он снова медленно поднял трубку.

— Соедините меня с женой, — сказал он вялым, бесстрастным голосом, так что секретарша едва узнала его.

За сорок лет он никогда не позволил ни одной женщине сблизиться с ним настолько, чтобы причинить боль. Ни первой жене, ни своим многочисленным подружкам до и после ее смерти. Он считал Глорию хорошенькой игрушкой, которую можно всем показывать и получать удовольствие. Неким дополнением к его престижу. Он с горечью понял, что она стала для него чем-то большим. Ожидая разговора с ней, он внезапно почувствовал себя старым и жестоко обманутым.

 

Глава 5

— Когда мистер Камерон прибудет на Кейп? — спросил Генри Хардинг из адвокатской конторы «Хардинг, Хардинг и Саммерс» к концу приятного, но слишком долгого дня на вилле.

— Думаю, не скоро.

Слабая тень неудовольствия скользнула по лицу пожилого мистера Хардинга.

— Но мне показалось, что вы намерены сегодня же завершить все формальности.

— Да, сегодня.

Между ними на столе лежал текст завещания.

— Тогда, я полагаю, документы должны быть переданы лично ему и…

— Зачем, черт побери? — Нэнси не смогла скрыть раздражения. — Это мое завещание. Почему Джек обязательно должен знакомиться с ним?

— Ну конечно же, не должен! — воскликнул Генри. — Просто он всегда проявлял большой интерес к вашим делам…

— Завещание — мое личное дело.

— Но при этом ваш муж может оказаться лицом, чьи интересы так или иначе ущемляются. Почему бы не обратиться к нему и не выслушать его замечания? — В голосе Генри Хардинга прозвучала нотка сожаления. По его глубокому убеждению, жены должны обязательно завещать свое имущество мужьям. Дети зачастую слишком безрассудно распоряжались деньгами, если они не вложены в падежные предприятия.

— Я хочу подписать завещание сейчас же, мистер Хардинг, — твердо заявила Нэнси. — Моя экономка и горничная могут быть свидетелями.

Мистер Хардинг снял свое пенсне и начал яростно протирать его. Он считал, что леди из высшего общества не подобает столь поспешно решать такие дела.

Нэнси вызвала миссис Эмброузил.

— Пожалуйста, позовите Марию, — сказала она, когда та вошла в комнату.

— Хорошо, мадам.

Острый взгляд миссис Эмброузил заметил на столе документы, перевязанные зеленой ленточкой, и ее охватило нехорошее предчувствие. Два дня в доме находились финансовые консультанты миссис Камерон, а когда они уехали, прибыл мистер Хардинг. Лежащие на виду документы позволили ей сделать вполне определенный вывод.

— Я хочу, чтобы вы расписались в качестве свидетелей на моем завещании, — сказала Нэнси женщинам.

Они расписались под ее подписью, и мистер Хардинг неодобрительно покачал головой. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее, если женщина составляет завещание на два миллиона долларов, не посоветовавшись с мужем, Конечно, к завещанию всегда можно сделать нужное дополнение, но он тут же отбросил этот вариант. Возможно, придется составить совершенно новый документ. Времени для этого вполне достаточно. В его практике женщины меняли свои завещания почти каждый год, что составляло основную часть его дохода. Миссис Камерон занялась этим в необычно раннем возрасте, и такое увлечение сулило компании «Хардинг, Хардинг и Саммерс» существенные гонорары. Подобная перспектива очень порадовала его, и на прощание он улыбнулся Нэнси с искренней теплотой.

Нэнси с чувством облегчения откинулась на спинку кресла. Два дня ей пришлось заниматься довольно неприятным делом и обращаться за советами к различным людям. Теперь все закончилось, и ее завещание, составленное так, как хотела она и никто другой, надежно хранилось в сейфах Хардинга. Наследство Патрика О'Шогнесси не будет объединено с миллионами Камерона.

Наступили сумерки, и сотни морских птиц, круживших берегом, уселись на фронтон дома, готовясь к ночлегу. В доме никого не было, кроме немногочисленной прислуги, находившейся здесь круглый год, да Марии с Моррисом. В камине потрескивали поленья, и приятный сосновый аромат наполнял комнату. Нэнси встала и, не вызывая Марии, надела английское пальто из верблюжьей шерсти поверх теплого свитера и брюк, к которым мистер Хардинг относился весьма неодобрительно, хотя и не выражал этого вслух. Туфли были на шпильках, но она не надела другие, отправляясь на прогулку вдоль берега. Нэнси туго затянула пояс на талии, подняла воротник и, глубоко засунувруки в карманы, тихо выскользнула из дома.

Она прошла быстрым шагом по влажной траве аккуратно подстриженных газонов и спустилась вниз по заросшим сорняками дюнам к безлюдному простору побережья.

Ей было всего семь лет, когда умер ее дед, но она хорошо помнила его. Бабушка умерла на год раньше, но для Нэнси она была более призрачной фигурой. Нэнси помнила только, что даже в старости волосы у Моры были темные, а голос — мягкий, с очаровательной ирландской певучестью. Чипс очень переживал, когда она умерла. Единственный раз в жизни Нэнси видела, как отец плакал. Деда она помнила лучше. Патрик частенько усаживал ее на колени и потчевал рассказами об Ирландии. Нэнси восхищенно слушала его, по не ощущала этой страны так живо, как ее отец. Сказалось влияние матери, принадлежавшей к истинно английскому обществу, которое дед ненавидел всей душой. Нэнси не могла припомнить случая, чтобы мать и дед вместе находились в одной комнате. Когда Патрик умер, мать даже не появилась на похоронах. Будучи ребенком, Нэнси считала такое поведение странным, теперь же она многое поняла.

Патрик и Мора были парой из сотен тысяч таких же людей, которые бежали от голода, разразившегося в Ирландии в середине девятнадцатого века. Из рассказов Патрика Нэнси узнала, как равнодушно отнеслись англичане к бедствию, постигшему их соседей. Его глубокий звучный голос был полон горечи, когда он говорил о том, как британские аристократы бросили свои ирландские поместья и, с комфортом посиживая в клубах святого Иакова, дожидались, когда ирландские арендаторы один за другим перемрут.

Предки Нэнси с материнской стороны принадлежали как раз к этим самым аристократам. Неудивительно, что Патрик не желал даже слышать имени невестки в своем присутствии.

* * *

Над головой кружили чайки, а с моря дул сильный ветер, обжигая щеки и развевая волосы. Некоторые из рассказов деда в детстве вызывали у Нэнси ночные кошмары. Он поведал ей о кораблях-гробах, перевозивших голодающих в Америку, о том, как он угрожал слугам своего хозяина-англичанина, чтобы выбить из них причитающиеся ему деньги, купить билеты и отправиться в трехнедельное плавание в страну, о которой знал лишь понаслышке. Затем резкие черты его лица смягчались, он трепал ее локоны и говорил, посмеиваясь, что Бог помогает тем, кто сам себе помогает.

Нэнси часто думала: хорошо бы Бог помог им немного пораньше, и тогда они никогда бы не покинули Ирландию с ее зелеными полями, голубыми горами и озерами, где прятались эльфы и феи. Однако она смутно чувствовала, что дед вряд ли одобрит подобные мысли, если она выскажет их вслух. Бабушка — другое дело. Казалось, она сама думала так же.

На борту корабля случилось то, что резко изменило дальнейшую судьбу Патрика. Отец Рамона упал за борт, а Патрик спас его. Нэнси откинула голову назад и глубоко вдохнула соленый свежий воздух. Если бы он не сделал этого, Рамон никогда бы не родился, и она не бродила бы сейчас по темному побережью, отсчитывая часы до встречи с ним.

Ее дед очень дорожил дружбой с Лео Санфордом. Сейчас Нэнси уже не помнила, как он отнесся к тому, что его сын и сын Лео стали непримиримыми врагами, но могла представить себе боль, с которой он это воспринял. Он был бы очень рад, если бы его внучка и внук Лео стали друзьями и их отношения были бы похожи на те, что искренне связывали его с Морой.

Нэнси подняла горсть гальки и стала бросать камешки в набегавшие свинцовые волны.

Она оставляла мужа, чтобы быть с Рамоном, и было бы вполне естественно предположить, что Патрик воспринял бы это как нарушение законов католической веры. Странно, но ей почему-то казалось, что он отнесся бы к ней с сочувствием. Ему всегда были чужды условности. Отец унаследовал эту черту характера в еще большей степени. Однако в ней преобладало чувство долга. Сейчас же она удивлялась самой себе. Она не собиралась заводить тайный роман, быть хладнокровной, осторожной и осмотрительной. Она готова лишиться всего, что составляло ее жизнь — семьи, друзей, репутации, — ради человека, с которым не провела вместе даже суток. Теперь ей казалось, что предыдущих тридцати пяти лет просто не было. Реальностью был только Рамон.

Стало совсем темно, и огни Хайянниса мерцали вдалеке, словно гирлянды китайских фонариков.

Нэнси повернула к дому. Завтра она напишет письмо Ве-рити. Сделать это будет не просто, но она не могла больше это откладывать. У Верити своя жизнь, и она не изменится, если дочь узнает о тревогах и душевных муках матери. Несомненно, сообщение о том, что ее мать намерена перевернуть свою жизнь, вызовет у нее шок, но это, пожалуй, единственное, что ей придется пережить. Она также напишет второе письмо дочери с просьбой вскрыть его только после ее смерти.

Нэнси брела по мрачным дюнам подобно дикому животному, которое инстинктивно находит дорогу в темноте. Ее дом приветливо белел на фоне деревьев. Нэнси задержалась на минуту, любуясь виллой, прежде чем войти внутрь. Она знала, что, покинув его в конце недели, больше никогда сюда не вернется. Карниз под крышей гроздьями облепили чайки. Жалюзи в комнате Верити были плотно закрыты, и сквозь них не пробивалось ни полоски света, которая означала бы, что девочка читает в постели. Нэнси еще глубже засунула руки в карманы. У человека дом там, где его душа, а ее душа уже простилась с виллой. Она была с Рамоном, куда бы он ни поехал.

На следующее утро позвонил доктор Лорример. В это время Нэнси уже устроилась в кресле у окна с чистым листом бумаги на коленях. Она почувствовала даже некоторое облегчение от того, что ее внимание что-то отвлекло.

— Как насчет того, чтобы провести дней пять в клинике? Не больше.

— Но зачем? — спросила Нэнси. Этот вопрос она не раз задавала себе. — Вы же говорили, что ничего нельзя изменить. Зачем же мне ложиться в клинику?

— Мы должны понаблюдать за вами, — сказал доктор Лорример с успокаивающей, как он думал, веселостью. — Понаблюдать за болезнью и взять кровь на анализ.

— Разве он покажет что-нибудь другое?

— Другое? В каком смысле?

— Например, что я абсолютно здорова, — сказала Нэнси отрывисто.

— Нет, нет. Диагноз окончательный.

— Извините, доктор Лорример, — раздраженно прервала его Нэнси, — но я не вижу смысла лежать пять дней в клинике ради бесполезных анализов крови, — Но за болезнью надо…

—…наблюдать, — закончила за него Нэнси. — Не вижу в этом смысла, доктор Лорример. Я хочу хотя бы ненадолго забыть о своей болезни, а ваши анализы не дадут мне отвлечься. Через несколько дней я уезжаю из страны и потому следовать вашим советам будет весьма затруднительно.

— Вы отправляетесь в круиз? — радостно спросил Лорример и подумал, почему он сам не догадался посоветовать Нэнси предпринять морское путешествие. Многие из его клиентов искали утешения в кругосветном плавании, хотя, к сожалению, лишь немногим удавалось его завершить. — Пожалуй, это мудрое решение, миссис Камерон. Однако уверен, что мистер Камерон из предосторожности захочет взять с собой врача и медсестру.

Нэнси с трудом сдержала желание рассказать доброму доктору, что ее муж до сих пор еще не позвонил из Чикаго и пребывал в счастливом неведении относительно ее состояния. Вместо этого она сказала:

— Полагаю, муж сделает все необходимое.

— Конечно. Ведь он же благородный человек… — начал было доктор.

— Очень благородный, — сказала Нэнси и резко повесила трубку.

Доктор Лорример, поколебавшись некоторое время, не позвонить ли еще раз, решил не делать этого. Порой обреченные пациенты вели себя крайне несдержанно. Миссис Камерон прекрасно владела собой и приняла правильное решение. Он мог поздравить себя с тем, что благополучно уладил это дело.

— Следующий, пожалуйста, — обратился он к медсестре и подумал, что, если ему удастся в очередной отпуск поймать на крючок еще одного марлина, он сделает чучело и выставит его на удивление пациентам.

Нэнси вернулась в кресло у окна и решительно написала:

«Дорогая Верити».

Затем, прежде чем продолжить, помусолила кончик ручки и засмотрелась на летящих к морю чаек.

«Знаю, милая, что это письмо может повергнуть тебя в изумление, но я долго усиленно думала, перед тем как принять решение».

Она снова сделала паузу, наблюдая в окно, как какой-то мужчина бросал мячик своему тявкающему терьеру. Да, она долго и напряженно готовилась к этому письму. Целых три дня. И твердо решила написать дочери. Она знала, что делает и зачем. Но как добиться того, чтобы Верити поняла ее без упоминания о медицинском заключении, лежащем в офисе Генри Лорримера?

Это была трудная задача. В конце концов она написала просто:

«Я полюбила Рамона Санфорда. Мы уезжаем вместе через несколько дней. Куда, пока не знаю. Напишу еще раз, как только будет известен наш адрес. Конечно, если ты хочешь этого. Надеюсь, что это так, Верити. Когда-нибудь ты поймешь меня. А пока хочу сказать лишь, что очень люблю тебя». Она подписалась просто: «Мамочка». Затем принялась за другое письмо, которое должно быть прочитано только после ее смерти.

Она ни в чем не оправдывала себя. Не ссылалась на длинный список любовниц Джека. Джек всегда был слишком поглощен своими финансовыми делами и политикой, забывая о том, что он отец. Однако, может быть, после ее смерти он станет ближе к дочери. Нэнси очень надеялась на это и не стала писать ничего, что могло бы воспрепятствовать таким отношениям.

Когда письмо было запечатано, она позвонила отцу в Бостон:

— Я буду в Бостоне завтра. Мне надо поговорить с тобой.

— Только не завтра, — поспешно возразил Чипс. В ближайшие сутки О'Шогнесси предстояло выяснить отношения с женой, и он не хотел, чтобы дочь стала свидетельницей скандала. — Я занят по горло, радость моя, — пытался объяснить он. — Не могла бы ты приехать к концу недели?

В голосе отца чувствовалась усталость, и Нэнси прекрасно понимала причину. Месяцы и особенно последние недели перед выборами вконец измотали его.

— Тогда в пятницу. Так будет даже лучше. — Она сможет до этого повидаться с Джеком. Чипс не воспримет серьезно ее решения, если узнает, что она не поговорила с мужем. Если же Джеку все будет известно, отец поверит ей.

Рассказать обо всем отцу будет нелегко. Она всегда была для него маленькой голубоглазой девочкой, которую он оберегал как зеницу ока. И Нэнси никогда не разочаровывала его. Если мать испытывала неприязнь к предвыборным делам отца, то Нэнси, напротив, всегда помогала ему. Она была его дочкой — сообразительной и хорошенькой. Он никогда не испытывал ни малейшего разочарования, что у него родилась девочка, а не мальчик. Ему было достаточно Нэнси, и она знала это. Сейчас он был на пороге переизбрания мэром города, которому служил всю жизнь. Враждебная ему пресса наверняка постарается выбить из-под него опору, которой он так гордился. Нэнси казалось, что она нашла способ избежать публичного скандала. Ее связь с Рамоном продлится всего несколько месяцев. А может быть, даже меньше. Все это время они постараются вести уединенный образ жизни. Рамон сам предложил уехать в Акапулько или на Тобаго.

— Прекрасно, дорогая. У меня как раз будет встреча с пожарниками, я приготовил речь, которая до основания потрясет старого Флинна.

Нэнси рассмеялась.

— Хорошо, я буду там, — сказала она и повесила трубку.

С Джеком невозможно было связаться. Его вашингтонский секретарь дал ей номер чикагского зала заседаний, а там ей сообщили номер телефона в отеле. Минут двадцать она пыталась определить местонахождение мужа и поняла, как далеки они друг от друга.

Конференция была в самом разгаре, и сенатора нельзя было беспокоить. Нэнси оставила ему послание с просьбой позвонить ей на Кейп-Код. В половине четвертого она позвонила ему еще раз, и ей сообщили, что сенатор получил ее послание.

В половине седьмого Нэнси снова попыталась связаться с ним. Конференция уже закончилась.

— Может быть, — предположил доброжелательный голос, — сенатор уже в отеле?

Нэнси с трудом сдерживалась, но терпеливо ждала, когда ее снова соединят с Чикаго. Сенатор был на обеде. Нэнси попросила к телефону его помощницу. Оказалось, что мисс Гизон сопровождала сенатора. Нэнси положила трубку и налила себе бренди. Она вовсе не злилась. Поведение Джека больше не могло причинить ей неприятности. Он и раньше ничего не замечал, даже если что-либо случалось с Верити. Нэнси никогда в жизни не пыталась связаться с ним во время важных заседаний. Поэтому в последние дни ее настойчивые попытки поговорить с ним должны были бы навести его на мысль, что речь идет о чем-то очень серьезном. Она отказалась от обычной прогулки и сидела перед камином в ожидании, когда Джек наконец вернется к себе в номер после вечерних встреч и вспомнит о доме. Небольшой томик стихов на ее коленях был открыт на стихотворении Эмерсона «Пожертвуй всем ради любви». Именно это она и собиралась сделать.

Зазвонил телефон, и Нэнси отложила книгу.

— Так что же сообщил тебе доктор Лорример? — спросил Джек сквозь помехи на линии.

— Он сказал, что у меня анемия! — прокричала Нэнси, так как связь была отвратительной.

— И что же? Разве недостаточно таблеток доктора Пинкертона?

Джек никогда не был так весел. Она подумала, уж не пьян ли он.

— Я буду дома к концу месяца. Если ты так обеспокоена, мы проконсультируемся с кем-нибудь еще.

Нэнси не стала напоминать, что доктор Лорример — специалист с мировым именем в области болезней крови и заключение любого другого врача только подтвердит известный ей диагноз или явится недооценкой ее состояния. Она не хотела обсуждать с Джеком свою болезнь.

— Я хотела поговорить с тобой не о диагнозе доктора Лор-римера, — сказала она.

— Хорошо, Нэнси. Рад, что все не так страшно. Скоро увидимся.

— Меня здесь не будет, Джек.

— Что ты имеешь в виду? Ты уезжаешь в Бостон?

— Нет, Я пока не знаю, куда уеду.

— Тебе лучше сообщить мне на случай, если возникнет необходимость связаться с тобой. — Джек не сказал, какой случай он имел в виду.

— Пожалуйста, приезжай домой, чтобы мы могли спокойно поговорить. У нас не было такой возможности уже несколько лет. Я не хочу продолжать этот разговор по телефону.

— Нет, Нэнси, говори, и побыстрее. Мне надо еще продиктовать доклады к завтрашнему дню.

Ей хотелось сесть с ним и попытаться прийти к подлинному взаимопониманию. Хотелось, чтобы он понял, почему она так поступает. Не ее вина, что разговор наедине стал невозможен.

— Я ухожу от тебя, — сказала она чуть слышно.

— Лучше, если бы ты отправилась на отдых в марте. Ты будешь нужна мне в поездке по Техасу. После этого предстоит еще одна обычная встреча, но я думаю, там Сайри поможет мне.

— Да, — живо откликнулась Нэнси, — она очень хорошая помощница, не так ли?

На другом конце линии возникла пугающая;тишина.

— Кажется, я что-то не так понял, Нэнси.

— Ты все правильно понял, но я не собираюсь извиняться и не хочу продолжать разговор на эту тему. Ни ты, ни Сайри Гизон не удержите меня.

— Ты говоришь какими-то загадками, Нэнси, — сухо произнес Джек. — Уже поздно, и я очень устал. Увидимся вскоре на Кейпе.

— Я уезжаю отсюда в конце недели, — твердо заявила Нэнси, — и покидаю страну вместе с Рамоном Санфордом. Я уже написала обо всем Верити. Сожалею, Джек.

Да, она действительно сожалела, но не по поводу своих действий. Она сожалела о потерянных годах и о том, что ее ждет неизбежная смерть в самом расцвете жизни.

— С кем? — По голосу чувствовалось, что Джек никак не мог поверить в услышанное.

— С Рамоном Санфордом, — твердо повторила Нэнси. — Я люблю его.

Было слышно, как Джек резко втянул в себя воздух, затем последовала длительная пауза. Когда наконец он снова заговорил, тон его был крайне резким:

— У него другие интересы, Нэнси. Только вчера Риа Долтрис посвятила в газете целую колонку предстоящей помолвке Санфорда с княгиней Марьинской. Княгине всего двадцать пять, а большинство его любовниц лет на семь моложе ее. Утром я позвоню доктору Лорримеру. Может быть, у тебя не анемия, а ранний климакс…

— Я буду здесь до пятницы, — процедила она сквозь зубы. — До свидания, Джек.

Нэнси положила трубку и несколько минут стояла, обхватив себя руками. Затем погасила свет и легла. Она беспокойно металась, обуреваемая сомнениями, которые Джек посеял в ней. Что, если она восприняла слова Рамона не так, как он на самом деле думал? Может быть, он точно так же говорил княгине Марьинской, леди Линдердаун и сотне других девиц о том, что любит их. Конечно, он занимался с ними любовью. Рамон никогда не делал из этого секрета. Нэнси зажмурилась, чтобы отогнать неприятные мысли. Утром она соберет свои вещи. Это не займет много времени. Она решила взять с собой самое необходимое. В пятницу поедет в Бостон и увидится с отцом. В субботу встретится с Рамоном в Нью-Йорке. Три дня. Более шестидесяти часов. Нэнси закрыла глаза и начала подсчитывать минуты.

* * *

Мария ничуть не удивилась, когда после пяти дней пребывания на вилле ее попросили снова упаковать вещи. Миссис Камерон приказала Моррису принести еще два чемодана из телячьей кожи, и Мария стала послушно заполнять их разложенными на кровати безделушками и старыми вещами, которые Нэнси бережно хранила. Среди них было несколько томиков стихов, альбом с фотографиями Верити, дешевые, украшенные бисером четки, принадлежавшие бабушке миссис Камерон и без хозяйки утратившие свое сентиментальное значение. Рядом лежала выглядевшая совершенно неуместно длинная двойная нитка бесценного жемчуга, доставшаяся Нэнси от матери. Мария быстро отвела взгляд, когда миссис Камерон сняла свое обручальное кольцо с изумрудом и бриллиантами и положила его в шкатулку с драгоценностями, которую обычно всегда возила с собой. На этот раз она оставляла ее.

Мария и Моррис делали свое дело спокойно и умело, размышляя, возьмет ли их хозяйка с собой и куда. Дважды звонил телефон, и миссис Камерон оживленно отвечала, затем опускала трубку с плохо скрываемым разочарованием, извиняясь за то, что не может принять приглашения.

Ее беспокойство становилось все более явным по мере того, как время близилось к полудню. Чемоданы были уложены, и миссис Камерон сообщила Коллинзу, что завтра утром в девять часов она едет в Бостон. Мария и Моррис удивленно переглянулись. В Бостон? Укладывая чемоданы, они готовились к поездке на Багамы.

— Я пойду прогуляюсь, — сказала Нэнси. — Если приедет мистер Камерон, скажите ему, пожалуйста, что я на берегу.

Затянув потуже пояс на пальто из верблюжьей шерсти и подняв воротник, она направилась на пустынный берег Атлантического океана. Если бы Джек захотел, он был бы уже здесь. Высокие каблуки глубоко утопали в рыхлом песке дюн. Она отцепила приставшие к брюкам колючки и пошла прямо к твердой песчаной полосе у самой кромки воды. Резкие порывы ветра обжигали щеки и покрывали водяной пылью лицо и волосы. Опустив голову, Нэнси слепо брела вдоль берега против ветра.

Отсутствие Джека наглядно доказывало, что он на самом деле не считал ее намерение уехать с Рамоном пустым звуком. Набежавшая волна со стуком накатила гальку на ступни Нэнси и, схлынув, оставила влажный след соли на ее розовых кожаных туфлях с открытым носком. Нэнси брела, ничего не замечая. Может быть, она наивна и простодушна? Наверняка в данный момент Рамон соблазняет очередную глупую, жаждущую любви женщину, а имя Нэнси Ли Камерон лишь пополнило длинный список его любовниц.

Вдалеке покачивались пустые лодки, их мачты рисовались на фоне затянутого облаками неба. Но даже если это так, в оставшиеся несколько месяцев или недель она будет жить с сознанием того, что испытала истинное счастье.

Нэнси крепко сжала кулаки в карманах пальто.

— Господи, прошу тебя! Пусть Джек окажется не прав, — сказала она вслух. — Пусть Рамон полюбит меня хотя бы ненадолго. — Над головой, громко хлопая крыльями, к морю пролетели буревестники.

— Нэнси!

Она ничего не слышала. Несколько часов назад Коллинз отвез в Хайяннис письмо к Верити. Она не раскаивалась в том, что отправила его. Что бы там ни было, она написала правду. Она полюбила другого мужчину и покидает виллу и Кейп. Ничто не помешает этому.

— Нэнси!

Быстро обернувшись, она споткнулась. По дюнам с высокого берега поспешно спускалась, перепрыгивая с бугра на бугор, еле различимая фигура. Вглядываясь в нее, она не верила своим глазам. Джек все-таки приехал, несмотря ни на что. Она оказалась для него важнее конференции.

— Нэнси!

Сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди. Она засмеялась и заплакала, бросившись навстречу, не разбирая дороги. Это был не Джек. Это был Рамон!

Он подбежал к ней, подхватил на руки и закружил ее в воздухе.

— Люблю тебя! — задыхаясь, прошептала она, и ветер унес еле слышные слова. Рамон крепко обнял ее и поцеловал.

— Слишком долго ждать целую неделю, — сказал он наконец, улыбаясь, и, подняв Нэнси на руки, понес к дому.

— Я решила, что это Джек. — Она обнимала его за шею, прижавшись щекой к темной шевелюре.

Он резко остановился.

— Если ты так же встречаешь его, я брошу тебя в море.

Нэнси завизжала, протестуя, когда он угрожающе направился к кромке воды:

— О нет! Пожалуйста, не надо! Никого в жизни я так не встречала!..

— Учти, я очень ревнив. — Он смеялся, но его глаза сохраняли серьезное выражение.

— Знаю, — прошептала она, изо всех сил обнимая его за шею. — И рада этому.

— Дай мне твои губы, — сказал он хрипло. — Я хочу тебя прямо здесь, но на берегу чертовски холодно.

— А как насчет того, чтобы у камина?

— Камин — это восхитительно, — согласился он, продолжая нести ее на руках и решительно направляясь к дому.

Они не стали терять времени. Быстро раздевшись, он яростно овладел ею, а она едва не потеряла сознание от охватившей ее страсти. Когда его блаженство внезапно и бурно достигло наивысшего предела, она громко застонала, не заботясь о том, что Мария и Моррис находились в соседних комнатах, миссис Эм-броузил — на кухне и с минуты на минуту в дом мог войти Джек. Весь мир завертелся у нее перед глазами и канул в вечность.

Потом он лежал, опершись на локоть, и нежно водил пальцем по контурам ее прекрасного лица.

— Я думал, что там, в Нью-Йорке, мне все это только приснилось, — сказал он, и его губы тронула легкая улыбка. — Я даже не смел думать, что это может снова повториться.

— Но все сбылось.

— Да. — Он поцеловал ее с безграничной нежностью. — Знаю.

Она надела свитер и потянулась за брюками.

— Хочешь чаю?

Он усмехнулся:

— Теперь я вижу, что ты действительно наполовину англичанка. Да, я выпил бы чашечку.

Он был уже полностью одет, когда миссис Эмброузил вошла в комнату с чайным столиком на колесиках.

— Благодарю, — сказала Нэнси.

Глаза экономки удивленно расширились, когда она увидела босые ноги хозяйки и выражение ее лица.

Миссис Эмброузил поспешно удалилась. В отличие от Марии она была предана сенатору в не меньшей степени, чем его жене. Принимать мужчину в четыре часа дня! Она не могла смотреть сквозь пальцы на такие вещи. Миссис Эмброузил не понимала, как можно так вести себя. Она, конечно, сразу же узнала это смуглое, как у пирата, лицо. Рамон Санфорд, «Пантера-плейбой», мужчина, за которого ее любимая кинозвезда едва не вышла замуж в прошлом году. Она не предполагала, что миссис Камерон может водить дружбу с мужчинами такого сорта. Если слово «дружба» в данном случае вообще уместно.

— Поедем со мной сегодня же, — прошептал Рамон.

— Нет. Завтра я должна повидаться с отцом и обо всем рассказать ему.

Рамон оцепенел. Он не предполагал, что она будет говорить с отцом перед отъездом.

— Твой отец сделает все возможное, чтобы ты изменила свое решение, — сказал он.

— Знаю, но у него ничего не выйдет.

— Ты еще не знаешь, что он может сказать.

— Меня это не волнует. Что бы он ни говорил, я поступлю по-своему.

Нэнси подошла к нему. Без туфель она была ему по грудь. Рамон обнял ее, но его лицо было мрачным.

— Давай уедем сейчас же, Нэнси. Напиши отцу или позвони. Не надо встречаться с ним.

— Я должна. Я не смогу жить спокойно, если не сделаю этого. — Она прижалась к нему. — Я знаю, он рассвирепеет как бык, и потому не рассчитываю на его сочувствие. Он наверняка напомнит мне о старой вражде с твоим отцом. Но это ничего не изменит. Их отношения не должны нас касаться.

— Не стоит подвергать испытанию свою волю, — упорно настаивал Рамон.

Она засмеялась и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его.

— Все мой корабли уже сожжены. Я обо всем написала Верити и рассказала Джеку. Что бы ни говорил и ни делал отец, ничего изменить нельзя.

Она закрыла глаза и снова поцеловала Рамона, не видя взволнованного выражения его лица.

Встреча Нэнси с отцом явно была рискованным делом. Однако, зная отношения между Чипсом и его дочерью, он понимал, что, если они не поговорят, Нэнси потом будет мучиться всю жизнь. С другой стороны, если они встретятся…

Он чувствовал биение ее сердца на своей груди.

— Я люблю тебя, — сказал он страстно. — Никогда не забывай об этом.

— Не забуду. — Нэнси любила его всей душой.

Чай так и остался нетронутым. Рамон нежно целовал ее. Когда же они снова предались любви, казалось, их движения напоминают замедленную киносъемку. Они дорожили каждым мгновением, смакуя и растягивая во времени свою близость, как будто хотели запомнить ее навсегда. «Наверное, так бывает, когда хотят зачать ребенка», — подумал он, но затем вспомнил, что у нее больше не может быть детей. Не важно. Она нужна ему. Только с ней он узнал, что такое подлинная любовь. Понял, как прекрасно не только получать желаемое от женщины, но и отдавать ей всего себя. Испытал истинную страсть. Рамон вспомнил о маленьком толстом человечке в бостонском Сити-Холле, о его крикливости и равнодушии, о его способности любить и ненавидеть и испытал ранее незнакомое ему чувство — страх.

Когда он снова посмотрел на Нэнси, его лицо выражало твердость и непреклонность. Огонь камина освещал ее темные локоны. Ресницы, как два мягких черных крыла, оттеняли гладкую белизну ее щек. Он вспомнил, что говорил ей в Нью-Йорке. Если потребуется, он увезет ее насильно. Даже против ее желания. Ничто не разлучит их и уж, конечно, не коротконогий заносчивый мэр Бостона.

— Ты уложила веши в расчете на дальнее путешествие до Тобаго или в Акапулько? — спросил он, стараясь отделаться от мыслей о мэре Чипсе О'Шогнесси.

— Я просто сложила вещи, не думая о том, куда мы отправимся.

— А как? — В глазах его засветились веселые огоньки.

— Поездом до Акапулько или на яхте до Тобаго.

Улыбка на его лице стала шире.

— А если на самолете?

— Но до Тобаго нет авиарейсов.

— Если ты пилот, то можешь лететь, куда захочешь.

Нэнси рассмеялась:

— Значит, мы действительно можем улететь до заката?

— Как две птички, — сказал он и нежно поцеловал изгиб ее подбородка. Затем их губы встретились, и прошло немало времени, прежде чем они снова смогли продолжить разговор.

— Не будет ни корреспондентов, ни фоторепортеров? — спросила она, прижавшись лицом к его груди.

— Никого.

Она вздохнула и слегка коснулась пальцами его крепкой мускулистой руки.

— И чем же мы будем там заниматься?

— Любовью, — ответил он. — Будем наслаждаться счастьем.

— А ты не будешь скучать по Нью-Йорку, Парижу и…

—…по той жизни, которую я вел раньше? — закончил он улыбаясь.

— Да. — Она неотрывно смотрела в его глаза, ожидая ответа.

— Нет. Я уже достаточно повращался среди прожигателей жизни, — спокойно сказал он. — Это до двадцати лет забавляло меня, затем вошло в привычку. А сейчас уже надоело.

Поленья в камине потрескивали и шипели. Яркое пламя освещало комнату золотистым светом.

— От скуки я провел четыре месяца в Гималаях и еще полгода в ужасной экспедиции к верховьям Амазонки. Именно скука заставила меня участвовать в скоростных гонках на воде и состязаться в скорости и высоте полета на своем самолете. Риа Долтрис писала, что я самоубийца. Нет. Просто мне было скучно. Мне надоели глупые светские девицы, княгини-эмигрантки и дочери американских железнодорожных магнатов и сталелитейных королей. Я пресытился мимолетными, пошлыми связями. Пресытился сексом, но никогда не любил.

Он еще крепче прижал ее к себе, ощущая ее грудь на своей груди.

— Я не буду скучать по всему этому, — сказал он. — Я буду скучать только по тебе.

— Я всегда буду с тобой. — В ее тихом глубоком голосе звучала твердая уверенность. — Всегда.

— Давай вместе вернемся в Нью-Йорк, — предложил он наконец.

Она отрицательно покачала головой:

— Нет. Завтра я встречаюсь с отцом в Бостоне, а в субботу буду в Нью-Йорке, и мы больше не будем разлучаться.

— Что же, ждать осталось недолго, — сказал он, улыбнувшись.

Нэнси ощутила щемящую боль в сердце.

— Нет, — повторила она, — недолго.

Через полчаса Нэнси стояла на дороге, обсаженной деревьями, и смотрела вдаль, пока огни его «даймлера» не скрылись в ночи. Какие-то тридцать шесть часов, ну, может быть, сорок, и они снова будут вместе. Она вернулась в дом, сознавая, что скоро покинет его, чтобы встретиться со своим счастьем.

* * *

— Доброе утро, миссис Камерон!

— С возвращением вас, миссис Камерон!

Нэнси шла по лабиринту коридоров Сити-Холла. Ее появление вызвало необычайное оживление среди служащих. Из обшарпанных дверей офисов выглядывали любопытные головы. Каждый стремился взглянуть на нее и пожелать удачного дня. Многие из старожилов Сити-Холла еще помнили, как торжествующий отец носил ее здесь на плечах, когда она была совсем ребенком. Для них годы, когда Чипс упорно отказывался баллотироваться на пост мэра, были годами изгнания. Теперь они снова оказались в центре внимания и радовались этому.

— Сегодня вечером будет потрясающая встреча, — обратился к ней Симас Флэннери.

Она улыбнулась и кивнула головой. Симас был ближайшим другом отца. Это он рассказывал ей на ночь ирландские сказки с такой убежденностью, что она до сих пор верила в гномов и фей. Помощники Чипса, снующие перед его офисом, остановились, чтобы поприветствовать ее. Молодой клерк, никогда раньше не видевший Нэнси, застыл с остекленевшими глазами, глядя, как она идет в святая святых — кабинет мэра. Нэнси всем широко улыбалась, а то, как она радостно откликалась, когда старые служащие обращались к ней просто по имени, стало для него откровением. Он наконец ощутил то очарование, которое покоряло всех, кто встречал Нэнси. Она была не только красива. Он с трудом подыскивал нужное слово, и в конце концов оказалось, что утомительные годы, проведенные в школе, пошли впрок. Она обладала харизмой, исключительным даром привлекать к себе людей. Когда Нэнси переводила зрачки в уголки глаз, она становилась очень похожей на шаловливого котенка. Клерк следил, как исчезает хвост ее лисьей горжетки за дверью кабинета мэра, и понял, что влюбился.

При виде отца Нэнси сначала подумала, что он болен. Голубые глаза, всегда горевшие живым огнем, стали тусклыми и неподвижными. Плечи сгорбились, а подбородок отвис. Однако через мгновение он просиял, обнял ее и с энтузиазмом начал тыкать указательным пальцем в проект новой скоростной трассы.

Она поцеловала отца, стряхнула пепел сигары с его груди, села и, не обращая внимания на его восторженные возгласы по поводу новой автомобильной дороги, спросила:

— Что случилось?

— Ничего. — Его отрицание было слишком выразительным, чтобы быть правдой.

Нэнси молчала и ждала.

Неожиданно он улыбнулся, как школьник:

— Ничего существенного, о чем можно было бы тревожиться.

— Это касается тебя или города?

— Я чувствую себя прекрасно, а город — еще лучше. Он мчится вперед в сороковые годы, а не ползет, как больная собака. — Чипс отрезал ножницами кончик сигары. — По крайней мере так будет, пока я мэр.

Нэнси рассмеялась, радуясь, что к нему так быстро вернулась его жизненная энергия. Он не болен, а просто устал.

— Сегодня вечером будет как в старые добрые времена, — сказал он. Вокруг его головы клубились облака сигарного дыма. — У пожарников состоится обед. Ты всегда была их любимицей. Завтра я выступаю в Нэхант-клубе, и несколько твоих слов будут дороже золота. В полдень состоятся похороны старого Монагана. Весь Норс-Энд будет там, и мне тоже необходимо присутствовать. После этого тебе предстоит играть роль хозяйки в Леди-клубе.

— А Глория все еще в Нью-Йорке? — спросила Нэнси, отвлекая внимание отца перед тем, как сказать, что не сможет уделить его избирателям достаточно времени.

Чипс сжал зубами сигару.

— Нет, — ответил он кратко. — Она на Ямайке.

Глаза Нэнси расширились от удивления. Сначала она думала, что Глория сбежит в первые же месяцы после свадьбы или отец выгонит ее. Однако потом вынуждена была признать, что этот странный брак оказался на редкость устойчивым. И вот теперь подтверждались ее первоначальные предположения.

— О, понимаю, — сказала она, и ей стало ясно, почему он не был похож на себя, когда она вошла в его кабинет.

— Ничего ты не понимаешь, но это не важно.

Он повернулся к ней спиной, расставив свои короткие крепкие ноги, сжимая и разжимая пальцы соединенных сзади рук. Когда отец вновь повернулся к ней, на его лице не осталось и следа переживаемой боли и горечи.

Отец снова улыбался:

— Рад видеть тебя, Нэнси. Ты проводишь слишком много времени на Кейпе. Теперь, когда Верити в Европе, почему бы тебе не вернуться в Бостон? Мне было бы очень приятно, да и Джеку полегче.

Нэнси не могла обмануть его притворная улыбка и веселость. Глория нанесла ему жестокий удар. Теперь будет вдвойне тяжелее сообщить ему свою новость.

— Джеку все равно, где я нахожусь, — осторожно начала она.

Взгляд отца стал пронзительным.

— Не думаешь ли ты уехать в Европу? Оставь Верити в покое хоть ненадолго, Нэнси. Это ведь ее жизнь. Пусть она сама в ней разберется. — Он усмехнулся. — Графиня Мезрицкая! Я думаю: что бы сказали мои отец с матерью по поводу брака Верити?

— Полагаю, их комментарии были бы весьма резкими и краткими, — сухо ответила Нэнси.

Чипс разразился громким смехом:

— О Боже, думаю, ты права! Однако готов спорить, что, когда они покидали Ирландию в одних лохмотьях, им было бы очень приятно заглянуть в будущее. Мой отец никогда ничего не сказал бы твоей матери, но я всегда чувствовал, что он втайне гордился сыном, женившимся на женщине из общества, до которого ему было так же далеко, как до небес.

— Твой отец жил так, как хотел.

— Да, это так. И он был просто удивительным человеком. Когда мне было пять, я бегал босиком по улицам Норс-Энда в заплатанных штанах. А в десять уже выходил из Сити-Холла, полного слуг, отправляясь в бостонскую католическую школу. Отец добился этого всего за несколько лет. Он на всю катушку использовал свой шанс и работал не покладая рук по двадцать часов в сутки.

— Ты тоже жил, как тебе нравилось, — продолжала Нэнси.

Чипс хотел было закончить часто повторяемый рассказ о блистательной карьере отца, но внезапно уловил скрытый подтекст в словах дочери.

— Ну и что? — спросил он подозрительно.

— И я хочу жить так же, — просто ответила Нэнси.

Чипс пожал плечами:

— Конечно, ты можешь жить как пожелаешь. Ты ведь О'Шогнесси. Разве ты не поступаешь как тебе хочется?

— Нет, — мрачно сказала Нэнси. — Я делаю только то, что хочешь ты или Джек.

На бульдожьей физиономии Чипса отразилось замешательство. Он как-то не подумал об этом. Нэнси наклонилась и взяла отца за руку.

— Я хочу сделать кое-что для себя. Наверняка это огорчит тебя, но я не могу поступить по-другому.

— О чем ты говоришь, Нэнси? — Он пристально и настороженно смотрел на нее.

— Я собираюсь уйти от Джека.

— Пресвятая Мария! — Сигара выпала у него изо рта, глаза вылезли из орбит, щеки покрылись красными пятнами. — Нет, ты никогда не сделаешь такой глупости!

— Сделаю, — спокойно сказала Нэнси. — Уже сделала.

Он пнул ногой кресло, обогнул стол и, схватив ее за плечи, начал трясти как тряпичную куклу.

— Ты… не… сделаешь… этого!

Она молчала. Затаили дыхание и люди за дверью кабинета.

Тяжело дыша, он выпустил ее и рывком открыл дверь.

— Вон! — завопил Чипс так, что на висках его вздулись вены.

Секретарь и оба советника поспешили удалиться.

Чипс с трудом овладел собой. Он никогда раньше не кричал на Нэнси. Когда приемная опустела, он прикрыл дверь.

— Расскажи мне обо всем, Нэнси, — обратился он к дочери, успокоившись. — Если Джек обижает тебя, я поговорю с ним.

Нэнси решила стоять на своем. Время, когда можно было повлиять на Джека, давно прошло.

— Извини, папочка. — Так ласково она не называла его уже много лет. В наступившей тишине слышен был слабый гудок парохода и отдаленный звон колокола на пароме в восточной части Бостона. — Я полюбила другого человека и ухожу к нему. Я уже обо всем написала Верити и сообщила Джеку.

— И кто же этот другой, в которого, как тебе кажется, ты влюблена? — Слова его, полные злобы, прозвучали как удары хлыста. — Будь так добра, скажи, кто этот человек, лишающий тебя шансов стать первой леди величайшей страны в мире? Кто разрушает мои надежды снова стать мэром этого города? Кто пытается втоптать в грязь имя О'Шогнесси?

— Рамон Санфорд.

Нэнси не могла даже предположить, что это имя произведет такое впечатление на отца. Он молча открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег, безуспешно пытаясь что-то сказать. От злости по его лицу и шее побежали красные пятна, сменяющиеся мертвенной бледностью. Он выпучил глаза, схватился за грудь и повалился на стол.

Нэнси пронзительно закричала и бросилась к отцу. С грохотом свалилась на пол настольная лампа. По комнате рассыпались бумаги и ручки.

— Папочка! — Она пыталась удержать его за плечи, но он постепенно сползал на пол. Нэнси рыдала, звала на помощь, развязав галстук и расстегнув ему ворот рубашки, умоляла сказать хоть слово.

Он пытался, но не мог. В его глазах отражались ее волнение и страх.

— В больницу! — крикнула она, задыхаясь, когда Симас Флэннери нерешительно высунул голову из-за двери.

— Мэру плохо! — На крик Симаса собрались все толпившиеся у кабинета. Сильные руки подняли Чипса. Нэнси села в кресло, дрожа и плача, в то время как отца заворачивали в одеяло.

— Прости меня, — бессвязно повторяла она, когда они мчались на служебном лимузине в Центральную больницу в сопровождении вереницы «фордов» и «кадиллаков». — Прости меня! Прости. Пожалуйста, не умирай!

В больнице она уже не могла держать отца за руку. Его быстро увезли на каталке, а ее окружили незнакомые лица в масках и белых халатах. Увидев Симаса Флэннери, она подошла к нему и без сил упала в его объятия.

— Я убила его! — всхлипывала Нэнси. — Я убила его. Симас!

— Он поправится, вот увидите, — с дрожью в голосе бормотал Симас. — Легкий сердечный приступ не может свалить Чипса О'Шогнесси.

Врачи хотели отправить Нэнси домой, но она не ушла. Они обещали позвонить ей сразу же, как только Чипс почувствует себя лучше и сможет говорить с ней, но она не двинулась с места. Она целый день сидела на деревянном стуле с прямой спинкой рядом с Симасом и ждала. Наконец к ней подошел врач. Колени ее подогнулись, когда она встала ему навстречу и увидела выражение его лица.

— Ему лучше?

— Судя по тому, как он командует мной и медсестрами, ему, несомненно, лучше.

— О, слава Богу.

— Он хочет видеть вас.

— Да, да, конечно. — Она все еще нелепо сжимала в руках большой носовой платок Симаса, входя в отдельную палату, где лежал ее отец и толпилась целая армия медсестер.

— Убирайтесь! — потребовал Чипс, указывая медсестрам на дверь. На этот раз голос его звучал намного слабее, чем несколько часов назад, когда он выгонял своих сотрудников.

— Извините, мэр О'Шогнесси, но…

— Убирайтесь! — повторил Чипс с сердитым выражением глаз на побледневшем лице.

— Только на минутку, — сказала Нэнси сестре. — Я позову вас в случае необходимости.

— Это противоречит правилам. Я не уверена…

— Убирайтесь! — еще раз повторил Чипс, приподнимаясь на подушках.

Сестра вовсе не желала отвечать в случае ухудшения состояния мэра.

— Десять минут, — сказала она, плотно сжав губы. — Вот звонок, миссис Камерон. Пожалуйста, звоните, как только мэр почувствует себя хуже.

— Все сестры — старые девы, и эта — одна из них, — сердито заметил Чипс. — Ей нужен мужик, а мне — сигара.

Нэнси облегченно вздохнула:

— Сигару ты получишь только через мой труп. — Она села на край кровати и взяла отца за руку. — Ты так напугал меня.

Чипс усмехнулся, и в его глазах сверкнули прежние искорки.

— Да и мне самому было не очень-то весело.

Они рассмеялись.

— Мы должны закончить наш разговор, Нэнси, — сказал он сдержанно через некоторое время.

— Давай поговорим позже, когда ты окончательно поправишься.

— Нет, сейчас.

Если не уступить ему, он снова разозлится, но она, как и медсестра, опасалась последствий. Нэнси долго молчала, борясь с собой. Чипс ждал, что она изменит свое решение и откажется от Рамона. Он похлопал ее по руке, широко улыбаясь. Ее жизнь будет продолжаться, словно ничего не случилось. Или же она потеряет отца. А он был ей дороже всех на свете, если не считать Рамона. Пришло время самого жестокого испытания их отношений.

— Я очень люблю Рамона Санфорда, — сказала она наконец. — Завтра мы собирались вместе уехать из Нью-Йорка. На поскольку сейчас ты в больнице, я подожду до твоего полного выздоровления.

— Значит, ты все-таки уедешь?

— Да.

Чипс смотрел прямо в глаза дочери, тяжело дыша. Он столкнулся с такой же, как у него, непоколебимой волей.

— Прежде чем ты уйдешь, — сказал он, — позволь мне кое-что рассказать тебе о Санфордах.

 

Глава 6

— Твой дед спас Дьюарта Санфорда.

— Я знаю. Рамон рассказал мне, как это произошло.

— В самом деле? Однако ты должна знать всю правду. Твои прадеды были нищими, а Лео Санфорд — богатым человеком. Он оказался на корабле среди эмигрантов только потому, что не мог дожидаться более подходящего судна. Его преследовал оскорбленный муж.

— Знаю, — повторила Нэнси.

Брови Чипса слегка приподнялись.

— Значит, Рамон ничего не скрыл от тебя?

—Да.

Чипс не смотрел на нее. Глаза его были устремлены в стену и ничего не видели, кроме прошлого.

— Благодарный Лео вознаградил твоего деда, купив ему небольшую ферму в предместье Бостона. Это была лишь капля в океане финансовых возможностей Санфордов. Через год или два Санфорды, разместив свой капитал в нескольких американских городах, вернулись в Португалию. Вероятно, исчезло препятствие, не позволявшее сделать это раньше. К тому времени Лео и Патрик очень подружились. Мне кажется, что Лео Санфорд нашел в твоем деде родственную душу, несмотря на разницу в их положении. К моменту отъезда Санфордов у твоего деда уже была небольшая съестная лавка на Ганновер-стрит. Раньше он торговал на городских рынках тем, что покупал у фермеров. Теперь же заимел свое помещение. Это был большой скачок в карьере парня из Каунти-Корк, жившего в домишке под соломенной крышей.

Чипс надолго замолчал. Пока Нэнси не услышала от него ничего нового.

— В конце концов твои дед с бабкой переехали и стали жить над своим магазинчиком на Ганновер-стрит. Там я и родился. Дела у твоего деда шли достаточно хорошо по меркам многих, но он не успокоился. Он начал скупать фермы и открывать новые магазины. Вскоре у него уже было целое состояние. Он купил почти за бесценок землю на Манхэттене. Прибыли от нее хватит внукам и правнукам Верити.

Нэнси терпеливо слушала.

— У меня же была только одна страсть в жизни — политика. Я стал самым молодым членом бостонского муниципального совета, который состоял из семидесяти четырех человек. Но это было только начало. Я знал, к чему стремлюсь. Мне были известны по именам все избиратели моего района. Я помогал каждому прихожанину нашей церкви, посещал все церковные праздники. У меня была картотека на каждого человека, нуждающегося в работе, и на каждого работодателя. Когда кто-то хотел получить работу, он шел к Чипсу О'Шогнесси и не забывал об одолжении. — В голосе отца слышалась гордость. — Я был среди людей в те дни, Нэнси. Еще мальчишкой я собрал собственную команду из близких мне по духу ирландцев, бывших членов тайной католической ассоциации у себя на родине. Со временем мы взяли под контроль все наши улицы, все бары. Затем постепенно распространили свое влияние на другие кварталы и избирательные округа, пока в конце концов не охватили весь город.

Его щеки слегка порозовели.

— Это были чудесные дни, Нэнси. У меня появилась прекрасная девушка. Она совсем не походила на других девушек Бостона, а может быть, и всего штата.

К ужасу Нэнси, на глаза отца навернулись слезы.

— Мы должны были пожениться осенью 1890 года. Я всем сердцем любил ее, но ни разу не притронулся к ней, если не считать поцелуев с пожеланием спокойной ночи. Я использовал для работы каждый час, ниспосланный Богом. Откладывал каждый заработанный цент, потому что хотел, чтобы наш дом был действительно нашим, а не подарком твоего деда. Я приобрел трехкомнатный деревянный дом на улице, утопающей в зелени каштанов, всего в двадцати минутах езды от центра города. У дома был садик, где могли играть дети.

Чипс замолк. Пауза казалась бесконечной. Когда же он снова заговорил, у Нэнси по спине пробежал холодок от горечи, звучавшей в его голосе:

— И вот появился он.

— Кто? — спросила Нэнси, внимательно слушая отца. Ей никогда не приходило в голову, что он мог любить кого-то еще, кроме ее матери, и к тому же чуть не женился на этой девушке.

— Дьюарт Санфорд. — Зрачки его глаз потемнели. Нэнси подумала, не вызвать ли сестру, но не могла отойти от постели.

— Он был на десять лет старше меня, умудрен опытом и обаятелен. К тому времени твой дед был уже богатым человеком, но я никогда не пользовался его богатством. Я хотел достичь всего сам, быть самостоятельным человеком. Санфорд ездил по улицам Бостона в собственном экипаже с великолепно подобранной парой лошадей серой масти. Манжеты его сюртука были расшиты золотом, в булавке для галстука сверкал бриллиант. На пальцах красовались кольца, сводившие женщин с ума. Одно из них было с рубином величиной с орех.

Нэнси сидела неподвижно, она почти чувствовала тепло руки, носившей это кольцо.

— Он был красив как дьявол со своими густыми черными усами и гладко зачесанными волосами.

Следующая пауза так затянулась, что казалось, отец никогда не прервет ее.

— И что же произошло потом? — спросила Нэнси наконец.

Боль в его голосе заставила ее похолодеть.

— Он увлек и соблазнил ее. Он отнял у меня Зию.

Нэнси почувствовала, как все закачалось у нее перед глазами.

— Она не любила его. Никогда не любила. Она долго плакала, а я говорил ей, что мы можем пожениться, что я люблю ее больше жизни.

— А потом? — Нэнси едва выговаривала слова.

Отец ее как-то сразу постарел, съежился среди белизны кровати и комнаты.

— А потом она обнаружила, что беременна. Я говорил, что все равно готов жениться на ней и принять ребенка как своего собственного. Я о многом говорил ей, но только не о том, что собираюсь убить Дьюарта Санфорда.

Прошло несколько минут.

— Это был его ребенок, и он желал его… и ее тоже. Они венчались в церкви святого Стефана 1 мая 1890 года. Она не смогла надеть платье, висевшее у нее в шкафу. Платье ее матери. Платье, которое она должна была надеть на нашу свадьбу. Она надела то, что он купил ей, — наряд, доставленный из Парижа, усыпанный бриллиантами и жемчугом. Во время церемонии я сидел в доках с дробовиком в руках и смотрел на корабль, который должен был увезти ее. Я хотел убить его, и только благодаря Симасу Флэннери и его парням он прожил еще сорок лет. Под звон церковных колоколов они отлупили меня до потери сознания и заперли в баре Мэрфи, а когда я выломал дверь, корабль уже уплыл.

— Но Зия вернулась! — сказала Нэнси. — Я помню, как она приезжала к нам в Сити-Холл.

— Она вернулась. К тому времени я уже был мэром и мужем твоей матери. Ее путешествие длилось три недели, но когда она сошла на берег, следы от плети на ее спине еще не зарубцевались.

— О Боже! — Нэнси казалось, что она вот-вот упадет в обморок.

— Зия пришла ко мне за помощью. Она истратила на дорогу свои последние деньги. Ее мультимиллионер никогда не давал ей ни цента. Тогда я сказал твоей матери примерно то же, что ты сказала Джеку. Мол, извини, но я люблю другого человека. Если бы она пришла ко мне, я никогда никому не отдал бы ее снова. И мне не помешала бы ни моя должность мэра, ни то, что я был уже женат, ни даже ты. — В его голосе появились новые нотки. Он говорил, словно чеканил слова. — Однако я знал, что Дьюарт так просто не отпустит ее. Он приехал сюда, в Бостон. В Сити-Холл. Он стоял в моей гостиной в голубовато-сером костюме и играючи перебрасывал с руки на руку трость из черного дерева. Он сказал, что, несмотря на то, что Зия вернулась к нему, он погубит меня.

— Но ты же говоришь, что был готов потерять должность мэра, — возразила Нэнси.

Чипс странно улыбнулся:

— К этому я был готов, но не хотел, чтобы из-за меня пострадали Патрик и Мора.

Нэнси смотрела на него, ничего не понимая.

— Лео Санфорд знал моего отца как никто другой. Он познакомился с ним через несколько часов после отъезда Патрика из Ирландии, еще до того, как у Патрика и Моры появилась необходимость притворяться.

У Нэнси голова пошла кругом. Она подумала, уж не бредит ли ее отец.

— Как притворяться? — спросила она с глупым выражением лица.

— Притворяться, будто бы они женаты.

— Ты хочешь сказать, что они не были мужем и женой, когда покидали Ирландию?

— Нет, они не были женаты.

Нэнси пыталась осознать то, что говорил Чипс и что из этого следовало. Если ее дед с бабкой никогда не были женаты, значит, ее отец незаконнорожденный, а это считалось страшным грехом в римско-католической общине.

— Но как же так? — спросила она в замешательстве. — Я ничего не понимаю.

— Они не могли пожениться, — сказал Чипс с неподвижным, словно высеченным из камня лицом. — Мора была свояченицей Патрика.

Нэнси уронила голову на колени. Если бы она не сделала этого, то, вероятно, упала бы в обморок. Кровь стучала в ушах, но сквозь темную пелену она слышала, как отец безжалостно продолжал:

— Патрик О'Шогнесси был женат на Мэри Салливан. Мора была еще совсем ребенком, когда ее сестра вышла замуж. Это она украшала церковь цветами в день их свадьбы. Мора сама рассказала мне об этом, когда однажды я уличил ее во лжи. Это было в церкви Киллари, что у подножия Белой горы. Когда голод обрушился на Ирландию, твой дед пытался выжить, работая на небольшой ферме в поместье Клэнмар. Первой умерла Мэри, потом ребенок. Это был их единственный ребенок. Патрик дожидался его рождения целых десять лет, а тот умер, когда ему было всего десять дней. Некому было даже похоронить жену и ребенка. Без гроба, без священника Патрик вложил ребенка в руки Мэри и предал их обоих долгожданной земле. Тогда Море было шестнадцать. Она принесла на их могилу ноготки — цветы, которыми она украшала церковь десять лет назад.

У Патрика в кармане было два заранее купленных билета: для себя и для жены. Мора умоляла взять ее с собой, и Патрик согласился. Трудно сказать, как давно она любила его, если она вообще сознавала, что любит. Твоя бабушка рассказывала, что это случилось на корабле. Патрик нырнул за борт, спасая пасынка Санфорда, а когда его вытащили из океана, нахлебавшегося морской воды, скорее мертвого, чем живого, она бросилась в его объятия, что и предопределило их будущее.

Высадившись в Бостоне, они представились уже как муж и жена. Это была самая любящая пара, какую я когда-либо видел.

Дьюарт Санфорд угрожал, что, если я не оставлю Зию, он разнесет по всему Бостону правду о моих родителях. — Радужные оболочки Чипса стали величиной с булавочную головку. — Меня не столько волновало мое будущее, сколько их дальнейшая судьба. Они прожили пятьдесят лет с этой тайной, и только Санфорды знали о ней. Патрик был самым уважаемым человеком в ирландской католической общине Бостона. Он и Мора гордились тем, что им удалось создать. Они никогда никому не причиняли вреда, и люди относились к ним очень доброжелательно. Отец просил меня только об одном. Он знал, что Мора не переживет позора, если Санфорд разоблачит их. И я дал слово, что никогда не допущу этого. — Чипс в изнеможении откинулся на подушки. — Когда Санфорд отправился домой, Зия уехала с ним.

По щекам Нэнси непроизвольно потекли слезы.

— Тем не менее Дьюарт осуществил свою месть. Он сказал, что, если я когда-нибудь снова стану мэром, он сообщит городу правду о моем рождении. Он не поленился добыть копии церковных записей в Киллари. У него были доказательства женитьбы моего отца на сестре Моры. Я ничего не мог сделать.

— Даже после их смерти? — прошептала Нэнси.

Сейчас отец не шумел, не грубил, что частенько случалось с ним. Напротив, он говорил спокойно, с чувством собственного достоинства.

— Нет, — ответил Чипс. — Память о них была еще жива, и с этим приходилось считаться.

Нэнси неуверенно поднялась на ноги и подошла к окну. Через некоторое время она вернулась к койке Чипса.

— Это ужасная история, — сказала она. — Я сожалею, что вынудила тебя рассказать обо всем этом. Но прошлое никак не может повлиять на мои отношения с Рамоном. Рамон не такой, как его отец. Встретившись с ним, ты поймешь это.

— Теперь пришла моя очередь сожалеть, Нэнси. Кажется, никогда в жизни я не делал тебе больно, но сейчас…

Он попытался дотянуться до своих вещей, разложенных на тумбочке. Их было немного — только содержимое карманов.

— Позволь, я помогу тебе, — сказала она, когда он уронил свои часы на пол. — Чего ты хочешь?

— Мне нужен конверт, — сказал он с одышкой, откидываясь на подушки. — Прочитай это, а потом скажешь, по-прежнему ли ты собираешься уехать с Рамоном Санфордом.

Это был дешевый конверт. Внутри на листке бумаги не было ни шапки, ни адреса. Лишь крупно корявым почерком выведено: «18 января». За день до этой даты она уехала из Нью-Йорка. Не было обычного: «Дорогой сэр» или «Дорогой Чипс», только сообщение:

«Миссис О'Шогпесси провела ночь 16-го и 17-го числа в его апартаментах. До этого она бывала там в ноябре (точная дата неизвестна). Ваш нью-йоркский шофер (на твоем месте я бы выгнал его) говорит, что роман начался еще летом».

— Полагаю, мне не следует читать дальше, — сказала Нэнси. Она никогда не любила Глорию, и ей было противно совать нос в тайны ее личной жизни.

— Читай, читай, — приказал отец, буравя ее взглядом.

Нэнси неохотно продолжила чтение:

«Миссис О'Шогпесси прибыла в его апартаменты утром в одиннадцать. Они оставались вместе около пяти часов. Фотография была сделана сразу по прошествии этого времени. Поскольку оказалось, что изображение не совсем четкое, появилась необходимость удостоверить личность джентльмена. В связи с этим я решил пока не возвращаться в Бостон и остаться здесь еще на пару дней». Подписи не было.

Она протянула ему письмо. Но он не взял его.

— Взгляни на фотографию, — неумолимо потребовал он.

Глянцевая и жесткая, она лежала в конверте. Нэнси неохотно достала ее. Снимок был сделан в сумерках, к тому же изображение получилось слегка размытым.

Его рука обнимала за плечи одетую в меха Глорию, а она смотрела на него, слегка приоткрыв губы. Позади них сверкал, как рождественская игрушка, стеклянный фасад известного Нэнси многоквартирного дома. Даже швейцар был отчетливо виден. Он почтительно приложил руку к козырьку своей форменной фуражки. Нэнси тупо смотрела на фотографию, ничего не понимая.

— Прекрасная пара, не правда ли? — Голос Чипса исказился от боли.

— Но я же была там с ним, — сказала она в замешательстве, переводя взгляд то на письмо, то на фотографию.

— Не думаю, что он из тех мужчин, кто заводит случайные знакомства на один день, — жестко произнес отец.

— Нет! — Нэнси замотала головой, отходя от кровати. — Нет! Этого не может быть. Это какая-то ошибка…

— Ошибки нет. Спроси Глорию. Я уже спрашивал. — Он побледнел при воспоминании об этом разговоре.

— О нет! — Нэнси, ничего не видя, вытянула перед собой руки, пытаясь нащупать какую-нибудь опору. К ней вернулись ее прежние ужасные ощущения: холод, лед и снег, снег и смерть. Она задрожала всем телом. Казалось, ураган подхватил ее, хотя в комнате ничего не изменилось. Ее окружали все те же белые больничные стены. Рядом на кровати лежало то же покрывало. Баллоны и кислородная маска оставались на прежнем месте. Отец все так же лежал, облокотившись на подушки, как будто ничего не случилось.

— Нэнси!

Послышался грохот, когда она задела передвижной металлический столик, и на пол полетели инструменты.

— Нэнси! — Чипс уже было спустился с кровати, когда дверь резко распахнулась и в палату влетел целый полк медсестер.

— Нет! — Она стояла у двери, цепляясь за нее, чтобы не упасть.

— Позовите доктора Треворса!

— Я прошу вас лечь, мэр.

— Сестра Смит, займитесь мэром. Где доктор Треворс?

— Безобразное поведение!

— Ваш отец в очень тяжелом состоянии!

Шум голосов все нарастал.

— Как вы себя чувствуете, миссис Камерон?

— Принесите стул миссис Камерон!

— Слава Богу, вы здесь, доктор.

— Нэнси!

— Новый шприц, сестра. Благодарю.

— Нэнси! — Крик отца перекрывал окружающий шум.

— Присядьте, пожалуйста, миссис Камерон. Вы неважно выглядите.

Лицо Нэнси было неподвижно. Губы побелели. Ее знобило, и она чувствовала, что никогда не согреется.

— Нэнси! — Этот крик прозвучал намного глуше, когда Треворс воткнул иглу.

— Черт побери! Нэнси! — Голос отца все еще преследовал ее, когда она, спотыкаясь, брела по коридору. 18 января. Глория пришла к нему всего лишь через несколько часов после ее отъезда. Он посмеялся над ней, над ее отцом. Он сыграл с ней грязную, безумную шутку. Это было выше ее понимания.

— Куда ехать, миссис Камерон? — спросил шофер, возивший отца.

— Домой. — Там в одиночестве она будет зализывать свои раны.

Шофер хотел было спросить о мэре, но раздумал. По выражению лица миссис Камерон он решил, что мэр скончался. Автомобиль мчался по Тремонт-стрит. Газетные стенды уже пестрели заголовками о случившемся. Они подъезжали к зданию Стейт-хауса, куполообразная крыша которого тускло светилась бронзой. Слева простирался заброшенный участок общинной земли. На фоне зимнего неба темнели голые ветви деревьев. На булыжной мостовой Бикон-стрит автомобиль замедлил ход и не слеша выехал на площадь Лойзберга.

Нэнси сразу направилась в свою комнату, которая с детства принадлежала ей и всегда была готова для нее. Она заперла дверь, задернула тяжелые бархатные шторы и, все еще кутаясь в меха, легла на кровать. Она никак не могла унять дрожь.

Глория и Рамон! Рамон и Глория! Ни леди Линдердаун, ни княгиня Марьинская, а жена ее отца! Ее мачеха! Она хотела заплакать, но ничего не вышло. Боль была слишком глубока, и ее не успокоить слезами. Нэнси не могла думать ни о чем другом, кроме своего одиночества. Ни мужа, ни Верити, ни Рамона. Она уснула — сработал подсознательный механизм самозащиты организма. Это был единственный способ выдержать удар. Через несколько часов, когда она проснулась и отодвинула шторы, за окном уже было темно. Три дня она не выходила из комнаты, не отвечая на просьбы открыть дверь и поесть. Вызвали личного врача отца, но Нэнси не впустила его. Симас из-за двери сообщил, что отец чувствует себя вполне нормально, но пока его силой удерживают в больнице. Все решили, что ее поведение объясняется чувством вины. Что между отцом и дочерью произошла ссора, которая привела к сердечному приступу, и такая чувствительная леди, как миссис Камерон, тяжело переживает случившееся. Но даже при таких обстоятельствах ее реакция явно необычна и вызывает любопытство.

Нэнси вышла из комнаты только за несколько часов до возвращения мэра из больницы в сопровождении стаи медсестер. Он несколько утратил свой важный вид, но его подбородок был решительно поднят, а движения, как и раньше, были энергичны и резки. Зато миссис Камерон выглядела так, словно была при смерти. Щеки ее ввалились, а густые ресницы подчеркивали неестественную бледность лица. В широко раскрытых красивых глазах отражалась глубокая боль.

— Гарбо, — сообщила кухарка собравшейся прислуге, — она выглядит, как Грета Гарбо.

Отец чувствовал себя неловко в ее присутствии. Это была не его прежняя Нэнси. Она замкнулась, и ее внутреннее спокойствие подавляло его.

— Извини, — с трудом произнес он, когда они остались одни.

— Не стоит. — Она отказалась от мартини, который он приготовил, и едва прикоснулась к еде.

— Что ты собираешься делать? Вернешься на Кейп?

Она удивленно посмотрела на него:

— Нет. Я уехала оттуда, чтобы найти свое счастье.

Чипс никогда не отличался сентиментальностью.

— А как же Джек? Он должен приехать сюда.

Нэнси слегка улыбнулась:

— Джек не очень-то спешит расстаться со своими делами, не так ли? Его жена говорит, что уходит от него, его тесть лежит с сердечным приступом, а он лишь через три дня после окончания совещания соизволит почтить нас своим присутствием.

— Чикаго важнее.

— Ну конечно, — равнодушно заметила Нэнси. — Это политика.

Чипс выпил мартини и налил себе крепкого бренди.

— Куда же ты поедешь теперь?

— К Зие.

Чипс уткнулся в свой бокал.

— Я больше никогда не увижу Рамона, но хочу быть поближе к нему. Хотя бы ненадолго. Я собираюсь на Мадейру в отель «Санфорд».

Чипс подумал, уж не чокнулась ли его дочь после письма Чарли Добинея.

— Какого черта! Если ты поедешь туда, то обязательно встретишься с ним!

— Нет, — спокойно ответила Нэнси. — Зия не пустит его к себе, пока он не женится на порядочной девушке. Мадейра — последнее место на земле, где я могу встретиться с Рамоном.

— Но ты едешь к Санфордам! После всего, что они сделали!

— К Зие, — поправила Нэнси.

Чипс посмотрел на нее, и она заметила тоску в его взгляде. На какое-то мгновение ей показалось, что он готов бросить Бостон и уехать вместе с ней.

— Ты ведь давно не видела ее, — сказал он.

— Ни разу после медового месяца.

Чипс совсем забыл, что Нэнси и Джек провели медовый месяц в «Санфорде». Он чувствовал себя так, будто шел по топкому болоту.

— Тогда почему бы тебе не поехать в другое место?..

— Зия всегда была очень добра ко мне, — сказала Нэнси вставая. — Еще с тех пор, когда я была маленькой девочкой. И сейчас мне нужна ее доброта.

Она надела пальто.

— Я не могу оставаться здесь. Глория может вернуться в любой момент, хотя ты и говорил, что она на Ямайке. Я едва ли выдержу ее присутствие. Мне также не хотелось бы видеть Джека и вступать с ним в бесконечные пререкания. У меня просто нет сил. Мои вещи сложены. «Мавритания» отплывает в полночь. Твой секретарь ухитрился забронировать мне каюту. С собой я забираю Марию. Моррис и Коллинз вернутся на Кейп.

Она обвила руками шею отца, и он крепко обнял ее.

— Я думаю, это ненадолго, — сказал он хрипло.

— Конечно, — согласилась Нэнси, хотя знала, что это навсегда. — До свидания, папочка. — Она с трудом удержалась от слез, поцеловала его в шею и вышла из комнаты.

Через пять минут она уже ехала на юг. Ее «роллс» сверкал в лучах заходящего солнца на фоне оставшегося позади города.

 

Глава 7

— Еще один день плавания, и мы будем на месте.

Нэнси оторвалась от письма, которое она писала, и улыбнулась своему кузену Виру Уинтертону.

— И что ты собираешься делать дальше? Продолжишь путешествие на Канары?

Он усмехнулся:

— Канары, дорогая Нэнси, всего лишь предлог, чтобы затащить тебя на борт корабля.

— Ты хочешь сказать, что вовсе не собирался плыть туда?

Он снова улыбнулся. Легкий океанский ветерок взъерошил его светлые короткие волосы.

— Нет, конечно.

— Ты вообще не собирался плыть куда-либо?

— Нет.

Нэнси попыталась придать своему лицу негодующее выражение, но у нее ничего не получилось. Вир рассмеялся и подошел к ней.

— Дорогая Нэнси, разве ты отправилась бы со мной в плавание, скажи я, что взошел на борт «Рослин» только ради тебя?

— Конечно, нет. Ничего более нелепого мне не приходилось слышать.

Он взял ее руку и поцеловал. Его лицо осветилось нежной улыбкой.

— Вот именно. Поэтому мне необходимо было придумать какой-то предлог, чтобы подольше побыть с тобой.

— Было время, когда ты не мог выносить моего общества, — сказала Нэнси с ответной улыбкой. — Прошлый раз, когда я была в Молсворсе, ты всячески избегал меня как чумы.

— Тогда с тобой был твой невыносимый муж, — сухо ответил Вир.

— Моей бабушке он понравился. Она сказала, что мы можем оставаться в Молсворсе сколько захотим.

— Просто твоя бабушка была очень довольна тем, что муж ее внучки несколько лучше мужа ее дочери.

— Мои родственники по материнской линии ужасные снобы, — сказала Нэнси, пряча незаконченное письмо в несессер.

— Да, мы такие, — учтиво согласился Вир. — Мы истинные англичане.

Нэнси засмеялась:

— Жаль, что бабушка умерла так скоро после моего замужества. Молсворс произвел на Джека приятное впечатление. Он с удовольствием снова поехал бы туда.

— Даже при новом хозяине?

— Новый хозяин никогда не приглашал его, — Я вообще никого не приглашаю. Мне больше нравится затворнический образ жизни.

— Решил поиздеваться надо мной, — смеясь заметила Нэнси. — Хотелось бы получше узнать, что ты собой представляешь.

— Дорогая Нэнси! Я — открытая книга.

— Вот уж нет. И ты прекрасно знаешь это. Зачем ты пытался отречься от титула пэра?

Он откинулся назад в плетеном кресле. Закинув ногу на ногу, он повернул лицо к солнцу и закрыл глаза.

— Потому что я хотел заседать в палате общин, а не лордов. Я хотел быть избранным в парламент и представлять собой силу, с которой надо считаться.

— А разве Вир Уинтертон, герцог Мелдон в седьмом поколении, ничего собой не представляет?

— Нет, просто нуль.

Нэнси взглянула на него, слегка нахмурив брови. Она не слишком хорошо знала своего кузена. Несколько последних дней были, пожалуй, самым длительным периодом ее общения с ним. Когда она и Джек путешествовали во время медового месяца по Европе и посетили родовое гнездо ее матери, Вир был настроен очень враждебно. После смерти бабушки не стало повода посещать Молсворс, и в последующие приезды в Англию она всегда останавливалась в «Ритце». Вир всегда оставался для нее загадкой, что вызывало сожаление, поскольку он был весьма привлекательным.

После прибытия лайнера в Саутгемптон и после того, как она устроилась в своем обычном номере в «Ритце», ею овладело сентиментальное чувство, будто она совершала паломничество в Молсворс. Вир просил ее остаться, но Нэнси отказалась, поясняя, что прибыла в Англию всего на несколько дней проездом на Мадейру. Вир был в восторге и поделился своими планами. В конце недели он вместе с друзьями собирался отправиться на Канары на своей яхте «Рослин», предназначенной для дальних морских путешествий. Мадейра лежала на пути их следования. В течение короткого промежутка времени до отплытия, после того как Нэнси согласилась, большая компания приглашенных Виром друзей, включающая Фолкнеров, Каселсов, лорда и леди Данледин и лорда Класмара, стала редеть буквально с каждым днем. Каселсы приболели, Фолкнеров задержала предстоящая судебная тяжба, члена палаты лордов из числа газетных магнатов оторвали дела где-то в другом месте, а лорд и леди Данледин просто не явились. Вир ничуть не беспокоился по этому поводу. Команда «Рослин» была на месте, и яхта отплыла в назначенное время.

Глядя на то, как он сидел, подставив лицо солнцу, с легкой улыбкой на губах, Нэнси уже не сомневалась, что намеченная компания на борту «Рослин» была попросту выдумкой Вира. Не собирайся она на Мадейру, Вир никуда бы не поплыл, и если верны ее предположения, то он подготовился к путешествию довольно быстро. По-видимому, запасов продовольствия на яхте было вполне достаточно, поскольку нельзя было сказать, чтобы судно куда-то спешило.

После заснеженного Нью-Йорка, холодного и сырого Лондона ласково пригревало солнышко. Нэнси оправила свой жакет и подумала, закончит ли она когда-нибудь письмо Верити. Это была не очень-то приятная задача, и она с радостью отвлеклась от этих мыслей, когда Вир продолжил беседу.

— От чего ты бежишь, Нэнси? — лениво спросил он.

Это был его первый вопрос, касающийся ее личной жизни.

— Ни от чего, — ответила она без колебаний. — Я хочу провести последние несколько недель, глядя в лицо своей судьбе, а не убегая от нее.

Его серые глаза тепло смотрели на нее.

— В самом деле?

— Да, именно так.

— Жаль. Я надеялся, что ты больше мне доверяешь.

Нэнси не могла понять, шутит он или нет.

— О каком доверии ты говоришь? — спросила она осторожно.

Он пожал плечами:

— Почему ты путешествуешь одна? Почему глаза твои становятся такими грустными, когда ты думаешь, что никто не смотрит на тебя? И почему, по-твоему, я ни разу не упомянул имя Клариссы?

— Почему же?

— Потому что уже не помню, когда в последний раз видел ее.

— Извини.

— Не стоит извиняться. Сейчас она в Индии. А до этого была в Марокко.

И хотя говорил он об этом с легкостью, его губы сурово сжались. Вир был на год старше Нэнси и на три года старше Рамона. Он был высокого роста и очень элегантен. Его гладкие светлые волосы и безупречные усы напоминали аристократичного Дугласа Фэрбенкса, а манера держаться говорила о принадлежности к определенному социальному классу. Его самоуверенность явно контрастировала с чувственностью Рамона. При воспоминании о Рамоне Нэнси ощутила острую боль в сердце. Она не заглядывала в газеты с тех пор, как уехала из Бостона, опасаясь, что наткнется на его фотографию. Представлять, что он делал, с кем проводил время, было для нее невыносимой пыткой. Сотни раз Нэнси думала, правильно ли поступила, уехав на Мадейру, и приходила к одному и тому же ответу. Ни в Бостоне, ни в Вашингтоне она не смогла бы жить. Молсворс никогда не был ее домом, и даже гостеприимное приглашение Вира ничего не меняло. Перспектива поездки на Ривьеру вызывала у нее озноб. Ее коробила напускная веселость небольшого замкнутого общества на Кэп-Феррате и Кэп-Антибе. Нью-Йорк и Вашингтон гудят от сплетен. Все это не устраивало ее. Ей хотелось побыть в одиночестве..

Вир увидел, как в ее глазах отразилось страдание, а прекрасные полные губы сжались. Она явно не желала открыться ему. Он подумал, не связано ли ее угнетенное состояние с замужеством Верити, и небрежно заметил:

— Приятель из министерства иностранных дел просил меня поехать с ним в мае в Германию. Он хочет посетить Саар. В этом году референдум должен определить будущее этой области, и нам надо присмотреться и решить, что выгодно Великобритании. Почему бы тебе не поехать с нами?

— Нет, нет. — Нэнси невольно вздрогнула и плотнее запахнула жакет. Поездка в Германию — это конец ее надеждам сохранить спокойствие Верити в ее новом доме.

Вир внимательно наблюдал за ней и понял, что, несмотря на тревогу по поводу замужества дочери, не это истинная причина переживаний Нэнси, так явственно отразившихся в ее глазах всего несколько мгновений назад. Скорее всего здесь замешан мужчина, и ему надо было сразу догадаться об этом.

Он сжал ручки кресла, затем усилием воли заставил себя расслабиться и придать легкость и веселость голосу, рассказывая старые истории о своем пребывании в Германии.

Нэнси была первой женщиной, по которой он страдал в юности. Ему было тогда восемнадцать, и чувствовал он себя ужасно неловко. Ей же было семнадцать, и ее веселости хватало на весь Молсворс. Даже сейчас он помнил, как ненавидел самодовольного американца, ставшего ее мужем. При ней же у него отнимался язык. Только в своем воображении он мог сказать ей все, что хотел, и только в его воображении она отвечала ему. Он начал, заикаясь, рассказывать ей анекдот об отеле «Адлон» в Берлине. Память о его юношеских переживаниях была еще достаточно жива, и пламя желания вновь охватило его. Тогда он был. слишком глуп, неловок и не мог сказать ей что-либо внятное. Теперь он стал другим.

Вир продолжал рассказывать о Берлине двадцатых годов и удивлялся тому, как мало изменилась Нэнси. Ее мягкий, бархатный голос все так же действовал на него. Он не мог оторвать взгляд от ее полных подвижных губ. Ее некогда длинные волосы теперь были по моде коротко подстрижены, подчеркивая красоту глаз и овала лица.

Небо стремительно затягивалось тучами, и Вир встал.

— Становится прохладно. Пойдем вниз и выпьем бренди.

Когда они спускались по трапу, он взял ее за руку.

— Нэнси… — Слова застряли у него в горле.

Ничего не понимая, она обернулась, скользнув по нему быстрым, слегка насмешливым взглядом. Вир ощутил легкий, едва уловимый аромат ее духов.

Он осторожно взял Нэнси за талию и придвинулся ближе, заключая в свои объятия. Улыбка исчезла с ее лица, а в глазах появилось сначала изумление, а затем панический страх.

— Нет, — прошептала она, но он уже прижался к ее губам, целуя с такой нежностью, что ее первоначальный протест угас. Губы его были мягкими и теплыми. Тело — твердым и уверенным. От него исходило невероятное спокойствие.

Когда он оторвался от нее, она, превозмогая себя, сказала:

— Извини, Вир. Не надо делать этого.

Его руки продолжали обнимать ее.

— Почему? — спросил он осторожно. — Из-за Джека?

Она отрицательно покачала головой.

— Из-за другого мужчины?

Нэнси кивнула.

Он помолчал с минуту, скользя пальцем по контурам ее лица и чувственному изгибу губ.

— А он любит тебя?

Она криво улыбнулась:

— Нет. По-моему, он не знает, что означает это слово.

Яхта слегка качнулась под ними.

— Тогда забудь его и отдайся любви с тем, кто знает, что это такое.

Она робко улыбнулась:

— Я хотела, Вир. Но не смогла.

— Ну что же, поглядим, — сказал он и, взяв ее за руку, повел в бар, сверкающий золотом и зеркалами.

Позже, за ужином, когда они ели омаров в столовой, размеры которой не уступали обеденному салону пассажирского лайнера, Вир задумчиво спросил:

— А почему ты выбрала Мадейру?

— Потому что этот остров достаточно удален и от Америки, и от Англии. Я уже была там, и там живет Зия Санфорд.

Это было близко к истине.

Вир налил себе еще вина и сказал:

— Я был здесь около года назад. В апреле прошлого года. Это любимое место моего приятеля — газетного магната.

Нэнси улыбнулась:

— Ты не жалеешь, что его нет на борту «Рослин» и что он не плывет с тобой на Канары?

— Не было никакой возможности прихватить его. Он слишком занят запугиванием правительства.

Нэнси не испытывала никакого желания говорить о политике. Эти разговоры всегда сводились к Верити.

— Как долго ты пробудешь на Мадейре? — спросила она.

При свете лампы его волосы отливали серебром. Серые глаза казались искренними, прекрасной формы губы и подбородок говорили о том, что этому человеку можно доверять. У них были общие предки, общая бабушка. У него была удивительно приятная внешность, звание пэра, и хотя ее мать лишилась всего состояния и вынуждена была выйти замуж за американца, Вир Уинтертон не испытывал подобных затруднений. В мире было не так уж много людей, владевших такой большой и роскошной яхтой, как «Рослин». Он прекрасно подходил на роль любовника, и Нэнси почувствовала медленно растущую злость от того, что не могла ответить ему взаимностью. Рамон, вероломный и ветреный, привязал ее к себе стальными канатами.

— Пока ты не уедешь оттуда, — сказал он тихо.

Она почувствовала безысходное отчаяние. Неужели Виру придется везти ее тело назад в Англию? Она не указала в завещании, где ее должны похоронить. Ей было все равно. Когда она составляла завещание, ей казалось, что это никого не касается. Но теперь Вир грозился остаться с ней до конца, и ей представилась ужасная картина, как ее гроб стоит на столе, где они только что обедали.

— Что случилось? — спросил он так, что Нэнси вздрогнула. — Уж не увидела ли ты привидение?

— Ничего, — сказала она резко, но тут же заставила себя улыбнуться, когда он встал, чтобы принести ее вечерний палантин.

Накинув мех ей на плечи, Вир поцеловал ее в затылок. Нэнси ладонями коснулась его рук, испытывая невыразимую тоску, — Прости меня, — сказала она и, повернувшись, поцеловала его в щеку, как брата. — Спокойной ночи, Вир.

На какое-то мгновение ей показалось, что он хочет воспользоваться предлогом и опять поцеловать ее в губы. Но Вир не Рамон. Он коснулся губами ее рук, а Нэнси, закрыв за собой дверь каюты и оставшись одна в темноте, едва сдержала слезы, вспомнив горячее прикосновение губ Рамона к ее ладоням.

Когда утром Мария разбудила ее, принеся свежий апельсиновый сок, яркое солнце освещало каюту; сквозь иллюминаторы.

— Мы почти на месте, мадам, — радостно сказала Мария. — Вы уже можете увидеть остров.

Через полчаса Нэнси стояла на мостике рядом с капитаном и Виром, наблюдая, как они все ближе и ближе подходили к Мадейре. Сначала показались голубые горы, круто поднимающиеся прямо из моря, затем уже было видно зеленую тропическую растительность: деревья, яркие бугенвиллеи, мимозу и гибискус. Еще до того, как показались очертания домов Фанчэла, Нэнси заметила розовые крыши отеля «Санфорд», расположенного на скалах, возвышающихся над гаванью.

— Лорд Клэнмар говорит, что это настоящий райский сад, пробуждающий романтические чувства в сердцах журналистов, — сказал Вир, улыбаясь ей.

Когда яхта вошла в гавань, подул сильный ветер, донося до них запах тамариска. Почти все склоны холмов вокруг города утопали в африканских маргаритках и стрелитзиях.

— Здесь должен находиться Майклджон, — добавил Вир, кивнув в сторону сверкающего семидесятифутового шлюпа. — И Каррингтон. Ты уверена, что не хочешь на Канары? Там будет гораздо спокойнее. В феврале на этом острове отдыхает половина Лондона.

Нэнси ничего не ответила. С тех пор как на горизонте появились очертания Мадейры, у нее поднялось настроение. Теперь она не сомневалась, что поступила правильно. На пристани собралась толпа местных жителей, одетых в пестрые одежды, мелькали моряки в безукоризненной форме и цветочницы с огромными корзинами цветов. Телеги, запряженные волами и доверху нагруженные овощами и фруктами, тяжело скрипели по булыжной мостовой пристани. «Рослин» встала на якорь, и у причала собралась толпа, а когда Нэнси и Вир ступили на берег, их осыпали лепестками цветов. Они сели в «испано-суизу» с открытым верхом.

Мария, камердинер Вира и большая часть их личных вещей разместились в экипаже, запряженном волами, а бесчисленные кожаные чемоданы Вира мужчины в соломенных шляпах погрузили на телеги, в которых только что привезли бананы.

— Ты выглядишь уже значительно лучше, — сказал Вир, в то время как их автомобиль плавно поднимался вверх по крутому склону холма туда, где в зелени садов, утопая в цветах и пальмах, во всем своем великолепии возвышался отель «Санфорд».

— Да, мне хорошо.

По пути всюду встречалась фамилия Рамона. Она мелькала на вывесках банков, контор и винных погребков. Только на отеле вывески не было. Санфорды есть Санфорды. Не было нужды афишировать то, что и так хорошо всем известно.

— Добро пожаловать в отель, ваша милость, — почтительно приветствовал их швейцар, тогда как стайка посыльных бросилась встречать телеги с багажом.

Нэнси вошла в вестибюль и испытала необычное, почти неземное чувство, что здесь она наконец обретет душевный покой. Странно, но раньше она не испытывала ничего подобного. Когда она останавливалась тут с Джеком, для нее это был просто красивый, роскошный отель. Ей было приятно жить здесь, но она никогда не стремилась вновь побывать в нем. Желание вернуться возникло только после встречи с Рамоном и полного краха ее жизненных устоев.

Имя «Санфорд» сверкало золотом на темно-красной униформе посыльных, на почтовой бумаге, лежащей на мраморных столах, и даже было выгравировано на серебряных ручках дверей. Нэнси подумала, не стала ли она первой женщиной, в чьем сердце тоже отчеканено это имя. Хотя, может быть, еще раньше это случилось с Зией, но по другим причинам.

— Наши номера рядом, — сказал Вир, когда они направились к лифту в сопровождении целого отряда служащих. — Мы можем общаться, завтракая на террасе. На этот раз здесь будет намного приятнее, чем во время моего последнего пребывания в этом отеле. Лорд Клэнмар выглядит неважно перед ленчем.

— Про тебя этого не скажешь, — заметила Нэнси, и это было правдой. В своем белом шелковом костюме и белой шляпе, надвинутой на один глаз, он выглядел чрезвычайно эффектно. Его серые глаза излучали тепло, и Нэнси почувствовала, как зарделись ее щеки. Ей следовало бы лучше знать себя и быть более сдержанной. Вир был красив, и она понимала, что чувства, которые пробудил в ней Рамон, никогда уже снова не погрузятся в спячку.

Ее комната была мечтой. Постель в спальне стояла под пологом из белого муслина, а из открытых окон виднелись весь залив и яхта «Рослин», стоящая на якоре.

Мария, бесконечно радуясь тому, что снова ступила на сушу, приготовила ей ароматическую ванну, восхищенно рассматривая массивные золотые краны и прочее оборудование. Ее собственная комната на этот раз была не в конце длинного, продуваемого сквозняками коридора, а рядом с номером миссис Камерон и почти с такой же роскошной розовой ванной. Мария была счастлива от того, что миссис Камерон приехала именно сюда. Ради этого стоило так долго плыть по морю.

В то время как Нэнси купалась в ванной, в дверь осторожно постучали, и Мария увидела посыльного с конвертом на серебряном подносе. Она вежливо поблагодарила его, удивленно раскрыв глаза, когда тот нахально подмигнул ей. Мария обратила внимание, что и камердинер герцога Мелдона вел себя очень развязно, а поскольку их комнаты были рядом, она несколько призадумалась. Жаловаться миссис Камерон она не хотела, однако ей надоело играть в прятки, как это было на борту «Рослин».

Нэнси вскрыла конверт прямо в ванной. Это была короткая записка от Зии, в которой говорилось: «Дорогая, встретимся в моем номере за утренним коктейлем». О Вире она не упомянула. Нэнси надеялась, что он не получил подобного приглашения. Ей хотелось поговорить с Зией наедине.

Она надела бледно-розовое платье с высоким воротом спереди и с голой спиной. Обула подобранные в тон туфли без задников, вызвала посыльного и, пока Мария прыскала ее духами, мысленно приготовилась к встрече с женщиной, которую отец любил всю свою жизнь и которая была матерью любимого ею человека.

* * *

Комнаты Зии с зеркальными стенами выходили на лужайку, где собралось множество белых голубей. Полдень еще не наступил, но Зия была в длинном развевающемся платье из серебристо-серого шифона, украшенного большой бабочкой с блестками. Ее великолепные рыжеватые волосы были по-прежнему густыми. Она, как всегда, собрала их в пучок и стянула обычной лентой. На все еще прелестной шее красовалась нитка жемчуга с огромным изумрудом. Когда Зия встала поприветствовать Нэнси, движения ее были легки, как у молодой девушки. Голова высоко поднята, стан гибок. Ветерок тронул ее платье, и бабочка запорхала, переливаясь в лучах солнца. Широко раскрыв объятия, Зия сказала мягким, теплым голосом:

— Как я рада снова видеть тебя, Нэнси!

От нее исходил прежний экзотический аромат, дурманящий, как некоторые цветы джунглей. Они уселись в плетеные кресла с очень высокими спинками в углу сада под палисандровым деревом. На столике стояло шампанское, апельсиновый сок и печенье для птиц.

— Давно же ты не была здесь, — сказала Зия, отгоняя тонкой гибкой рукой рассевшихся вокруг птиц. — Некоторые приезжают сюда каждый год, например, герцог Мелдон.

— Джека не тянет в Европу. Он предпочитает Ривьере Бар-Харбор.

— А ты?

— Мне нравится мой дом на Кейпе.

— А мне Мадейра, — с улыбкой сказала Зия. — Я никуда не уезжаю отсюда. Портнихи, модельеры сами приезжают ко мне. Приезжают и друзья, если хотят видеть меня.

Птицы вспорхнули и улетели.

— Как твой отец? — спросила она, и под густыми ресницами в ее зеленых глазах Нэнси заметила, казалось, отражение своей собственной тоски.

— Он выглядел не очень-то хорошо, когда я уезжала, у него был небольшой сердечный приступ.

Зия молчала.

— В день моего отъезда он вернулся домой из больницы. Я не слишком беспокоюсь о нем. Отец здоров как бык.

Улыбка тронула губы Зии.

— Да, он очень крепкий.

— Он просил передать вам привет.

— Спасибо.

Это было сказано с чувством искренней благодарности. При солнечном свете слегка проступила паутинка тонких морщин вокруг глаз и в уголках губ. Зия была уже немолода, но благодаря великолепной осанке и отсутствию морщин на шее и лице выглядела такой же красавицей, как и., в девятнадцать лет. Неожиданно Нэнси пожалела отцы, погнавшегося за молодостью и женившегося на Глории, тогда как та, которую он любил всю жизнь, была такой цветущей и очаровательной, что Глории никогда не превзойти ее.

— Вы ведь любите его? — спросила Нэнси.

— Да, — последовал простой ответ. — А ты, Нэнси? Ты любишь кого-нибудь?

Такой вопрос со стороны Зии был вполне естественным.

— Любила, — ответила Нэнси.

— Но не своего заносчивого сенатора?

— Нет. Однако все очень быстро кончилось.

Зия не стала выражать сочувствие. Она встречала многих мужчин, похожих на Джека Камерона. Прекрасно говорящих, очаровательных, честолюбивых мужчин, которые любили легко, но никогда не любили всем сердцем. Зия инстинктивно догадывалась, что Джек Камерон был недостоин любви, на которую была способна Нэнси. Очень давно она распознала в Нэнси нечто такое, что было заложено в ней самой. Теперь, глядя на нее, она не могла отделаться от дурного предчувствия. Если Нэнси способна на большую любовь, она способна и на безрассудство. Бостонское воспитание скрывало эту грань ее натуры, может быть, даже от нее самой. Поначалу Зия думала, что ее всегда безошибочное чутье дало осечку. Она следила на расстоянии за замужеством Нэнси, рождением Верити, ее поездками в Париж и Лондон, за тем, как она выполняла роль хозяйки на политических собраниях, за ее всегда тактичным и осторожным поведением. Безрассудство, если оно и присутствовало в Нэнси, тщательно скрывалось. Зия полагала, что, проявившись, оно не принесет столь трагических последствий, как ее собственное поведение.

— И поэтому ты приехала на Мадейру? — спросила она осторожно. — Чтобы все забыть?

Нэнси покачала головой:

— Нет. Забыть невозможно. Но мне хочется пожить немного для себя. По крайней мере с ним я поняла, что это, значит.

Зия сделал а большой глоток шампанского.

— Но жизнь для себя может повлиять на твое положение жены сенатора?

Нэнси усмехнулась уголками темных миндалевидных глаз:

— Могу представить, что из этого выйдет. Мне все равно. Последние семнадцать лет я делала для Джека все, что могла. Но этот год — мой.

— Из надежных источников мне известно, что у Джека очень хорошие шансы на выборах в 1936 году.

— Если только «Новый курс» Рузвельта потерпит крах, но думаю, этого не произойдет. Уверена, что он будет избран на второй срок.

— Разве твои предположения могут что-то изменить? Амбиции Джека остаются прежними.

— Пусть он продолжает свою предвыборную гонку, я не собираюсь приносить в жертву свою жизнь, помогая ему. — Нэнси задумчиво оперлась подбородком на руку. — Если бы я чувствовала, что Джек действительно может стать хорошим президентом, то, возможно, пренебрегла бы собой. Но я его жена и знаю, что он собой представляет, лучше его коллег и советников. Не думаю, что Джек сможет стать хорошим президентом. Он не обладает оригинальным мышлением, как Рузвельт. Он использует других людей — их мозги, их идеи. Он достаточно компетентен и может произвести хорошее впечатление. Но в президенты не годится. Он одаренный человек, но не думаю, что одаренности достаточно, чтобы занять место в Белом доме. Поэтому я не чувствую вины в том, что подорву его шансы. В конечном счете я настроена патриотически.

— А как Чипс? — весело спросила Зия. — Маловероятно, что он разделяет твое мнение.

— Нет, конечно. — Глаза Нэнси потемнели при воспоминании о разговоре с отцом в больничной палате. Усилием воли она заставила себя встряхнуться. — Но несмотря на то что он дорог мне, я не могу жить так, как ему хочется. Слишком долго я следовала его наставлениям.

— Хотелось бы мне встретиться с человеком, который так изменил тебя. От полного послушания до мятежа! Вероятно, это весьма примечательная личность.

— Да, он такой. Но ко всему прочему он еще и вероломный, беспринципный, бессовестный тип. — И тут Нэнси покраснела, вспомнив, кому она это говорит.

Глаза Зий заблестели.

— Дорогая Нэнси! Каждое твое слово делает его еще более неотразимым. — Она задумчиво повертела в руках хрустальный бокал. — Полагаю, твои благие намерения тверды. У меня есть новости, которые могут быть не совсем тебе приятны.

На какое-то мгновение Нэнси с ужасом подумала, что Зия догадалась, о ком идет речь.

— Среди вчерашних телеграмм была одна из Вашингтона, — сказала Зия.

Нэнси не отрываясь смотрела на нее.

— От Джека? — спросила она с недоверием.

Зия кивнула.

— Он приезжает один?

— Думаю, что да. Во всяком случае, номер заказан на одного. И еше номер для его секретарши.

Лицо Нэнси помрачнело.

— Беру назад свои слова о его умственных способностях, — сказала она со злостью. — Его нельзя назвать умным. Он непроходимый тупица и ужасный эгоист. — Нэнси резко вскочила, напугав этим Зию, и, поспешно чмокнув ее в щеку, быстро ушла. Глаза ее были полны слез ярости.

* * *

— Среди гостей отеля, — сказал Вир, элегантно опираясь об украшенные цветами перила балкона, — князь Николай Васильев, граф Запари и графиня, которой нет еще и семнадцати, король в изгнании, который кокетливо настаивает, чтобы к нему обращались как к мистеру Бленгейму, и обычная компания, что и на Парк-лейн. В общем, те же люди, те же сплетни…

— Но зато климат здесь совсем другой, — сказала Нэнси, расслабившись в шезлонге.

Он усмехнулся. После купания на его золотистых волосах блестели капельки воды.

— Ты настоящее дитя природы, не так ли? Готов спорить, что ты плавала даже в Хайяннисе.

— Каждый день, хотя в августе вода такая холодная, что ты сразу бы посинел.

— Русские не хотят купаться, — сказал Вир, кивнув в сторону эмигрантов, которые развалились в своих шезлонгах, укрывшись пледами, а их слуги в блестящих ливреях и белых перчатках стояли наготове в трех ярдах позади. — У супругов Запари разница в возрасте, наверное, лет в пятьдесят. Она еще совсем ребенок.

— Тогда она по крайней мере еще лет пять побудет графиней. Запари надоедают жены, когда их возраст переваливает за двадцать. Последней отвергнутой жене был двадцать один год.

— И что же сталось с ней потом?

— Она отправилась в Лондон и обольстила лорда Стадли, у которого еще не кончился медовый месяц. Затем бросила его, восстановив тем самым баланс в своих отношениях с мужчинами, и вышла замуж за какого-то эстрадного певца из Лос-Анджелеса.

Вир надел махровый халат на свое влажное после купания тело. У него были крепкие стройные ноги. Он закурил «Данхил», продолжая осматривать бассейн, сад и уходящую в бесконечность гладь сверкающего на солнце зеленовато-голубого водного простора.

— Здесь Костас. С ним Мадлен Манчини. Красавица, которая должна была выйти замуж за короля Зогу. Сэр Максвелл Мид и его супруга тоже здесь. С тех пор как сэр Максвелл оказался при дворе бельгийского короля, он безнадежно влюбился в королеву. — Вир усмехнулся. — Безответная страсть. А вот Бобо. Слава Богу, она без своего джазиста. Ее новый любовник очень похож на египтянина и совсем не пара ей.

— У Бобо все любовники такие.

Вир засмеялся и сел рядом с Нэнси, взяв ее руку в свои ладони.

— По-видимому, твои тоже тебе не подходят.

— У меня был любовник в единственном числе, а не во множественном.

Он посмотрел на нее, перестав смеяться, и на его лице появилось выражение, заставившее ее сердце учащенно забиться. На ней был купальный костюм, но она почувствовала себя голой. Его глаза скользнули по ее губам, затем медленно спустились ниже, к груди и ногам.

Помимо воли она почувствовала, как ее тело отозвалось на его молчаливый призыв. Вир наклонился к ней.

— Значит, пришло время завести другого, — сказал он, обнимая ее за плечи теплыми сильными руками и прижимая к себе. — Жизнь коротка, Нэнси.

Она вскрикнула, но он заглушил ее возглас долгим, крепким поцелуем. Нэнси подняла руки, а он, по-своему истолковав ее движение, тяжело и часто дыша, скользнул руками вниз, обхватив ее грудь.

Нэнси вцепилась ему в волосы, пытаясь оторвать его лицо от себя. В ее темно-лиловых глазах отражались беспомощность и отчаяние.

— Я не влюблена в тебя, Вир.

Его лицо трудно было узнать. Это была маска безудержного желания.

— Но я люблю тебя, Нэнси! Я полюбил тебя, когда мне было всего семнадцать. Я хочу тебя, как не хотел ничего на свете. Позволь мне любить тебя, Нэнси. Пожалуйста. — Он целовал ее шею.

— Я не могу, Вир, — сказала она дрожащим голосом. — Не могу, я не люблю тебя.

Его пальцы глубоко впились в ее плечи.

— Я заставлю тебя полюбить меня, — сказал он со страстью.

— О Вир, как бы мне хотелось, чтобы ты добился этого! — Она крикнула это с такой болью в голосе, что он замер.

— Что же он тебе сделал? — спросил он удивленно. Нэнси выглядела такой же юной и беззащитной, как русская графиня.

— Мне кажется, он раскрепостил меня, — сказала она с дрожащей улыбкой. — Но для чего, не знаю.

Вир поцеловал ее в лоб и встал.

— Может быть, со временем мы узнаем.

Нэнси почувствовала нежность к нему.

— Может быть. Ты очень добр ко мне, Вир.

— Я люблю тебя. Я вообще добр ко всем, кого люблю. — Он снова улыбнулся. — Сегодня вечером у меня на яхте соберется много закадычных друзей. Князь Николай тоже почтит нас своим присутствием. Не знаю даже, как всех разместить. Захочет ли, например, экс-монарх, чтобы ему отвели место как королю или как просто мистеру Бленгейму? А если пригласить Бобо, то придется приглашать и ее египтянина.

— Могут возникнуть еше большие сложности. Скоро сюда прибудет Джек.

Он замер с бокалом в одной руке и бутылкой в другой.

— Чтобы помириться?

— Сомневаюсь. С ним едет его любовница.

Вир слегка расслабился. Проблема с египтянином сразу отошла на задний план.

— Может, все-таки нам стоит поискать убежище на Канарах?

— Я не собираюсь прятаться от Джека или со страху возвращаться домой, — пылко заявила Нэнси. — Он отказался приехать, когда был мне нужен. Сказал, что ему предстоит длительная деловая поездка.

— Может быть, ему захотелось погреться на солнышке, — сказал Вир, протягивая ей напиток со льдом.

Ее мягкие губы приоткрылись в улыбке. Теперь она прогнала все свои страхи в самые дальние уголки сознания.

— Думаю, отдыхать здесь гораздо приятнее, чем сопровождать Джека в его официальных поездках. Раньше я и не предполагала, что нужна мужу только для карьеры. Очевидно, с некоторыми делами любовница не может справиться.

В комнате зазвонил телефон. Последовала короткая пауза, затем камердинер Вира осторожно постучался и вышел на балкон.

— Ее королевское высочество принцесса Луиза имеет удовольствие пригласить вас в номер 206 на послеобеденный чай.

— «Граф Грей» и сандвичи с огурцами, — пренебрежительно сказан Вир. — Она стала трезвенницей после того, как принц упал в чан с вином и чуть не утонул.

Нэнси засмеялась, ее мрачное настроение улетучилось.

— Так вот почему ее окружение прячет фляжки в заднем кармане, словно запрет на спиртное еще не отменен. — Она легко поднялась на ноги. — Думаю последовать примеру Зии и оставить в гардеробе всю свою новомодную одежду. Я устала от гладких, обтекаемых форм. Хватит квадратных плеч и длинных до пят трепыхающихся юбок. Хочу одеваться так, как мне сейчас хочется.

— И как же? — спросил Вир. Он взглянул на нее краешком глаза и улыбнулся.

— В мечтательно-романтическом стиле. — И прежде чем удалиться в спальню, она, к своему удивлению и к удивлению Вира, поцеловала его в губы.

* * *

— Ты понимаешь, что переступаешь определенную черту, согласившись открыто играть роль хозяйки на вечеринке у Вира? — спросила Зия, когда ее «испано-суиза» мчала их вниз по вьющейся крутой дороге к гавани.

— Но почему? Мы же не любовники. — Нэнси надела платье, от которого Джек, наверное, преждевременно состарился бы. Сиреневое с блестками, обольстительно облегающее и подчеркивающее ее грудь, с лифом без рукавов, с завязывающимся воротом и с вырезом сзади ниже талии. Ее кожа уже покрылась легким загаром, прекрасно сочетающимся с фиалковыми глазами и шапкой пушистых волос.

— На борту «Рослин» пока нет других гостей. Твой поклонник поджидает тебя.

— Мы двоюродные брат и сестра.

Зия пожала плечами и поправила бриллиантовый браслет на запястье.

— Половина гостей Вира женаты на кузинах. Это единственная возможность жениться на представительнице своего класса. Я очень благодарна за воспитание моему Норс-Энду. Это воспитание привило мне чувство меры, которого так не хватает многим моим друзьям.

Нэнси улыбнулась и откинулась на мягкую спинку кожаного сиденья. Она чувствовала себя почти счастливой, когда за последним поворотом ее взору предстала «Рослин», освещенная от носа до кормы веселыми разноцветными огоньками. А далеко в темноте плавно скользила большая океанская яхта, быстро приближаясь к бухте Фанчэл. Нэнси едва обратила на нее внимание.

Она танцевала с Виром, в то время как «Кезия» вошла в гавань, и Рамон нетерпеливо шагнул вниз по торопливо спущенному трапу.

 

Глава 8

Включив фары, Рамон отчаянно гнал свой застоявшийся «даймлер» по темному серпантину, ведущему к скалам, где находился его сияющий роскошью отель. Появление Рамона вызвало среди безукоризненно вышколенного обслуживающего персонала необычайное волнение, и все засуетились словно наэлектризованные.

Гости, выходящие из танцевального зала, мельком заметили, как он с суровым выражением лица быстрым шагом прошел к сверкающему золотом лифту и поднялся в свои апартаменты. Призывные улыбки дам быстро погасли, поскольку Рамон не обратил на них никакого внимания.

— Пришлите ко мне Вильерса, немедленно, — приказал он, когда двери открылись, и прислуга поспешно вкатила столик, на котором стоял серебряный поднос с холодным мясом, экзотическими салатами и фруктами. Ванна была заполнена водой, полотенца нагреты, шампанское охлаждено. Все, что он мог пожелать, было приготовлено с быстротой молнии.

Через секунду появился постоянно проживающий в отеле секретарь Вильерс в безукоризненном костюме в тонкую полоску, с шелковым платочком в нагрудном кармане и с гвоздикой на лацкане пиджака. Всего четыре минуты назад он лежал в постели, почитывая роман. Прислуга сразу же молча удалилась. Рамон бросил пиджак на стул, распустил галстук и, не обратив внимания на шампанское, налил себе коньяка.

— Какой номер занимает миссис Камерон? — резко спросил он Вильерса, залпом выпив коньяк и снова быстро наполнив бокал.

— Гарден-свит, сэр.

— А кто в соседнем? — Его голос звучал резко, как удары хлыста.

— Герцог Мелдон. Князь Васильев — в 204-м, а граф и графиня Монткалм — в Лайлэк-свит.

Рамона не интересовали ни князь, ни граф.

— Миссис Камерон прибыла сюда с герцогом?

— Да, сэр, — ответил Вильерс, с трудом скрывая тревогу. Лицо Санфорда было пепельно-бледным, глаза впали, щеки осунулись. Он выглядел изможденным и больным.

— Герцог Мелдон прибыл без своей обычной компании, — сообщил Вильерс. — Только с миссис Камерон, ее служанкой и своей прислугой.

Рамон стремительно подошел к тяжелым бархатным шторам и раздвинул их. Далеко внизу светились огни бухты Фанчэл, а на фоне черной воды мерцали бесчисленные цветные огоньки яхты «Рослин».

— Сегодня герцог принимает гостей на борту яхты, — волнуясь, продолжал Вильерс. — Там князь Васильев, граф и графиня Запари…

Рамон резко прервал его:

— А миссис Камерон?

— Миссис Камерон тоже там присутствует.

Вильерс знал своего патрона вот уже двадцать лет. Было ясно, что его столь необычное поведение как-то связано с герцогом Мелдоном и миссис Камерон.

— Кажется, миссис Камерон — кузина герцога Мелдо-на, — сказал он нерешительно. — Мне говорили, что они родственники, сэр.

Рамон прищурился, задумчиво глядя вдаль.

— Это все, сэр?

— Да. Благодарю, Вильерс.

Когда секретарь ушел, Рамон снова потянулся за бутылкой. Родственники. Возможно. Вир Уинтертон не считался волокитой. Он был покорен своей холодной и сдержанной герцогиней. Рамон пожелал ему счастья. Сам же он предпочитал женщин из плоти и крови, а не мраморные статуи. Он поднял трубку одного из телефонов на письменном столе.

— Вильерс!

Вильерс, который только что опять залез под одеяло и взял роман, чтобы узнать, кто же все-таки был убийцей, издал глухой стон, затем, собравшись, бесстрастно произнес:

— Да, сэр?

— Где сейчас находится герцогиня Мелдон?

Вильерса не зря держали секретарем в отеле. Богачи и знаменитости, титулованные особы и члены королевских семей, сведения о которых представляли интерес, были педантично занесены и проиндексированы в лысеющей голове Вильерса. Он знал их пристрастия и антипатии, их слабости и причуды не хуже близкого родственника. Их местонахождение тоже в высшей степени интересовало Вильерса. Если постоянный клиент внезапно отказывался от ежегодного посещения отеля ради нового места, Вильерс должен был немедленно выяснить, в чем дело, и исправить положение.

— В Раджастане, — сказал он после секундного размышления. — Охотится на тигров с махараджой Джаспура. Думаю, что она долго пробудет там. В этой стране превосходные поля для игры в конное поло, а герцогиня — королева среди наездниц.

Рамон повесил трубку и задумался. Вильерс вздохнул и вернулся к роману. Продолжительные поездки герцогини за пределы Англии послужили причиной появления в прессе различных предположений. Весьма сдержанных, но наводящих на размышления. Если не все в порядке в браке Уинтертонов, то, возможно, Вир начал подыскивать кого-нибудь, чтобы решить свои проблемы с женщинами. С другой стороны, что может быть естественнее, чем приглашение в гости кузины? На щеке Рамона пульсировала жилка. Спать же с кузиной означало взять на себя грех кровосмешения. Хотя в Англии это считалось нормальным среди многих поколений. Браки между родственниками означали прежде всего сохранение фамильного богатства и владений. Голова Рамона гудела. Он скинул одежду и встал под душ, включив на минуту холодную воду. Затем намылился. Господи, почему она так поступила? Это непостижимо! Почему она оказалась здесь? Кто из них сошел с ума — она или он?

Душ освежил Рамона. Было почти два часа ночи, но он снова оделся. Ему пришлось преодолеть тысячи миль, чтобы увидеть ее, и он готов был ждать до утра.

Он вышел на веранду и посмотрел вниз, на «Рослин». До него доносились слабые звуки музыки и смеха. Оркестр играл «Мисс Отис сожалеет» Кола Портера. Затем послышалась убаюкивающая, романтичная мелодия «Ночью и днем», и Рамон подумал, в чьих объятиях она сейчас, с трудом сдерживая желание ворваться на борт яхты и разметать все в мстительном порыве. Затем попытался поразмыслить. В Нью-Йорке она была сначала чем-то очень расстроена, но потом они так страстно любили друг друга… Невозможно понять, что повлияло на нее. Ведь что-то случилось после его отъезда из Хайянниса и до их встречи в Нью-Йорке. Он ходил по комнате, не в состоянии спокойно сидеть и тем самым оправдывая свое прозвище. Настоящая пантера в клетке!

Может быть, в Хайяннис неожиданно нагрянул Джек Камерон? Может быть, между мужем и женой произошла сцена, о которой он ничего не знал? Но Рамон сразу отбросил эту мысль. Болтливый Моррис все рассказал бы ему, когда он расспрашивал его о том, куда уехала миссис Камерон. Что же еще могло произойти за время между их страстным расставанием и ее таинственным исчезновением?

У мэра Бостона случился сердечный приступ. Рамон выругался вслух. Это вполне могло послужить причиной изменения ее планов, но никак не объясняло неожиданного отъезда. То, что она уехала спустя несколько часов после выхода Чипса из больницы, только подтверждало необоснованность ее поступка. Это было совсем не похоже на Нэнси. Он закурил сигарету, дважды затянулся и загасил ее в пепельнице из оникса. Ночь в Нью-Йорке и день в Хайяннисе — разве этого достаточно, чтобы строить какие-то планы? Он со стоном запустил пальцы в копну своих темных волос. Но этого оказалось достаточно, чтобы влюбиться. Им не требовалось много времени. Все произошло инстинктивно, как у первобытных людей. Она принадлежала ему, а он — ей. Только вместе они составляли единое целое. Он уже не мальчик, который мог сойти с ума от хорошенького личика или поддаться женским уловкам. Он встретил ее, он хотел и добился ее…

Почему же она скрылась? После того как они договорились быть вместе, он целый день мечтал о ней. Сначала было радостное предвкушение, затем растущая тревога и, наконец, удивление. На следующее утро он сломя голову помчался в Хайяннис. Экономка пришла в ужас, когда он постучался в дверь, затем проскочил мимо нее и устремился вверх по лестнице, громко выкрикивая имя Нэнси. В доме никого, кроме прислуги, не было. Моррис, трясясь от страха, рассказал ему о болезни мэра, а потом, когда Рамон уже садился в автомобиль, крикнул ему вслед, что мадам не в Бостоне, а уехала на Мадейру.

Рамон чувствовал себя как в причудливом сне, из которого никак не мог выйти. В больнице ему сообщили, что мэр находится под присмотром медсестер в своем доме в Сити-Холле. Симас Флэннери мягко отказал ему в личной встрече с Чипсом. Он сказал, что дочь мэра уплыла на «Мавритании». В «Бостонском курьере» сообщалось то же самое. В справочной порта это подтвердили.

Рамон не обратил внимания на огромную кипу корреспонденции в его нью-йоркских апартаментах. Наспех написанные отчаянные письма Глории остались непрочитанными. Он отплыл на «Бремене» в Саутгемптон. Избегая пассажиров, он часами простаивал на палубе и непрерывно курил. Его лицо превратилось в непроницаемую маску, и к нему почти никто не отваживался подходить. В Саутгемптоне яхта «Кезия» проходила ежегодный профилактический осмотр, но он приказал отплыть немедленно.

На четвертый день плавания он уже изнывал от желания поскорее снова увидеть Нэнси. Она наверняка ждала его в отеле. Ее письмо, вероятно, где-то затерялось. Одному Богу известно, что произошло, но что бы там ни было, это какая-то ошибка. И вот он здесь, а ее нет. Она пьет и развлекается на яхте Вира Уинтертона… Кстати, на ней она приплыла сюда. К тому же ее номер рядом с номером Вира. Он снова вышел на веранду и, прищурив беспокойные темные глаза, пристально посмотрел вниз, туда, где продолжалась вечеринка на яхте «Рослин».

Нэнси говорила, что у нее никогда не было любовника. Он знал, что это правда. Возможно ли, что, однажды перешагнув барьер, она бросилась из его объятий в объятия Уинтертона? Внутри у него все кричало, что этого не может быть. Она не такая, как Глория или княгиня Марьинская. Ее нельзя отнести к числу скучающих светских красавиц, ищущих развлечения и удовольствия за спиной мужа.

Она была, несомненно, благородной натурой и привнесла в их отношения не только страсть, но и чистоту. Он вдохнул пропитанный ароматом цветов ночной воздух и почувствовал себя увереннее. Глупо понапрасну себя мучить. Просто она решила, что на яхте Уинтертона можно добраться до Мадейры быстрее и не афишируя свой отъезд. «Нью-Йорк таймс» отметила, что миссис Камерон плыла на борту «Мавритании». И больше ничего. В лондонских газетах не было о ней ни строчки. На Мадейре они не будут объектом сплетен, которые Нэнси так не любила. Зия не допускала в отель репортеров светской хроники и не позволяла фотографировать. Здесь было одно из немногих мест во всем мире, где богачи и короли могли развлекаться, не опасаясь огласки. Если они и проявляли себя не лучшим образом, об этом знал только ограниченный круг равных по положению людей. Разгульные вечеринки в отеле никогда не предавались гласности. Премьер-министр мог безнаказанно плавать нагишом, величественные герцогини напивались так, что едва добирались до своих номеров, но за пределы отеля ничего не выходило.

Рамон достал запотевшую бутылку шампанского «Дом Периньон», обернул ее полотенцем и с бокалом в другой руке вышел из номера. Он шел по устланному толстым ковром коридору, затем спустился вниз по раззолоченной лестнице и подошел к Гарден-свит. Подозвав коридорного, он отправил его за ключом.

Рамон прикрыл за собой дверь номера Нэнси, налил бокал шампанского и осмотрелся. Легкая улыбка скользнула по его губам. Нэнси ушла отсюда всего несколько часов назад. Комната еще хранила следы ее присутствия. На фотографии в серебряной рамке улыбалась Верити. Рядом, крепко сжимая зубами сигару, расплылся в улыбке Чипс О'Шогнесси. Фотографии Джека нигде не было видно. Так же, как и портрета какого-то другого мужчины. Рамон почувствовал себя более уверенно. Она, конечно же, ждала его. Другой причины ее появления здесь не могло быть. На тумбочке рядом с кроватью лежал томик стихов Элизабет Броунинг «Португальские сонеты». Он взял его и благоговейно подержал в руках. Ведь совсем недавно она прикасалась к нему. На кровати лежала приготовленная ко сну шелковая кружевная рубашка. Нежно пахнущее покрывало было аккуратно откинуто. На туалетном столике лежали простые четки, переплетенные ниткой прекрасного жемчуга. В воздухе витал слабый аромат духов Нэнси. Он сел в розовое бархатное кресло и погасил электричество. В лунном свете на дальней стене мерцало и переливалось красками полотно Матисса. Лицо Рамона горело. Он налил себе еще шампанского и устроился поудобнее в ожидании Нэнси. Пламя, которое не угасло в его крови с тех пор, как он держал ее в своих объятиях, разгоралось все сильнее, буквально пожирая его, так что Рамон почти физически ощущал боль во всем теле. Скоро, очень скоро он снова обнимет ее. Рамон бросил взгляд на дверь и начал отсчитывать минуты.

* * *

— Я не раз пытался познакомиться с вами, но вы скрывались, словно бабочка в коконе, — сказал князь Николай, танцуя с Нэнси вальс вокруг бассейна в центре яхты. Над ними ярко сияли звезды.

Нэнси засмеялась:

— Я не скрывалась ни в «Копли-плаза», ни в «Уолдорфе».

Лицо князя вытянулось.

— Новый Свет! У меня на него нет времени. Ни грации, ни изящества. Не то что в городе моей юности.

— В Санкт-Петербурге? — спросила Нэнси.

Он кивнул. Его рука обнимала ее легко и спокойно, в то время как музыка плавно перешла от вальса к танго.

— Ни одни балы не сравнятся по пышности с теми, что давала вдовствующая императрица в Аничковом дворце. Нигде не было столь блистательных приемов, как у великой княгини Марии Павловны. Нигде нет такого великолепия, как в Зимнем дворце. А разве где-нибудь можно испытать трепет, подобный тому, когда едешь по Невскому проспекту в сопровождении казачьего эскадрона? — Глаза его блеснули. — Когда-нибудь мы вернемся, и этот мир снова оживет. Россия наших отцов и дедов возродится.

— Вы действительно верите в это?

Из-под аккуратно подстриженных усов и бороды сверкнула веселая улыбка.

— Я знаю это наверняка, — сказал он и так лихо и щегольски закружил ее, что Бобо и Костас громко зааплодировали.

Вир им улыбнулся, но князь не видел его. Ники был чрезвычайно привлекателен для женщин и за обедом пытался пленить Нэнси своим очарованием. Его американская подружка казалась при этом невозмутимой. Она танцевала и флиртовала со всеми присутствующими мужчинами за исключением сэра Максвелла. Сэр Максвелл с удовольствием поддержал бы эту игру, но Лавиния Мид не давала ему такой возможности. Вир перевел взгляд на подружку Ники. Она стояла на палубе, прислонившись к поручню, с бокалом в руке, слегка откинув голову назад. Ее жемчужные зубы ярко сверкали в полумраке, когда она смеялась над очередным неприличным замечанием Санни.

Среди ее предков была Элизабет Уинтроп, одна из первых женщин, обосновавшихся в Новой Англии. Это она подняла мятеж против пуританских законов, управлявших жизнью первых поселенцев, которые впоследствии начали сами страдать от них. Саманта Хедли тоже обладала не меньшим мужеством, чем ее прабабка, что позволило ей выдержать нужду и лишения жизни в Америке в семнадцатом веке. Наблюдая, как Ники повел Нэнси в буфет, где леди Майклджон продолжала обсуждать последний роман принца Уэльского, Вир испытал неприятное чувство.

Он подошел к ним и обнял Нэнси за плечи, почувствовав, что она с удовлетворением приняла этот жест.

— Как поживает дорогая Кларисса? — спросила леди Майклджон, когда Вир приблизился, и вдруг громко икнула. Шампанское у Вира было превосходным, и стюард непрерывно наполнял ее пустеющий бокал. Напрасно муж пытался остановить ее, сердито глядя из-под густых, лохматых бровей.

— Кларисса в полном порядке, — спокойно ответил Вир. — Она в Индии, охотится.

— На тигров или слонов? — спросил лорд Майклджон. — В прошлом году я побывал на чертовски удачной охоте на тигров. Добыл пять штук.

— На тигров, — ответил Вир улыбаясь и, обхватив Нэнси, увлек ее в танце в дальний конец палубы. Он нежно ласкал рукой мягкий шелк ее спины, прижав к себе так плотно, что ее губы уткнулись ему в щеку.

Нэнси почувствовала, как остро реагировал Вир, когда леди Майклджон обращалась к нему с вопросами. Ей тоже хотелось побольше узнать о Клариссе, но сейчас было не время и не место. Вир коснулся губами ее губ, и она не оттолкнула его. Нэнси расслабилась, ощутив тепло его тела, наслаждаясь любовью и жизнью. Она крепко обняла Вира за шею и почувствовала, как он вздрогнул и еще крепче прижал ее к себе. Ей необходимо было ощущать рядом живое тепло, чувствовать, как кровь горячо струится по жилам. В ней накопилось столько нерастраченной любви, и некому было отдать ее. Разве только Виру. Джек не нуждался в ней. Рамон — тем более, если он мог позволить себе принимать жену ее отца всего через несколько часов после того, как они расстались. Она не испытывала страсти к Виру, но чувствовала нежность, привязанность и симпатию.

— Давай уйдем, — сказал он сдавленным голосом, и она молча согласилась.

Хозяин с хозяйкой незаметно покинули яхту, но оркестр продолжал играть, а стюарды угощали гостей шампанским и икрой, омарами и перепелами. Вир обнимал ее за плечи, тихо шепча на ухо ласковые слова, в то время как шофер вез их по темной дороге к полуосвещенному зданию отеля.

Ночной ветер дул в лицо Нэнси, развевая волосы, а на глазах у нее выступали горячие слезы. Она была с человеком, который любил ее, ценил и уважал. Но сердце ее разрывалось от тоски по тому, кто посмеялся над ее чувствами. Раньше она не понимала, что означали слова «власть одного пола над другим». Теперь же сама ощутила, что это такое. Это была неослабевающая власть Рамона над ней. Власть, заставившая ее забыть о своей гордости и достоинстве и молить хотя бы об одном его прикосновении, об одном поцелуе.

— Люблю тебя, — шептал Вир, сжимая ее руку и направляясь вместе с ней по устланным розовыми коврами коридорам к роскошному номеру Гарден-свит. Нэнси, не в силах что-либо сказать из-за душивших ее слез, молча сжала его руку, пытаясь овладеть собой. У дверей он подхватил ее на руки и, как невесту, перенес через порог. Она улыбнулась, а он, опьяненный своей победой, даже не заметил, как дрожат ее губы.

— Я мечтал об этой минуте еще мальчишкой в Молсворсе. Ты была тогда новобрачной и вряд ли подозревала о моем существовании.

— Теперь я знаю о тебе, — тихо сказала она.

Он осторожно поставил ее на ноги у края постели. Она стояла не шевелясь, отвернув голову. Он покрыл ее лицо страстными поцелуями, осторожно стягивая с плеч узкие бретельки платья. Соскользнув вниз, блестящий материал растекся по полу маленькой сверкающей лужицей.

— О Боже, как ты красива, — благоговейно прошептал Вир Уинтертон, когда она предстала перед ним во всем величии своей наготы.

— И, по существу, непорочна, — раздался громкий голос из угла комнаты.

Нэнси пронзительно взвизгнула. От неожиданности Вир тоже вскрикнул и потянулся к выключателю. Комната наполнилась слепящим светом. Рамон сидел в глубоком плетеном кресле с бокалом шампанского в одной руке и сигаретой в другой. Он говорил с явно презрительным хладнокровием, однако его остекленевшие глаза выдавали бешеную злобу.

— Не об этом ли она говорила мне, а я так опрометчиво поверил, — продолжал он, не спеша гася сигарету и осушая бокал. Он поднялся и улыбнулся Нэнси, застывшей на месте и воспринимающей происходящее как ночной кошмар. В своей выставленной напоказ наготе она чувствовала себя вавилонской блудницей. Тяжесть в груди сковала ее так, что она не могла ни говорить, ни двинуться с места.

— Это было так убедительно. Я не из тех, кто легко попадается на женские уловки, однако на этот раз мне, по-видимому, пришлось столкнуться с очень опытной лгуньей.

— Нет! — Это было похоже на приглушенный стон. Она должна наконец сдвинуться с места и подойти к нему.

Его темные глаза нехотя оторвались от ее лица и медленно, почти лениво скользнули вниз к розовым соскам, затем к густому вьющемуся пучку волос на лобке. Губы его были плотно сжаты и выражали скрытую боль, а в глазах застыло потрясение, будто он только что заглянул в ад.

— Ну что же, забавляйтесь, — небрежно произнес он и вышел, хлопнув дверью.

Вир резко схватился за ручку двери, изрыгая проклятия. Нэнси бросилась к нему, повиснув на его руках:

— Нет! Пожалуйста! О Боже, не надо!

— Я убью его! — Вир попытался освободиться от Нэнси, но она загородила собой дверь. Глаза ее сверкали как у сумасшедшей.

— Нет! Нет! Пусть он уходит! О Боже, пожалуйста!

Она конвульсивно вздрагивала, лицо побелело, на нем темнели расширенные от ужаса глаза. Рамон был здесь! Он пришел в ее комнату! Он ждал ее, а она явилась с другим мужчиной, стояла перед ним голой, обнимала за шею и принимала его поцелуи.

— О Господи, — застонала она, опускаясь на колени. — Ниспошли мне смерть! Сейчас же! До наступления утра! До того, как я должна буду снова встретиться с ним.

Вир отказался от своего намерения пойти за Санфордом. Он укрыл Нэнси халатом и, спотыкаясь, пошел в ванную за аспирином, снотворным или какими-нибудь другими лекарствами. Вир был потрясен и потерял присущую ему выдержку. Отчаяние Нэнси напугало его. Он пожалел, что не остался с гостями на яхте. Вир вернулся в комнату со стаканом воды и двумя таблетками снотворного.

— Прими это, — сказал он, поднимая ее на ноги и укладывая в постель.

Нэнси покорно проглотила таблетки. Вир был поражен тем, что она совсем не замечала его. Ее репутация! С его стороны было глупо не понимать, что это означало для нее. Несмотря на ее легкомысленные замечания, ей суждено однажды стать первой леди Америки. И в данный момент ее муж плыл сюда, на Мадейру.

Нэнси лежала молча, не шевелясь. Она больше не нуждалась в нем.

Позже, когда после глотка виски Вир успокоился, он вдруг подумал о том, что же делал Рамон в комнате Нэнси в три часа утра. Эта мысль лишила его сна на всю оставшуюся ночь.

* * *

Чувство стыда и унижения не давало Нэнси покоя. До самой смерти она не забудет, с каким презрением Рамон посмотрел на нее. В конце концов от снотворного она погрузилась в оцепенение, но не спала. Неподвижно глядя в потолок, она наблюдала, как в комнату проникает рассвет. С наступлением утра стыд сменился гневом.

Ее поведение его не касается. Он не имел права приходить в ее комнату. Не имел права читать ей мораль. Она с горечью подумала, чью постель он покинул перед своим ночным визитом и в чью постель вернулся. Как сказал ее отец, Рамон Санфорд не был любовником на одну ночь.

Он пришел в отель, чтобы развлечься с ней, как раньше развлекался с другими. Голова гудела, но она решила, что аспирин после снотворного может ей повредить. Потом подумала, что теперь это не имеет значения, и пошла в ванную за таблетками.

Появление Рамона в отеле было вполне естественным. Прежде всего это был его отель. Правда, он говорил, что не может явиться на Мадейру, пока не женится. Глупо было верить всему, что он рассказывал. Разве что некая миссис Санфорд, или по крайней мере будущая миссис Санфорд, не приехала с ним. В горле у Нэнси запершило, и ее передернуло от глотка холодной как лед воды. Оставить невесту, чтобы забраться в комнату бывшей любовницы, — вещь вполне нормальная для человека, который не задумываясь занимается любовью с женщиной, а через сутки — с ее мачехой. Не будь Верити в Германии, он бы и ее не пропустил. Этакий сексуальный фокус для разнообразия.

Гнев вернул Нэнси чувство собственного достоинства. Ей тридцать пять лет, и если она хочет иметь любовника, то Рамону Санфорду нет до этого никакого дела. Одно лишь препятствие возникало на пути этих размышлений. У нее нет никакого желания завести роман с Виром. Или с кем-то другим. Только с Рамоном!

— Будь он проклят! — сказала она своему отражению в зеркале. — Проклят, проклят, проклят!

Нэнси позавтракала в постели. Пришла Мария, чтобы помочь ей одеться, и сразу заметила синие круги под утомленными глазами хозяйки. Хорошенькое личико Марии скривилось. Устоявшийся образ жизни миссис Камерон за последний месяц перевернулся с ног на голову, и Мария многое отдала бы, чтобы знать, что тому причиной. У нее тоже были свои проблемы. Кажется, камердинер английского герцога решил, что неплохо было бы заняться ею. Он поймал ее в гладильной комнате, где она приводила в порядок платья своей хозяйки, предназначенные для коктейлей, и на этот раз резких слов и удара по уху оказалось недостаточно, чтобы сдержать его. Он прижал Марию к стене, жадно целуя против ее воли, не обращая внимания на сопротивление и на смятые платья Нэнси, оказавшиеся между ними. Его оттащила за воротник, чуть не задушив, сильная загорелая рука. Затем, пока он размахивал в воздухе руками, сильный пинок под зад заставил его с треском вылететь в коридор.

— Благодарю вас, — сказала Мария, подбирая с полу платья и стараясь побороть смущение. Ее спаситель был высоким и стройным, а его загар напомнил Марии мистера Санфорда.

Луис Чавез пожал плечами и улыбнулся. Он был тренером по плаванию и, как правило, производил на женщин приятное впечатление. Особенно на пожилых. Они были очень признательны ему. Обычно Луис считал прислугу недостойной его внимания. Однако эта служанка была такой хорошенькой, что в глубине его лучистых глаз загорелся тайный огонь.

— Всегда готов помочь, — живо сказал он и снова одарил ее улыбкой, от которой некоторые герцогини становились беспомощными. — Я Луис Чавез, тренер по плаванию. — Он полагал, что его должность должна сразу внушить доверие к нему.

— Мария Салдана, личная служанка миссис Камерон, — представилась Мария, овладев собой, и решила, что ее спаситель слишком высокого мнения о себе.

Темные брови Луиса слегка приподнялись в знак одобрения. Весть о смуглой красавице, сопровождающей миссис Камерон, быстро распространилась среди прислуги по всему отелю. Он хотел было поболтать с ней минут пять ради удовольствия, но потом раздумал. Его ждала виконтесса Лозермир, и хотя она не проявляла ни малейшего интереса к флирту с тренером, Луис, очарованный ее фигурой не меньше, чем ее состоянием, решил оказать ей всевозможные услуги.

Мария прекрасно поняла почти все, о чем подумал Луис, расправила платье миссис Камерон и, еще раз поблагодарив, ушла. Он сдвинул брови, наблюдая за покачиванием ее изящных бедер, когда она поднималась по служебной лестнице. Луис решил, что внушил ей надежду на продолжение разговора, а она дала понять, что готова вернуться к начатой беседе, и он, Луис Чавез, может рассчитывать на более близкое знакомство. В дальнейшем он постарается преподать ей урок, умышленно, с холодным равнодушием не замечая ее.

Мария же, занятая туалетом миссис Камерон, поймала себя на мысли, что все чаще и чаще думает о красивом португальце. Конечно, он слишком высокого мнения о себе. Он явно очень тщеславен. Золотая цепочка на шее, тщательно прилизанные волосы — все это напоминало женскую суетность. Все же он, несомненно, красив. Португальцы, должно быть, очень сексуальны, решила Мария, полируя ногти Нэнси до перламутрового блеска. По отелю уже прошел слух о том, что накануне вечером прибыл мистер Санфорд, и Мария подумала, не с этим ли связано напряженное выражение лица миссис Камерон, а если да, то почему? Мария никогда раньше не страдала по мужчинам. Луис Чавез был явно легкомысленным типом, привыкшим к быстрым победам. С ней у него ничего не получится, но она с удовольствием понаблюдает за его попытками.

Благодаря горячей ванне и заботливому уходу Марии на публике Нэнси выглядела вполне пристойно и элегантно. Вир в шелковом халате завтракал на террасе, когда она, прогуливаясь, подошла к нему. Нэнси решила, что чем скорее повидает его, тем лучше.

Он поспешно встал с улыбкой на лице, положив салфетку на стол. Нэнси села напротив. На глазах Вира были темные очки, защищавшие от солнца и скрывавшие следы минувшей ночи.

— Господи, это из-за фиаско прошлой ночью? — Смех ее был с небольшим надрывом, но внешне она выглядела невозмутимой. Нэнси элегантно облокотилась на поручни кресла и повернулась лицом к солнцу, словно ничто в мире не волновало ее. — Этот глупый Санфорд ужасно напугал меня. Неудивительно, что я закатила истерику. Мне показалось, что это один из представителей обширной шпионской сети Джека.

Официант Вира налил ей кофе, и Нэнси отпила глоток, соблазнительно скрестив ноги в босоножках на фоне мозаичного пола.

— Не знаю даже, что и сказать, Вир. Должно быть, он спьяну забрел в мою комнату и разговаривал подобным образом. А может быть, сошел с ума. Кажется, у его отца было что-то не в порядке с головой.

Вир почувствовал явное облегчение. Нэнси права. Санфорд был пьян. Он способен выпить бочку, но по его внешнему виду это трудно заметить. Прошлой ночью он казался вполне трезвым, но, видно, совсем ничего не соображал.

— Интересно, понял ли он, в чьей комнате находится, — небрежно сказала Нэнси. — Не сомневаюсь, что утром ему придется объясняться с его леди.

Вир засмеялся. Любовным похождениям Рамона Санфорда не было числа, а комната освещалась только лунным светом. Другая комната. И другая леди. Это не его проблема, а Санфорда.

— Ну и Бог с ним, — сказал он, намазывая маслом подрумяненный ломтик хлеба с изюмом. — Рядом с тобой номер Бобо, не так ли? Одно время у нее с Рамоном было нечто большее, чем просто дружеские отношения.

— В таком случае, если сегодня утром она появится с почерневшими глазами, мы будем знать причину, — весело заметила Нэнси. — Я хочу поплавать. Увидимся позже.

Вир наблюдал за ней, снова обретя свое обычное хорошее настроение. Она не требовала, чтобы он защитил ее честь, стало быть, не было необходимости заводить с Санфордом разговор об этом инциденте, если он сам не напомнит о нем. А Санфорд вряд ли станет о чем-то говорить, возможно, только принесет свои извинения. Когда сэр Максвелл с раннего утра пристал к нему со своей болтовней по поводу уменьшения количества дичи в его шотландском поместье, Вир впервые внимательно слушал его.

У Нэнси же вовсе не было желания плавать. Она встретилась с Виром, высказала то, что придумала за ночь, и теперь хотела просто сбежать от него. Бобо и Рамон! Она не знала об этом, но не удивилась. Вероятно, трудно найти женщину, с которой бы у него не было романа. И он еще посмел назвать ее безнравственной!

Парень в белом костюме поспешил установить шезлонг в нужном ей месте. Другой постелил на него толстые мягкие полотенца и подложил под голову подушку именно так, как ей хотелось. Затем принес складной столик, миниатюрный бар и ведерко со льдом для охлаждения шампанского.

У бассейна появилась Джорджиана Монткалм, привлекая всеобщее внимание своими длинными ногами. Проходя мимо Нэнси, она узнала ее и улыбнулась:

— Нэнси! Как чудесно! А я и не знала, что ты здесь.

Нэнси помахала ей рукой. У нее не было никакого желания общаться с Бобо или с кем-либо другим из тех, кто присутствовал на вчерашней вечеринке.

— Ты с кем, дорогая?

— С Виром.

Джорджиана Монткалм присела на краешек шезлонга рядом с Нэнси.

— Превосходно. Он очень привлекателен. Чарльз сказал, что «Рослин» стоит в гавани на якоре. — Она мило улыбнулась. — Я так близорука, что даже не могу сказать, стоит ли у причала «Королева Мария». Мне и в голову не приходило, что ты можешь быть с Виром. Я не думала, что американская и британская ветви вашей семьи так близки.

Нэнси улыбнулась:

— Нет, это не так. Если бы сюда приехал мой отец, я просто уверена, что Виру пришлось бы срочно отчалить. Он вряд ли смог бы вытерпеть Чипса.

— Он очень мил, — сказала Джорджиана. — Я восхищаюсь им. Жаль, что у Джека нет времени приехать сюда. Наверное, он незаменимый консультант у вашего очаровательного президента.

Нэнси вновь почувствовала себя в привычной среде. Джорджиана Монткалм вела себя весьма непосредственно, чего не хватало многим представителям ее класса. Кто-либо другой наверняка подвергся бы за это осуждению, но Джорджиана была выше критики. Граф Монткалм был близок к королевскому двору, и говорили, что происхождение Джорджианы таково, что они с графом вполне достойны друг друга. От своих предков Джорджиана унаследовала красоту, разум, богатство, энергичность и пренебрежение к условностям.

— Джека здесь нет, хотя я ожидаю его приезда с минуты на минуту.

— Тогда наслаждайся жизнью, пока есть возможность, — сказала Джорджиана, откидывая на плечи свои золотистые волосы. — Как только он приедет, начнутся нескончаемые разговоры о Франклине Рузвельте, о его «Новом курсе» и о борьбе с депрессией. Чарльз тоже такой. Он говорит исключительно о флоте. Муж командует военным английским кораблем, и мне кажется, он влюблен в этот чертов миноносец больше, чем в меня. А если речь идет о Европе, Чарльз становится мрачным, надоедливым пророком.

Мальчик, обслуживающий бассейн, ловко установил еще один шезлонг рядом с шезлонгом Нэнси, и Джорджиана с наслаждением откинулась в нем, подняв руку в знак того, что хочет шампанского. Мальчик открыл бутылку и наполнил бокал шипящим, пенящимся вином. Джорджиана с удовольствием отпила маленький глоток.

— Сейчас я ничего не ем и не пью крепких напитков. Только шампанское. Это новая диета, рекомендуемая Зией, и она очень эффективна, дорогая. Я похудела сразу на несколько фунтов.

Они смеялись и болтали, и Нэнси уже не шарила повсюду глазами в страхе увидеть Рамона. Она наблюдала, как Луис помогал виконтессе Лозермир освоить плавание кролем и без всякой на то необходимости стал поддерживать жену сталелитейного магната, пытаясь объяснить ей сложности дыхания и движения рук.

— В этом деле он большой специалист, дорогая, — сказала Джорджиана, кивнув своей красивой головой на проделки Луиса. — Две недели назад здесь была Кора ван де Гейл. Она полностью монополизировала его. Плавать она так и не научилась, зато узнала такое, чему старый ван де Гейл наверняка никогда не учил ее. Думаю, к пятидесяти интерес к ней окончательно пропадет. День, когда я буду вынуждена одаривать подарками своих любовников, чтобы добиться их внимания, станет днем, когда я дам обет безбрачия.

— Вот уж не знала, что у тебя много любовников, — съехидничала Нэнси.

— А у меня их и нет, — ответила ей в тон Джорджиана. — Это, наверное, ужасно потрясло бы его величество. Я полагаю, наш горячо любимый король в своей жизни никогда не сбивался с пути истинного. — Она усмехнулась. — Однако сомневаюсь, что его наследник будет придерживаться строгих правил. Наверное, жена Майклджона уже рассказала тебе, что Уоллиса Симпсона довольно часто видят в компании принца, когда Телма уезжает в Нью-Йорк.

— Да, она упоминала об этом, — сказала Нэнси.

Джорджиана никогда не распространяла сплетен о королевской семье. Она очень нежно относилась к королю Георгу V, как к «его величеству», и, несмотря на то что Джорджиана лучше кого бы то ни было знала, кто пользуется вниманием принца Уэльского, она держала это при себе.

— Ей только рупора не хватало, чтобы так быстро разболтать эту новость. Эта женщина явно упустила свое призвание, ей следовало бы быть городским глашатаем.

— Ты говоришь так, как будто это тебя беспокоит.

— Это беспокоит Чарльза. Его величество неважно себя чувствует, и принц Уэльский скоро станет королем. Естественно полагать, что он женится и прекратит свои запутанные связи с замужними американками. Не в обиду будет сказано, Нэнси, но американка на английском троне? Что сказала бы королева Виктория?

Они не спеша проплыли весь бассейн туда и обратно, после чего Нэнси отправилась в свои комнаты через сады, охваченные огнем красных абиссинских лаконосов и буйной бугенвиллеи. Когда она вышла из тени тамариска, направляясь к отдельному входу в ее Гарден-свит, перед ней возник Рамон с жестким, решительным лицом.

Она вскрикнула, непроизвольно отступив назад. Он крепко схватил ее за запястье с такой силой, что чуть было не сломал руку.

— В какую игру ты играешь, Нэнси? — Его суровый голос заставил ее вздрогнуть.

— Никакой игры нет, — сказала она, тяжело дыша. — По крайней мере я не играю в игры, в которые играешь ты. — Она чувствовала, как бьется ее пульс под его жесткими пальцами. Нервы у нее были напряжены до предела. Еще мгновение, и она была готова броситься в его объятия и прижаться к сильному телу, мысли о котором не давали ей покоя ни днем, ни ночью. Но затем Нэнси вспомнила Глорию с ее обесцвеченными волосами и накрашенными губами, вспомнила отца на больничной койке и то, как он был потрясен изменой жены. И ей захотелось заставить Рамона страдать, чего она никогда в своей жизни не желала ни одному человеку.

— Я рассчитывала получить удовольствие с любовником. Предпочтительно вдвоем, а не втроем.

Если бы она нанесла ему удар ножом в грудь, это не вызвало бы большего потрясения.

— Будь ты проклята! — крикнул он и с силой ударил ее по лицу.

Она громко вскрикнула, ощутив на губах кровь. От боли она ничего не видела.

Стало тихо. Лишь издали доносилось эхо его стремительных шагов по мозаичному полу. На тамариск села маленькая птичка. В ее блестящих крыльях отразился луч солнца. Нэнси лежала, съежившись, у стены, приложив руки к разбитым губам. Сквозь пальцы сочилась кровь. Птичка на дереве насмешливо защебетала. Со стороны бассейна донесся отдаленный смех. Алые капли крови падали на землю. Что от отца, что от сына — только кровь, жестокость и разрушение. В конце концов она заставила себя подняться и, спотыкаясь, побрела в свой номер, где можно было укрыться от посторонних глаз.

 

Глава 9

Рамон никак не мог прийти в себя. Никогда прежде он не бил женщину. А сейчас ему хотелось уничтожить Нэнси, разорвать ее на части. На короткий миг он поверил, как просто и естественно дарить радость самозабвенной любви другому человеку и… быть любимым. Но все оказалось миражем. Она ничем не отличалась от сотен других женщин, которые были у него до нее, — пустых, болтливых и лживых. По сути, они обыкновенные шлюхи, если не принимать во внимание их благородное происхождение. Он думал, что нашел родственную душу, свою половинку, которую отчаянно искал в последние годы. Рамон глухо рассмеялся. Он нашел просто скучающую женушку, склонную к розыгрышам и истерикам.

Его ярость не находила выхода. Он как демон промчался через сверкающий вестибюль, где отдыхающие и персонал в панике расступились перед ним. Затем вскочил в свой автомобиль и на бешеной скорости рванул вниз по серпантину. Резкий визг шин на поворотах донесся до Зии, сидевшей в своем саду. Она прервала беседу с графом Монткалмом и удивленно приподняла брови.

С остекленевшим взглядом и искаженным лицом Рамон, как самоубийца, мчался вниз по узким мощеным улицам. Продавцы цветов в страхе убирали корзины с его пути, пешеходы шарахались в сторону, спасая свою жизнь. На пристани он выпрыгнул из автомобиля и, не сказав ни слова приветствия команде своей яхты «Кезия», вскочил в быстроходный катер и рванул к выходу из гавани, угрожая столкновением с входящими в порт и покидающими его судами.

На террасах отеля отдыхающие прервали прогулку и устремили свои взоры в сторону моря, где белая пенящаяся полоса прорезала бухту.

Зия, извинившись, вышла из-за чайного стола, накрытого под палисандровым деревом, и быстрым шагом направилась к крутому откосу, откуда открывался вид на море. Катер мчался с такой скоростью, что, казалось, летел над водой, направляясь в сторону скал на противоположной стороне бухты. Зия схватилась руками за сердце, увидев, что Рамон, судя по всему, пытается покончить с собой. Все лавочники, домашние хозяйки и рыбаки Фанчэла прервали свои дела и смотрели на море. Команда «Кезии» собралась на палубе. Обитатели отеля толпились на балконах с биноклями в руках. Все затаили дыхание. Зия зашаталась, и граф, подбежав, поддержал ее. Пенящаяся полоса резко изменила направление так близко от скал, что некоторые подумали — катер просто отскочил от них. Бобо и леди Майклджон отвернулись. Мадлен Манчини наблюдала за происходящим с горящими глазами, облизывая губы розовым язычком.

На террасах послышался общий вздох облегчения, когда катер повернул в открытое море, разгоняясь все быстрее и быстрее, так что глазам стало больно следить за сверкающей полосой брызг.

— Молокосос! — сказал граф разгневанно. — Он ведь разобьется! Его следует арестовать. Кто этот дьявол?

— Мой сын, — сказала Зия слабым голосом. — Пошлите служанку за бренди, Чарльз. Мне ужасно плохо.

Между тем катер, оставляя за собой пенный след, приближался к линии горизонта, и зрители начали постепенно расходиться, когда внезапно раздались громкие крики:

— Смотрите! Он возвращается!

Катер, подпрыгивая на волнах, устремился в бухту с той же бешеной скоростью. Со стоящих на якоре судов до берега донеслись крики. Рамон мчался прямо на корабли как метеор. Капитаны, закрыв глаза, уже думали о страховке. Жители Мадейры молились, чтобы остались целы рыбацкие лодки, их единственное средство существования.

Зия крепко сжала руку графа, ее губы беззвучно шевелились.

Когда столкновение уже казалось неизбежным, Рамон резко развернул катер, подняв облако брызг. Судно едва касалось воды, за рулем четко вырисовывалась темная фигура Рамона. Поворот оказался слишком крутым, а нагрузка слишком велика. Катер не выдержал. Раздался взрыв двигателя и сухой треск разламывающегося корпуса. Затем в воздух взметнулись струи пены, и наступила зловещая тишина. Только прибой покачивал на волнах обломки катера. Зия выкрикнула имя Рамона и упала в обморок на руки графа. Моряки с «Кезии» уже шли полным ходом на баркасе к месту крушения. На берегу собралась толпа зевак. Вслед за баркасом к катеру устремились рыбацкие лодки с людьми. На террасах отеля собралась тьма народу. Некоторые из отдыхающих, позабыв о своем сане, бросились к «даймлерам» и «лагондам», чтобы самим ехать к причалу. Другие вели возбужденный репортаж, наблюдая в бинокли за действиями спасательных судов и перемещением обломков катера. Графиня Запари не могла сдержать рыданий. Бобо находилась в полубессознательном состоянии. Лавиния Мид била себя руками в массивную грудь и повторяла всем и вся, что знала — Рамон плохо кончит. Венеция Бессбрук наблюдала за происходящим со своего балкона, лицо ее было бледным, руки судорожно сжаты. Санни Закар жалел, что не захватил свой фотоаппарат, и ругал себя последними словами. Джорджиана Монткалм поспешила в апартаменты Зии, чтобы оказать ей необходимую помощь. Нэнси ничего не знала. Она сидела с опустошенным сердцем, заперевшись в зашторенной комнате и приложив лед к щеке.

С «Кезии» послышались радостные крики команды, когда показалась взъерошенная голова, плывущая прямо к ним. Первый помощник, облегченно вздохнув, тем не менее удержался от крика и небрежно заметил, зная, что патрону это понравится:

— Изрядная авария, сэр.

— Неплохая, — согласился Рамон, улыбаясь, когда его втащили на борт. Шелковая рубашка была разорвана на плече, из раны сочилась кровь, намокшая ткань облепила тело, так что просвечивала кожа. Суставы были ободраны и тоже кровоточили, на щеке виднелся глубокий порез. Казалось, он совсем не обращал внимания на плававшие повсюду обломки и на сотни зрителей, стоявших на берегу с биноклями, линзы которых поблескивали на солнце.

— Не стоит серьезно воспринимать случившееся, не так ли? — сказал он и с беззаботной улыбкой взял предложенный платок, чтобы остановить кровь на щеке. Затем позволил второму помощнику приложить к плечу подушечку, которая сразу окрасилась в алый цвет.

— Проклятый самоубийца! — проворчал лорд Майклджон. приходя в себя с помощью виски с содовой. Леди Майклджон, обмахиваясь веером, послала служанку за аспирином и бутылочкой темной таинственной жидкости, которую повсюду возила с собой и прибегала к ней в случае сильных потрясений.

— Рия Долтрис говорит, что он хотел покончить с собой, но я никогда не верю этой глупой женщине — она слишком часто искажает факты.

Санни закурил сигару и вернулся к своему шезлонгу и Майклджонам.

— Возможно, Рия права, — сказал он. — А путешествие в Гималаи? Я хотел отснять там фильм «Гора смерти», но мне не позволили. Поверьте, горы не игрушки. Они очень опасны.

— Кларисса там еще не была, Вир?

Вир наблюдал за всем происходящим с бесстрастным выражением лица. Когда Рамона втащили на борт «Кезии», он повернулся и сказал:

— Нет. Клариссу интересует только охота и верховая езда. Альпинизм еще не увлек ее.

— Она могла бы стать превосходной альпинисткой, — сказала леди Майклджон уверенно. — Она очень храбрая и выносливая.

— И красивая, — добавил Санни. — Вы счастливый человек, Вир.

Вир чуть заметно улыбнулся.

Вернулась служанка со снадобьем леди Майклджон. Сделав изрядный глоток, она вернулась к интригующей ее теме:

— А вы помните его экспедицию по Амазонке? Когда же это было? В прошлом или позапрошлом году? Я знаю, как это ужасно расстроило Зию. Почему он не угомонится в конце концов и не женится на какой-нибудь хорошенькой девушке? Например, на княгине Марьинской. Она очень мила. Правда, иностранка, но и он тоже. Однако любая забывает с ним и Итон, и Оксфорд. Несчастная Зия! Как ей тяжело с таким сыном. — Она доверительно повернулась к Санни. — Мой мальчик женился в прошлом апреле. У него такая милая девушка. Из семейства Клэрендонов. Вы их знаете. Они из графства Уилтшир.

Санни продолжал пыхтеть своей сигарой. Болтовня леди Майклджон не трогала его. Он знал страшную девицу, о которой шла речь, и мысленно пожалел парня, которому досталась невеста с этакой лошадиной физиономией.

— Слава Богу, жены Долтриса не было здесь во время этого представления, — сказал лорд Майклджон, содрогнувшись. — Это дало бы пищу ее фантазии похлеще развода Руди Волли.

Леди Майклджон сразу оживилась и ухватилась за пытавшегося сбежать Санни:

— Вы человек из мира кино, мистер Закар. Вы должны знать все о разводе Волли. Правду ли писали газетчики?

Санни не собирался щекотать нервишки Софронии Майклджон всевозможными сплетнями. Этой женщине скорее были нужны услуги тренера по плаванию. Он решил шепнуть на ухо этому парню, чтобы тот занялся ею. Это будет полезно и тренеру, и леди Майклджон. Санни с восхищением наблюдал за Луисом. К нему были прикованы взгляды многих женщин. А пожилые дамы просто с ума по нему сходили. Санни подумал, как бы он выглядел с такой фигурой на экране. Возможно, он мог бы соперничать с Кларком Гейблом.

— Меня ждет Мадлен, — сказал Санни, освобождаясь от цепких рук. — Наверное, случившееся очень огорчило ее.

Это была бесстыдная ложь. Вид крови никогда не смущал Мадлен. По крайней мере если это не была ее собственная кровь.

Когда Рамон показался на поверхности воды цел и невредим, она потеряла всякий интерес к этой драме, и ее знойные глаза устремились на египтянина, сопровождавшего Бобо. Восточные мужчины знали много всяких трюков, неизвестных европейцам. По крайней мере так ей говорили. Исключение составлял Рамон Санфорд, которого, по слухам, отец посылал в Каир изучать технику любви вместе с другим легендарным любовником, принцем Али Ханом.

Рамон Санфорд, несомненно, лакомый кусочек. К сожалению, до сих пор он был ей недоступен, предпочитая выступать в роли охотника, а не дичи. Мадлен наметила план, как соблазнить его, но на это требовалось время. А сейчас ее очень интересовал любовник Бобо.

Виру надоела пустая болтовня леди Майклджон. Он резко встал и направился к номеру Нэнси. В отеле повсюду продолжали обсуждать безрассудный поступок Района. Сам же он удивлялся тому, что не испытывал никаких эмоций по этому поводу. Сначала он слегка заинтересовался происходящим, еще не зная, кто был за рулем стремительно мчащегося катера. Когда же Вир увидел высокую смуглую фигуру, то ощутил вдруг невероятное спокойствие. Он наблюдал, как Рамон летел словно ураган в сторону скал, но не испытывал ни малейшего волнения. Если бы произошло столкновение и на поверхность всплыли бы останки Района, он, наверное, почувствовал бы только облегчение. Человек мог погибнуть, а он, Вир Уинтертон, был дьявольски спокоен. Виру стало не по себе. Что с ним происходит? Этот человек так далек от пего. Они едва знакомы. Возникшие прошлой ночью некоторые предположения относительно Района теперь подтвердились. Вира охватила тревога за Нэнси. Она и так многое перенесла за последние сутки.

На стук Вира ответила Мария. Она выглядела очень взволнованной.

— Миссис Камерон нездоровится, сэр. Она упала… — И Мария начала объяснять, что миссис Камерон просила не беспокоить ее по крайней мере ближайшие двадцать четыре часа, но Вир решительно шагнул в комнату невзирая на ее протесты.

— Дорогая, как ты себя чувствуешь? Почему же Мария не сообщила мне раньше? Был ли у тебя врач?

Менее всего Нэнси нуждалась сейчас в помощи Вира. Она покачала головой:

— Врач не требуется. Просто я поскользнулась, вот и все. Немного разбила губы, но выглядит это не очень-то красиво. — Она через силу засмеялась, чтобы успокоить его. — Пожалуйста, Вир. Не стоит так волноваться. Мне надо просто полежать.

Успокоившись, Вир присел на небольшой позолоченный стульчик у кровати и взял руку Нэнси в свои ладони.

— Хорошо, что ты оставалась здесь. Возможно, ты единственная в Фанчэле не видела того, что случилось сегодня днем.

— А что случилось? — Нэнси из вежливости попыталась изобразить интерес к тому, что говорил Вир. — Наверное, Мадлен потеряла в воде верхнюю или нижнюю часть своего купальника? Или Лавиния Мид напилась сверх меры в общественном месте? А может быть, египтянин, сопровождающий Бобо, повел себя слишком неосмотрительно?

— Это Санфорд, — сказал Вир с мрачным удовлетворением. — Такого прилюдного выпячивания своих переживаний я еще не видел. Он явно чокнулся. Чуть не пропорол катером десятка два рыбацких лодок и не погубил Множество людей.

— А что он сделал? — Нэнси с трудом шевелила разбитыми губами, сердце ее бешено колотилось.

Вир грустно усмехнулся:

— Устроил представление как школьник. Зная, что на него смотрят, помчался на бешеной скорости прямо на скалы. Видимо, вспомнил о своей репутации лихача. Бессмысленный риск. Он проскочил на волосок от скал и вышел в открытое море, а потом как сумасшедший понесся прямо на берег.

— И что же? — Нэнси однажды испытала настоящий страх во время прогулки по улицам Манхэттена. Так ей казалось, но тогда ужас не проник настолько глубоко в ее сердце, как сейчас. Секунды между ее вопросом и равнодушным ответом Вира превратились в мучительную вечность.

— Катер взорвался как бомба.

Нэнси вскрикнула и соскочила с кровати, готовая бежать к Рамону как есть — босая, непричесанная, с распухшим лицом.

Вир бросился к ней:

— Подожди, милая. Извини, что так напугал тебя. Пострадал только катер. Санфорд жив-здоров и наверняка доволен, что напугал своей выходкой половину населения острова.

— С ним все в порядке? — Она непроизвольно дрожала.

— Незначительные раны. — Вир не был уверен в последнем, но его это мало волновало. В конце концов, Санфорд заслужил то, что получил. — Сегодня Монткалмы устраивают небольшую вечеринку. Будет весело. Без Майклджонов и Мидов.

Нэнси уже взяла себя в руки. Она улыбнулась:

— Я не смогу пойти, Вир, с такой опухшей физиономией. Мне хочется хотя бы один раз лечь пораньше.

Вир был огорчен, но не стал спорить. Ее отказ был вполне обоснован. Ни одна женщина не появилась бы в обществе, не будучи уверенной, что выглядит прекрасно. Он поцеловал ее в лоб.

— Будь осторожнее. Увидимся завтра.

Мария проводила его до двери, и Нэнси удовлетворенно вытянулась в постели. После вчерашней ночи пыл Вира заметно поубавился. Скоро он будет называть ее по-дружески старушкой. Она лежала, думая о Рамоне.

Выше всех, быстрее всех, навстречу опасностям! Вот кредо, которым он руководствовался в своей жизни. Тогда, когда Вир сообщил ей о случившемся, не успев сказать о судьбе Рамона, сердце Нэнси замерло, и она до конца осознала то, что знала и раньше. Она никогда не поступится своей гордостью, и Рамон никогда не сможет сломить ее. Но она всегда будет хранить его в своем сердце. Она ненавидела его так, как никого на свете. И любила его. Чипс назвал Рамона разрушителем. Таким же был и его отец. Санфорды и О'Шогнесси, Патрик и Лео, Чипс и Дьюарт, Рамон и она. Нэнси устало закрыла глаза и уснула.

* * *

Джорджиана вихрем влетела в апартаменты Зии. Ее муж усаживал Зию в шезлонг.

— С ним все хорошо, — сказала она отрывисто мужу, отстраняя служанку и опускаясь на колени перед Зией. — Так по крайней мере сказали, когда я бежала сюда. Они подняли его на борт «Кезии».

— Он в сознании или нет?

— Полагаю, что в сознании. О Господи, Чарльз, думаешь, он был пьян?

— Я думаю, он заслуживает трепки.

Веки Зии встрепенулись.

— С ним все в порядке, — быстро повторила Джорджи-ана. — Они втащили его на борт «Кезии».

Зия протянула руку к Джорджиане. Кожа на руке выглядела полупрозрачной. В блестящих сине-зеленых глазах застыл ужас.

— Я должна сейчас же пойти к нему.

— Дорогая, вы еще недостаточно окрепли…

Глаза Зии вспыхнули прежним огнем.

— Я вполне окрепла! Марио! Филиппа! — Ее тут же окружила стайка прислуги. Граф с трудом сдержал вздох недовольства.

— Нам лучше пойти вместе с ней. Эти служанки на грани нервного срыва.

По лицам служанок текли слезы, и вид у них был такой, будто Рамон уже умер и его похоронили.

— Ваш автомобиль все еще в гараже, милорд, — сказал озабоченный посыльный, когда они вышли на солнечный свет. — В вашем распоряжении шофер миссис Санфорд.

— Есть здесь кто-нибудь и что-нибудь, кроме этих чертовых телег с волами? — раздраженно воскликнул граф. Будучи командиром одного из самых больших эскадренных миноносцев флота Его Величества, он терпеть не мог дураков, а ему казалось, что его окружают только дураки.

Спускаясь вниз, к бухте, все молчали. Граф не мог сказать о сыне Зии ничего лестного. Джорджиана не была уверена в благополучном состоянии Рамона. Зия была очень обеспокоена. Она сидела неподвижно, словно статуя. С одной стороны ее поддерживал граф, с другой — Джорджиана сжимала ее руку. Толпа на пристани расступилась, когда взволнованная троица быстрыми шагами направилась к трапу «Кезии». Синее платье Зии развевалось при каждом ее шаге, и она казалась сказочной королевой из другого мира. Но Зия вовсе не чувствовала себя королевой. Она внезапно ощутила груз своих лет, и ей никогда не было так тяжело, как сейчас.

— Мистер Санфорд вполне здоров, мадам.

Эти заверения могли утешить графа и графиню, но не Зию. Она не будет чувствовать себя спокойно, пока не увидит сына собственными глазами.

Он сидел во главе огромного обеденного стола из красного дерева, рассчитанного на две дюжины человек, а если сесть поплотнее, то и на тридцать. Рубашки на нем не было, плечо было аккуратно забинтовано, а на щеке красовался пластырь и достаточно большой синяк. Перед Рамоном стояла бутылка бренди, а в руке он держал цыплячью ножку. Когда они вошли, он широко улыбнулся и выглядел при этом как корсиканский пират.

— Рамон! — воскликнула Зия со слезами на глазах и бросилась к нему. Цыплячья ножка и бутылка полетели в сторону, и Рамон крепко обнял мать.

— Проклятый балбес! — сказал граф, с трудом сдерживаясь.

— Идиот! — добавила Джорджиана с чувством и устало опустилась на один из стульев.

Рамон осторожно отпустил Зию. Он мог дать выход своей ярости и ревности только таким способом, но после этого мать сразу постарела лет на десять. Никогда раньше он сознательно не причинял ей боль. Это из-за Нэнси он оказался способным на безрассудство.

— Настоящие американские парни устанавливают рекорд в скоростных гонках, — сказала Зия, пытаясь улыбнуться.

— Настоящим американским парням все надоело, — мягко поправил Рамон.

— Как и некоторым другим, — резко заметил Чарльз Монткалм, осушая бокал бренди. — Есть время и место, где можно демонстрировать свою безрассудную храбрость, но не в бухте Фанчэл средь бела дня.

Рамон, хорошо знавший, что Чарльз Монткалм сам демонстрировал чудеса храбрости на автотреке, поднялся и примирительно обнял его за плечи.

— Извини, Чарльз. Просто мне надо было выпустить пар.

— Делай это другим способом, на благо людям. Например, в борьбе с фашистами, — мрачно сказал граф, когда они покидали яхту.

— Чарльз расстроен тем, что происходит в Германии и Австрии, — пояснила Джорджиана, когда граф ушел вперед.

Зия давно уже не интересовалась политикой и потому сказала неуверенно:

— Я думала, Великобритания, Италия и Франция убедили Германию убрать руки от Австрии.

— Немцы делают то, что хотят, а этот толстый боров все предупреждает их, — сказал граф с несвойственной ему грубостью, когда они сели в «даймлер» Зии и теперь уже не спеша тронулись вверх к отелю.

— Самое неприятное — люди начинают беспокоиться, — сказала Джорджиана, пока они ехали по горному серпантину к сверкающему огнями отелю. — Несколько недель назад состоялся грандиозный политический уик-энд в Кливленде.

— Меня это мало интересует, — сказал Рамон с обезоруживающим очарованием, когда автомобиль подъехал к роскошному входу в отель.

Монткалмы расстались с ними, Джорджиана — задумчиво, граф — с явным облегчением. Когда Рамон провожал мать в ее номер, она нерешительно спросила:

— Здесь замешана женщина, дорогой?

Рамон никогда не врал ей. Они остановились у отделанной бронзой двери в покои Зии. Он взял ее за руки, глядя прямо в глаза с нежностью и участием:

— Была. Теперь все кончено. Это правда.

Зия смотрела на него с болью в сердце.

— Я хочу, чтобы ты женился, дорогой. Вокруг столько хорошеньких девушек. Здесь на своей вилле отдыхают Росманы. Их дочери Тессе уже восемнадцать. Она очень красива и хорошо воспитана. Прекрасная пара для тебя. — Голос Зии был грустным.

Рамон смотрел на нее, ничем не выдавая внутреннего смятения. Наконец он сказал:

— Ты права. Я приглашу Тессу на сегодняшний вечер. Надеюсь, это порадует тебя?

Зия взглянула на своего стройного, сильного и красивого сына:

— Я буду счастлива, дорогой. Благодарю.

Он проводил Зию в ее комнаты и вручил попечению служанок. Затем вернулся в свои апартаменты.

Тесса Росман была неплохой партией. Многие поколения Росманов жили в Португалии. Их фамильный дом, как и многие родовые имения известных виноторговцев, находился в Опорто. Родители Тессы — англичане. Ее дед и прадед тоже были англичанами. Росманы не допускали браков с представителями других национальностей. Рамон решил, что эта давняя традиция не станет препятствием, если он попросит руки Тессы. Он был лишь наполовину американцем, окончил английскую закрытую частную школу, его состояние оценивалось в несколько миллионов, и их брак приведет к слиянию двух самых знаменитых в мире семейств виноторговцев. Прекрасный брак со всех точек зрения. Тесса Росман в детстве была чрезвычайно мила: льняные волосы, голубые глаза, улыбчивое лицо. Он уже несколько лет не видел ее. Росманы тщательно оберегали свою цветущую красавицу от глаз охотников за приданым. Ночные клубы были для нее под запретом. Окончив школу в Швейцарии полгода назад, Тесса отправилась с матерью в ознакомительное путешествие во Флоренцию и Венецию, а потом ее заточили на роскошной фамильной вилле в девяти километрах от Фанчэла в красивой уединенной деревне Камара де Лобос. Беспокойство Росманов возрастало. Прятать Тессу от подонков, охотившихся за наследством, становилось все труднее. И потому Рамон Санфорд был не просто желанным женихом, а настоящим даром небес.

Этим же вечером Рамон отправился в Камара де Лобос и пригласил Тессу на вечеринку с вином и застольем. Затем вернулся в сопровождении восхищенной девушки в отель. Позднее они посетили казино, и Тесса, как и полагается новичкам, выиграла за карточным столом. Она забавно и неподдельно радовалась. Прощаясь, Рамон поцеловал ее. Она кротко подставила свои губы, которые неумело затрепетали под его губами. С неожиданной нежностью он понял, что это наверняка ее первый поцелуй.

— Это был прекрасный, удивительный вечер, — сказала Тесса. Глаза ее восторженно сияли, когда она вышла из автомобиля и дворецкий Росманов открыл дверь ее тюрьмы. Она была уже достаточно взрослой, но все-таки выглядела милым, красивым ребенком. Рамон поцеловал ей руку, но не с такой горячей страстностью, как совсем недавно целовал руку Нэнси.

— До завтра, — сказал он. — Встретимся на балу в отеле.

Она приоткрыла рот, тут же подумав о своем гардеробе и драгоценностях матери.

Рамон, как бы читая ее мысли, улыбнулся.

— Никаких драгоценностей, — сказал он. — Я подарю тебе розу. Других украшений не надо.

Он послал воздушный поцелуй и уехал, оставив Тессу со своими инквизиторами. Ночной ветер развевал его волосы, когда он на бешеной скорости преодолевал повороты. Тесса молода, прекрасна и чиста. Какого черта еще нужно? Тормоза пронзительно визжали. Далеко внизу в лунном свете сверкала внушающая ужас вода. На очередном повороте автомобиль сильно занесло, но затем он продолжил свой опасный путь.

Ему нужна была Нэнси. Женщина, а не ребенок. Умная, страстная, искушенная. Он хотел обладать шлюхой, кричащей от страсти, как это было при их последней встрече. Хотел обладать женщиной, которая обещала вечную любовь, а потом покинула его без каких бы то ни было объяснений. Женщиной, о которой он мечтал и которая, смеясь, растоптала его мечты.

Он ударил по тормозам. Вниз с утеса покатилась галька. Автомобиль проскочил в нескольких дюймах от пропасти, примяв траву, а затем, грохоча коробкой передач, снова набрал скорость. Он женится на Тессе Росман. Он будет заботиться о ней, защищать и любить ее. Страсть — для дураков. На свете нет такого понятия, как родственные души. Люди стремятся друг к другу, но каждый живет сам по себе. Единство душ существует лишь в воображении мечтателей. Он. же реалист и умеет здраво мыслить. Он объединит состояния Росманов и Санфордов. У него будут сыновья, которых он никогда не сможет иметь с женщиной, так мучившей его и вызывающей боль в пояснице от одних только мыслей о ней. Он сделает Зию счастливой. В конце концов, это важнее всего.

Рамон оставил свой «даймлер» на попечение шофера и быстрым шагом направился в свою комнату, на ходу раскланиваясь с именитыми гостями отеля. Он отпустил камердинера, лег в кровать, но до рассвета не сомкнул глаз, сосредоточенно пытаясь воссоздать образ своей будущей невесты. Голубые невинные глазки явно тускнели перед проницательным взглядом фиалковых, с густыми ресницами глаз. Светлые волосы не могли соперничать с темными, блестящими локонами. Цветение молодости уступало мягкой, без единого изъяна коже. Если бы он жил в средние века, то наверняка посчитал бы, что его околдовали.

— Будь ты проклята! — пробормотал он, яростно взбивая подушки, и решил до конца недели сделать предложение Тессе Росман.

* * *

— Я прикусила губу, Вир. Слава Богу, что не сломала ногу, — сказала Нэнси, со смехом протестуя, когда ее комната наполнилась множеством корзин с цветами и стала похожа на тропический сад.

— Теперь уже ничего не заметно, уверяю тебя. — Как бы в доказательство он поцеловал ее. — Мне хочется, чтобы ты выглядела как нельзя лучше сегодня вечером, и пусть все мужчины восхищаются тобой.

— Я постараюсь. Обещаю тебе. — Впервые за последние несколько дней она собиралась появиться на людях, и Вир непрерывно хлопотал вокруг нее. Его забота тронула Нэнси.

Зия прислала свою личную косметичку, чтобы та сделала ей холодные примочки, и сама провела с ней почти весь день, потягивая шампанское и вспоминая свою молодость в Бостоне в квартале Норс-Энд.

— В то время на горизонте постоянно виднелись мачты и паруса различных судов. Я всегда любила море. И сейчас люблю сидеть в саду и смотреть на яхты, входящие и выходящие из бухты. На этой неделе сюда должна прибыть «Аквитания». Это один из самых красивых кораблей. — При этом она не упомянула, что на этом судне прибывает Джек Камерон.

— Я всегда вспоминаю лето в Бостоне — жаркое, влажное лето без малейшего ветерка. Зимы совсем стерлись в моей памяти. Помню лишь белок, липы и вязы и прогулки вдоль пруда рука в руке.

Нэнси не стала спрашивать, чью руку Зия держала в те далекие молодые годы.

— Я родилась на Ганновер-стрит, всего в нескольких ярдах от дома твоих родителей. Для меня это место до сих пор остается самым волнующим в мире. Там было множество устричных баров, рыбных ларьков и парикмахерских. А когда у нас появлялись деньги, мы ходили в дешевый театр. — Она засмеялась. — Чтобы немного подзаработать, мы прислуживали в церкви Святого Леонардо. — Улыбка ее увяла. Нэнси вспомнила, что на Ганновер-стрит была еще церковь Святого Стефана. — Иногда мы посещали мюзик-холл на Тремонт-стрит. А однажды побывали даже в театре на Центральной площади.

Зия сидела у открытого окна в комнате Нэнси, подперев подбородок руками, и в глазах ее отражался тот, прежний мир.

— Мы любили купаться в Чарлз-речке, а по воскресеньям после полудня бродили по парку Франклина, и Чипс рассказывал мне о своих мечтах, как он станет мэром или губернатором. — Она снова рассмеялась. — Или президентом, хотя он не осмеливался произносить это вслух. Моя матушка угощала нас лепешками и рыбной похлебкой. Чипсу нравилась эта еда. К тому времени семья О'Шогнесси уже разбогатела, и повара в их доме уже не варили похлебки, не делали ни заварного крема с орехами, ни мороженого. А я любила готовить. — Зия удивленно посмотрела на свои белые, как лилии, красивые, ухоженные руки. — Правда, за последние десятилетия я сама не приготовила для себя ничего, кроме сандвича, а в те дни часто пекла индейский пудинг, брусничный пирог и сдобные булки. — Последовал тяжелый продолжительный вздох. — Это было так давно. Мне хотелось всю жизнь печь пироги и лепешки для своих проголодавшихся детей. Я решила не расставаться с кухней и никогда не передавать детей в руки гувернанток и нянюшек. Моя мать любила повторять, что кухня — сердце дома. — Зия грустно усмехнулась. — Выйдя замуж за Дьюарта, я больше никогда не занималась кухней и очень редко видела своего сына.

Она надолго замолчала. Нэнси тоже не нарушала тишины. До сих пор Зия ни разу не упомянула имени своего мужа. Казалось, это может омрачить ее приятные воспоминания. Она встала.

— Десятого я планирую устроить костюмированный бал. Лейтмотив — восточные правители. Я знаю, дорогая, ты не привезла с собой портниху, но не стоит беспокоиться. На такие случаи у меня есть первоклассные мастерицы. Сама я хочу появиться в образе Екатерины Великой, властной российской царицы. — Она ласково поцеловала Нэнси в щеку. — А как ты смотришь на то, чтобы предстать шведской королевой Кристиной? Ясно, что она не имела отношения к Востоку, но я допускаю некоторые поэтические вольности. С тех пор как появились фильмы с участием Гарбо, это будет вполне в духе времени. Во всяком случае, я оставляю этот образ за тобой. Мне очень хочется, чтобы ты наконец покинула эту затемненную комнату и появилась на балу. Жизнь — для того, чтобы жить и радоваться.

* * *

В этот вечер Вир, увидев Нэнси, от восхищения раскрыл рот. Она была в платье от Шанель. Это было воздушное творение из бледно-оранжевых, желтых и розовых цветов, хаотично разбросанных на белом фоне. Ворот спереди был высоким, спина обнажена. Юбка плотно облегала бедра, а ниже, от колен до пола, расходилась множеством оборок.

— Ты выглядишь просто великолепно, — сказал он и благоговейно вручил ей позолоченную шкатулку.

В ней были бриллиантовые серьги. Когда он вдел их в ее уши, они засверкали множеством ярких искорок.

— Это фамильные драгоценности, — соврал он. — Подарок, от которого ты не можешь отказаться. — Он поцеловал ее и, предложив руку, направился с ней в сверкающий огнями зал.

Нэнси, хорошо разбираясь в моде, сразу отметила, что высокая и стройная леди Майклджон сделала правильный выбор, надев платье от Вайоннет. На златокудрой Саманте Хедли прекрасно сидело черное платье от Ланвена в сочетании с ярким шарфом, закрывавшим шею и плечи. Бобо была восхитительна в крепдешиновом платье малинового цвета. Венеция Бессбрук тоже поразила всех своим нарядом. На ней было платье из серебристого ламе, чувственно облегающего каждый изгиб ее тела. На плечах лежал мех серебристой лисицы. Ногти были покрыты серебристым лаком. Волосы и веки тоже отливали серебром, так же как и невидимые публике соски грудей. Венеция никогда ничего не делала наполовину.

Мадлен Манчини в черном платье из баготского крепа, созданном Адрианом, который одевал таких звезд, как Марлен Дитрих и Грета Гарбо, явно злилась. Ее горностаи и изысканная ткань платья тускнели рядом с великолепием Венеции.

Лавиния Мид выглядела настоящей пышной красавицей с полотен Рубенса. Ее полные руки и плечи были обнажены, грудь довольно смело открыта взорам публики. На ней было платье из красного бархата, яркий цвет которого резко бросался в глаза и контрастировал с ее волосами.

— Тебе не кажется, что она плохо различает цвета? — обратилась Джорджиана к Нэнси с явной предвзятостью. Сама она была одета в вечернее шелковое платье из фая кофейного цвета.

Зия мелькала среди гостей в изумрудном шелковом платье с широкими рукавами. Облако блестящих вьющихся каштановых волос делало ее похожей на семнадцатилетнюю девушку.

Графиня Запари предпочла белый шифон, в котором она выглядела юной застенчивой дебютанткой.

— Мне кажется, леди Мид не очень разбирается в одежде. По-видимому, ее интересует что-то другое, — осторожно заметила она.

— В самом деле? — удивилась Джорджиана, слегка наморщив лоб. — Я и не предполагала.

Нэнси, уже со вторым бокалом шампанского, улыбнулась. Графиня Запари продолжала, не поняв язвительного замечания Джорджианы:

— Она помогает мне с моим французским. Когда Леопольд жил в России, в его доме все говорили только по-французски. — Она сконфуженно улыбнулась. — Я родилась в изгнании и не получила образования, достойного жены Леопольда, поэтому леди Мид занимается со мной каждый день.

Взгляд Джорджианы Монткалм смягчился. Ею овладело желание обнять это невинное дитя.

— В таком случае я больше не сделаю ни одного критического замечания в адрес Лавинии. Пусть одевается как турок, я не пророню ни единого слова.

Графиня Запари благодарно улыбнулась. Ее муж, попросив прощения у князя Васильева, подошел к ним. Графиня при виде его притихла. Улыбка ее увяла. Когда не в меру щепетильный граф увел ее, Нэнси и Джорджиана молча переглянулись. Графиня наверняка была несчастна, о чем приходилось только сожалеть.

— Дорогая, это, конечно, Шанель, — услышала леди Каррингтон тихий голос из-за пальмы. — Если Нэнси Камерон тоже одевается у нее, может быть, и нам стоит сменить наши привязанности…

Затем отчетливо послышался голос княгини Луизы:

— Вряд-ли это возможно для меня, Беатрис. Она общается с такими выдающимися личностями, как Пикассо, Стравинский, Кокто.

— Кто? Нэнси Камерон? — спросила Беатрис Каррингтон в замешательстве.

— Нет, дорогая, Шанель. Меня не удивит, что и любовники у нее из того же круга.

Нэнси и Джорджиана захихикали. В это время Вир танцевал с Бобо, однако его взгляд постоянно останавливался на Нэнси. Бобо же непрерывно поглядывала на египтянина. Однако Мадлен Манчини прочно завладела им, устроившись за греческой колонной, так что виднелся только затылок Хасана. Зато Бобо могла хорошо видеть хищные кошачьи глаза Мадлен.

Подружка Санни Закара, Хилдегард Гайнор, рассказывала скучающему Костасу, что она, к сожалению, должна уйти, поскольку приглашена на борт яхты Вандербильтов «Альва», чтобы обсудить расписание съемок ее последнего фильма. Когда он выйдет в прокат, она станет популярной наравне с Джин Харлоу и Норманом Ширером.

Костас слушал и поглядывал на ее декольте. Какими бы ни были актерские способности Хилдегард — кстати, это совершенно не волновало Костаса, — она, вероятно, хороша в постели. Санни не тратил время на неопытных девиц.

— Вижу, вы глубоко изучаете мое толкование роли… — раздался голос Хилдегард.

— Иди к черту, — сказал Костас, не вынимая сигары изо рта.

Хилдегард вспомнила о миллионах Костаса и, сделав вид, что ей надо причесаться, быстренько исчезла.

Князь Николай Васильев проводил Венецию Бессбрук к ее литературной знаменитости после фокстрота, который совершенно невозможно было танцевать из-за ее узкого платья.

Вир быстро шел к Нэнси. В это время князь низко склонился к ее руке и щелкнул каблуками.

— Прошу вас, — промурлыкал он.

В его голосе прозвучало нечто большее, чем просто приглашение на танец. Во взгляде чувствовалось обещание. Свое восхищение князь нарочито выставлял напоказ. У него было волевое лицо, широкие славянские скулы, а между темными усами и аккуратно подстриженной бородкой виднелись чувственные и в то же время решительные губы. Он вызвал в ней ответное чувство, которое Вир со всей своей добротой и заботливостью не мог пробудить.

— Благодарю, — сказала она и скользнула в его объятия, когда зазвучал медленный вальс.

— В следующий раз повезет, — сказала Джорджиана Монткалм, когда Вир посмотрел им вслед. — Можете пригласить меня, дорогой Вир. Или Клариссу. — Глаза их встретились. Лицо Вира ничего не выражало, но ему следовало знать, что единственный, кто догадывался о его чувствах, была Джорджиана Монткалм.

— Не будем говорить о Клариссе, — сказал он и, развернув ее, проследовал с ней мимо колонны, за которой скрывались Мадлен и Хасан.

— Вам надо уступить, дорогой. Ради Нэнси.

Князь очень близко прижимал Нэнси к себе, так что она чувствовала его всем телом.

— Вы весьма привлекательны, Нэнси Ли Камерон, — сказал он негромким голосом человека, привыкшего подчинять себе женщин.

Она вспомнила о своей пустой комнате и о долгих одиноких ночах, о прошедших годах и о том, как мало ей осталось жить.

— Я знаю, — сказала она с мучительной улыбкой на губах и поняла, что ее любовником будет Ники, а не Вир.

Он все крепче сжимал ее, и в это время сквозь звуки музыки до Нэнси донесся восхищенный голос Зии:

— Тесса, как я рада тебя видеть.

Через плечо Ники Нэнси увидела Рамона, высокого, стройного, вызывающе красивого. С ленивой самоуверенностью он бросил небрежный взгляд на зал и заметил ее. Губы его язвительно скривились. Он долго смотрел на Нэнси, затем быстро перевел взгляд на девушку рядом с ним.

Та вся сияла, глядя на Рамона с явным обожанием. Одета она была очень просто. Единственным ее украшением служила роза, приколотая к волосам. Она была неописуемо мила и по возрасту не старше Верити.

— Я думаю, не мешало бы выпить, — сказала Нэнси. В глазах у нее потемнело, и комната поплыла в головокружительном вихре.

— Может быть, в моем номере? — предложил князь низким голосом, сгорая от желания.

Когда мрак немного рассеялся, Нэнси увидела, как Рамон обнял свою спутницу и крепко прижал к себе, что-то шепча ей на ухо. Она увидела, как девушка покраснела в ответ, как засияли ее глаза.

— Да, — мрачно сказала Нэнси. — Почему бы и нет?

 

Глава 10

Любовные ласки князя стали для Нэнси откровением. Она пошла ему навстречу из чувства противоречия. Ей не хотелось оставаться одной, в то время как Рамон выставлял напоказ свое последнее завоевание. Она не ожидала, что испытает наслаждение. Ей казалось, что оно приходит только вместе с любовью, что только всепоглощающая страсть к Рамону позволила ей ощутить физическое блаженство.

Но она ошиблась. Рамон навсегда разрушил эмоциональный барьер. К тому же Ники был опытным любовником, и Нэнси, как и в объятиях Рамона, доказала, что она способная ученица. Они вместе достигли любовного экстаза. Князь был в восторге, Нэнси почувствовала явное облегчение. Значит, у нее могут быть и другие мужчины. Она может не только дарить, но и получать удовольствие. Она не думала о Рамоне, это было выше ее сил.

В апогее любовных ласк, когда она совсем потеряла контроль над собой, из ее уст вырвался крик, и это было имя Рамона. Ники, тоже пребывавший наверху блаженства, мог услышать только ее стон, слившийся с его стоном.

Потом он восторженно ласкал ее тело с чувством победителя. Саманта была хорошенькой девушкой, но не более. В Нэнси Ли Камерон князь чувствовал вызов и необходимость добиваться ее благосклонности.

— Ты не думаешь, что нам пора вернуться в зал?

Нэнси посмотрела на него:

— Ты так считаешь? А что подумают присутствующие?

Ники засмеялся и сел на край кровати. Когда он потянулся за своей рубашкой, на его обнаженной руке блеснули наручные часы.

— А что они подумают, если мы не вернемся? Твой проницательный английский герцог вышибет дверь и потребует объяснений, если мы задержимся еще дольше. А потому мы вернемся в зал хладнокровно и невозмутимо. Мы просто выходили в сад подышать свежим воздухом… Танцевали вальс вокруг бассейна. Сидели в спокойном уголке, наслаждаясь великолепной кухней Зии. Мне кажется, она переманила повара из парижского «Ритца». Любое наше объяснение будет принято спокойно. И твой англичанин ничего не заподозрит.

Нэнси согласилась. Когда Ники застегивал сзади «молнию» ее вечернего платья, она думала, как ей удастся выкрутиться из этой сложной и незнакомой для нее ситуации. Но все оказалось удивительно просто.

Оркестр играл танго, и князь заскользил с ней в танце, нашептывая слова восхищения ее сексуальными талантами, что заставило Нэнси покраснеть. Оглядевшись, она заметила, что несколько пар тоже исчезли. Отсутствовал Костас, в то время как Мадлен весело смеялась в объятиях Санни Закара. Венеция Бессбрук выглядела несчастной, а Люка Голдинга нигде не было видно. Вир танцевал с графиней Запари, и та радостно улыбалась. Когда он посмотрел на Нэнси, в его взгляде она прочла страдание и немой вопрос. Нэнси улыбнулась ему, продолжая танцевать.

Джорджиана и Чарльз были неразлучны. Влияние его величества явно преобладало над всеми соблазнами. Виконт Лозермир увлекся беседой с сэром Максвеллом, а его прелестной виконтессы нигде не было видно. Саманта Хедли громко смеялась, поднося ко рту один за другим бокалы с шампанским. которым официанты непрерывно обносили гостей. С ней был лорд Майклджон, который вел себя так, будто пришел на бал без жены.

Каррингтоны, принцесса Луиза и мрачный мистер Бленгейм придерживались своего избранного общества, и по выражению их лиц было ясно, что основной темой их разговоров были критические замечания в адрес окружающих.

Здесь были лица, знакомые по балам в посольствах, по коктейлям и премьерам в опере. Мадам Мольер была, как всегда, восхитительна. Француженка, жена автомобильного магната из Детройта, она отчаянно цеплялась за свою девичью фамилию, которая была гораздо более знаменита, чем название всемирно известного автомобиля. Мадам дважды в год пересекала Атлантику и наслаждалась обществом, которого не было в Детройте. Ее американский муж не сопровождал ее, так как, мило поясняла мадам Мольер, «кто-то ведь должен зарабатывать деньги». Собеседники смеялись над галльской откровенностью мадам, покоренные ее элегантностью и глазами с длинными ресницами.

Ее повсюду сопровождали не только парикмахер, косметичка, бесконечная череда любовников, но и скрипач. У мадам Мольер была прихоть — просыпаться каждое утро под сладкие звуки любимого инструмента. Мужчины, помнившие шотландского лорда, который настоял, чтобы его будили в шесть утра громкими звуками волынки, ничего не имели против скрипки.

Показался Вильерс. Он осторожно тронул Зию за локоть. Нэнси видела, как она сразу вышла из зала. Ники рассмеялся:

— Прибывает гроза всех мужчин великая княгиня Ливада. Она никогда не путешествует без сотни сундуков, саквояжей и шкатулок с драгоценностями. Ее приезд всегда требует от персонала Зии особой бдительности. Она, как правило, занимает апартаменты Ройал-свит и заставляет Зию изрядно поволноваться. Ей предлагают Роуз-свит, но Надежда не может смириться с этим. Для русской княгини Ройал-свит имеет особое значение.

— Кто этот солидный джентльмен, беседующий с Бобо? — спросила Нэнси, с интересом обозревая мужскую половину гостей.

— Султан Мохоры. Последние двадцать лет он постоянно конфликтует с Венецией Бессбрук. Я думаю, не станем ли мы свидетелями примирения?

Танец кончился, и Ники проводил Нэнси к Виру и Монткалмам.

— Я должен покинуть тебя, дорогая, иначе твой англичанин станет весьма агрессивным. Завтра утром он, наверное, поймет, что проиграл в этой любовной игре. — Он коснулся кончиками пальцев ее обнаженной руки, затем обменялся любезностями с Монткалмами и, извинившись, отошел, чтобы возобновить дружеские отношения с султаном.

— Я соскучился по тебе, — сказал Вир, повернувшись к ней так, чтобы Монткалмы не могли его слышать. — Где ты была?

Нэнси никогда не лгала, не хотела врать и в этом случае.

— С Ники, — сказала она.

Вир хотел что-то сказать, но его отвлекла Зия, возникшая перед ними с распростертыми руками. Волосы ее сверкали тысячью ярких огоньков.

— Дорогие! Позвольте представить вам Тессу Росман. Она только что, в сентябре, окончила школу, и с тех пор мать прячет ее. Стыдно и грешно. Тесса, это граф и графиня Монткалмы.

— Джорджиана и Чарльз, — представилась Джорджиана, пожимая руку Тессы и чувствуя ее застенчивость.

Нэнси ощутила, как кровь застучала у нее в висках. Счастливая Зия представила ей Тессу. Они пожали друг другу руки. Рядом с ней стоял Рамон. Глаза Тессы сияли. Нэнси с трудом заставила себя улыбнуться и произнести какие-то слова. В глазах Тессы она была полубогиней. Образцом умудренной опытом красоты, с которой та отчаянно пыталась соперничать. Нэнси же едва замечала ее. Ястребиное лицо Рамона приняло саркастическое выражение, глаза его сверкали как агаты. Казалось невероятным, что они смотрели на нее с насмешкой, желанием и жгучей любовью.

— Кажется, вы не встречались с самого детства? — сказала Зия, представляя Нэнси Рамона.

Тесса смеялась, обмениваясь любезностями с Джорджи-аной.

— Мы как-то виделись, — сказал Рамон, не сводя с Нэнси глаз. — Мимоходом.

Слова его ударили больнее, чем кулак. Если бы она могла, то убила бы его на месте.

— Да, я что-то припоминаю, — холодно произнесла Нэнси и увидела в ответ в глазах Рамона неприкрытую злость.

Вир обменялся с Рамоном только коротким кивком, затем извинился и решительно увел благодарную Нэнси танцевать.

— Наглый дьявол, — сказал он шепотом. Из всех людей Рамон Санфорд был единственным человеком, при встрече с которым Вир чувствовал себя так, словно шел по туго натянутому канату.

Нэнси молчала. Она боялась выдать себя.

Султан Мохоры и Ники беседовали, приблизив головы друг к другу. Когда Нэнси, кружась, пронеслась мимо них в объятиях Вира, Ники чуть приподнял голову. При взгляде на нее его глаза загорелись. За весь вечер он ни разу не повидался с Самантой. Нэнси знала, что завтра Ники скажет Виру, что они с Нэнси больше чем просто друзья и что тот мешает им. Ей надо решить — позволить Ники сделать это или попросить промолчать. Решения, решения… От напряжения у нее заболела голова.

Совсем близко прошел Рамон, нежно и заботливо обнимая Тессу.

— Милая, — весело говорил он ей с ласковой снисходительностью.

Нэнси почувствовала озноб и усталость и невольно споткнулась.

— Я устала, Вир, — сказала она, извиняясь, когда его объятия стали крепче.

— Конечно, ты чуть не упала. — Он был обеспокоен, и в этот момент ей, как никогда, хотелось ответить ему взаимностью.

Они пробрались сквозь толпу танцующих к выходу. Ее взгляд встретился со взглядом Ники, и тот слегка приподнял брови. Лицо Нэнси ничего не выражало. Она не сделала ни единого жеста. Тем не менее через час Ники был у нее. Потом их любовные ласки сменились бессонницей.

* * *

Они лежали на огромной кровати под белым шифоновым пологом, отороченным золотистой тесьмой, и пили вермут. Ники рассказывал ей о своей жизни в России:

— Со стороны отца род Васильевых ведет начало с середины девятого века от Рождества Христова.

— А по линии моей матери — с седьмого века, — сказала Нэнси, не уступая ему.

Ники рассмеялся:

— К несчастью, родословная моей матери не вполне безупречна. Поговаривали, что она внебрачный ребенок кого-то из царской семьи и ее отдали на воспитание какому-то дворянину. Этот слух был довольно достоверным, что позволило моему отцу жениться на ней, не думая о мезальянсе. Ребенком я проводил большую часть времени в Париже. Моя мать предпочитала жить во Франции, а не на родине. Я не разделял ее пристрастия, но мне приходилось лишь изредка бывать в Санкт-Петербурге или в нашем фамильном имении в Крыму.

Князь гладил ее волосы, голос его звучал весьма печально. Это был не тот звонкий, уверенный голос, к которому она привыкла. Нэнси не задавала вопросов, но чувствовала, что он редко, если вообще когда-нибудь, рассказывал кому-либо о своей жизни до революции, до изгнания. Она лежала в его объятиях, и его близость успокаивала ее истерзанную душу, отвлекая от тяжелых мыслей о разбитой жизни.

— Дом в имении Васильевых в Крыму располагался в лесистом предгорье, высоко над морем. Ребенком я стоял у высокого окна, и, насколько хватало глаз, всюду были земли Васильевых, мои земли. Татарские деревни находились выше, на холмах. Там я научился верховой езде. Отец страшно сердился, когда я убегал от своего гувернера и бродил по девственным местам. Ближе к морю располагались дачи хотя и более низкого, но тоже дворянского сословия, так что там всегда можно было найти подходящую компанию. В 1917 году мы провели в Крыму последнее лето. Невероятно, но это было веселое и беззаботное время, поскольку мы ожидали, что мятеж на севере будет подавлен через несколько месяцев. Однако этого не произошло. Положение становилось серьезным. Мне было всего четырнадцать… Слишком мало, чтобы сражаться. Отец в рядах белой армии защищал Ялту. Там он и погиб. Мой чудесный, утопающий в розах Крым сначала захватили Советы, а потом немцы. Когда Британия послала крейсеры и эскадренные миноносцы для спасения своих граждан и вдовствующей императрицы, мы уехали вместе с ними. Мы и сотня других высокопоставленных особ. Мне не хотелось уезжать. Я сопротивлялся и пытался сбежать, но британский офицер насильно отправил меня на борт военного корабля «Мальборо» как какую-то неудобную посылку. Мать плакала и благодарила его. — Князь смотрел в потолок, где с рассветом уже появились неясные тени. — Больше я никогда не бывал на родине. Но я вернусь. Мы все вернемся.

— Бедный Ники. — Нэнси обняла его. — Неужели нельзя жить в другом месте?

— Нет. Только в России мой дом.

Затем они молча лежали в объятиях друг друга и наконец уснули.

* * *

Рамон знал, что может увидеть Нэнси на балу, но он умел вести себя при встрече со своими бывшими отвергнутыми любовницами. Он всегда держался уверенно, спокойно и хладнокровно, быстро подавляя тщетные надежды, что роман может возобновиться. Когда женщина уходила из его жизни, она уходила навсегда.

Его глаза скользили по плюмажам, эгретам, драгоценностям и нарядам танцующих с небрежным равнодушием. Нэнси была с англичанином. Тот смотрел на нее словно преданный щенок, а она улыбалась ему. Рамон почувствовал, как напряглось все его тело. Ее улыбка была ослепительной, легкой, чувственной. Мягкие губы жаждали поцелуя.

Он встретился с взглядом ее бархатистых темных глаз, в которых можно было утонуть, и отвернулся, улыбнувшись Тессе, которая смотрела в зал с обезоруживающей радостью ребенка. Ее мать оживленно болтала, а Чарльз размышлял, что, не будь он так рассудителен, такие девушки, как Тесса Росман, могли бы серьезно смутить его покой. Рамон думал только о Нэнси.

Она танцевала с Ники. Его красивое лицо выражало хорошо ей знакомую страсть. Рамон подхватил Тессу и в танце стал приближаться к Нэнси. Ближе и ближе. Он не видел ее, но чувствовал запах ее духов, отчетливо слышал воркующий голос Ники.

— Милая, — сказал он Тессе и, вальсируя, увел ее, не слыша, что она ответила ему.

Зия не заметила, как Ники и Нэнси потихоньку исчезли. Не заметили их ухода ни Монткалмы, ни Запари, ни кто-либо другой, с кем они болтали и обменивались шутками. Но Рамон все видел. Он почувствовал, как его охватило пламя гнева. Пламя, которое, как ему казалось, он давно подавил. Таким женщинам, как Нэнси, одно название. Ему следовало бы сожалеть, но он ничего не чувствовал, кроме бешенства, которое иногда толкает мужчин на убийство.

Теперь рядом оказался султан. Мать представила ему Тессу. Где-то громко смеялся Костас. Надо немедленно жениться на Тессе. Завтра утром он поговорит с Росманами, а с матерью — сегодня же вечером. Ему и в голову не пришло сначала поговорить с Тессой. Ее согласие не вызывало сомнений. Не было женщины, которая могла бы отказать ему. Они не покидали его, пока ему не надоедало. Все, кроме одной.

Дальнейшее ухаживание излишне. Было уже за полночь, а Тесса всего лишь недавно окончила школу. Это вполне подходящая причина прервать вечер. Он сделал это с особой вежливостью, и когда поцеловал Тессу на прощание, ее ответный поцелуй был теплым, нежным, но явно неудовлетворенным. Вернувшись в сверкающий огнями отель, он быстрым шагом прошел в зал и пригласил танцевать первую попавшуюся женщину. Ею оказалась Саманта Хедли. Через некоторое время он уже был с ней в постели. Рамон ощутил физическое удовлетворение, но остался холоден.

* * *

— Дорогой, это было бы чудесно, но ты уверен в своем выборе? — Ранним утром Рамон завтракал с матерью на ее террасе. — Может быть, ты поступаешь так только потому, что это было мое предложение?

Рамон чуть заметно улыбнулся:

— Разве я когда-нибудь руководствовался чьими-то советами?

— Нет, дорогой. Вот это-то и странно. Ты ведь едва ее знаешь. Всего лишь дважды встречался с ней.

— Этого оказалось достаточно, чтобы влюбиться. — В его голосе чувствовалась горечь. В зеленых глазах Зии появилась тревога.

— На другой день после твоей выходки в заливе ты сказал, что поступил так из-за женщины. Не стоит жениться на Тессе, думая о другой. Такой брак не принесет ничего, кроме несчастья, вам обоим. И это будет слишком жестоко по отношению к юной девушке.

Лицо Зии побледнело. Ее муж был способен на ужасную жестокость, и в ярком свете утреннего солнца губы Рамона приняли те же резкие очертания, какие часто бывали у его огца.

Он не ответил.

Далеко внизу густой лес спускался уступами к морю. Там, где кончался сад и начинались скалы, Рамон увидел фигуру, сосредоточенно пишущую красками. Джованни Ферранци, сверстник Пикассо, работал с большим подъемом. Перед ним раскинулось море, а на дальней стороне залива на фоне безоблачного неба возвышались горы. Рамон подумал, что же может быть нарисовано на холсте Джованни. Конечно, такое, что незаметно другому глазу.

Рамон прищурился, когда из-за густых деревьев показалась Нэнси. На ней было простое белое платье, на талии — серебристый пояс из монет, на ногах — босоножки с тонкими ремешками и высокими каблуками.

Джованни ненавидел зрителей. Обширные земли Санфордов и редкие деревушки, вытянувшиеся вдоль побережья, давали ему возможность уединиться. Он никогда не принимал участия в светских вечеринках и не слонялся у бассейна в поисках развлечений. Он приехал сюда, чтобы писать картины. Целеустремленно и неторопливо. Нэнси долго молчала. Просто стояла, не шевелясь, и наблюдала. Рамону хотелось, чтобы итальянец грубо прогнал ее. Но вот она обратилась к художнику. Тот прервал свою работу и с кистью в руке что-то отвечал ей. Затем, к полному удивлению Рамона, Джованни жестом предложил ей сесть и отложил кисть.

* * *

Когда Нэнси проснулась, Ники уже ушел. Ей не хотелось встречаться с Виром или с кем-то еще. Она постаралась обойти бассейн и заставленную шезлонгами террасу и не спеша, без всякой цели направилась вниз по извилистой тропинке, заросшей по сторонам цветами. Было еще не жарко, и в лицо дул прохладный освежающий ветерок, когда она приблизилась к скалам, у подножия которых пенилось море. Она не знала, что Джованни жил в отеле. Еще раньше его картины интриговали ее, приводили в замешательство и изумление. Сейчас она с интересом наблюдала за небрежными движениями кисти, заполняющей полотно светом, разноцветными видами и формами.

Она открыла было рот, чтобы поздороваться, но вместо этого попросила:

— Можно мне поработать с вами?

Не успели слова сорваться с ее губ, как она почувствовала, что сама ошеломлена дерзостью своей просьбы.

— Извините, — сказала она, смутившись, когда он повернулся и внимательно посмотрел на нее. — Я не имела в виду… Просто я подумала вслух… Извините меня.

Его блестящие темные глаза встретились с ее взглядом, затем скользнули подлинным тонким рукам с красивыми миндалевидными ногтями.

— Хорошо, — согласился он, — если вы будете делать все, что я скажу.

Он встал и извлек из-под стопки исписанных холстов и красок складной стульчик, мольберт и чистый холст. Затем выдавил из тюбиков на палитру великолепные краски.

— Что мне делать? — спросила она смущенно, когда он поставил ее у мольберта и протянул палитру, кисть, шпатель и холст.

— Что хотите, — ответил он просто. Затем поместил ее напротив себя так, что, когда он сел на свое место, она уже не могла больше его видеть. Перед ней было только внушающее страх полотно, а поверх него виднелись буйные тропические сады, поднимающиеся вверх к отелю. — Вы не должны наблюдать за мной… Тем более копировать.

Нэнси не знала, как смешивают краски. Она вообще ничего не знала. Тем не менее, глубоко вздохнув, стремительно провела красную полосу. Они работали напротив друг друга часа четыре, не произнося ни слова. Вниз спустился официант и принес художнику завтрак: хлеб, сыр и красное терпкое вино, которое не подавали никому, кроме предпочитавшего его итальянца. Они поели, выпили вина и продолжали творить. Наконец, уже в сумерках, Джованни опустил свою кисть, встал и молча подошел к Нэнси.

На ее холсте не было ни цветов, ни деревьев, ни открывавшегося перед ней пейзажа. Только резкие, кричащие мазки, проникнутые пугающей силой. Свет и мрак Дантова ада. Бездна кроваво-красных и черных цветов, пронизанных ярко-белой полосой, и голубь, стремящийся вверх из бездонного котла.

Джованни медленно кивнул. Он оказался прав. Интуиция не подвела его.

— Расскажите мне все, — попросил он.

— Я умираю, — ответила она просто, — от ужасной, неизвестной мне болезни.

— И потому вы отказались от своей прежней жизни и приехали на Мадейру, чтобы завести себе любовников, таких, как этот английский герцог и русский князь?

— Я отказалась от своей прежней жизни, потому что она была фальшивкой. Я прожила так тридцать пять лет и решила, что, раз уж мне суждено умереть, буду жить так, как хочется мне, а не кому-то другому.

Он снова взглянул на полотно. Это был осязаемый вопль души, оторвавшейся от тела.

— Завтра мы продолжим работу, — сказал он и, хлебнув вина прямо из бутылки, вытер губы тыльной стороной ладони.

Нэнси ошеломленно побрела назад в отель. В ней родилось нечто новое. Новое и удивительное. Что-то похожее на то откровение, которое она испытала впервые в объятиях Рамона. Только этим чудом она могла управлять. Будущее неожиданно обрело отчетливый смысл. Она будет писать картины, творить. Нэнси была увлечена своими мыслями и не подозревала, что в это время в бухту Фанчэл плавно входила «Аквитания».

На берег высадился сенатор Джек Камерон. Лицо его было пепельно-серым, губы плотно сжаты. Он был недоволен своим вынужденным путешествием через Атлантику. Позади него по трапу настороженно спускалась светлоглазая Сайри Гизон. Европа сулила новые впечатления, а Сайри высоко ценила все новое. Только благодаря своему умению убеждать и природной цепкости она добилась того, что сенатор взял ее с собой в это путешествие. Сначала Джек собирался поехать к жене один. Сайри хорошо знала Нэнси Ли Камерон, как полагается секретарше знать жену своего босса, а может быть, даже немного лучше. Ее работа обязывала к этому. Это было прежде всего в ее интересах узнать, что заставило Нэнси Ли Камерон пойти на такой отчаянный шаг, каковы ее сильные и слабые стороны. Сайри Гизон собиралась стать второй миссис Камерон, но никак не могла превзойти Нэнси. До сих пор. Сайри чувствовала вполне определенно, что скоро при умелом ведении дела настанет и ее час.

* * *

Крутая, извилистая тропинка вела сквозь густые заросли. В одном месте она подходила совсем близко к обрыву над морем, а затем поворачивала вдоль зарослей мирта и цветов с синими лепестками. Иногда сквозь густую листву выше проглядывали розовые крыши отеля, и больше ничего не было видно. Только зелень, благоухание цветов и щебет птиц на деревьях. Нэнси обогнула огромный, с глянцевыми листьями куст и внезапно резко остановилась. Покой и безмятежность сразу улетучились.

Прямо перед ней на тропинке, широко расставив ноги, стоял Рамон. Он не проявлял ни малейших намерений уступить ей дорогу. Сердце ее мучительно забилось. Между ними было каких-то пять шагов. Глаза их застыли, тела напряглись, как у двух диких животных при неожиданной встрече.

Нэнси почувствовала, что краснеет под его взглядом, болезненно ощущая его беспокойство, напряженность мускулов и близость, которая так возбуждала ее.

— Пожалуйста, позвольте мне пройти, — выдавила она сквозь пересохшие губы. Ее нервы были напряжены до предела.

Он смотрел на нее с мрачным лицом.

— Я пришел, чтобы извиниться. — Его темные глаза не давали ей сдвинуться с места.

— Я… — Нэнси не находила слов. Как она могла принять извинения от мужчины, который ударил ее с такой силой, что пролилась кровь? От мужчины, который любил и лгал с одинаковым успехом и который переходил из одной постели в другую с легкостью мартовского кота? У нее не было слов. Она смогла только холодно повторить: — Пожалуйста, позвольте мне пройти.

Выражение его лица изменилось. Он, Рамон Санфорд, пришел к ней, влекомый Бог знает какой силой. Извинился, а она стоит перед ним холодная и чопорная, полностью отвергая его извинения.

— Можете верить или не верить, но я никогда прежде не бил женщину. — На этот раз в его голосе чувствовалась напускная небрежность.

Нэнси хотела крикнуть: «Тогда почему же ты ударил меня? Почему меня?» — но не смогла. Его загорелое лицо вдруг стало пугающе равнодушным. Она не должна выказывать перед ним свои чувства — страдание и боль. Это только укрепит его самомнение и мужское тщеславие. Нэнси крепко сжала кулаки, так что ногти впились в ладони.

— Пожалуйста, позвольте мне пройти, — повторила она в третий раз и, собрав всю свою волю, стала постепенно, шаг за шагом приближаться к нему, молясь, чтобы он уступил ей дорогу. Но Рамон не сдвинулся с места. Нэнси сделала шаг в сторону, смяв желтые цветочки. Он резко вытянул руку и, обхватив ее за талию, привлек к себе:

— Нэнси!

— Позвольте мне пройти! — Голос ее сорвался от душивших ее слез и страха. Они находились вдалеке от людных аллей и площадок. Вдалеке от бассейна, где всегда собиралось много отдыхающих. Он застал ее врасплох в безлюдном месте. Что он собирается сделать с ней здесь?

— Что произошло, Нэнси? Скажи мне ради Бога. Почему ты исчезла? — обратился к ней Рамон. Затем в голосе его послышалась нескрываемая ярость: — Почему ты с ним?

— А почему бы нет? — выкрикнула она в ответ. — Разве менять партнеров можно только мужчинам?

Рамон выругался и, резко развернув Нэнси, всем телом прижал ее к стволу дерева. Он впился ртом в ее губы, крепко обнимая. Из глубины ее существа вырвался мучительный стон, но, вместо того чтобы сопротивляться, она безрассудно зарылась пальцами в его взлохмаченные волосы и страстно погрузила язык в его рот, а он неистово овладел ею прямо там, где они стояли.

* * *

— Миссис Камерон заказала номер только для себя, сэр. Я должен спросить ее разрешения, прежде чем впустить вас в ее апартаменты.

— Миссис Камерон — моя жена! — холодно заявил Джек.

Проходящая мимо пара гостей отеля с любопытством взглянула в его сторону.

— Извините, сэр, мы можем поместить вас в семнадцатый номер, а вашу секретаршу — в двадцать пятый.

Джек грозно склонился над письменным столом из красного дерева.

— Я хочу жить в номере моей жены, — повторил он. У него чесались руки схватить клерка за воротник и придушить, чтобы тот не создавал проблем. Если он не займет номер вместе с Нэнси, сплетням не будет конца.

— Дорогой сенатор, как приятно видеть вас после стольких лет! — Перед Джеком возникла Зия. Талию ее свободного светло-сиреневого шифонового платья опоясывали тяжелые причудливые нити серого и белого жемчуга. — Какие-то трудности?

Джек глубоко вздохнул и, с трудом овладев собой, улыбнулся своей заученной, очаровательной улыбкой.

— Я, естественно, хочу поселиться вместе со своей женой, но, как оказалось, мне выделили номер на другом этаже.

— Так вот в чем дело, — улыбнулась Зия, давая понять жестом, что это пустячное недоразумение. — Номер миссис Камерон слишком мал.

Гвидо опустил глаза. Ему-то было хорошо известно, что номер состоял из огромной спальни, устроившей бы даже русскую царицу, двух гостиных, украшенных полотнами Матисса и Пикассо, великолепной ванной комнаты с золотым оборудованием и просторной террасы. Едва ли можно было назвать это помещение маленьким.

— Семнадцатый номер намного больше, и я думаю, что нетрудно будет перевести туда миссис Камерон, если она того пожелает.

Несмотря на деликатность тона, в голосе Зии чувствовались нотки, не допускающие возражений.

Крайне недовольный, сенатор позволил отнести свои чемоданы и сумки в семнадцатый номер. За ним скромно шла Сайри, исполняя роль послушной секретарши.

— Может быть, вы выпьете чего-нибудь и отдохнете, пока распаковывают ваши вещи, — предложила Зия с обезоруживающей улыбкой, решительно уводя Джека из фойе в свои личные апартаменты. Она понятия не имела, где сейчас Нэнси, но, судя по настроению сенатора, решила, что будет лучше, если они не встретятся на людях. Джек Камерон был польщен приглашением Зии Санфорд. Немногие удостаивались такой чести — только ближайшие друзья и царствующие особы, но даже из них не все получали приглашение посетить ее.

Он немного успокоился, чувствуя себя важной персоной, а после бокала превосходного вина раздражение его совсем улеглось. Джек сидел под палисандровым деревом и, как человек, посвященный в государственные дела, рассказывал Зие о событиях, происходящих в Америке.

Зия рассеянно слушала его. Где же Рамон? Он с первого взгляда оценил бы ситуацию и быстренько пригласил бы сюда Монткалмов и Майклджонов, чтобы уберечь ее от скучного непрерывного монолога Джека Камерона.

— Президент продолжает расширять свои полномочия. Депрессия наносит экономике тяжелый удар, но сейчас она под контролем. Необходим свободный рынок золота, регулирование тарифов…

Зия сохраняла на своем утонченном лице заинтересованное выражение. Где Нэнси? Ее не было видно весь день, а сейчас время уже близится к вечеру.

— Конечно, я не могу предложить Генри Моргентау-младшего на должность секретаря казначейства, но он может принести большую пользу. Генри — ученик профессора Джорджа Уоррена, а я всегда придерживался его товарно-денежной теории.

Зия подумала, что с ее стороны, пожалуй, будет немилосердно спускать сенатора Камерона с привязи на ее ничего не подозревающих гостей.

— Правительству надо начинать именно с этого в своих попытках остановить девальвацию доллара…

Чипс никогда не надоедал ей политикой. Интересно, что он думал о своем зяте? Сейчас мэром Нью-Йорка стал Ла-Гуардиа. Зия хотела было спросить Джека Камерона, как его тесть отнесся к такому изменению в руководстве города, но испугалась, что за этим последует нескончаемо долгая лекция.

— Рузвельт применил строгий нажим на финансовое управление…

Зии всегда нравилась семья Рузвельтов. Элеонора была серьезной, преданной женой, а голубоглазый Франклин Рузвельт выглядел очень милым и привлекательным, несмотря на то что был прикован к инвалидной коляске. Каким станет Белый дом, если в нем поселится Джек Камерон? Она подавила улыбку. Пожалуй, Нэнси права. Подпортив шансы на выдвижение его кандидатуры, она принесет своей стране только благо.

Зия легонько коснулась руки Джека:

— Прошу прощения, сенатор, что задержала вас. Вы, наверное, хотите принять ванну и переодеться к обеду. Я так увлеклась вашими разъяснениями политики президента, что просто забыла о времени.

Джек снисходительно улыбнулся. Ему очень нравилось, когда к нему обращались, называя сенатором, и потому он проникся симпатией к Зие Санфорд.

Служащий отеля проводил его в номер. Зия встала и прошла в дальний конец газона. Отсюда не было видно ни бассейнов, ни теннисных кортов, ни аллей сада. Никто не мог заглянуть сюда с террас и площадок, где проводили время отдыхающие. Ниже вились крутые безлюдные тропинки, ведущие к скалам. Близился час коктейлей. Дамы переодевались, а джентльмены отдыхали. Неожиданно ее внимание привлек шорох листьев и хлопанье крыльев потревоженных птиц. На тропинке появились две фигуры, склонившие друг к другу головы и обнимавшие друг друга за талию. Зия напрягла зрение, всматриваясь в быстро надвигающиеся сумерки. Тропинка делала поворот, выходя из-за деревьев на свободное пространство. Пара шла очень медленно. Это было не просто дружеское объятие, но страстное слияние двух тел. С первого взгляда Зия узнала своего сына, но с кем он был, она пока не могла понять. Темные волосы могли принадлежать Мадлен Манчини, виконтессе Лоземир да многим другим женщинам, проживающим в отеле. Она пригляделась. Темные локоны, лежащие на плече ее сына, изящные руки, крепко обнимавшие его за талию, принадлежали Нэнси Ли Камерон.

Зия, пошатываясь, вернулась на свое место под палисандровым деревом и сделала невообразимую вещь. Она сама налила себе выпить, не вызывая слугу.

Рамон и Нэнси! Зия закрыла глаза. Рамон чуть было не убил себя в порыве гнева из-за какой-то таинственной женщины. Нэнси была опечалена и решила развестись из-за неизвестного мужчины. Она слишком откровенно и безрассудно флиртовала с князем Васильевым, а Рамон решил сделать предложение юной девушке, о которой узнал всего неделю назад.

Рамон и Нэнси! Нэнси и Рамон!

Это было подходящим завершением третьего акта древнегреческой трагедии. Рука ее дрожала, когда она потянулась за бокалом. Да, трагедии, потому что они не смогут быть счастливыми. Если Чипс ничего не сказал им, то это должна сделать она. Лучше бы Патрик О'Шошесси никогда не вытаскивал Дьюарта Санфорда из ледяных вод Атлантики. Тогда бы они с Чипсом жили вместе в бостонском Норс-Энде. Бедные, но счастливые. Не будь Дьюарта, не было бы и этих долгих кошмарных лет. Не было бы и сына. Зия устало приоткрыла глаза — не было бы этого отчаянного, красивого, невероятно прекрасного сына. Невозможно желать иной жизни, если бы в ней не было ее Рамона. Она ощутила холод и неописуемую усталость. Деревья, небо и море — все слилось и померкло. Бокал выпал из ее рук на траву.

* * *

Нэнси всхлипывала, крепко обхватив его, она потеряла самообладание и способность здраво мыслить. Их захватили секс и любовь, любовь и желание. Сначала он хотел унизить ее, изнасиловать, а она отдалась ему добровольно, со страстью. Дрожа, он продолжал удерживать ее. Внутри у него все клокотало. Наконец он не выдержал и что есть силы ударил кулаком по дереву.

— Но почему? — крикнул он. — Почему ты бросила меня? Почему связалась с Васильевым? С Уинтертоном? Ради Бога, Нэнси, почему?

Ее глаза двумя черными пятнами выделялись на бледном лице. Если бы она не опиралась о дерево, то наверняка упала бы.

— Я доверилась тебе. — Ее голос почти перешел на шепот. — Думала, что ты любишь меня. Сама я очень тебя любила и обо всем рассказала дочери, мужу… — от волнения язык у нее прилипал к небу, —…отцу.

Рамон судорожно вздохнул. Глаза его пылали адским пламенем.

— Он рассказал мне о Глории. У него были улики… фотографии.

Он резко схватил ее за плечи.

— С Глорией был дешевый, скоротечный роман. Бессмысленный, как сотни других до нее. — Он поднял голову к небесам, как бы моля Бога дать ему силы, внезапно оставившие его. Нэнси ждала, сердце ее бешено колотилось. Он опустил голову, и глаза их встретились.

— Правда, то обстоятельство, что она была женой врага моего отца, немного развлекало меня. Но я никогда не любил ее. Я не любил ни одну женщину, кроме тебя.

— И потому отправился к ней сразу же после меня? — Ее голос стал каким-то чужим, обвинения застревали у нее в горле. — Ты пошел к ней на другой день после того, как я уехала из Нью-Йорка.

Рамон с трудом сдерживался, крепко сжимая ее пальцы.

— Это она пришла ко мне! Пришла, потому что я порвал с ней связь.

Нэнси видела только его лицо, глаза, губы.

— Значит, вы не спали вместе? — Ее едва было слышно.

— Господи! За кого ты меня принимаешь? Я же люблю тебя. Я ведь говорил, что люблю тебя! — Его эмоции явно перешли границы английского воспитания и никак не вязались с американскими генами. В это мгновение он больше походил на итальянца.

Нэнси почувствовала невероятное облегчение. Она смеялась и плакала, обнимая и целуя его.

— Как ты мог заставить меня так мучиться и страдать?

— Я? Заставил тебя страдать? — На его виске заметно пульсировала жилка. — А что ты скажешь по поводу Уинтертона? Или Васильева?

Она обхватила лицо руками, низко опустив голову. Стоило ли объясняться? Главное, что они любят друг друга. Рамон принялся целовать ее губы, шею, грудь. Затем уложил на цветы и слился с нею с величайшей нежностью и любовью.

 

Глава 11

Когда сквозь густую листву на землю начали постепенно опускаться сумерки, Рамон наконец помог Нэнси встать и обнял ее.

— Так как насчет Уинтертона и Васильева? — обратился он к ней в третий раз.

Несмотря на нежность, с которой он обнимал ее, в блеске его почти черных глаз таилась угроза.

Нэнси прижалась к Рамону, положив голову на его могучую грудь.

— Вир никогда не был моим любовником, — сказала она тихо.

— Значит, мой приход оказался своевременным. — В его голосе прозвучала холодная насмешка.

Нэнси улыбнулась. Ей казалось, что она никогда не забудет ужаса той страшной сцены. Теперь же все это куда-то кануло.

— Ведь так? — Он приподнял ее подбородок.

— Я никогда не хотела стать любовницей Вира. Мне было очень одиноко, а он заботился обо мне. Думаю, что его внимание помогло сгладить боль и страдания, которые я испытывала из-за тебя.

— А Ники?

Она посмотрела ему в глаза:

— Ники был моим любовником всего одну ночь.

— Верю. — Но по его голосу она чувствовала, что это не так.

Нэнси переплела свои пальцы с его пальцами, и теперь уже она удерживала Рамона, глядя на него широко раскрытыми, темными, полными искренности глазами.

— Я приехала сюда, чтобы скрыться от тебя, а не для того, чтобы встретиться. Ты как-то говорил, что никогда не поедешь на Мадейру, и я поверила. Мне казалось, что это единственное место, где я случайно не встречусь с тобой. Я собрала свои вещи и уехала, но не могла забыть тебя. — Голос ее стал глуше. — И вот ты появился здесь. У меня больше не было сил сопротивляться. Твоя близость притягивала меня словно магнит. И не важно, что ты проявлял равнодушие и грубость, для меня было утешением по крайней мере видеть тебя.

Увидев тебя с Тессой, такой молодой и хорошенькой, увидев, как она обожает тебя, как ты смотришь на нее, как обнимаешь, я не смогла этого перенести. Вот тогда-то мы с Ники и стали любовниками. Я нуждалась в физическом утешении. Мне хотелось, чтобы меня любили. Но все это произошло случайно. — Губы ее скривились в мимолетной улыбке. Ей очень хотелось, чтобы Рамон понял ее. — У Ники, как и у тебя, много любовниц, но они ничего не значат для него, так же как и для тебя. Ники не влюблен в меня, да и мне он безразличен. Просто в какой-то момент нас потянуло друг к другу. Вот и все.

— Можешь ли ты простить меня? — Глаза его блестели от внутренней боли.

В ответ она поцеловала его. Это был продолжительный, глубокий, полный любви поцелуй.

Медленно, рука в руке, они поднимались по тропинке к отелю.

— Сюда едет Джек, — сказала она. — Хотя ты должен это знать.

— Я не знал, но это не имеет значения.

— Никакого.

Они продолжали идти молча. Сквозь тонкий шелк платья она чувствовала тепло его крепкого бедра, прижимающегося к ее телу.

— Я должен объясниться с Зией. Час назад я сказал ей. что собираюсь сделать предложение Тессе Росман, — сообщил Рамон с легкой усмешкой.

Нэнси остановилась, глаза ее расширились.

— Ты сделал это?

Он засмеялся:

— Хотел сделать. Только потому, что не мог быть с тобой. А если не с тобой, то мне было все равно с кем.

— Но бедная девочка…

Он поцелуем заставил ее замолчать.

— Эта девочка ничего не узнает.

Нэнси неожиданно вздрогнула.

— А если бы ты не приехал сюда… Если бы остался в Нью-Йорке… Если бы поехал в Париж или Рим…

Рамон остановился и, положив руки на ее плечи, пристально посмотрел ей в глаза:

— Неужели ты ничего не понимаешь? Мой приезд на Мадейру не был случайностью. Я появился здесь, потому что знал, где ты. Что, по-твоему, я делал в Нью-Йорке, когда тебя там не оказалось? Просто пожал плечами и все?

— Не знаю…

— Так я расскажу тебе. — Его голос снова стал мрачным. — Я поехал в Хайяннис, чтобы увезти тебя силой. Но тебя там не было. — В его словах явно чувствовалась боль и ярость.

Нэнси задрожала от ощущения его желания и любви к ней.

— Твой дворецкий сообщил, что у мэра был сердечный приступ и что ты уехала на Мадейру.

Она прижалась к нему, ноги ее внезапно ослабели. Он почувствовал ее реакцию и неожиданно усмехнулся:

— Не беспокойся. Я не вторгался к нему, но наверняка сделал бы это, если бы в пароходном агентстве не подтвердили, что ты уплыла на «Мавритании». Я последовал за тобой на «Бремене», а в Саутгемптоне пересел на «Кезию».

— И о чем ты думал при этом?

Жесткие складки вокруг его губ смягчились.

— То ли я сошел с ума, то ли ты свихнулась. То ли ты сбежала, то ли ждешь меня. По прибытии на Мадейру мне хотелось верить в последнее. Другое, по-моему, было невозможно.

— И потому ты пришел в мою комнату?

—Да.

Они помолчали. Над ними свисали цветы мимозы и цеплялись за волосы.

После короткой паузы она тихо произнесла:

— Прости меня, Рамон. Я должна была остаться в Нью-Йорке и выяснить с тобой все после обвинений моего отца в твой адрес.

— Не надо извиняться. Не надо этих «должна была».

Сквозь последние ряды деревьев уже можно было видеть золотистые стены и розовые крыши отеля.

— Я люблю тебя, дорогая. Только это имеет значение.

Они надолго замерли в страстном поцелуе, затем вышли из-за цветов и деревьев и прошли через лужайку, держась за руки.

Бобо, в великолепных бархатных светло-вишневых брюках и очень коротенькой блузке, прервала беседу с Люком Голдингом и уставилась на них. Костас усмехнулся и нырнул в бассейн, чтобы поплавать напоследок. Уж если Нэнси начала флиртовать, видимо, теперь ее не остановишь. Сначала Уинтертон, затем Васильев, теперь Санфорд. Костас вынырнул, широко улыбаясь и стряхивая воду с ресниц. Вероятно, у Джека Камерона в семье бунт. Интересно, как он справится с ним.

Леди Майклджон неодобрительно поджала губы. Во всем виновата мать Нэнси. Она не должна была выходить замуж за американца. Они непостоянны и безнравственны. И вот результат — замужняя дочь разгуливает наедине с холостым джентльменом. Хотя, глядя на то, как вел себя Рамон Санфорд, вряд ли его можно назвать джентльменом.

Джорджиана увидела их с балкона и нахмурилась. Что себе позволяет Нэнси? Неужели она не знает, что Джек уже приехал? Кроме того, она видела, как прошлой ночью Ники и Нэнси вместе исчезли из зала. Сегодня Ники весь день ходил очень довольный собой. Заметно было также, что его девушка Хедли плакала. Джорджиана задумчиво села за туалетный столик, где служанка занялась ее прической. Надо срочно поговорить с Нэнси. Ее неосмотрительность может вызвать грандиозный скандал.

Помощники Зии заметили приближение Рамона. Не обращая внимания на его спутницу, Вильерс поспешил к нему. Узкое аскетическое лицо секретаря стало серым от волнения.

— Мадам стало плохо…

Рамон побежал, Нэнси последовала за ним, спотыкаясь на своих высоких каблуках. Когда она, чуть дыша, приблизилась к комнате Зии, Рамон был уже рядом с матерью и держал ее за руку. Нэнси неловко остановилась, не желая вторгаться в покои Зии. Ее окружал персонал гостиницы, также не решавшийся нарушить уединение матери и сына.

— Дорогая, что с тобой? Что случилось?

Веки Зии, дрогнув, приоткрылись при звуке родного голоса. Уголки губ чуть приподнялись в попытке улыбнуться. Она обессилела настолько, что не могла ни двигаться, ни говорить.

— Пришел доктор Серрадо, сэр.

Прислуга и Нэнси тихо покинули комнату. Остались только Рамон и служанка. Казалось, прошла вечность, прежде чем от Зии вышли доктор и Рамон. Нэнси, не задавая вопросов, пошла вслед за ними по коридору. Рамон совершенно забыл о ее существовании. Нэнси вспомнила Бостон и своего отца. Она прекрасно понимала, в каком состоянии сейчас находится ее возлюбленный.

Доктор уехал, и Рамон вернулся, разыскивая ее. Она оказалась рядом, всего в нескольких шагах. Он взглянул на нее с благодарностью, затем обнял, и Нэнси впервые почувствовала себя в роли человека, от которого ждали утешения.

— Доктор Серрадо говорит — ничего серьезного. Это не сердечный приступ и не удар. Просто она истощена физически и эмоционально. Ей нужен продолжительный отдых.

Они направились в покои Зии. Рамон продолжал обнимать ее за плечи.

— Она работает по шестнадцать часов в сутки, а для ее возраста это многовато. Люди не замечают ее деятельности, но у нее действительно много работы. Принять гостей, сделать необходимые распоряжения, проверить отчетность, проследить, чтобы все в отеле шло гладко. Она не ложится в постель до зари. Зато персонал и гости всем довольны. Зия — единственная директриса отеля.

— Что же теперь будет?

— Вильерс займется бумагами, а нашим придирчивым гостям придется привыкать к новой хозяйке.

— И кто же это? Ты же говорил, что Зия делала все сама. Значит, у нее нет заместителя и некому заменить ее.

В глазах Рамона блеснул знакомый озорной огонек, когда они остановились у украшенной бронзой двери апартаментов его матери.

— Это верно, но даже если бы такой человек существовал, он был бы неважной заменой матери. Хозяйка отеля должна быть умной, красивой и обаятельной. Она должна уметь одинаково легко общаться с царствующими особами, министрами, кинозвездами, художниками, миллионерами и людьми, страдающими манией величия. Она должна уметь блистать среди самых богатых и самых красивых женщин мира.

Он улыбнулся своей потрясающей улыбкой.

— Хозяйкой должна быть ты, — сказал он и повел ее в комнату матери.

— При соответствующих обстоятельствах… — говорил о чем-то Вильерс, когда они вошли.

Улыбка исчезла с лица Рамона.

— Моя мать больна! Если вы хотите что-то мне сказать, придите в мой офис чуть позже.

Вильерс вышел, сохраняя достоинство. Гнев, звучавший в голосе Рамона, свидетельствовал о том, что тот был готов чуть ли не силой выставить его за дверь.

— Болван! — едва слышно произнес Рамон, стараясь сдержаться ради матери. Вильерс был необычайно квалифицированным и тактичным работником. Приступ Зии, вероятно, очень на него подействовал. Другого объяснения его неадекватному поведению не было.

Рамон приблизился к кровати, держа Нэнси за руку. Зия лежала на вышитых крепдешиновых подушках и, несмотря на свое состояние, слегка улыбалась. Они оба были так великолепны, красивы и явно счастливы. Рамон и Нэнси увидели только ее улыбку, но боль, таившаяся за ней, осталась ими незамеченной.

— Нэнси пока похозяйничает в отеле вместо тебя.

Они стояли рядом уже почти как супруги. Тесса отошла на второй план. Нэнси сияла во всем блеске своей красоты.

— Сегодня днем прибыл Джек Камерон, — сказала Зия слабым голосом.

Волевое лицо ее сына осталось бесстрастным.

— Не беспокойся о Джеке Камероне, мама. Ни о чем не беспокойся. — Он не сказал, что любит женщину, стоящую рядом с ним. В этом не было необходимости.

Зия на мгновение закрыла глаза, чтобы собраться с силами. Она должна все им рассказать. Это ее обязанность. Они не могут продолжать жить в своем райском саду, не зная о коварном, пагубном змие, который может разрушить их счастье.

Но Зия была очень слаба и, кроме того, Вильерс показал ей телеграмму. На Мадейру направлялся мэр Бостона. Он справится с этим делом. Он сам расскажет им.

— Старые грехи, — пробормотала она, засыпая. — Старые грехи…

Рамон и Нэнси подождали несколько минут и тихо вышли, оставив Зию на попечение сидящей рядом с кроватью служанки и няни, расположившейся у двери.

— Если Джек приехал, мне необходимо немедленно повидать его.

— Мы пойдем к нему вместе.

— Нет, я должна поговорить с ним наедине. Позднее, может быть, мы обсудим все втроем, хотя я сомневаюсь, что Джек захочет этого. Да и говорить-то не о чем.

— Я не хочу отпускать тебя одну.

Она почувствовала тепло, разливающееся по коже, когда он дотронулся до ее обнаженной руки.

— Я должна, — повторила она и повернулась, чтобы не проявить слабость.

Мужчина, о котором мечтали многие женщины, любил и желал ее. Это была внезапная, опьяняющая мысль, которая доставила ей безмерную радость. Теперь она не Нэнси Ли Камерон и даже не Нэнси Ли О'Шогнесси. Она просто Нэнси — женщина, которую любит Рамон Санфорд. Она постучала в дверь семнадцатого номера и, услышав резкий голос Джека, вошла. Он был для нее чужим многие годы. И сейчас он стоял перед ней как незнакомец. Нэнси всегда была красивой и сдержанной, но в эту минуту она просто сияла. Пылкая богиня в простом белом платье была олицетворением сексапильности.

— Привет, Джек, — сказала она и закрыла за собой дверь.

Джек изумленно уставился на нее. Он предполагал найти ее бледной и угнетенной. С момента их последнего телефонного разговора он считал, что ее поведение объясняется временным расстройством, вызванным ранним климаксом, о котором он ничего не знал, кроме названия, но это было единственным объяснением, пришедшим в его лишенную воображения голову. Он прожил с Нэнси восемнадцать лет и, как ему казалось, хорошо знал ее. Она была спокойной, рассудительной, красивой и холодной как мраморная статуя. Мысль об ее активности в постели казалась смешной. Абсурдно было думать, что ее безрассудство вызвано страстью. Сексуальная страсть и Нэнси несовместимы. Ему было хорошо это известно, ведь она его жена. Он ожидал также, что она почувствует облегчение, встретившись с ним, и будет рада забыть о своей выходке. Он уже договорился с двумя гинекологами, в Нью-Йорке и Вашингтоне, чтобы те осмотрели Нэнси. Но вот чего он никак не ожидал, так это увидеть вполне самоуверенную женщину без каких-либо признаков стресса или раскаяния и мало похожую на ту, что он видел в последний раз. Не просто женщину, а жену — мысленно поправил он себя.

В какой-то момент ему даже показалось, что это незнакомка, и он ощутил явное влечение к ней. Это было чувство, которое никак не вязалось с его женой. Холодная, подобно дикой орхидее, красота Нэнси затерялась где-то между Старым и Новым Светом, а вместо нее ему представилась яркая привлекательность распустившегося бутона розы.

— Я приехал, чтобы забрать тебя домой, — холодно произнес он. — Мне пришлось пережить кучу неприятностей. Я поговорил с доктором Клэром из хавершемской клиники, и он считает, что необходимо понаблюдать тебя какое-то время.

Она хотела было подойти к нему и взять за руку. Но вместо этого села на один из позолоченных стульев и скрестила стройные загорелые ноги. Обнаженные ноги. Ее муж отвел глаза, пригладил волосы и поправил запонки на манжетах.

— Доктор Клэр — гинеколог, а не специалист по болезням крови.

Джек совсем забыл об этом и раздраженно заявил:

— Мне прекрасно известна квалификация доктора Клэра, Нэнси, и я поговорил с ним о твоем состоянии…

— О каком состоянии? Меня беспокоит только одно, и доктор Лорример уже обследовал меня.

Джек опять поправил запонки, покрутил в руках расческу и снова положил ее на туалетный столик.

— Мне не хотелось бы расстраивать тебя, Нэнси, но тебе уже тридцать пять, и доктор Клэр уверил меня, что такие вещи иногда происходят в этом возрасте.

Нэнси смотрела на него с очаровательной улыбкой.

— Ты действительно думаешь, что я страдаю от раннего климакса?

Джек обрадовался, что она сама сказала об этом. Ему было неприятно произносить это слово.

— Конечно. От чего же еще?

Нэнси засмеялась. Лицо и шея Джека покраснели. Он в сердцах швырнул расческу.

— Я не вижу ничего смешного в этой ситуации. Ты наделала много глупостей, но так дальше продолжаться не может. Я уже распорядился, чтобы уложили твои вещи.

Нэнси перестала смеяться и оглядела человека, который назывался ее мужем. Он выглядел подчеркнуто официальным. Даже сейчас на нем был темный костюм, более пригодный для сената, чем для субтропического острова. Волосы его, начавшие слегка редеть, были безукоризненно приглажены бриллиантином. Правильные черты лица, присущие настоящим американцам, как-то стерлись, потускнели и потеряли свою привлекательность. У него уже намечался двойной подбородок, а тело стало рыхлым. Еще лет пять, и у него не будет заметно талии.

Она сказала без всякой злости:

— Я не нуждаюсь в услугах доктора Клэра. Сожалею, но ты напрасно совершил это дальнее путешествие. Я просила тебя поговорить со мной до того, как покинула Америку, но у тебя не нашлось для меня времени.

— Мне и в голову не могло прийти, что ты умчишься сломя голову и вызовешь столько сплетем своим отъездом!

— Я предупредила тебя о том, что собираюсь сделать. Я сказала, что люблю Рамона Санфорда и ухожу от тебя. А также пыталась сообщить, что сделаю это так, чтобы не пострадала твоя карьера…

— Ради Бога! — Лицо его исказилось. — Я семейный человек! Мне необходимо быть женатым, потому что я хочу стать президентом! Красивая и преданная жена — неотъемлемая часть имиджа политического деятеля! Зачем, по-твоему, я женился на тебе?

Его слова повисли в воздухе. Наступила длительная пауза. Наконец Нэнси тихо сказала:

— А я думала, потому, что ты любил меня.

В нем происходила внутренняя борьба. На его лице одна эмоция сменяла другую: сожаление, гнев, изумление.

— Я по-прежнему люблю тебя, Нэнси. А сейчас собери свои вещи и давай уедем.

Она печально покачала головой:

— Нет, Джек. Ты никогда не любил меня. И женился на мне только потому, что я была для тебя удобной женой. Думаю, что и сейчас ты был бы благодарен мне, если бы я оставалась такой же, как прежде. Но благодарность — это не любовь.

— Благодарность? — воскликнул он раздраженно. — Ты говоришь так, как говорят перед уходом: «Мы благодарны вам за ваши заботы…»

— Именно так. Я не собираюсь возвращаться к тебе. Не хочу ради общественного мнения поддерживать твой имидж семейного человека, чтобы люди восхищались нами. Ты никогда не был настоящим семьянином и никогда им не будешь. Порядочный семьянин проводит время со своей женой. Радуется общению с детьми. Заботится о них.

— Я тоже забочусь, но я очень занятой человек!

— Если бы ты думал о семье, то не проводил бы время с любовницами. Тебе было бы достаточно только меня. А ты стал настолько бесчувственным, что притащил сюда очередную любовницу, хотя приехал для того, чтобы вернуть свою непокорную жену.

— Сайри не…

— Конечно же, любовница. — Нэнси встала. — Я устала от твоей лжи, Джек. Устала притворяться и не хочу больше терпеть все это. Не хочу оставаться с тобой.

— Тогда зачем ты соврала мне о Санфорде? — Он дал волю гневу, чтобы скрыть свое смущение. Джек был из тех людей, кто привык повелевать, а Нэнси всегда поступала так, как ей говорили. — Ты уехала из Нью-Йорка без него. Санфорда не было на «Мавритании». Ты приехала сюда, чтобы придать правдоподобность своей выдумке, но все это фантазии. Фантазии больного воображения фригидной женщины.

Нэнси остановилась, пристально глядя на него. Внутри у нее все похолодело.

Он грустно усмехнулся:

— Ты всегда была в постели какой-то сексуальной калекой, Нэнси. И мы оба знаем это. Такой человек, как Санфорд. даже не взглянет в твою сторону.

— Нет, Джек. Это не я, а ты сексуальный калека, — сказала она с сожалением.

Он засмеялся, налил в стакан виски и выпил словно лекарство.

— Только не я, Нэнси. Только не я. У меня было столько женщин, что тебе и не сосчитать. Конечно, у меня были романы. Я и сейчас сплю с Сайри. У меня были любовницы сразу же после женитьбы. Я могу заниматься любовью в любое время, в любом месте и любым способом.

— Ты никогда не знал, что такое любовь, — тихо сказала она. — Ты просто совокуплялся, но ни разу в своей жизни не любил.

И она вышла из комнаты, из отеля. Ей был необходим свежий воздух. Она ожидала неприятной сцены, но никак не думала, что испытает презрение и жалость к Джеку. Когда он сказал, что завел любовницу сразу же после свадьбы, это было правдой. Их брак с самого начала был фальшивым. Как много напрасно потерянных лет… Она посмотрела туда, где в лунном свете блестело море. И если бы не откровенность доктора Лорримера, она никогда бы не узнала другой жизни.

Нэнси вернулась в отель, чтобы разыскать Рамона. Время было дорого. Надо войти в роль хозяйки вместо Зии, закончить картину и начать новую, подарить любовь дорогому ей человеку и насладиться его любовью.

* * *

Джек распустил галстук, выругался и налил себе еще стаканчик виски. Он чувствовал себя так, как было когда-то давно — играя в бейсбол, он подучил удар в пах и чуть не лишился сознания. Его хорошо организованный, тщательно налаженный мир разваливался на куски. Нэнси всегда была такой податливой и сговорчивой. Во время разговора с ней Джека не покидало ощущение, что все его планы рушатся. Какого черта он разболтал ей о своих связях? Зачем рассказал о Кэролайн? Джек проглотил виски. Не надо было говорить о ней. Он сболтнул также, что сразу после женитьбы заимел любовницу. Черт! Если Нэнси узнает, что это была одна из ее подружек, то ни за что не вернется с ним в Америку. Казалось, виски совсем не действовало на него. Конечно, разговор еще не закончен. Она вернется с ним на «Аквитанию», и они вместе закончат этот круиз. Это должно быть приятным путешествием. Когда она стояла здесь перед ним, в ней чувствовалось что-то новое, доселе ему неизвестное. В нем проснулось желание. Интересно, заметила ли она что-нибудь? Догадалась ли? Черт возьми, в конце концов она его жена. Какое имеет значение, даже если она все поняла? Он не думал о примирении, когда направлялся сюда, но сейчас это казалось неплохой идеей. Он закажет на «Аквитании» двойную каюту для них и одиночную для Сайри. Разумеется, на Мадейру он плыл в одной каюте с Сайри. Черт побери! Джек осушил стакан. Теперь Нэнси все знала о Сайри, и пока она здесь, примирение вряд ли возможно. Надо отправить Сайри в Америку одну.

Он успокоился. Возобладало его логическое мышление. Нэнси известно о его связи с Сайри. В ответ она заявила, что любит другого человека и хочет развестись. Это, конечно, явный блеф, и он не поддастся на него. Что следует предпринять? Он поедет с ней в Хайяннис, как Ретт Батлер поехал в Тару. Вот и все. Однако теперь из-за его несдержанности потребуется гораздо больше усилий, чтобы уладить их размолвку. Теперь ей известно, что Сайри не первая его любовница. Ну что же, он скажет, что соврал, что была задета его мужская честь. Что еще он наболтал ей? Голова у него загудела. Он сел на кровать и взял бутылку за горлышко. Он назвал ее сексуальной калекой. Джек застонал. Чтобы загладить это, потребуется немало слов. А что она ответила ему… Он встал, и комната под ним закачалась. Конечно, это ерунда. Просто одна из форм самозащиты. Нэнси всегда умела защищаться. Он скажет, что любит ее. Почему, черт возьми, он не сделал этого раньше? Да потому, что это была неправда, и ему хотелось преподать ей урок. Пристыдить тем, что у него из-за нее возникают проблемы, и поставить ее на место. О Боже! На этот раз он явно недооценил ситуацию. С Нэнси еще не все ясно. Он вспомнил ее обнаженные загорелые ноги, соблазнительную грудь и почувствовал желание. Он никогда не видел ее такой. Она всегда надевала шелковые чулки, когда отправлялась на балы и различные встречи в Вашингтоне, или была в брюках во время прогулок в Хайяннисе. Так получилось, что он уже много лет не видел ее обнаженной, и это было явным упущением. Отдельные спальни были его идеей. Ему нужна была отдельная комната для переодевания. Кроме того, общая спальня была характерна для среднего класса, но, кем бы его ни считали, он ни в коем случае не причислял себя к этому классу.

Джек начал раздеваться. Он примет душ, потом пойдет в ее номер и попросит извинения. При этом постарается быть милым и привлекательным. «Аквитания» отплывает через два дня. Они смогут насладиться прелестями Средиземного моря и вернуться в Америку, не вызывая пересудов об их размолвке.

Он включил душ и снова выругался. Чушь собачья! Если об этом просочится в прессу хоть одно слово, он не только потеряет всякие шансы на будущее президентство, но и на ответственные правительственные посты. Общеизвестно, что моральный кодекс Элеоноры Рузвельт чрезвычайно строг. Нэнси должна вернуться вместе с ним. Джек насухо вытерся полотенцем. Он плохо взялся за дело, но еще не поздно все исправить. Ему не следует больше упоминать о ее возрасте и о докторе Клэре. Она ревновала, значит, не следует давать ей к этому повод. Он вел себя очень глупо. Хорошо, больше он не допустит глупостей. Слишком многое поставлено на карту. Ему нужна шикарная жена из хорошей семьи, прекрасно воспитанная. Он заимел такую и, черт побери, не собирается ее терять.

— Как дела, дорогой? Она плакала, раскаивалась или, может быть, совсем свихнулась? — спросила Сайри, входя в комнату и обнимая его за талию.

Джек раздраженно отвел ее руки.

— Здравомыслие моей жены никогда не вызывало сомнений.

Сайри удивленно приподняла брови.

— Я… я… Но мы ведь по-прежнему заодно, не так ли? Что произошло, дорогой? Мисс Фригидность вела себя не так, как обычно?

— Я хочу, чтобы ты прекратила называть мою жену этим глупым прозвищем.

Холодные зеленые глаза Сайри сузились. Она закурила сигарету.

— Ты сам окрестил ее так. Что же все-таки случилось?

Сайри была в курсе всех его дел, как служебных, так и личных. Впервые он не хотел посвящать ее в свои отношения с женой.

— Я проиграл из-за тебя.

— Из-за меня? — Она недоуменно смотрела на него. Ее каштановые волосы были благопристойно расчесаны на пробор и собраны в пучок на затылке. На ней был светло-серый пиджак и белая юбка. Она представляла собой образец идеальной секретарши. Однако изысканный фасон костюма от Диора и тончайший шелк ее блузки свидетельствовали, что она нечто большее, чем просто секретарша.

— Да, из-за тебя и твоего идиотского утверждения, что она страдает от раннего климакса.

Сайри подавила улыбку. Хотелось бы видеть реакцию Нэнси Ли Камерон на это замечание.

— Тебе не следовало говорить ей об этом, — сказала она равнодушно. — Иногда правда воспринимается очень болезненно. Ни одной женщине не хочется признавать себя старой и лишенной сексуальной привлекательности.

Джек натянул брюки и пристально посмотрел на свою двадцатитрехлетнюю любовницу:

— Моя жена не старая и вовсе не лишена сексапильности.

Сайри изумленно уставилась на него:

— Что здесь происходит? Последние три года ты постоянно твердил мне о ее холодности и о том, что очень хочешь развестись с ней, но только так, чтобы не испортить свою карьеру. А теперь вдруг бросаешься на ее защиту и даешь понять, что она относится к высшему обществу Джин Харлоу.

Джек пыхтел, застегивая рубашку.

— Ты вполне уверена, что Санфорд не сопровождал ее, когда она покидала Нью-Йорк?

— Конечно. Во всяком случае, предположение, что он и твоя жена — любовники, просто смехотворно. Он красив как дьявол и очень опасен. Все женщины у него высшего класса.

Джек поправил узел своего галстука и пригладил волосы. Лицо его было мрачным. Он подумал, что Нэнси вполне подходит к этой категории, затем кратко произнес:

— Будет лучше, если ты поужинаешь сегодня в своем номере.

— Какого… — начала она удивленно, но дверь уже закрылась за ним.

Сайри примяла сигарету и дрожащей рукой закурила другую. Все три года она ухитрялась умело манипулировать Джеком Камероном. Она предвидела многие события и тщательно спланировала свое будущее. Ей вовсе не хотелось, чтобы Джек и Нэнси разводились. Если бы это произошло, Джеку не видать в будущем высоких постов. А Сайри хотела разделить с ним это будущее. Она стала ему совершенно необходимой. Она была умна, честолюбива, а ее жестокость не знала границ. В истории многие женщины, стоящие позади королевских тронов, обладали реальной властью. Сайри намеревалась властвовать, стоя позади письменного стола в Овальном кабинете Белого дома, то есть позади американского трона.

Сайри глубоко вздохнула. Если Джек и Нэнси разведутся, все ее планы рухнут. Но если Джек не будет зависеть от ее сексуальности и сойдется со своей женой, ее планам также не суждено осуществиться. Нэнси Ли Камерон должна быть у нее под каблуком. Сайри расправила юбку и прошла по роскошным гостиным отеля на балкон, где несколько пар и компаний потягивали спиртное, прежде чем отправиться на обед. Она скромно села в углу, заказала сухое мартини и прислушалась. Нэнси Ли Камерон жила в отеле уже больше недели. Сайри хотелось знать, что она делала все это время. Ей нужно было приобрести власть над женой своего любовника.

* * *

— Передо мной трудный выбор, — сказал Рамон с многозначительным видом. Ее руки обнимали его за шею, губы покраснели от поцелуев.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Нэнси тихим, ласковым шепотом, от которого он просто таял.

— Заняться с тобой любовью, но потом тебе как хозяйке придется выйти к гостям в том платье, в котором ты сейчас, или отказаться от удовольствия и позволить тебе переодеться.

— Мой дебют в качестве хозяйки отеля наверняка обернется катастрофой, если я выйду в этом платье. Ты должен отказаться от удовольствия. У нас еще все впереди.

Рамон неохотно отпустил Нэнси. Та вызвала Марию и взглянула на список лиц, приглашенных к Зие на званый обед, который лежал на ее письменном столе. Против каждого имени были краткие биографические сведения. В самом низу списка некоторые имена были зачеркнуты. Среди них князь Николай Васильев и Саманта Хедли.

Нэнси надела шелковое, табачного цвета платье в греческом стиле. Единственным ее украшением был жемчуг. Атласная кожа сияла свежестью, глаза искрились, волосы блестели. Мария поправила складки мягко ниспадающей юбки, спрыснула Нэнси духами и отошла назад, придирчиво осматривая ее.

Отель был полон богатых и знатных женщин, но ни одна из них не могла затмить изящной красоты ее хозяйки. Гордость за Нэнси на время затмила мысли Марии о Луисе.

После столкновения в гладильной комнате он ни разу не заговорил с ней, хотя видел ее много раз. Но Мария чувствовала, что он наблюдает за ней, как и она за ним. Она чувствовала также, что он ждет, когда она сделает первый шаг, поскольку она была служанкой, а Луис Чавез не связывался со служанками. Но ему хотелось завязать с ней роман. Мария была уверена в этом. Хотя вряд ли она сможет дать ему то, что он так легко получал в самых неожиданных местах и из самых удивительных источников. Она не намерена вести себя подобным образом. Мария была порядочной католичкой и берегла свою невинность для первой брачной ночи с будущим мужем. И тем не менее, когда их взгляды встречались и он дерзко и откровенно оценивал ее, ей было трудно оставаться равнодушной и холодно отворачиваться, словно его не существует.

Виконтесса Лоземир по-прежнему продолжала свои ежедневные занятия плаванием, и наблюдательная Мария заметила, что, когда она отдыхала после полудня, Луиса нигде не было видно. Кроме того, виконтесса каждый день с часу до трех отпускала свою служанку. В бассейне она почти не замечала присутствия тренера, но Мария не могла отделаться от своих подозрений. Была еще одна дама — пожилая чешская графиня, которая, принимая солнечные ванны в каком-то нелепом купальнике и подчеркнуто выставляя напоказ свои толстые ноги и руки, время от времени подзывала Луиса к себе.

Послышался стук в дверь. Мария открыла посыльному в белых перчатках, который принес на серебряном подносе конверт из тисненой бумаги. Она взяла его и передала хозяйке. В письме было всего несколько слов: «Я должен увидеть тебя. Вир».

Прежде чем Нэнси вложила его в конверт, в дверь снова постучали. На этот раз принесли огромную корзину орхидей с райскими птичками и записку: «Люблю тебя. Ники».

Муж, кандидат в любовники, отставной любовник. Жизнь становилась весьма сложной. Не успела Нэнси отложить в сторону письмо и записку, как в дверь постучали в третий раз.

— Вас желает видеть мистер Камерон, — доложила Мария с опаской.

Нэнси взглянула на небольшие часы в футляре из черного дерева, стоящие на ее письменном столе. У нее оставалось десять минут до встречи гостей Зии.

— Пожалуйста, пусть войдет.

Джек уже вошел. Он взглянул на Марию, и та по кивку хозяйки вышла из комнаты.

— Надеюсь, ты пришел не для того, чтобы продолжить вчерашний разговор, — тихо сказала Нэнси. — Мне не хочется слушать твои речи о бывших и настоящих любовницах и тем более терпеть оскорбления в свой адрес.

— Это со злости, милая. Я не хотел этого.

Нэнси отчетливо почувствовала новые интонации в его голосе. Она часто слышала эти нотки, когда Джек хотел добиться примирения.

— Что касается Сайри, это правда… Но других женщин у меня не было. — Джек решил, что связь с Сайри не имело смысла отрицать. Нэнси не просто подозревала, а точно знала о ней. Отрицать ее — значило подвергнуть сомнению все остальное, о чем бы он ни говорил.

— А жена судьи в Нью-Йорке в 1919 году? А Фиона Раис в Вашингтоне в 1929-м и Элен Джефферсон в Нью-Йорке в 1931-м?

Джек почувствовал, что у него на лбу выступил пот.

— Если ты знала об этом, почему же не говорила раньше?

Несмотря на свое намерение сохранять спокойствие, Нэнси не выдержала:

— Потому что считала — если ты ходишь к другим женщинам, то это моя вина! Я думала, что мне чего-то недостает!

Вспышка ее гнева вызвала такую же ответную реакцию.

— и это, черт возьми, было именно так! Как ты вела себя в постели?

— Я старалась! — Ей казалось, что все в прошлом, что все забыто. Из ее глаз брызнули слезы. — Я старалась! Я никогда не занималась любовью до замужества. В нашу первую брачную ночь мне было стыдно и страшно. Я не знала, что надо делать и что должно произойти. И уж чего я меньше всего ждала, так это того, что ты придешь в нашу комнату мертвецки пьяным и заставишь меня раздеться, как на школьном медицинском осмотре! — Ее слезы перешли в рыдания. — Я не ожидала, что мне будет больно. Что без всякой нежности ты воспользуешься мной и оставишь обиженной и истекающей кровью! Ты ни разу за всю нашу супружескую жизнь не пытался доставить мне сексуального удовольствия. Никогда не целовал меня, не ласкал, не говорил нежных слов. Ты только брал меня, как берут за деньги проститутку в борделе!

— Ты с ума сошла! Ты понятия не имеешь о сексе и никогда не сможешь доставить мужчине удовольствие в постели. Если, по-твоему, я такой паршивый любовник, как же мне удавалось иметь столько женщин? И почему Сайри без ума от меня?

Ее гнев сменился сожалением:

— Да они просто использовали тебя, Джек. Из-за твоих денег, престижа, а может быть, из зависти. — Нэнси хотела сказать, почему Сайри стала его любовницей, но вовремя остановилась. Пожалуй, не стоило упоминать об этом. После нее Сайри Гизон будет очень нужна ему.

— Ты не права, Нэнси. Ни одна женщина никогда не использовала меня. Ты живешь в мире каких-то фантазий. Конечно, ты красива, но холодна как ледышка. Ты знаешь о постели только по книжкам. Ты фригидна и лишена какой бы то ни было страсти. Ни один уважающий себя мужчина не станет тратить на тебя время!

— Я всегда считался уважающим себя мужчиной… — послышался в дверях угрожающе тихий, медленный голос. Нэнси раскрыла рот, а Джек, покраснев, обернулся.

Рамон, сверкая темными глазами, посмотрел в лицо Джеку, затем медленно и надменно оглядел его с головы до ног.

— Но я не вижу такого перед собой.

— Что?.. Как?.. — Джек бормотал что-то бессвязное, поворачиваясь то к Рамону, то к Нэнси, словно не верил своим глазам. — Так, значит, это правда? — с трудом выговорил он наконец. — Ты и Санфорд? Вы и моя жена? — Он рванулся к Рамону, но тот резко схватил его за запястье и вывернул руку назад с такой силой, что Джек вскрикнул от боли.

— Да, это правда. — В голосе Рамона уже не было прежней тягучести. Даже Нэнси похолодела от его тона. — Я люблю вашу жену. Услышав ваше мнение о ней, я не испытываю ни малейшего раскаяния. Меня удивляет лишь то, что мужчина может быть таким слепым и глупым. — Он отпустил Джека так внезапно, что тот едва устоял на ногах, потирая посиневшее запястье.

— Она должна вернуться со мной, — упрямо твердил Джек. — Я собираюсь стать президентом, и мне нужна жена, а не скандал.

Рамон искренне рассмеялся.

— Вы никогда не будете президентом. Вам нельзя доверять даже стадо овец. — Он протянул руку Нэнси. — Нас ждут гости.

— Через несколько минут я догоню тебя.

Лицо Рамона было абсолютно бесстрастным. Не удостоив Джека Камерона даже взглядом, он вышел из комнаты.

Джек застонал, держась за руку:

— Сукин сын! Проклятый сукин сын!

— Мне очень жаль. — Нэнси стояла в нескольких шагах от него. Она хотела было подойти к Джеку и предложить свою помощь, но поняла, что он наверняка отвергнет ее.

— Я же говорила тебе, еще когда ты был в Вашингтоне, — начала она, чувствуя какую-то беспомощность. — Я говорила, что люблю его, но ты не поверил. Не поверил, потому что считал, что ни один мужчина не может испытывать ко мне страсть. Мне кажется, ты никогда по-настоящему не знал меня, Джек. Наверняка не знал. Я больше не хочу страдать. Но несмотря на то, что сказал Рамон, не стоит подвергать опасности твою карьеру. Я не могу сейчас рассказывать тебе, как это сделать. Меня ждут Рамон и великая княгиня. Мы поговорим на эту тему завтра.

— Сукин сын! — повторил Джек Камерон и потянулся к графину с виски.

 

Глава 12

Нэнси никогда в жизни так не волновалась, как сейчас, когда ей предстояло войти в роль хозяйки отеля. Она поняла, почему Джек утратил хладнокровие и повел себя столь необычно. Одно ясно: для него не будет большим горем потерять ее. Она нужна ему только для представительства. Тем не менее ей было не по себе, когда она повернулась и вышла из комнаты, направившись в обеденный зал в апартаментах Зии, где ее ждал Рамон. Там на белоснежной скатерти сверкало столовое серебро. На сложенных особым способом салфетках не была вышита, как обычно, фамилия «Санфорд», а выткан геральдический герб де Гама. Отец Рамона использовал фамилию «Санфорд» только в финансовых операциях, но никогда не забывал, что он урожденный де Гама, сын висконда де Гама, министра при правительстве королевы Марии и потомок одной из самых влиятельных семей в Португалии.

Впоследствии Нэнси с трудом могла вспомнить, о чем говорили и что происходило в этот вечер. Она чувствовала себя актрисой, неплохо справлявшейся со своей ролью, но при этом мысли ее были где-то далеко. Впервые после приступа в «Метрополитен-опера» она почувствовала невероятную усталость и полное физическое опустошение. Это было первое проявление ее болезненного состояния после того, как она покинула Нью-Йорк.

Графиня Запари тоже выглядела неважно, но по другим причинам. Джорджиана частенько посматривала на нее за обедом, и в ее взгляде было заметно сочувствие. Графине хотелось пересесть на маленький диванчик рядом с Джорджианой Монткалм, но муж бдительно наблюдал за ней… Вот и сейчас она снова почувствовала его пристальный взгляд и начала покорно клевать лососевый мусс.

Великая княгиня сильно надушилась. Ее короткие пальцы были унизаны крупными кольцами. На полной груди красовалась брошь работы Фаберже. Позади ее стула стоял лакей в белых перчатках и в великолепной, алой с золотом ливрее. Она почти не разговаривала: здесь не было равных ей по сану, с кем можно было бы общаться. Запари был простым графом. Лоземиры, Монткалмы и принцесса Луиза — иностранцы, чужаки. Мистер Бленгейм мало разговаривал, и к тому же она презирала королей, покинувших свою страну. Они должны оставаться и умирать на своей родине, как поступил ее царь.

Беседу поддерживала Мариса, спутница султана Махоры, хорошенькая холеная блондинка в облегающем черном креповом платье с сеткой от линии груди почти до линии бедер.

Виконт Лоземир совсем забыл о приличиях и восхищенно уставился на изгибы ее тела. Его виконтесса издали улыбалась ему. Мысли ее витали где-то совсем в другом месте.

Мистер Бленгейм не слышал большую часть замечаний великой княгини. Сквозь черную сетку отчетливо виднелся пупок Марисы, и бывший король прикинул, что рубин или изумруд очень подошли бы к этому интересному месту. Он решил, что больше не будет играть роль затворника. Европа скоро рассыплется, как гигантская мозаика, а когда ее вновь соберут, вполне возможно, что он вернет себе трон. Возможности царствующего монарха неизмеримо больше, чем у малоприметного, хотя и богатого восточного царька.

— Какая трагедия — играть главную роль в фильме «Золотые мечты» и не увидеть себя на экране, — сказала Джорджиана, после того как Мариса рассказала им пикантную историю о том, как она провела прошлое лето в Голливуде.

Рамон усмехнулся. Он слышал от Санни о роли Марисы в «Золотых мечтах». Санни сказал, что американская публика, как, впрочем, и любая другая, еще не готова к таким любовным сценам, которые Мариса оказалась неспособной как-то сгладить. Фильм доставил удовольствие режиссеру, операторам и мужской части руководства, но он чуть не пропал в монтажной, если бы режиссер не обладал даром предвидения и не вернул его назад для личного просмотра и удовольствия. Когда Мариса по роли отдавалась, она на самом деле отдавалась полностью. Санни еще не познакомился с ней достаточно близко, но предполагал сделать это. Вероятно, поэтому Хилдегард насторожилась и стала более услужливой в последние дни.

— Действительно трагедия, — согласилась Мариса, медленно и долго облизывая розовым язычком персик, прежде чем изящно откусить кусочек.

Виконт почувствовал возбуждение и яростно засопел.

— Впрочем, — она пожала плечами, и ее короткая кофточка приподнялась, почти обнажив розовые соски, — вся моя жизнь — серия трагедий. Я потеряла родителей на борту «Титаника», а сама спаслась только потому, что уцепилась за ящик с шампанским.

Улыбка Рамона стала еще шире. Родители Марисы были живы и здоровы и жили в штате Миннесота.

— Мой несчастный первый муж скончался. Ему прострелили голову на дуэли с французским графом, который был безумно влюблен в меня. А когда я поклялась уйти от своего второго мужа, он так обезумел, что бросился с Эйфе-левой башни.

— У него совсем не было вкуса, — холодно заметила великая княгиня. — Только представители низшего класса кончают жизнь самоубийством, бросаясь с Эйфелевой башни. Ему надо было выбрать «Ритц» или Нотр-Дам.

— Но ведь он помешался от любви, — спокойно возразила Мариса.

— Конечно, он был ненормальным, — саркастически согласилась великая княгиня.

— А что вы делали после того, как покинули Голливуд? — спросила Нэнси.

— О… — Мариса сделала непонятный жест рукой. — Я отправилась в Англию, но в этой стране единственным стоящим мужчиной оказался только принц Уэльский и климат такой холодный и сырой, что я решила там не задерживаться.

— Как повезло принцу, — вполголоса сказал граф Монткалм виконту Лоземиру.

Виконт ничего не слышал. Прозрачная сетка у него перед глазами непрерывно была в движении. Вот еще дюйм… еше немного… Если она поднимет руку, сочная виноградина будет полностью видна.

— В поисках солнца я поехала в Мадрид и там попила суть своего истинного призвания.

Принцесса Луиза опустила нож и вилку. Конечно, эта женщина не имеет в виду служение Господу. В противном случае она напишет письмо папе римскому.

— И что же это? — спросил Рамон, зная, что Мариса нашла свое истинное призвание на более раннем этапе своей жизни.

Мариса двусмысленно посмотрела на человека по прозвищу «Пантера». С того самого момента, как она села с ним за один стол, все ее женское естество трепетало. Он был великолепен: черные вьющиеся волосы, чувственные, суровые линии рта. Она вздрогнула, представив его обнаженным. Крепкое тело, широкие плечи и грудь, узкие бедра.

Мариса слышала о сексуальных способностях Рамона, но, несмотря на насмешливый блеск в его глазах, когда он обратился к ней, она почувствовала, что в них нет желания. Это было странно, поскольку ее глаза говорили о готовности откликнуться на его призыв.

— Я решила стать матадором.

— Участвовать в бое быков? — Даже Чарльз Монткалм утратил свое британское равнодушие.

— В Испании я известна как один из самых великих матадоров.

— Но разве это не опасно? — обратилась к ней Серина Лоземир с живейшим интересом.

— Каждый раз, когда я выхожу на арену и встречаюсь с быком, начинается поединок не на жизнь, а на смерть. Кто кого. Или он меня, или я его.

— О, это оставляет неизгладимое впечатление, — сказала великая княгиня. — Бой быков — самое подходящее развлечение для царствующих особ. Русская царица знала толк в этом деле. Королева Мария также восхищалась этим искусством.

— А вы не боялись? — спросила Серина у Марисы, и в ее глазах сверкнул странный огонек.

— Конечно, боялась. Но страх возбуждает. В этот момент начинаешь понимать смысл жизни. Если не бояться потерять свою жизнь, как можно оценить ее?

— Я думаю, очень просто, — сказала Джорджиана со смехом. — Ты согласна, Нэнси?

— Нет. Не согласна, — неожиданно ответила Нэнси. — Я считаю, что Мариса права. Только столкнувшись со смертью, начинаешь ценить жизнь.

— За последние десять лет мне не раз приходилось встречаться со смертью, но это не очень возбуждало меня, — язвительно заметила великая княгиня.

— Вам приходилось участвовать в бое быков, не так ли? — спросила Джорджиана Рамона, тогда как великая княгиня и Мариса с нескрываемой неприязнью смотрели друг на друга.

— Да, конечно. Я же португалец.

Глаза Нэнси встретились с его глазами, и она почувствовала, как внутри у нее потеплело. Она еще так мало знала о нем. А ей так хотелось узнать побольше.

— Мой отец с раннего возраста старался воспитать во мне мужество, поощряя бои быков и попытки повалить корову, взявшись за рога. Мне было только девять лет, когда я впервые встретился с быком и ужасно испугался.

Дьюарт де Гама. Дьюарт Санфорд. Человек, который безобразно обращался со своей женой и поставил своего юного сына перед быком. И все же сын никогда не проявлял к нему других чувств, кроме любви и уважения, хотя тот был недостоин подобного отношения. Рамон никогда не произносил имени своего отца, если только не вспоминали знаменитую сагу: Санфорд — О'Шогнесси. Нэнси хотелось бы услышать от него об отце, узнать его истинные чувства к нему.

— Вы бываете в Каусе? — обратилась к ней принцесса Луиза.

Нэнси улыбнулась:

— Нет. Уже давно там не была. — Она не посещала Каус с тех пор, как, будучи еще маленькой девочкой, встретила там мальчика, который стал любовью ее жизни.

Их глаза снова встретились. Джорджиана поджала губы. Несмотря на то что Нэнси и Рамон очень мало общались за обедом, между ними чувствовалась незримая связь, о которой догадывались почти все, даже великая княгиня. Их напряженное возбуждение передалось всем присутствующим за столом. Нэнси излучала внутренний свет и была откровенно счастлива. А неугомонность Рамона, казалось, утихла, словно он нашел наконец успокоение, которое долго искал. Гости, сидящие рядом с ними, не подозревали, что неподалеку, в одной из комнат, находится сенатор Джек Камерон, которого не пригласили на обед для избранных, где хозяйничала его жена.

— Начинается неделя регаты, — осведомленно сообщил султан. — Я всегда приезжаю в Англию на регату.

— Рамон, вы будете участвовать в этом году в гонках на «Кезии»? — спросила Джорджиана.

— Мои планы на текущий год весьма расплывчаты. — Он снова взглянул на Нэнси. На этот раз за столом все переглянулись с нескрываемым интересом. Даже Чарльз. Чарльз догадался, что между «Пантерой» из международной шайки плейбоев и вполне респектабельной женой человека, претендующего на пост президента Соединенных Штатов Америки, возник бурный роман, и теперь их ждет участь ягнят, которых отдадут на заклание.

Репутация Нэнси будет подорвана. Джек разведется с ней. Он вынужден будет сделать это, чтобы спасти свою карьеру. Джорджиана подумала, понимал ли Рамон, к чему приведет эта связь. Его романам несть числа, но его прежние пассии были способны позаботиться о себе. Нэнси — другое дело. Она не могла позволить себе роскошь заводить случайных любовников. Джорджиана едва сдерживала раздражение от безрассудного поведения Рамона. Через несколько недель он будет в Париже, Риме или Лондоне, и у него появится очередная светская красавица. Жизнь его пойдет своим чередом, а вот жизнь Нэнси будет вдребезги разбита. И все из-за слепого увлечения. Она думала, кто из них глупее — Рамон или Нэнси, и решила, что все-таки Нэнси. Рамон ничего не теряет, Нэнси же теряет все.

Нэнси собрала все свои внутренние силы, о которых и не подозревала, чтобы смеяться, беседовать и развлекать гостей. Но на самом деле она чувствовала крайнюю усталость. Внезапно и без всякой причины она почувствовала полный упадок сил.

Наконец Рамон поднялся, чтобы проводить ее из-за стола. Неожиданно в комнате стало слишком жарко и душно. Лакей отодвинул ее стул. Великая княгиня что-то говорила ей, но Нэнси не слышала ее из-за шума в ушах. Ссохшиеся накрашенные губы княгини продолжали безостановочно шевелиться, а Нэнси почувствовала, что ее ладони и лоб стали влажными от выступившего пота. Неимоверным усилием воли она поднялась на ноги. Лакей поддержал ее за локоть, затем к ней подошел Рамон.

— Ты плохо себя чувствуешь, дорогая? — с волнением спросил он.

Нэнси уже не видела его. Не видела ничего, кроме калейдоскопа огней. С тихим стоном она вытянула вперед руки, и ослепительно белое пятно скатерти устремилось ей навстречу.

Гости повскакивали со своих мест, в спешке переворачивая стулья. Бокалы упали и покатились по столу, окрасив вином льняную скатерть ручной вышивки.

— Нэнси! — Рамон подскочил к ней и поднял с осколков стекла и фарфора.

— О Боже, Санфорд. Что с ней? — Чарльз отряхнул осыпавшиеся лепестки гардении со своего вечернего костюма и быстро подошел к ним.

Рамон подхватил ее на руки. Нэнси безвольно повисла с бледным как мел лицом и с закрытыми глазами.

— Пошлите за Серрадо! — сурово приказал Рамон лакею и быстро направился к двери. Гости поспешно уступили ему дорогу. Босоножки Нэнси на высоких каблуках упали на пол. Графиня Запари наклонилась и подняла их, невзирая на свирепый взгляд мужа.

— Не понимаю, она ведь выглядела вполне здоровой, — сказала виконтесса Лоземир Джорджиане.

— Ее мать из семейства Уинтертонов. Они никогда не были вполне здоровыми, — осведомленно заявила принцесса Луиза.

Мариса молчала. Она была слишком занята, обмениваясь многозначительными взглядами с виконтом и давая понять, что он может надеяться.

Джорджиана наблюдала за Рамоном. Сначала ей казалось, что его легкомысленный роман с Нэнси продлится не более недели или месяца. И сейчас ее поразила неподдельная тревога в его глазах, когда он поднял Нэнси на руки. Джорджиана нахмурилась. Если Рамон влюблен в Нэнси, это создаст множество проблем. Она вздохнула и погладила мужа по руке, радуясь стабильности их собственного брака и твердой опоре, на которой он держался.

Когда Рамон нес Нэнси в ее номер, веки ее дрогнули, и она открыла глаза. Ее щеки наконец обрели прежний цвет. Она чувствовала себя спокойно в надежных руках. Ее оберегала его любовь. Прошло уже много лет с тех пор, когда кто-то беспокоился, здорова ли она или больна. У Джека не было времени на болезни, и он всегда был в постоянных разъездах, несмотря на возникавшие иногда угрозы здоровью его жены или дочери. Верити всегда относилась по-детски к тем случаям, когда Нэнси лежала с ужасной головной болью или с гриппом.

Рамон уложил ее в кровать с грелками и дал выпить теплого бренди. Несмотря на то, что все прошедшие годы они не жили вместе и в будущем вряд ли у них будет такая возможность, она чувствовала себя счастливой и инстинктивно догадывалась, какими прекрасными были бы годы их совместной жизни.

— Надо было предупредить, что ты плохо себя чувствуешь, — строго сказал Рамон. В его голосе звучала тревога, как и тогда, когда стало плохо его матери.

— Я просто устала, любовь моя. Это дурацкий обморок, вот и все. Не стоит так беспокоиться.

— Мне не надо было просить тебя брать на себя роль хозяйки, особенно после той сцены, что ты выдержала с Камероном.

Лицо его выражало боль, когда он снимал с нее платье и надевал через голову шелковую ночную рубашку. Она, не сопротивляясь, позволила ему поднять ее и уложить в огромную кровать.

Запыхавшись, вошел доктор Серрадо. Пока он осматривал Нэнси, Рамон все время находился рядом. Карие водянистые глаза доктора были очень встревожены, когда он выписывал таблетки железа и рекомендовал красное вино и отдых под наблюдением врачей. Нэнси согласилась с таблетками и вином, но решительно отказалась ехать в Лиссабон. Да, она упала в обморок. Это часто с ней случается. Еще с детского возраста. Это, конечно, была ложь, но доктор Серрадо поверил. Американки не такие крепкие, как португальские женщины. Им кровь досталась не от здоровых крестьянских предков.

Доктор Серрадо вернулся к своим богатым пожилым, страдающим бессонницей пациентам, а Рамон натянул на плечи Нэнси роскошные вышитые простыни. Затем убавил свет и сел на край постели, взяв ее тонкую руку в свою сильную ладонь. Она закрыла глаза и почувствовала его поцелуй на своем лбу и нежное прикосновение, когда он убрал с ее щеки сбившиеся волосы. Она уснула с улыбкой на губах, наконец-то почувствовав, что ее любят.

* * *

Когда Нэнси проснулась, сквозь жалюзи на окне уже пробивалось солнце. Из ванной доносился звук льющейся воды. Мария бесшумно передвигалась по комнате, раскладывая шелковое белье и отбирая на медной вешалке в стенном шкафу те платья, которые, по ее мнению, должны понравиться Нэнси.

Нэнси полежала еще несколько минут, нежась в теплой постели и вспоминая минувший вечер. Она задумчиво коснулась лба в том месте, куда Рамон поцеловал ее так нежно, словно она была ребенком. Никто так не беспокоился о ней прежде. Ни Джек, ни Верити. Никто никогда не сидел у ее постели, держа за руку, пока она не уснет.

Нэнси осторожно потянулась. Боли в руках и ногах не было. Она широко раскрыла глаза, чувствуя себя вполне здоровой и отдохнувшей. Затем села в постели, и Мария, поправив подушки, принесла ей на подносе завтрак. Нэнси отказалась от охлажденного шампанского и апельсинового сока, которые, как считала Зия, полезно пить по утрам, и вместо этого выпила две чашки горячего крепкого черного кофе, а вместо омлета съела только подрумяненный ломтик хлеба. Затем, напевая, спустила ноги на толстый ковер и пошла в ванную. Она пела, когда мылась, и напевала про себя, когда Мария причесывала ее и стригла ногти. Платье, которое она выбрала, было с лифом без спинки и рукавов, с завязками на шее и выглядело обманчиво простым.

— Мария, кажется, ты говорила, что мистер Санфорд до полудня будет совещаться со своим секретарем?

— Да, мадам. Он сказал, что вы не должны беспокоиться и вам следует отдыхать.

Нэнси усмехнулась:

— Я не нуждаюсь в отдыхе, Мария. Никогда в жизни я не чувствовала себя так хорошо. А мистер Санфорд говорил, где он будет ждать меня за ленчем?

— Он сказал, что вы должны встретиться с ним в его апартаментах, мадам.

Ждать целое утро, чтобы снова увидеть его! Она знала, чем сейчас занят Рамон. Он инструктировал Вильерса относительно непредвиденных дел, возникших в связи с болезнью Зии. Не было сомнений, что если даже ей удастся убедить его в том, что она чувствует себя сносно, он поручит ей гораздо меньше дел, чем обычно выполняла Зия.

На террасе был занят пока всего один шезлонг. Было только девять часов, и большинство гостей отеля еще нежилось в постелях.

— Рада видеть тебя, — лениво произнесла Джорджиана, меняя свое положение, когда Нэнси приблизилась к ней.

Внимательный служащий бассейна в белых шортах уже подвинул другой шезлонг поближе к Джорджиане, принес подушки и прикатил неизменный столик на колесиках с напитками. Нэнси поблагодарила его и легла рядом с Джорджианой. Было очень тихо. Ни смеха, ни криков. Нэнси принимала солнечные ванны каждый день рано утром. Это было намного приятнее, чем позднее, когда на террасах появлялись Миды, Каррингтоны, Майклджоны и Лоземиры.

— Вчера я думала, что ты умираешь. Ты выглядела просто ужасно.

— У меня был очень напряженный день.

Джорджиана перевернулась на живот. Водопад ее золотистых волос низвергся вниз до самой травы, еще влажной от росы.

— Вир, Ники, муж и Рамон. От такой компании любой может утомиться, — сказала она сухо.

Нэнси почувствовала, что краснеет.

— Разве все так бросается в глаза?

— До вчерашнего вечера об этом знала только я. А сейчас, думаю, твое имя будут связывать только с именем Рамона, если вы будете продолжать смотреть друг на друга с таким откровенным вожделением.

— Я не просто хочу Рамона, — тихо сказала Нэнси. — Я люблю его.

— Как любят его сотни других!

— Нет, у нас все иначе.

Джорджиана доброжелательно засмеялась:

— Хотела бы я иметь гинею каждый раз, когда слышу это.

Неожиданно для себя Нэнси тоже улыбнулась:

— Это, конечно, звучит довольно банально, но это правда. Я люблю его, а он любит меня.

Джорджиана вздохнула. Все оказалось гораздо хуже, чем она предполагала.

— А как насчет княгини Марьинской? Ты вполне уверена, что она не ждет его в Париже? Я слышала сплетни о том, что Рамон уже несколько лет поддерживает связь со своей будущей невестой, и вполне возможно, что это правда.

Нэнси покачала головой:

— Если уж Рамон женится, то на Тессе Росман.

Джорджиана подняла спинку шезлонга вертикально и уставилась на Нэнси:

— На этом ребенке? Да ты с ума сошла!

Нэнси усмехнулась. Джорджиана редко теряла хладнокровие.

— Нет, мне известно это, как говорят бизнесмены, из компетентных источников.

— Верю, — сказала Джорджиана мрачно и снова откинулась назад. — Так, значит, ты любишь Рамона, а он любит тебя? А как же Вир? Я не сомневаюсь, что он тоже любит тебя.

— Ты уверена? — Нэнси нахмурилась. Джорджиана была очень проницательной и близко знала Вира, поскольку он часто проводил время в компании Монткалмов. Джорджиана никогда не делала поспешных выводов.

— Да, — безжалостно продолжала она, — уверена. Когда он прибыл сюда с тобой, он выглядел таким счастливым, каким я давно не видела его, а через несколько дней стал похож на человека, который испытывает страшные муки.

Нэнси привстала, обхватив руками колени. Все ее мысли были настолько заняты Рамоном, что она и не помнила, когда последний раз видела Вира.

— Ну, что скажешь? — Джорджиана выжидательно смотрела на нее.

Нэнси все так же сидела, обхватив колени и глядя на неподвижную гладь бассейна.

— Я никогда не хотела огорчать Вира. Никогда не говорила, что люблю его, и не давала ему повода ждать от меня чего-либо. Мы принадлежим к одной семье и, хотя не виделись долгие годы, связаны родственными узами.

— Но он влюбился в тебя?

— Вир говорил мне об этом.

— И я верю ему. Он не какой-то там волокита, хотя, несомненно, весьма привлекателен.

— Мы никогда не были любовниками, — сказала Нэнси.

— Он и Кларисса тоже.

— Вир ничего не рассказывал о Клариссе. Я знала только, что он несчастлив с ней, вот и все.

— Он никогда не говорил и, уверена, никогда не расскажет всю правду о ней. Это слишком мучительно для него. — Джорджиана заслонила глаза от яркого солнца. — Кларисса — настоящая английская красавица: светлые волосы, голубые глаза. Довольно высокая и атлетически сложенная, что нравится многим мужчинам. Она любит охотиться верхом с собаками и предпочитает сельскую местность городу… — Джорджиана замолчала. Нэнси ждала. —…а женщин — мужчинам.

— Ты имеешь в виду их общество? — спросила Нэнси, хватаясь за соломинку.

— Я имею в виду — в качестве любовников, — резко сказала Джорджиана. — Вот почему она часто бывает за границей. В Индии, Марокко, Турции. Думаю, что здесь об этом знают не более трех человек. Вир, я и вот теперь ты.

— Зачем ты рассказала мне об этом? — спросила Нэнси, понизив голос.

— Потому что очень жалею Вира. Он пережил немало страданий и унижений в прошлом, чтобы снова страдать. Теперь, зная о его личной жизни, пожалуйста, будь с ним милосерднее, когда решишь рассказать ему, что любишь Ра-мона Санфорда. И еще, так как ты ближе к Виру, чем кто-либо другой, может быть, ты сможешь помочь ему. Вир мог бы развестись с Клариссой и снова жениться. Но он очень боится, что при этом публике станут известны странные пристрастия его жены. Естественно, так и будет. Но можно было бы уладить дело, если бы виновным оказался он и она развелась бы с ним.

— Тогда почему же он все не устроил таким образом?

— Вероятно, потому, что Кларисса может воспользоваться титулом графини и завладеть миллионами Мелдона. Если же он пригрозит ей разоблачением, она, конечно, будет вынуждена отступить, но Вир очень добр и не захочет скандала. Он не собирается обвинять ее, и в этом суть трагедии, поскольку его жизнь загублена. Может быть, в подходящий момент ты поговоришь с ним. Ободришь его, чтобы он мог пережить временные неприятности ради будущего счастья, хотя, по-видимому, не с тобой.

— Нет, не со мной.

На короткое время наступила тишина. Появилась Серина Лоземир в бикини. Она нырнула в чистую воду бассейна и поплыла мощными уверенными гребками.

— Теперь о втором номере, — сказала Джорджиана и подняла вверх руку, подзывая невидимого, но все видящего официанта. — Пожалуйста, дайкири.

Официант повернулся к Нэнси.

— И кофе глясе, пожалуйста.

Официант исчез.

— Второй номер?

— Не прикидывайся дурочкой и не ломай комедию. Князь Николай Васильев. Я права или нет?

— Права.

— Еще бы. А Рамон знает о твоей проделке с нашим русским удальцом?

—Да.

Джорджиана удивленно приподняла брови. Она не ожидала этого. Сам Рамон мог быть неверным, но требовал от любовниц постоянства. Но в данном случае за последние сутки он только укрепился в своей любви. Это опровергало все предположения Джорджианы. Их взаимное влечение было очевидным, где бы они ни появлялись вместе. О Васильеве нечего было и говорить. Вряд ли стоило расспрашивать Нэнси о подробностях этой связи.

— Теперь номер три, — сказала Джорджиана, беря с подноса бокал с коктейлем. — Знает ли он о первом, втором и четвертом?

— Ты допрашиваешь меня, как инквизитор Торквемада.

— Мои вопросы — просто детская игра по сравнению с любопытством газетчиков, — парировала Джорджиана. — Так что все-таки известно Джеку? Еще важнее знать, что он собирается предпринять по этому поводу.

— Он знает, что я собираюсь уйти от него и что я люблю Рамона.

— О Господи! Ты, должно быть, шутишь! — Впервые Джорджиана была неподдельно изумлена. — Вы, кажется, женаты семнадцать или восемнадцать лет. Ты не должна разводиться с ним из-за такого человека, как Санфорд!

— Я не говорила о разводе. Я сказала, что хочу уйти от него.

— Ты имеешь в виду, что уйдешь от Джека и будешь жить с Рамоном, а когда роман потеряет свою привлекательность, вернешься домой, как послушная жена? Очень остроумно. Ты и впрямь сошла с ума. В том мире, в котором живем я, ты и Рамон, ни одно наше движение не остается без внимания и комментариев.

Нэнси не могла объяснить ей, что время само разрешит все проблемы, и потому промолчала.

— А Санфорд не предлагал тебе выйти за него замуж? — спросила Джорджиана, преисполненная благоговейного страха.

— Нет. В буквальном смысле не предлагал.

Джорджиана постучала кулаком по своему гладкому лбу в полном замешательстве.

— Ты совсем потеряла голову! А когда Рамон бросит тебя? Что будет с тобой?

Нэнси могла бы ответить, но не сделала этого. Она вдруг почувствовала, как ее охватывает прежний страх. Страх перед мраком и неизвестностью. Только с Рамоном она по-настоящему была в безопасности.

— Ники знает, что ты в открытую связала себя с Рамоном и выступала в роли хозяйки на званом обеде?

— Нет еще.

— А Вир?

— Тоже нет.

— Знает ли Джек о твоем мимолетном романе с Ники или то, что Вир влюблен в тебя?

— Нет, не знает.

— Господи! — Джорджиана в изнеможении откинулась на подушки. — Не завидую тебе. Слава Богу, у меня хватило разума выйти замуж за простого, хорошего человека.

— Значит, вся эта преданность только ради блага его высочества?

— О Боже, нет! — Джорджиана была оскорблена. — Если бы я хотела загулять, меня ничто не остановило бы. Между прочим, в постели Чарльз — смесь Кларка Гейбла и Валентине. Но никогда не говори, что я рассказала тебе об этом. Он считает, что это ужасно не по-британски.

Нэнси усмехнулась. Она увидела, как Джованни спускался по деревянным ступенькам на дальнем конце бассейна. Сзади посыльный нес мольберт, краски и холсты.

Нэнси встала.

— Не стоит так беспокоиться обо мне, Джорджиана. Я знаю, что делаю.

— Надеюсь. Но я, черт возьми, ничего не понимаю. — Она опять подняла руку, подзывая официанта, чтобы тот снова наполнил ее бокал. В таком темпе она, пожалуй, напьется до ленча. И если это произойдет, то только из-за Нэнси Ли Камерон.

 

Глава 13

Часа четыре спустя довольная Нэнси шла вверх по пыльной тропинке в тени густых деревьев. Даже из-за Рамона ей не хотелось бросать свои занятия живописью. Как и вчера, они с Джованни работали молча. Он оторвался от мольберта, только когда посыльный принес ему завтрак. Джованни, как и в прошлый раз, подошел к Нэнси и взглянул на ее работу. Он опять ничего не сказал, только одобрительно кивнул головой. Ее полотно было исполнено первобытной силы и страсти. Это была работа настоящего художника. Она произвела на него впечатление и вряд ли оставит равнодушными других зрителей. Нэнси Ли Камерон вложила в краски всю свою душу, и это было видно в каждом мазке.

Когда девственные заросли, увитые цветами, сменились безупречными, заботливо ухоженными садами, Нэнси свернула, выбрав более дальний путь ко входу в апартаменты Рамона, чтобы обойти бассейн и хохочущие компании. Она глубоко задумалась, вспоминая те немногие слова, которые произнес Джованни, когда они отложили кисти и он, отломив еще теплого, с хрустящей корочкой хлеба, откусил большой кусок сыра. Джованни стал ее духовником. Он был единственным человеком, знавшим всю правду о ней. Сегодня они говорили не о смерти, а о жизни. О том, как ей жилось с Джеком, о любви к Рамону, о чувстве долга и жалости, которое разрывало ей душу после приезда Джека. Джованни внимательно слушал, не говоря ни слова, ел свой незатейливый завтрак и запивал его вином. Когда Нэнси собралась уходить, он просто сказал:

— Никогда не любите человека из жалости или из чувства долга.

Она шла, обходя людей, через аккуратно подстриженные лужайки с бархатистой травой. Нэнси жалела Джека, и Джованни был прав. Этим она оскорбляла его. Довольно жалеть и подчиняться долгу без любви.

Что касается ее картины, Джованни сказал только:

— Продолжайте, как начали. Старайтесь всегда отображать свой внутренний мир, мир подсознания, мечтаний и кошмаров, мир необузданного воображения. В этом ваш талант, а не в видимом мире. Вам не стоит писать пейзажи, людей, натюрморты. Оставьте это другим. Ваш талант совсем иного рода.

* * *

— Неужели ты не видишь меня? — В нескольких шагах от нее стоял и улыбался Рамон.

Нэнси закрыла глаза и тоже улыбнулась:

— В мечтах я унеслась далеко-далеко.

— Тебе следовало бы полежать в постели и отдохнуть, а не заниматься живописью.

Когда он обнял ее, Нэнси обвила рукой теперь уже хорошо ей знакомую тонкую талию Рамона.

— Как ты узнал, чем я занималась?

— Путем сложнейших умозаключений, а красная полоска на твоей щеке и синее пятно на кончике носа дали мне ключ к разгадке.

Нэнси в ужасе схватилась за лицо.

— Я, наверное, похожа на клоуна?

— Ты выглядишь просто восхитительно. — И в доказательство он поцеловал ее долгим, томным поцелуем.

Когда они разомкнули объятия, синее пятно перекочевало на его красивое загорелое лицо. Нэнси засмеялась и стерла его своими пальцами.

— Мне надо помыться и переодеться.

— Сейчас ты не будешь этого делать. — Его голос был решительным. — Я не видел тебя почти шестнадцать часов и не позволю тебе снова скрыться. Мне нравится, что ты занялась живописью. У меня ощущение, что мы с тобой живем на своей собственной вилле, что вокруг нет сотен надоедливых гостей. Ты возвращаешься после утреннего сеанса, а я вожусь в саду и готовлю завтрак.

Нэнси улыбнулась:

— Не могу себе представить, чтобы ты возился в саду и готовил завтрак.

Он в шутку сделал обиженное лицо.

— Ты должна еще многое узнать обо мне, Нэнси Ли О'Шогнесси.

Она почувствовала, как его рука еще крепче обняла ее талию, и вспомнила, что он никогда не называл ее Камерон.

— Мне видится такое, чего никто, даже я сам, никогда раньше не представлял. — Его прежде веселый голос сейчас звучал очень серьезно. — Но это так, милая, и должно стать явью. Не знаю, может быть, тебе мои мечты покажутся скучными? Белая вилла на солнечной поляне вдали от всех… Вокруг апельсиновые и лимонные рощи, смоковницы и оливы, слышен звон колокольчиков на шее коз, пасущихся вдалеке…

— Не уверена насчет коз, — сказала она серьезным тоном.

— Ну хорошо, обойдемся без коз, — согласился он. — Колоритный штрих, но немного безвкусный. Мир и покой! Только мы вдвоем с утра до вечера и с вечера до утра.

— Это похоже на рай, — сказала она искренне. В ее голосе неожиданно прозвучали печальные нотки. — Неужели можно быть счастливыми вдвоем, Рамон? Разве такое бывает?

— Будет, — сказал он, и сердце у нее в груди сжалось.

Она не знала, ждал ли ее в будущем рай. Ей, стоявшей на пороге смерти, это было безразлично. Ее рай был на земле. Что бы ни произошло потом, это будет либо вечным забвением, либо бледной тенью того, что она испытывала сейчас. Без Рамона рай ей ни к чему.

Они завтракали на террасе номера Рамона. Им подали омаров, жирных фаршированных перепелов, трюфели и прочие деликатесы. Во время еды они говорили об отеле.

— После завтрака мне придется, хотя и с неохотой, отпустить тебя, чтобы ты смыла с лица следы своих утренних трудов. Затем мы встретимся с сеньорой Энрикес. Она наша домоправительница и может рассказать тебе тысячу вещей, о которых я понятия не имею. А потом совершим большое путешествие по отелю. Здесь целый лабиринт кухонь, кладовок и комнат для обслуживающего персонала. Тебе надо познакомиться со всем этим, чтобы знать, что где находится, даже если никогда не потребуется самой ходить туда.

— А Зия делала это?

— Ежедневно.

— Тогда и я буду.

Рамон улыбнулся, сверкнув белыми зубами на смуглом лице. Его шелковая рубашка была небрежно распахнута, обнажая сильную грудь, поросшую густыми вьющимися волосами. Нэнси почувствовала, что краснеет от желания.

— «Санфорд» возник как один из самых превосходных отелей в начале 1870-х годов, когда Новый Свет открыл Старый Свет и начал свое великое шествие по Европе. Тогда появились роскошные отели в Монте-Карло и Ментоне, в Цюрихе и в Париже, где в «Гранд-отеле» впервые обеды стали проходить под музыку. Но поистине великолепным был «Санфорд» на Мадейре. — Рамон сделал паузу и улыбнулся своей неотразимой улыбкой. — Он по-прежнему великолепен, только клиентура изменилась.

На столе появились клубника, мороженое и спелые персики.

— Теперь недостаточно быть просто богатым, чтобы попасть в «Санфорд». Зия превратила отель в престижный привилегированный клуб. Каждая заявка о резервировании места проходит через нее. Чтобы просьба была удовлетворена, клиент должен быть или близким другом — в этом, случае происхождение и состояние не имеют существенного значения, или царствующей особой, или обладать выдающимся талантом, или, наконец, быть просто каким-то необычным человеком. Иногда в отеле останавливается изысканная компания лыжников после Сезона в Санкт-Морице. За последние двадцать лет Зия возвела отель в культ. Снять номер здесь стало практически невозможно. Зия подбирает гостей, как для званого обеда. Это узкий круг людей, составляющих сливки общества, которые, общаясь, высекают друг из друга искры и забавляются тем, что противопоставляют себя друг другу. Здесь могут оказаться самые разнообразные личности, но они не случайные гости.

— И ты полагаешь, что я способна на такое? — спросила Нэнси с ужасом.

— Почему бы и нет?

— Да потому, что я не знаю этих людей. Я американка и проводила в Европе всего несколько недель в году, да и то только в Париже на демонстрации мод.

Рамон положил на стол лист бумаги с гербом отеля. На нем был аккуратно напечатан перечень заявок на номер в «Санфорде».

«Прошу забронировать комнаты для мистера и миссис Мерримен, Мичиган».

Рамон взглянул на пометки, сделанные Вильерсом напротив фамилий.

«Мистер Мерримен сделал свои миллионы на знаменитой солонине».

«Нина Корелли, меццо-сопрано, потрясла оперный мир своей интерпретацией партии Саломеи».

«Князь Феликс Заронский из дома Романовых».

— Вильерс пометил, что князь повсюду путешествует с белоснежным жеребцом, который занимает на борту корабля более роскошное помещение, чем его хозяин.

«Леди Клэр Маклин: нет чувства юмора, плохо разбирается в моде», «Полли Уотертайт» [1] .

— Кто? — Нэнси чуть не поперхнулась мороженым.

— Это ее настоящая фамилия, и она не собирается ее менять. Ей уже восемьдесят лет. Она приезжает из Бостона и пускается во все тяжкие уже после второго бокала шампанского.

«Герцог и герцогиня Каррингтон: ревностные последователи учения „Христианская наука“.

«Мистер Перси Харвард-Джонс».

— Как Вильерсу удается добывать такие сведения, не представляю, но слово «холостяк» выделено большими буквами.

«Кейт Мэрфи».

— Это бывшая жена английского герцога, которого она давно уже бросила, потом вышла замуж за американского сталелитейного магната, от которого все еще получает содержание. Ее третий муж — некий русский с сомнительным титулом «князь», однако ни Васильев, ни Запари никогда не слышали о нем. Хочу напомнить, что Кейт на десять лет старше Зии. Она была замужем и за Десмондом Мэрфи, который отмечен просто как ирландский предприниматель. Кейт имеет обыкновение носить ужасные парики различных цветов, которые часто плавают сами по себе, когда она купается в бассейне. Но это ничуть не смущает ее. Она доплывает до конца дорожки, а затем на обратном пути подбирает свой головной убор.

«Премьер-министр страны, из которой лучше бы он не уезжал».

«Посланник папы римского».

«Миссис Хани-Смит из Вайоминга (которая почти каждые десять дней обращается с просьбой принять ее)».

— Теперь скажи, кого из перечисленных претендентов ты приняла бы?

— Нину Корелли, — сказала Нэнси без колебаний. — Она могла бы спеть, если ее хорошо попросить. Думаю, бьющий копытом белый жеребец князя Феликса будет хорошо выглядеть в окружении голубей и павлинов. Несомненно, Полли Уотертайт и Кейт Мэрфи. И еще, мне кажется, Хани-Смит. Такая настойчивость должна быть вознаграждена.

— Ты попала в точку, — подтвердил довольный Рамон. — Это как раз те имена, которые отметила Зия.

— Тогда зачем ты меня спрашивал, если тебе известно, кого надо пригласить? — сказала Нэнси возмущенно.

В это время их стол быстро очистили, оставив только охлажденное вино и наполовину наполненные бокалы.

— Чтобы проверить тебя, — озорно ответил Рамон и был награжден пинком по лодыжке.

В ответ он вскочил так быстро, что Нэнси не успела отодвинуться от стола. Его руки крепко обхватили ее.

— За это с тебя причитается штраф.

Появившийся было официант с ликером тихо удалился.

Через некоторое время храбрец Вильерс, осторожно покашливая, сообщил, что сеньора Энрикес готова и ждет встречи с миссис Камерон.

— Черт побери! — сказал Рамон и отпустил Нэнси. — Тебе надо идти. Она очень деловая леди и не хочет нарушать свой распорядок дня.

— А ты пойдешь со мной?

Рамон покачал головой:

— Бельевые шкафы и кладовки не прельщают меня, любимая. Увидимся позже, на коктейле перед обедом в узком кругу.

* * *

Сеньора Энрикес оказалась миловидной, элегантно одетой женщиной неопределенного возраста. Ее блестящие черные волосы были гладко зачесаны назад и собраны на затылке в пучок. Светло-серое платье было явно от парижского портного, руки украшал единственный золотой браслет, ногти были прекрасно ухожены. Она носила жемчужные серьги и шелковые чулки. Сеньора Энрикес шла рядом с Нэнси, не проявляя вульгарного любопытства.

За последующие два часа Нэнси узнала столько о скрытой стороне жизни отеля, что у нее голова пошла кругом.

Оказывается, крепдешиновые простыни и наволочки менялись дважды в день. Гости отеля привыкли отдыхать после обеда и не могли дважды ложиться на простыни, на которых они уже спали. На всем белье были вышиты личные инициалы гостей, даже если они останавливались всего на несколько дней. Для царствующих особ также вышивались монограммы.

Личные служанки некоторых особ, в свою очередь, тоже имели прислугу. Нэнси показали комнаты для прислуги гостей и для обслуживающего персонала отеля. Она встретилась с человеком, единственным занятием которого была ежедневная натирка полов в огромном танцевальном зале, повидала многочисленных поваров, кладовщиков, официантов и буфетчиков. Уборщиц, прачек, лакеев, посыльных и садовников. В кладовой Нэнси обнаружила множество искусно сделанных пирожных и хлеб. В другом помещении она с удивлением увидела огромное количество белья, приготовленного для ежедневной стирки. Ей рассказали, что мыло специально привозится из Франции, что каждый месяц меняют украшения стола, что для встречи гостей раскатывают красную дорожку от вестибюля до дверцы автомобиля, чтобы не запылилась их обувь. Роскошные ковры украшали все комнаты. Чайницы были из серебра в стиле Георга III. Кровати представляли собой огромное современное сооружение под шифоновым пологом, как в ее комнате, с четырьмя стойками красного дерева, обильно украшенными резными цветами и лилиями.

В кабинетах стояла мебель различных стилей — от дамских бюро времен французского короля Луи XV до инкрустированных голландских книжных шкафов восемнадцатого века. Чернильницы были из серебра в стиле Георга IV. Мельчайшие капризы и причуды гостей скрупулезно учитывались. Записи хранились в просторной комнате сеньоры Энрикес в столе палисандрового дерева, инкрустированного атласным деревом и покрытого золотистой кожей. Копия записей имелась у Вильерса.

Нэнси узнала, что в «Санфорде» имеются собственные модельеры, косметички и массажисты. Есть целая бригада белошвеек под руководством хрупкой, похожей на птичку женщины, которая шила для Зии. Когда намечались костюмированные балы и маскарады, портнихи работали день и ночь, создавая роскошные наряды всего лишь на один вечер.

Нэнси рассказали, что великую княгиню сопровождает конюший с титулом барона; что европейская знать по обыкновению путешествует с агентом, ведущим их дела; что в свободных номерах белье все равно меняют дважды в день; что есть номера, которые сеньора Энрикес деликатно называла комнатами для «путешествующих партнеров». Например, номер леди Бессбрук в венецианском стиле примыкал к более простому одиночному номеру мистера Люка Голдинга. При этом, мистер Голдинг практически не жил в своем номере, а его одежда висела в гардеробной леди Бессбрук. Тем не менее строго соблюдался обычный ритуал обслуживания, как будто мистер Голдинг жил в отдельном номере. Нэнси поняла, что спокойная, деловая сеньора Энрикес, вероятно, знала о любовных проделках отдыхавшей здесь знати из разных стран больше, чем кто-либо иной. Однако никто из элитарных гостей даже не подозревал о ее существовании.

Сеньора Энрикес с милой улыбкой отдала себя в распоряжение Нэнси. Дела в отеле идут прекрасно, и все должно продолжаться, как и прежде. Но если миссис Камерон хочет что-либо изменить…

Нэнси уверила ее, что ничего менять не станет. По крайней мере сейчас. Они выпили по стаканчику вина, и Нэнси с облегчением почувствовала, что в поведении сеньоры Энрикес нет никаких признаков отчуждения. Несмотря на то что надо подчиняться новой хозяйке, временно или постоянно, она будет работать так же охотно, как и раньше.

Когда Нэнси собралась уходить, она вдруг почувствовала дурноту.

— Осмелюсь попросить вас, мадам, как можно скорее решить вопрос: кто должен сидеть рядом с вами за обедом — мистер Камерон или мистер Санфорд?

— Хорошо. — Нэнси сделала паузу. Сеньора Энрикес, наверное, имела гораздо больший опыт в таких делах, чем она. — А что бы вы предложили, сеньора Энрикес?

На лице домоправительницы не было и тени замешательства, когда она сказала:

— Было бы проще всего, если бы сенатор Камерон отплыл на том же корабле, на котором он прибыл сюда. Я знаю, что «Аквитания» отойдет в среду. Если этого не произойдет, принято, чтобы жена сидела рядом с мужем, а ее друг — на месте гостя. Однако в данном случае сенатор Камерон и вы — гости мистера Санфорда.

Вообще в отеле до сих пор не было подобных ситуаций, — поспешно добавила она.

— Благодарю.

Сеньора Энрикес все знала и понимала. Нэнси казалось, что все знали и понимали сложившуюся ситуацию за исключением Вира, Ники и Джека. Джеку все было известно, но она сомневалась, что он уплывет в среду на «Аквитании».

Нэнси и сеньора Энрикес расстались с взаимными теплыми чувствами, соответствующими положению хозяйки и домоправительницы. При этом Нэнси знала, хотя об этом не было сказано ни слова, что если ей потребуется союзник и друг, она может рассчитывать на сеньору Энрикес.

Когда Нэнси открыла дверь своего номера, она от изумления открыла рот и застыла как вкопанная. Весь пол был заставлен корзинами с роскошными цветами. Цветы свисали с кровати, туалетного столика и гардероба. Она осторожно пробралась между ними. Ванная комната тоже была завалена орхидеями, розами, жасмином, лилиями и мимозой.

Мария, чуть не плача, пыталась подойти к хозяйке.

— Я не могу добраться до ваших платьев и других предметов туалета, мадам…

— Кто это сделал?

— Князь.

На туалетном столике стоял огромный букет белых орхидей, фрезий и лилий, которые на фоне красных роз выглядели как снежинки на крови. В цветах что-то блеснуло. Нэнси с трудом протиснулась между корзинами. Блестела нитка великолепно подобранного жемчуга, опоясывающая цветы с потрясающей небрежностью. Нэнси огляделась. В огромном букете стрелизий тоже сверкали и переливались драгоценности. Нэнси подошла к ним, оставляя за собой след из опавших лепестков.

Это оказалась тонкая золотая цепочка с рубиновым кулоном. В другом букете, в бутоне одной из лилий, лежало кольцо с бриллиантом.

— Что вы собираетесь делать, мадам? Нам надо как-то избавиться от этих цветов. Мы не можем передвигаться по комнате, а от запаха я все время чихаю.

Нэнси взяла кольцо с его мягкого лепесткового ложа.

— Мы не можем попросить просто убрать их, Мария. Смотри, здесь кольцо, там, в стрелизиях, — ожерелье, а в букете белых цветов — жемчуг.

Глаза Марии расширились.

— Вы полагаете, что во всех корзинах спрятаны драгоценности?

— Не во всех. — Нэнси отчаянно шарила между листьями, стеблями и лепестками. — Но в некоторых есть. Мы должны отыскать их и вернуть князю. Все эти дурацкие подарки…

— Это еще не все. — Хорошенькое личико Марии выражало явную тревогу. — Его милость герцог Мелдон сидит на террасе. Он пришел сразу после ленча и ждет уже несколько часов!

Почувствовав слабость, Нэнси хотела присесть, но все было заставлено цветами. В отчаянии она сказала:

— Тщательно проверь каждую корзину, Мария. Найденные драгоценности откладывай в сторону, а цветы выставляй за дверь. Убедившись, что в них больше нет ничего ценного, вызови посыльного и попроси все убрать. Я буду на террасе с герцогом.

— Хорошо, мадам.

Мария послушно принялась за поиски сокровищ, складывая все найденное на серебряный поднос. Ей и в голову не приходило припрятать в карман какой-нибудь кулон или браслет, так же как Нэнси не допускала мысли, что она может сделать это. Куча драгоценностей росла: рубины, изумруды, бриллианты, золотые серьги и ожерелья, жемчуг. Мария вздохнула. Она никогда не испытывала умопомрачения, но сейчас чувствовала, что может сойти с ума.

Вир курил с бесстрастным выражением лица. Он выглядел настоящим англичанином. Его светлые короткие волосы были аккуратно зачесаны на пробор и блестели. Белые фланелевые брюки и рубашка безукоризненно отглажены. Вир сидел, небрежно закинув нога на ногу, и ждал.

— Привет, Вир, — сказала Нэнси неестественно бодро.

— Привет. — Он посмотрел на нее. В его взгляде чувствовалась боль. На Нэнси было тонкое шелковое платье, которое блестело и переливалось, когда она шла к нему. Нэнси села рядом.

Каким наивным он был, когда думал, что детская мечта может осуществиться спустя двадцать лет. Она и сейчас была так же далека от него, как и прежде. Ее доброта ослепила его. Но он ничего не знал о том, где она пропадала с того вечера, когда состоялся костюмированный бал. А эта эксцентричная выходка с цветами в комнатах ясно говорила о том, почему ее так долго не было видно.

Нэнси пододвинулась к нему. Вир встал и холодно сказал:

— Я недооценил ситуацию, не так ли? Ты, должно быть, считаешь меня дураком.

— Дорогой Вир! — Нэнси взяла его руку и прижала к своей щеке. Затем отпустила. Вир сел напротив, загасив сигарету. Внизу раскинулись ухоженные сады и виднелся сверкающий голубизной край бассейна в форме треугольника. Издалека доносились голоса, слышался тихий смех. Наступали сумерки, приближался час коктейлей. Служанки готовили душистые ванны, камердинеры чистили отглаженные вечерние костюмы. Венеция Бессбрук потихоньку пила виски. Вопреки утверждениям сеньоры Энрикес Люк Голдинг уже две ночи не появлялся в ее номере. Графиня Запари плакала. Мадлен Манчини оставила глубокие царапины на спине Хасана, а виконтесса Лоземир грезила наяву мужчинами, еще более загорелыми, чем красавец Луис. Мистер Бленгейм ждал, когда сможет увидеть, как будет воспринят Марисой его подарок — большой изумруд, а мадам Мольер обильно пудрила золотистой пудрой волосы, чтобы добиться оригинального блеска.

— Разумеется, я не считаю тебя дураком, — мягко возразила Нэнси. — И не могу сказать, что ты неправильно оценил ситуацию. Я была очень одинока, когда встретила тебя в Англии, и от души благодарна тебе за поддержку.

— Кажется, я ошибся в тебе. — Он кивнул на изобилие экзотических цветов в ее номере. — Никогда не думал, что ты можешь принимать такое откровенное ухаживание. — Вир говорил сухо и сдержанно, но было ясно, что он очень переживал.

Нэнси спокойно сказала:

— Из-за князя Васильева наши отношения не должны прерваться, Вир. И я уверена, что они не изменятся. Мы родственники и всегда были друзьями. Мне очень хочется, чтобы мы остались ими и в будущем.

— Но наши отношения чуть было не переросли в более близкие, чем просто дружеские.

— Знаю, и это было бы непростительной ошибкой.

— А с ним это не ошибка!

— Нет, потому что, несмотря на показное проявление чувств, Ники не любит меня и не собирается страдать. Я считаю, что ты тоже по-настоящему не любишь меня, Вир, но ты наверняка испытал бы боль, если бы мы стали любовниками, а потом я сказала бы, что люблю другого.

— Кого? — Его аристократическое прекрасное лицо исказилось и побелело.

— Рамона Санфорда, — сказала она просто.

Маска хладнокровия спала. Глаза Вира выражали неподдельное изумление.

— Санфорда?

— Да, мы встретились в Нью-Йорке. Затем произошло недоразумение… и он последовал за мной сюда.

Другой, возможно, стал бы чертыхаться, но Вир лишь плотнее сжал губы. По крайней мере теперь понятна сцена, разыгравшаяся тогда в ее спальне, и Вир даже испытал некоторое удовлетворение. Ведь он едва не похитил прямо из-под носа у «Пантеры» его очередную игрушку, и известный на весь свет любовник хорошо знал это.

— Что же, понятно.

Нэнси пришла к выводу, что, говоря так, люди чаще всего на самом деле ничего не понимали. Она ласково сказала:

— Ты вовсе не влюблен в меня, Вир. И никогда не был влюблен. Просто ты одинок и несчастен, как я. Ты вспомнил прежние времена, когда мы встречались с тобой, и тебя внезапно охватило слепое романтическое увлечение. Любовная история со сказочным концом, как в романах. — Нэнси печально улыбнулась. — Недалеко не все прекрасные повести о любви счастливо кончаются, Вир.

— Ты имеешь в виду, что он не хочет жениться на тебе?

— Не знаю. Мы не обсуждали это. В этом не было… необходимости.

В голосе Вира чувствовалась горечь.

— Я развелся бы с Клариссой и заставил бы тебя развестись с Камероном. Мне наплевать на общественмое мнение и скандал. Я очень люблю тебя. Он не способен так любить. Если бы он испытывал глубокие чувства к тебе, то предложил бы выйти за него замуж.

— Я знаю, как Рамон любит меня, — сказала Нэнси со спокойной убежденностью. — И я всем сердцем и без оглядки люблю его.

Вир резко встал и повернулся к ней спиной. Глубоко засунув руки в карманы брюк, он неотрывно глядел вдаль, туда, где с гор быстро наползали сумерки на усеянную яхтами гавань. Нэнси поднялась и сочувственно положила руки ему на плечи.

— Куда бы ты ни уехал, Вир, ты тащишь за собой свое несчастье. Я не могу освободить тебя от этого бремени. Только ты сам можешь сделать это.

— Что ты имеешь в виду? — Он не смотрел на нее. Его челюсти были плотно сжаты, и Нэнси почувствовала, как напряжено его тело. Он, как упрямый мальчишка, жаждущий любви, упорно отказывался понять сложившуюся ситуацию.

— Я имею в виду, что, поскольку ты несчастен с Клариссой, тебе надо постепенно отдалиться от нее и найти свое счастье с кем-то другим.

— Я же говорил тебе, что готов сделать это, но этот кто-то другой — просто мираж.

— Нет, не мираж, а ошибка. Но теперь по крайней мере ты знаешь, что ты в силах развестись с ней. Разве ты не сомневался в этом?

— Уинтертоны не разводятся.

— Они поступают так, если брака, в сущности, нет, и ищут новую любовь. Ты только что говорил о своем намерении сделать это. Дорогой Вир! — Нэнси повернула его к себе лицом, заставив смотреть ей в глаза. — Если твой брак действительно фикция, разорви его и снова женись. У тебя нет детей, а Моле-воре нуждается в том, чтобы его пустые комнаты заполнились детским смехом. Он нуждается в наследниках, а тебе нужна любовь. Ты легко сможешь сделать это, когда будешь свободен. Ты слишком высоконравственный и честный, чтобы заниматься любовными интрижками. Кроме того, девушка, достойная твоей любви, будет не из тех, кто способен потворствовать запретным связям.

— Все не так просто. — Вир снова отвернулся, глядя невидящими глазами в сторону моря.

— Ты все еще любишь Клариссу?

— Нет, но беспокоюсь о ней. Я не хочу причинять ей вреда и подвергать насмешкам.

Нэнси понимала, что ей надо тщательно выбирать слова. Она не хотела, чтобы Вир догадался, что Джорджиана рассказала ей всю правду о Клариссе и о бесперспективности их отношений.

— Ты полагаешь, что Кларисса будет очень переживать, если поймет, что брак подошел к концу?

Вир пожал плечами, его губы были плотно сжаты.

— Если бы ты попросил дать тебе развод так, чтобы никто об этом не узнал, стала бы она препятствовать? Ты мог бы обеспечить ее в финансовом отношении, и она могла бы… — Нэнси подыскивала нужные слова, —…пойти тебе навстречу.

— А что ты скажешь о женщине, чье имя могут вывалять в грязи судебных разбирательств?

Нэнси подавила неожиданную улыбку и желание обратить внимание Вира на то, что в этом случае пострадает ее имя, а не его. Вместо этого она сказала:

— Нет проблем. Не обязательно должен быть кто-то, с кем ты действительно связан любовными отношениями. Твой адвокат мог бы все устроить. Все, что от тебя требуется, так это встретиться с леди, которую выберет для тебя адвокат, и зарегистрироваться с ней в отеле в одном номере. Тебе вовсе не надо на самом деле изменять Клариссе, чтобы обеспечить себе развод. Это одна из идиотских особенностей закона. Леди, о которой идет речь, естественно, получит хорошие деньги, и никто никогда не узнает ее настоящего имени, так что она ничуть не пострадает. Меня не удивило бы, если бы некоторые предприимчивые леди сделали супружескую измену профессией, оставаясь при этом целомудренными. — Нэнси усмехнулась, и даже Вир не удержался от улыбки.

— Думаешь, это правда так легко?

— Конечно. Если бы ты только захотел.

— Желание у меня есть. Но я не хочу причинять кому-то вред.

— Дорогой Вир! Не думаю, что ты способен причинить кому-то вред, но мне почему-то кажется, что ты и Кларисса постоянно заставляете друг друга страдать.

— Да, ты права. — Он направился к открытым дверям в комнату, где Мария, сидя на корточках, продолжала свою работу. Над морем цветов торчала только ее темная голова, тогда как она шарила в листве, отыскивая драгоценности. Вир криво усмехнулся. — Рад, что Санфорд не такой безумец, как я думал. Но если что-нибудь будет не так, я рядом. Я еще не уезжаю.

— Я рада. Мне понадобятся сила и поддержка в ближайшие дни. С Джеком возможны осложнения.

— Ты сказала ему, что хочешь развестись с ним?

— Нет, потому что не собираюсь разводиться.

Вир уставился на нее в замешательстве.

— Я ничего не понимаю, Нэнси, — сказал он наконец. — Твое поведение невозможно объяснить.

— Только потому, что я веду себя так, как хочется мне, а не как диктует общество. Я очень счастлива, Вир. Мне отведено достаточно много времени, чтобы испытать счастье, и я до краев наполнена им. Мне хочется, чтобы и ты был счастливым.

— Завидую тебе, — сказал он и вышел, рассеянно давя орхидеи и розы своими ботинками ручной работы.

Нэнси сидела одна на террасе, пока не сгустились сумерки, и в конце концов вернулась в комнату, где Марии уже удалось убрать корзины, которые загораживали гардероб и туалетный столик. Целая коллекция драгоценностей образовала сверкающую горку на серебряном подносе. Нэнси засмеялась и удивленно погрузила в них пальцы.

— Королевский дар, а я думала, эмигранты всегда нуждаются в деньгах.

— Этот не нуждается, — едко заметила Мария, откидывая назад волосы со вспотевшего лба.

— По-видимому, нет. Мы должны вернуть ему все это, но как? — Нэнси задумчиво посмотрела на драгоценности. Она не могла просто возвратить их, как коробку шоколада. — Есть идеи, Мария?

— Нет, мадам. Вы знаете, что мисс Хедли уехала сегодня?

— Нет. — Нэнси продолжала смотреть на сверкающие камни. Если Саманта уехала, значит, примирения между Ники и его бывшей любовницей не состоялось. Нэнси никогда не интересовалась тем, что происходит вокруг, особенно чужой личной жизнью, но все же…

— Продолжай заниматься цветами, Мария. Я сама приму ванну. Позвони портье и попроси передать мою записку мадам Мольер. Я не знаю номера ее телефона. Скажи, что мне очень хотелось бы ее видеть.

— Прямо сейчас, мадам? — удивленно спросила Мария.

— Нет, через полчаса. Перед коктейлями. — И Нэнси загадочно исчезла в ванной комнате.

Мария с тоской вспоминала спокойную жизнь в Бостоне и Вашингтоне, но продолжала делать то, что ей приказали.

* * *

Нэнси выбрала вечернее платье из белого шелка, длинное и облегающее, с открытой спиной и без бретелек. Ее великолепные плечи и полуобнаженная грудь были покрыты золотистым загаром. Она выглядела вызывающе эротично и наслаждалась этим. Такой туалет она никогда бы не надела в Нью-Йорке или Вашингтоне. Еще месяц назад Нэнси Ли Камерон явно поморщилась бы, если бы ей предложили надеть такое платье. Поначалу у него был высокий ворот, и она всегда надевала его с черным шелковым жакетом с оранжевым воротником. Портниха Зии убрала высокий ворот, перекроила лиф и искусно сузила линии от груди до бедер. Жакет был отвергнут. С тех пор как она встретила Рамона, она каждый день открывала в себе что-то новое. Больше всего ее поражало то, что ей нравилось быть не просто красивой, а сексапильной. Она находилась на пике очарования и понимала это. После многих лет, когда она была вынуждена одеваться в соответствии с положением дочери мэра Бостона и жены сенатора Джека Камерона, она могла одеться так, как ей хотелось. Нэнси надела на руки выше локтя, подобно невольницам, два бриллиантовых браслета. Когда Мария причесывала ее, она взяла щетку с серебряной ручкой и уложила волосы на щеки в виде турецкого ятагана. Эффект в сочетании с густыми ресницами и кошачьим разрезом глаз получился потрясающим.

— Мадам Мольер, — сообщила Мария, не в силах отвести глаз от хозяйки.

Вошла Флэр Мольер и при виде Нэнси восхищенно всплеснула своими нежными руками с ногтями, покрытыми красным лаком.

— Это великолепно! — восторженно воскликнула она. — Сегодня вы произведете сенсацию и откроете новый стиль в моде. Перед вами я чувствую себя просто провинциалкой.

Она сказала это из любезности, зная, что в парижском платье из блестящего шелка ее никак нельзя назвать провинциалкой. Провинциалки не посыпали волосы золотыми блестками и не приклеивали в уголке глаза крошечный бриллиант, придающий пикантность.

— Я подумала, не могли бы вы оказать мне большую услугу, мадам Мольер?

— Да, конечно. — Флэр Мольер всегда была готова принять участие в какой-нибудь интриге, а в этом случае наверняка затевалось нечто подобное.

Нэнси встала и подошла к серебряному подносу с его бесценным содержимым. Флэр раскрыла рот и, ослабев, присела на кровать, когда увидела то, что было в руках у Нэнси.

— Мой Бог! Вы сошли с ума, милочка. Это следует хранить в каком-нибудь сейфе! В банке! — Она смотрела на драгоценности, не в силах сдвинуться с места.

— Все это не мое, мадам Мольер. Драгоценности принадлежат моему другу, и я хочу вернуть их ему.

— Называйте меня просто Флэр, — попросила мадам Мольер, не отрывая глаз от небрежно сваленных в кучу рубинов, сапфиров, изумрудов, бриллиантов, жемчугов, нефритов и лазуритов.

— Я бы очень хотела, чтобы вы сделали это для меня.

— Я? — Флэр ошеломленно смотрела на Нэнси. То, что американцы очень странные люди, она уже знала. Она была замужем за одним из них, но и сейчас, по прошествии десяти лет, так же как и раньше, не понимала своего мужа.

— Да. Я хочу все, до последней вещицы, вернуть князю Николаю Васильеву. С запиской. Вот она.

На туалетном столике лежал маленький конверт. На своей визитной карточке внутри Нэнси написала:

«Благодарю за время, проведенное вместе, и за то, что сегодня я смогла краешком глаза заглянуть в сказочную страну. Но я люблю другого и с благодарностью возвращаю вам драгоценности. Нэнси».

— О, но я не могу, — сказала хорошенькая француженка, дрожащими руками выбирая одно колье и застегивая его на шее. — Я не способна… — И широкий браслет с сапфирами украсил ее запястье. — Ни при каких обстоятельствах… — И золотая булавка с рубином оказалась приколотой к бретельке ее платья. Затем ее волосы украсила нитка жемчуга.

Нэнси и Мария хохотали, как дети, запуская руки в кучу колье и браслетов и украшая взволнованную мадам Мольер, которая уже походила на маленькую, ослепительно сиявшую рождественскую елку. Она вся сверкала с головы до ног, обутых в золотистые туфли, к ремешкам которых были прикреплены две бриллиантовые серьги.

— Мне кажется, что все это во сне. Сейчас на мне столько драгоценностей, как ни на одной женщине в мире! Что я должна сказать ему? И что мне делать?

— Не надо ничего говорить. Постучите в его дверь и войдите. Передайте ему мою записку и скромно молчите. Вот и все… Князь сам скажет, что надо делать.

— Я все-таки не понимаю, — сказала Флэр Мольер, позволяя Марии проводить ее до двери. — Сплю я или бодрствую? Наверное, я накурилась марихуаны с Люком Голдингом.

Мария не знала, что за послание было в конверте, который держала в своей изящной ручке Флэр Мольер, но у нее появилась интересная мысль. С озорным блеском в глазах она повела сверкающую мадам Мольер по коридору, устланному толстым ковром и с зеркальными стенами, к апартаментам князя.

Лавиния Мид, выйдя из своего номера и направляясь в гостиную, где ее муж играл в бридж, отпрянула назад, не веря своим глазам. Когда же она собралась с силами и снова выглянула в коридор, желая убедиться, что зрение не обманывает ее, там уже никого не было.

— Это все мальвазия, — тихо сказала Лавиния самой себе. — Я слишком много ее выпила.

Сверкающая драгоценностями мадам Мольер стояла рядом с Марией, пока та докладывала камердинеру, что миссис Камерон передает послание для князя. Затем, когда изумленный камердинер проводил мадам Мольер через порог, Мария, смеясь, бегом помчалась назад, в номер Нэнси. Как бы ей хотелось посмотреть на выражение лица князя! Внезапно она остановилась. А что, если князь рассердится? Нет. Он не должен сердиться. Драгоценности должны быть возвращены. Интересно, сможет ли мадам Мольер компенсировать потерю Нэнси Камерон? Но это только одному князю известно. Если нет, то, значит, она ничего не понимает в людях. Во всяком случае, никто не должен пострадать. Мария горячо надеялась, что князь будет очарован восхитительной француженкой, и была уверена, что мадам Мольер также будет в восторге от князя.

Навстречу ей шел Луис, хотя в этой части отеля ему нечего было делать. Все мысли Марии о князе и мадам Мольер сразу пропали.

Ники повернулся, ожидая увидеть Нэнси. Ему потребовалось меньше секунды, чтобы оценить ситуацию. Он знал, что в записке Нэнси, еще до того, как прочел ее. Князь был явно разочарован, но хорошо скрывал это. Он не всегда оказывался победителем, но если проигрывал, то проигрывал с достоинством.

— Позвольте, мадам, — сказал он, поклонившись и молодецки щелкнув каблуками. Затем начал медленно, по одной вещице, снимать с нее свои фамильные драгоценности. Уложив последнее украшение в шкатулку, его руки не прекратили своих неторопливых движений, и мадам Мольер не протестовала, когда вслед за драгоценностями князь умело снял ее блестящее платье и изысканное французское белье.

 

Глава 14

Подойдя к роскошной столовой, где были приготовлены коктейли, Нэнси услышала высокие и низкие голоса, мужской смех и женское кокетливое хихиканье. Она вошла, и на мгновение все смолкли. Немногие красивые женщины могли произвести такое впечатление в компании, где короли и князья увивались около всемирно известных кинозвезд. Нэнси добилась этого без всяких усилий. Рамон беседовал с Чарльзом и Джорджианой Монткалм, представляя им индианку в шелковом небесно-голубом сари с сапфировыми украшениями. Глаза их встретились, и Рамон, извинившись перед Монткалмами, направился к Нэнси и открыто взял ее под руку.

— Ты подумала о моем кровяном давлении, когда так оделась?

— А ты подумал, что будет со мной, когда ты касаешься меня таким образом?

На какой-то момент им показалось, что вокруг никого нет. Они рассмеялись, хозяин и хозяйка отеля, чувствуя на себе любопытные взгляды.

— Графиня Змитская, — представил Рамон тучную леди с несколькими подбородками, и Нэнси коснулась своими пальчиками ее руки в белой перчатке. Они обменялись любезностями. Когда Рамон и Нэнси отошли, он тихо прошептал:

— Она чешка и необычайно энергична для своего возраста.

— Трудно предположить, что с таким весом можно быть энергичной. Я никогда не видела ее в бассейне.

Рамон засмеялся, но Нэнси не поняла, над чем.

— Графиня Змитская предпочитает домашние виды спорта.

Миссис Минни Пеквин-Пик смотрела на графиню Змитскую с явной неприязнью. Она испытывала дискомфорт от того, что эта белая гора безобразной плоти, как и она, наслаждалась жизнью и в той же самой компании. С этим надо кончать. У Минни имелся большой опыт, как подчинить себе молодых мужчин. С такими деньгами, как у нее, всегда можно было найти нового молодого джентльмена, если предыдущий не устраивал ее. Луис Чавез, пожалуй, вполне подошел бы ей, но вряд ли с ним что-то получится, а жаль.

Рамон с Нэнси ловко маневрировали, переходя от одной группы гостей к другой.

— Ты не будешь возражать, если я уйду к себе, или ты хочешь, чтобы я поддерживала разговор?

— Я предпочел бы не ходить на обед и лечь с тобой в постель.

Лавиния Мид обернулась, приподняв густые брови. Наверное, она ослышалась? К тому же ей стали являться необычные видения. Лавиния вспомнила случай, когда в коридоре перед ней возникла женщина, с головы до ног увешанная драгоценностями. Наверное, надо показаться врачу.

Объявили о начале обеда, и цвет общества направился в столовую с зеркальными стенами, приготовленную для гостей, тщательно отобранных Рамоном и Зией. Как и в предыдущий вечер, Рамон сел в одном конце стола, а Нэнси — в противоположном. Джорджиана подумала, как долго Джек Камерон будет отлучен от общества, и решила, что ему было бы лучше продолжить свое путешествие на юг, на Канары, пока Санфорд не взорвался как вулкан.

Оглядев обширный стол, Рамон остановил взгляд на лице Нэнси, а затем сосредоточился на ее губах. Он был единственным мужчиной из тех, кого она встречала, который мог так явственно выражать любовь глазами. Она ощутила, как в ней поднимается знакомая волна блаженства.

Обед явно удался. Минни Пеквин-Пик развлекала присутствующих своими солеными комментариями. Костас добавлял водку в безалкогольные напитки принцессы Луизы, а принцесса рассказывала истории о своей юности, которую уже почти не помнила. Когда-то она была всеобщей любимицей Вены и Парижа, прославленной красавицей, получившей десятки предложений руки и сердца, когда ей еще не было и тринадцати.

Хасан, у которого еще болела спина от бурных излияний страсти Мадлен, уделял все свое внимание менее когтистой Бобо, и та сияла от удовольствия.

Единственным облачком, омрачавшим настроение Нэнси, была мысль о том, что после окончания обеда, когда все перейдут в танцевальный зал, чтобы присоединиться к остальным гостям отеля, она должна будет пойти в номер Джека для очередного мучительного разговора.

Рамон был недоволен. Он настаивал, чтобы она не вступала ни в какие переговоры со своим мужем и позволила ему самому найти выход из создавшейся ситуации. Нэнси на это не решалась. Она знала, как может поступить Рамон. Он не посмотрит на то, что скажут или подумают окружающие, и силой выгонит Джека из отеля, а если потребуется, то погрузит его на борт «Аквитании» связанным и с кляпом во рту.

В течение всего обеда Люк Голдинг не мог оторвать взгляда от Нэнси. Президент компании «Четвинд Корк» был так заворожен ею, что ел рыбное блюдо ножом для мяса и ничего не соображал. Даже Чарльз Монткалм удостоил ее взгляда своих темно-серых глаз. Рамон смотрел на них с сожалением. Нэнси принадлежала ему, и никто другой не будет обладать ею. Она догадывалась, о чем он думает, и жаждала его прикосновений. Оранжевый отсвет его рубашки отражался в потаенных огоньках в глубине его глаз. Темные волосы беспорядочно спадали ему на глаза и вились на затылке. На него невозможно было смотреть без того, чтобы не возникло желание подойти и ощутить тепло его тела.

Вскоре лакеи отодвинули стулья, двери раскрылись, и вдалеке послышался голос постоянно проживающего в отеле певца, поющего о том, как прекрасна жизнь.

На некоторое время ей придется отлучиться.

— Один час, — решительно заявил Рамон. — Даю тебе час на разговор с ним, и не более. Если ты не вернешься, я сам приду за тобой. — И это была не пустая угроза.

— Хорошо, через час я вернусь, — пообещала Нэнси, надеясь, что Джек будет благоразумным. Она не хотела причинять ему неприятности своим поведением. Решив оставить его ради Рамона, Нэнси была убеждена, что сможет сделать это, не повредив его карьере. Это все еще было возможно. Она давно уже пришла к выводу, что не стоит говорить ему всей правды о своем состоянии, а через некоторое время все проблемы разрешатся сами собой. Они прожили вместе семнадцать лет и никогда не делились друг с другом своими секретами. Теперь тем более не время начинать. Кроме того, если она сообщит Джеку о своей болезни, тот расскажет все Рамону… Нэнси решительно отбросила эту идею и направилась в номер мужа.

* * *

— Я просто не понимаю, — сказала Сайри, потушив одну сигарету и закуривая другую. — Что Нэнси делает с таким человеком, как Рамон Санфорд?

— Спит с ним, — сказал Джек вульгарно, чего никогда не позволял себе на публике.

— А раньше? В Нью-Йорке, Бостоне и Вашингтоне? С кем она тогда спала?

— Ради Бога, Сайри. Ни с кем. Санфорд все изменил. Перевернул ей мозги…

Сайри села, скрестив ноги в шелковых чулках и оправляя строгую юбку.

— Ты вполне уверен в этом, дорогой?

— Конечно, уверен! У Нэнси незапятнанная репутация. О Боже! Да она даже со мной не спала!

— Извини, но это как раз говорит о том, что, вполне вероятно, у нее был кто-то другой.

— Только не у Нэнси, — твердо заявил Джек, расхаживая по комнате и пытаясь составить план дальнейших действий. — Она ненавидит, когда кто-то ее касается. Просто не выносит этого.

— Полагаю, ты не имеешь в виду, что она и Санфорд ведут себя, как Абеляр и Элоиза из «Исповеди» Руссо. Я просто не верю в это. Сомневаюсь, что Санфорду знакомо слово «воздержание».

— Довольно острить! Лучше скажи, что нам делать? Нэнси решительно отказывается уехать со мной на «Аквитании» в среду, и пока Санфорд здесь, мне едва ли удастся заставить ее это сделать.

У Сайри уже созрел план, как доставить Нэнси Ли Камерон на «Аквитанию», но она пока не хотела говорить об этом Джеку. Пусть он немного поломает голову. Тем больше потом будет благодарить ее за решение проблемы. Подслушивание разговоров оказалось не напрасным. Она получила урок, который запомнит навсегда. Никогда не делай неоправданных предположений относительно кого-то или чего-то. Она была убеждена в холодности Нэнси Ли Камерон и ошиблась. Ей доставляло явное удовольствие раскрыть Джеку глаза на истинную сущность его добродетельной и незапятнанной супруги. Она пропустила его вопрос мимо ушей и сказала:

— Возможно, в Америке Нэнси была достаточно осмотрительной, но здесь потеряла всякую осторожность.

— Мне это известно. Именно поэтому ее надо как можно скорее оторвать от Санфорда.

— Я говорю не только о Санфорде.

Джек перестал расхаживать по комнате. Когда Сайри начинала говорить таким тоном, стоило к ней прислушаться.

— Санфорд только один из многих.

— Что значит — один из многих?

— Из многих любовников твоей жены, — самодовольно пояснила Сайри, не скрывая своего торжества. — Она прибыла сюда с герцогом Мелдоном. Не со старикашкой, а с тридцатилетним привлекательным мужчиной.

— Они кузен и кузина, — резко парировал Джек.

— Которые целуются, — добавила Сайри. — Я нечаянно услышала, как графиня Монткалм рассказывала мужу, что Вир по уши влюблен в Нэнси. Вир — необычное имя и к тому же имя герцога. Я сопоставила все это и решила проверить правильность своего предположения. Небольшие финансовые издержки с моей стороны убедили посыльного поведать мне, что их номера не только примыкают друг к другу, но к тому же герцога видели входящим и выходящим из апартаментов Нэнси в разное время суток.

— Это невозможно! Она же холодна, как Арктика.

— Однако русский так не считает.

— О ком ты говоришь, Сайри, черт побери? Приди в себя, ради Бога.

— О князе Николае Васильеве. Он тоже любовник Нэнси.

— Чепуха! — сказал Джек и устало опустился на стул. Он обычно всегда понимал Сайри с полуслова, но сейчас это плохо ему удавалось.

— Посыльные весьма полезная порода людей, если правильно с ними обращаться, — сказала Сайри, извлекая из кармана две карточки и передавая их Джеку.

Он сразу же прочитал верхнюю:

«Сгораю от воспоминаний о проведенной вместе ночи и целую тебя тысячу раз. Обожающий тебя Ники».

— Я думаю, он страдал не от изжоги, — сухо заметила Сайри. — Это любовная страсть.

Джек яростно хлопнул карточками по ладони. Он не мог говорить. Глаза ему застилал красный туман. Что нашли такие люди, как Санфорд и Васильев, в его жене, чего он раньше не знал? Она была малообщительной, сдержанной, рассудительной. Отсутствие у нее опыта в любовных делах толкнуло его в объятия прежней любовницы в первую же ночь после их возвращения из свадебного путешествия. Санфорд мог позволить себе выбирать женщин. Любых! Джек вспомнил о фотографиях княгини Марьинской и леди Линдердаун. Какого дьявола Санфорд тратил время на Нэнси? Васильев тоже опытный хищник. Он без труда добивался благосклонности лучших красавиц мира. А Мелдон? Джек не считал нимфоманию болезнью, которую можно подхватить, как пневмонию, и отверг эту мысль как абсурдную. Если его жена ведет себя, как нимфоманка, значит, это всегда было в ней заложено, но прежде она не была такой. Не могла быть! Он бы это знал. Что же до Васильева и Мелдона, то за это надо благодарить Сайри.

— Кто еще? — резко спросил он. — Лакеи, слуги? Их ты не учла?

Сайри подавила улыбку.

— Здесь отдыхает Люк Голдинг, писатель, вместе с леди Бессбрук. В последнее время леди Бессбрук выглядит очень несчастной, а я случайно услышала, как мистер Голдинг, разговаривая с Санни Закаром, кинорежиссером, сказал, что он просто заворожен Нэнси и считает ее очень соблазнительной.

— Если все это правда… — Джек яростно смял карточки, —…может быть, нам следует действовать по-другому.

Сайри сузила свои ярко-зеленые глаза.

— Каким же образом?

— Развод! При таких обстоятельствах я не могу проиграть дело.

— Ни в коем случае! — Теперь уже Сайри вскочила и начала нервно ходить по комнате. — Разведенный человек никогда не сможет стать президентом. И не важно, какие обстоятельства послужили основанием для развода.

— А что, если она сама захочет развестись? Она говорит, что влюблена в Санфорда и знает о моей связи с тобой. Если она хочет выйти замуж за этого плейбоя-полукровку, ей первой понадобится развод.

— И при этом ее имя начнут трепать в мировой прессе, смакуя подробности связи с Санфордом, а также с Васильевым и Мелдоном, косвенно намекая на остальных? Нет. Нэнси не так глупа. Кроме того, если бы она хотела развода, то потребовала бы его еще раньше.

— Тогда что же делать? — Лицо Джека исказилось от бессильной ярости. — Моя жена должна быть безупречна! Один намек — и все, ради чего я столько трудился, пойдет прахом!

— Тебе надо разлучить ее с Санфордом. Неделя, самое большее две, и все будет в порядке. Я просмотрела газетные вырезки с заметками о Санфорде до того, как мы уехали. Его романы всегда были бурными и скоротечными. На смену одной женщине сразу приходит другая.

— В это я вполне могу поверить, — резко сказал Джек. — Но как их разлучить? Скажи на милость! Он не какой-то пляжный мальчик, Сайри. Я не могу просто заплатить ему, чтобы он оставил Нэнси. У него денег куры не клюют.

— Мы одурманим ее, — сказала Сайри невозмутимо. — Усыпим и в полубессознательном состоянии увезем из отеля. Мы заставим ее поверить, что она больна, и разлучим их спокойно, легко и без всякой суеты.

— Чем же мы одурманим ее? — Джек сразу же молча согласился с предложением Сайри.

— Морфием. Этот препарат не имеет запаха, и его можно добавить в питье. Когда ее сознание затуманится, мы введем ей более сильную дозу, и она будет находиться в полусонном состоянии до самого Вашингтона. Мы можем держать ее в таком виде сколько потребуется.

— А как же Санфорд?

— Санфорд забудет ее через неделю! Действуя умело, мы сможем убедить Нэнси, что она и в самом деле больна. Ее болезнь, даже длительная, не должна повлиять на твои шансы стать президентом. Даже наоборот. Это вызовет сочувствие к тебе. Рузвельта переизберут еще на один срок. С этим надо смириться. Но рано или поздно придет и твоя очередь, Джек. За тобой стоят очень влиятельные люди, которые хотят, чтобы ты стал президентом. Конечная цель стоит того, чтобы подождать. Мы не должны отказываться от своего плана, а потом в подходящий момент воспользуемся своим шансом.

Джек подошел к ней и, обняв, горячо поцеловал.

— Почему, черт побери, ты не родилась дочерью мэра Бостона вместо Нэнси?

— Потому что я дочь шахтера, — возразила Сайри. Джек вздохнул с облегчением, довольный тем, что найдено решение проблемы, и не заметил злобы в ее голосе.

Сайри знала Джека Камерона лучше, чем он сам. Она могла бы стать для него гораздо лучшей женой, чем Нэнси. Нэнси занималась общественной деятельностью, но не получала удовольствия от политических митингов и встреч. Будь у Сайри такая возможность, она бы упивалась этим. Сайри от природы была политиком. Нэнси при всем ее воспитании оставалась в стороне от суматохи избирательных кампаний. Интриги и жестокость, необходимые, чтобы удержаться на политической арене, оставляли Нэнси равнодушной. Она считала все это безнравственным. Знай она хотя бы половину того, что приходилось делать Джеку ради карьеры, она, наверное, почувствовала бы физическое отвращение. Сайри не была столь щепетильной. В двенадцать лет она жалела, что не родилась мальчиком, а потом ей пришлось столкнуться с жестокостью судьбы и воспользоваться преимуществами своего пола.

Ей были известны недостатки и слабости Джека так же хорошо, как и его сильные стороны. Однако то, что он прожил с Нэнси семнадцать лет и так мало знал о ней, было для нее пугающим откровением. Обычно его восприятие и способность чувствовать были достаточно тонкими. Хорошо, что в эти последние дни она была единственным свидетелем его поражения. Сайри достаточно долго находилась в Вашингтоне, чтобы убедиться, что хороший президент отнюдь не должен быть сверхчеловеком или каким-то совершенством. Просто он должен быть от природы наделен способностью прислушиваться к правильным советам. Часто действительно влиятельные люди оказывались неспособными принимать нужные решения только потому, что не обладали даром предвидения. Президент — глава государства. Он должен смотреть в будущее и поступать как большой руководитель. Джек был представительным, обаятельным и хитрым, что часто заставляло Сайри восхищаться им. Однако его отношение к измене Нэнси явно не вязалось с его характером. Может быть, ни один мужчина не знает по-настоящему своей жены, так же как жены не знают своих мужей. Сайри не имела об этом представления. Замужество не входило в ее планы на ближайшее будущее.

Джек, успокоившись, скрылся в ванной. Сайри села за туалетный столик и взглянула на себя в трюмо.

Они находились в отеле вот уже двое суток. За это время она не увидела здесь никого, кто мог бы сравниться с Джеком. Пустоголовые бездельники, не способные даже грамотно написать письмо, избегали ее словно чумы. Для них она была ни рыба ни мясо. Ее нельзя было отнести к определенной категории женщин. Она не была ни служанкой, ни горничной, ни шофером, ни даже просто секретарем. Она — личный помощник сенатора Джека Камерона. Такая вот должность. Сайри Гизон просто служащая — так это следовало трактовать. Здесь, в отеле, она всегда сидела в одиночестве, наблюдала, слушала, и в ней копилась такая ненависть к некоторым особам ее пола, от которой она не скоро избавится. Ее день придет, и они будут ползать перед ней на коленях. Без ее согласия никто не получит доступа в Белый дом ни на один бал, обед или прием. Сайри устремила сияющий взор в зеркало, уже не видя своего отражения. Она видела себя на трибуне в нескольких шагах от Джека, выступающего с речью на церемонии инаугурации президента. Она выглядела элегантной и сдержанной, и рядом с Джеком не было другой женщины. Нэнси давно умерла. Как, когда и где, Сайри не знала. Но видела, что, когда Джек, положив руку на Библию, давал клятву президента, рядом с ним стояла она, Сайри, его жена. Она слышала лестные возгласы толпы, и не только по адресу Джека. Они относились и к ней, Сайри Гизон, дочери шахтера из Питсбурга. Сайри давно уже поняла, что из всего можно извлечь пользу. Недостатки можно сделать преимуществом. Мир изменился, хотя избалованные и изнеженные обитатели «Санфорда», казалось, оставались в блаженном неведении. Скоро старый порядок навсегда исчезнет, и перемены наверняка застигнут их врасплох. Сайри верила, что мир богачей и королей канет в вечность. В Америке воцарится новый порядок, и народ будет готов принять женщину, вышедшую из его рядов, в качестве первой леди страны. Одобрительные крики и аплодисменты становились все громче, и Сайри, сидя за туалетным столиком, закрыла глаза, пребывая в состоянии необычайного блаженства и удовлетворения.

Послышался стук в дверь, и вошла Нэнси. Увидев ее в зеркале, Сайри сначала подумала, что это привидение — так живо и отчетливо она представила себе будущее. Сайри в замешательстве поднялась.

Нэнси улыбнулась, двигаясь легко и уверенно, что, по мнению Сайри, давалось только благодаря богатству.

— Полагаю, вы довольны путешествием, Сайри. Куда вы отправитесь после Мадейры? В Гибралтар? Или вы уже побывали там на пути сюда?

— Думаю, мы поедем в Афины, — сказала Сайри, вновь обретая хладнокровие и ненавидя себя за то, что на какое-то мгновение утратила самообладание.

— Тогда, будьте любезны, убедите Джека уехать вместе с вами. Его дальнейшее пребывание здесь становится затруднительным. Для него, а не для меня. — В тихом, хрипловатом голосе Нэнси чувствовалась искренность и прямота.

— Джек не из тех, чья репутация может пострадать, — нагло заявила Сайри. Если Нэнси Ли Камерон хочет откровенного разговора, она будет только рада.

— Нет, — сказала Нэнси, — но его карьера явно пострадает, если будет задета моя репутация.

— Что изменит его отъезд? Вы не скрываете своих связей.

— Так же, как и вы, — язвительно парировала Нэнси. — По крайней мере в настоящее время.

— Что бы Джек ни говорил вам, могу вас уверить, это неправда.

— Значит, вы не являетесь его любовницей?

— Нет. — Зеленые ледяные глаза Сайри смело встретились с глазами Нэнси.

— Леди из Кохассета была бы рада услышать это.

— Какая леди из Кохассета?

— Та, которую он посещает, когда говорит вам, что едет ко мне.

Сайри засмеялась:

— Меня не так-то легко поймать на эту удочку, миссис Камерон.

— Да, конечно, нелегко. Хотя вы не так умны, как думаете. Я, может быть, и не люблю Джека, но он мне небезразличен. Мне хотелось бы видеть, что любят его самого, а не его положение в обществе.

— Полагаю, дальнейший разговор ни к чему не приведет, — сказала Сайри и скорее выскочила, чем вышла, из комнаты. Дверь за ней громко захлопнулась.

— Какого черта?.. — сказал Джек, выходя из ванной с полотенцем на талии.

— Это Сайри, — спокойно пояснила Нэнси. — Она мудро прервала нашу довольно-таки бесполезную беседу.

Мысль о разговоре между Сайри и Нэнси огорчила Джека.

— Я не ждал тебя в ближайшие четверть часа.

— Нетрудно догадаться. — Голос ее был настолько приятным и мягким, что Джек не был уверен, скрывалась ли в ее словах колкость или нет. С одним полотенцем на бедрах он чувствовал себя неловко.

— Налей себе чего-нибудь выпить, — сказал он, пытаясь овладеть ситуацией.

— А где Шелби? Ты потерял его между Нью-Йорком и Фанчэлом?

— Он на борту «Аквитании». Я не хотел, чтобы он знал о случившемся. Служащим нельзя доверять.

— Марии можно.

— Ты наивна, Нэнси, и всегда была такой.

— Ошибаешься. — Нэнси налила себе апельсинового сока. Когда надо было извлечь из цветов драгоценные камни, она доверяла Марии больше, чем могла бы доверить Джеку. К его пальцам наверняка прилипла бы золотая пыльца.

Когда Джек вновь появился, возясь с узлом своего галстука, она подошла и помогла ему. Он снова был жизнерадостным и самоуверенным, полным мальчишеского очарования.

— Я рад, что ты изменила свое решение, Нэнси. Наконец-то мы опять вместе отправимся в путешествие. Когда это было в последний раз?

— Это было свадебное путешествие, — сказала Нэнси с легкой усмешкой. — Но я не меняла своего решения.

— Уверен, что изменила. — Он заговорил вкрадчивым голосом: — Подумай о своем имени, о будущем, о здоровье отца, о Верити.

— Ты ничего не забыл? — сказала Нэнси, и ее веселость пропала, сменившись глубокой депрессией. — Почему бы тебе не выслушать меня, Джек, и не поверить в то, что я скажу?

— Потому что это безумие. Ты Нэнси Ли Камерон, а до этого была Нэнси Ли О'Шогнесси. Ты вышла из строгой религиозной бостонской семьи.

— Мои предки были просто обеспеченными ирландцами, — сказала Нэнси, и к ней снова вернулось веселое настроение. Джек всегда забывал то, чего не желал помнить.

— В Новой Англии не воспитывают нимфоманок, — решительно заявил Джек.

Губы Нэнси дернулись, и она удивленно подняла брови:

— Следует понимать, что теперь я попала в эту категорию?

— Нет, конечно, нет. Хотя, если послушать, что некоторые говорят о тебе…

— И что же они говорят?

Джек налил в стакан содовой, смешав ее с довольно большой порцией виски.

— Что вокруг тебя ошивается не только Санфорд, но и Мелдон, и Васильев.

— Почему ты прибегаешь к таким грубым выражениям, Джек? «Ошиваются» — ужасное слово. Почему не сказать проще — «спят с тобой»?

— Черт побери, Нэнси! — воскликнул Джек с нарастающим раздражением. — Перестань придираться к словам. В конце концов это одно и то же.

— Вовсе нет. Между ними большая разница.

— Если и есть, я не вижу ее.

— Знаю. — Голос Нэнси был печальным.

— Ну, по крайней мере скажи, что сделала это со зла или все отрицай.

— Нет, не могу, потому что это правда. Во всяком случае, с Ники.

Джек недоверчиво уставился на нее:

— Ты пробыла здесь, черт побери, всего неделю!

— Я была так одинока.

— Одинока? Да здесь сотни людей! Как, скажи на милость, можно быть одинокой в этой толпе?

— Очень просто.

Джек покачал головой:

— Я не понимаю тебя, Нэнси. Мне даже кажется, что я совсем не знаю тебя.

— Ты никогда не знал меня, Джек. У тебя не было ни времени, ни желания узнать меня. — В голосе Нэнси звучала обида и беспомощность. — Мы начинаем ходить по кругу. Вчера у нас уже был об этом разговор.

— И мы продолжим его сегодня вечером. Я хочу, чтобы ты отплыла со мной на «Аквитании». Я… — Джек подыскивал нужные слова. Он был профессиональным составителем речей в Вашингтоне и мог сейчас применить свое умение. —…я беспокоюсь о тебе.

Нэнси слегка улыбнулась:

— Ради Бога, Джек! Когда ты беспокоился о ком-либо? Разве тебя могут интересовать чьи-то болезни, горе, радости? Ты беспокоишься только о себе и о своем будущем.

— Это неправда.

— Правда. Но это твое будущее может никогда не осуществиться, Джек. Есть тысячи препятствий даже для самых перспективных кандидатов в президенты, и все решают выборы. Мне хотелось бы, чтобы ты не очень рассчитывал на победу. В тебе нет ни скромности, ни сомнений.

— Ни слабости, — добавил Джек.

Нэнси хотела было сказать, что у него очень много слабых сторон, но вовремя остановилась.

— Я не хотела бы видеть тебя в шестьдесят лет неудачником с несбывшимися честолюбивыми стремлениями, опустошенным и даже без семьи, которая могла бы поддержать тебя в старости.

Выговорившись, Нэнси почувствовала несуразность своих пожеланий. Если верить доктору Лорримеру, ей осталось жить около полугода и она никогда не доживет до того времени, когда Джеку будет шестьдесят.

— Единственным препятствием между мной и целью моей жизни являешься ты. — В его голосе больше не было вкрадчивости. Он был на грани гнева, но сумел взять себя в руки. — Что может Санфорд дать тебе такого, чего не могу я?

— Любовь.

— Если верить Рии Долтрис, он уже отдал ее половине женщин Европы! — Человеческому терпению есть предел, и Джек достиг его. То, что Нэнси оставалась совершенно спокойной, только еще больше злило его. Он три раза глубоко вздохнул и снова заговорил: — Тебе же совершенно не нравилось, когда я занимался с тобой любовью!

— В этом участвовало только твое тело.

— А ты чего хотела? — крикнул он раздраженно.

— Чтобы ты любил меня сердцем и душой.

В ее голосе не было ни злости, ни раздражения, только глубокая грусть, которую Джек почувствовал еще раньше.

— Чем же, черт побери, по-твоему, я занимался с тобой?

Нэнси не хотела ему отвечать. Когда-то давным-давно она уже говорила с ним на эту тему.

— Мастурбацией, Джек, — ответила она тихо. — Лаская меня, на самом деле ты никого не ласкаешь. Ты понятия не имеешь, как это делается.

Джек затрясся, лицо его побелело.

— Не смей говорить мне такие мерзкие слова!

И он еще смел возмущаться! Да он богохульствовал через каждое слово, если его никто не слышал! И сейчас его вспышка казалась просто смешной.

Нэнси поставила пустой стакан и направилась к двери.

— Ты прав, Джек. Мне не стоило обращаться к тебе. Мы говорим на разных языках и никогда не поймем друг друга.

— Куда ты идешь? — Он схватил ее за запястье.

— К Рамону.

— Миллион долларов! — предложил Джек.

Нэнси удивленно заморгала глазами.

— Даю тебе миллион долларов, если ты вернешься в Вашингтон, словно ничего не случилось, и будешь вести себя как обычно.

Нэнси смотрела на него, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Неужели она когда-то могла думать, что любит его? В голове у нее шумело. Казалось, само присутствие Джека вызывает приступ ее болезни.

— Нет, — сказала она, слыша свой голос как бы издалека. Нэнси почувствовала, словно кто-то сильно надавил ей на глаза, в ушах послышалось странное гудение.

— Нэнси…

— Нет, Джек. Извини. — Нетвердой походкой она двинулась мимо него к двери.

— Нэнси! — Он схватил ее за руку и развернул к себе лицом. В этот момент у нее из носа хлынула кровь.

— Нэнси! — Джек поспешно сунул руку в карман за платком, но было поздно. Пока она зажала нос платком, все ее белое шелковое платье уже было забрызгано кровью.

— Нэнси, ради Бога…

Она откашлялась. Кровь текла сквозь ее пальцы, капая на обнаженные руки. Джек в ужасе застыл. Нэнси, оттолкнув его, устремилась в ванную. Ее окровавленное лицо превратилось в неузнаваемую маску.

Когда Рамон постучал в дверь и рывком открыл ее, Джек почувствовал явное облегчение, увидев его.

— Нэнси… — произнес он нечленораздельно. Его белоснежная рубашка спереди была в красных пятнах.

Рамон был потрясен при виде крови и опрокинутой настольной лампы, которую Нэнси уронила, в спешке бросившись в ванную.

Без лишних слов он устремился к ней, распорядившись на ходу:

— Вызовите врача!

Ошеломленный Джек подчинился.

— Кровотечение из носа, — услышал он собственный голос. — Кровотечение… — Затем, все еще не веря своим глазам, взглянул сквозь открытую дверь в ванную на Нэнси, склонившуюся над раковиной. Казалось, крови было так много, как на поле битвы. Рамон открыл до конца кран с холодной водой и погрузил запястья Нэнси в ледяную воду. Кровь продолжала течь, и вода окрашивалась в ужасный красный цвет, когда он отжимал полотенце и прикладывал к ее лбу.

— Все в порядке, милая. Все в порядке. — Рамон говорил тихим, спокойным голосом, так что даже Джек уверовал в это.

Санфорд все уладит. Болезни и несчастные случаи обескураживали Джека. При виде крови его выворачивало наизнанку. На его лице застыло выражение отвращения, когда он скинул свой пиджак и начал стягивать испачканную рубашку. Нэнси дала ему ответ, и он принял решение. Необходим морфий.

Он не стал спрашивать Сайри, привезла ли она морфий с собой. У нее всегда все было готово на всякий случай. Он наймет платных медсестер в Афинах, чтобы те получше смотрели за Нэнси. Ни этот проклятый высокомерный португалец, ни бесчувственная жена не смогут встать на его пути в Белый дом.

В дверь осторожно постучали, и вошел постоянный врач отеля.

— Там, — сказал Джек без всякой надобности и натянул чистую рубашку.

Прошло полчаса, прежде чем Нэнси покинула ванную. С ее белого как полотно лица смотрели изможденные глаза. Она тяжело опиралась на Рамона и, казалось, не замечала присутствия Джека. Он наблюдал за ними, пока они не вышли из номера, затем, содрогнувшись, взглянул на ванную и позвонил администратору гостиницы, потребовав перевести его в другой номер.

— Вам необходим отдых, — бесстрастно заявил доктор Серрадо, тогда как Рамон, подхватив Нэнси на руки, перенес ее через порог Гарден-свит.

Нэнси улыбнулась ему вымученной улыбкой:

— Мне уже лучше, доктор. Это всего лишь кровотечение из носа.

Доктор с сомнением посмотрел на нее, и Нэнси тревожно отвела глаза.

— Благодарю вас, Серрадо. Я присмотрю за миссис Камерон, — сказал Рамон.

Доктор пожал плечами. Лицо его было мрачным, когда он возвращался к своим обычным обязанностям.

Рамон осторожно уложил Нэнси на кровать и сел рядом, взяв ее руки в свои сильные ладони. Некоторое время он сидел молча, напряженно сдвинув брови, так что они почти сошлись на переносице. Затем спросил:

— Ты больна, Нэнси?

Ее губы дрогнули, дыхание стало коротким и частым. Ей хотелось поделиться с ним — облегчить свое непосильное бремя. Нэнси закрыла глаза и беспокойно облизала нижнюю губу кончиком языка. Но если она все расскажет, то лишит его счастья. Какова бы ни была его реакция, он в дальнейшем не сможет быть с ней естественным. Их отношения будут окрашены сознанием близкого конца. Он будет жалеть ее, чувствовать себя обязанным остаться с ней, даже если у него больше не будет желания. Пусть лучше будет так, как есть. Она уже научилась жить с этой ношей, однако ее болезнь явно прогрессирует. Она не имеет права перекладывать свою боль на плечи Рамона.

Открыв глаза, Нэнси нежно улыбнулась ему:

— Я немного устала, вот и все. Кровотечение из носа еще не конец света.

Она заметила, как смягчились жесткие складки на его скулах. Беспокойство в глазах спало.

— Мне очень хочется вернуться в танцевальный зал. Вызови, пожалуйста, Марию, чтобы я могла принять ванну и переодеться.

Он поднес ее руки к своим губам и поцеловал их, затем обнял ее с безграничной нежностью и прижал к себе.

— Я люблю вас, леди, — сказал он, прижимаясь теплыми губами к ее щеке.

Она повернула голову так, что их губы встретились.

— Я тоже очень люблю тебя, дорогой. Больше, чем ты можешь себе представить. — И, ощутив блаженство его поцелуя, она забыла обо всем на свете: о своей болезни, о Джеке, о Марии и даже о том, что ей надо принять ванну и переодеться.

Наконец Рамон неохотно сказал:

— Если мы хотим снова появиться на этом вечере, следует поторопиться. С другой стороны, если ты передумала…

Нэнси, смеясь, оттолкнула его, когда он склонил голову к ее груди и поцеловал ее.

— Нет, не передумала. Я присоединюсь к тебе в танцевальном зале минут через двадцать.

С глубоким вздохом Рамон отпустил ее и сказал угрожающе:

— Если ты не придешь точно через двадцать минут, я вернусь и запру здесь нас обоих до самого утра.

Нэнси засмеялась и подняла телефонную трубку, чтобы поговорить с Марией.

* * *

— Ты опоздала, — сказал он сурово, встретив ее на полпути в коридоре. — На пять минут и тридцать секунд.

Глаза Нэнси весело блестели, на щеках появился прежний румянец.

— Дорогой, ты выглядишь как ангел мщения, — сказала она и прильнула к нему всем телом, которое так тесно слилось с контурами его фигуры, словно они были созданы друг для друга.

Когда их губы наконец разомкнулись, Рамон сказал:

— Я только что навестил Зию. Она чувствует себя гораздо лучше. У нее есть новости. Сюда едет твой отец.

— Из-за Джека? — Ее веселое настроение сменилось ужасом.

— Нет. Кажется, он заказывал номер еще до прибытия сюда Джека.

Нэнси с облегчением вздохнула. Отец хотел поехать с ней на Мадейру, но подавил это желание. По-видимому, сейчас он уступил ему. Она нахмурилась. Когда он поддался искушению сопровождать ее, причиной явно было желание снова увидеть Зию. Он даже не подозревал, что здесь находится Рамон. Ведь она тогда решительно заявила, что Мадейра — последнее место на земле, где можно встретить Рамона. Нэнси улыбнулась и снова прижалась к нему.

— Полное собрание родственников, — сказала она сухо.

— Интересное сборище, — согласился Рамон. Они засмеялись, входя в заполненный гостями танцевальный зал, в то время как оркестр заиграл «Я схожу по тебе с ума».

— Рамон, дорогой! — Довольно миловидная матрона в голубовато-сером шелковом платье и с эгреткой из белых перьев в волосах остановила их. — Я слышала, что ты здесь, но отказывалась верить в это.

— Позволь представить тебе леди Пенелопу Лавеси, — сказал Рамон. — Пенелопа, Нэнси Ли О'Шогнесси.

Леди Лавеси протянула Нэнси руку. Ее лицо было знакомо Нэнси, но имя ни о чем не говорило. В знак наказания она похлопала Рамона по щеке закрытым веером.

— Ты нехороший мальчик. Помню, кто-то категорически заявлял, что не вернется сюда, пока не найдет девушку, на которой женится!

— Да, я так говорил и сдержал слово.

Леди Пенелопа была поражена.

— Я встретил ее, и сейчас она рядом со мной.

Леди Пенелопа сразу бросила взгляд на средний палец руки Нэнси. На нем блестело обручальное кольцо.

— Извините, — сказал Рамон и оставил леди Пенелопу, подойдя к индианке и Санни Закару. Нэнси почувствовала, как ее грудь сжалась, словно она была опоясана стальным обручем.

— Рамон…

— Великолепная музыка, — сказала индианка на прекрасном английском без всякого акцента.

— Рамон…

— Он ставит фильм «Екатерина Великая» с участием Гарбо…

— Рамон…

Наконец он услышал и с улыбкой повернулся к ней:

— Да, милая.

— Рамон, я никогда не говорила, что выйду замуж за тебя. Я не могу…

Наступила страшная тишина. Улыбка исчезла с его лица.

— Почему? — спросил он каким-то незнакомым голосом.

— Из-за Джека. Это погубит его карьеру.

Присутствующие начали на них поглядывать. Он с такой силой схватил ее за запястье, что она вскрикнула от боли.

— Кто из нас питает иллюзии? — спросил он сквозь стиснутые зубы. — Я или Камерон? — И, к изумлению гостей, он быстрой походкой направился прочь из зала, волоча за собой Нэнси, которая в своем узком атласном платье безуспешно пыталась приспособиться к его шагу.

 

Глава 15

— Рамон, пожалуйста…

Пианист сбился, исполняя «Голубую луну». Пальмы в горшках угрожающе качнулись, когда Рамон промчался мимо, а разодетая публика, увешанная драгоценностями и регалиями, поспешно расступилась перед ним.

— Рамон…

Раззолоченные двери танцевального зала закрылись за ними.

— Ну и ну! — послышался голос великой княгини, громко выражающей неодобрение. Затем пианист, опомнившись, кивнул испуганному ударнику, и оркестр, заглушая возбужденные голоса, заиграл танго.

Нэнси казалось, что Рамон вот-вот сломает ей руку.

— Рамон…

Он резко повернул ее к себе лицом, свирепо сдвинув брови. Его красивое лицо исказилось от злобы.

— Когда я предлагал тебе уехать вместе со мной, я имел в виду не легкое развлечение. Порезвиться месяц на солнышке, а затем вернуться, чтобы сменить партнера в постели. Я полагал, что высказался достаточно ясно по этому поводу. Мне давно уже претят такие игры.

— Да, но…

— Разумеется, я говорил только о себе. Мне и в голову не приходило, что ты можешь думать по-другому, что, однажды перешагнув через барьер напыщенности, лицемерия и скуки супружеской жизни, ты по-иному взглянула на будущее, в котором нашлось место не только мне, но и Васильеву, Голдингу и любому, кто в штанах, главное, чтобы он был поворотлив в постели.

Горячие гневные слезы жгли ее веки. Нэнси яростно моргала глазами.

— Ты несправедлив ко мне, Рамон. Свое будущее я представляю только с тобой.

— Тогда почему же ты не хочешь расстаться с Камероном? — повторил он сквозь стиснутые зубы.

— О, дорогой, это необходимо. Пожалуйста, поверь мне. Мы и так можем быть вместе, быть счастливыми…

— Мне нужна жена, — прошипел он. В глазах его мелькали искры, способные поджечь даже сырую древесину. — Не любовница! Их у меня было Бог знает сколько. Поставив их в затылок друг другу, можно опоясать земной шар!

На глазах Нэнси блестели слезы. Она засмеялась, вот-вот готовая разразиться истерикой.

— Что, черт побери, здесь смешного? — Его лицо было испуганным, но он продолжал безжалостно сжимать ее руку.

Нэнси и смеялась, и плакала.

— Ничего, совсем ничего. Я люблю тебя всей душой и телом. Я отдала бы все на свете, чтобы стать твоей женой. Мне не жалко всей своей жизни, чтобы хоть несколько лет побыть миссис Санфорд, родить тебе детей, любить тебя, жить с тобой. — Она уже говорила почти бессвязно. — Но ты не можешь заключать сделку в обмен на свою жизнь. Это невыгодно для тебя! И я не смогу родить тебе детей, потому что бесплодна!

— Ради Бога! — При виде страдания в ее глазах ярость Рамона утихла. — Меня не волнуют дети, Нэнси. Я хочу тебя. Тебя, с твоими кошачьими глазами и ласковой улыбкой, с твоими непредсказуемыми сменами настроения. То ты недоступна, как некое божество в прозрачном шифоне, то становишься похожей на экранную секс-звезду в облегающем шелке, и мужчины пылают страстью при взгляде на тебя. Я хочу тебя. Хочу, чтобы ты заставляла меня смеяться и плакать, чтобы ты без слов понимала мои чувства. Хочу любить тебя и злиться на тебя. Хочу видеть тебя каждый день, каждую минуту. Неужели ты не понимаешь этого? Я хочу быть связанным с тобой безоговорочными обязательствами. Хочу того, что всегда презирал. Я хочу жениться, Нэнси. Жениться на тебе! Хочу надеть на твой палец кольцо и увидеть рядом с моим именем твою подпись. На меньшее я не согласен. Даже если изменится Конституция Соединенных Штатов Америки и закон, установленный папой римским!

— О Рамон! — Она отчаянно вырвала у него свою руку и обняла его за шею. — Я тоже хочу быть с тобой. Ты нужен мне. Я так люблю тебя! — Лицо ее было мокрым от слез, когда он страстно прильнул к ее губам.

Чуть позже он хрипло произнес:

— Значит, ты разведешься с Камероном?

Нэнси кивнула, ненавидя себя за двуличие, хотя знала, что это единственный путь оградить Рамона от невыносимой боли.

— Да. Но на это потребуется время: от шести месяцев до года. Точно не скажу, пока не посоветуюсь со своим адвокатом.

— Полгода я могу подождать, — сказал Рамон, и жесткая линия его губ смягчилась. — Из-за этого не стоит волноваться.

— О Рамон! — Голос Нэнси дрогнул, и она прижалась к нему с нежностью покинутого ребенка.

— Кажется, пора экранному секс-символу проявить себя в реальной жизни. Как, черт побери, все это снять с тебя? Твое платье сидит на тебе как вторая кожа.

Огромным усилием воли Нэнси овладела своим голосом.

— Я покажу, как это делается, — сказала она, — но не в комнате для бриджа.

— О Господи! — Рамон впервые огляделся. — Как мы здесь оказались? — И с неожиданной улыбкой подхватил Нэнси на руки как пушинку и понес в ее комнату.

На этот раз не было необходимости выпроваживать Марию, которая всегда была наготове, чтобы помочь ей раздеться и приготовиться ко сну. Мария знала, что балы в отеле продолжались до трех или четырех часов утра. Нэнси не раз говорила ей, что в такой час нет необходимости в ее услугах, но Мария упрямо отказывалась позволять своей хозяйке самой раздеваться и вешать платье. Нэнси давно уже перестала с ней бороться. Если она возвращалась в комнату не одна, Мария дипломатично исчезала. Но сегодня и этого не потребовалось. Еще не было и полуночи, когда Мария решила освободиться от навязанных самой себе обязанностей, по крайней мере на ближайшие три часа.

Она гуляла с Луисом, но не среди душистых субтропических садов, как другие, более привилегированные любовники, а рука в руке по узкой, пыльной дорожке, ведущей в Камара де Лобос. Держаться за руки — наибольшая близость, которую позволяла Мария. Луис, не привыкший к такому целомудрию, чувствовал, однако, что с каждым днем его все больше тянет к маленькой пуэрториканке.

— Может быть, поплаваем? — предложил он заискивающе. Если она согласится, то будет вынуждена снять свое скромное закрытое платье, под которым так соблазнительно выступала ее грудь. Мария поняла, что он задумал, и засмеялась.

— Нет, плавать не будем. Здесь скалы, а я не горная коза.

— Ты просто несносна, — сказал Луис откровенно, может быть, впервые за несколько лет.

Мария снова засмеялась, довольная возможностью подразнить и помучить его.

— Если я такая несносная, зачем ты проводишь со мной столько времени?

Мужское тщеславие Луиса было задето.

— Просто мне больше нечего делать. Сегодня чудесная ночь, и мне захотелось погулять.

— И это заставило тебя оторваться от своих обычных занятий? — насмешливо сказала Мария.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— О! — Голос Марии стал нарочито беззаботным, тогда как их сплетенные руки покачивались в ритм шагам. — Графиня Змитская, виконтесса Лоземир, эта смехотворная миссис Пеквин-Пик и, я думаю, хотя не уверена, ненасытная мисс Манчини тоже.

Луис резко вырвал свою руку.

— Ты что, шпионишь за мной?

— Нет! — негодующе возразила Мария. — Я не стану тратить на это время.

Луис явно встревожился. Если мадам Санфорд или мистер Санфорд узнают, что он предлагал свои мелкие услуги за весьма значительное вознаграждение, скорее всего он потеряет работу. Если об этом догадалась Мария, то и другие слуги могли узнать. Может быть, они уже обсуждали это. Может быть, его спокойная жизнь уже в опасности.

— Моя должность в «Санфорде» — тренер по плаванию, — холодно сказал он. — Это предполагает не только занятия в бассейне, но также обсуждение с учениками техники плавания в другое время.

Мария едва сдерживала смех.

— Кажется, твоя… техника… очень интересует леди? Но я думаю, что некоторые из них слишком стары, чтобы овладевать новыми приемами.

— Мой Бог! Ну что ты все об этом? Вот, значит, почему ты держишь меня на расстоянии вытянутой руки и не позволяешь поцеловать даже на прощание? Ты просто ревнуешь, когда я провожу время с этими пожилыми леди? Ревнуешь к моей работе?

— Не все твои ученицы старые, — сказала Мария, когда они остановились на вершине утеса. Луис раздраженно шаркал по гальке носком теннисной туфли. — Английская виконтесса очень красивая и мисс Манчини…

Мисс Манчини была страшной жадиной и даже не предложила ему стакан вина, только небольшой подарок.

— Мисс Манчини — подружка грека, и к тому же она прервала свои занятия.

— Рада слышать это, — любезно ответила Мария. — Она также подружка египтянина, англичанина, который пишет книги, и президента американской компании «Четвинд Корк». Это не позволяет ей уделять много времени плаванию, — тактично добавила Мария.

Луис снова выругался. В лунном свете кошачье личико Марии с огромными глазами выглядело намного привлекательнее, чем бледное, холеное благодаря косметике лицо виконтессы Лоземир. Что касается чешской графини, то Луиса всего передернуло. Однажды во время тренировки один молодой англичанин беседовал со своим другом у края бассейна, и Луис услышал от него выражение «гробы повапленные» . Желая расширить свое образование и познание в английском, он постарался запомнить его и взять на вооружение. Когда Луис думал о графине и ее восковом теле, это выражение невольно приходило ему на ум.

Визиты к графине в спальню с красной бархатной мебелью и парчовыми занавесями он терпел только из-за ее щедрых подарков. Золотой браслет он продаст, как только поедет в Опорто. Он получил и несколько бутылок лучшего английского виски. А за услугу, от которой содрогнулся даже ко всему привыкший Луис, он получил кроваво-красный камешек, который мог быть только рубином.

С ловкостью, которая раньше никогда не подводила его, Луис притянул Марию в свои объятия и нагнулся к ней. Мария ловко, как угорь, увернулась и побежала прочь по темной тропинке.

— Порядочные девушки не хотят иметь дело с любовниками пожилых и замужних леди, — насмешливо бросила она через плечо, и Луис, сжав зубы, бросился за ней вдогонку.

— А если я перестану ходить к ним? — сказал он, поймав ее за руку.

Мария уперлась своими тонкими пальчиками в грудь Луису, отталкивая его.

— Неужели? — сказала она, глядя на него испытующим взглядом. — Ради меня? Ради служанки Марии Салданы?

— Да, — поспешно подтвердил Луис, — я сделаю это, Мария. — На этот раз, когда он поцеловал ее, она не сопротивлялась.

Ее поцелуй был свеж как весенний день. В первое мгновение Луис подумал, что ему надо быть как можно сдержаннее и ласковее. Затем, когда мягкие губы Марии раскрылись под его губами, он вспомнил, что ему уже двадцать пять и в этом возрасте мужчине пора иметь сыновей. По португальским меркам, давно надо было обзавестись семьей. С другой девушкой все было бы проще. Она оставалась бы в родительском доме в Опорто, а он два или три, ну, может быть, четыре раза в год навещал бы ее. Мария же не могла удовлетвориться жизнью в Опорто под строгим присмотром его матери, в то время как он продолжал бы свою карьеру и интрижки в «Санфорде». Может быть, приобрести дом в Фанчэле? У него была такая возможность. Луис бережливо откладывал сыпавшиеся на него подарки. Все их можно превратить в деньги. Только браслет и рубин стоили столько, сколько он заработал за двадцать лет.

— Мария! — прошептал он, но она уже отстранилась от него.

— Мне надо идти. Я могу понадобиться миссис Камерон.

— Мария! — Но она уже убегала с легкостью крестьянки по темной тропинке.

— Мой Бог! — шепотом повторил Луис. Ни одна из девушек не убегала после поцелуя Луиса Чавеза, будто это было простым рукопожатием. Обычно они дрожа замирали с надеждой и желанием.

Луис чертыхнулся. Если он женится на такой привередливой девушке, как Мария, больше не будет ни графинь, ни драгоценных подарков. Зато будут сыновья, что его в большей степени устраивало. Придется прекратить шуры-муры со светловолосой титулованной англичанкой. От этого еще труднее отказаться. Он снова выругался. Однако виконтессы не принесут ему сыновей. А сыновья Марии будут смуглыми и крепкими. Но если родятся девочки, они вырастут такими же, как их мать, и его ждет не очень-то обеспеченная жизнь. Луис, приуныв, добрался до отеля и не сдержал своего обещания посетить миссис Пеквин-Пик с половины второго до двух. Миссис Пеквин-Пик может отойти ко сну в одиночестве. Для пятидесятилетней женщины она слишком шустра, но уж очень потасканна. Впервые Луису захотелось побыть самим собой. В последнее время он чувствовал себя как дрессированная обезьянка шарманщика. «Сделай так, Луис, сделай эдак». А затем небрежно брошенная безделушка в награду. После поцелуя Марии он не мог уже вернуться к своей обычной роли альфонса. Он отправился в свою комнату, лег в кровать и уснул, как монах, давший обет безбрачия.

Это будет его последний сезон. Он женится на Марии, но им потребуется много денег, чтобы начать совместную жизнь уже без того приработка, к которому он привык. В следующие несколько недель он постарается вытянуть все что можно из графини Змитской и миссис Пеквин-Пик.

Он подарит Марии колечко в знак помолвки и пообещает жениться. Она станет более сговорчивой. Он оставит свои попытки соблазнить ее. Невозможно представить, чтобы невеста Луиса Чавеза не была девственницей, стоя перед алтарем.

Довольный своими планами на будущее, Луис взбил подушку и уснул.

Мария всю ночь не могла заснуть. Она вернулась в свою комнату и, не сомкнув глаз, пролежала, размышляя, до самого рассвета. И все из-за Луиса. Надо дать ему попять, что она не очень-то думает о нем и не доставит ему удовольствия, ревнуя его к этим старым дурам, похотливо поглядывающим на его загорелое тело.

Противнее всех была чешка — старая, толстая и ужасно непристойная. Мария неподвижно смотрела в потолок. Она. должна положить конец проделкам Луиса Чавеза и начнет с чешки. Слабая улыбка тронула ее губы. Графиня Змитская долго не продержится в «Санфорде», искушая Луиса, даже если предложит ему драгоценности английской короны. И вместо того чтобы закрыть глаза и уснуть, Мария оделась и приготовилась к выполнению задуманного плана.

* * *

Небо уже светлело. В саду не было ни души, только одинокая женская фигура понуро сидела на скамейке. По ее щекам безмолвно текли слезы. По утрам на Мадейре бывает довольно прохладно, а на маленькой графине Запари поверх ночной шелковой рубашки был только легкий халатик. Графиня плакала и плакала, но холод, который она ощущала, был ничто по сравнению со льдом, лежащим у нее на сердце и не желающим таять.

Вир рано ушел с бала, но никак не мог заснуть. Он все время думал о Клариссе и о своем незавидном будущем. Он попытался читать, но в отчаянии бросил Хемингуэя, не в силах сосредоточиться на тексте. В его голове постоянно крутились слова Нэнси и их здравый смысл. Вир беспокойно встал и, закурив сигарету, открыл двери на балкон. Вдали на темном фоне белели стоящие на якоре «Кезия» и «Аквитания». Гладкий силуэт «Аквитании» казался более красивым в тишине уходящей ночи. На сады легла роса. Осторожно прозвучали первые голоса птиц. Еще минут десять, и серая предрассветная мгла рассеется с первыми лучами восходящего на горизонте солнца. Вир замер, поднося сигарету к губам.

Она была одна. На ней был палевый халатик, слишком легкий для такого прохладного утра.

Вир смотрел на нее в нерешительности. Если она сидела здесь, в саду, в такой час, очевидно, ей захотелось побыть одной. В очертаниях худенькой фигурки чувствовалось уныние. Виру стало неловко от того, что он стал невольным свидетелем чужих переживаний. Порядочному человеку в таких случаях следовало бы незаметно уйти и забыть о том, что он видел. Он так и сделал, но не для того, чтобы обо всем забыть. Вир быстро надел брюки и рубашку, натянул поверх белый свитер. Затем взял с полки еще один. Графиня, должно быть, замерзла. Это была типично британская, может быть, не столь романтическая, но весьма практичная предусмотрительность.

— О! — воскликнула графиня, глядя на него глазами испуганного олененка.

Вир ободряюще улыбнулся.

— Прохладно, — сказал он и осторожно накинул ей на плечи кашемировый свитер.

— Я… Благодарю вас.

Вир сел рядом, и графиня сделала движение, намереваясь уйти. Он сдержанно коснулся ее руки:

— Пожалуйста, не уходите из-за меня.

Под его ладонью ее рука казалась совсем детской. Вир почувствовал желание защитить ее. Она испуганно огляделась.

— Нас никто не увидит, — сказал он. — Сюда выходят окна только моих комнат. Никто не посягнет на ваше уединение еще несколько часов. Даже я, если вы не хотите видеть меня.

— О, я рада видеть вас. — Она покраснела. — То есть я хотела сказать, что вы очень любезны. Спасибо вам за свитер.

Она снова расслабилась и, казалось, не замечала, что ее рука все еще лежит под ладонью Вира. Они долго молчали. Жемчужное небо окрасилось первыми лучами зари. Над их головами в густой кроне деревьев защебетали птицы, порхая среди ветвей.

Наконец Вир заговорил, все еще глядя туда, где медленно поднималось солнце, освещая горы вдали:

— Брак — отвратительная штука, не так ли?

Маленькая графиня кивнула, опустив глаза.

С трудом преодолевая свою британскую застенчивость, Вир продолжал:

— Иногда чем больше стараешься угодить, тем хуже.

Графиня посмотрела на него с серьезным выражением лица.

— Да, — сказала она удивленно. — Все именно так, как вы говорите. Откуда вы знаете так много о браке?

Вир печально усмехнулся:

— Я женат уже десять лет.

— И ваш брак тоже несчастливый?

— Мой брак подошел к концу, — сказал Вир, впервые объявив об этом как о свершившемся факте.

— Извините.

— Я тоже прошу прощения, но иногда приходится сталкиваться с ситуацией, в которой ничего нельзя изменить, если один из супругов не сделает решительного шага.

— Вы хотите… развестись? — Графиня с трудом произнесла последнее слово.

— Да, я собираюсь развестись, — твердо сказал Вир. — Это будет первый развод в нашем роду, уходящем корнями к Вильгельму Завоевателю, но не первый расторгнутый брак. Это происходило почти в каждом поколении.

— А неизбежный скандал?

— Скандал будет занимать публику всего несколько дней, и вскоре о нем забудут.

Графиня несмело улыбнулась:

— Вам легко говорить. Вы мужчина.

Наступила долгая тишина. Солнце уже поднялось над горизонтом, окрасив море в теплые нефритовые и аквамариновые тона. Вир Уинтертон успел о многом поразмыслить.

До тех пор пока он безрассудно не признался Нэнси в любви, Вир никогда не действовал импульсивно. Он был хладнокровен, рассудителен и практичен. Оглядываясь назад, он ясно понял, что слепое увлечение Нэнси было всего лишь следствием той страсти, той мечты, которая преследовала его в юношеские годы. Нэнси поняла это первой, как и многое другое. Бессонными ночами Вир думал о Клариссе. Когда она сказала ему в тот день в Молсворсе, что не может больше выполнять свои супружеские обязанности, единственным его желанием было как-то защитить ее. Во-первых, потому что он все еще любил ее, а во-вторых, потому что был верен ей, хотя любовь, если ее не пестовать, в конце концов сходит на нет и исчезает.

Так и случилось. Со временем его чувства притупились и пропали. Вир был слишком брезглив, чтобы продолжать бессмысленную связь, и, как герцог Мелдон, не мог позволить себе искать удовлетворения на стороне, по-прежнему оставаясь в браке. Нэнси, сама того не подозревая, разбудила в нем дремлющие чувства.

Нэнси была права относительно Клариссы. Развод освободит ее. В финансовом отношении она тоже не пострадает, и ей не надо будет даже ради приличия появляться дважды в год в Молсворсе и публично сопровождать его в поездках в Аскот или Каус.

Нэнси пробудила в нем те давние желания, которые он тщательно подавлял. Сидя рядом с маленькой графиней, он испытал такие чувства, которых давно уже не испытывал: нежность и стремление защитить молодую женщину. После неудачи с Нэнси Вир ужасно тосковал и страдал. Сейчас он твердо знал, что с этим покончено, и им овладели совсем иные эмоции — более глубокие, сильные и яркие.

— Вы очень несчастны? — спросил он, и когда его глаза встретились с полными слез глазами графини, Вир Уинтертон понял, что его будущее определилось. Запари бросил своих двух юных жен до того, как познакомился с третьей. Первая покончила с собой, вторая тоже умерла преждевременной смертью, злоупотребляя алкоголем и наркотиками. Но третья должна стать герцогиней Мелдон. — Пойдемте, — заботливо предложил Вир, и когда она встала, он естественным движением обнял ее за плечи.

Не надо спешить. Пока было достаточно того, что она не отшатнулась от него. До Вира доходили слухи, что Запари уже надоела его молодая жена. Если это так, может быть, все удастся уладить миром, и они договорятся как мужчина с мужчиной. Запари был довольно знатен, но Вир сомневался, что его состояние так велико, как хотелось бы графу. Существенная добавка могла бы склонить его предоставить свободу третьей жене, раз уж он мог так безжалостно бросить двух предыдущих.

* * *

Тем же утром, но попозже, Нэнси начала свой первый рабочий день в качестве директрисы отеля с того, что провела полчаса, беседуя с сеньорой Энрикес, а затем обсудила важнейшие дела с главным шеф-поваром и Вильерсом. Рамон, дождавшись удобного случая, направился обманчиво ленивой походкой к номеру, где прятался сенатор Джек Камерон.

Джек, как и Мария, провел бессонную ночь. Он не ошибся, предположив, что Сайри привезет все необходимое, чтобы привести Нэнси в полубессознательное состояние и потихоньку вывезти из отеля. Они обсудили все свои действия до мельчайших деталей. Если Нэнси заподозрит, что муж и его любовница усыпили ее и похитили, то отыщет ли Санфорд Нэнси или нет, уже не будет иметь никакого значения. Нэнси никогда не станет его женой. Очень важно, чтобы она поверила в то, что заболела, а когда к ней вновь вернется сознание, чтобы она не могла вспомнить о принудительной инъекции. Их план действий был довольно простым. У Нэнси была привычка пить на ночь кофе по-ирландски. Мария готовила его, и Нэнси по заведенному порядку как в Хайяннисе, так и в Вашингтоне выпивала чашечку и лежала в постели с книгой, пока не засыпала. Свежие сливки, которые требовались для приготовления кофе, всегда хранились в холодильнике вместе с шампанским и апельсиновым соком. Сайри должна пойти в Гарден-свит, чтобы извиниться перед Нэнси. Внезапно она почувствует слабость и попросит стакан воды. Затем впрыснет морфий в сливки. В эту ночь Нэнси не придется читать в ожидании сна. Через несколько минут она лишится сознания.

Ночью Джек сможет без труда незаметно подобраться ко входу в номер Нэнси в тот час, когда она обходит отель, проверяя пожарную безопасность, и когда нет ни ее, ни Марии. Он и Сайри наденут белые халаты, которые она утащила из бельевой комнаты для прислуги, и две медицинские маски, которые хранятся в походном медицинском наборе Джека. Если во время инъекции Нэнси на какое-то мгновение очнется, все, что она сможет увидеть и запомнить, это лица в масках и фигуры врача и медсестры. Камердинеру Джека дано указание пойти к шоферу и ждать, чтобы отвезти заболевшую миссис Камерон на пристань и доставить ее на борт «Аквитании», которая должна отчалить спустя несколько часов. Джек рисковал тем, что Санфорд мог обнаружить отсутствие Нэнси до отплытия корабля.

— Даже лучше, — сказал он с мрачным удовлетворением, — что здоровье Нэнси не совсем в порядке. Помнишь тот обморок в «Метрополитен-опера» и ее слабость в последние месяцы?

— Но сейчас она не чувствует себя утомленной, — холодно возразила Сайри.

Джек не слушал ее.

— Я сам поговорю с Лорримером. Может быть, будет полезно узнать, какой диагноз он поставил. Доктор настойчиво пытался связаться со мной несколько недель назад.

— Разве ты еще не разговаривал с ним? Неудивительно, что он постоянно звонит и завалил нас письмами.

— У меня были более важные дела, и я не мог тратить время на обсуждение здоровья Нэнси. А сейчас тебе пора заняться своим делом.

Он крепко обнял ее, восхищаясь хорошеньким личиком и блестящим женским умом, скрывавшимся за широко поставленными, холодными глазами. Ее брови были выщипаны в стиле Марлен Дитрих, на один глаз опускалась густая прядь волос. Хорошо, что у него есть Сайри Гизон. Она поняла, о чем он подумал, и ее губы тронула легкая улыбка. Это не Джек Камерон нашел ее, а она его. Она использовала его в своих целях и будет продолжать использовать. Сайри высвободилась из его объятий, разгладив довольно короткую юбку строгого покроя, и вышла из номера, отправившись к своей жертве с приготовленным в сумочке морфием.

— Миссис Камерон сейчас нет, — холодно сообщила Мария. Она никогда не любила секретаршу сенатора. То, что она всегда относилась к ней как к секретарше, вызывало у Сайри Гизон желание дать ей пощечину.

— Полагаю, если вы скажете ей, что я одна, она примет меня, — сдержанно настаивала Сайри.

— Она не может принять вас, — сказала Мария, — потому что ее здесь нет. Она беседует с сеньорой Энрикес.

Сайри понятия не имела, кто такая сеньора Энрикес, и не испытывала желания узнать. Тишина в комнате позади Марии свидетельствовала, что служанка говорила правду. Сайри раскрыла рот и судорожно схватилась за горло, прислонившись к раскрытой двери.

— О Господи! У меня вдруг закружилась голова.

Мария смотрела на нее в замешательстве. Она полагала, что мисс Гизон не способна на проявление какой-либо слабости.

Однако мисс Гизон никак не могла прийти в себя. Она постепенно оседала вниз с остекленевшим взглядом.

Мария быстро подхватила ее и попыталась удержать. Ничего не оставалось, как ввести Сайри в Гарден-свит и усадить на стул.

— О Боже! Кажется, мне плохо.

Мария бросилась в ванную за водой.

Сайри приметила отделанный деревом холодильник, но незаметно подойти к нему до возвращения Марии не было никакой возможности. Ей пришлось выпить предложенную воду.

— Не могли бы вы позвонить администратору и вызвать врача? — попросила Сайри слабым голосом. — Или, может быть, вы позвоните мистеру Камерону в семнадцатый номер?

В Гарден-свит было два телефона. Один в спальне миссис Камерон, другой — в гостиной, выходящей на террасу. Ни из спальни, ни из гостиной не было видно ни места, где сейчас сидела Сайри, ни холодильника, ни других предметов небольшой, но удобной кухни. Для Марии было естественным усадить Сайри там, где были ее владения. В любом другом случае Сайри посчитала бы это оскорблением, однако сейчас она была рада этому.

Мария исчезла, чтобы позвонить администратору. Ей не хотелось разговаривать с мистером Камероном.

Сайри быстро вскочила. Бутылку со сливками еще ни разу не открывали. Недрогнувшей рукой она ввела в нее треть дозы морфия. Затем энергично встряхнула бутылку и вернулась к своему стулу. Крошечная дырочка в металлической крышке была практически незаметна. Крышку выбросят и потом никогда не найдут.

— Врач сейчас придет, — холодно сказала Мария.

Сайри подавила слабую улыбку.

— Благодарю. Я чувствую себя немного лучше. Может быть, вы попросите его осмотреть меня в моей комнате номер 25?

Мария пожала плечами, и Сайри восприняла это как знак согласия. Первый этап плана был успешно выполнен.

Сайри беспокоило только одно, но она не стала говорить об этом Джеку. Не имело смысла. Если их план провалится, они придумают что-нибудь другое, вот и все. Джек был твердо уверен, что Нэнси всегда, где бы ни находилась, пьет на ночь кофе по-ирландски — с виски и сливками. Сайри верила ему, но что, если Нэнси будет спать с любовником? Она представила, как Рамон, расслабившись после любовных утех, предложит Нэнси выпить шампанского или виски со льдом, а не теплый, успокаивающий кофе со сливками. Остается только ждать и надеяться.

Сайри протянула руку к затейливой медной ручке двери в семнадцатый номер и застыла на месте. Изнутри доносились голоса Джека и Рамона Санфорда. Она медленно и тихо открыла дверь, а затем так же тихо прикрыла ее за собой. Они находились в гостиной, и Сайри на цыпочках незаметно проскользнула в спальню Джека. Она присела на край кровати и с интересом прислушалась к разговору.

— Это одно из преимуществ того, кого считают совершенно безнравственным, — медленно говорил Рамон, надменно растягивая слова, что приводило Джека в бешенство. — Я не испытываю угрызений совести, когда завожу романы. Я люблю вашу жену, а вы нет. И, полагаю, никогда не любили. Поэтому она останется со мной и разведется с вами. Все очень просто.

— Я не допущу, чтобы вы или кто-либо другой публично надсмеялись над моей женой, — заявил Джек, тяжело дыша. Он решил не отступать перед хладнокровной наглостью Сан-форда. — Да, Нэнси поступила очень опрометчиво и сожалеет об этом. Она вернется со мной на «Аквитании», и мы будем жить, как и прежде.

Рамон рассмеялся.

— Сомневаюсь, — сказал он мягким голосом, от которого, однако, по спине Сайри побежали мурашки. — Сомневаюсь, что Нэнси вернется в пустой дом в Хайяннисе, не зная, чем заняться. Кроме прогулок по побережью и бесконечных партий в гольф, пока вы будете продолжать свою карьеру общественного деятеля и искать где попало, с кем бы развлечься, ее там ничто не ждет.

Сайри не могла видеть, но чувствовала насмешливую улыбку на мужественном лице Рамона Санфорда.

— Наверное, трудно найти любовниц в своей среде. Любовниц, которые никогда не обсуждали бы свои романы с подругами или даже, не приведи Господи, более открыто. Могу себе представить этот узкий круг, состоящий из жен сенаторов и послов. — Рамон сделал паузу. — И служащих тоже.

— Черт побери! — Санфорд явно насмехался над ним, и Джек больше не мог сдержаться. — По какому праву вы пришли сюда и читаете мне мораль, когда сами ведете себя как кот?

— Потому что я не страдаю болезнью, которая поразила вас и вам подобных. Лицемерием. — В голосе Рамона звучало явное презрение. — Я холостяк и никогда не давал обета любить и лелеять только одну женщину. Но если дам такой обет, то буду свято соблюдать его.

— У вас столько же шансов быть верным одной женщине, как у Мадлен Манчини стать монахиней! — воскликнул Джек в ярости.

В голосе Рамона звучала насмешка.

— О, стало быть, вы уже приметили таланты мисс Манчини? Жаль, что вы не можете воспользоваться ими. Это весьма неудобно. Мисс Манчини вовсе не привыкла заниматься любовью украдкой и делать тайну из своих любовных связей, как женщины в Вашингтоне. Мне всегда казалось, что вы человек твердых убеждений. Теперь я вижу, что это не так. Но еще более ужасно, что есть люди, которые верят в вас как в будущего политического лидера. Но я ничуть не сомневаюсь, что очень скоро они поймут свою ошибку независимо от того, уйдет Нэнси от вас или нет. Меня удивляет ваше стремление представить дело так, будто я проведу месяц-другой или, может быть, год с вашей женой, а затем брошу ее. У меня нет таких намерений. Нэнси выйдет за меня, и ни вы, ни кто-либо другой на земле не удержит ее от этого.

Сайри почувствовала боль в затылке от властного, полного страсти, глубокого и звучного голоса Рамона.

— Она вернется со мной, — упрямо настаивал Джек, но в его словах уже не было уверенности.

— Я понимаю, что вы можете очаровать даже птиц в небесах, если захотите, — сказал Рамон, глядя на Джека как на диковинного зверя в зоопарке. — Ведь вы добились нынешнего положения благодаря своему обаянию, одаренности и неиссякаемому источнику денег. Раньше я никогда не думал, что обаяние может быть опасным качеством, но когда его можно включать и выключать с присущей вам ловкостью, я полагаю, это весьма опасное свойство. Мне хотелось бы знать, сколько людей по-настоящему знают вас, Джек Камерон? Только политические соратники? Честолюбивая и доступная мисс Гизон?

— Убирайтесь! — прошипел Джек. — Убирайтесь, пока я не вышвырнул вас вон.

На этот раз смех Рамона был совершенно искренним.

— Опять вам изменяет здравый смысл, сенатор. Вы находитесь под крышей моего отеля. Здесь распоряжаюсь я, а не вы. Если бы не Нэнси, я бы никогда не пустил вас даже на порог. А сейчас моему терпению пришел конец. «Аквитания» отплывает утром, и вы отправитесь вместе с ней.

Сайри потихоньку подошла к двери и неожиданно услышала:

— Между прочим, что вы собираетесь делать с преданной вам Сайри Гизон, когда Нэнси разведется с вами? Неужели жена без надлежащего социального происхождения может стать помехой в такой знаменитой своей сплоченностью вашингтонской клике?

— Никакая жена мне не помеха, — горячо заявил Джек. — Даже Нэнси. Если она не образумится, я выставлю вас обоих на всеобщее посмешище.

— И женитесь на мисс Гизон? — улыбаясь, спросил Рамон.

— Не говорите ерунды. Камероны не женятся на дочерях шахтеров. Если Нэнси думает, что является опорой в моей политической жизни, то она явно переоценивает себя. Если я захочу, то женюсь на более подходящей женщине, чем дочь обыкновенного мэра-ирландца, который к тому же наверняка проиграет будущие выборы.

Сайри уже не воспринимала последние слова Джека о Нэнси. Она вообще ничего не слышала после его откровенного заявления о том, что Камероны не женятся на дочерях шахтеров. Конечно, нет. Почему же тогда она верила, что однажды… придет время…

Она сидела тихо, не двигаясь, и заставила себя дышать медленно и ровно. Вдох. Выдох. Голова ее прояснилась. Вдох. Выдох. Ей казалось, что она использует Джека, и это действительно было так. Она носила дорогую одежду, у нее была квартира на Мэдисон-авеню и собственный «понтиак». Она никогда не думала о замужестве, потому что Нэнси была необходима Джеку, если он хотел добиться главного политического поста в государстве. И все же, как женщина, она подсознательно верила, что он женится на ней, если путь будет расчищен. Если бы Нэнси умерла… Но он все равно не женился бы на ней. Это ясно даже трехлетнему ребенку. Он оставался бы какое-то время вдовцом, а затем нашел бы подходящую невесту в своей среде. А ей отводилась роль любовницы и доверенного лица. Она по-прежнему держала бы в руках невидимую власть. Жена, будь то Нэнси или кто-то другой, была бы всего лишь декорацией. Каким уничижительным тоном Джек говорил о ней как о дочери шахтера! Значит, так он всегда относился к ней, так будет и в будущем. Она всего лишь дочь шахтера, которая никогда, даже через сотню лет, не сможет сесть за один обеденный стол с семьей Камеронов. Дочь шахтера с мозгами, которыми он удобно пользовался, как и ее телом.

Сайри услышала, как за Рамоном Санфордом закрылась дверь, а затем звякнул стакан о графин. Она медленно поднялась и с ужасом почувствовала, что ее ноги дрожат. С большой осторожностью она приоткрыла дверь и выскользнула из номера Джека Камерона. Санфорд уже исчез. Сайри шла, убыстряя шаг, по длинному коридору, затем миновала гостиные и вышла на свежий воздух. Ей надо было подумать. Сейчас она не должна принимать поспешных решений.

Со стороны бассейна доносился беззаботный смех. Сайри остановилась, глубоко засунув руки в карманы своего пиджака. Джорджиана Монткалм и Венеция Бессбрук принимали солнечные ванны. Джорджиана протянула вялую руку к шампанскому, охлаждающемуся в серебряном ведерке со льдом. Почти тотчас же возник одетый в белое официант и вновь почтительно наполнил ее бокал. Сайри прищурилась. Она ненавидела их и всех женщин, подобных им. Богатые и праздные, они никогда в своей жизни не работали. Там, откуда она вышла, женщины выполняли тяжелую, изнурительную работу с раннего утра до позднего вечера. Им часто приходилось драить полы, поливая их из ведер подогретой водой. В тридцать лет у них уже было много детей, много забот, а мужья уделяли им слишком мало внимания. Сайри никогда не стыдилась своего происхождения. Она была выше этого, потому что у нее была голова на плечах и честолюбивые стремления, что возвышало ее над той средой, из которой она вышла.

Сайри тяготела к политике, так как считала, что политика дает власть, а власть позволяла изменить условия жизни людей, таких как ее родители. Теперь она поняла, что заблуждалась. Джек Камерон раздавал обещания лишь для того, чтобы получить голоса избирателей, но никогда по-настоящему не интересовался жизнью сотен и тысяч американцев, ежедневно сносивших тяготы и лишения, о которых он и понятия не имел. Сайри ненавидела этих беспечных богачей, которые не позволяли войти в их круг чужаку, если их не устраивало его происхождение. Она знала, что ей делать. Это будет ее месть.

 

Глава 16

Это был очень насыщенный день. Утром, просмотрев с сеньорой Энрикес список вновь прибывших гостей, Нэнси провела затем несколько часов с Салли, портнихой Зии, обсуждая детали своего собственного костюма и костюмов гостей для предстоящего бала с переодеваниями. Важно было не допустить, чтобы у каких-нибудь двух леди оказались одинаковые наряды.

Бобо собиралась предстать персидской принцессой, Венеция Бессбрук в соответствии со своим именем — венецианской придворной дамой. Лавиния Мид, поразив и Салли, и Нэнси, решила нарядиться китайской императрицей. Мариса Морено не нуждалась в услугах Салли и ее помощниц. Она собиралась выступить в великолепном костюме матадора. Нэнси выбрала наряд Анны Болейн, и Салли приготовила для нее пышное платье из темно-красного бархата с жемчугом.

Нэнси дала подробные указания относительно предстоящего бала и выбрала в качестве господствующего розовый цвет. Оформление, блюда, шампанское. — все должно быть розовым. Затем, довольная проделанной работой, она лично встретила князя Феликса Заронского с его великолепным белым жеребцом. Жеребец, сопровождаемый вверх по узкой дороге от самой гавани целой толпой одетых в ливреи слуг, бил землю копытом и с пеной на губах дико вращал глазами. Нэнси решила, что коня опасно помещать рядом с голубями и павлинами, и, повосхищавшись им вместе с довольным князем, велела отвести его в роскошные, хотя не часто используемые конюшни.

Князь слишком бурно выражал свое восхищение хозяйкой. Затем не спеша окинул Нэнси взглядом с головы до ног и решил попозже расспросить о ней мужскую половину гостей отеля. Когда ему сказали, что князь Николай Васильев тоже проживает в отеле, глаза на его породистом лице зажглись каким-то особым светом. У Васильевых и Заронских была общая бабушка. Нэнси усмехнулась и подумала, не был ли один из них побочным сыном царской семьи. При упоминании о Запари князь пришел в замешательство. Это имя не имело никакого отношения к семье Романовых. Когда же он узнал, что здесь леди Бессбрук и она останется до конца месяца, князь явно оживился. Он встречался с леди Бессбрук на Адриатике в прошлом году. К сожалению, она была увлечена там каким-то ничтожеством, хотя и миллионером. Нэнси, сделав правильный вывод из такого весьма нелестного описания миллионера, поняла, что это был Регги, и вынуждена была сообщить князю, что этот джентльмен также живет в отеле, небрежно добавив, что, хотя эти двое по-прежнему остаются друзьями, в последние месяцы в их отношениях наметилось явное охлаждение.

После князя Нэнси приняла энергичную, суетливую мисс Полли Уотертайт из Бостона.

Нэнси подумала о том, какой скрытный образ жизни она вела раньше. Они жили в одном городе с мисс Уотертайт и никогда не встречались, из чего следовало, что она вела почти затворническую жизнь. В свои восемьдесят мисс Уотертайт выглядела прекрасно. Она с удовольствием выставляла напоказ свою пышную грудь и смеялась так, что, наверное, было слышно в Фанчэле.

Когда прибыла Кейт Мэрфи, Нэнси решила, что ей не обязательно лично встречать ее. Просочились слухи, что один из бывших мужей Мэрфи был также бывшим другом мисс Уотертайт. Женщины, громко смеясь, с удовольствием обсуждали недостатки, слабые стороны и эксцентричные причуды мужчин. Даже Нэнси, закаленная атмосферой злобных сплетен и острот в Вашингтоне и Нью-Йорке, краснела до корней волос, слушая воспоминания этих двух восьмидесятилетних дам, и решила удалиться под предлогом, что ей надо позаботиться о шампанском. Нэнси не возвращалась, пока обе дамы в полном дружеском согласии не удалились.

Затем Нэнси провела целый час с мисс Ниной Корелли и обнаружила, что эта сошедшая со сцены оперная звезда крайне застенчива. Посыльного отправили на поиски Монткалмов, чтобы пригласить их на предобеденный кофе глясе в компании с Нэнси и мисс Корелли.

К тому времени Нэнси потихоньку сообщили, что ей необходимо быть в другом месте. Мисс Корелли, встретившись с непринужденным дружелюбием Монткалмов, оттаяла и вскоре уже выглядела вполне довольной.

Сеньора Энрикес сообщила Нэнси, что молодая англичанка легла утром в ванну и перерезала себе вены на обеих руках. Когда Нэнси поспешно прибыла на место происшествия, прекрасная ванная комната от крови превратилась, казалось, в лавку мясника.

Девушка уже лежала на кровати, укрытая одеялом, а врач отеля быстро бинтовал второе окровавленное запястье. Лицо девушки было таким бледным, что почти не отличалось от простыней.

— Она была очень близка к тому, чтобы осуществить задуманное, — мрачно сказал врач-португалец. — Еще минут десять, и было бы уже поздно.

— И часто здесь происходит такое? — с ужасом спросила Нэнси.

Врач пожал плечами:

— Один или два раза за сезон. Обычно поздно ночью, после обильной выпивки и разрыва любовных отношений.

Раны были перевязаны. Служанки отмыли ванную. Веки девушки, встрепенувшись, приоткрылись, и она взглянула на врача тусклым взглядом.

— Что нам теперь делать? — спросила Нэнси. Девушка была не старше Верити.

— Дайте ей вот это успокоительное, — сказал доктор без всякого сочувствия. Затем приподнял голову девушки над подушкой и, положив ей на язык маленькую таблетку, поднес к ее губам стакан с водой. Она послушно проглотила лекарство.

Доктор собрал свой саквояж.

— Она больше этого не сделает. По крайней мере в ближайшие несколько месяцев. — Он почтительно поклонился Нэнси и вышел из комнаты.

— Я распоряжусь, чтобы служанка подежурила у ее постели, — сказала сеньора Энрикес, собираясь последовать за доктором.

— Да. конечно. — Нэпси продолжала стоять у кровати, разглядывая умиротворенные черты девушки. — Я должна была встретиться с миссис Хани-Смит за коктейлем. Не будете ли вы так добры передать ей мои извинения?

Экономка кивнула и прикрыла за собой дверь. Служанка, оробев в присутствии Нэнси, тихо сидела у выхода.

Глаза девушки были по-прежнему закрыты. Нэнси не спеша обошла постель и присела на краешек, осторожно протянув руку и ласково коснувшись холодной руки девушки.

Леди Хелен Бингэм-Смит, дочь графа и графини Дентли, приехала в «Санфорд» в сопровождении тетушки, особы весьма необщительной.

— Мне очень жаль, что ты так несчастна, — сказала Нэнси. Дыхание девушки едва заметно изменилось. — Я знаю, ты не поверишь мне, но что бы ни было сейчас, пусть даже самое плохое, через год все забудется.

Маленькая слезинка скатилась по детскому личику.

— Прикажи кто-нибудь тебе умереть, хочешь ты того или нет, думаю, ты до последнего вздоха стала бы бороться за жизнь независимо от того, что сейчас ты несчастна.

Веки девушки снова приоткрылись, на этот раз безразличие в ее взгляде сменилось любопытством.

— Я бы не стала бороться за свою жизнь и была бы только рада этому.

Нэнси покачала головой:

— Я умираю от болезни и ничего не могу поделать, чтобы остановить приближение смерти. Не имеет значения, как безнадежно несчастлива я была прежде, теперь же мне хочется жить и бороться со своими несчастьями, а не умирать. Многие говорят, что самоубийство — трусливый выход из положения. Я не уверена. Мне кажется, для этого нужна большая храбрость. Но пойти на это означает признать свое бессилие.

Теперь Нэнси полностью завладела вниманием девушки.

— Тебе нельзя умирать! Ты так молода!

— Да, я молода, и это отвратительно. Но будем хранить наши несчастья в тайне.

Она сжала руку Нэнси, пытаясь утешить ее. Нэнси улыбнулась:

— Думаю, что теперь ты вряд ли захочешь поменяться со мной местами, не так ли?

Девушка медленно покачала головой.

— Что же случилось? — спросила Нэнси, закончив первое сражение за жизнь юного создания. — В чем причина твоих страданий?

Невероятно красивая, неземная миссис Нэнси Ли Камерон казалась в этот момент Хелен Бингэм-Смит по-матерински ласковой и более близкой, чем ее настоящая мать.

— Моя тетя, — сказала она отрывисто. — Я приехала сюда, чтобы встретиться с Пьером. Мы с детских лет любим друг друга, но маме он не нравится. Она сказала, что было бы неплохо, если бы я уехала из Лондона на некоторое время. Она надеялась, что я забуду Пьера. — Еще одна слезинка покатилась по лицу девушки. — Естественно, я и Пьер не собирались разлучаться и решили, что я приеду сюда в сопровождении своей тетушки, а Пьер тоже будет здесь. Все получилось очень удачно.

— Так что же случилось? — спросила Нэнси, до некоторой степени сочувствуя доверчивой матери девушки.

— Это произошло вчера. Пьер уехал в Фанчэл. По крайней мере он сказал, что собирается туда поехать. Тетушка играла в бридж с леди Мид и Каррингтонами. Я же принимала солнечные ванны, когда Бобо… Вы знаете Бобо?

Нэнси кивнула.

— Так вот, Бобо спросила, не хочу ли я поиграть в теннис. Я согласилась и пошла в свою комнату переодеться, а они были там в моей постели! — Ее душили рыдания.

Нэнси почувствовала, как ею овладевает холодная, смертельная ненависть к человеку, который так бездушно обошелся с юным девичьим сердцем, и к двуличной тетке, которая взяла на себя ответственность заботиться о молодой девушке, однако не только злоупотребила доверием ее родителей, но и охотно вступила в связь с ее возлюбленным.

— Я думаю, что если не с твоей тетушкой, то он изменил бы тебе с кем-нибудь другим. Это очень похоже на мужчин. Возможно, твоя мать была права, стараясь разорвать ваши отношения.

— Но он же любил меня. Мы хотели сбежать…

Нэнси молча поблагодарила тетку.

— Тебе нравится жизнь в «Санфорде»? — неожиданно спросила она.

Хелен удивленно посмотрела на нее:

— О да, впервые я живу одна, точнее, почти одна. Окончание школы вовсе не принесло мне свободы. Мама очень религиозна и строга.

— А Бобо тебе нравится?

— Да. — Бледное лицо девушки воодушевилось. — Она очень веселая.

— А ты не хотела бы остаться здесь, если тетя и Пьер уедут?

— Но я не могу остаться без тети. Родители никогда не позволят этого. А мне совсем не хочется снова видеть ее. Я ненавижу ее. Когда я вошла и увидела их, она… она… засмеялась.

Глаза Нэнси блеснули. Тетка девушки провела последнюю ночь под крышей отеля.

— А может быть, Пьер все-таки действительно любит меня?

— Нет, но тебя по-настоящему полюбит другой молодой человек. Прекрасный юноша, которому и в голову не придет поступить с тобой так, как это сделал Пьер. Я свяжусь с твоими родителями и заверю их, что ты под надежным присмотром. Здесь находятся Монткалмы, и одного слова Джорджианы Монткалм достаточно, чтобы произвести должное впечатление на британских аристократов вплоть до короля. Твоя тетка и Пьер покинут отель через четверть часа. Я не хочу, чтобы ты из-за них плакала. Я попрошу портниху сшить тебе много красивых платьев и надеюсь видеть тебя счастливой в компании с Бобо и Монткалмами, а также с другими людьми, которым я тебя представлю. Но больше никаких слез. Договорились?

— Да, — согласилась девушка слабым голосом, — благодарю вас.

Нэнси улыбнулась. Ее материнские чувства были очень сильны, и сейчас они проявились в полной мере. Если бы только она могла иметь еще детей… Нэнся отбросила эту мысль, хотя она не раз непрошенно приходила ей в голову после разговора с доктором Лорримером. Ей казалось, что дети могли бы в какой-то степени возместить ее ранний уход из жизни. Это была нелепая мысль, а она не могла тратить время на бесплодные идеи. Надо связаться с сестрой герцога Дентли и сообщить ей, что она должна покинуть отель вместе со своим молодым человеком.

Пьер Каннингэм был юношей яркой наружности с гладкими, блестящими волосами. Судя по одежде, он должен быть джентльменом, но его манеры явно опровергали это предположение.

Сестра герцога была одного возраста с Нэнси, с изысканной прической и когда-то миловидными тонкими чертами лица. Но сейчас от ее былой красоты и репутации мало что осталось.

Она громко и пронзительно кричала от негодования. Однако резко сбавила тон, когда Нэнси невозмутимо сказала ей, что, если она не согласится немедленно и без шума покинуть отель, герцог и герцогиня Дентли будут информированы о том, что она не только потакала встречам их дочери с человеком, от которого они оберегали ее, но и стала его любовницей, из-за чего их горячо любимая дочь едва не покончила с собой.

Ни Пьер, ни его любовница, казалось, совсем не расстроились, узнав о попытке самоубийства Хелен. Никто из них даже не полюбопытствовал, как она себя чувствует.

Когда они вернулись в свои комнаты, их вещи были уже уложены. Один из шоферов отеля отвез их на пристань и благополучно доставил на борт «Аквитании».

Их отъезд прошел почти незаметно, так как в это время графиня Змитская устроила истерику. Слышались громкие рыдания и обвинения, когда она в сопровождении целой свиты шла к ожидавшему ее «бентли». Из-за густой вуали ее лицо невозможно было разглядеть. Взволнованные гости решили, что, вероятно, графине сообщили о тяжелой утрате и потому она так. одета и плачет. Но они ошибались. Странная черная шляпа с траурной драпировкой скрывала ее лицо, но не была символом горя.

Дело в том, что ночью таинственно и непостижимо исчезли вставные челюсти графини. Ни поиски, ни щедрые посулы не помогли вернуть их назад. При отеле имелось много всевозможных служб, однако зубного врача не было, по крайней мере такого, который был бы способен быстро сделать протез целой челюсти. Графиня громко кричала, лежа в полубессознательном состоянии на кровати. Затем, собравшись с силами, била себя в грудь, колотила своих служанок, но все бесполезно. Зубы, так необходимые леди в ее возрасте, пропали. Потребуется несколько недель, чтобы она добралась до Вены и своего зубного врача. Несколько недель она не сможет появляться в обществе и будет вынуждена скрываться под густой вуалью. Несколько недель не сможет иметь дело с мужчинами! Почти ничего не соображая от горя и злости, графиня уселась на заднее сиденье «бентли». Ее жалобные крики еще можно было слышать, даже когда автомобиль исчез из виду, направляясь к пристани.

После отъезда графини Мария усмехнулась и похлопала рукой по вздувшемуся карману своего платья. Она выбросит эту ужасную вещь в море. Теперь осталось убрать только виконтессу Лоземир. Однако у виконтессы были натуральные зубы. Но это не могло остановить Марию. Бог не обделил ее смекалкой.

* * *

— Где ты была, черт побери? — спросил Рамон, целуя Нэнси так неистово, что она пришла в себя только через несколько минут.

— Я занималась костюмированным балом, встречала русского князя и его коня, а также двух очень энергичных леди.

— Значит, мисс Уотертайт и миссис Мэрфи уже прибыли?

— Да, и еще как!

Рамон засмеялся и склонился над ней, чтобы снова поцеловать. Нэнси увернулась, дразня его, и сказала:

— Я отправила из отеля двух гостей, которые не желали уезжать, и утешала восемнадцатилетнюю девушку, решившую покончить с собой, вскрыв вены.

Рамон внимательно посмотрел на нее:

— Не слишком ли много для тебя?

— Нет, ничуть. Я очень довольна собой.

— Поскольку в отеле, кажется, все идет своим чередом, давай уедем и проведем день в горах.

— Но я еще не завтракала.

— Поэтому в багажнике «даймлера» стоит корзина с провизией.

Солнце уже припекало. Шофера в автомобиле не было. Довольная Нэнси сидела рядом с Рамоном, они мчались по крутым переулкам и улицам Фанчэла, утопающим в зелени деревьев и цветах. В ярком солнечном свете мощеные тротуары отливали золотом. Сильные руки Рамона умело вели машину на крутых поворотах и захватывающих дух спусках, по дороге к скалам, где грохотал прибой. Густые заросли иудина дерева сменились горными соснами. Потом они поднимались по тропинке, где могли пройти только мулы, все выше и выше среди густой листвы.

Никто из них не упоминал о Джеке, никто не сказал ни слова о разводе. Этот день целиком принадлежал им, и не хотелось портить его неприятными мыслями. Они расположились на берегу стремительного горного потока. Нэнси скинула босоножки и, визжа как девочка, шлепала по ледяной воде. Рамон снисходительно наблюдал за ней, затем, допив вино, вскочил на ноги и бросился вдогонку, ловко перепрыгивая с камня на камень, пока не поймал ее и, смеясь, не вытащил на берег. Ноги ее блестели от воды, а юбка вся промокла.

Он повалил ее на густую, покрытую душистыми цветами траву…

— Я люблю тебя, — прошептал Рамон, а его ласки были такими нежными, что она не могла не поверить ему.

Несколько часов спустя, когда они возвращались назад, обнимая друг друга за талию, Нэнси спросила:

— Как называется этот горный поток?

— Рибейра де Джанела, — сказал он, и его рука скользнула к ее груди.

— Джанела. Прекрасное имя. — Позже Нэнси сама удивлялась, почему она спросила об этом. Почему это чудесное имя так запомнилось ей. Может быть, подсознательно она уже тогда чувствовала, какой смысл приобретет оно для нее. А сейчас она знала только, что наступают сумерки и на рассвете отплывает «Аквитания», а Джек не намерен уезжать без нее.

Нэнси была почти уверена, что он ждет в ее номере, чтобы еще раз поговорить. Но его там не было. Мария сообщила, что приходила мисс Гизон, чтобы принести свои извинения, и внезапно почувствовала себя плохо. По тону Марии можно было понять, что болезнь мисс Гизон не стоит воспринимать серьезно. Тем не менее Нэнси позвонила Джеку.

— Как чувствует себя Сайри? Мария говорит, что утром ей было плохо.

— Все в порядке. — Голос Джека звучал уверенно и твердо. Чувствовалось, что сейчас он владел собой лучше, чем в предыдущие два дня. — Полагаю, ваш последний разговор расстроил ее, но сейчас все прошло.

— Рада слышать это, — холодно произнесла Нэнси. Для того чтобы расстроить леди с таким характером, как у Сайри Гизон, надо, вероятно, сказать что-то уж слишком резкое, а не пару ничего не значащих слов.

— Я отплываю завтра и по-прежнему хочу, чтобы ты уехала со мной, Нэнси. Все встало бы на свои места. Мы могли бы договориться, если бы ты была благоразумной…

— Нет, Джек. — В его голосе звучала такая разительная перемена отношения к ней, что Нэнси была вынуждена сесть на стул. — Я остаюсь с Рамоном, но даю тебе слово, что не сделаю ничего, что могло бы повредить твоему будущему.

Последовала продолжительная пауза. Как она могла, оставив его, не повредить его карьере, оставалось для него загадкой. Джек уже начал сомневаться в ее здравомыслии. Но это не важно. Через несколько часов она будет без сознания и окажется на борту «Аквитании» в его каюте.

— Подождем с разводом хотя бы месяц, — сказал он доброжелательно. — Мы могли бы пока все сохранить в тайне от прессы?

— Да, Джек. Извини.

— Хорошо.

Раздались короткие гудки. Они даже не попрощались друг с другом.

* * *

Вечер обещал быть очень веселым. Появился Ники под руку с сияющей Флэр Мольер. Когда он посмотрел на Нэнси, взгляд его был лукавым и укоризненным. Позднее, танцуя с ней, в то время как Рамон пристально наблюдал за каждым их движением, Ники сказал:

— Кажется, наш хозяин вытеснил меня.

— Нет, Ники, все не так.

— Значит, я был не чем иным, как интерлюдией? — спросил он, принимая обиженный вид.

Нэнси засмеялась:

— Очень приятной интерлюдией.

Рамон смотрел на них чертом.

— Тот, кто прозвал его «Пантерой», был очень проницателен, — сказал Ники, кружа Нэнси в дальнем углу зала. — Чем скорее я верну тебя ему, тем лучше, по крайней мере для моей безопасности.

Вир танцевал с маленькой графиней Запари, и когда бы его взгляд ни встречался с Нэнси, в нем отражались теплые чувства. В его глазах больше не было горечи, и Нэнси вздохнула с облегчением.

— Неужели обязательно танцевать, прижимаясь так близко к этому проклятому русскому? — сердито спросил Рамон.

Нэнси лукаво улыбнулась и сказала с притворной скромностью:

— Я делаю то, о чем ты просил, дорогой. А ты говорил, что я должна общаться с людьми и заменить Зию в роли хозяйки. Зия же всегда танцевала с гостями…

— Гости моей матери не были ее любовниками, — мрачно сказал Рамон. Когда позднее появился князь Феликс и решил пригласить на фокстрот восхитительную хозяйку, Рамон так посмотрел на него, что тот замер на месте.

Лишь целомудренному Чарльзу Монткалму Рамон с большой неохотой позволил потанцевать с Нэнси. Но и за ними он непрерывно наблюдал, будто Чарльз представлял собой угрозу женскому полу и мог похитить его возлюбленную во время танца.

Нэнси все чаще и чаще задумывалась о предстоящем отъезде мужа.

— Дорогой, пожалуйста, не сердись на меня, но я думаю, мне следует повидать Джека в последний раз.

Они танцевали вальс, и Рамон плотно прижимал ее к себе.

— Конечно, любовь моя, если ты считаешь, что так надо.

Нэнси подозрительно посмотрела на пего. Такая уступчивость была несвойственна Рамону.

— Ты действительно так думаешь?

— Почему бы нет? Ты же сказала, что разводишься с ним. Кажется, он понял сложившуюся ситуацию. Я считаю, что ты должна вежливо попрощаться с ним.

— Рамон… — В его голосе и взгляде было нечто такое, чего она раньше никогда не замечала. Нэнси заколебалась. Почему он стал вдруг таким податливым? Это не похоже на Рамона. Вряд ли Джек не беспокоил его. Прозвучали последние звуки «Венского вальса».

— Ну я пойду, — с трудом произнесла Нэнси. Рамон поднес ее руки к своим губам и поцеловал их. Его улыбка была просто ангельской. Не на шутку встревоженная Нэнси быстро вышла из зала и направилась в семнадцатый номер. Джек не показывался на публике с самого прибытия. Он хотел, чтобы как можно меньше людей знало, что он живет здесь в разных номерах с женой, выполняющей роль хозяйки отеля.

Последний разговор с Джеком по телефону был для Нэнси такой же загадкой, как и разрешение Рамона увидеться с ним. В голосе Джека не было ни агрессивности, ни обвинений. Он был спокойным и сдержанным и говорил так, будто выступал перед публикой. Он надеялся, что в конце месяца она вернется в Вашингтон. Он сообщит друзьям, семье и коллегам, что она отдыхает. На какой-то момент Нэнси овладело желание сказать ему, что она никогда уже не вернется в Вашингтон, что она умирает, что это их последнее прощание. Они прожили вместе семнадцать лет, большую часть своей зрелой жизни. Казалось насмешкой то, что они расстаются, словно совершенно чужие люди после мимолетного знакомства в поезде или на корабле.

— Джек… — начала она, но он даже не повернул головы в ее сторону, продолжая укладывать свой чемодан из крокодиловой кожи. Он был далек от нее, как луна.

— Прощай, Джек.

— Прощай, Нэнси.

Она постояла еще несколько мгновений, наблюдая за безукоризненно одетым незнакомцем, укладывающим щетку для волос, расческу, запонки для манжет и заколки для галстука. Говорить было не о чем. Прощание закончилось. Нэнси повернулась и вышла из комнаты.

Когда она снова вошла в танцевальный зал, грусть в глазах Рамона сразу сменилась необычайным теплом. В конце концов, важно не сколько времени ты провела с человеком, а как ты провела это время. Нэнси довольно долго прожила с Джеком, но все эти годы теперь казались лишенными всякого смысла. С Рамоном же каждая секунда была на счету. Нэнси вернулась в его объятия, как возвращается почтовая голубка, и они были вместе, пока он не сказал:

— Пора спать, любовь моя. Я не хочу, чтобы ты переутомилась, как в прошлый раз.

— Но я совсем не устала.

— И все же пора спать.

Нэнси почувствовала, как ее горло сжалось от страстного желания, и не стала противиться.

Когда Мария собралась покинуть помер, Рамон жестом остановил ее:

— Миссис Камерон очень устала, Мария. Она хочет лечь пораньше. Может быть, ты приготовишь для нее кофе?

Нэнси с удивлением посмотрела на него:

— Но я думала…

Рамон усмехнулся:

— Я очень хорошо знаю, о чем ты подумала, но я договорился встретиться с Вильерсом и обсудить кое-какие дела.

— В такой поздний час?

— К сожалению, да. Мне не хотелось оставлять тебя на балу в окружении Васильева, Мелдона и других.

Его поцелуи успокоили ее, и она разочарованно позволила ему уйти. Впрочем, она не рассчитывала быть с ним постоянно. Он и так посвятил ей весь день и вечер. Вероятно, пока они блаженствовали в своем маленьком раю высоко в горах, Вильерс замучился с огромным количеством бумаг, которые Рамон должен был проверить и подписать.

Нэнси не спеша с наслаждением искупалась в ванной и скользнула в свою широченную кровать, с сожалением глядя на пустую подушку, где должна бы покоиться темноволосая кудрявая голова Рамона.

Мария принесла ей кофе и книгу, которую она взяла с собой в путешествие. Это был Скотт Фитцджеральд «По ту сторону рая». Нэнси улыбнулась. Подходящее название. Но она не открыла книгу. Выпив кофе по-ирландски, который Мария так превосходно готовила, Нэнси откинулась на подушки, думая о Рамоне и о его необычайных, почти мистических ласках на берегу стремительного горного потока. «Рибейра де Джанела». Веки ее отяжелели. Рамон был прав. Она действительно устала, невероятно устала. Когда Мария вернулась в спальню, Нэнси уже крепко спала.

* * *

Джек уже позвонил администратору и сообщил, что его помощница, мисс Гизон, заболела, а поскольку они должны быть утром на борту «Аквитании», он решил, что будет лучше, если ее доставят туда сегодня вечером, чтобы о ней мог позаботиться корабельный врач. Спящую мертвым сном Нэнси, завернутую в одеяла, вынесут из отеля, и администратор будет уверен, что это мисс Гизон. При этом Сайри незаметно выйдет в другую дверь.

Сайри сообщила, что Санфорд покинул номер Нэнси уже час назад, а Мария вышла совсем недавно. Чемоданы Джека были в багажнике взятого напрокат «бентли». Шелби сидел за рулем, готовый отвезти заболевшую мисс Гизон в гавань.

Джек и Сайри молча направились к Гарден-свит. Из танцевального зала и коктейль-бара доносились музыка и смех. Они прошли мимо комнаты для игры в бридж, откуда слышались приглушенные голоса. Затем незаметно подошли к Гарден-свит, хотя, если бы их даже кто-то заметил, вряд ли это могло иметь какое-то значение. Мужа, пришедшего к своей жене, ни в чем нельзя заподозрить.

В комнатах Нэнси было темно. При входе Джек и Сайри быстро облачились в белые халаты и маски. Шприц уже был наполнен большой дозой морфия. Они пересекли темную гостиную, и Сайри включила настольную лампу. Дверь в спальню была открыта. Из-под крепдешиновых простыней слышалось глубокое и ровное дыхание Нэнси.

— Не забудь, что она может прийти в себя на несколько минут, — прошептал Джек Сайри. — Что бы ни произошло, не поддавайся панике и не произноси моего имени.

Он потихоньку откинул простыни и задрал ночную рубашку Нэнси, оголив ее правую ногу и бедро. Сайри говорила, что укол надо делать в бедро. Джек не стал с ней спорить. Сайри всегда знала, что надо делать. Однако она отказалась сама вводить морфий. Тогда Джек со злостью начал тренироваться на апельсинах и теперь был уверен, что приведет жену в бессознательное состояние без лишних хлопот.

Он занес иглу над телом Нэнси. Сайри закрыла глаза. Джек сделал укол, и в ту же секунду раздался громкий крик, зажегся свет и началось вавилонское столпотворение. Джеку показалось, что какой-то дикий зверь бросился к нему через комнату и схватил за горло. Ему нечем было дышать, глаза вылезли из орбит, и он начал бороться за глоток воздуха, за жизнь.

— Все в порядке, мадам! Все в порядке! — повторяла Мария, крепко держа перепуганную Нэнси.

Сайри спокойно стояла, наблюдая, как Рамон продолжал душить Джека Камерона.

Вильерс и два крепких лакея бросились к Рамону и оттащили его от полуживого сенатора.

— Ради Бога, что случилось, Рамон? — Нэнси чувствовала тошноту и головокружение и не могла встать с постели, потому что сильные руки удерживали ее. Рамон пытался освободиться от сдерживающих его мужчин. Лицо его кровоточило из-за глубокой царапины, которую Джек Камерон нанес ему, прежде чем потерять сознание.

— Господи!

Глаза Рамона горели огнем, когда он отбросил Вильерса и снова ринулся к своей жертве.

Джек беспомощно лежал на полу. Сознание постепенно возвращалось к нему. Он приложил руку к горлу, затем с трудом приподнялся на колени, и его вырвало прямо на персидский ковер. Нэнси казалось, что она попала в ад или в сумасшедший дом. Две одетые в белое фигуры были ей неизвестны. Одна из них в маске стояла безучастно, словно рядом вовсе не было смертельной схватки.

— Ради Бога, оттащите его! — крикнул один из лакеев, когда Рамон снова бросился на Джека Камерона.

Ошеломленная Нэнси привстала на кровати, тогда как Мария старалась изо всех сил удержать ее. Сайри сняла свою маску, аккуратно сложила халат, разгладила юбку и посмотрела, не сбились ли швы на чулках.

Рамон с силой ударил Джека Камерона кулаком в челюсть, так что тот зашатался. В комнате пахло блевотиной. Слышались хрипы и ругань, как в ночном кошмаре, когда Вильерс и его помощники снова растащили Рамона и Джека в разные стороны.

— Я убью его, черт побери! Убью!

— Нет, сэр. Это повредит репутации отеля, — призывал к здравомыслию спокойный голос Вильерса.

— Рамон! Что это? Что случилось?

Джек снова, шатаясь, поднялся на ноги. Рамон, крепко удерживаемый за руки, изо всех сил пнул свою жертву ногой.

— Спроси его! Может быть, он расскажет!

Наконец Нэнси осознала, что одетый в белое человек, которого так яростно атаковал Рамон, ее муж.

— О Господи! — Нэнси качнулась и удержалась только благодаря крепким рукам Марии.

— Я расскажу ей все, — спокойно сказала Сайри, в то время как Джек шатался, стоя на коленях. Маска спала с его лица, челюсть распухла и сместилась от яростных ударов Рамона. — Джек вовсе не собирался оставлять вас здесь, Нэнси, когда отплывет «Аквитания». Он послан меня утром в ваш номер, когда вы отсутствовали, и я ввела наркотик в сливки, которые вы используете для приготовления кофе по-ирландски. А эти маскарадные костюмы, — она презрительно кивнула на белые халаты, — были заимствованы из бельевой комнаты. Маски нашлись в аптечке Джека. Когда вы крепко уснули, мы должны были войти и ввести вам более сильную дозу морфия. Большую дозу в кофе можно обнаружить на вкус. Укол должен был усыпить вас часов на шестнадцать и более. Этого было бы вполне достаточно, чтобы доставить вас на борт «Аквитании» и выйти в море, прежде чем Рамон обнаружит ваше исчезновение. Администратору сказали, что заболела я и что меня должны отнести на корабль. Джек рассчитывал, что, если завернуть вас в одеяла, невозможно заметить разницы. Мы знали, что Рамон ушел из вашей комнаты, и он не обнаружил бы вашего отсутствия до утра, а может быть, и дольше.

— Не понимаю. — Нэнси озадаченно смотрела на лица вокруг постели. — Ничего не понимаю.

— Он пытался усыпить тебя наркотиками, — резко сказал Рамон и в качестве доказательства поднял шприц. — При этом он мог совершенно спокойно убить тебя.

— Но я в полном порядке! Я не теряла сознания!

Рамон невесело засмеялся:

— Только потому, что твой муж слишком низкого мнения о шахтерах.

Нэнси моргала глазами, пытаясь сообразить.

— Сам того не ведая, он оскорбил свою единственную пособницу, и она пришла ко мне. За определенное вознаграждение Сайри рассказала мне все, что придумал премудрый Джек Камерон. В шприце была обыкновенная подслащенная вода. Нет такого наркотика, который нельзя было бы впоследствии обнаружить. Этот препарат мисс Гизон назвала «Сумеречный сон».

— Не могу в это поверить! — В словах Нэнси не было осуждения. Она смотрела на шприц, на белый халат, который все еше был на Джеке; на ненависть в его глазах, на то, как он поглаживал свою поврежденную челюсть. Затем повернулась к Сайри и наконец поверила ее страшным словам. В бедре ощущалась резкая боль. Первое, что сделала Мария, когда зажегся свет, — опустила ночную рубашку своей хозяйки. Нэнси не стала поднимать ее, чтобы посмотреть на место укола.

Бесстрастный голос Сайри продолжал:

— Джек не думал, что Санфорд будет очень обеспокоен вашим отъездом. Он уверен, что без него сможет легко управиться с вами. Он мало ценил вас прежде и в будущем не придавал вам большого значения. О возвращении в Хайяннис не было и речи. Он собирался держать вас в Вашингтоне под надзором.

— Или под воздействием наркотиков, чтобы ты была беспомощной, — сказал Рамон с такой яростью, что Джек отпрянул назад, хотя Рамон не сделал даже движения в его сторону.

— Но я бы все равно узнала… — Нэнси чувствовала себя так, словно ее со всех сторон обложили ватой.

— Не думаю. Придя в сознание на борту «Аквитании», если бы вообще это произошло…

Вильерс и лакеи инстинктивно сжали руки Рамона, когда он попытался оттолкнуться от стены.

—…единственное, что вы смогли бы запомнить, так это медсестру и доктора. Вот и все! А этот тип мог бы наплести про вас что угодно!

— Он нуждается в помощи врача, — сказал Вильерс.

— Ему повезло. Если бы не вы, то ему потребовался бы только священник!

— Джек… — обратилась к мужу Нэнси. Ее глаза умоляли его сказать что-нибудь в свое оправдание. Но он молчал. В его взгляде была только злоба.

— Вы заплатите мне, — невнятно произнес он. — Вы все заплатите! — И он двинулся к выходу, стараясь не приближаться к Рамону.

Сайри пожала плечами.

— Не думаю, что Рузвельт будет беспокоиться по этому поводу, — сказала она сухо.

— Джек погубит вас, Сайри. — Нэнси все еще сидела на кровати, отчаянно пытаясь прийти в себя.

— Он попытается. Но ему помешает тот отвратительный факт, свидетелями которого мы все сегодня стали. Не думаю, чтобы ему понравилась широкая огласка происшедшего. К тому же он знает, что достаточно одного моего слова, и его карьере конец. Да и мистер Санфорд может рассказать о нем кое-что. Спокойной ночи, мистер Санфорд. Спокойной ночи, миссис Камерон. — И, как всегда, невозмутимая Сайри Гизон, извинившись, вернулась к себе в комнату.

— Вы не можете здесь спать, мадам, — сказала Мария. — Комнату надо вымыть и продезинфицировать.

— Она поспит в моей комнате, — сказал Рамон. Затем, пожав руки Вильерсу и лакеям, подошел к постели и поднял Нэнси на руки. — Завтра мои адвокаты начнут бракоразводный процесс. — Выражение его лица было мрачным. Ему казалось, что Нэнси еще не до конца решилась на развод, и попытался расшевелить ее.

— Да, — сказала она и обняла его за шею. — Да, Рамон, пожалуйста, сделай это.

Венеция и князь Феликс вышли из танцевального салона, смеясь и слегка покачиваясь от выпитого шампанского. Они остановились и уставились на Рамона Санфорда, который шагал по зеркальному коридору с Нэнси Камерон на руках, одетой только в розовую кружевную ночную рубашку. Рамон даже не посмотрел в их сторону. Впрочем, он не замечал ни Каррингтонов, ни Мидов, которые также стали свидетелями этой потрясающей сцены. Глаза Венеции заблестели. Похищение сабинянок всегда будоражило ее воображение. А с таким мужчиной, как Рамон, фантазии становились явью. Она еще крепче обхватила за талию князя Заронского. И хотя Венеция завидовала Нэнси, ее вечер будет тоже неплохим.

— Кем он себя воображает? — взволнованно спросила Лавиния Мид. — Феодалом?

Сэр Максвелл с сожалением наблюдал, как они исчезли. Он был бы не прочь обойтись с шустрой Хилдегард подобным образом, но доктор предупредил, что ему противопоказано чрезмерное напряжение. Занятия же любовью с Хилдегард требовали неимоверных усилий. Сэр Максвелл подумал, что его шалости за последние несколько дней отняли у него, наверное, лет пять жизни, но не жалел об этом. Любовь стоила того.

— Любовь, — снисходительно произнес он. — На сердце становится теплее, когда видишь такое.

Перед отъездом на Мадейру сэр Максвелл написал письмо в редакцию «Таймс» с жалобой на непристойное поведение парочек в Гайд-парке. Поэтому после его высказывания жена посмотрела на него сначала с удивлением, а потом с подозрением. В отеле было много молодых леди, и не поддался ли Макс искушению? Она решила, что за ним следует усиленно приглядывать. Ни в ком нельзя быть уверенным. Люди часто совершают эксцентричные поступки. Например, Нэнси Ли Камерон. Миссис Максвелл покачала головой в полном изумлении от поведения своего мужа и последовала за ним в их пуританский номер с раздельными спальнями.

 

Глава 17

— Извини за кофе, дорогая, — сказал Рамон, уложив свою ношу на середину огромной кровати, которой мог бы позавидовать даже римский император, — но я хотел показать тебе, какой негодяй Камерон. Я понял, черт побери, что ты не собираешься разводиться с ним. Ты прелестная любовница, но совершенно не умеешь врать. Джуарез! Пожалуйста, черный кофе. Горячий и крепкий.

Невидимый из спальни камердинер поспешно выполнил приказание.

— Я позволил тебе выпить его только потому, что Сайри заверила меня в безвредности раствора, который она приготовила. К тому же мне не хотелось снова выслушивать твои оправдания. Скажи я, что Камерон решил с тобой сделать, ты никогда бы не поверила мне. Странно, — сказал Рамон, когда Джуарез поставил на столик у кровати дымящийся кофейник и фарфоровые чашки, — несмотря ни на что, мне нравится Гизон. Она довольно жесткая и в прошлом вела себя не очень-то благовидно, однако натянула нос Камерону, а это нелегко сделать девушке в ее положении. Теперь у нее больше не будет квартиры на Мэдисон-авеню, не будет престижного любовника, автомобиля последней марки и практически неограниченного счета на повседневные расходы.

Нэнси с трудом приоткрыла глаза и отпила кофе, словно это было лекарство.

— Не знаю, где теперь Сайри сможет найти все это…

— Она наконец-то поняла, что Камерон в большей степени пользовался ею, чем она им. Кроме того, она ясно осознала: он никогда не займет высокого поста в правительстве. В неожиданных обстоятельствах проявился его истинный характер, и с него спали внешний лоск и обаяние. Камерон не учел, что Сайри оказалась борцом за права женщин и что убеждения для нее важнее благосостояния, которое он ей обеспечил.

— Что же теперь с ней будет?

— Она вернется домой на «Иль де Франс». Судно должно прийти сюда через несколько дней с твоим отцом на борту. — Рамон неожиданно усмехнулся. — Слава Богу, что его не было здесь этой ночью, иначе пролилась бы кровь. Узнай он, что Камерон попытался сделать с тобой…

Нэнси вздрогнула при одной только мысли об этом.

— Он поступил бы именно так, — сказал Рамон, вновь наливая себе кофе. — Поэтому не стоит рассказывать ему о происшедшем. Кроме того, он может воспротивиться тому, что мы собираемся сделать.

— А как же быть с… — Нэнси хотела произнести имя своего мужа и не смогла. Ей неожиданно стало дурно.

— Камерон покинул отель через две минуты после того, как вышел из твоего номера. Его вещи уже были в автомобиле, а за рулем ждал шофер. Несомненно, сейчас он в своей каюте и думает о том, как нам отплатить.

— Но он не сможет причинить тебе вреда, не правда ли, Рамон? — Нэнси подумала о том, что Джек был сенатором. Она заметила выражение ето глаз, когда он, шатаясь, выходил из ее спальни. В них была фанатичная ненависть. Он ненавидел Рамона, ненавидел Сайри и ее. Нэнси вздрогнула, и Рамон взял чашку у нее из рук.

— У него не больше шансов навредить мне, тебе и даже Сайри Гизон, чем у мухи на стене. Если до этого дойдет, сенатору Камерону придется многое понять. Я Санфорд и воспитан в британском духе: играю честно. Но во мне течет также кровь де Гама, и я могу припугнуть сенатора, который решил накачать свою жену наркотиками, чтобы увезти с собой.

Рамон снял рубашку и погасил все лампы, кроме ночника. В мягком свете его грудь отливала бронзой и блестела от пота после борьбы, если это столкновение можно было назвать борьбой. Нэнси снова вздрогнула. Не будь Вильерса и лакеев, Рамон убил бы Джека. Она и сейчас еще видела его руки, такие нежные в любовных ласках, которые с дьявольской силой сомкнулись на горле Джека, пытаясь задушить его.

«Безумный, грубый и опасный», — высказалась как-то леди Каролина Лэмб о Байроне. Рамон не был безумным, несмотря на утверждения Вира, и он не был грубым… хотя, наверное, Джек так не думал. Но несомненно то, что с ним лучше не связываться. Он умел постоять за себя и делал это с неукротимой яростью.

— Хватит об этом, — сказал Рамон, скользнув в постель и устроившись рядом с ней.

Нэнси повернулась к нему и спряталась в его объятиях.

— Байрон, — загадочно прошептала она и уснула.

* * *

Проснувшись, она еше некоторое время никак не могла осознать, что отвратительный сон, преследовавший ее, был явью.

Джек барахтался в собственной блевотине. Рамон яростно рвался к нему с расцарапанным лицом, с которого кровь капала на белоснежную вечернюю рубашку. Сайри молча и спокойно наблюдала за происходящим, как зритель в театре. А она, сбитая с толку, ошеломленно смотрела вокруг, ничего не понимая.

Нэнси открыла глаза. Рамон, опершись на локоть, смотрел на нее. Она не удивилась, узнав, что он всю ночь не спал, наблюдая за ней, и, когда она вскрикивала во сне от мучительной боли, будил ее.

— Я люблю тебя, — прошептала она, касаясь кончиками пальцев его гладкого тела. Нежность в его глазах сменилась желанием. Нэнси судорожно сжала его в своих объятиях, и Рамон тесно прижался к ней. Ночные кошмары отступили, осталась только любовь.

Утром, сразу же после получасового разговора с сеньорой Энрикес, Нэнси навестила Зию. Несмотря на протесты Рамона, настаивающего, чтобы она отдохнула, Нэнси продолжала работать как обычно. Она хотела, чтобы жизнь в отеле протекала нормально. События прошлой ночи граничили с безумием, и Нэнси чувствовала, что, если она не отвлечется, ей будет плохо. «Аквитания» отплыла. Ее прежняя жизнь кончилась. Новая жизнь, длинная или короткая, только началась.

В апартаментах Зии Нэнси была удивлена, обнаружив, что кровать под роскошным пологом пуста.

— Мадам, — объяснила хорошенькая служанка Зии, — настояла на том, чтобы выйти на свежий воздух, хотя она еще очень слаба для прогулок. Ее перенесли на любимое место под палисандровым деревом.

Нэнси с трудом удерживалась от улыбки, идя по благоухающему саду и вспугивая голубей на своем пути. Зия выглядела гораздо лучше во время болезни, чем в здоровом состоянии. Она сидела под зонтиком из павлиньих перьев, одетая в просторное, мягкое, сексапильное платье серебристого цвета. Ее талию опоясывали две нитки причудливого жемчуга. Каштановые волосы были уложены в виде короны, веки и губы подкрашены. Под рукой, как всегда, находились шампанское, апельсиновый сок и печенье для голубей. В теплом ветерке, дующем с далекого африканского берега, ощущался запах ее духов.

— Дорогая, сеньора Энрикес рассказала мне о ваших планах на предстоящий бал. Думаете, нам удастся заставить Рамона надеть маскарадный костюм? Он выглядел бы просто великолепно, — Не думаю, что Рамона можно заставить что-либо сделать, — сказала Нэнси улыбаясь. — Он всегда поступает по-своему.

Ответная улыбка Зии погасла. Да, ее упрямый сын все делал по-своему. Он и слушать не стал бы полуправду или недомолвки, скажи она ему, что у его романа с Нэнси нет будущего. Она не раз пыталась заговорить об этом, но в последний момент чувствовала, что не способна побороть себя. Скоро здесь будет Чипс, и она надеялась на его поддержку. Они оба отвечают за прошлое и за то, что через много лет оно могло омрачить сегодняшний день.

Что же тогда будет? Изменится ли к ней Рамон, так любивший ее? Не ослабеет ли его любовь и не сменится ли отвращением и недоверием? Не выйдет ли Дьюарт наконец победителем из многолетней борьбы между ним и Чипсом? Голова у нее гудела. Может быть, рассказать все только Нэнси? Да. Она не захочет, чтобы жизнь ее отца была разбита. К тому же Нэнси в расцвете красоты и найдет себе других мужчин, других любовников. Пожалуй, так будет лучше. Если Рамон узнает правду, он перестанет любить мать, и жизнь потеряет для нее всякий смысл.

— Нэнси, — обратилась к ней Зия, но та исчезла, и Зия поняла, что на какое-то время заснула. Она обрадовалась. Это было подобно отсрочке казни. Она подождет до приезда Чипса. Они всегда нуждались друг в друге, а сейчас, когда их жизнь уже давно перевалила за половину, эта потребность стала особенно сильной. Зия снова закрыла глаза. Солнышко приятно пригревало. Может быть, открыв глаза, она увидит, как в бухту Фанчэла входит великолепное судно «Иль де Франс». Даже отсюда она смогла бы различить среди других пассажиров плотную, крепкую фигуру Чипса. Она всегда могла отыскать его взглядом в самой густой толпе. Не надо было даже говорить, что он там. Интуиция никогда не подводила ее. Она руководствовалась голосом сердца.

— Если бы только… — прошептала она. — Если бы только… — Эти слова она повторяла много лет, и это были самые горькие для нее слова в английском языке. Когда она закрыла глаза и уснула, на ее все еще густых ресницах блестели слезы.

* * *

— Мадам, скорее! Там английская виконтесса!

Нэнси тотчас обернулась. Маленькая служанка бежала к ней через лужайку. Они чуть было не столкнулись головами.

— Это ужасно, мадам! Просто трагедия! Такое несчастье!

Нэнси постаралась придать лицу спокойное выражение. Что бы там ни было, вряд ли это хуже того, что ей пришлось увидеть в спальне Хелен Бингам-Смит. Но сострадательные выражения лиц окружающих на ее пути в просторные комнаты виконтессы заставили Нэнси засомневаться, так ли это на самом деле.

— Это наша самая ценная клиентка, — сказал Вильерс, утратив свое обычное хладнокровие. — Кажется, ничего нельзя исправить…

— Я покончу с собой! — пронзительно кричала служанка виконтессы. — Я скорее убью себя, но не допущу, чтобы такое произошло с ее светлостью. Как она может обвинять меня в подобных вещах? Я покончу с собой!

Нэнси чувствовала, что вряд ли справится с двумя попытками самоубийства в течение суток.

— Отхлещите ее по щекам и дайте немного бренди, — сказала она секретарю Вильерса, не останавливаясь.

— Это оскорбление, — говорил виконт, расхаживая по роскошной гостиной. — Это просто надругательство! Богохульство!

Виконтессы нигде не было видно.

— Что случилось? — спросила Нэнси, затаив дыхание.

Не было видно ни крови, ни следов насилия.

— Мою жену оскорбили! Над ней надсмеялись и унизили ее.

Нэнси была поражена этим словоизвержением. Она не помнит, чтобы виконт когда-либо произносил более двух слов подряд.

— Могу я видеть вашу жену?

— Видеть ее! Видеть! Скоро все увидят ее! Этого не избежать! Мы пробовали все. Мыло, шампунь, даже средство для чистки ванны! Ничто не помогает!

Нэнси решила, что нет смысла ждать, когда виконт придет в себя и сможет все спокойно объяснить. Она прошла через гостиную и постучалась в дверь спальни. В ответ раздался пронзительный крик, который потряс Нэнси больше, чем истеричные вопли служанки и гневные тирады виконта. Такой крик никак не мог исходить от всегда хладнокровной, светловолосой, элегантной, чрезвычайно бесстрастной Серины, виконтессы Лоземир. Крик снова повторился. Нэнси почувствовала, что у нее вспотели ладони, когда она повернула ручку и открыла дверь.

Две перепуганные служанки наполняли тазы мыльной водой. Судя по промокшим платьям, они делали это уже не раз. Вода заливала пол ванной. Кругом были разбросаны использованные полотенца. Виконтесса, выпрямившись, сидела на стуле с остановившимся взглядом. Волосы ее были испещрены ужасными зелеными пятнами. Нэнси качнулась и вынуждена была ухватиться за дверь, чтобы не упасть.

— Что это?..

— Это шампунь, — робко пояснила одна из служанок. — Служанка ее светлости намылила ей голову шампунем и…

— Я буду жаловаться! — Голос виконтессы звучал хрипло и отрывисто, словно пародия на ее обычную вялую речь. — Я буду жаловаться! — Казалось, она была не способна сказать что-либо другое.

Нэнси послала служанку за парикмахершей отеля. Та изучила пузырек с шампунем и сообщила, что туда добавлен какой-то краситель, но производитель шампуня не виноват. Затем сказала несколько утешительных слов виконтессе, но та все никак не могла успокоиться:

— Я буду жаловаться!

Серина Лоземир повторяла одни и те же слова как автомат. Парикмахерша попробовала несколько раз намылить ей голову другим шампунем и прополоскать. Но раз от раза волосы виконтессы становились все зеленее.

Виконт решил обратиться за помощью еще к кому-нибудь. «Аквитания» уже ушла, но оставались Каррингтоны. Их яхта стояла у причала. Они, конечно, не собирались прерывать свой отдых, но в связи со случившимся дорогая Серина, разумеется, будет немедленно доставлена в Лондон.

Восемьдесят мест багажа, сопровождавших виконтессу, были мгновенно упакованы. Служанка-француженка, все еще пребывавшая в истерике, мало чем могла помочь хозяйке. Ее светлость одели другие служанки отеля и спешно подобрали ей подходящий головной убор. Любимые виконтессой шляпки в форме колпака не годились для того, чтобы спрятать ее волосы, не только позеленевшие, но и слипшиеся. Модные маленькие шляпки-таблетки тоже были бесполезны, как и украшенные цветами широкополые шляпы. В конце концов отыскали глубокую шляпу а-ля Грета Гарбо и упрятали под нее редкие пучки зеленых волос.

— Я буду жаловаться! — твердила виконтесса, направляясь из своего номера в сопровождении мужа и галантного Виктора Каррингтона к его автомобилю.

Несмотря на распоряжения Нэнси и предусмотрительность Вильерса, вдоль всего пути виконтессы выстроились служанки, камердинеры, лакеи и официанты. Князь Васильев наблюдал за шествием с явной насмешкой, графиня Запари — с сочувствием, Мадлен Манчини — со злорадством, а Лавиния Мид — с недоверием. Мария смотрела на все это с едва заметной самодовольной улыбкой. Теперь ей осталось заняться только миссис Пеквин-Пик.

— Я буду жаловаться! — Голос виконтессы все еще слышался, даже когда ошеломленный шофер уже закрыл дверцы автомобиля. Мария вернулась в Гарден-свит. С миссис Пеквин-Пик, пожалуй, будет потруднее, чем с графиней и виконтессой. Надо придумать что-нибудь более существенное, чтобы отправить эту огромных размеров американку назад, в Миннесоту. Мария слегка улыбнулась. Она добьется своего. Цель оправдывает средства. Луис, может быть, недостаточно хороший муж в материальном отношении, но Мария решила выйти за него. Конечно, за ним надо внимательно следить, впрочем, как и за любым другим мужчиной. И она, напевая, начала обшивать великолепными французскими кружевами подол одной из нижних юбок Нэнси.

* * *

— Ужасно путешествовать без виски, — мрачно пробормотал Симас Флэннери, облокотясь на поручень «Иль де Франс».

Чипс бросил окурок сигары в пенящиеся за кормой волны.

— Будем считать, что это каникулы. Мэр тоже имеет право на отдых.

— Но не накануне выборов, — произнес Симас, и это прозвучало как мрачное пророчество.

Чипс поднял воротник своей каракулевой шубы.

— Выборы неплохо подготовлены. По сути, оппозиции не существует.

— Она есть, и твой противник, пользуясь моментом, сейчас потирает руки. Я даже слышу, как он публично вопрошает, кто оплатил поездку мэра в Европу да еще в каюте первого класса этого плавучего дворца.

— Я лично оплатил этот рейс, — самодовольно произнес Чипс. — Пусть он копает под меня, пока не достигнет Австралии, но ему не удастся найти ничего предосудительного.

— Это безумие, — снова повторил Симас.

Чипс чувствовал себя весьма беззаботно. Его шестое чувство в политике никогда не подводило его. Он задумал посетить Европу и нашел способ, как обратить эту поездку в свою пользу. Его соратники будут рассказывать о его встречах с членами британского парламента, о его личной оценке работы Лиги Наций. Они будут шуметь об этом до тех пор, пока бос-тонцы не получат достаточно ясного представления о том, что их мэр занимается не только городскими проблемами, но и имеет широкие международные связи. И если он каким-то чудом проиграет выборы мэра Бостона, то использует поездку в Европу для подготовки выборов губернатора штата. При этом он воспользуется случаем повидать Зию и свою дочь. Правда, Мадейра не значилась объектом его посещения ни в одном пресс-релизе. Его расставание с Нэнси было мучительным. Он просто обезумел и вел себя как слон в посудной лавке. Ему хотелось вернуть Нэнси домой. Вокруг нее вращалась вся его жизнь. Ее место было в Бостоне, Хайяннисе или Вашингтоне. Там, куда можно было легко дозвониться по телефону или быстро добраться на автомобиле. Ее поведение в тот день, когда она покинула Бостон, напугало его. Это была уже не та маленькая девочка, которую он всегда мог уговорить. Это была женщина с измученными глазами и отрешенным видом, ужаснувшим его. Роман с Санфордом, по-видимому, оказался мимолетным, но нанес ей страшный удар. Похоже, это сломало ее, и она очень изменилась.

— Как ты думаешь, зачем людям обезьяны в ванных комнатах? — спросил Симас после продолжительного молчания, когда стало ясно, что политические темы исчерпаны.

— Живые или мертвые? — поинтересовался Чипс, стараясь побороть подавленное настроение, которое овладело Им после драматичного расставания с Нэнси, и воскресить обычную бодрость духа в надежде на предстоящее примирение.

— Ни то ни другое. Они нарисованы на стенах, где любой здравомыслящий человек изображает чаек или рыб. Бог милостив к моей матери, — сказал Симас. благоговейно крестясь, — не то она перевернулась бы в могиле, увидев меня в день моего рождения окруженным стаей обезьян.

— Это прогресс, дорогой, — снисходительно пояснил Чипс своему верному помощнику, которому было уже к семидесяти. — Если богачи могут себе позволить купаться среди обезьян, почему бы Симасу Флэннери с Ганновер-стрит не сделать то же самое?

— Мне кажется, что на Ганновер-стрит живут более здравомыслящие люди. Например, с меня достаточно жестяной ванны у горящего камина.

Чипс расхохотался:

— Прогресс, дорогой, оставил тебя далеко позади. Неужели, по-твоему, я получил бы голоса честных граждан Норс-Энда, если бы не мог предложить им ничего, кроме жестяных корыт перед камином?

— Ты получил бы гораздо больше голосов, не предлагая избирателям обезьян, глазеющих на них, пока они снимают свои штаны, — мрачно проворчал Симас.

Чипс дружески похлопал его по спине и возобновил неспешную прогулку по палубе.

— Кажется, на борту есть место, где тебе может понравиться, — сказал Чипс. —Давай перенесем наше совещание туда и поразмыслим, что может выкинуть Шон О'Флинн, пытаясь извлечь политический капитал из моего отсутствия.

— Не о Флинне нам следует беспокоиться, — возразил Симас, умиротворенный предстоящей выпивкой. Запрет на спиртное оставил в его душе неизгладимый след. Теперь он глотал виски с такой быстротой, будто постоянно ждал, что у него силой отнимут стакан. — Гораздо опаснее порядочный голубоглазый парень, ведущий честную игру. Никаких взяток, никакого протекционизма, никакой помощи иммигрантам в обмен на голоса. Он обращается к совершенно новой породе избирателей.

— У него еще молоко на губах не обсохло, — спокойно сказал Чипс, — и поддерживает его кучка болванов.

Симас не был убежден в этом, но виски в его стакане было разбавлено всего лишь кубиками льда и выглядело очень привлекательно. Если человек путешествует, хотя Симас не видел в этом смысла, ему просто необходимо порой расслабиться в баре, где много отличной выпивки. Он начал было рассуждать о том, как лучше осуществить программу Чипса по очистке трушоб, но Чипс не захотел больше его слушать. События последних педель вконец измотали его.

Чипс полагал, что Глория обидится после того, как он сослал ее на Ямайку. Но никак не думал, что она будет звонить ему каждый день домой или в офис, безудержно рыдая. Однако он отказывался видеть ее, хотя и не собирался разводиться. Жаль было тратить на это время. Но он не хотел жить с ней под одной крышей по крайней мере до тех пор, пока считал это целесообразным. Он вытащил ее из грязи и сделал достойной женщиной, женой мэра. Она ни разу не допустила какой-либо бестактности на публике. Ее вульгарный акцент исчез, и говорить она стала не хуже, чем говорят в Уинтропе. Глория прекрасно выполняла свои обязанности. Она была хорошенькой, жизнерадостной, и пресса любила ее. По-своему Глория была необходима ему не менее, чем Симас. На приемах он гордился ею, с удовольствием замечая завистливые взгляды молодых мужчин, которые годились ему во внуки. Дома он наслаждался ею. Она заставляла его смеяться, и с ней он чувствовал себя намного моложе. Глория внесла разнообразие в его сексуальную жизнь, что доставляло ему огромное удовольствие в конце каждого дня.

Чипс никогда не говорил, что любит Глорию, поскольку сам не верил в это. Между ними существовала определенная договоренность и взаимопонимание. Преданность с ее стороны составляла основу их отношений. Он был слишком стар, чтобы терпеть, если она наставит ему рога. Жена должна была поддерживать его имидж и убеждать избирателей в том, что их мэр еще хоть куда мужчина и достаточно энергичен, чтобы еще четыре года быть главой города. Благодаря ему взамен она приобрела общественное положение, дом в Сити-Холле, особняк в Палм-Спрингсе и надел в тридцать акров в Род-Айленде.

Это вполне приемлемое соглашение было заключено в далеком Лос-Анджелесе в баре с сомнительной репутацией и скреплено бутылкой шампанского. Позднее, во время свадебного путешествия, Глория сказала, что любит его. Он похлопал ее по заду и был очень доволен, хотя не поверил ни единому ее слову. То же самое она сказала бы и Белу Лугози, если бы он избавил ее от прежней жизни и перенес в мир мехов, драгоценностей и тонких шелковых чулок.

Никто не рассчитывал, что их брак продлится более полугода. Ни репортеры светской хроники, ни Симас, ни даже Нэнси. Но тем не менее их роман продолжался, и весьма бурно.

Чипс вспомнил, как однажды он вернулся домой после митинга и набросился на Глорию, когда та барахталась в ванне по шею в душистой мыльной пене.

— Господи, как хорошо! — сказала она, узнав, что ему не надо больше никуда идти. Чипс сорвал с себя одежду с нетерпением семнадцатилетнего юноши, встретившегося со своей первой девушкой, и Глория взвизгнула от восторга, когда он прыгнул к ней в ванну, расплескав воду на розовый ковер. В любовных ласках Глории не было ни жеманства, ни застенчивости, ни сдержанности. После весьма скупых, неумелых ласк его первой жены, которые она очень неохотно проявляла, а также после вереницы слишком податливых, пустоголовых женщин, последовавших за ней, Глория была подобна тонизирующему средству.

Он не только наслаждался, занимаясь с ней любовью, но получал удовольствие и от бесед с ней. Для него это был просто дар небес, от которого теперь ему пришлось отказаться. Его дом в Сити-Холле без золотистых локонов Глории и ее острых шуток стал похож на запущенный музей. Не было больше необходимости спешить домой, покидая Сити-Холл со своим королевским кортежем. Чипс убеждал себя, что ее измена с Санфордом вызывает у него глубокое презрение и он не станет больше разговаривать с ней. Однако он не доверял себе и опасался, что проявит слабость при первых же звуках ее голоса.

В прошлую пятницу Глория приказала шоферу своего роскошного белого «роллса» подъехать к Сити-Холлу и ворвалась в приемную кабинета Чипса, требуя встречи с ним. Симас, его помощники и секретарь перехватили ее, прежде чем она сумела ворваться в его убежище. Чипс сидел за своим массивным письменным столом, сложив руки на его гладкой кожаной поверхности, плотно сжав губы, с побледневшим лицом, и слушал ее мучительные крики.

— Чипс! Пожалуйста! Чипс! Чипс!

Они выдворили ее, и Чипс долго никого не впускал к себе, даже Симаса. Через час он собственноручно написал письмо. Он писал Глории, что она может не опасаться изменений в своей привычной жизни. Она по-прежнему остается его женой и может распоряжаться своим особняком в Палм-Биче и домом в Род-Айленде, как это было раньше. Только Сити-Холл был для нее закрыт.

Ответное письмо Глории было передано ему прямо в руки. На нем были пятна, похожие на следы слез. Ее обычно ровный почерк на этот раз был очень нечетким. Он сжег его, не распечатав. На следующее утро Чипс заказал каюту на борту «Иль де Франс» для себя и Симаса, оставив на изумленных помощников и секретарей все муниципальные дела.

Он больше не мог ни есть, ни спать и вел себя как мужчина, который случайно обнаружил, что его любимая женщина оказалась ему неверна. Поддавшись этой иллюзии, он решил отступить от своего принципа и вернуться к ней. Чтобы восстановить ясность мышления, пока он окончательно не потерял способность контролировать себя, надо возвратить Глорию из ссылки на Ямайку, избить до синяков, потребовать извинений и обещаний, а затем предаться с ней неистовой любви, хотя это и не подобает человеку в его возрасте.

Последнее, что он увидел, когда гордость французской пароходной линии снялась с якоря и плавно направилась к выходу из гавани, был знакомый белый «роллс-ройс», примчавшийся к стоянке, и фигуру без шляпки, бегущую и машущую рукой. Ее локоны отливали золотом на холодном зимнем солнце. В то время как пассажиры, сгрудившиеся у борта, выкрикивали слова прощания своим родственникам и друзьям, Чипс стоял молча, подняв воротник на холодном ветру и сжав кулаки в глубоких карманах пальто.

Ее рука неуверенно взметнулась вверх и опустилась. Глория не стала махать на прощание, но отчаянно взывала, чтобы он вернулся. Она стояла, маленькая и покинутая, среди одетой в меха толпы.

Чипс резко повернулся и направился в свою каюту первого класса, где его ждала бутылка виски. Глория обманула его однажды и может снова обмануть. Ее отчаяние можно попять, поскольку она явно боялась потерять то, что имела. Его же разочарование было настолько глубоким, что он боялся признаться в этом даже самому себе.

* * *

— Так ты выйдешь за меня? — Луис настойчиво смотрел ей в глаза.

— Я должна подумать, — сказала Мария сдержанно.

— Господи! Я предлагаю тебе руку и сердце, а не букет цветов!

— Мне нравятся цветы, — невозмутимо заметила Мария.

Луис молил Бога дать ему силы.

— Тогда я принесу тебе целую охапку! Или полную комнату!

Мария, вспомнив подарок Нэнси от князя Васильева, вздрогнула.

— Достаточно и одного цветочка.

— Один цветок или сотня, какая разница? Я прошу тебя выйти за меня замуж.

Они находились далеко от отеля, там, где сады постепенно переходили в девственные заросли.

— Я не могу выйти замуж за человека, который будет изменять мне, — сказала Мария, опустив глаза, чтобы не потерять контроль над собой и не броситься в его объятия.

— Я буду верен тебе до гроба! — Луис почувствовал слабость. Ему не верилось, что голос, который он слышал, принадлежал ему. — Клянусь непорочной Девой Марией и всеми святыми! Пожалуйста, Мария. Будь моей женой. — У него перехватило дыхание. — Я люблю тебя, Мария.

Она медленно подняла к нему свои большие темные глаза.

— И я люблю тебя, — сказала она тихо.

Их губы встретились, и судьба Луиса была решена. Он сплел ей венок из маленьких желтых цветов и надел в знак помолвки.

— А как же твои леди? — спросила Мария.

Луис давно отказался от попыток обманывать Марию по поводу своих отношений с дамами.

— Графиня Змитская и английская виконтесса уехали. Больше никого нет.

Мария подавила разочарование от этой лжи, но решила не портить вечер, когда ей сделали свадебное предложение. Она обняла Луиса за шею и, к его огромному удовлетворению, позволила ему поцеловать себя со всей страстностью, которую прежде запрещала.

Минни Пеквин-Пик следила за Марией так же, как и Мария за ней. Она заметила не только то, как чешская графиня постоянно поглядывала на Луиса, но и то, как часто обменивались взглядами Луис и хорошенькая служанка миссис Нэнси Ли Камерон. Однако это не беспокоило Минни Пеквин-Пик. Если закрыта одна дверь, можно войти в другую. Она с восхищением наблюдала, как сначала чешская графиня, а затем английская виконтесса были вынуждены постыдно покинуть отель. По всей видимости, она была следующей в списке маленькой пуэрториканки. Минни жила в предвкушении очередной выходки Марии. Служанка Нэнси Ли Камерон наконец встретила достойную соперницу. Минни была готова с радостью оставить Луиса, если это была настоящая любовь. Но ей нравились настоящие противники, а смуглая служанка была, несомненно, такой. Тем не менее Марии не удастся выдворить ее из отеля, как двух других любовниц Луиса. Минни Пеквин-Пик никогда ниоткуда не уезжала, пока сама не решала сделать это. Она все время ждала, когда же Мария нанесет очередной удар. И ей не пришлось долго ждать. Вернувшись в номер после солнечных ванн с Майклджонами и очень заинтересованная встречей с Люком Голдингом, Минни застала свою служанку в слезах.

— Не могу понять, как это могло произойти, мадам. Я искала повсюду. Спрашивала прачек и уборщиц. Никто не видел и не брал их.

— Что именно? — На мгновение тревога сжала сердце Минни. Она могла допустить всевозможные шутки, но не воровство ее драгоценностей.

— Ваши бюстгальтеры, мадам.

— Бюстгальтеры! — Минни Пеквин-Пик села на край огромной кровати и залилась смехом. Ее служанка не могла понять, что смешного в этой ситуации, и была готова заплакать.

— Не осталось ни одного, мадам, а вы должны сегодня обедать с миссис Камерон, мистером Санфордом, князем Заронским, леди Бессбрук, графом и графиней Монткалм…

Обычно на такие обеды дамы надевали платья с открытой спиной и плечами и с разрезом на бедре, однако габариты Минни не позволяли носить такие наряды. Ее телеса, мягко говоря, были колоссальными. Служанке требовалось не менее получаса, чтобы затянуть ее в корсет, а ее огромные бюстгальтеры выглядели скорее как некая броня. Без них миссис Пеквин-Пик не могла появиться на людях. Но вместо того чтобы впасть в истерику, миссис Пеквин-Пик, казалось, явно забавлялась.

— Эта девчонка определенно знает мою ахиллесову пяту, — сказала она, снимая с себя платье, в котором принимала солнечные ванны.

— Пропали ваши бюстгальтеры, а не туфли, — повторила служанка, подумав, не перегрелась ли ее хозяйка на солнце.

Минни махнула на нее рукой. Девушка была послушна, но глупа. Она подивилась, где миссис Камерон удалось найти свою предприимчивую пуэрториканку, и позавидовала ее приобретению.

Ванна была наполнена, и Минни с наслаждением погрузила свое огромное тело в горячую воду. Когда графиня Змитская в истерике покидала отель, закрыв лицо густой вуалью, виновница ее трагедии наблюдала за ней, стоя в отдалении. Когда виконтессу Лоземир с остекленевшим взглядом вели к автомобилю Каррингтона, та же самая виновница наблюдала за ней с удовлетворенной улыбкой. Минни барахталась в мыльной воде. На этот раз маленькая шалунья будет разочарована. Пропажа бюстгальтеров не может смутить Минни Пеквин-Пик из Миннесоты.

— Но, мадам! — Ее служанка пришла в ужас, узнав о намерении хозяйки все-таки пойти на обед.

Обильно расшитое блестками платье было с достаточно большим вырезом, открывавшим пышную грудь, на которой, как на полке, лежало бриллиантовое колье. Ничем не стянутая грудь миссис Пеквин-Пик расползлась во все стороны, а стянутые корсетом массивные бока только подчеркивали расплывшуюся верхнюю часть ее туловища.

— Мадам, вы не можете идти в таком виде…

— Могу, — твердо заявила Минни, прикалывая эгрет с огромным бриллиантом к своим волосам и накидывая на шею боа из перьев.

— Мадам, пожалуйста…

Минни качнула пышным торсом и встала. Казалось, верхняя часть ее тела живет своей собственной жизнью.

— О мадам! — причитала служанка, но хозяйка не обращала на нее никакого внимания. С высоко поднятой головой, с перекатывающейся волнами грудью, она величественно, как римская императрица, двинулась через роскошные гостиные к личным апартаментам мистера Рамона Санфорда, где давался обед.

Лакей при виде ее закрыл глаза, затем снова открыл и объявил почти шепотом:

— Миссис Минни Пеквин-Пик.

Минни снисходительно улыбнулась ему, едва не задев правой грудью, которая колыхалась в собственном ритме, и вошла в белую с золотом столовую, где ее приветствовали Нэнси и Рамон.

Чарльз Монткалм побледнел и попросил бренди вместо предложенного аперитива. Джорджиана заморгала глазами и с огромным усилием подняла глаза навстречу мягкому и беспечному взгляду Минни.

Князь Феликс пробормотал что-то нечленораздельное, Венеция ошеломленно замолчала.

Казалось, только Нэнси не потеряла самообладания. Подали напитки. Миссис Пеквин-Пик была представлена присутствующим, и постепенно завязался разговор. Рамон прошептал в сторону, что по сравнению с их новой гостьей Лавинию Мид можно считать плоскогрудой, за что получил от Нэнси тычок в ребра.

Лакеи в белых перчатках отодвинули стулья, усаживая гостей, и даже благовоспитанная Нэнси не могла отвести взгляд, когда грудь миссис Пеквин-Пик опустилась на белоснежную скатерть.

— Надеюсь, вам нравится в отеле, — наконец произнесла Нэнси сдавленным голосом.

— Да, вполне, — сказала Минни, и при этом ее своенравная грудь опрокинула солонку в стиле Георга III.

Официант обеспокоенно поставил солонку на место. Казалось, невозможно предсказать, в каком направлении двинется в следующее мгновение верхняя часть туловища миссис Пеквин-Пик.

— Несмотря на утрату…

— Какую утрату? — Рамон нахмурил лоб. У Вильерса среди подробностей биографии миссис Пеквин-Пик не было упоминания о недавней тяжелой утрате. Мистер Пеквин-Пик покинул этот мир еще десять лет назад.

— Моих бюстгальтеров, — продолжала Минни.

Чарльз Монткалм пролил суп на свои брюки, а Венеция Бессбрук поперхнулась гренками.

Ни один гипнотизер не смог бы привести аудиторию в такое оцепенение.

Минни поднесла ложку супа ко рту, сделала глоток и кротко улыбнулась:

— У графини пропали искусственные челюсти. У виконтессы волосы приобрели зеленый цвет. У меня же куда-то подевались все бюстгальтеры.

— Ничего не понимаю, — еле слышно произнесла Нэнси.

Минни продолжала есть суп. Только она одна и могла делать это. Ложка князя Заронского застыла на полпути. Даже Рамон сидел не шевелясь.

— Некая молодая леди так сильно влюбилась, что решила довольно остроумно избавиться от своих соперниц.

Но со мной у нее ничего не получилось.

Рамон тщетно пытался представить себе мужчину, способного полюбить пожилую чешскую графиню, хладнокровную виконтессу и внушающую страх миссис Пеквин-Пик, но так и не смог сделать это.

— Но кто?.. — начала было Нэнси.

Минни благосклонно улыбнулась.

— Полагаю, вы не хотите, чтобы я вышла из себя, — сказала она. — Я сама поговорю с этой юной леди и уверена, что у вас больше не будет неприятностей. Кроме того, я могу с уверенностью сказать, что к полуночи все мое нижнее белье будет возвращено. — И она неосознанным движением приподняла обеими руками свою грудь с блюда, которое официант перед ней поставил.

 

Глава 18

— Чем ты так расстроена? — спросил Рамон на следующее утро, когда они с Нэнси завтракали на террасе.

Она улыбнулась и, взяв его руку, прижала к своей щеке. Он сел рядом с ней и налил себе черного кофе без сахара.

— Мария от меня уходит.

Рамон вопросительно приподнял брови. На нем был только темно-синий халат. Волосы блестели от соленой воды после утреннего купания в море.

— Она собирается выйти замуж. За Луиса Чавеза.

Кофе выплеснулся на блюдце в руках Рамона.

— Боже милостивый!

— Разве это плохо?

— Это просто удивительно, — сухо сказал Рамон, в то время как перед ним поставили чистую чашку и блюдце. — Я всегда считал Луиса домашним животным.

— Значит, по-твоему, я должна попытаться отговорить ее?

— Думаешь, ты сможешь сделать это?

— Вряд ли. Мария никогда не принимает необдуманных решений, и если она говорит, что хочет выйти за Луиса, значит, так оно и есть.

— Тогда отпусти ее. Луису пора жениться. За последние несколько лет он уже дошел до крайности.

Озадаченное выражение лица Нэнси вызвало у Рамона улыбку.

— Никакого преступления, любовь моя. Пожалуй, больше постыдного.

— Но тогда я обязательно должна сказать об этом Марии… Рамон улыбнулся еще шире:

— У твоей скромной маленькой служанки в рукаве больше карт, чем у самого ловкого шулера. Она знает все о слабостях своего милого Луиса. Более того, она борется с ними весьма оригинальным способом.

— Я никак не пойму, о чем ты говоришь.

— Не важно. Кажется, эта пышная миссис Пеквин-Пик уже прогуливается по саду с лондонской литературной знаменитостью?

Нэнси поставила чашку с кофе и посмотрела туда, куда указывал Рамон.

Люк держался весьма неуклюже, засунув руки в карманы. Без своей широкополой черной шляпы и плаща он выглядел как обычный молодой человек, вышедший на прогулку перед завтраком.

— Кажется, теперь он выглядит не столь экстравагантно.

— Особенно после того, как ему предъявили счет. Полагаю, что неподражаемая Минни — последний шанс мистера Голдинга.

Нэнси взглянула на гавань вдалеке. Она была пуста.

— А где же «Кезия»? — удивленно спросила она.

— Сейчас, наверное, приближается к Опорто, где возьмет на борт моего адвоката и доктора Оливейру, а затем доставит их сюда, в Фанчэл.

Нэнси продолжала смотреть вдаль.

— Твои адвокаты в Америке. Это не очень-то удобно для скорейшего завершения бракоразводного процесса.

Его сильные руки схватили ее за запястья. Лицо приобрело суровое, непреклонное выражение, и Нэнси поняла, что сейчас с Рамоном бесполезно спорить.

— А зачем ты вызвал доктора? — спросила она беспомощно.

— Серрадо недоволен твоим состоянием, так же как и я. Доктор Оливейра скоро сможет дать ответ, все ли у тебя в порядке. Я больше не хочу слышать заверения по поводу твоего железного здоровья. Я им не доверяю. Ты будешь убеждать меня, что совершенно здорова, даже на смертном одре.

— Сайри, — сказала она слабым голосом, не в силах смотреть ему в глаза. — Где она сейчас?

— Она с Чарльзом Монткалмом.

— С Чарльзом!

Рамон засмеялся, ослабив свои пальцы на ее запястьях:

— Уверяю тебя, этот истинный англичанин ведет себя как сама добродетель. Он диктует ей длинные письма к Рамсею Макдональду и Болдуину. Чарльз гораздо более осведомлен о политической ситуации в Европе, чем они. Однако за исключением Черчилля в данный момент никто не уделяет ему должного внимания. Чарльз пытается представить события в черно-белом цвете и вывести ведущих политиков из оцепенения, пока еще не слишком поздно. Он моряк, и война кажется ему неизбежной, чего не понимают гражданские люди и министры, сидящие в своих уютных кабинетах в Уайтхолле.

— Война? — Нэнси побледнела. — Уверена, что это безответственные разговоры.

Подали еще кофе. Когда они снова остались одни, Рамон осторожно заметил:

— Не стоит закрывать глаза на то, что происходит в Германии и Австрии. Я знаю, что брак твоей дочери очень беспокоит тебя, но надо смотреть фактам в лицо. В Вене проходят массовые демонстрации, где нацисты публично заявляют, что намерены установить контроль над всей страной уже в этом году. При этом без кровопролития вряд ли обойдется. Феликс рассказывает, что, когда в театре начался спектакль по пьесе Бернарда Шоу «Тележка с яблоками» и открылся занавес, на сиене развевалось установленное каким-то нацистом огромное знамя со свастикой, и представление едва не сорвалось.

Нэнси взволнованно сжимала руки на коленях. Она подумала, что будет, если Рамон узнает, что ее зять — фанатичный последователь Гитлера и законченный нацист.

На залитой солнцем террасе стало неожиданно тихо. На горизонте появилась «Иль де Франс». Но мысли Нэнси были настолько заняты Австрией, Германией, Верити и Дитером, что она даже не заметила приближающееся судно.

— В Австрии царит хаос, Нэнси. Спроси Феликса. У него там дом, но он не хочет туда возвращаться. По его мнению, фашисты через несколько месяцев или даже недель добьются своего.

— Прекрати, Рамон! — Нэнси закрыла уши руками.

Осторожно, но настойчиво Рамон отвел ее ладони. Его суровое лицо было мрачным.

— Я говорю тебе все это, Нэнси, потому что люблю тебя, а поскольку твоя дочь в Германии, ты должна знать, что может произойти в будущем. В Австрии уже идет гражданская война.

— Но в Германии сохраняется стабильность!

— Именно Германия способствует хаосу в Европе. — Со стороны бассейна послышался громкий смех Костаса. По тропинке среди кустов бежала графиня Запари. Лицо ее сияло, как после встречи с любовником. Официант нес поднос с охлажденными коктейлями. Среди такого безмятежного окружения их беседа казалась странной и нереальной.

На террасу вышла Джорджиана Монткалм.

— По словам Чарльза, — сказала она, присоединяясь к ним, — над Западной и Центральной Европой сгущаются грозовые тучи войны, и чем они мрачнее, тем беззаботнее и безрассуднее мы себя ведем. Чарльз говорит, что он кричит как одинокий путник в пустыне. Венеция считает его сумасшедшим, но это не так. На твоем месте, Нэнси, я бы увезла свою дочь из Германии назад в Америку. Сейчас во всем мире это самое безопасное место.

— Муж моей дочери немец, — тихо сказала Нэнси.

— Тогда забери и его. Он ведь не может одобрять того, что там происходит, не так ли?

Нэнси нетвердо поднялась на ноги.

— Мой зять полностью поддерживает Гитлера, — сказала она и пошла в свою темную спальню.

Рамон был очень мрачен, Джорджиана — в ужасе.

— Я пойду к ней, — сказала она поспешно. — Как я не подумала… Такого со мной еще не бывало…

Нэнси сидела за туалетным столиком, тщательно пудрясь и подводя губы.

— Извини, дорогая. Я вела себя бестактно.

Нэнси опустила пуховку, рука ее дрожала.

— Мой зять — нацист. Я не могу поверить, что он может быть таким, если Гитлер не заслуживает уважения.

— В таком случае будем надеяться, что Чарльз ошибается, — сказала Джорджиана, хотя вовсе не была убеждена в этом.

— Ты не веришь, что он такой? — Темно-фиалковые глаза Нэнси смотрели тревожно.

— Нет, — откровенно призналась Джорджиана и решила сменить тему. — У причала стоит «Иль де Франс», и я умираю от желания побывать на ее борту. Бобо плавала на этом корабле в девичестве и говорит, что интерьеры судна выдержаны в футуристическом стиле и там все очень, очень по-французски. Обшивка из светлого дерева, скрытое освещение.

— О Господи! — воскликнула Нэнси. — Там, на борту, мой отец.

— Я думала, ваши отношения с отцом настолько тесны, что граничат с кровосмешением. Почему же теперь они стали прохладней?

— Мои отношения с отцом всегда были отношениями послушной маленькой девочки с нежным родителем, — сухо сказала Нэнси. — А когда маленькая девочка перестала быть послушной, родитель перестал быть нежным.

Джорджиана отвела глаза и сказала:

— Пойду к Чарльзу. Эта бедная Гизон пишет уже с половины восьмого утра. Встретимся в холле через десять минут.

Рамон стоял у балконных дверей, расставив ноги и уперев в бока руки. Солнце освещало его сзади, и она не видела его лица, только контуры мускулистого тела и непокорную темную шевелюру.

— Я не хочу идти на пристань, — сказала она. — Не хочу видеть его. Давай уедем куда-нибудь вдвоем.

Это было немного похоже на его мольбу тогда в Хайяннисе.

— Мы не можем сделать это, любовь моя. «Кезия» на пути в Опорто.

— Мы смогли бы, если бы очень захотели!

Он обнял ее, и она прижалась к нему.

— Обещай, что не позволишь испортить все, что сложилось между нами.

Рамон глухо рассмеялся:

— Это я должен просить тебя об этом. Поцелуй меня.

Нэнси послушно подняла лицо, и время словно остановилось.

Джорджиана беспокойно шагала взад-вперед по мраморному полу холла в ожидании Нэнси. А в это время Чипс О'Шогнесси сошел по трапу на землю Фанчэла с видом человека, привыкшего первым покидать корабль. Невероятно, но его никто не встречал.

— Где моя дочь? — спросил Чипс, когда наконец «бентли» Монткалма спустился по мощеным улицам и Джорджиана Монткалм пробралась сквозь толпу, чтобы пожать ему руку.

— Она задержалась. — Джорджиана не сказала, с кем и почему, хотя хорошо знала, кто мог быть виновником задержки, и у нее закрались мрачные подозрения, почему это произошло. Но она не смогла придумать подходящих объяснений для отца Нэнси.

Симас остался, чтобы заняться багажом, а Чипс, который не видел Монткалмов почти двадцать лет, сел в их «бентли», не переставая удивляться, насколько ложными были представления многих его соотечественников об англичанах. Когда они хотят, то могут быть самыми дружелюбными людьми в мире. Затем вспомнил свою первую жену и ее семью и вернулся к своему прежнему мнению. Вероятно, Монткалмы были исключением из правил.

— Рад видеть вас снова после стольких лет, — сказал Чипс Чарльзу Монткалму и опять подумал, где, черт побери, Нэнси и… Зия. В своем воображении он представлял, что она должна быть здесь, на набережной, и ждать его в своем шифоновом платье, развевающемся на ветру, с золотисто-каштановыми волосами, сверкающими в лучах горячего солнца Мадейры.

Чипс вежливо отвечал на вопросы, но мысли его были заняты совсем другим. Он думал о дочери, о женщине, которую все еще считал единственной любовью в своей жизни, и о своем глупом зяте. Камерон по крайней мере должен был встретить его на пристани. Однако поведение Нэнси в Нью-Йорке было странным, и сейчас важно, чтобы она и Джек держались вместе перед такими людьми, как Монткалмы, и остальными болтунами и сплетниками, которые нашли убежище в «Санфорде», уехав из беспокойного Лондона, Парижа и Рима.

Когда они вошли в холл, их встретила Нэнси. Лицо ее пылало, как после бега. Волосы были взъерошены, как будто она только что вскочила с постели, и своенравный локон выбился на лоб. На ней было простое платье из белого шелка. На голых ногах — босоножки.

— Рада видеть тебя, — сказала она и крепко обняла его, несмотря на присутствующих при этом портье, посыльных, Монткалмов и Минни Пеквин-Пик, вылезшую из своего «роллс-ройса» рука об руку с безропотным Люком Голдингом.

— Нэнси! — В горле Чипса застрял ком. Она выглядела вполне здоровой и счастливой. Только сейчас он понял, как боялся увидеть ее снова бледной, подобно призраку, какой она была, когда прощалась с ним в Бостоне. Отдых, солнце, общение с Зией явно пошли ей на пользу. Они вместе вернутся домой. Он никогда не был так зол, узнав о том, что Джек Камерон отправился на Мадейру, не сообщив ему о своих планах. Ради Нэнси он не станет устраивать сцены своему зятю. Его дочь и ее муж вернутся в Бостон, и все глупости, о которых болтали последнее время, вскоре забудутся.

— Зия, — сказал он. — Где же Зия?

— Она больна, дорогой.

Чипс почувствовал, как замерло его сердце.

— Доктор говорит, что это усталость. Она отдыхает уже несколько дней.

— Но она знает, что я должен приехать? Она ждет меня?

Нэнси успокаивающе похлопала его по руке:

— Она наблюдала, как причаливал лайнер, из своего сада. Она уже ждет тебя.

Чипс жизнерадостно просиял и не заметил признаков волнения на лице Нэнси, когда она сказала:

— Прежде чем встретиться с ней, я хотела бы поговорить с тобой.

— Потом, — нетерпеливо сказал Чипс.

— Но это очень важно.

— Зия важнее.

Нэнси знала, что разговор в присутствии Рамона может одним махом разрушить его счастье. Однако ей казалось, что так, пожалуй, будет лучше, чем с болью в сердце видеть, как он продолжает самозабвенно радоваться, полагая, что все в порядке.

— Папа…

— Сюда, пожалуйста, мистер О'Шогнесси, — сказал Вильерс и, несмотря на возражения Нэнси, указал Чипсу на бронзовую дверь в покои Зии.

Нэнси резко остановилась. Бесцеремонная выходка Вильерса лишила ее последней надежды осторожно сообщить отцу новости. Мимо проходил официант с бокалами хереса для Майклджонов и Мидов, которые играли в бридж. Нэнси рассеянно взяла у него бокал и села, выпив глоток вина.

Возможно, Зия не станет говорить о Рамоие. Они вспомнят прежние времена: Норс-Энд, Бостон, новую жизнь Чипса в качестве мэра. Нэнси поставила пустой бокал и позвонила в апартаменты Рамона.

— Мистер Санфорд вышел, мадам, — сообщил ей его камердинер.

— Вышел? Куда? В бассейн? — Ее мысли все еще были заняты разговором между отцом и Зией.

— Нет, мадам. Он уехал к Росманам и вернется к часу коктейлей.

Нэнси даже не поблагодарила его. Она медленно положила трубку.

Рамон говорил, что не покинет отель, пока она не сообщит свои новости отцу. За одним сердечным приступом вполне может последовать другой. Необходимо сказать мэру правду, которая скорее всего будет ему неприятна, по еще хуже, если неожиданная встреча с Рамоном застигнет его врасплох.

Росманы были старыми друзьями семьи Санфордов, и вполне естественно, что Рамон решил провести день у них. Тесса Росман не представляла, как близка она была к тому, чтобы стать миссис Санфорд. Однако сейчас у Нэнси не было причин ревновать или отчаиваться. Она вернулась в свой номер, распорядившись, чтобы отца направили к ней после его визита к миссис Санфорд. Нелегко было ей сидеть и ждать в одиночестве. Отец, безусловно, рассердится, как рассердился бы любой человек, дочь которого объявила о своем намерении выйти замуж за любовника его жены.

Нэнси постаралась не думать о Глории. Гораздо важнее была Тесса Росман. Молодая, невинная, со светлыми блестящими волосами и сияющими глазами, всей душой обожающая Рамона. Нэнси приложила щеку к холодному зеркалу на туалетном столике. Она ведет себя как ребенок в возрасте Тессы Росман, а не как умудренная опытом, красивая, тридцатипятилетняя женщина. Рамон любил ее. Она знала это наверняка, как и то, что она любила его. Ничто не могло встать между ними. Ни ее отец, ни муж, ни сотня таких девиц, как Тесса Росман.

Нэнси прилегла на кровать и попыталась расслабиться в ожидании отца. В комнату проникало яркое солнце, но ощущение неизбежной пустоты не могло рассеяться в его теплых лучах. Напротив, оно усиливалось с каждой минутой, и внезапно Нэнси почувствовала, что это конец. Больше не будет счастья, не будет Рамона.

Ругая себя за эти глупые мысли, она встала и приготовила себе мартини.

Отец всегда поступал так, как ему хотелось. То же будет делать и она. Но когда Нэнси вышла на жаркую террасу, тихий внутренний голос напомнил ей, что, поступай Чипс всегда, как хотел, он мог бы погубить своих родителей. Воспоминание о прадеде с бабкой живо пронеслось в ее мозгу. Чтобы защитить их, Чипс пожертвовал Зией. Нэнси осушила бокал с мартини и задумчиво посмотрела вдаль на голубые морские просторы. От нее не требовались подобные жертвы. Сейчас 1934-й, а не семидесятые годы прошлого века. Жизнь не может быть разрушена из-за утраты свидетельства о браке, незаконного рождения или супружеской неверности.

Нэнси поборола соблазн налить себе еще бокал и села, закрыв глаза, на солнышке, приготовившись к терпеливому ожиданию.

* * *

Лицо Чипса было белым как полотно. Зия приняла его в своем сиреневом, полном солнца будуаре, большие окна которого были открыты. В комнату заглядывали цветы и голуби, так что почти незаметно помещение переходило в сад. Она еще не совсем доверяла своим силам, чтобы встать с постели. На ней был темно-розовый утренний туалет с кружевами. Служанка приложила немало усилий, чтобы сделать ей соответствующую прическу, а аромат духов, разливавшийся по комнате, заставил Чипса перенестись назад, в далекое прошлое. Он поцеловал Зию и обнял ее. Служанки оставили их наедине. Тогда Зия просто и спокойно рассказала ему все о Нэнси и Рамоне. В какой-то момент Чипс почувствовал, что он вот-вот упадет в обморок. Чувство вины нахлынуло на него и едва не сокрушило. Он погубил жизнь Зии, а теперь делает то же самое со своей дочерью. Нет, виноват не он. Это Дьюарт разрушил их жизни. Дьюарт, который даже из могилы продолжал мстить им.

— Должен же быть какой-то выход…

— Нет. — Ее длинная шея была по-прежнему прелестной, лицо было красиво, как всегда. — Они любят друг друга, Чипс. Я знаю своего сына. Я вижу, как он смотрит на нее, как загораются его глаза, когда она входит в комнату. Он никогда не оставит ее. Никогда.

— Ты хочешь, чтобы я все рассказал ей, не так ли? — Это был риторический вопрос, не требующий отпета. Чипс отошел от кровати и приблизился к открытым окнам. В своем, тщеславии он решил, что победил окончательно, но это оказалось иллюзией. Никто не мог теперь праздновать победу над Дьюартом Санфордом. Дьюарт делал то, что делал всегда, — он наблюдал и ждал своего часа. Сейчас, через годы после своей смерти, он мстил ему через своего сына. В комнате было тихо и спокойно, но Чипс с трудом сдерживал себя, чтобы не заткнуть уши и не слышать ненавистного смеха, который уже много лет терзал его. Он повернулся и увидел полные муки глаза Зии.

— Рамон никогда не догадывался, что мы сделали с Дьюартом. Если бы он узнал, что произошло, то потребовал бы суда…

— Но если он любит Нэнси…

— Рамон португалец, — лаконично ответила Зия. — Я родила его, но в нем течет не моя кровь. Он весь в своего отца.

— Тогда я должен молиться, что Нэнси уродилась в меня и что она найдет в себе силы пережить то, о чем я должен был сказать много лет назад. — Его глаза блестели от слез. — Бог все видит на небесах, Зия. Как может он допустить, чтобы один проступок, одна ошибка могла разрушить столько жизней?

— Это мой грех, — сказала Зия, и ее безукоризненная кожа сильно побледнела. — Я жила с ним долгие годы, но ни одна другая жизнь не должна быть загублена. Ни одна капля крови не должна больше пролиться.

— Нет! — В голосе Чипса не было ярости. Он опустился на колени у кровати и взял ее за руку. — Это не только твой грех, Зия. — Затем поцеловал ее и, опустив плечи, вышел из комнаты, направляясь на поиски своей дочери.

* * *

Все слова, которые Нэнси заготовила, куда-то исчезли при виде отца. Когда Чипс входил в отель, он был бойким и веселым, полным обычной бодрости духа и жизнерадостности. Сейчас в дверях стоял старик. Под его глазами обозначились мешки, от носа ко рту лицо прорезали глубокие морщины. Упругие белые волосы, казалось, поредели и безжизненно свисали. Костюм, сшитый вручную самым изысканным бостонским портным, выглядел так, будто был для более крупного и широкоплечего человека. Нэнси казалось, что за короткое время с тех пор, как отец вошел в отель, он весь как-то сжался. Его кожа приобрела сероватый болезненный оттенок. Глаза стали тусклыми и безжизненными.

Нэнси бросилась к нему, забыв приготовленную речь о том, как она собирается жить, о том, что она уже взрослая тридцатипятилетняя женщина и что прошлое есть прошлое и только будущее имеет значение.

— Боже мой, папа! У тебя все хорошо?

Он кивнул и вслепую протянул к ней руку. Впервые в жизни он должен был ухватиться за нее, и она поддержала его.

— Что случилось? — Нэнси от испуга с трудом выговаривала слова. — Это Зия? Ей снова стало плохо?

— Нет. — Он не мог оторваться от нее. Потом, когда он скажет все, что должен сказать, возможно, она уже никогда больше не будет обнимать его и, может быть, никогда не заговорит с ним. Чипс сделал глубокий вздох, и Нэнси, отшатнувшись, испуганно посмотрела ему в глаза:

— Что-нибудь случилось? Ты выглядишь так, словно увидел привидение. Может быть, вызвать доктора?

Он молча покачал головой.

— Хочешь бренди? Могу я чем-то помочь тебе?

— Ты должна выслушать меня, — сказал он устало и, обняв ее за плечи, начал тяжело расхаживать по залитой солнцем террасе, приближаясь то к ярко раскрашенным плетеным креслам, то к уставленному бокалами столу с манящими бутылками охлажденного шампанского. — Ты узнаешь о привидениях, но сначала дай мне вместо этого чертова лимонада настоящее доброе американское виски.

Нэнси хотела снова сблизиться со своим отцом. Предвидя разговор, в котором она выложит Чипсу все последние новости, она дала Марии выходной и отпустила слуг отеля. Нэнси подняла белую трубку телефона и дрожащим голосом заказала бутылку виски, с изумлением заметив, что ее рука дрожит. Она вернулась на террасу, где они молча ждали, пока несносное шампанское не заменили на бутылку золотистого «Джим Бима».

Отец налил себе до краев бокал и с трудом выпил. Он все еще молчал. Нэнси настроилась на резкий разговор с ним и была готова защищаться.

Наконец он сказал:

— Зия сообщила, что Рамон здесь.

— Да.

По тону отца Нэнси поняла, что не присутствие Рамона явилось причиной его крайнего расстройства. Он выпил еще виски и снова наполнил бокал.

— Зия говорит, что он последовал сюда за тобой из Нью-Йорка и хочет жениться на тебе.

— Да, это так.

Нэнси была не в силах сказать еще что-либо. Она боялась говорить на эту тему, однако такое начало, по-видимому, служило лишь вступлением к чему-то еще более худшему, чего она не могла даже представить.

Чипс открыл было рот, чтобы продолжить разговор, но так ничего и не сказал, глядя на свой бокал и не переставая помешивать кубики льда.

Нэнси сжала руки, стараясь не нарушать молчания. Она боялась, что если заговорит, то нервы отца сдадут, и она никогда не узнает, что так ужасно подействовало на него в этот прекрасный солнечный день. Видя, как отец пьет виски, она испугалась, что он опьянеет и вообще не сможет говорить. Наконец, когда Нэнси уже подумала, что больше не выдержит молчания, он произнес, не глядя на нее:

— Ты не можешь выйти замуж за него, Нэнси.

Она чуть не разрыдалась, почувствовав облегчение. Если в этом заключался весь ужас того, о чем он собирался сказать, то она была к этому готова. Гнетущий, безотчетный страх, сковавший ее, отступил.

Она осторожно сказала:

— Мне жаль, что ты так настроен, папа. Я люблю Рамона и хочу выйти за него. — Она даже не упомянула о Джеке, будто он не имел ни к ней, ни к отцу никакого отношения.

Чипс покачал головой со смертельной обреченностью:

— Нет, Нэнси. Ты никогда не сможешь выйти замуж за Рамона.

Страх снова овладел ею. Тяжелый и осязаемый, он навалился на ее плечи, как мрачный демон.

— Почему? — спросила она, едва слыша свой собственный голос.

— Из-за Дьюарта Санфорда, — сказал Чипс, и в его тоне не было ни высокопарности, ни живости, которые покоряли избирателей. Напротив, его голос был вялым, сдержанным, словно он уже израсходовал всю свою страстность. — Дьюарт Санфорд был сущим дьяволом.

Руки Нэнси нащупали бокал и бутылку. Виски с мартини было не лучшим сочетанием, но она сейчас не думала об этом. Поведение отца было каким-то страшным, и она решила с помощью алкоголя пережить то, что ожидало ее в следующие мгновения.

— Многие годы он шантажировал меня и не давал возможности заниматься политической деятельностью, а жизнь Зии он превратил в настоящий ад.

Виски действовало расслабляюще. Чем дальше, тем больше. Она уже знала то, о чем говорил отец. Дьюарт Санфорд не принадлежал к самым прекрасным мужчинам на свете. Он был холодным, жестоким и злобным. Но он умер, и она собиралась выйти замуж вовсе не за него, а за его сына Рамона. Рамон не был холодным и жестоким. Рамон был…

—…поэтому я убил его.

Бокал выскользнул у нее из руки на пол и разбился вдребезги.

— Сколько я должен был ждать? У меня не было больше времени! Пока он был жив, я ничего не мог поделать. — Лицо Чипса стало мертвенно-бледным. — В то лето я встретился с Зией. Он сломал ей жизнь, как ребенок с корнем вырывает розу. Он измучил ее и духовно, и физически, и я поклялся, что убью его.

На этот раз, когда Чипс поднял бокал, виски пролилось ему на рубашку. Он по-прежнему не смотрел на Нэнси. Казалось, земля перестала вращаться и замерла. Как ни странно, но вокруг ничего не изменилось. Солнце, море, горы, деревья — все оставалось на своем месте, как и два человека на террасе, бутылка и бокалы.

— Как это произошло? — спросила она сквозь пересохшие губы. — Когда?

— В 1928 году. Я вернулся в Бостон и поговорил… — Он замолчал в нерешительности. — Поговорил кое с кем, для кого преступность стала бизнесом.

— С человеком, передавшим тебе фотографии?

Чипс кивнул:

— Я не буду говорить тебе, как это произошло, Нэнси. Чарли приезжал сюда осенью, а когда я вернулся в Америку, Санфорд был уже мертв.

— О Боже! — простонала Нэнси и бросилась в ванную комнату, почувствовав дурноту.

Она села на край ванны, конвульсивно вздрагивая. Нельзя было смешивать виски и мартини. Ее отец — убийца! Никогда нельзя пить на пустой желудок. Ее отец убил Дьюарта Сан-форда!

Чипс стоял в дверях, опустив руки по швам. Галстук его был распущен, верхняя пуговица на рубашке отсутствовала. По-видимому, ему не хватало воздуха, и он рванул ворот. Он, как и она, выглядел совсем больным.

— Теперь ты понимаешь, — сказал он, — что не можешь выйти замуж за Рамона Санфорда. Зия и я долгие годы жили с этим бременем, но ты не сможешь так жить. Не сможешь быть женой Рамона и не сказать ему всей правды. А если ты расскажешь…

— Если я расскажу, он убьет тебя, — сказала она глухо.

Конечно, Рамон убьет его. Зия знала это. Неудивительно, что ей стало плохо. То, что ее сын женится на дочери убийцы своего отца, могло довести до помешательства любую женщину. Особенно если она молча согласилась с тем, на что намекнул, хотя и не рассказывая ничего подробно, Чипс. Знай это Рамон… Знай он, что мать не только сыграла определенную роль в смерти его отца, но к тому же все еще любила человека, ставшего причиной его смерти…

Нэнси задрожала, подумав о Зие Санфорд. Дрожь не прекращалась. Она обхватила себя руками, безуспешно пытаясь согреться. Кровь за кровь! Таково было кредо Рамона. Его мать это знала. Как она могла жить долгие годы с мыслью об этом? Как должна жить теперь? Нэнси подавила тошноту, дрожь усилилась.

— Нэнси…

Она резко опустила руки, мгновенно придя в ярость:

— Не надо меня жалеть! О Господи! Что мне делать? Выразить сожаление и заверить, что я по-прежнему люблю тебя? Или вообще не обращать внимания на сказанное тобой и пообещать все забыть в угоду тебе и Зие? Может быть, сказать, что у нас с Рамоном был лишь мимолетный флирт и я вовсе не собираюсь выходить за него замуж? Нет, черт побери, я не сделаю этого! Я против. Я буду возражать до самой смерти! — Нэнси начала истерично смеяться. — А я ведь и вправду постепенно умираю. И ни ты, ни твоя драгоценная Зия не можете даже вообразить, каково ощущать это. Она была несчастна, ведь так? Ты хотел стать мэром? А Дьюарт Санфорд играл с вами в кошки-мышки, что было неудобно для вас обоих? Какой позор! Какой ужасный позор!

Чипс нащупал рукой кровать. От ее слов он вдруг почувствовал страшную слабость, чего раньше с ним никогда не бывало.

— Теперь у вас, конечно, пет проблем? Ты просто выложил мне все, что тебя мучило, а я, как послушная девочка, должна пообещать, что ни за что не расскажу Рамону правду о его дорогой матери и ее любовнике, и все будет по-прежнему? Требуется всего лишь небольшая жертва. Я должна порвать отношения с Рамоном, даже не объяснив ему толком почему! О Боже, что мне ему сказать? Что я изменила свое решение? Или: «Извини, я больше не люблю тебя. Это была ошибка»?

Чипс качнулся, и Нэнси увидела его сквозь пелену своей ярости и слез. Она бросилась на него и толкнула на кровать.

— Ты и твоя драгоценная Зия! Люби она тебя так, как я люблю Рамона, ни один человек на земле не смог бы удержать ее! Ты думаешь, если бы я носила на руке обручальное кольцо Рамона, меня могли бы соблазнить чье-либо обаяние, лесть или деньги? Ни одной женщиной нельзя овладеть, если она этого не хочет, и со временем ты поймешь, что в те далекие дни в Бостоне Зия сама захотела уйти с Дьюартом!

— Нет… — Чипс ухватился за золотой шар на спинке кровати.

Нэнси была безжалостна. Она обезумела от горя, чувствуя, что ее мир рушится, и ненавидела людей, из-за которых это произошло.

— И ты ничуть не лучше! Когда Зия вернулась к тебе, ты позволил Дьюарту шантажировать тебя и отнять ее. Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему это произошло на самом деле? Неужели только ради Патрика и Моры? Насколько я знаю деда, он никогда не страдал от того, что кто-то плохо о нем думал. Он был достаточно силен, чтобы пережить любой скандал, и я не верю, что его слишком волновало мнение о нем общества.

— Твоя бабушка…

— Патрик был для нее опорой! О Господи, как бы я хотела почувствовать поддержку Патрика! Но у меня уже есть опора. После долгих одиноких, бесплодных, мучительно пустых лет я наконец обрела его! Его плечи так же широки, как у Патрика. Он может вместе со мной противостоять всему свету с его сплетнями и скандалами, а ты хочешь отнять его у меня! Ты хочешь погубить самое дорогое, что у меня есть!

— Это неправда…

— Ты отказался от борьбы с Дьюартом Санфордом, потому что боялся носить клеймо внебрачного ребенка! Ты первым сдался. Ты прежде всего думал о своем благополучии. Ты всегда, сам того не замечая, был эгоистичным чудовищем. Ты лгал себе и окружающим. Зачем ты женился на моей матери? Ты ведь не любил ее и даже не притворялся, что любишь. Ты женился на ней, чтобы с ее помощью проникнуть в мир, о котором ты молил Бога и который сейчас на словах презираешь, потому что это выгодно в твоей политической ифе. Это мир, где огромное значение имеет не только богатство, но и происхождение. Мир, где земля приносила доход еше с тех времен, когда Америка была счастливой страной, в которой спокойно жили и охотились на бизонов индейцы! Мир титулованных особ и королей! Ты окунулся в него, не так ли? Каус и посещение королевской яхты! Гость германского кайзера и русского царя! Чипс О'Шогнесси. Второе поколение ирландских католиков, которого, однако, по возврашении в Бостон не приняли в Янки-клуб! Поэтому ты больше никогда туда не обращался? Я понимаю, это обидно. Боже, что пришлось пережить моей матери! Из-за тебя я, в сущности, не любила ее. Я всегда была одурманена тобой. Ты подавлял ее, и она казалась ничтожеством, хотя без нее ты был простым ирландцем-католиком, которому посчастливилось сколотить капитал, но которого никто не принимал в обществе.

Нэнси тяжело дышала. Она никогда не думала, что может подвергнуть отца такой уничтожающей критике.

— Как ты осмелился послать человека совершить убийство, как будто попросил его принести гроссбух? Тебе даже не хватило мужества сделать это самому! — Нэнси разрыдалась. — Рамон не прибегнет к услугам кого-то третьего, когда узнает, что ты сделал. Он сам покончит с тобой голыми руками! — По ее лицу струились слезы. — Только он никогда не узнает, верно? Потому что, черт побери, ты хорошо знаешь, что я никогда не расскажу ему об этом! О Боже! Я ненавижу тебя за то, что ты сделал! Ненавижу… Ненавижу…

Чипс зашатался, но Нэнси не сделала даже шага к нему. Он медленно, на ощупь двинулся к выходу. За ним щелкнул замок. Нэнси осталась одна. Солнце по-прежнему заливало комнату яркими назойливыми лучами. Она всегда была одинока. Она была одинока, несмотря на брак с Джеком. И в будущем независимо от всех людей, окружавших ее, она будет одинока. Рамон был всего лишь интерлюдией — тайным взглядом в мир, который был наполовину сном, наполовину чудом. И этот мир теперь рушится. Она закрыла шторы. Остается только одно — сказать Рамону, что сон кончился.

 

Глава 19

Нэнси потеряла счет времени. Вернувшись, Мария бросила взгляд на тихую, неподвижную фигуру на затемненной террасе и молча приступила к своим обязанностям. Она была с Нэнси в Бостоне, когда с мэром случился приступ и хозяйка заперлась на несколько дней в своей комнате. До нее дошли слухи о ссоре в Сити-Холле и о том, что Нэнси явилась причиной этого приступа. Для Марии это было непостижимо. За всю свою жизнь Нэнси никогда никому не причиняла зла и обожала своего отца. Но сейчас, спустя несколько часов по прибытии мэра, выражение счастья, которым лучились глаза Нэнси, исчезло. Ее лицо стало мраморно-белым, глаза, казалось, ничего не видели. Она была похожа на обреченную, и Мария не осмеливалась вторгаться в ее горе.

На небольшой коктейль перед обедом для избранных был приглашен махараджа Сакпура. Его супруга была небольшого роста, с красивыми, подведенными сурьмой глазами, скромно опущенными вниз, словно она была наложницей, а не женой. Свита махараджи оказалась такой многочисленной, что пришлось переселить нескольких служанок и камердинеров.

Мария видела индийца мельком, когда он величественно входил в отель. Махараджа произвел на нее огромное впечатление. Его плащ был алого цвета с многочисленными пуговицами из чередующихся рубинов и бриллиантов. Его голову украшал темно-красный шелковый тюрбан.

Мария задержалась у обширного гардероба Нэнси с вечерними туалетами и платьями для коктейлей. Обычно Нэнси любила сама выбирать одежду, но сейчас оставалось слишком мало времени. Мария снова взглянула на нее, но не решилась вторгнуться в личный мир хозяйки, обратившись к ней с обыденным вопросом о платье, которое она хотела бы надеть. На махарани было светло-вишневое сари, отделанное золотом. Приглашен князь Феликс, а значит, с ним будет леди Бессбрук. Ей нравились ярко-красные и оранжевые тона. Монткалмы тоже должны быть на встрече с махараджей. Мария попыталась вспомнить, какие вечерние платья любила Джорджиана Монткалм. Обычно она одевалась очень элегантно и сдержанно, предпочитая кремовый или цвета слоновой кости шелк или приглушенные пастельные тона. Мария подумала еще немного и решительно выбрала из моря туалетов простое, черное с кисеей платье от Пату. Черный цвет не только прекрасно оттенит темно-фиалковые глаза и безупречную кожу Нэнси, но и выделит ее среди других женщин. Зазвонил телефон, и Мария сняла трубку. Пронзительный звонок ничуть не расшевелил Нэнси. Звонил мэр, желавший поговорить с дочерью. По крайней мере он так сказал. Однако дрожащий голос в трубке показался Марии совсем непохожим на властный рык мэра О'Шогнесси.

— Это мэр, мадам, — робко сказала она.

Нэнси очень медленно повернула голову к Марии. Ее тело оставалось неподвижным, подобно статуе. Ее красивые кисти с длинными пальцами свисали по бокам узких поручней плетеного кресла, как будто были сломаны запястья. Глаза с густыми ресницами были прозрачными, лишенными какой бы то ни было выразительности. Впервые в жизни Марию охватил страх.

— Он хочет поговорить с вами, мадам.

Нэнси все еще молчала. Она снова отвернулась и продолжала невидяще смотреть вдаль поверх моря.

Мария вернулась к телефону, подняла трубку и сказала с важностью, о которой сама не подозревала:

— Миссис Камерон в данный момент не может подойти, мэр О'Шогнесси.

Раздался щелчок, их разъединили. Мария облегченно вздохнула. Она ожидала сражения с могущественным мэром, полагая, что он будет кричать и настаивать, чтобы дочь взяла трубку. Но он вел себя необычно, как и Нэнси. Мария вышла на террасу и сказала нерешительно:

— До коктейля в комнате орхидей осталось всего полчаса, мадам.

Легким кивком головы Нэнси дала понять, что она восприняла сказанное. Мария вернулась в спальню и проверила, чтобы вся косметика и духи были под рукой. Затем попробовала рукой душистую воду в ванной. Больше она ничего не могла сделать.

Мрачная пропасть, в которую погрузилась Нэнси, надолго вытеснила все ее мысли. Она не могла позволить себе думать о чем-то другом. Всякая попытка размышлять вызывала невыразимую боль, и ее сознание отказывалось работать. Текло время, и она постепенно приходила в себя, выходя из оцепенения. Необходимо было, чтобы каждая частичка ее мозга постепенно восприняла существующую реальность.

Говоря отвлеченно, у нее был выбор. Она могла продолжать любить Рамона и жить с ним, храня ужасную тайну отца, как это делала Зия. Или могла все рассказать и остаться с ним, несмотря на то что он погубит отца, либо прибегнув к суду, либо лично отомстив ему. Но она не могла знать, останется ли он по-прежнему с ней, если она выберет последнее, или при взгляде на нее будет всегда болезненно вспоминать о преступлении ее отца и в конце концов отречется от нее.

На самом деле у нее не было выбора. Она не могла жить после такого чудовищного откровения. Нэнси мрачно подумала, почему они решили посвятить ее в свою тайну. Почему Зия и отец не могли продолжать жить в своем аду и пощадить ее. Когда сумерки сгустились, она пришла к выводу, что все дело было в ее браке с Рамоном. Вероятно, перспектива иметь общих внуков с человеком, ответственным за смерть ее мужа, была невыносимой даже для стальных нервов Зии. Зия настояла, чтобы Чипс все рассказал дочери, и та, в ужасе от страшной тайны, откажется от брака. Зия хорошо знала не только своего сына, но и дочь своего любовника. Она была уверена, что та никогда не разоблачит своего отца и не заставит его страдать.

Выбора не было. Она должна сделать то, на что рассчитывали Зия и Чипс. Она должна сказать Рамону, что их роман окончен. И все потому, что когда-то давно Дьюарт Санфорд, европеец до мозга костей, всю жизнь ненавидевший Америку, был послан своим отцом организовать дело в Новом Свете. Нэнси могла представить, с какой неохотой он встречался с нуворишем О'Шогнесси. Как неприятно было для него, утонченного аристократа, встречаться с человеком, которому его собственный отец обеспечил первый шаг к достижению богатства. С выходцем из крестьянской семьи. Как протестовал в нем висконд де Гама против этой встречи. Нэнси подумала о том, как Патрик относился к высокомерному сыну своего друга. Вероятно, со скрытой насмешкой. Вряд ли мнение Дьюарта Санфорда о нем могло лишить Патрика сна. Но открытое презрение Дьюарта Санфорда больно ударяло по самолюбию Чипса. Он был королем в своем Норс-Энде. Богатство, доставшееся от отца, собственное честолюбие и неукротимое стремление всегда быть первым заставили его принять вызов. Окончив католическую школу в Бостоне и Гарвардский университет, он смешался с сыновьями миллионеров, отличаясь от них только одним: Чипс не мог забыть, как бегал по улицам босиком, в латаных штанах. Многие годы шаг за шагом он добивался того, что его однокашники считали само собой разумеющимся, — доступа в общество. Даже когда он стал мэром и мультимиллионером, его все-таки не приняли в один из самых престижных Янки-клубов. Он не мог забыть, как пришел от этого в бешенство, как ужасно расстроился, как кричал:

— Американец я или нет? Черт побери! Я мэр этого города! Как они смеют отказывать мне? Неужели я не могу сидеть на этих продавленных кожаных креслах и пить второсортный бурбон только потому, что я ирландец и католик? Я покажу им, что может сделать американец ирландского происхождения! Как могут они отказывать человеку в праве посещать эту вонючую дыру только потому, что он другой веры и происходит не от первых колонистов? Что должен сделать человек в этой свободной стране, чтобы стать равным с ними?

После такого унижения Чипс уехал в Европу. С женой, англичанкой голубых кровей в качестве визитной карточки, он начал штурмовать европейское высшее общество, как человек, взбирающийся на вершину горы. Впоследствии Нэнси думала, было ли когда-нибудь английское общество времен короля Эдуарда более обособленным, чем в настоящее время. Они находили Чипса весьма эксцентричным. Это была единственная характеристика, которую сдержанный англичанин мог дать его безрассудной вульгарности, безграничному добродушию и непреодолимому обаянию. Впервые Чипс столкнулся с презрением и снисходительностью, когда в Бостоне появился Дьюарт Санфорд. Он не оставил сомнений, как выглядит иммигрант второго поколения ирландцев в глазах португальского аристократа, чей род уходит корнями в средние века.

Между ними сразу же возникла антипатия. Зия лишь подогрела страсти. Даже Дьюарт, избалованный Парижем и Лиссабоном, был поражен ее экзотической красотой. Он сразу заметил, что в Бостоне и в том мире, в котором обитал Чипс, Зия была редкостным цветком и что для Чипса она единственная и незаменимая. Нэнси могла представить себе Дьюарта Санфорда с его оливковой кожей, темными глазами, гладкими и блестящими волосами, пышными усами и в безупречной одежде. Его жемчужно-серые костюмы и шляпы с шелковой лентой, трости из черного дерева, драгоценности на пальцах и в галстуках. В Бостоне конца девятнадцатого века он, должно быть, выглядел как европейский король. Его экипаж, запряженный парой подобранных в масть лошадей, его манеры — все это было в диковинку для местных жителей. Несмотря на то что Дьюарт Санфорд был иностранцем, ни один Янки-клуб не закрыл перед ним двери. Более того, его приняли с распростертыми объятиями. Он был для них воплощением того, чем они больше всего восхищались: он был безупречного происхождения и утонченности, живым олицетворением истории.

Как, должно быть, Чипс ненавидел Дьюарта, видя в нем все то, чего втайне сам страстно желал. И как, должно быть, Дьюарт хотел поставить на место этого нахального выскочку, который распоряжался всего лишь на ничтожной территории площадью в одну квадратную милю, занятой под домами, кабаками и портовыми сооружениями. По сути, судьба Зии была предопределена.

Гнев Нэнси пропал. Что бы ни сделала Зия, она уже заплатила за все, и цена была высока. Но, может быть, не выше, чем та, которую придется заплатить ей.

Мария сказала, что звонил отец. Нэнси не хотела разговаривать с ним, пока не порвет с Рамоном. Тогда у Чипса будет достаточно времени, чтобы просить прощения и утешать ее. С того места, где она сидела, была видна обсаженная можжевельником дорога на Камара де Лобос. Между кустами блеснули фары, когда автомобиль на страшной скорости вписался в поворот. Ни один шофер не водил так машину, и ни один шофер не ездил в Камара де Лобос. Гости Мадейры курсировали только по дороге длиной в милю от бухты до отеля. Это возвратился Рамон.

Мария невольно задрожала, когда Нэнси бросилась в спальню и в сторону кровати полетели туфли, а за ними платье. Нижнее белье было разбросано по полу, образуя след до самой ванной, украшенной золотыми херувимами. Прежде чем Мария успела достать широкое, в несколько дюймов толщиной полотенце, Нэнси уже намылилась, ополоснулась и вылезла из ванны. Она быстро надела черное с кисеей платье, припудрилась, и Мария обильно спрыснула ее духами.

Тем временем Нэнси уже накладывала косметику. Она нанесла тончайший слой румян на изящные скулы, немного подвела губы, слегка подкрасила веки и особо подчеркнула тушью свои необыкновенно длинные ресницы. Затем отодвинула драгоценности, которые Мария разложила на туалетном столике, чтобы дополнить совершенное творение Пату. Она взяла только тяжелый жемчуг матери и надела его через голову. Она обула ноги в тонких шелковых чулках в вечерние открытые туфли. Короткий взгляд в трюмо, и прежде чем Мария подошла к выходу, чтобы открыть дверь, быстро распахнула ее сама, тут же очутившись в объятиях Рамона.

— Почему у тебя темно? — спросил он с легкой улыбкой, тогда как она с трудом сдерживала дыхание.

— Я опаздываю. — Нэнси чувствовала себя так, будто пробежала милю.

— Это твоя привилегия, — весело сказал он. Его темные глаза смотрели на нее оценивающе. — Ты выглядишь потрясающе. Может быть, бросим наших гостей и запремся здесь с бутылкой шампанского?

— Потом, — сказала она, умудрившись улыбнуться. Его рука на ее запястье жгла раскаленным железом.

— Надеюсь, день оказался не таким плохим, как ты предполагала?

— Нет. — Слова застряли у нее в горле.

Однако Рамон ничего не заметил. Его почти черные глаза, такие пронзительные, что от них ничего нельзя было скрыть, на этот раз не встревожились. Он обнял ее за талию и поцеловал за ухом.

— Я смогу выдержать еще не более десяти секунд. Если мы не уйдем, я займусь с тобой любовью прямо здесь.

Нэнси почувствовала слабость. Его прикосновение жгло ее, потому что она знала, что его рука обнимает ее в последний раз, что они в последний раз идут вместе на прием, где их ждет вкусная еда, вино и приятная беседа, а потом танцы в волшебном, освещенном люстрами танцевальном зале и на безлюдной, залитой лунным светом, душистой террасе. Там он будет нашептывать ей слова любви в предвкушении момента, когда они наконец останутся одни, когда стихнет музыка и замолкнет смех, и они будут ласкать друг друга, слившись душой и телом, испытывая неземное счастье.

Невероятно, но она смогла улыбнуться и даже шаловливо прошептать:

— Ты опаздываешь уже во второй раз.

Затем большие резные двери широко распахнулись, и они вошли в зал. Нэнси уже приняла решение и хотела, чтобы предстоящий вечер и ночь были радостными и счастливыми и запомнились ей на всю оставшуюся жизнь. Она была так возбуждена, словно находилась в состоянии опьянения.

Они разошлись по залу, приветствуя гостей. Глаза Нэнси постоянно следили за Рамоном, стараясь запомнить каждый его жест. Он двигался с ленивой грацией пантеры, оправдывая свое прозвище. Нэнси видела выражение глаз у женщин, когда он приветствовал их, и знала, какие эмоции он вызывал, улыбаясь своей обезоруживающей улыбкой. Затем, как и она, он отвел взгляд от гостей. Глаза их встретились, и выражение его лица стало дерзким и откровенно эротичным. Нэнси почувствовала неловкость, ее бедра стали влажными от желания. Она не видела ни его безупречного белого смокинга ручной работы, ни изысканной кружевной вечерней рубашки. Она видела лишь обнаженное мускулистое тело, которым любовалась при лунном свете, в свете лампы и в лучах солнца. Вьющиеся волосы на его груди, влажной и соленой на вкус после моря или после любовных ласк. Его золотистая кожа отливала оливковым цветом в густых волосах на лобке.

Они были разделены группками смеющихся гостей. Каждый находился в центре тесного круга болтающих знаменитостей, которые были бы желанной добычей любого газетного писаки.

— Он красив, как чистокровный жеребец, и в еще большей степени опасен, — говорила Бобо англичанке с розами на плече и с унизанными бриллиантовыми браслетами руками. Обе смотрели на Рамона.

Мягкие губы Нэнси тронула улыбка, говорившая о том, что она завоевала этого мужчину, но сама осталась непобежденной. То, что сказала Бобо, было правдой. Но Рамон принадлежал ей и будет принадлежать всегда. Никто не мог убедить ее в обратном.

— Говорят, княгиня Марьинская сошла с ума, и ее заперли в комнате…

Нэнси подошла поближе, так как ничего не знала о случившемся с княгиней.

— Такие вот дела, дорогая. Рамон ни о чем никогда не спрашивает. Он просто берет, и все. — Англичанка медленно облизнула нижнюю губу. Бобо все поняла по выражению ее глаз и пожелала ей удачи. Удача была необходима англичанке, если она собиралась соблазнить Рамона. Бобо знала, что ни одной женщине в этом не везло. Рамон сам был искусителем. Настоящий хищник, который заставлял любого мужа немедленно настораживаться, и не без причины.

Нэнси Ли Камерон поставила мировой рекорд. Знала ли она об этом, думала Бобо, и как долго это продлится. Рамон вовсе не проявлял обычных признаков скуки, которая охватывала его после первых же недель очередного романа. Все это очень интриговало. Не менее, чем прибытие и поспешный отъезд сенатора Джека Камерона. Бобо не могла представить его в роли уступчивого мужа. Будучи американкой, она знала, как важен для публики имидж счастливой семьи, когда речь шла о человеке, занимающем высокий государственный пост. Бобо ожидала быстрого прекращения романа и возвращения Нэнси в Вашингтон. Когда лайнер прибудет в Нью-Йорк, репортеры и фотографы столпятся на пристани, и Джек будет спокойно объяснять, что его жена решила провести зимний сезон в Европе и что он, невыносимо соскучившись по ней, совершил путешествие через Атлантику, чтобы привезти ее с собой. Публике такое очень нравится. Джек поцелует Нэнси, к радости фотографов, а миллионы изголодавшихся по романтике женщин будут пересказывать эту историю за утренним кофе.

Но Нэнси не вернулась с Джеком, и пока ее муж находился в отеле, она и Рамон отнюдь не собирались скрывать свои чувства. Из этого следовало только одно, и это было настолько захватывающим, что даже искушенная в жизни Бобо от удивления раскрыла рот, чувствуя свою причастность к происходящим событиям.

За обедом к ним присоединилась Нина Корелли, которая завязала довольно неожиданную дружбу с угловатым, двадцати одного года, юнцом и с леди Хелен Бингам-Смит, которую сопровождал Регги Минтер. Ники тоже был там, и его взгляд многозначительно скользил по губам Нэнси. Она умоляюще посмотрела на него, предостерегая, так как Рамон также наблюдал за ней и что-то сказал по-португальски, чего, к счастью, никто из гостей не понял.

Позднее в зале он танцевал с ней и с другими дамами, исполняя румбу и танго с таким врожденным чувством ритма, что никто из гостей даже не пытался превзойти его.

Нэнси смеялась и пыталась попасть с ним в такт, делая под музыку такие фривольные телодвижения, что леди Мид сочла их неприличными.

— Если я всецело португалец, то ты истинная ирландка, — сказал Рамон, обнимая ее горячей рукой за талию. — Куда подевалась вся твоя бостонская сдержанность?

— Утонула в Чарлз-речке, — весело ответила она.

Джорджиана Монткалм решила, что, пожалуй, слишком поздно просить Зию обратиться к Нэнси и убедить ее быть более благоразумной. Теперь слишком многие знали о ее связи с Районом. Любой, кто видел их, понимал, что они любовники. Каждый их взгляд, каждое прикосновение говорило об этом. Казалось, они не замечали, что стали предметом пересудов. Они словно нарочно выставляли напоказ свои отношения. Через несколько недель, даже дней Лондон, Париж и Рим начнут гудеть, переполненные слухами. Тогда они не смогут покинуть Мадейру без того, чтобы не попасть под перекрестный допрос репортеров и вспышки блицев. Даже если бы они остались на острове, пресса напечатала бы собственные версии их романа, одну скандальнее другой. Нэнси Ли Камерон, отпрыск новой американской аристократии, любимица демократов, неизменный объект светской хроники от Калифорнии до Массачусетса, оказалась отвергнутой обществом. Нарушение супружеской верности, может быть, и является нормой для той части общества, которая располагает свободным временем и имеет склонность к смене партнеров, но добропорядочные граждане не могут потворствовать подобным отношениям. Каждые несколько дней на первых полосах газет появляются скандальные сообщения о разводах. Джорджиана, как и Бобо, подумала, что недооценила отношения между Нэнси и Рамоном. Их поведение граничило с общественным самоубийством.

После них граф и графиня Запари танцевали фокстрот. Граф исполнял танец с военной четкостью и с явной неохотой. Лицо маленькой графини пылало. Нэнси повернулась в ту сторону, куда смотрели ее сияющие глаза, и не удивилась, обнаружив, что восторженный взгляд графини устремлен на Вира.

Он улыбнулся, заметив Нэнси, и пожал плечами, как бы говоря: «Не могу поговорить с тобой, потому что никак не удается встретиться».

Появление Мадлен Манчини заставило всех присутствующих на время умолкнуть. Ее платье с глубоким разрезом на бедре было сшито из кожи леопарда. Ногти на руках и ногах были покрыты черным лаком. Губы накрашены черной помадой, а глаза так сильно подведены, что она была похожа на медведя панду. На очень сексапильную панду-людоедку, но не на ту, что имитировали изготовители игрушек.

Нэнси и Рамон танцевали танго. Он ловко изогнул ее и, склонясь над ней, тихо сказал:

— Знаешь, что я собираюсь сделать с тобой сегодня ночью, любовь моя?

Прежде чем она успела открыть рот, чтобы ответить, Рамон снова выпрямил ее, прижав щеку к ее щеке, а руки к бедрам и продолжая нашептывать на ухо.

Нэнси смеялась, лицо ее пылало.

— Еще не все твое бостонское воспитание покоится в Чарльз-речке. Сегодня ночью мы навсегда утопим там то, что от него осталось.

Ее охватило желание, пламя которого жгло все ее тело. Через много лет Кейт Мэрфи говорила, что в тот вечер Нэнси Ли Камерон была самой красивой женщиной на свете.

И она была не одинока в своем мнении. Ни один мужчина в зале не остался равнодушным к волшебному очарованию, которое излучала Нэнси. Даже Чарльз Монткалм, потеряв нить беседы с лордом Майклджоном, удивленно смотрел на Нэнси Так долго, что Джорджиана трижды похлопала его по руке, прежде чем тот вернулся от Своих грез к действительности.

* * *

Танго сменилось медленным вальсом. Голова графини Запари едва доставала до плеча Вира. Глаза Ники продолжали искать Нэнси, несмотря на то, что его рука непристойно скользнула вниз на восхитительный зад Флэр Мольер.

Нэнси закрыла глаза, когда Рамон осторожно, но твердо повел ее в танце из сверкающего огнями, украшенного цветами зала. Прохладный ночной ветерок коснулся щеки Нэнси, и, открыв глаза, она увидела луну над темными силуэтами гор.

— Я люблю тебя, — тихо сказал Рамон, и его голос проник ей в самое сердце.

Они не стали возвращаться в зал и продолжали танцевать на террасе, а затем, взявшись за руки, побежали стремглав, как дети, по траве к открытым дверям комнаты для бриджа. Край платья Нэнси намок, атласные туфли стали влажными от росы, но она не замечала этого. Рамон подхватил ее на руки и понес через пустые гостиные по мягко освещенному коридору в Гарден-свит. Они не заметили Марию и не услышали ее тихих шагов, снова погрузившись в мир, где никто не мог помешать им.

Нэнси не могла уснуть. Начинало светать. Рамон, опустошенный, спал рядом с ней, глубоко и ровно дыша. Его рука все еще лежала на ее груди. Нэнси старалась запомнить каждое мгновение. Она осторожно провела кончиками пальцев по линии у корней его волос и очертаниям скул. Не просыпаясь, он невнятно произнес ее имя. Она улыбнулась и крепко обняла его.

Неумолимо приближался рассвет, и сквозь шторы уже пробивались первые лучи солнца. Нэнси лежала неподвижно, чтобы Рамон поспал подольше, опасаясь, что любое ее движение может разбудить его. Во сне он выглядел совсем беззащитным. Его лицо потеряло обычную жесткость, и на нем не было заметно морщин, которые залегали на переносице, когда он хмурился. Разгладились и жесткие линии вокруг его рта.

Его рука покоилась на ее груди, и когда глаза на какое-то мгновение приоткрылись, он непроизвольно попытался обнять ее.

— Нет… — Нэнси выскользнула из его объятий. Если он сейчас начнет ласкать ее, она не сможет сделать то, на что уже решилась.

Рамон тотчас широко раскрыл глаза.

— Что случилось?

Нэнси стояла у кровати босая, завязывая пояс, туго стягивающий белый халат. Она даже не подозревала, что этот халат подчеркивал ее женственность гораздо больше, чем короткая французская ночная рубашка.

— Я должна поговорить с тобой.

— Тогда вернись в постель.

— Нет. Об этом нельзя говорить в постели.

Его глаза сузились, и он сел, протянув руку за сигаретами и спичками на столике у кровати. Затянувшись, сказал:

— Ну хорошо, я слушаю.

Губы Нэнси настолько пересохли, что ей казалось, она не сможет произнести ни слова. Кулаки в глубоких карманах халата были крепко сжаты. Ее глаза отыскали точку на стене в шести дюймах выше его головы, и, неотрывно глядя на нее, она поспешно проговорила:

— Я покидаю Мадейру вместе с отцом.

— Черт побери!

Рамон вскочил с постели и, прежде чем она успела вскрикнуть и отшатнуться, крепко схватил ее за плечи.

— Что произошло здесь вчера днем?

— Ничего. Я только что поняла… что так не может больше продолжаться. Джек нуждается во мне…

— Джек Камерон убьет тебя, если ему будет это выгодно!

— Нет. Я…

Рамон встряхнул ее как тряпичную куклу.

— Посмотри на меня! — воскликнул он, тогда как Нэнси пыталась избежать его взгляда. — Смотри на меня, ради Бога! Ты действительно хочешь вернуться со своим отцом к Камерону? Это так? Так?

— Нет… Нет…

Нэнси почувствовала, что к ее горлу подкатывают рыдания, и попыталась сдержаться. Она должна оставаться спокойной и не терять рассудка.

— Что сказал тебе О'Шогнесси? Чем он шантажировал тебя? — Рамон перестал трясти ее и, схватив за волосы, безжалостно оттянул ее голову назад, вынудив смотреть ему прямо в глаза.

— Ничего он не говорил. Пожалуйста, Рамон. Мне больно!

Он слегка ослабил свою хватку.

— Скажи, как он добился того, что ты согласилась уехать с ним? Скажи мне, Нэнси, или, клянусь Богом, лучше бы ему умереть от сердечного приступа!

— Он ничего такого не говорил, — беспомощно повторяла она. — Он болен и стар и нуждается в отдыхе. Он считает, что моя личная жизнь — мое дело, и примирился с фактом, что я не собираюсь возвращаться к Джеку. В самом деле, Рамон. Пожалуйста! Поверь мне!

— Тогда почему? — повторил он сквозь стиснутые зубы. — Почему ты уезжаешь?

— Потому что… Потому что я устала. Может быть, это смешно, Рамон, но в душе я городская жительница и скучаю по Бостону.

Казалось, он вот-вот выдернет ее волосы с корнем, а его разъяренное лицо находилось в нескольких дюймах от ее лица.

— Ну конечно! Мне следовало бы догадаться! Именно поэтому ты пряталась в Хайяннисе девять месяцев в году. Только для того, чтобы быть поближе к ярким огням города, верно? К непрекращающейся ночной жизни, которая кипела на многие мили среди песчаных дюн и не давала покоя чайкам! Зачем ты лжешь мне, Нэнси? Придумай что-нибудь более подходящее!

— О Боже! Прекрати! Пожалуйста!

Он заставил ее опуститься перед ним на колени.

— Было очень весело, не правда ли? А теперь ты устала и хочешь домой. Разве это не так? Скажи мне. Скажи!

Ее глаза вспыхнули почти такой же яростью, как у него.

— Да! Если хочешь знать, это правда. Я устала находиться здесь, в этой ловушке. Устала оттого, что не могу иметь других любовников. Устала от тебя!

Он отпустил ее так резко, будто она была ядовитой змеей.

— Я не верю тебе, Нэнси. Отец что-то наговорил тебе. — Гнев Рамона сменился чем-то еще более худшим. В его глазах было невыразимое страдание и мольба.

Нэнси отошла от него. Ее голос был совершенно спокойным.

—Сожалею, Рамон, но ты ошибаешься. Мой отец никак не повлиял на мое решение. Просто будет удобнее поехать с ним, поскольку он вскоре собирается вернуться в Америку. В любом случае я бы уехала.

— Но ты же любишь меня! — сказал он, чеканя слова.

Нэнси засмеялась резким хриплым смехом:

— Ну конечно, я говорила, что люблю тебя. Мы ведь спали вместе, не так ли? Мне кажется, что при таких обстоятельствах это вполне приемлемые слова.

— Ты просто сука, — сказал он злобно. — Несусветная, невероятно лживая сучка! — Казалось, кожа на его скулах натянулась. Нэнси отпрянула от него. Его глаза были полны ненависти. — Не беспокойся, я не трону тебя. Не прикоснусь даже пальцем. Никогда.

Рамон быстро оделся, даже не застегнул рубашку, стараясь как можно скорее покинуть комнату. Он перекинул смокинг через плечо и сухо произнес:

— Благодарю за несколько увлекательных недель. Вильерс оплатит ваши услуги. Вы это заслужили. Более совершенной проститутки я еще не встречал!

Дверь за ним захлопнулась.

— О Боже! — зарыдала Нэнси, опускаясь на колени у кровати. — О милостивый Боже!

 

Глава 20

Часа три спустя Нэнси поднялась на ноги и только тогда обнаружила в комнате Марию. Дрожащей рукой Нэнси выпила бесчисленное количество чашек черного кофе, который Мария постоянно ей подливала, а затем оделась.

— Передай моему отцу, что я хочу его видеть.

— Хорошо, мадам.

Вернувшись с озабоченным лицом, она сказала:

— Мэр у миссис Санфорд, мадам.

Лицо Нэнси было бледным, глаза потускнели.

— Кажется, мне плохо, — тревожно заметила она и поспешила в ванную.

Потом, когда Мария принесла ей подрумяненный ломтик хлеба и стакан минеральной воды, Нэнси решила, что ее состояние — следствие сильного возбуждения. Хорошо, что отец у Зии. Она сможет увидеть их обоих сразу. Но тошнота не проходила. Ей явно нездоровилось.

— Вам не кажется, что вам лучше лечь, мадам? — спросила Мария. — Я сию минуту сменю белье.

Шелковые простыни были измяты после ночи любви с Рамоном. Нэнси отвернулась.

— Нет, Мария. Благодарю. Я хочу повидать отца. А ты начни, пожалуйста, укладывать вещи.

Нэнси понятия не имела, на каком корабле отец собирался вернуться домой и когда. «Иль де Франс» все еще находился в бухте, но это судно следовало в Южную Африку. Ей было все равно, лишь бы поскорее уехать. Это был год выборов, и долгое отсутствие отца могло пагубно отразиться на его избирательной кампании.

Нэнси надела простую строгую юбку и белую шелковую блузку. Чтобы спрятать глаза, все еще красные и распухшие от слез, она выбрала большие солнцезащитные очки.

Чипс и Зия сидели под палисандровым деревом. Нэнси заметила, что, завидев ее, они прервали свою беседу на полуслове. На прекрасном лице Зии мелькнул страх, а отец был явно встревожен. Но Нэнси не сочувствовала им. Они заставили ее страдать.

— Дорогая… — Зия помахала ей рукой.

— Нэнси… — Голос отца срывался.

— Шампанское, апельсиновый сок и печенье для голубей. Ничто не изменилось в «Санфорде», не так ли, Зия? — бесстрастно сказала Нэнси.

— Дорогая! Я очень сожалею. Поверь мне.

Нэнси пожала плечами. Зия Санфорд стала для нее ближе, чем родная мать, но она разрушила всю ее жизнь. Нэнси не хотела показывать, как глубоко она страдает. Это останется только с ней.

— Когда мы уезжаем? — обратилась она к отцу.

— Я… Все не так просто, Нэнси.

Он выглядел совсем дряхлым. Нэнси почувствовала к отцу жалость, но тут же подавила ее. Она никого не должна жалеть. Ничто не должно волновать ее после того, что ей пришлось пережить.

— Что ты имеешь в виду? — Она говорила сжато, жестко контролируя свои чувства.

Они беспомощно переглянулись, затем Чипс с трудом проговорил:

— Я хотел сказать тебе вчера, Нэнси, но не смог, в связи с тем, что…

Нэнси почувствовала, как ее сердце начало беспорядочно колотиться.

— Тогда скажи сейчас.

Милостивый Боже, какие еше ужасные тайны прошлого должны обрушиться на нее? Насилие? Кровосмешение?

— Сюда едут Верити и Дитер.

У Нэнси перехватило дыхание, и она удивилась, что ей удалось остаться на ногах.

— Семейный сбор, — сказала она наконец. — Прекрасно! Очень мудро с твоей стороны пригласить мою дочь, чтобы она стала свидетельницей моего унижения и страдания. Ты рассчитываешь, что это послужит ей уроком на будущее? Не изменяй мужу, иначе с тобой будет так, как с твоей матерью?

— Нэнси, Нэнси! — Глаза Чипса были полны слез, когда он попытался на ощупь взять ее за руку.

Она отступила назад.

— Нет, папа. Теперь я вряд ли стану прежней образцовой послушной девочкой, готовой любой ценой угождать тебе.

— Я никогда не считал тебя такой.

— Тем хуже.

Они смотрели друг на друга, как два соперника.

— Мезрицкие заказали номер еще до того, как сюда прибыл твой отец, — сказала Зия слабым голосом.

Под ногами стелились цветы с голубыми лепестками. Ящерица поспешно скрылась в густой траве.

— Сколько?.. — мрачно спросила Нэнси. — Сколько времени осталось до их прибытия?

— Неделя, может быть, две. Они не указали точную дату.

Нэнси не выдержала:

— Две недели! И ты полагаешь, я должна оставаться здесь еще две недели после всего того, что произошло. Видеть его каждый день! Каждый день встречать его взгляд, полный презрения и ненависти! Ты подумал, как я должна была убедить его, что наши отношения подошли к концу? Думал ли ты вообще о чем-нибудь, кроме того, чтобы защитить себя?

— Нэнси, дорогая…

Глаза ее пылали, когда она обратилась к Зие:

— Вы не смогли бы жить, утратив уважение Рамона, не так ли? Почему же вы решили, что для меня это безразлично? Если вы должны принести кого-то в жертву, не устраивайте из этого праздник. Я порвала с Рамоном. Я сказала, что не выйду за него замуж. Никто никогда не узнает, что вы оба виноваты в смерти Дьюарта.

— Зия не имеет к этому никакого отношения, — взволнованно сказал отец.

— Но она знала об этом! — решительно парировала Нэнси. — Разве это не значит быть соучастником? Боюсь, я не сильна в португальских законах.

— Мы знаем, на какую жертву ты пошла ради нас, — сказала Зия почти шепотом. — И мы очень благодарны тебе, Нэнси. Рамон боготворил своего отца. Если бы он только узнал… Или даже заподозрил…

Зия выглядела страшно напуганной. Нэнси подавила желание утешить ее. Вместо этого она сказала вялым, опустошенным голосом:

— Рамон никогда ни о чем не узнает.

Зия заплакала. Чипс обнял ее. Нэнси отвернулась. Они были старыми и напуганными, но ей не хотелось их успокаивать. Немного помолчав, Нэнси сказала:

— Вы должны понять, что я не могу здесь оставаться. Даже ради Верити.

— Но ты должна дождаться ее. — Отчаяние Чипса было очевидным. — Ты написала ей письмо, в котором сообщила, что уходишь от ее отца после восемнадцати лет супружества. Она, наверное, чуть не сошла с ума. Ты не можешь допустить, чтобы Верити, проделав такое путешествие, не застала здесь тебя.

Нэнси не знала, что делать.

— Рамон, — сказала она беспомощно. — Я не могу здесь жить и видеть его.

— Рамон уезжает, — мрачно сообщила Зия. — Он оставался в «Санфорде» только ради тебя, потому что ты была здесь счастлива.

— Мы оба были счастливы здесь, — поправила Нэнси и, не в силах смотреть на них, повернулась и быстро пошла по душистой траве к открытым дверям отеля.

— Раскладывай все, — устало сказала она Марии. — Мы не сможем уехать еще недели две. Сюда приезжают моя дочь и ее муж.

— Хорошо, мадам.

Марии всегда нравилось служить у миссис Камерон, но сейчас она подумала, что лучше вести хозяйство в собственном доме.

— Сеньора Энрикес хотела поговорить с вами, мадам.

Вечером должен был состояться большой бал-маскарад, и проблем было много. Хилдегард объявила о своем намерении нарядиться последней русской царицей, а великая княгиня возмутилась и поклялась совершить убийство, если та сделает это.

— Благодарю, Мария. — Нэнси совсем забыла о своих регулярных утренних встречах с сеньорой Энрикес. Раздражение экономки сразу улеглось, когда она увидела бледную Нэнси и солнцезащитные очки, которые та не снимала даже в кабинете, где не было солнца.

— Я сама поговорю с Хилдегард, — сказала Нэнси, когда они сели за огромный письменный стол. — У Салли есть восточный костюм, от которого Хилдегард будет не в силах отказаться. Правда, он больше подходит для танца живота, чем для нашей темы — исторические царствующие особы, но это лучше, чем гнев великой княгини. А что будет играть оркестр? — Она быстро пробежала глазами репертуар и одобрительно кивнула. — Хорошо. Хосе сделал все, как я предлагала, и включил достаточно много венских вальсов. А цыганский оркестр здесь?

— Да, мадам. Цыгане прибыли вчера вечером из Лиссабона.

— Прекрасно! Настоящая цыганская музыка очень понравится нашим многочисленным русским постояльцам. Сделал ли шеф-повар то, о чем я просила, и все ли готово к вечеру?

— Да, мадам. В дополнение к основному меню он приготовил, как вы просили, горячий суп, отбивные котлеты, перепелов и холодные закуски, которых хватит на весь вечер. Ему понравился английский рецепт приготовления почек с пряностями, яиц и копченой грудинки, а также других острых закусок. Вы и мистер Санфорд могли бы…

Изящная золотая авторучка выпала из руки Нэнси и покатилась по полированной поверхности стола.

—…принимать гостей на верхней площадке лестницы, а не в дверях танцевального зала.

— Сожалею, Карлота. — Сама того не заметив, Нэнси назвала экономку по имени. — Я не смогу принимать гостей вместе с мистером Санфордом на этом вечере, как, впрочем, и в будущем.

— Но миссис Санфорд еще очень слаба. Доктор осматривал ее сегодня утром, и ее состояние не стало лучше, а наоборот — ухудшилось.

— Мистер Санфорд сам примет гостей.

Сеньора Энрикес была ошеломлена:

— Это просто невозможно. Обязательно должна быть хозяйка вечера.

— Конечно, должна быть, — сказал Рамой ровным голосом, стоя в дверном проеме. — Так как миссис Камерон образцово справлялась с обязанностями хозяйки, я не вижу причины, почему бы ей не продолжить выполнять эту роль, пока она гостит в отеле. Ее… услуги… просто неоценимы.

Он растягивал слова, сверля ее взглядом. Нэнси почувствовала, как вспыхнули ее щеки.

— В моих услугах уже нет нужды, — сухо сказала она и была благодарна Богу, что в ее холодном, внешне равнодушном тоне не было ни гнева, ни боли.

Нэнси заметила, как в глазах Рамона мгновенно вспыхнула злость. Ворот его белой рубашки был расстегнут. Он выглядел так, будто только что играл в теннис. Рамон подавил гнев и медленно произнес:

— До тех пор пока моя мать не поправится, вы можете продолжать играть роль хозяйки отеля. До свидания, миссис Камерон. До свидания, сеньора Энрикес.

Рамон скользнул взглядом по Нэнси с наглым равнодушием и ушел. Руки ее тряслись, когда она снова взяла ручку.

— Я бы добавила еще кое-что к меню ужина, — сказала она дрожащим голосом. — Мусс из цыплят, палтус под майонезом, пирожки с омарами, цыплячьи гребешки и языки, помидоры под соусом тартар, кнели из фазана, ромовые бабы, желе из груш и эклеры с абрикосами. И пожалуйста, напомните официанту, что леди Бессбрук пьет только розовое шампанское.

— Хорошо, мадам.

Теперь сеньора Энрикес поняла, почему миссис Камерон так не похожа на себя. Сдержанные слова мистера Санфорда обжигали, словно удары бича. Ей стало жаль Нэнси. Если бы она не была замужем, то стала бы хорошей хозяйкой отеля. Она взяла пространное меню ужина.

— Я передам его шеф-повару. Зал уже украшен цветами, и из погребов доставлено достаточное количество водки для цыган.

— Благодарю, Карлота. — Нэнси посидела за письменным столом еще минут пять, после чего решительно встала и направилась по тропинке через сады и девственные заросли к скалам и морю в спокойную, непритязательную компанию Джованни Ферранци.

Ее первая картина была закончена. Джованни взглянул на нее и почувствовал охватившее его волнение. От картины веяло силой и страстью. Это был примитивизм в лучшем своем проявлении.

— Я еду в Рим в конце недели, — сказал он, моя кисти и убирая палитру и шпатели. — Мне хотелось бы захватить с собой ваше произведение.

— Зачем?

— Чтобы показать своему другу — агенту по продаже картин.

— Но я не собираюсь продавать ее, — сказала она, удивленная такой возможностью.

— Тогда и я не стану торговать ею. Однако я все же возьму ее и верну назад.

Они шли рядом по крутой извилистой тропинке.

— У меня предстоит выставка в Риме, и я должен быть на ее открытии. Но я непременно вернусь.

— Если меня здесь не будет, когда вы вернетесь, не могли бы вы передать картину моей дочери?

— Конечно.

Он знал, что Нэнси имела в виду. Возможно, к тому времени она умрет. Взглянув на нее при ярком свете солнца, Джованни мог вполне поверить в это. Она действительно выглядела очень больной.

Вир сидел на своей террасе. Нэнси с облегчением заметила, что он один. Она не знала, что он ждал ее возвращения уже несколько часов.

— Можно поговорить с тобой по-соседски? — спросил он весело, когда она вышла на балкон.

— С большим удовольствием.

Он взял бутылку виски и бокал и присоединился к ней. Она сидела за столиком. Он взял еще один бокал в ее комнате и молча наполнил оба неразбавленным виски.

— Я одновременно и друг, и родственник, — сказал он наконец. — Но все-таки в большей степени, наверное, близкий друг?

— Неужели по мне заметно, что я нуждаюсь в друге?

— Конечно.

— Некоторые вещи очень трудно кому-то рассказывать.

Она вспомнила про Клариссу. Вир знал о ней много предосудительного, но держал все в секрете.

— Это из-за Санфорда? — спросил он сочувственно.

— Да. Наша связь… наш роман закончился. — Нэнси отхлебнула глоток и вздрогнула. Она никогда не пила виски без содовой. — Боже, как я ненавижу это слово, Вир! Оно такое избитое и пустое и совсем не отражает то, что называется любовью.

— Многие люди вступают в подобные отношения без всякой любви, — сухо заметил Вир.

Нэнси усмехнулась, вспомнив о Бобо, Венеции, Ники и Люке Голдинге.

— Конечно, для них это слово приобрело совсем иное значение, не так ли? Новый «даймлер», новая норковая шубка, новый любовник…

— Санфорд дурак.

— Нет. — Нэнси покачала головой, глаза ее приобрели трагическое выражение. — Это не его вина, Вир. И даже не моя. Если я скажу, что это судьба, то мои слова прозвучат глупо и мелодраматично, однако я начинаю уважительно относиться к этому понятию.

— Что ты собираешься делать?

— Уеду. Я бы сделала это завтра же, если бы мбгла. Даже на грузовом пароходе или парусном шлюпе! Но сюда едет моя дочь. Я должна дождаться ее прибытия.

— Не очень-то удобное положение, — сказал Вир с английской сдержанностью.

— Особенно если Рамон настаивает, чтобы я продолжала выполнять обязанности хозяйки.

— Откажись.

— Не могу. Не могу отказать ему в том, что еще способна сделать.

Это было выше понимания Вира. Он чувствовал, что кто-то должен вправить мозги Санфорду или, наоборот, вышибить их. К сожалению, Вир знал, что он не тот человек, который может это сделать. Он не был трусом, но понимал, что проиграет в этом столкновении и ничего не добьется, даже удовлетворения.

— А как у тебя дела, Вир? Мы так долго не виделись и не говорили. Когда ты возвращаешься в Англию?

— Еще немного побуду здесь. У меня есть одно незаконченное дело. — Его голубые глаза ожили, благородные черты воодушевились.

— Это связано с графиней Запари, не так ли?

— Как ты догадалась? — Вир был искренне удивлен, ведь он действовал с предельной осмотрительностью. Он питал отвращение ко всякого рода сплетням и не собирался делать свою любимую Алексию предметом всевозможных пересудов.

Нэнси засмеялась:

— Встретившиеся взгляды в переполненной комнате могут многое сказать наблюдательному человеку, Вир.

Его щеки слегка зарделись от замешательства. На нем были белые брюки и белая рубашка с кашемировым пуловером. Светлые волосы выглядели так, словно их никогда не касалась рука человека, а его безукоризненно подстриженные усы сверкали золотом в лучах полуденного солнца. Он выглядел таким аккуратным, таким истинным британцем. Нэнси не могла представить, чтобы Вир поднял руку на женщину. Он никогда бы не заставил ее силой опуститься на колени и не стал бы оттягивать назад голову так, что могла сломаться шея, а тем более ругаться и обзывать ее сукой. Но она также не могла представить Вира в постели, занимающегося любовью со страстной и грубой сексуальностью, которая была второй натурой Рамона. Нэнси закрыла глаза. Она так хотела его, что ощущала почти физическую боль.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Вир.

Нэнси открыла глаза и с трудом улыбнулась:

— Ничего. Немного устала. Сегодня состоится костюмированный бал, и надо хорошо все продумать. Хелен и Флэр обе хотят прийти в костюме Марии Стюарт. Хелен — потому что у ее семьи огромные владения в Шотландии, а Флэр — потому что королева была женой французского дофина.

— Говорят, что Хилдегард самонадеянно решила предстать в роли последней русской царицы.

— Будь это графиня Запари, я уверена, никто не стал бы возражать. Думаю, слишком выпуклые части тела Хилдегард неизбежно вызовут недовольство. Многие гости до сих пор относятся к царице с глубоким почтением.

— Я вспоминаю о ней с благоговением, — сказал Вир. — Она была очень красивой, но ей не хватало сердечного тепла в отношении людей. Исключение составляла лишь ее семья.

Солнце скрылось в облаках, и терраса погрузилась в тень. Несколько минут оба думали об ужасной участи семьи последнего русского царя. Затем Нэнси сказала:

— Я должна быть уверена, что все костюмы распределены надлежащим образом. Кажется, людей охватил необычайный патриотизм. Костюм французского королевского двора, по недосмотру попавший итальянцу, может привести к кровопролитию.

Вир остался на террасе. Он уже говорил с Запари и сообщил ему, что хочет жениться на его супруге. Граф прищурил свои маленькие, как у ящерицы, глазки и наотрез отказался дать жене свободу. Алексия — его единственное сокровище. Она — все его достояние. Вир истолковал его слова именно так, как хотел граф, и сказал, что тот мог бы очень выгодно поместить свое богатство. То есть если граф согласится на развод и позволит Алексии вернуться в Англию вместе с Виром на борту «Рослин», то получит сто тысяч фунтов наличными в качестве компенсации за ущерб, причиненный его самолюбию.

Вир никогда в жизни не испытывал большего смущения. Он абсолютно не представлял, сколько денег можно предложить за Алексию. Подобная сделка не имела прецедента. Когда сто лет назад американцы покупали черных рабов, цены, вероятно, были известны. Но кто знает, сколько теперь стоит такая прекрасная жена, как Алексия.

Граф усмехнулся, но Вир был достаточно проницательным, чтобы не заметить, что причиной усмешки была сумма, а не суть предложения.

— Двести тысяч.

Граф в раздумье погладил свой подбородок, но все-таки отрицательно покачал головой. Лицо Вира оставалось бесстрастным. Он понял, что Запари постарается вытянуть из него как можно больше. Не то чтобы Вир оценивал Алексию только в двести тысяч фунтов, но будь он проклят, если отдаст в сальные лапы графа большую часть молсворских денег, которые крайне необходимы ему самому. Надо также подумать и о Клариссе. Он должен обеспечить ей приличное существование, да и его развод будет стоить немало.

С того места, где они стояли, была видна утопающая в цветах дорога, по которой к главному входу отеля подъехал автомобиль с закрытым кузовом.

— Хорошая машина, — сказал Вир, будто они не обсуждали ничего более важного, чем погоду. — Полагаю, датская королевская семья предпочитает именно такие.

Сунув руки в карманы, Вир повернулся и пошел к теннисным кортам.

Запари заморгал и, быстренько оценив ситуацию, поспешил за ним.

— Счастье Алексии всегда было для меня превыше всего. Если она любит вас, а вы любите ее…

— Двести тысяч фунтов, — сказал Вир, и граф утвердительно кивнул.

Вир знал, что мог бы снизить цену до пятидесяти тысяч, и граф был бы доволен, но не стал этого делать. И без того ужасно, что он покупает Алексию как рабыню, понятия не имея, сколько она на самом деле стоит.

Вир еще не делал ей предложения выйти замуж за него. В этом не было необходимости, потому что он заранее знал ответ. Даже сейчас он не будет спрашивать ее, а просто скажет о браке. Алексия была физически не способна самостоятельно принимать решение, даже самое простое. Ее глаза просто светились безропотным обожанием. У другого мужчины такая детская черта характера и абсолютное подчинение могли бы вызвать раздражение. Но Виру нравилось это. Он мог баловать ее, потворствовать ей… После нескольких лет апатии, которой он страдал, живя с Клариссой, Алексия была для него ангелом небесным. Она помогла ему почувствовать себя властным, решительным мужчиной, сознающим свое превосходство. Именно этих качеств ему не хватало, когда он впервые встретился с Клариссой. Вир уже написал своим адвокатам в Лондон. В течение последующих недель его письмо к Клариссе догонит ее где-нибудь между Хайдерабадом и Нагпуром. Ей не надо даже возвращаться в Англию для развода, да и захочет ли она прерывать свое путешествие. Достаточно ему провести уикэнд с леди, рекомендованной его адвокатом, и через некоторое время он будет свободен, чтобы снова жениться… жениться на Алексии.

Наконец платья для костюмированного бала были разобраны служанками и переданы по назначению. Цыгане в шелковых рубашках-косоворотках и в штанах, заправленных в начищенные до блеска сапоги, выглядели великолепно. Цветочные композиции были просто восхитительными, а шеф-повар объявил, что закуски удались как никогда. Нэнси облегченно вздохнула и пошла в свой номер принять ванну и переодеться в бальный наряд.

Сеньора Энрикес осторожно кашлянула.

— Есть небольшое изменение в предстоящем вечере, мадам.

— Да?

Сеньора Энрикес ужасно не любила причинять кому-либо неприятности и потому постаралась сказать по возможности безразличным тоном:

— Мистер Санфорд сообщил мне, что на вечере будет еще одна гостья — мисс Росман.

— Хорошо. Разумеется. У нас есть костюм для мисс Росман? Если нет, может быть, мне поговорить с Салли?

— Насколько я понимаю, мисс Росман должна быть английской розой.

Нэнси улыбнулась:

— Очень ей подходит. Уверена, она будет выглядеть очаровательно. А сейчас, извините меня, сеньора Энрикес. Я с трудом разбираюсь в сложных костюмах эпохи Тюдоров. Чтобы надеть их, мне приходится тратить в два раза больше времени, чем обычно.

Нэнси снова улыбнулась и поспешно вышла из комнаты. Сеньора Энрикес наблюдала за ней с восхищением. Она заметила, как подействовало на Нэнси имя Тессы Росман, но мадам, по-видимому, от рождения умеет владеть собой в трудные минуты. Сеньора Энрикес порадовалась, что ей не придется присутствовать на балу. Ей приходилось видеть, как небрежно, почти грубо обращался Рамон Санфорд с некоторыми леди на предыдущих балах, и она никогда не жалела их. Но Нэнси Ли Камерон было очень жалко. Она любила и уважала ее. Сеньора Энрикес вздохнула и вернулась к бухгалтерским книгам, радуясь, что больше не испытывает сердечных волнений.

* * *

Нэнси выбрала для бала костюм Анны Болейн. Ей нравился наряд эпохи Генриха VIII, и она чувствовала определенную симпатию к девушке, имевшей несчастье попасться на глаза королю. У нее были такие же темные волосы и молочно-белая кожа, как у Анны Болейн. И судьбой ей была предопределена такая же ранняя смерть. Хотя Нэнси ужасно волновалась, выбор был очень удачным.

Платье, которое сшила для нее Салли, было из темно-красного бархата с глубоким, прямоугольным декольте, которое открывало ее гладкие плечи и прекрасную высокую округлую грудь еще более соблазнительно, чем платья с глубоким вырезом от Пату и Шипарелли. Пышные тяжелые рукава были расшиты золотом, а юбка ниспадала до самого пола. Облегающий лиф и вырез платья были украшены жемчугом, так же как красный бархатный чепец, окаймляющий лицо, отчего Нэнси казалась настоящей королевой.

— Мадам, это просто великолепно! — восхищенно сказала Мария.

Однако Нэнси не испытывала особой радости от своего внешнего вида. Оставалось всего несколько минут до того, как она присоединится к грозной фигуре Рамона на площадке парадной лестницы.

Она медлила, сидя за туалетным столиком, страшась выйти в роскошно украшенный коридор.

— Чего-нибудь не хватает, мадам? — спросила Мария.

Нэнси встретилась в зеркале с ее взглядом.

— Нет, — сказала она и поднялась, чтобы отправиться в путь на плаху. — Ничего.

Нэнси хорошо приготовилась к предстоящему балу. Она уже однажды выдержала подобное испытание, и ничего с ней не случилось. Тот вечер, когда Рамон вошел в зал с Тессой под руку, казалось, был так давно. Поскольку затем последовало их откровенное сближение, она наверняка станет объектом пристального внимания, когда после официального приветствия гостей ей предстоит остаться одной, а Рамон будет оказывать внимание Тессе.

Он был в роскошном гусарском мундире — белые штаны, заправленные в блестящие, высокие, до колен, черные сапоги и расшитый золотом ментик с меховой опушкой, небрежно болтающийся на одном плече. Рамон был великолепен.

Нэнси холодно улыбнулась и встала рядом с ним. Лицо Рамона было мрачным и непреклонным.

Лакеи в ливреях и распорядитель бала заняли свои места. Огромные двери в конце длинного салона были открыты настежь. В них по старшинству проходили гости.

Сверкали драгоценности в ушах, на шеях, груди, предплечьях, запястьях и даже, как у махарани, на пальцах ног.

Каждый порылся в своих заветных шкатулках, стараясь превзойти остальных в королевском или псевдокоролевском величии.

Как и прежде, когда появилась Тесса Росман, она приковала к себе всеобщее внимание своим незатейливым нарядом. Она была в простом белом платье из кисеи с единственным украшением — венком из алых роз, приколотым к ее золотистым волосам.

Нэнси подумала, была ли эта ошеломляющая простота ее собственной идеей, или в выборе наряда принимал участие Рамон. Когда они пожали друг другу руки, Тесса улыбнулась Нэнси с таким обаянием, что та не могла не ответить ей тем же. Было бы намного легче, если бы Нэнси могла испытывать к ней неприязнь, но невозможно было не восхищаться Тессой Росман. Ее застенчивость прошла, она выглядела веселой и очаровательной, однако ее простодушная манера здороваться изменилась после общения с наиболее претенциозными гостями.

Нэнси, где бы она ни находилась, неотрывно следила за Рамоном и Тессой Росман. Ее обязанности закончились. Она стояла рядом с Рамоном, приветствуя гостей, как было предписано этикетом. Скептически скосив на нее глаза, он повернулся к ней спиной, взял под руку Тессу Росман и повел ее танцевать первый вальс.

Когда музыка закончилась, Рамон не выпустил Тессу из своих объятий. Лучше бы Нэнси оглохнуть и ослепнуть, чтобы не видеть, какую сенсацию они вызвали. Она стояла, беседуя с Монткалмами с застывшей улыбкой на лице и притворяясь, что слушает Джорджиану, хотя не воспринимала ни одного слова. Раньше, когда Нэнси видела Рамона с Тессой, она чувствовала боль. Сегодня же боль была просто невыносимой. Теперь каждый знал об их разрыве, и Нэнси чувствовала на себе сотни пар глаз. И все это дело ее собственных рук. Тесса могла бы по-прежнему сидеть затворницей у себя в Камара де Лобос, а она была бы сейчас в объятиях Рамона. Если бы… Если бы…

Рядом с ней оказался Ники. Она позволила ему вывести ее на середину зала и чувствовала себя марионеткой. Джорджиана что-то сказала ей, и Нэнси ответила. Ники пригласил ее на танец, и она согласилась.

— Я люблю тебя, — сказал он, легко кружа ее в танце.

— Хорошо, — ответила она машинально. Рамон и Тесса сейчас стояли с князем Феликсом и Бобо. Рука Рамона продолжала обнимать Тессу за талию. Она смеялась, а он улыбался. На загорелую шею ниспадали темные волосы, слегка взмокшие после танца. Нэнси заметила, что он отстегнул свой короткий, отороченный мехом ментик и бросил его на позолоченный стул.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Да… То есть что ты сказал?

Ники засмеялся:

— Я знал, что ты меня совсем не слушаешь.

— Извини. Я думала о другом.

— О Санфорде?

— Нет. — По ее глазам было видно, что она лгала.

— Я сказал, что люблю тебя и хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. — Его ласковые глаза неотрывно смотрели на нее. — Зачем, ты думаешь, я преподнес тебе столько уникальных фамильных драгоценностей?

Нэнси улыбнулась.

Ники заметил явную грусть, скрывавшуюся за этой улыбкой, и продолжал:

— Знаешь, я был бы в ужасе, если бы ты сложила их в сумочку и удрала на ближайшем пароходе.

На этот раз Нэнси улыбнулась вполне искренне и подумала, что было бы, если бы она действительно не вернула его королевский дар.

— Я хотел подарить их тебе и вернуть назад вместе с тобой.

— Как же ты собирался этого добиться? — Нэнси ощутила сквозь бархатное платье тепло его руки. Большие окна на южной стороне танцевального зала были распахнуты настежь, так как на гостях были меха и платья из плотного материала.

— Женившись на тебе.

Нэнси споткнулась и сбилась с ритма.

— Ты это серьезно?

Ники возвел к небу свои карие глаза.

— Дорогая, я не собираюсь расточать все свое богатство перед леди, для которых довольно и одной безделушки. Я люблю тебя. Ты восхитительная, загадочная, прелестная, мудрая, с тонким вкусом и такая чувственная, что я потерял покой и днем, и ночью.

— А как же мадам Мольер?

— Она очень желанный и оригинальный подарок. Однако мадам Мольер прочно держится за брак с богатым американцем и не намерена что-либо менять в своей жизни. Флирты и легкие любовные связи вполне устраивают Флэр. Они доставляют ей удовольствие, как еда, питье и азартная игра. Она никогда не воспринимает такие отношения всерьез. Я думаю, через месяц Флэр надоела бы мне до чертиков. Ты же, моя милая, никогда не наскучишь мужчине.

Через толпу танцующих взгляд Рамона встретился с ее взглядом. В его глазах отразилась боль и ярость. Нэнси почувствовала, словно ей в сердце вонзили нож, и с трудом удержалась от крика. Он любит ее! Он все еще любит ее и страдает так же, как и она!

— Я тоже замужем, — сказала она, обращаясь к Ники, когда вальсирующие пары закрыли от нее Рамона. — И не собираюсь разводиться, чтобы снова выйти замуж.

— Я думал, дело в другом, моя прелесть. — Он многозначительно посмотрел в сторону Рамона. Нэнси не решилась последовать за его взглядом.

— Это правда, — сказала она.

Музыка кончилась, но Ники не отпускал ее.

— Я не сдамся так легко, Нэнси.

— Но я не изменю своего решения.

Они все еще находились в центре зала, когда к ним подошел Вир. Он обменялся любезностями с Ники, а когда музыка снова заиграла, ловко расшаркался, приглашая Нэнси на танец, но не так щегольски, как это делал русский.

— Я начинаю чувствовать себя старшим братом, который должен спасать свою красивую сестру от неугодных ей приставаний.

— У Ники по крайней мере честные намерения, — сказала Нэнси, радуясь появлению Вира.

Он приподнял брови:

— Брак с Санфордом будет подобен разорвавшейся бомбе. Но брак с русским — это полная катастрофа. Царский режим никогда не будет восстановлен в России. Сталин держит ее в тисках.

— Слава Богу, у нас в стране демократия и Рузвельт, — сухо сказала Нэнси.

— Чарльз говорит, что демократии и Рузвельта может оказаться недостаточно. Он полагает, что германо-австрийский конфликт может распространиться на весь мир.

— Чарльз не может дождаться, когда выйдет в море на своем миноносце, чтобы использовать его по назначению, — сказала Нэнси с легкостью, которой вовсе не ощущала. — Я уверена, что приедет Дитер и успокоит Чарльза. Вчера леди Майклджон говорила, что Гитлера надо поддерживать за то, что он превратил Германию в бастион борьбы против большевизма.

— Может быть, он и печется о своей стране, но я предпочитаю британскую сдержанность в высказываниях. Яростные речи Гитлера вызывают у меня дрожь.

Глаза Вира встретились со взглядом Алексии, и Германия с Гитлером сразу отошли на второй план.

Нэнси стояла спиной к Рамону, но была уверена, что тот наблюдает за ней, отмечая, с кем она танцует и с кем собирается уйти.

Следующий танец она танцевала с Чарльзом, затем с Люком Голдингом. В комнату, где был накрыт ужин, Нэнси вошла под руку с Санни Закаром, который оказался остроумным рассказчиком. Невозможно было удержаться от смеха над непристойными анекдотами Санни из жизни голливудских кинозвезд. Она пила шампанское в два раза больше, чем обычно, и не обращала на это внимания.

Нэнси слышала, как Лавиния Мид, Бобо, Венеция Бесс-брук и даже Мадлен Манчини в один голос говорили, что Тесса Росман действительно очень мила. Нэнси научилась сдержанности. Она пережила первые минуты, когда все узнали, что ее связь с Рамоном подошла к концу. Она ухитрилась оставаться спокойной, приветствуя Тессу, и вела себя внешне невозмутимо, несмотря на внутреннюю боль, когда Рамон танцевал, смеялся и разговаривал с девушкой.

Даже без ужасных откровений отца и Зии они могли бы прожить вместе только несколько коротких, счастливых месяцев, а потом Рамону все равно потребуется кто-нибудь другой. Пусть лучше это будет Тесса Росман, чем непостоянная княгиня Марьинская или алчная леди Линдердаун. Тесса будет ему хорошей, любящей и верной женой. Но каким он будет для нее мужем, она не представляла. Рамон в роли мужа — неправдоподобно и маловероятно, даже несмотря на то, что он хотел на ней жениться. Более того, он требовал от нее согласия. Нэнси часто заморгала от навернувшихся на глаза слез. Покинуть сейчас бал без спутника означает привлечь к себе всеобщее внимание. Уйти с другим мужчиной — значит укрепить подозрения Района. Она повернулась к Чарльзу. Даже Рамону не придет в голову, что между ней и Чарльзом Монткалмом могут быть какие-то иные отношения, кроме дружеских.

— У меня ужасно разболелась голова, Чарльз. Не будете ли вы так добры проводить меня в мою комнату?

— Разумеется. — Чарльз осушил свой бокал и взял ее под руку. Он и Джорджиана весь вечер с волнением наблюдали за Нэнси. Она держалась прекрасно. Если бы Нэнси была просто брошенной любовницей, то не вела бы себя так. Она выглядела уверенной, смеялась тихо и не слишком часто, с небольшой хрипотцой, которую даже он счел весьма возбуждающей. Чарльз не мог представить, каких усилий ей стоило появиться на балу такой спокойной и беззаботной.

«Всегда держи себя в руках», — как-то сказал отец. И она никогда публично не давала воли чувствам. Годы тесного общения с разными людьми пошли ей на пользу. Было бы очень некрасиво уйти, не пожелав Тессе доброй ночи.

Тесса, мило зардевшись, робко сказала:

— Может быть, вы навестите нас в Камара де Лобос, миссис Камерон? Мама и папа будут рады видеть вас. Конечно, у нас нет большого бассейна и теннисных кортов, как в «Санфорде», но…

Нэнси заметила, с каким обожанием девушка смотрела на нее, и поняла, как будет разочарована Тесса, если она откажется.

— С удовольствием, — сказала Нэнси, удивляясь своим словам. — Может быть, я смогу навестить вас с моей дочерью Вери-ти, когда она прибудет на Мадейру. Она такого же возраста, как и вы, и должна приехать, очевидно, на следующей неделе.

Она стояла не шевелясь, чтобы случайно не коснуться Ра-мона. Ее глаза не отрывались от лица Тессы. Она не должна смотреть на Рамона. Не должна позволять его жгучему взгляду встретиться с ее глазами.

— Это было бы просто чудесно. — Васильковые глаза Тессы сияли. — Для нас это большая честь, миссис Камерон.

Нэнси улыбнулась:

— Я ненавижу формальности. Пожалуйста, зови меня просто Нэнси. Спокойной ночи, Тесса. Спокойной ночи, Рамон.

Ей все-таки удалось избежать его взгляда. Она услышала, как он резко втянул в себя воздух, почувствовала еле сдерживаемое напряжение его тела. Казалось, по сравнению с ней Хилдегард ничего не смыслила в актерском искусстве. В этот вечер даже Гарбо могла бы взять у нее несколько уроков актерского мастерства. Под руку с Чарльзом она вышла из комнаты. Рамон не произнес ни слова, даже не пожелал ей спокойной ночи. Внезапно огни люстр ослепили Нэнси, она почувствовала головокружение, затем все вокруг погрузилось во мрак, она споткнулась и упала.

Для Чарльза это было так неожиданно, что он не сумел удержать Нэнси. Она рухнула на пол у его ног. Лицо ее было мертвенно-бледным, темные волосы рассыпались веером на бежевом ковре.

— Нэнси, дорогая! — Чарльз опустился на колени, стараясь приподнять ее голову и плечи. Он догадывался, что она страдает, но не мог представить, что до такой степени. Она была публично унижена, и вот теперь лежит без сознания, а он не знает, что делать. Легче встретиться один на один с целым вражеским флотом. К ним подбежала служанка, и Чарльз облегченно вздохнул.

— Вы можете понести мадам? — спросила она.

— Да, конечно.

Он поднял Нэнси на руки и понял, почему Вир и Васильев были околдованы ею. У нее была шелковистая кожа, губы казались мягкими и беззащитными, как у ребенка. От нее исходил восхитительный аромат белого шиповника, который в изобилии рос в садах «Санфорда». Она слегка шевельнулась, и Чарльз напряг руки. В это время из танцевального зала с искаженным лицом выскочил Рамон.

Он попытался вырвать Нэнси из рук Чарльза, но граф решительно воспротивился. Терпение его истощилось.

— Вы уже много натворили за этот вечер, Санфорд! Вы виноваты в том, что случилось с ней, вы постыдно пренебрегаете чувствами других людей. Полагаю, вам следует вернуться к мисс Росман.

— Не будьте дураком!

Маленькая служанка беспокойно ждала, пока они в ярости смотрели друг на друга.

Глаза Нэнси дрогнули и приоткрылись. Рамон охрипшим голосом произнес ее имя:

— Нэнси!

Она отвернулась. Приглушенный грудью Чарльза Монткалма, ее голос прозвучал очень тихо, когда она сказала:

— Пожалуйста, отнесите меня в мою комнату, Чарльз.

— Конечно, Нэнси, — ответил Монткалм и холодно бросил Рамону: — Спокойной ночи, Санфорд. — Он быстро зашагал по коридору, обнимая Нэнси за шею и прижимая ее голову к своему плечу.

Глаза Рамона сверкали от гнева и боли. Щелкнув пальцами, он подозвал слугу и отрывисто произнес:

— Приехал доктор Оливейра. Пожалуйста, пошлите его немедленно к миссис Камерон в Гарден-свит.

— Хорошо, сэр. Сию минуту, сэр. — Слуга побежал выполнять приказание, а Рамон снова вернулся в танцевальный зал с мрачным и жестким выражением лица, скрывающим невероятную муку.

Мария поблагодарила графа и поспешила раздеть Нэнси, а затем натянула ей через голову ночную рубашку. Когда она откинула отороченное кружевами покрывало, раздался настойчивый стук в дверь. Сердце Нэнси учащенно забилось, разрываясь между надеждой и страхом. Мария открыла дверь одетому в темный костюм незнакомцу с докторским саквояжем, и Нэнси устало присела на край постели, готовая заплакать. Пришел доктор Оливейра, которого Рамон вызвал из Опорто, беспокоясь о ее здоровье. Он был небольшого роста, коренастым, с приветливой улыбкой и гладкими темными волосами. Лацкан его пиджака щегольски украшала белая гвоздика.

— Я хотел осмотреть вас завтра утром, миссис Камерон, — сказал он, подходя к постели, — но, как я понял, с вами случился очередной приступ. Позвольте мне…

Он осторожно оттянул вниз ее веки, проверил ногти, пощупал пульс.

— Доктор Оливейра, пожалуйста. В этом нет никакой необходимости.

— Есть, миссис Камерон. Здоровая молодая женщина не должна падать в обморок по неизвестной причине.

Его умные черные глаза проницательно смотрели на нее.

— Безусловно у вас малокровие и, я думаю, кое-что еще. Завтра я хотел бы тщательно обследовать вас.

Его тон не допускал возражений. Нэнси устало сказала:

— Не стоит обследовать меня, доктор.

— Тем не менее…

— Я знаю, что со мной, доктор. — Голос ее был глухим и усталым. — У меня анемия. Этот диагноз недавно поставил доктор Генри Лорример из Нью-Йорка.

Оливейра больше не улыбался.

— Понимаю. Значит, мистер Санфорд решил узнать мнение еще одного врача?

Нэнси покачала головой:

— Мистер Санфорд не знает о моем состоянии. — Она откинула волосы с лица. — Я не хочу, чтобы вы говорили ему об этом. Мистер Санфорд не муж мне и не родственник.

— Но мистер Санфорд очень беспокоится за вас.

Нэнси мрачно улыбнулась:

— Теперь уже вряд ли, доктор Оливейра. Думаю, мистер Санфорд будет рад услышать, что у меня анемия. Сожалею, что вам пришлось напрасно проделать такое дальнее путешествие.

— Я не думаю, что мой визит напрасен, миссис Камерон. С вашего разрешения я все-таки хотел бы обследовать вас.

— Нет, доктор. Извините. Я приехала сюда, чтобы убежать от докторов и не слышать о своей болезни. Мне ничем нельзя помочь. Уверена, что вы понимаете это.

Он кивнул с задумчивым видом.

— Надеюсь, вы выполните мою просьбу и не расскажете правду мистеру Санфорду?

— Я скажу ему, что у вас анемия, но не буду говорить, в какой стадии. Я еще навещу вас. Спокойной ночи, миссис Камерон.

Дверь тихо закрылась за ним, и Нэнси откинулась назад, на подушки. Единственным ее желанием было уехать куда-нибудь подальше с первыми лучами зари. Но она не могла уехать, не повидав Верити. Нэнси снова оказалась в зависимости, от которой пыталась освободиться. Она все время жила для Верити. И сейчас оставалась здесь и страдала, потому что Верити надеялась застать ее на Мадейре и будет переживать, если она уедет. Нэнси Ли Камерон, всегда такой гордой и независимой, больше не существовало. Теперь она снова будет только Нэнси Ли Камерон — матерью. Счастье дочери для нее важнее всего. А завтра она, Нэнси Ли Камерон — дочь, пойдет к отцу и скажет, что он вовсе не разрушил ее счастья. Что она по-прежнему любит его и сожалеет о своей несдержанности.

Нэнси закрыла глаза. Никогда не вернется только Нэнси Ли Камерон — жена. Джек уплыл из ее жизни навсегда.

Глаза ее оставались закрытыми, но сон не приходил. Перед ней стоял образ Тессы Росман в объятиях Рамона. Впервые она поняла, каким ужасным даром может быть воображение.

 

Глава 21

Утром Нэнси снова почувствовала себя плохо. Ее тошнило до тех пор, пока в желудке не осталась только желчь, но даже тогда ее выворачивало наизнанку.

Мария, серьезно обеспокоенная происходящим, сообщила Луису, что не может оставить миссис Камерон, пока она снова не будет здоровой и счастливой. Луис не мог понять, почему их счастье зависит от здоровья миссис Камерон. Мария была непреклонна. Прибытие сенатора Камерона, а затем его внезапный отъезд лишили ее спокойствия. Последующее появление мэра крайне удивило Марию. Безусловно, она нужна миссис Камерон. Поэтому она останется с ней. Позже, когда запутанная личная жизнь хозяйки наладится, она дождется замены и пойдет с Луисом к алтарю в храме святой Изабеллы в Лиссабоне. Венчание должно состояться в Лиссабоне, потому что там жили родители Луиса, его многочисленные братья и сестры, племянники и племянницы. Марии было все равно, где венчаться. У нее не было семьи. Она была предана только миссис Камерон.

Нэнси дрожа вышла из ванной и передернула плечами при виде подноса с завтраком. По настоянию Марии она все же съела кусочек поджаренного хлеба и выпила немного минеральной воды. Затем надела серые брюки и белую шелковую блузку с аккуратно вышитой монограммой на нагрудном кармане. Накинула на плечи черный жакет, взяла темные очки, которые стали постоянным предметом ее туалета, и отправилась к сеньоре Энрикес.

Бал-маскарад прошел успешно. Цыгане играли очень зажигательно, и к трем часам утра князь Феликс Заронский и князь Николай Васильев вышли на середину танцевать русский танец, вызвавший аплодисменты, которые были слышны даже в Фанчэле. В четыре часа Кейт Мэрфи и Полли Уотертайт тоже пустились в пляс. Восьмидесятилетние танцорки так лихо исполнили канкан, что даже превзошли русских. Непристойная, без купюр версия «Эскимоски» в исполнении Кейт Мэрфи привела в шок и заставила смеяться до слез даже пуритански воспитанную принцессу Луизу. В пять часов Хилдегард решила, что пора продемонстрировать танец живота, и исполнила его так эротично, что вызвала зависть почти у всех присутствующих женщин и страстные желания у их спутников. К шести, когда, к счастью, многие достопочтенные леди, обессилев, отправились спать, Мадлен решила, что пришла ее очередь, и исполнила стриптиз. Знаток этого искусства султан Махоры назвал ее выступление превосходным. В семь часов обессилевшего сэра Максвелла унесли в его апартаменты. Санни и Костас решили искупаться нагишом в холодном море, а мистер Четвинд, все еще в ковбойской шляпе, лежал в объятиях ненасытной Хилдегард.

Нэнси пробежалась по списку запросов на места в отеле и вычеркнула фамилии нежелательных гостей.

Просьба леди Бессбрук о том, чтобы переселить мистера Голдинга из смежного с ней номера, была принята к сведению. Одновременно была удовлетворена просьба миссис Пеквин-Пик поселить мистера Голдинга на ее этаже.

Меню было одобрено. Ремонт повреждений, причиненных цыганами, которые вернулись в свои комнаты в страшном подпитии, уже начался. Жалоба миссис Хани-Смит на то, что к ее служанке пристает один из лакеев, также была рассмотрена.

Покончив с делами, Нэнси решила пойти в обход бассейна по своему обычному маршруту вниз, к скалам у моря, где обычно рисовал Джованни.

Джованни уже поджидал Нэнси. Он приготовил для нее чистый холст. Она долго сидела перед ним, затем сделала первый смелый мазок. В этой ее картине не будет радости. Только мрак, отрешенность и невыразимый страх.

— Сколько их у тебя? — спросил Чипс Зию, когда служанка заботливо усадила ее на украшенный павлиньими перьями трон.

— Десять. В среднем я получаю по три в день.

Чипс сжал челюсти. Его густые седые волосы были откинуты назад со лба, что придавало ему сходство с престарелым львом. От носа ко рту пролегли глубокие морщины, но в глазах Зии он был по-прежнему красив. По-видимому, в глазах Глории тоже.

— Сожги их.

— Нет. Любой, кто посылает эти телеграммы так часто и настойчиво, заслуживает того, чтобы их прочли.

Первая телеграмма пришла еще до приезда Чипса. Она была адресована лично Зие. Содержание потрясло ее.

Я ЛЮБЛЮ ЕГО ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ОТПРАВЬТЕ ЕГО ДОМОЙ ТЧК

Вторая гласила:

СКАЖИТЕ ЕМУ Я СОЖАЛЕЮ ЭТО НИКОГДА НЕ ПОВТОРИТСЯ ТЧК

Третья:

ПОЖАЛУЙСТА СКАЖИТЕ ЕМУ Я ЛЮБЛЮ ЕГО ТЧК МНЕ НУЖНЫ НЕ ДЕНЬГИ ТЧК

МНЕ НУЖЕН ОН ТЧК

Четвертая:

Я ЗНАЮ ОН ЛЮБИТ ВАС ТЧК НЕ ПРОСИТЕ ЕГО О РАЗВОДЕ СО МНОЙ ТЧК

ГЛОРИЯ ТЧК

Пятая:

ЕСЛИ ОН НЕ ВЕРНЕТСЯ Я УМРУ ТЧК НИКТО НИКУДА НЕ ПРИГЛАШАЕТ МЕНЯ И НЕ РАЗГОВАРИВАЕТ СО МНОЙ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА СКАЖИТЕ ЕМУ Я ОДИНОКА ТЧК

Шестая:

СКАЖИТЕ ЕМУ Я ДАМ РАЗВОД ЕСЛИ ОН ХОЧЕТ ЭТОГО ТЧК

Остальные были адресованы Чипсу. Он держал их нераспечатанными в своей большой руке.

— За что ты должен простить ее? — спросила Зия.

— Обычное дело. Крутила любовь. — Странно, но теперь казалось совсем не важным то, что обиду ему нанес сын Зии.

— Только однажды?

Впервые в жизни Чипс вышел из себя в присутствии Зии:

— Конечно, это было только один раз! Кем, по-твоему, является моя жена?

Зия подавила улыбку. Она получила ответ, необходимый, чтобы сделать заключение.

Чипсу хотелось, чтобы Зия, ради всего святого, никогда не передавала ему эти телеграммы. Он не мог решиться прочитать их. Все, что в них было, не должно повлиять на его решение. Он намерен вернуться в Бостон вместе с Зией.

— Мне всегда нравился Сити-Холл, может быть, потому, что Сити-Холл всегда был республиканским, и я получал удовольствие только оттого, что вторгся в их цитадель. Но я думаю, ты не захочешь поселиться в доме, где жили мои бывшие жены. Мы все начнем заново. Может быть, в Дорчестере. Там превосходные земельные участки и к тому же оттуда недалеко до Сити-Холла…

— Я не собираюсь возвращаться с тобой, Чипс.

— Знаю, ты предпочитаешь солнце, но у нас есть дом на Палм-Бич…

— Я никуда не поеду, Чипс.

Он пристально посмотрел на нее.

Зия ласково улыбнулась и взяла его за руку.

— Наше время ушло. Мы опоздали почти на пятьдесят лет.

— Никогда не поздно начать все сначала! Мы любили друг друга всю свою жизнь!

— Но мы жили отдельно, дорогой. Нам не приходилось испытывать раздражения или скуки от ежедневного общения. — Она тихо засмеялась. — Неудивительно, что нам удалось сохранить нашу любовь. Мы виделись только тогда, когда нам было хорошо, и мечтали, наделяя друг друга качествами, которые хотели видеть в любимом.

— Ты и вправду наделена качествами, о которых можно только мечтать! — сказал он, внезапно почувствовав, что теряет голову.

— Тебе так кажется, дорогой. Все уже не так, и ты не мог этого не заметить. Мой интерес к американской или мировой политике ограничивается разговорами за обедом. У меня нет страстного желания возвращаться в Бостон, а мысль о Палм-Бич вселяет в меня ужас. Мой дом здесь, на Мадейре. В одиночестве.

— Я не верю тебе. — В голосе Чипса уже не чувствовалось прежней уверенности.

Зия не стала протестовать. Вместо этого она сказала:

— В прошлом году на Мадейре были Моррисоны-Уитни. Они говорили, что ты выглядишь лет на сорок и что Глория исключительно веселая и невероятно хорошенькая.

Чипс сжал челюсти.

— Они говорили так, считая твой брак удивительным и очень удачным. — Зия помолчала, затем мягко продолжила: — Одного случая измены недостаточно, чтобы разорвать брак. Если бы все поступали так, то никто не смог бы отпраздновать серебряную свадьбу.

Чипс издал звук, похожий то ли на хрюканье, то ли на фырканье.

— Она молода, дорогой. В молодости делаешь кучу ошибок. Я, как никто другой, хорошо знаю это. — Зия самостоятельно поднялась на ноги. Лепестки ранних цветов осыпали ее, подобно конфетти. — Она любит тебя, Чипс. Не отворачивайся от нее.

Зия медленно пошла по траве к открытым дверям своего будуара.

Чипс остался под палисандровым деревом с телеграммами в руке. И только после нескольких глотков неразбавленного виски распечатал их.

ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ ДОМОЙ ТЧК ГЛОРИЯ

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ И ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ ТЧК ГЛОРИЯ

Я ОДИНОКА НУЖДАЮСЬ В ТЕБЕ БЕЗ ТЕБЯ УЖАСНО ТЯЖЕЛО ТЧК

ПРОЩАЙ МИЛЫЙ ТЧК ГЛОРИЯ

На какое-то безумное мгновение он подумал, что последняя телеграмма наводила на мысль о самоубийстве. Чипс ошеломленно посмотрел на дату отправления. Решись Глория на самоубийство, он бы уже знал об этом. Другие телеграммы были от Симаса и от департамента полиции. Чипс облегченно вздохнул. Возможно, в телеграмме и был намек на самоубийство, но его не произошло. А может быть, тело Глории еще не обнаружили? Лоб его покрылся испариной. Глория не могла совершить самоубийство. Она достаточно мужественный человек и любит жизнь так, что заражает своей жизнерадостностью окружающих. Пот градом катился по шее Чипса. Он вспомнил стройную фигурку в порту, неистово машущую ему рукой, чтобы он вернулся. Господи! Глория не могла убить себя! Ей ведь только двадцать три. Если она решилась на это, виноват он. И ничего нельзя вернуть назад. Ничего! Чипс вскочил и бросился бежать.

В бухте должен стоять лайнер, возвращающийся в Саутгемптон. Оттуда он сможет добраться до Нью-Йорка на «Ман-хэттене», «Аквитании» или на «Мавритании» в зависимости от того, какой корабль отплывает первым. Он вбежал в свой номер и приказал немедленно уложить вещи. Затем помчался к администратору с просьбой послать телеграмму миссис О'Шогнесси:

ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ ТЧК ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ТЧК ЧИПС

После этого Чипс заторопился в Гарден-свит сообщить Нэнси, что он не может остаться и встретить внучку.

Пароход отходил в сумерки. Оставив Нэнси в недоумении, Чипс провел оставшееся время с Зией. Она не провожала его до выхода. Они попрощались наедине.

— Но ты, конечно, мог бы подождать еще пару дней, — протестовала Нэнси.

— Нет, не могу. Я должен ехать. Передай привет Верити. Не позволяй ее мужу водить хороводы и петь гимны в честь Гитлера. Попытайся простить меня.

— Я уже простила.

Он крепко обнял ее. К своему удивлению, Нэнси увидела, что он плачет.

— Я испортил не одну жизнь, Нэнси. Жизнь Зии, твоей матери, твою жизнь. Не хочу ломать ее Глории. До свидания, милая. — Он поцеловал ее в лоб и неуклюже смахнул слезы.

— До свидания, папа.

Принадлежащий отелю «ролле» плавно заскользил по дороге к пристани. Нэнси почувствовала себя необычайно одинокой. Если бы она стала умолять отца остаться, согласился бы он? Что он боялся потерять? Ответ был ясен. Он возвращался к молодой и, вероятно, заслужившей прощение жене. Жизнь Зии потечет, как прежде. Только ее жизнь разбита.

Рамон опять настоял, чтобы Нэнси исполнила роль хозяйки на предстоящем обеде. Она надела черное крепдешиновое платье и короткий жакет с оранжевой отделкой у горловины. Казалось, Рамон получал садистское наслаждение, удерживая ее при себе. Может быть, это мазохизм? В конце концов он должен понять, что она окончательно разорвала их связь, что она из тех, кто смеется над словом «любовь» и легко относится к тому, что было между ними.

— Позволь представить тебе Лэнса Колберта, — сказал Рамон. В его голосе звучала явная жестокость, когда он, словно клещами, сжал ее локоть и повел между группками оживленно беседующих гостей. — Лэнс любит хорошо провести время. Ты сможешь с ним поладить и неплохо повеселиться в постели, не испытывая неудобства от отсутствия любви.

— Рамон, прошу тебя…

— Или тебе больше подходит Чарльз Монткалм? Конечно, соблазнить мужа лучшей подруги всегда придает некоторую пикантность сексу.

— Рамон, зачем ты меня мучаешь…

Он улыбался, кивая то одному, то другому гостю, и продолжал при этом:

— Я восхищаюсь тобой, Нэнси. В самом деле! Для того чтобы на людях выглядеть такой респектабельной и вместе с тем вести жизнь шлюхи, надо иметь большой талант.

Глаза Нэнси вспыхнули.

— Я никогда не притворялась. Кем я была? Твоей любовницей, и только!

Голос Рамона сделался мягким как шелк:

— Но это здесь, вдали от прессы. Меня восхищает изобретательность, с которой ты улаживала свои тайные любовные делишки в Нью-Йорке и Вашингтоне.

Нэнси попыталась вырвать руку из его тисков.

— Как ты смеешь называть меня шлюхой! Ради тебя я оставила мужа, свой дом… — Она в ужасе замерла на полуслове.

Его глаза превратились в узкие щелочки. На них уже оборачивались, но Нэнси и Рамон ничего не замечали.

— Зачем? — резко спросил он. — Чтобы немного позабавиться? Несколько недель развлечься?

Нэнси была так бледна, что Рамон подумал, не упадет ли она снова в обморок.

— Отойди от меня, — прошептала она, задыхаясь. — Ты говорил, что никогда больше не прикоснешься ко мне! Так не пачкай свои руки о шлюху!

Она развернулась, и бокал шампанского опрокинулся на шелковое платье Бобо. Нэнси чувствовала, что все обратили на нее внимание, и когда она выбежала из комнаты, наступила ошеломляющая тишина.

— Как вызывающе она себя ведет, — сказала вновь прибывшая дама.

— Невероятно, — согласилась другая. — Такое можно ожидать от итальянцев, но не от американцев. И уж, конечно, не от этой американки.

— Может быть, пойти за ней? — взволнованно спросила Чарльза Джорджиана.

Он ответил не задумываясь:

— Оставь ее. Я не знаю, что происходит, и не хочу знать. Санфорд находится на грани помешательства, а Нэнси… — Чарльз не нашел слов. Он взял уже третий за последние пять минут бокал виски с подноса у стоящего поблизости официанта. Для начала это было уже чересчур. Пожалуй, на войне было спокойней, чем в «Санфорде».

Глубокая неистовая злость позволила Нэнси пережить следующие две недели. Она больше не выступала в роли хозяйки отеля. Ни одна сила на земле не могла заставить ее сделать это. Нэнси не появлялась на обедах, коктейлях и балах. Она занималась живописью и время от времени, когда в бассейне и поблизости никого не было, купалась. Ей было неизвестно, что с террасы Зии за ней непрерывно наблюдал Рамон. Он стоял, стиснув руки за спиной. Единственным его компаньоном была бутылка виски. Неделю назад Вильерс сообщил ему о привычке Нэнси плавать между семью и восемью часами вечера. С тех пор он располагался в затемненной бильярдной и наблюдал в подзорную трубу, как она до полного изнеможения плавала от одного борта бассейна до другого, после чего, дрожа, вылезала из темной воды.

Рамон продолжал встречаться с Тессой, и его нежность к ней все возрастала, но это была не любовь. Любовь — это то, что он чувствовал к Нэнси.

Других мужчин у нее не было. За ее номером велось не менее строгое наблюдение, чем за Белым домом. Рамон не понимал ее поведения. Всю жизнь женщины упрашивали его остаться с ними. Ночь за ночью он боролся с искушением пойти в бассейн и взять Нэнси силой или утопить. Иногда он чувствовал, что сможет успокоиться только тогда, когда сделает и то, и другое.

Тошнота у Нэнси продолжалась. Теперь на завтрак ей подавали только тосты, черный кофе без сахара и минеральную воду.

Мария молилась, чтобы консультации Нэнси с доктором остались незамеченными. Обмороки и кровотечения из носа у нее прекратились, так же как и месячные. Вероятно, доктор Лорример забыл упомянуть о возможной тошноте по утрам. Нэнси переносила ее стоически. К десяти-одиннадцати часам она чувствовала себя вполне сносно, чтобы заняться живописью. Несколько приступов тошноты — небольшая плата, когда страдаешь неизлечимой болезнью. Ребенком Нэнси видела, как умирала от язвы ее двоюродная бабушка. По сравнению с ней ее страдания — пустяки.

Джованни уехал в Рим с ее картинами, и за вторым полотном последовало третье. Чета Запари тоже покинула отель: Алексия на борту яхты «Рослин», а граф, очень довольный, — на лайнере, направляющемся в Дурбан.

Седьмого апреля сыновья последнего германского кайзера Фридрих и Губерт появились на публике в униформе нацистских штурмовиков. Шестнадцатого апреля на Мадейру наконец прибыли Верити и Дитер — граф и графиня Мезрицкие. На графе была та же самая униформа, что и на сыновьях бывшего кайзера.

Подавленное настроение Нэнси сменилось радостью при встрече с дочерью. Она обняла ее, но от хрупкой фигурки Верити веяло ледяным холодом. Нэнси вспомнила, что Верити не любила публичного проявления чувств. Ирландская кровь Чипса передалась его внучке.

— Дорогая, ты выглядишь просто изумительно! — сказала Нэнси, отступая назад и оглядывая свое единственное чадо.

Нэнси не кривила душой. Верити никогда не была хорошеньким ребенком. У нее были прямые волосы, а черты казались слишком крупными для маленького, заостренного личика. В компании она обычно чувствовала себя неуверенно и неловко. Нэнси старалась, чтобы в их доме в Хайяннисе всегда было много сверстников дочери, с которыми она могла играть. Верити принимала их без особой радости. Дети чаще играли друг с другом, а она наблюдала за ними со стороны. Когда Верити подросла, Нэнси не жалела сил, чтобы преодолеть ее застенчивость. Она считала, что девочка должна много плавать, кататься на лошади, играть в теннис и танцевать. В средней школе Дорчестера Верити держалась обособленно и считалась очень замкнутой. Она наотрез отказалась перейти в центральную городскую школу Бостона. Шофер ежедневно отвозил ее за город, и она возвращалась, как всегда, молчаливой. Нэнси страдала из-за нее. Сама она никогда не была такой застенчивой и ранимой.

Но сейчас прямые волосы совсем не портили ее. Она давно уже пыталась завивать их и делала старомодную короткую прическу. Как ни странно, но это ей шло. С годами она выработала свой стиль и резко отличалась от сверстниц — пустых хихикающих девиц. В ней также проявилось врожденное высокомерие — результат усилий по преодолению застенчивости. Она по-прежнему держалась в стороне, во многом благодаря своим необычным взглядам. Юноши были заинтригованы и даже немного побаивались ее. В день семнадцатилетия Верити Нэнси наконец облегченно вздохнула. Отвергнув всевозможные оборки и жабо, дочь надела простое платье, выбранное с безошибочным вкусом. Она выглядела гораздо старше своих одноклассников и большую часть времени беседовала со знакомыми родителей, друзьями семьи и знакомыми, жившими на Кейпе и пришедшими ее поздравить. У Верити не было недостатка в партнерах по танцам, и она не проявляла никакой застенчивости. Более того, для девушки своих лет она казалась слишком самоуверенной.

Графа Дитера Мезрицкого привели с собой Холлоуэйсы. Девушки чуть не свернули себе шеи, заглядываясь на него, и местные юноши рядом с ним выглядели весьма бледно. Графу было чуть больше двадцати. Он выделялся из окружающих светлыми волосами и голубыми глазами. Дитер вел себя так же, как Верити, замкнуто и обособленно, что вызывало к нему повышенный интерес. Каждая из присутствующих девушек пыталась привлечь к себе взгляд его светлых скучающих глаз. Но он не пил и, к их глубокому разочарованию, отказывался танцевать.

Когда Нэнси заглянула в комнату, где был уже накрыт стол, а затем вышла в освещенный лампами сад, она была крайне удивлена, увидев дочь и графа, приблизивших друг к другу головы и о чем-то оживленно беседующих в стороне от других гостей.

Первой ее реакцией было удовлетворение. Ее дочь, которая в течение многих лет, казалось, была обречена на мужское невнимание, очевидно, не собиралась мириться с такой судьбой. Она быстро приобрела уверенность в себе и смелость и заинтересовала самого привлекательного гостя. Когда месяц спустя Верити объявила, что не хочет продолжать образование и собирается выйти замуж за Дитера, удовлетворенность Нэнси сменилась ужасом. Услышав о случившемся, Джек даже приехал из Вашингтона.

Верити, тихая, молчаливая девчушка, которая так остро страдала от застенчивости и неуверенности в себе, полностью преобразилась, хотя по-прежнему была очень спокойной. Нэнси не помнила, чтобы она когда-нибудь повысила голос в те длинные вечера, когда она умоляла и убеждала ее изменить свое решение. Верити оставалась непреклонной. Она не хочет учиться дальше. Она выйдет замуж за Дитера. Впервые Нэнси столкнулась с таким упрямством дочери.

В конце концов Джек сдался. Надо было готовиться к совершеннолетию дочери и ее обручению в девятнадцать лет. Нэнси чуть не задохнулась от возмущения. Верити еще совсем ребенок. Дитер был ее первым романтическим увлечением. Дать разрешение на их помолвку — безумие.

— Я не буду ждать два года, — спокойно сказала Верити, когда отец собирался выйти из-за стола. — Я выйду за него в следующем месяце.

Впервые Джек Камерон лишился дара речи.

— Ты не можешь это сделать, — сказала Нэнси твердо и властно. — Ты не можешь выйти замуж без нашего разрешения, а мы не дадим его. Мы очень любим тебя и не хотим, чтобы ты погубила свою жизнь, выйдя замуж за первого попавшегося мальчика, в которого влюбилась.

— Дитер не мальчик, а мужчина. — Верити тоже встала из-за стола. — Если вы не разрешите, я уеду с Дитером.

Джек вышел из себя. Нэнси, собрав остатки воли, попыталась переубедить дочь, но Верити была непреклонна. Она не сказала ни слова в ответ на уговоры родителей, не впала в обычную девичью истерику.

Обручение состоялось в церкви святого Стефана. Если отбросить слухи и сплетни по поводу неприличной спешки, Джек считал, что это была свадьба года.

В то время как подруги Верити веселыми стайками шли в бостонскую воскресную католическую школу, играли в теннис или плавали, потрясенная Нэнси стояла на заполненном людьми нью-йоркском пирсе и прощалась с дочерью. Верити была абсолютно спокойна, и Нэнси завидовала ее выдержке. Она не увидела на любимом лице ни слезинки. Дитер, как всегда, был педантично вежлив. Их ждал радушный прием в Германии.

Германия! Нэнси больше не могла сдерживаться, когда Верити и Дитер поднялись на борт «Бремена» и Джек повел ее назад в ожидавший их «ролле». Германия! Это был совсем другой мир. Нэнси беспомощно заплакала.

— Ведь она даже не знает языка! Ей всего лишь семнадцать, Джек. Семнадцать! Как мы могли позволить ей сделать это? Она будет ужасно скучать по родине. Она будет одинока. Без друзей, без семьи! — Нэнси нащупала платок в своей сумочке из крокодиловой кожи. — Она еще слишком молода, чтобы понять, что делает. Для нее это просто приключение. Может быть, она не хотела ехать в колледж и решила сбежать таким образом?

Джек ничего не сказал ей в утешение. Он сидел с неподвижным, будто выточенным из камня лицом. Помолвка через две недели после встречи и обручение через два месяца. О Боже! Все восточное побережье было уверено, что его дочь беременна.

— Мне надо быть сегодня вечером в Вашингтоне.

— Хорошо. — Нэнси сунула платок назад в сумочку.

Джек даже не спросил, останется ли она в Нью-Йорке или вернется в Хайяннис. Он не пытался утешить ее. Он был слишком занят собой.

Нэнси вернулась на Кейп опустошенная. Она проводила дни, играя в одиночку в гольф на прибрежной полосе. Пляж продувался холодными атлантическими ветрами, со стороны суши его ограждали болота и заросли чахлых кустов и сорной травы. После легкого простого завтрака Нэнси застегивала свою ветровку, повязывала голову платком и уходила на долгую прогулку вдоль побережья, не замечая влажных ветров. Вскоре после отъезда Верити у нее начались приступы внезапной утомляемости. Тогда-то, послушно сопровождая Джека во время одного из посещений «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке, Нэнси упала в обморок. Затем она обратилась к доктору Лорримеру.

* * *

Светло-каштановые волосы Верити были гладко зачесаны со лба назад и обвивали голову косами, как у Брунгильды. Даже надев немецкий национальный костюм, она не выглядела бы в меньшей степени американкой. Глаза у нее были по-прежнему светлыми, а лицо округлилось по сравнению с тем, когда она уезжала из Нью-Йорка. Никаких признаков ностальгии или сожаления о раннем замужестве! Нэнси было тяжело вспоминать, как Дитер, уезжая, щелкнул каблуками на прусский манер, от чего ее покоробило, а Верити, которой было тогда всего лишь семнадцать, прощаясь, сказала:

— Мама, не думаешь ли ты, что тебе пора домой?

Багаж Мезрицких доставили в их номер. Нэнси подумала, как удивительно видеть их здесь. Верити сняла серые кожаные перчатки и направилась от стойки портье в холл. На ней был строгий костюм с широкими плечами и узкой юбкой с небольшими шлицами по бокам. Это была парижская модель из сотканной по особому заказу ткани. Изумруд на третьем пальце ее левой руки был таким большим, что, казалось, оттягивал руку вниз.

— Когда ты возвращаешься в Америку? После твоего письма я, естественно, написала отцу. Он убежден, что твое поведение объясняется возрастом и соответствующим состоянием. Он приедет сюда и позаботится о тебе. Где же он?

Нэнси попыталась подавить медленно нарастающий гнев, вызванный неожиданной позицией Верити.

— Твой отец действительно пытался позаботиться обо мне, — сказала она язвительно. — В настоящий момент он, вероятно, уже вернулся в Вашингтон.

Верити удивленно приподняла брови. Нэнси снова почувствовала тошноту, которая обычно беспокоила ее по утрам с периодичностью приливов и отливов. Встреча была совсем не такой, ради которой несколько недель стоило терпеть боль и унижение. Она ожидала объятий, поцелуев и радостного воссоединения семьи.

Когда они остановились у входа в большой салон, в высоком зеркале отразились их фигуры. Строгий костюм Верити и тяжелые черты лица делали ее на несколько лет старше. Обнаженные, загорелые ноги Нэнси, ее белое шелковое открытое платье и выразительные глаза с густыми ресницами делали ее намного моложе своих лет. Незнакомец мог бы принять их за сестер.

Нэнси остановилась и, глядя на Верити в зеркало, сказала:

— Что касается моего возраста, думаю, ты вряд ли согласишься, что я уже старая и что это отражается на моем здоровье.

Щеки Верити слегка покраснели. Нэнси тотчас пожалела о своих словах. Верити приобрела уверенность и безупречную манеру одеваться, но она никогда не станет такой красивой, как мать. Замечание Нэнси было непростительным, и она взяла дочь за руку:

— В моем номере нас ждет холодный завтрак. Вероятно, вы оба устали и голодны. Как у тебя дома? Ты уже научилась говорить по-немецки? Почему вы так долго добирались сюда?

Верити осторожно убрала свою руку и молча шла рядом.

— Сначала мы поехали в Вену и задержались там дольше, чем предполагали, — сказал Дитер.

— О! — Нэнси улыбнулась. Они не знали, чего ей стоило изменение их планов. — Здесь князь Феликс Заронский. У него дом в Вене. Он говорит, это очень красивый город.

Позже она вспомнила, что Феликс не хотел возвращаться в Вену из-за фашистской угрозы и засилья нацистов.

Интересно, о чем думал Дитер, появившись в «Санфорде» в полной нацистской форме? Разве он не знал, что здесь отдыхают люди из разных стран? Что он может посеять вражду между ними? С Дитером надо спокойно поговорить. Нэнси съежилась от этой мысли. Она была благовоспитанной хозяйкой и должна найти нужные слова в разговоре с зятем. Но даже беседуя с Верити, ей казалось, что она говорит с незнакомым человеком.

Может быть, наедине, без Дитера, они смогут возобновить свои прежние непосредственные отношения? Застенчивость Верити, хотя и подавляемая, все-таки оставалась в ее характере. Вряд ли она чувствует себя достаточно свободной, чтобы обсуждать свою новую жизнь в присутствии мужа. Особенно если о некоторых сторонах жизни в Германии у нее не очень-то лестное мнение. Успокоив себя этой мыслью, Нэнси повела их в Гарден-свит.

Их беседа стала еще более напыщенной. Дитер явно скучал. По всей видимости, в его планы не входило наставлять на путь истинный заблуждающуюся тещу. Так же, как и оставаться на Мадейре. Когда Нэнси спросила, нравятся ли ему субтропические цветы и пурпурное цветение палисандровых деревьев, он ответил, что предпочитает Мюнхен и горы. Ландшафт его страны — самый великолепный в мире.

— Там так красиво? — спросила Нэнси.

Дитер с сожалением посмотрел на нее:

— Германия не красива. Она величественна.

— О да. Конечно.

Он отказался от вина и сидел, не выказывая намерения оставить ее наедине с Верити. В конце концов Верити сказала, что у нее разболелась голова, и собралась удалиться в свою комнату. Нэнси почувствовала облегчение и устыдилась этого чувства.

— Я решила устроить небольшой обед сегодня вечером. Здесь, на террасе. Приглашены Регги Минтер, сын жестяного магната, и леди Хелен Бингам-Смит. Она твоего возраста, Верити, и очень мила. Хелен недавно пережила крах своих любовных отношений и очень нуждается в поддержке.

Нэнси не представляла, что Верити сможет подружиться с Хелен. Верити вообще никогда ни с кем не дружила. Голова у Нэнси тоже разболелась.

— Я также пригласила Бобо Джеймс с ее спутником, князя Заронского и леди Бессбрук. Все они мои близкие друзья, и я хочу, чтобы ты познакомилась с ними.

Верити холодно поцеловала ее в щеку. Дитер пожал ей руку с обычной официальностью, которая никогда не покидала его, и Нэнси обратила внимание на свастику на его груди.

Когда они ушли, она легла на кровать и положила себе на лоб смоченный одеколоном платок. Год назад ее дочь была всего лишь замкнутой школьницей. А сейчас она казалась совсем чужой, как Дитер. Дочь спросила, когда она собирается возвращаться в Америку, и говорила о ее возрасте почти с нескрываемой наглостью. Был момент, когда Нэнси с трудом удержалась, чтобы не дать ей пощечину.

. Вероятно, влияние Дитера было слишком велико, а он не одобрял жен, которые оставляют своих мужей. Письмо Джека также не способствовало укреплению их отношений. Нэнси могла хорошо представить, как Джек обрисовал ситуацию. Ей обязательно нужно поговорить с Верити наедине. Объяснить ей спокойно и ласково, что она хочет жить по-своему, хотя и без человека, ради которого она оставила Джека.

— Черт побери! — воскликнула Нэнси вслух. — Будь все проклято!

* * *

Мезрицкие были приглашены Рамоном Санфордом на семичасовой коктейль. Нэнси также получила приглашение, подписанное Вильерсом и доставленное посыльным. Стиснув зубы, Нэнси оделась с особой тщательностью. Никаких парижских моделей с глубоким вырезом или открытой спиной, чтобы не возмущать своего зятя-пуританина. Она выбрала длинное черное облегающее платье из крепдешина и белый жакет. С невыразимым облегчением она увидела, что ее зять отказался от нацистской униформы и надел обычный вечерний костюм.

Загорелое лицо Рамона прорезали тяжелые жесткие складки, которые теперь редко исчезали. Он вежливо принял Мез-рицких, но без своей обычной очаровательной улыбки. Рамон почти не замечал Нэнси. С ним была Тесса, которая радостно болтала с Верити, хотя Нэнси видела, что ее дочь через силу поддерживает разговор. После замужества она так и не научилась заводить друзей.

Тесса уже ощущала неловкость, и Нэнси пришла ей на помощь, вмешавшись в их беседу:

— Пожалуйста, извините нас, Тесса. Монткалмы — давние друзья нашей семьи, они не видели Верити с детства.

Господи, думала она, когда они подошли к Джорджиане и Чарльзу, почему она испытывает больше симпатии к Тессе Рос-ман, чем к своей дочери? Может быть, психическая неустойчивость также является признаком ее ухудшающегося состояния? Другой причины она не находила.

Когда Монткалмы и Мезрицкие обменялись любезностями, Нэнси почувствовала между ними скрытую враждебность. Представлять Дитера Чарльзу Монткалму было явной ошибкой. Каждый из них интуитивно не принимал политических идеалов другого.

Затем дочь и зять были представлены Полли Уотертайт. Лицо Дитера выражало явное отвращение. Нэнси с ужасом заметила точно такую же гримасу и на лице своей дочери.

Рука Рамона обнимала Тессу, когда он уверенно и легко передвигался от одной группы гостей к другой, умышленно избегая дальнейшего контакта с Мезрицкими.

— Не будь дурочкой, мама, — неожиданно сказала Верити, когда они отошли от ничуть не смутившейся Полли к Майклджонам. — Совершенно очевидно, что Санфорд не то что не любит, но даже едва замечает тебя.

Нэнси почувствовала себя так, будто ее ударили по лицу. Перед ними уже были Майклджоны, и она не могла ответить дочери.

Привилегированные гости, приглашенные на обед с Ра-моном и Тессой, парами и небольшими группами направились в роскошную столовую Санфорда.

Гости, приглашенные Нэнси, в предвкушении приятного вечера собрались в Гарден-свит.

 

Глава 22

Стол был накрыт на террасе под веселыми разноцветными китайскими фонариками, протянутыми от росшей в углу пальмы до двух палисандровых деревьев.

— Прекрасная идея — обед на свежем воздухе. Похоже на пикник, — оживленно сказала Венеция, когда все уселись.

— Очень цивилизованный пикник, — заметил Хасан. — Вовсе не похож на ваши непостижимые английские вылазки за город, где полно муравьев и жуков и к тому же льет дождь.

Все засмеялись, за исключением Дитера и Верити.

Венеция легко коснулась тонкой руки Хасана:

— Дорогой, ты недоволен нашими пикниками только потому, что не можешь быть счастлив без песка!

Снова раздался хохот. Нэнси заметила, что Дитера всего передернуло от отвращения, когда леди Бессбрук обратилась к своему любовнику.

На закуску подали жареных рябчиков и вальдшнепов и в изобилии шампанское.

Предполагалось, что обед будет легким и приятным. Однако более неприятной атмосферы Нэнси не приходилось видеть. Верити совсем не поднимала недовольного лица от тарелки и говорила, только когда к ней обращались. Она едва прикоснулась к еде и шампанскому. Ни разу не засмеялась. Нэнси в отчаянии пыталась убедить себя, что это влияние Дитера. Под столом их руки соприкасались, и когда Верити смотрела на мужа, в ее глазах читалось обожание. Возможно, это были отголоски старинных традиций супружеской верности. Ко всем прочим достоинствам, супруги Мезрицкие были очень дружной парой.

Нэнси обнаружила, что продолжает время от времени поглядывать на своего зятя. Он был чем-то похож на Вира. Светлые волосы, голубые глаза, безупречная кожа. Но на этом сходство кончалось. На фоне спокойного, сдержанного английского обаяния Вира явно напускное благообразие Дитера выглядело особенно отталкивающим.

— Я слышала, Сайри уехала в Вашингтон, — впервые обратилась к ней Верити.

Смешно, но Нэнси почувствовала волнение. Она не думала, что дочь знает о визите Сайри в отель.

— Да, дорогая, она уехала несколько дней назад.

— Но не в Вашингтон. — Голос Верити был ровным, бесцветным и безжалостным. — Я узнала, что ты испортила отношения между ней и отцом, и она вынуждена переехать в Чикаго.

Нэнси пыталась что-то сказать, но не находила слов. Она не могла даже представить, что Верити знала о связи отца с Сайри. Нэнси всячески старалась уберечь ее от этой грязи. По своей наивности она думала, что Верити будет шокирована этим открытием. А сейчас здесь, среди гостей, дочь небрежно упомянула об этом, как будто речь шла об участии Греты Гарбо в спектакле «Королева Кристина».

— Я ничего не портила, — тихо сказала Нэнси, — и думаю, лучше продолжить эту беседу позже, наедине.

К счастью, вниманием гостей завладела Бобо, и остальные не могли удержаться от смеха, когда она начала описывать отъезд виконтессы Лоземир.

Раков на столе сменил палтус с тушеным картофелем и салатом из огурцов. Вместо хереса появилось рейнское вино. Уж оно-то должно было понравиться хмурому немцу.

Бобо рассказала собственную версию запрещенного «Уллиса», и недоверчивые глаза Хелен Бингам-Смит округлились.

Нэнси была рада передышке. Что же произошло? Почему Верити так явно и открыто поддерживала отца и Сайри? Неужели то, что она покинула Джека и уехала из Хайянниса, вызвало у дочери негодование, и теперь она выражает его своим поведением? Нэнси покачала головой и попыталась понять ситуацию. Если Верити знала о связи Джека с Сайри, значит, она знала об этом еще до приезда на Мадейру. До того, как Нэнси отправила ей письмо из Хайянниса. Дочь отнеслась к этому спокойно и даже не сочла нужным сообщить матери, что происходит. Ей было безразлично, страдает она или нет. На спине Нэнси выступил холодный пот. Она стала посмешищем. Конечно, это вполне в духе Верити. Джек и она всегда были замкнутыми. Джек редко бывал дома, и Верити не хотела что-либо говорить матери, чтобы не причинять ей боль. За столом снова раздался смех. За цыплятами последовало фруктовое мороженое с ромовым пуншем и вином. А затем произошло то, чего Нэнси все время подсознательно боялась.

— И когда же Гитлер собирается начать? — добродушно спросил Регги Дитера. Тактичность никогда не была достоинством Регги. Венеция попыталась нарочито громко заглушить его вопрос, но ее перебил Дитер:

— Фюрер сам все решает.

— Как удобно для фюрера, — лениво заметила Бобо и взяла винограду.

— Какие могут быть претензии к фюреру? — сказал Регги весьма легкомысленно, слишком поздно заметив искры гнева в светло-голубых глазах Дитера. — Просто он сколачивает Германию с типичной прусской основательностью.

— Он не пруссак, — поправила Бобо с той же притворной вялостью.

— Разве? А я думал, что все немцы пруссаки. — История никогда не была сильной стороной Регги.

— Германия была достаточно унижена, — холодно заявил Дитер.

Нэнси закрыла глаза. Кажется, Дитер собирался повторить свой монолог, который впервые прозвучал в Хайяннисе.

— Мне известна та ложь, которую распространяют о нашей стране. Многие до сих пор верят, что мы начали войну в 1914 году. Это неправда. Версальский договор уничтожил нас. Он был несправедливым.

— Но Веймарская республика… — начала было Венеция.

Дитер резко повернулся к ней, глаза его сверкали голубым огнем.

— В Веймарской республике господствовали дегенераты и гомосексуалисты, и потому она была обречена на провал. Германия сама определит свое будущее. Она никогда больше не будет пешкой, которую двигают на шахматной доске Европы Соединенные Штаты и Британия.

— Полегче, старик, — предостерег его Регги.

— Нет-нет. Пожалуйста, продолжайте. Мне кажется, тема очень интересная, — сказала Бобо, подперев подбородок рукой. — Я очень много слышала о новой Германии, но мне не все понятно. — Она протянула руку за другой гроздью винограда. — Если Германия Гитлера так прекрасна, почему же почти все евреи покидают ее?

— Германия — для немцев, а не для евреев! — Дитер выкрикнул эти слова с такой злостью, что царившее за столом веселье сразу же прекратилось.

— Даже не для немецких евреев? — В голосе Бобо уже не чувствовалось прежнего интереса. Она внимательно рассматривала гроздь винограда.

— Нет такого понятия, как немецкие, польские, чешские евреи. Есть просто евреи.

— Понимаю. Вы так просто все объяснили. Глупо с моей стороны не знать этого.

Венеция снова попыталась перевести разговор на другую тему, но Дитер, слишком долго молчавший, уже не мог остановиться:

— Фашизм — величайший символ веры в то, что западная цивилизация завоюет весь мир!

— Символ веры, которая питает отвращение к современному искусству, музыке, евреям, масонам и католикам? — спросил Феликс презрительно. — Которая закрывает художественные галереи и оперные театры, если картины или музыка созданы евреями? Которая превращает издевательство над евреями в национальную забаву, так что они продают все свое имущество и покидают страну, являющуюся их родиной, а также родиной их родителей и предков? Которая испоганила венский Ринг, самый великолепный бульвар Европы, и венцы теперь не могут спокойно сидеть и потягивать пиво в уличных кафе и наслаждаться красотой своего города? В Вене не осталось красоты. Фашизм так же разрушителен, как и коммунизм. Обе эти веры отвратительны.

Наступила гнетущая тишина. Князь Феликс Заронский, всегда веселый и беззаботный, раньше столь бурно проявлял свои чувства только в отношениях с женщинами или при игре в кости.

Он очень похож на Ники, подумала Нэнси, отчаянно пытаясь разрядить обстановку, но у нее ничего не получалось. Да, он похож на Ники. Внешне — любящий удовольствия плей-бой, а внутри — страстный бунтарь. Ее предложение пойти в комнаты и выпить кофе было отвергнуто.

— Это правда относительно евреев? — спросила Хелен. — Они действительно вынуждены покидать свою страну?

— У них нет своей страны! — В уголках рта у Дитера появилась пена.

— О чем вы все так беспокоитесь? — спокойно сказала Верити. — Ведь они всего лишь евреи, и от них надо избавляться.

— Верити, ты не должна так думать! Ты не понимаешь…

Верити непоколебимо смотрела на мать:

— Я все прекрасно понимаю, мама. Евреи просто свиньи, и с ними надо обращаться соответственно.

Нэнси издала какой-то нечленораздельный звук, а Бобо медленно поднялась, отодвинув стул назад.

— Я еврейка, — сказала она обыденным тоном, будто речь шла о том, что ей холодно или тепло. — Полтора столетия назад мой прадед высадился в Америке вместе с моей прабабушкой и бабушкой. Среди переселенцев были также ирландцы, шотландцы, поляки и итальянцы. Америка — большой кипящий котел, где смешались различные нации. Вы никогда бы не смогли определить мою национальность, не так ли? И продолжали бы сидеть со мной за одним столом, есть, пить и говорить о чем угодно. Сомневаюсь, чтобы вы, несмотря на свое происхождение и воспитание, никогда в жизни не дружили с евреями. Вы ненавидите некую абстракцию и пытаетесь перенести эту ненависть на реальных людей. У вас нет необходимости покидать этот стол, чтобы избежать осквернения чистоты своей расы тем, что вы едите за одним столом со мной. Наше отвращение взаимно. Спокойной ночи.

Бобо повернулась. Шелковое платье плотно облегало ее фигуру, а юбка была настолько узкой, что каждый шаг стоило запечатлеть на полотне. Она шла с поразительным достоинством.

— Извините нас. — Регги чувствовал себя явно неловко. Лицо Хелен вытянулось и побледнело.

Феликс взял руку Нэнси и поцеловал ее.

— Спокойной ночи, дорогая. Вы, конечно, не можете выбирать себе зятя. Пусть это утешит вас.

Венеция поцеловала Нэнси в щеку. Она на некоторое время задержала взгляд на Верити, а затем вышла вслед за своим любовником, который проявил неожиданную черту своего характера.

— Редкое животное, — услышала Нэнси ее слова, обращенные к Феликсу, когда они выходили из комнаты. Она поняла, что это замечание относилось к ее дочери.

Остался только Хасан. Он выпустил вверх кольцо сигарного дыма и откинулся назад на спинку стула, глядя на Дитера и Верити, как на двух необычных зверюшек в зоопарке. Затем обратился к Нэнси:

— Благодарю вас, дорогая, за очень содержательный и интересный вечер. Он в некоторой степени изменил мои представления о жизни.

На какое-то мгновение Нэнси показалось, что темнокожий Хасан тоже является поборником расовой чистоты.

— Я всегда говорил, что останусь холостяком, пока не встречу женщину, которая будет мне дороже всех сокровищ. Теперь я нашел ее. Спокойной ночи.

— Надеюсь, сегодняшний вечер не повторится, — сказала Верити, взяв сигарету из золотого, с выгравированными инициалами портсигара Дитера. — Евреи достаточно неприятны, но черные…

— Убирайтесь! — Нэнси встала из-за стола. Глаза ее сверкали, лицо стало мертвенно-бледным. — Убирайтесь! Чтобы глаза мои больше вас не видели! Вон из моей комнаты!

Дитер встал и положил руку на плечо Верити.

— Оставьте мою дочь. Я хочу поговорить с ней!

— Не стоит, мама. Не сегодня…

— Останься!

Верити побледнела, услышав непривычную ярость в голосе матери. Безупречная кожа Дитера покрылась безобразными красными пятнами.

— Хайль Гитлер! — завопил он, вытянув руку в нацистском приветствии. Нэнси ударила его по руке с такой неистовой яростью, что он потерял равновесие и рухнул на стол. Вокруг него падали недопитые бутылки с шампанским и бренди, виноград и посуда.

— Убирайтесь вон! Вон!

На его пиджаке остались следы от цыпленка, а руки были вымазаны кожурой раздавленного винограда.

— Покровительница евреев! — прошипел Дитер, вставая на ноги и свирепо глядя на Нэнси. — Распутная, паскудная американская сука!

Он хлопнул дверью с такой яростью, что она закачалась на петлях.

Нэнси обняла дочь:

— Завтра утром ты пойдешь к Бобо и извинишься!

— Нет, я не сделаю этого.

— Бобо — моя подруга. Она отказалась от вечера в более интересной компании, чтобы приветствовать тебя здесь. Ты хотя бы осознаешь то, что говоришь? Ты проявляешь невероятное невежество и бестактность.

— Никакой бестактности, мама. Все, что сказал Дитер, правда.

Нэнси уже не держалась на ногах. Она опустилась на софу. Верити продолжала сидеть в нескольких шагах от нее, покуривая с холодным выражением лица.

— Когда ты стала нацисткой? — спросила Нэнси наконец.

— Я всегда была ею. Я только не знала этого слова.

— Нет. Ты была нормальной, хорошей девочкой. Любила плавать, ходить под парусом, наслаждаться пикниками на морском берегу и клубничными праздниками.

— Ты ошибаешься. Я едва все это выносила.

— Ты была такой застенчивой!

— Я никогда не была застенчивой. — Серые глаза Верити, непохожие на глаза ни Нэнси, ни Джека, смотрели на мать с явным презрением. — Просто я скучала. У меня не было ничего общего с этими ужасными девчонками в Дорчестере и дочерьми твоих подруг. Мне не хотелось ни с кем общаться, пока я не встретила Дитера.

Нэнси неотрывно смотрела на нее. Что же она упустила? Когда поступила неправильно? Как, любя свою дочь, она вырастила такое непривлекательное, неприятное, не любящее и недостойное любви, нетерпимое создание, которое называет евреев свиньями и способно без малейшего смущения утверждать, что всех их надо изгнать из своей страны? Кстати, как-то непреднамеренно получилось, что в их окружении никогда не было евреев.

Нэнси вспомнила слова Бобо по адресу Дитера. Людям, подобным Верити и Дитеру, нет нужды знать евреев, чтобы ненавидеть их. Они были просто безмозглыми фанатиками. Они были нацистами.

Нэнси попыталась еще раз с надеждой обратиться к дочери:

— И что же, по-твоему, мы должны делать с евреями, Верити?

— Сжечь их, — сказала Верити, выпуская дым сигареты. Когда она встала и вышла из комнаты, Нэнси ее не задерживала.

Вошли официанты, чтобы очистить стол, но Нэнси отправила их назад. Она отослала и Марию. Нэнси продолжала сидеть на софе, глядя в пространство. Она вспомнила Верити в день рождения, когда ей исполнилось восемь лет. Дочь тихо стояла в стороне, наблюдая, как играют другие дети. В десять лет Верити тоже не принимала участия в общих играх, предпочитая одиночество. «Странная девочка, — говорили ее друзья. — Ей неинтересно с нами». В четырнадцать лет Верити, принимая поцелуй матери и ее пожелание спокойной ночи, ни разу не ответила на него. Всегда сдержанная, бесстрастная, загадочная.

Раздался стук в дверь. Нэнси не хотела открывать. Даже когда она увидела Рамона, оцепенение не оставило ее. Она лишь удивленно произнесла:

—О!

— Я лишь вкратце слышал о том, что произошло, от Венеции и Феликса.

Его голос был зловещим. Она не видела выражения его лица, потому что была не в силах поднять голову.

— Извини, — сказала Нэнси. Она не могла двинуться с места, предложить ему выпить или попросить присесть. Это был его отель, а ее дочь и зять оскорбили одну из гостей.

— Почему ты должна извиняться? — резко спросил он, подходя к подносу с напитками и наливая себе виски. — Ты же не нацистка, не так ли?

— Не говори глупости. — Нэнси заплакала.

— Нэнси…

— Попроси их уехать.

Она закрыла лицо руками, неудержимо рыдая. Рамон обнял ее и глухо произнес:

— Вернись ко мне, Нэнси! Давай перестанем терзать друг друга. Давай снова любить.

— Я не могу! О Господи! Не могу! Не могу!

Руки Рамона опустились. Он стоял и смотрел на нее, но Нэнси сидела, отвернувшись от него. Даже сейчас, когда она страдала из-за своей дочери и отвратительного зятя, он был ей не нужен.

— Я прослежу, чтобы они уехали сегодня же, — сказал он, возвращаясь к своей манере растягивать слова. — Я тоже уезжаю.

Когда Нэнси поняла, что осталась в комнате одна, она, спотыкаясь, подошла к постели и упала поперек, безудержно рыдая.

* * *

Она долго не могла заснуть, вспоминая все, что произошло. Полгода назад у нее был муж, которого она по крайней мере уважала, хотя он и изменял ей. Он тщательно скрывал свою сущность, но дьявольский шприц в его руках развеял последние иллюзии. У нее была дочь, которую она безгранично любила и считала вознаграждением за неудачный брак. Дочь, которая, как она думала, тоже горячо любила ее. Теперь же Нэнси знала, что ее застенчивость была не чем иным, как равнодушием и холодностью. Верити не проявляла чувств просто потому, что у нее их не было. Для Нэнси кумиром был ее отец, но и он был свергнут с пьедестала после короткой ужасной беседы. Отец оказался убийцей. Он совершил преступление, правда, не своими руками, но, по существу, это было одно и то же.

В это утро тошнота у нее была особенно сильной. Мария отказалась от своих планов в ближайшее время выйти замуж. С миссис Камерон происходило что-то ужасное, и она не могла оставить ее, пока та не восстановит свои силы. Несмотря на жаркое солнце, Нэнси знобило, когда она в темных очках, чтобы скрыть опухшие глаза, отправилась на поиски сеньоры Энрикес. Она опасалась встречи с экономкой после своего панического бегства накануне вечером, хотя увидеться с ней было необходимо. Нэнси накинула на плечи жакет.

Сеньора Энрикес улыбнулась и ни словом не обмолвилась о том, что произошло в апартаментах миссис Камерон. Она быстро просмотрела список вновь прибывающих и отъезжающих; отметила необходимость организовать праздник по случаю дня рождения леди Хелен Бингам-Смит, которой исполнялось восемнадцать лет на следующей неделе; уволила нечистого на руку лакея; наняла двух новых служанок из Опорто. Им подали черный кофе, и после третьей чашки Нэнси почувствовала себя почти сносно.

— Мистер Санфорд просил меня сообщить вам, что граф и графиня Мезрицкие решили сократить свой визит и отбыть на лайнере, который отплывает сегодня вечером. — Голос сеньоры Энрикес был совершенно бесстрастным. — К сожалению, граф Мезрицкий неудачно упал вчера вечером и сломал два ребра. Доктор сделал перевязку и надеется, что граф не будет испытывать особых неудобств.

Нэнси налила себе еще чашку кофе, думая о том, что заставило Рамона применить силу.

— Мистер Санфорд также просил меня передать вам два экземпляра газет, которые были доставлены пароходом из Лондона. Это все. Я свободна, миссис Камерон?

— Да. Благодарю, Карлота.

Нэнси налила себе четвертую чашку кофе и открыла «Таймс». На внутренней полосе небольшая заметка была обведена красным карандашом, чтобы привлечь ее внимание.

«Сенатор Джек Камерон объявил о намерении начать бракоразводный процесс против своей жены, в прошлом мисс Нэнси Ли О 'Шогнесси. Сенатор Камерон также вызывает в суд Рамона Санфорда, миллионера, плейбоя, главу торгового дома Санфордов…»

Нэнси не могла продолжать чтение. В другой, менее известной газете был просто помещен заголовок: «Сенатор хочет развестись с женой, влюбившейся в „Пантеру“. Фотографию Рамона смонтировали с фотографией Нэнси на одном из балов. Это единственное, что могла сделать пресса. К их огорчению, не нашлось ни одной фотографии, где Нэнси и Рамон были бы сняты вместе.

Нэнси заказала еще кофе и откинулась на высокую спинку кожаного кресла.

Теперь у нее не было причин оставаться на Мадейре. Она позвонит Вильерсу и попросит его заказать ей билет на ближайший лайнер, но только не на тот, с которым Дитер и Ве-рити возвращались в Европу. Принесли кофе, и она взяла чашку, задумчиво поглаживая ее рукой.

Куда она поедет? Только не в Вашингтон, Нью-Йорк или Хайяннис. Она не вернется в Америку. Тогда, может быть, в Англию, в Молсворс? Вир, конечно, с радостью примет ее, но при этом ему будет очень тяжело. Он должен развестись с Клариссой и уделить все свое внимание Алексии. Она никому не нужна в Молсворсе, особенно если за ней тянется шлейф скандала. Уединение не продлится долго, подумала Нэнси, с отвращением глядя на кричащие газетные полосы. Достаточно и одного обитателя Молсворса, занятого разводом, чтобы газеты запестрели соответствующими заголовками. Если же появится еще один, пресса сойдет с ума.

Оставались Париж, Рим, Венеция. Нэнси съежилась от мысли об одиночестве в каком-нибудь отеле и бессмысленном времяпрепровождении. Здесь, в «Санфорде», у нее была цель. Здесь были подруги — Бобо, Венеция и Джорджиана. Никто из них пока не собирался уезжать. Чарльз вернулся на флот и, по мнению Джорджианы, не выражал сожаления, что так поступил.

Рамон сказал, что уезжает. Прошло уже около четырех месяцев с тех пор, как она побывала в ненавистном кабинете доктора Лорримера. По-видимому, ей осталось не так уж много времени. Она проведет его в «Санфорде». Будет заниматься живописью, помогать сеньоре Энрикес и стараться не думать о Рамоне.

Собравшись с силами, которые в последнее время быстро покидали ее, Нэнси поднялась и подошла к открытым окнам, намереваясь отправиться по своему обычному маршруту к скалам, где она писала свои картины. Мольберт и краски должны быть уже на месте, так же как и плетеная корзина с закусками и напитками, немного более подходящими для нее, чем сыр и терпкое красное вино, которое предпочитал Джованни.

Вдруг она увидела Рамона. Он решительно направлялся к ее номеру. Нэнси быстро отпрянула от окна и бросилась к двери, открыв ее дрожащими руками. Что ему надо от нее? Лично сообщить об отъезде Мезрицких? Выразить свой гнев или благодарность? Что бы там ни было, она не перенесет встречи с ним. Она не могла находиться с ним рядом и не касаться его. Он уезжает. Он говорил об этом вчера. Может быть, он идет, чтобы попрощаться? У нее не хватит духа стоять в нескольких дюймах от него, слышать его глубокий голос, видеть его сильные руки, ощущать властную близость его тела. В последние несколько дней она с большим трудом переносила невероятные испытания, но этой встречи она не выдержит.

Когда Нэнси вошла в свой номер, задыхаясь, словно после долгого бега, она обнаружила Зию, сидящую на террасе в свободном платье из блестящего шелка. Ее талию опоясывала нитка жемчуга, свисавшая почти до лодыжек. На ней сверкал огромный сапфир, и Зия играла им, выпустив из рук, когда вошла Нэнси.

— Рамон говорит, что покидает Мадейру, — сказала она глубоким бархатистым голосом. — Я пришла спросить: а ты не останешься?

— Да, останусь. Я не представляю, куда можно уехать.

Днем Нэнси редко чувствовала тошноту, но сейчас она заявила о себе с полной силой.

— Извините меня, — сказала она перепуганной Зие и поспешила в ванную.

Зия в ужасе поднялась и хотела последовать за ней. Ее опередила Мария:

— Через несколько минут миссис Камерон будет в порядке. Это просто тошнота.

— Тошнота? — В зеленых глазах Зии отразилось недоумение. — Разве миссис Камерон больна? Почему она не сказала мне об этом? Она показывалась доктору?

— Младенцы не нуждаются в докторах, — сказала Мария со знанием дела.

Зия закачалась.

Мария внимательно смотрела на нее. Нет, она не оговорилась. Миссис Камерон была беременна и, кажется, не собиралась ничего предпринимать. Она не хотела помириться с Рамоном, и тот выглядел ужасно измученным, как и Нэнси. Правда, он постоянно встречался с юной англичанкой, но Мария знала от его камердинера, что Рамон Санфорд много пьет, когда остается один в своих апартаментах. Он не спит по ночам, и его веселость как рукой снимает вместе с его вечерним костюмом. Все это было весьма загадочно, и Мария ничего не могла понять. Что-то произошло между ними, и, будучи гордецами, они разошлись. Им непременно надо помириться, особенно сейчас, когда на свет должен появиться младенец. Зия Санфорд способна сделать то, чего она, Мария, не может.

— Бренди! — прохрипела Зия. — Бокал бренди, скорее!

Мария с любопытством наблюдала, как элегантная Зия Санфорд схватила трясущимися руками бокал с бренди и выпила с таким выражением, будто это было лекарство. Если бы не умело наложенный макияж, ее лицо было бы мертвенно-бледным.

— Я должна прилечь и отдохнуть.

Мария проводила ее до двери. Снаружи трое помощников, которые сопровождали Зию от дверей ее комнаты до Гар-ден-свит, взглянув на хозяйку, буквально понесли ее назад, в уставленный цветами будуар.

У миссис Санфорд повторился сердечный приступ. Тяжелые бархатные шторы задернули, отгородив ее комнату от солнечного света и воркующих голубей. Убрали шампанское, апельсиновый сок и печенье. Вместо этого на столе появился целебный бренди. Зия никого не принимала: ни доктора, ни Вильерса, ни даже Рамона.

Рамон, думая, что такое состояние матери вызвано его решением уехать, изменил свои планы. Правда, эти планы, по его мнению, на самом деле и не должны были осуществиться.

Нэнси чувствовала себя виноватой. Если бы Зия не решилась на дальнюю прогулку до Гарден-свит, возможно, приступ не повторился бы. Нэнси ежедневно пыталась ее увидеть, но каждый раз ей говорили, что миссис Санфорд никого не принимает.

Визит в Камара де Лобос нельзя было больше откладывать. К счастью, Рамона там не было. Присутствовала только Тесса, ее тихие, очаровательные родители, Регги Минтер и Хелен. Росманы жили в достатке, но без излишней роскоши. На вилле не было обычных для богатых домов картин Гогена, Пикассо или Оливера Месселя, демонстрирующих благосостояние владельцев. В гостиной висел лишь оригинал Вермеера, и то только потому, что миссис Росман была влюблена в эту картину. Рядом в нише расположились четыре этюда с цветами, выполненные художником, о котором Нэнси никогда не слышала, а над балюстрадой в верхней части лестницы находилась большая пастель с изображением совы. В углу виднелась подпись детским почерком: «Тесса Росман, 1922».

Через неделю после того, как снова разболелась Зия, вернулся Джованни. Он захотел посмотреть работу, которую Нэнси написала в его отсутствие. Джованни одобрительно кивнул головой, с сияющими глазами восторженно потирая грубые крестьянские руки.

— Прекрасно. Каррера, мой агент, хочет организовать выставку-продажу. Он предлагает двадцать пять тысяч долларов за твою картину. Я сказал, что она не продается. Тогда он попытался узнать, кто ее написал и где ты находишься, но я ничего ему не сказал. Скоро, скоро…

— Двадцать пять тысяч долларов, — удивленно повторила Нэнси. Деньги сами по себе не имели большого значения для женщины, с рождения располагающей миллионами долларов, но эти миллионы были заработаны ее предками и родителями, разумно вкладывавшими деньги и приобретавшими ценные бумаги. Двадцать пять тысяч долларов за то, что она сделала своими руками? Это невероятно. Нэнси, почувствовав слабость, присела на камень.

— Двадцать пять тысяч долларов? — переспросила она недоверчиво.

Джованни усмехнулся и кивнул головой.

— Вы должны усиленно работать. Вам надо создать не менее шести картин. Шесть хороших картин.

Он улыбался, видя, что Нэнси никак не может ему поверить.

— За работу! — сказал он.

Нэнси кивнула. Живопись была ее единственным утешением. На несколько коротких счастливых часов она забывала Рамона и погружалась в мир, где были важны только краски, освещение и холст.

Примерно через полчаса Джованни поразил ее тем, что неожиданно заговорил. У них было неписаное правило — никаких разговоров во время работы.

— Художники — редкая порода людей. Они видят то, что не замечают другие.

— Да. — Нэнси решила, что он говорит абстрактно.

— Это касается вас, например.

— Меня? — Нэнси замерла с кистью в руке.

— Я вижу, как вы изменились, и удивляюсь, почему вы не говорите об этом. Ведь вы во всем мне доверяете.

— Это, вероятно, потому, что я счастлива, когда занимаюсь живописью. А может быть, от волнения, что кто-то хочет выставлять мои работы. Я не хотела портить вам настроение разговорами о моей дочери и о ее политических убеждениях.

На этот раз кисть Джованни повисла в воздухе.

Он заговорил осторожно, как мужчина, опасающийся испугать пятнадцатилетнюю девочку неожиданным открытием:

— В этом открытом платье хорошо видна ваша грудь. Разве вы не замечаете, что она изменилась?

Нэнси удивленно посмотрела на себя. Ее фигура действительно немного изменилась. Грудь стала более полной и тяжелой. Вчера ей пришлось отказаться от нового хлопчатобумажного платья и надеть старое, более свободное. Нэнси не придала этому значения. Она вела относительно малоподвижный образ жизни. В основном читала на террасе или принимала солнечные ванны с Джорджианой. Не было дальних прогулок по песчаному побережью, как в Хайяннисе, что позволяло сбросить лишние фунты. Не было игры в гольф. Естественно, что она прибавила в весе.

— Раньше я много ходила, — сказала Нэнси. — Каждый день по нескольку миль. На Мадейре нет места для таких прогулок. Нет длинного песчаного пляжа, только отвесные скалы, спускающиеся к самому морю. Нет площадок для гольфа, а играть в теннис у меня нет сил.

— О Боже! — воскликнул Джованни и опустил кисть. — Вы рассказывали мне о многом в те часы, что мы вместе проводили здесь. Теперь моя очередь сообщить вам кое-что, но не о себе. Если людям захочется узнать о жизни Джованни Фер-ранци, они будут смотреть на мои картины. Не будет ни биографических очерков, ни надоедливых интервью с пошлыми репортерами.

Нэнси подавила улыбку.

— Что же вы хотите рассказать мне?

В нескольких шагах от них о скалы бился прибой. Вокруг зеленели кустарники и массивные пальмы. С того места, где они сидели, сквозь листву можно было видеть розовые крыши отеля.

— То, что у вас будет ребенок, — сказал Джованни.

Нэнси засмеялась:

— Джованни, мне тридцать пять лет.

— Моя мать продолжала рожать, когда была на десять лет старше вас.

— Но я не могу иметь детей. Я хотела еще раз родить после Верити, но доктор сказал, что это невозможно.

Джованни пожал плечами:

— Доктора, что они понимают? Разные люди, разные мнения. Это известно.

Нэнси перестала смеяться. Ее рука непроизвольно легла на полную, отяжелевшую грудь. Тошнота по утрам, отсутствие месячных. Она посмотрела на свою грудь и увидела проступившие сквозь кожу бледно-голубые вены. Такого Нэнси не видела с тех пор, как была беременна Верити. Она озадаченно скользнула рукой по животу. Под мягким шелковым платьем живот округлился и увеличился.

— Когда? — ошеломленно произнесла она вслух и тут же поняла. Это произошло в тот день, когда они устроили с Ра-моном пикник в горах и занимались любовью на берегах ледяного потока Рибейра де Джанела. Сколько же недель прошло с тех пор? Шесть? Восемь? Произошло столько событий, что она потеряла счет времени.

— Этого не может быть! Я не могу забеременеть!

Джованни не стал с ней спорить.

Нэнси смотрела невидящими глазами на холст перед ней. Ребенок! Ребенок Рамона! Яркое солнце слепило ей глаза. Она неистово задрожала и отложила кисти. Она беременна и должна сохранить жизнь внутри себя весь необходимый срок! Она должна выносить ребенка до конца! От удивления и радости Нэнси совсем лишилась сил.

— О Господи, — воскликнула она с мольбой, обращаясь к Богу, в котором раньше сомневалась. — Позволь мне иметь ребенка! Пожалуйста, сохрани его! — Нэнси сняла с мольберта холст и заменила его новым. Ее сознание прояснилось, от мрака не осталось и следа, в нем жила только надежда. Следующая ее картина будет полна радости, тогда как в предыдущих отражалось только горе.

Джованни выпил вина прямо из горлышка бутылки и вернулся к своей работе. Может быть, она позволит ему быть крестным отцом… Он очень хотел быть крестным отцом ребенка такой женщины, как Нэнси Ли Камерон.

 

Глава 23

Доктор Оливейра закончил осмотр и задумчиво кивнул головой:

— Вы ждете ребенка, это несомненно. Может быть, в данных обстоятельствах вы предпочли бы избавиться от него?

Нэнси пристально посмотрела на Оливейру:

— Я не понимаю вас. Вы хотите сказать, что я не смогу доносить его? — В ее глазах отразился страх.

Оливейра мягко пояснил:

— Женщина в вашем положении не сможет до конца выносить ребенка, миссис Камерон. Такая попытка приведет только к тому, что вы сократите срок своей жизни.

— Но я должна иметь ребенка. Должна! — Ее глаза фанатично блестели.

Доктор вздохнул и осторожно сказал:

— Конечно, выбор за вами. Я только могу советовать. Пока симптомы вашей болезни проявлялись лишь в легкой форме: обмороки и кровотечение из носа. Однако дополнительное напряжение в связи с беременностью может привести к тому, что ваша болезнь примет более открытую форму.

Нэнси крепко сжала руки на коленях.

— Каким образом, доктор Оливейра?

— Вы будете больше уставать и постоянно зябнуть. Об этом вы пока ничего не говорили.

Нэнси неосознанно коснулась края легкой кашемировой шали, которую в последнее время везде носила с собой. Маленькие глазки португальского доктора проницательно смотрели на нее.

— Ваши волосы потеряют естественный блеск, ногти станут ломкими.

— Это все? — В ее голосе почувствовалось облегчение. — Это не такая уж большая плата за возможность родить ребенка.

Доктор Оливейра посмотрел на нее добрыми глазами:

— Я не специалист по болезням крови, миссис Камерон. Я, конечно, напишу вашему врачу в Нью-Йорк. Надеюсь, он предоставит мне дополнительную информацию. Естественно, в том случае, если вы настаиваете на попытке сохранить ребенка.

Он внимательно посмотрел ей в глаза.

— Я лично считаю, что надо сделать аборт. Особенно в таких необычных обстоятельствах.

Нэнси отвернулась от него и устремила свой взгляд в море. Оливейра больше не говорил о ее болезни. Он упомянул о происхождении ребенка. Он знал, что отцом был Рамон. Она должна покинуть остров.

— Я хочу рожать в Португалии, — сказала Нэнси с мрачной решимостью. — И буду вам очень благодарна, если вы сможете наблюдать за течением моей беременности и присутствовать при родах.

Доктор Оливейра только развел руками.

— Если вы настаиваете на сохранении ребенка, я окажу вам посильную помощь. Однако… — его взгляд был мрачным, —…вы должны отчетливо представлять себе, миссис Камерон, что, хотя и есть вероятность того, что вы родите ребенка и он окажется здоровым, после родов вы уже не сможете подняться.

На шее у Нэнси затрепетала маленькая жилка.

— При родах у вас начнется кровотечение, миссис Камерон. Это неизбежно.

— И наступит смерть?

Доктор кивнул.

В ее улыбке отразилась печаль и умиротворение.

— Мне кажется, доктор Оливейра, что лучше умереть, дав жизнь другому человеку, чем медленно, день за днем бессмысленно угасать.

Доктор Оливейра кивнул. Нэнси была тверда в своем решении, и он согласился с ней. Он сомневался, что ей удастся выносить ребенка положенный срок, но возможны чудеса. Миссис Камерон, несомненно, сама обладала магической силой, а магия и чудеса всегда ходят рука об руку. Все возможно. Ему очень хотелось увидеть, как все произойдет на самом деле.

— А где бы вы хотели остановиться в Португалии? Разумнее всего было бы поехать в Лиссабон или Опорто.

Он уже думал о возможных переливаниях крови и о том, что он мог ошибиться в своих прогнозах. Если бы найти подходящее лекарство и сделать немедленное переливание крови, когда у нее начнется кровотечение, тогда смерть не была бы столь неизбежной.

— В Лиссабон, — сказала Нэнси, и ее дрожащие пальцы снова спокойно легли на колени. Она думала о том, куда уехать, всю предыдущую ночь. Она отвергла Ирландию с ее влажным климатом и Швейцарию, очень популярную среди представителей ее круга. Ей хотелось спокойствия и уединения. Ответ был очевиден. Она родит ребенка в Лиссабоне. В Рамоне португальская кровь всегда преобладала над американской. Он тоже захотел бы, чтобы его ребенок родился в Португалии. В Опорто находится дом семьи Санфордов. Если Рамон поедет на материк, то он вернется в Опорто, а не в Лиссабон.

Доктор Оливейра встал.

— В таком случае я навещу вас в Лиссабоне, миссис Камерон.

Нэнси улыбнулась, пожала ему руку и, накинув на плечи шаль, вышла в сад.

Теперь Нэнси уже не одевалась с особой роскошью на коктейли и обеды, устраиваемые в отеле, так как больше не посещала их. Время от времени она обедала с друзьями: Феликсом, Венецией, иногда с Костасом и теперь уже, по-видимому, присмиревшей Мадлен. Часто заходили султан и Мариса и сидели на ее террасе, попивая коктейли, прежде чем присоединиться к жаждущей удовольствий толпе в холле. Мариса ухитрилась сделать то, что Нэнси считала невозможным, — представить бой быков в новом, более приемлемом свете.

— Я ненавижу это зрелище, — сказала Нэнси как-то вечером, когда они сидели в сумерках. Вокруг ламп кружились насекомые, а на столе стоял джулеп — прекрасный напиток из коньяка с водой, сахаром и льдом, заменивший бесконечный поток шампанского. — Это вроде охоты на лис. Очень жестокий вид спорта.

Султан засмеялся:

— Я думал, вы наполовину англичанка. Как вам может не нравиться национальный вид спорта?

— Это спорт только для определенной части английского общества. Мое американское воспитание оказало пагубное воздействие, чем были очень обеспокоены родственники с материнской стороны. Я никогда не принимала и не буду принимать участия в охоте на лис.

Тут вмешалась Мариса:

— Охота на лис не требует ни умения, ни храбрости. Надо только научиться сидеть на лошади, на что способен даже ребенок. В бое быков матадор рискует жизнью. — Глаза ее загорелись. — Когда я вонзаю в шею быка бандерильи и спешиваюсь, чтобы убить его, я стою на арене один на один с разъяренным животным. А затем… — ее тонкое тело напряглось, словно она действительно находилась на арене, — а затем вонзаю свою шпагу ему в затылок, и бык мертв, а я жива!

Нэнси вздрогнула.

Мариса возбужденно продолжала:

— Каждый бык рожден для того, чтобы в конце концов быть убитым человеком. Быки для корриды живут в прекрасных условиях и умирают с почестями, не то что быки, которых разводят на мясо. Они не знают ни славы, ни почета. Быки для корриды живут на свободе пять-шесть лет, а не два года, как другие. Они умирают в бою. Их осыпают цветами. Им аплодируют тысячи людей. Будь я быком, то, конечно, предпочла бы арену, чем жалкую участь домашнего скота, которого должны прирезать, чтобы съесть!

Стук в дверь испугал Нэнси. Она обещала Санни встретиться за коктейлем и надела нарядное платье в восточном стиле, подаренное ей султаном. Затем вспомнила о Вильерсе. Она просила его заказать ей билет на пароход до Лиссабона.

Мария открыла дверь, и в комнату решительно вошел Рамон. Его появление произвело ошеломляющее впечатление.

Марии не надо было говорить, чтобы она удалилась. Она выскользнула через все еще открытую дверь. Неужели миссис Санфорд рассказала сыну о состоянии миссис Камерон? Пресвятая Мария, что она наделала? Мария поспешила на поиски Луиса, чтобы найти утешение в его объятиях, в которых, как она знала теперь, никогда не бывало другой женщины.

Нэнси присела на стул у туалетного столика. Силы оставили ее. Рамон продолжал стоять, расставив ноги и нахмурив лоб. В уголках его рта пульсировали маленькие жилки. Он был одет для обеда в белый смокинг и роскошную рубашку, украшенную кружевами, которые были скорее к лицу женщине, нежели мужчине. Однако на Рамоне они выглядели великолепно. Гофрированные манжеты вокруг запястий подчеркивали его мужественность. На запонках сияли большие бриллианты. На мизинце левой руки пылал, как огонь, красный рубин. Его обычная небрежность, граничащая с наглостью, сменилась натянутостью, которая лишила Нэнси присутствия духа. Он выглядел как зверь, приготовившийся к прыжку.

Сердце Нэнси забилось быстро и неровно, и она подумала, что вот-вот упадет в обморок. Она сидела совершенно неподвижно, уронив руки на колени. Надо прийти в себя и успокоиться. В порту много кораблей, направляющихся в Лиссабон. Завтра в это время она будет на борту одного из них. Она в последний раз страдает от их встречи. В последний раз видит отца своего ребенка.

— Выходи за меня замуж, — сказал Рамон, и в его голосе не было ни мольбы, ни просьбы. Это был приказ.

Нэнси так и не смогла овладеть собой. Ее дыхание стало прерывистым.

— Я не могу. Извини. — Она сказала это так, будто отказывалась от приглашения на обед.

Глаза Рамона были ужасны.

— Соглашайся выйти за меня или я уйду и сделаю предложение Тессе Росман!

— Нет! — Прежде чем она овладела собой, с ее губ сорвался мучительный стон. С отчаянием в глазах Нэнси прижала руку к своему бешено бьющемуся сердцу.

Рамон подошел к ней и встал на колени, взяв ее за запястья и глядя прямо в глаза.

— Почему? Ради Бога, Нэнси, почему? Я не верю тому, что ты рассказала мне о своих любовных связях. Это просто смешно. Я отказываюсь верить в это и никогда не поверю! Даже на краю могилы я не поверю в то, что ты мне сказала! У тебя никогда не было других мужчин. Я знаю, потому что следил за тобой каждый день, каждый час. Ты любишь меня, Нэнси. Я это знаю!

— Нет… — Крик вырвался из самой глубины ее души. — Нет!

Рамон поднялся на ноги, возвышаясь над ней, обезумевший от гнева, непонимания и страсти.

— Я не верю тебе, Нэнси. Не… верю!..

Она молчала, не находя слов.

— Будь ты проклята! — яростно выкрикнул он. — Тесса Росман во сто крат лучше тебя! Ты оказала мне большую услугу, Нэнси. Благодарю!

Он ушел.

— Рамон… — прошептала она, но дверь за ним уже захлопнулась. Нэнси напрягла всю свою волю, чтобы не двинуться с места и не броситься следом. Прошло несколько секунд, затем минут. Ее внутренняя борьба закончилась. Она осталась в комнате. Не побежала за ним с его именем на устах через мраморные холлы отеля. Но это была пиррова победа.

Нэнси отменила коктейль с Санни и приказала Марии укладываться. Пришел Вильерс, и Нэнси, побледнев, вздрогнула. Лайнер отправлялся в Лиссабон утром. Почти все отдельные каюты первого класса были заняты, но одна все-таки нашлась. Нэнси решила узнать, есть ли связь между Лиссабоном и Нью-Йорком. Рамон не должен догадаться, что Лиссабон — конечный пункт ее путешествия. Вильерс дотошно доложил ей о датах и времени отплытия пассажирских кораблей и предложил заказать каюту. Нэнси отказалась. Она сама сделает это в Лиссабоне. Затем поблагодарила Вильерса и отпустила его.

На следующее утро она встала рано, коротко попрощалась с удивленной Джорджианой, Бобо и Венецией и оставила записку князю Васильеву. Затем в десять часов в сопровождении только Марии незаметно вышла из отеля через боковой выход. Ее чемодан с золотыми монограммами был аккуратно уложен в багажник «роллса». Темные очки скрывали ее лицо.

В половине одиннадцатого Вильерс попытался добиться приема у миссис Санфорд, но ему было отказано, как и всем прочим в последнее время. Однако он, к необычайному удивлению персонала отеля, продолжал настаивать. Без четверти одиннадцать его приняли. В одиннадцать к постели матери позвали Рамона.

Нэнси взошла одной из последних на борт «Элины». Мария поспешила вниз, чтобы проследить за размещением вещей миссис Камерон для короткого четырехдневного путешествия до Лиссабона. Нэнси осталась на палубе. Якорь был поднят. Заработали двигатели. Сверкающий лайнер медленно отходил от пристани Фанчэла, направляясь в открытый океан.

Вдалеке заманчиво светились розовые крыши «Санфорда».

Фигурки на берегу стали крошечными. Волы, телеги, местные жители в белых соломенных шляпах казались игрушечными. Мадейра возвышалась над морем, и ветер доносил до корабля неповторимый аромат острова. Аромат мимозы, бу-генвиллей, гибискуса, стрелизии и любимой Нэнси франси-сеи с синими лепестками. Фанчэл утопал в розовом тумане цветущего палисандра. Местные жители говорили, что их остров — подлинный рай. Для Нэнси он и вправду стал на короткое время раем.

Ее руки крепко сжимали поручни. Неожиданно на пристань на сумасшедшей скорости вылетел «даймлер». Продавцы цветов и волы, запряженные в телеги, шарахнулись в стороны. Из автомобиля выпрыгнул Рамон и бросился к своей «Кезии», команда которой, доставив на остров адвоката, в большинстве своем сошла на берег.

На палубе лайнера собирались люди, с любопытством наблюдая, как «Кезия» снимается с якоря. Было бы благоразумнее подождать, пока «Элин» не выйдет в открытый океан. В бухте плавало множество мелких суденышек, и обычно они уступали дорогу большим лайнерам. «Кезия», несмотря на свое великолепие, была гораздо меньше «Элин». С дальнего конца бухты яхта направилась не в открытое море, а на бешеной скорости неслась наперерез лайнеру, у поручней которого столпились перепуганные пассажиры.

Капитан дал предупредительный гудок, но «Кезия» не изменила своего курса. Она шла прямо на «Элин». Двигатели лайнера замолкли. Он не мог маневрировать.

— Убирайся сейчас же! — сердито крикнул в мегафон капитан «Элин».

— Я должен подняться на борт, — ответил капитан «Кезии». На воду спустили шлюпку. Опасения пассажиров сменились возбуждением. Столкновения не будет, и их жизни вне опасности.

— Это Санфорд!

— Кто?

— Санфорд!

Нэнси перегнулась через перила палубы. Он совсем потерял голову! Может быть, он хочет убить ее? Или забрать с собой? Рамон ловко прыгнул из пляшущей на волнах шлюпки на поспешно спущенный веревочный трап, а поднявшись на борт, начал пробираться сквозь толпу пассажиров, отмахиваясь от протянутых к нему рук, как от надоедливых мух.

— Нэнси!

Толпа вокруг нее расступилась, тараща глаза.

— Нэнси!

Он так крепко обнял ее, что она чуть не задохнулась. В его голосе слышались нотки, которые, не знай она Рамона, можно было бы принять за всхлипывание. Он прижался к ней губами, и Нэнси не могла противиться. Ее губы раскрылись в страстном порыве. Она не могла без него жить.

— Пойдем! — Он потащил ее за собой, и мужчины громко зааплодировали, а женщины завистливо вздыхали.

— Но, Рамон…

— Пойдем!

Веревочный трап, казалось, уходил в бездну.

— Я не могу!

— Можешь, не то я взвалю тебя на плечи.

Когда Нэнси начала свой рискованный спуск, послышались ободряющие возгласы. Малочисленный экипаж «Кезии» помог ей сесть в шлюпку. Рамон спрыгнул на место рядом с ней.

— Ты такая дуреха! — сердито сказал он.

Меньше всего она ожидала услышать от него это.

— Почему ты ничего не сказала мне? Как ты посмела увезти моего ребенка, как будто меня это не касается?

Команда «Кезии» прислушивалась к каждому слову Рамона.

— Я не понимаю…

— Зато мне все понятно! Я понял, что ты, моя мать и твой глупый отец едва не сломали нам жизнь! Он никогда не убивал моего отца, и тот умер вовсе не из-за него. Мой отец скончался от кровоизлияния в мозг. Я точно знаю это! Я был с ним, когда он умер! — Рамон сжал ее кисти с такой силой, что, казалось, кровь в жилах остановилась. — Глупый сообщник твоего отца просто ослабил винты на «лагонде», чтобы автомобиль потерпел аварию. Авария действительно произошла, а поскольку мой отец, как и я, сам любил водить машину, твой отец решил, что он погиб в результате катастрофы. Но это не так. Авария случилась совсем по другой причине. Все колеса «лагонды» остались на месте. Могу добавить: я рад, что твой отец поверил в убийство. Он в самом деле мог его совершить!

— Но он не сделал этого? — воскликнула Нэнси с чувством облегчения.

— Конечно, нет! Теперь, ради Бога, перестань плакать и поцелуй меня!

* * *

Потребовалось всего лишь пять минут, чтобы шлюпка достигла «Кезии», еще три, чтобы Нэнси забралась по качающемуся веревочному трапу на благословенную палубу. Всего восемь минут — и она приняла самое важное в жизни решение. Она выйдет замуж за Рамона, но сохранит свою тайну. Их ребенок будет рожден в браке. Ничто не может помешать их вновь обретенному счастью. Если она расскажет ему сейчас всю правду о себе, он будет ужасно расстроен. Оставшиеся месяцы ее беременности пройдут в бесполезной погоне за консультантами, которые ничем не смогут ей помочь. Она стала более зрелой с тех пор, как несколько месяцев назад стояла в жарко натопленной приемной доктора Лорримера. Она обнаружила в себе силы, о которых раньше даже не подозревала. Она научилась жить, высоко ценя каждый отведенный ей день, с благодарностью воспринимая как страдания, так и радость. Страдания означали, что она еще жива и может любить. Это была ее ноша, и она ни с кем не хотела разделить ее. У нее родится ребенок, и у него будет отец. Со временем Рамон, возможно, снова женится. На Тессе Росман с ее светлыми волосами и милой улыбкой. Тесса будет ласковой и любящей мачехой. Будущее, конечно, непредсказуемо. Но сейчас она снова вместе с Рамоном, любящая и любимая.

* * *

Зия просто ожила.

— Дорогая, какая приятная новость! — воскликнула она, идя по лужайке им навстречу легкой пружинящей походкой, которой у нее не было уже несколько недель. На столе снова появились шампанское, апельсиновый сок и печенье. — Думаю, в таких обстоятельствах будет ханжеством с твоей стороны оставаться в своем номере, а Рамону — в своем. Я хочу, чтобы ты пожила в отеле, пока не родится ребенок. По крайней мере в «Санфорде» ты можешь быть уверена, что тебя никто не побеспокоит.

— Мария! — вскрикнула Нэнси, прижав руку к губам. — Она осталась на борту «Элин».

Рамон засмеялся, крепко обняв ее за талию:

— Значит, ей придется оставаться там, пока «Элин» не причалит в Лиссабоне. Я прослежу, чтобы ее немедленно доставили назад.

— Но она ненавидит путешествия по морю.

— Господи! — воскликнул Рамон, и его брови взметнулись вверх. — Сегодня утром в моем офисе был Луис. Он ругался и кричал, что последует за Марией при первом же удобном случае. Если бы я не остановил его, он готов был плыть за ней через весь океан!

— В Америке бракоразводные процессы длятся недолго, не так ли, дорогая? — сказала Зия, разбрасывая крошки печенья голубям. — Не думаю, что ребенок появится раньше, чем ты и Рамон поженитесь. Теперь меня ничто не тревожит. — Ее улыбка была мягкой и необычайно лучистой для женщины, которой под семьдесят. — Я уже написала твоему отцу. Его совесть будет наконец чиста. Он должен опять сойтись с Глорией. Скажи мне, — она села под тень зонтика из павлиньих перьев, — что собой представляет Глория?

— Лучше спросите об этом Рамона, — сказала Нэнси с притворной скромностью и была награждена таким взглядом, что за ним должно было последовать неминуемое наказание, а затем — столь же неизбежное примирение.

Теперь Нэнси больше не занималась хозяйством отеля. С каждым днем она уставала все больше и больше. Огромные апартаменты, которые она занимала с Рамоном, выходили в сад, и Нэнси проводила дни, лежа в тени в шезлонге, занималась живописью и принимала отдельных посетителей и близких друзей.

Рамон, не сведущий в таинстве беременности, ничего не подозревал и оставался веселым, часами наблюдая, как она писала то одну картину, то другую.

— Хорошо, — просто сказал Джованни в конце мая, когда она впервые с волнением представила его глазам шесть законченных полотен. — Очень хорошо! Каррера будет доволен. Завтра я отвезу их в Рим.

— О нет! Не так скоро!

Джованни вопросительно приподнял свои густые брови.

— Они требуют доработки…

— Они вполне законченны, — уверенно сказал Джованни. — Не надо волноваться. Я, Джованни, говорю, что картины достойны выставки. Вы сомневаетесь?

— Нет… Только… — Нэнси, ослабев, откинулась назад. — Я боюсь, Джованни. Что, если ни одна из них никому не понравится?

— Вам они нравятся?

Нэнси долго и напряженно смотрела на полотна. Она вложила в них всю свою душу, свои надежды, свои страхи.

— Да, — ответила она просто.

— Тогда этого достаточно.

* * *

В конце мая Бобо и Хасан поженились в Париже и вернулись в «Санфорд», чтобы провести там медовый месяц. В Риме Леопольд Каррера организовал небольшую изысканную выставку, где были представлены работы неизвестных художников. Картины получили сдержанную оценку в итальянской прессе. Однако две из них были проданы и выставлены рядом с такими мастерами, как Шагал и Лабиш, во Флорентийском дворце. Когда же Амстердамский национальный банк через Карреру обратился к неизвестному художнику, заказав у него картину для нового офиса, который обошелся во много миллионов, оба критика из «Таймс» и «Ле Монд» поместили в газетах соответствующие заметки.

Нэнси колебалась.

— Не могу в это поверить, — сказала она Рамону, раскрыв газеты, а затем читая и перечитывая письмо Леопольда Карреры. — Он хочет, чтобы я приехала в Рим и подтвердила авторские права на свои картины.

— Я тоже хочу, чтобы ты подтвердила свои права, — сказал Рамон. — Я также категорически запрещаю продавать оставшиеся четыре полотна, пока сам не посмотрю их. Мне кажется, у отеля есть преимущественное право на приобретение одного из них.

— Я нарисую все, что ты захочешь, — сказала она, сияя от удовольствия.

— У тебя не будет времени, — сухо заметил Рамон. — Всемирно известные корпорации засыплют тебя заказами.

— Только одна корпорация.

— Уже две, — поправил Рамон. — Это пришло сегодня утром. — И он протянул ей телеграмму от Карреры.

Нэнси от изумления открыла рот.

— «Нью Уорлд Ойл»! Почему они хотят купить именно мои картины?

— Потому что, моя милая, они, как я успел заметить, удивительно хороши. Мы поедем в Рим, и ты лично положишь конец всем слухам о том, кто их истинный автор. Ты должна была предвидеть, что подпись «Нэнси» вызовет самые различные толки.

— Я… Я не думала, что это может иметь значение. Не предполагала, что кого-то может заинтересовать авторство. — Она немного подумала, затем медленно произнесла: — Я не хотела подписывать их фамилией Джека. Он так долго подавлял меня. Я никогда не смогла бы заняться живописью, если бы осталась с ним. Он бы высмеял меня. Эти картины написаны не Нэнси Камерон. Я не изменю подписи до нашей свадьбы.

Рамон крепко схватил ее за руки.

— Я люблю тебя, — сказал он, так глядя на нее своими темными глазами, что по спине у Нэнси пробежала дрожь восхищения. — Ты нескончаемый источник восторга и удивления. Что ты еще сотворишь? Начнешь ваять? Напишешь роман? Сочинишь музыку?

— Займусь любовью, — сказала она и скользнула в его объятия.

* * *

В июне Джорджиана Монткалм неохотно вернулась к своим обязанностям первой дамы британского высшего общества, а на холмах вокруг Фанчэла зацвели белоснежные лилии.

В июле Вир написал, что Кларисса согласилась на развод, а остров покрылся цветами гортензии и из зеленого стал голубым.

В августе ведущая актриса Санни леди Хилдегард появилась на экранах, и мир провозгласил ее второй звездой первой величины после Гарбо.

В сентябре желтые лепестки цветов коричного дерева наполнили комнату Района и Нэнси, а Регги Минтер объявил о своей помолвке с Хелен Бингам-Смит.

В октябре зацвела алеманда, а Джек и Нэнси Камерон развелись.

* * *

— Но мы должны поехать в Лиссабон для заключения гражданского брака, — протестовала Нэнси, когда Рамон поцеловал ее в пышный живот и сказал своему сыну, что он не будет незаконнорожденным. — Мы не можем обвенчаться в церкви. Все священники в Фанчэле — католики.

— В самом деле. — Его глаза потемнели.

Нэнси была уже на восьмом месяце беременности, но, несмотря на усталость, выглядела лучше, чем прежде. Правда, ее волосы и ногти пострадали, как и предсказывал доктор Оливей-ра, и Мария изо всех сил старалась восстановить их былой блеск. Нэнси смиренно подчинялась ежедневным продолжительным процедурам расчесывания, смазывания волос бальзамом из ростков пшеницы и прикладывания нагретых паром полотенец. Благодаря неустанному уходу Марии ухудшение здоровья Нэнси не отразилось на ее внешнем виде. Ломкие ногти она, как всегда, коротко стригла. Именно такими они нравились Рамону. Еще при первом знакомстве он обратил внимание на ее отполированные ногти без блестящего лака. Нэнси чувствовала, что с каждым днем ее силы убывают, но при этом ощущала странную безмятежность и спокойствие. Каждый день, когда она могла прикоснуться к Рамону, любить его, смотреть на него, был бесценным даром, который никто не мог у нее отнять.

Доктор Оливейра настаивал на том, чтобы она рожала в Лиссабоне. На Мадейре не было для этого необходимых условий, и ей не смогут сделать переливание крови. Но Нэнси отказалась. Доктор Лорример вполне отчетливо дал понять, что переливание крови только немного отсрочит неизбежный конец. Она сказала обеспокоенному Оливейре, что останется на острове.

Рамон согласился с ней по своим соображениям. Ему не нравилась идея поездки в Лиссабон, когда Нэнси была уже на последнем месяце беременности. Даже несмотря на необходимость заключения брака. Путешествие будет слишком тяжелым для нее, как и сама процедура бракосочетания.

Нэнси теперь была так слаба, что Рамон ежедневно переносил ее на руках из постели в шезлонг, стоящий в тени деревьев. Доктор Оливейра расстроенно смотрел, как он беспечно ухаживал за женой, с трудом удерживаясь от желания нарушить обет молчания. Рамон оставался невозмутимо спокойным. Беременность была для него таинством. Он не видел ничего странного в слабости Нэнси. Если у Зии и возникали кое-какие сомнения, она хранила их при себе. Прежде всего Нэнси было уже тридцать пять. Она говорила, что после рождения Верити у нее больше не должно быть детей. Трудно было надеяться, что ее беременность пройдет без осложнений.

Рамон отказался от мысли устроить бракосочетание в Лиссабоне.

— Мы поженимся на борту «Кезии».

— Ты сошел с ума! — Нэнси беспомощно засмеялась, когда он заключил ее полный стан в свои объятия.

— Вовсе нет. В море обряд бракосочетания вправе совершать капитаны. Мы выйдем в море, и капитан Энрико обвенчает нас. Впоследствии, когда родится ребенок, мы устроим гражданскую церемонию, если ты от этого почувствуешь себя счастливее.

— Быть счастливее уже невозможно, — сказала Нэнси, когда Рамон осторожно опустил ее на постель. Она обхватила его лицо ладонями. — В эту минуту на свете нет никого счастливее меня.

Он поцеловал ее долгим нежным поцелуем, и они осторожно опустились на кровать. Нэнси сняла свое платье, а он, обнаженный, лег рядом и обнял ее, положив свои теплые сильные руки на ее живот, где с неугомонной энергией шевелился и брыкался их ребенок.

Из Парижа вызвали Бобо, чтобы она могла присутствовать на свадьбе в качестве замужней подруги невесты. Хелен Бингам-Смит прибыла из Лондона. Ей отводилась роль незамужней подружки невесты. К Тессе Росман обратились с просьбой быть второй незамужней подружкой.

На «Кезию» переправили несколько ящиков шампанского. Шеф-повар отеля тоже перебрался туда для подготовки небывалого банкета. Отец прислал Нэнси полную оптимизма поздравительную телеграмму. Поздравление от Вира было трогательным. Костас прибыл лично, но без Мадлен. Его новой спутнице было не более восемнадцати. Бессбруки отменили свои отпуска и приехали на церемонию, так же как Санни и Джорджиана Монткалмы. Чарльз, обосновавшийся со своим флотом на Мальте, не мог приехать, не прислал свои наилучшие пожелания в таких экспансивных выражениях, которые, как уверяла Джорджиана, были совершенно ему несвойственны.

Чарльз не был склонен к бурному проявлению эмоций. Джорджиана сообщила Нэнси по секрету, что, судя по тому, как он с ней обращался, он любил ее, хотя ничего не говорил об этом. Он считал любовные признания непристойными и вульгарными.

Князь Васильев прибыл с хорошенькой невестой-итальянкой, а Джованни Ферранци бросил свою работу на вилле в предместьях Рима и поразил всех, объявив о своем намерении принять участие в церемонии бракосочетания.

«Кезия», украшенная цветами, выглядела как плавучий сад. Восемнадцатого октября, спустя десять месяцев после первой встречи, Нэнси Ли Камерон, в девичестве О'Шогнесси, обвенчалась с Рамоном Санфордом.

* * *

— Я был бы рад снова быть поближе к тебе, — посетовал Рамон, когда они с трудом танцевали под музыку Кола Портера.

Нэнси усмехнулась:

— Я, наверное, выгляжу самой нелепой невестой. Чувствую себя как гиппопотам. Я даже не могу держать перед собой букет роз. Они упираются в малыша.

— Ты думаешь, он должен оставаться спокойным, когда его родители женятся? — с улыбкой сказал Рамон. — Он крутится там, под этим белым шелковым платьем, чувствуя, что все смотрят на него.

— Сейчас не крутится, — сказала Нэнси. — Он необычно спокоен.

— Видимо, ему не очень-то хорошо сейчас.

— Возможно. — Нэнси слегка нахмурила лоб.

Гости пили вино, закусывали, танцевали и смеялись.

— Рамон… — нерешительно сказала она.

— Да, миссис Санфорд.

— Рамон, я не уверена, но мне кажется, малыш просится наружу.

Рамон перестал танцевать и с ужасом посмотрел на нее:

— Не может быть. Он должен появиться только через месяц!

Лицо Нэнси исказилось от боли.

— Знаю, дорогой, но думаю, ему никто не говорил об этом.

Заиграли фокстрот. Бобо и Хасан целовались и смеялись, будто только что поженились, а ведь пошел уже третий месяц их супружеской жизни.

— Должно быть, ты ошибаешься. Ты выпила слишком много шампанского.

Нэнси крепко сжала его руку.

— Нет, он…

— Что он?

— Хочет выйти на свет.

— О Боже! — Вид ее искаженного лица свидетельствовал, что она говорила правду. Рамон обхватил ее, чтобы поддержать.

Она мягко оттолкнула его.

— Не делай глупостей, дорогой. Я могу идти. Дети не рождаются за пять минут.

— Я отвезу тебя в отель, — сказал он решительно.

Подвыпившие гости весело набросили на шею Рамона венок из цветов. Новая подружка Костаса возбужденно жестикулировала длинным нефритовым мундштуком. Венеция надула губы, так как Феликс отказался танцевать очередной танец, и устремилась в объятия Санни, заявив, что желает веселиться!

Никто не заметил исчезновения невесты и жениха. Рамон был обескуражен, поторапливая Нэнси. Ее белая вуаль развевалась на ветру. Они спустились по трапу и сели в автомобиль. Нэнси улыбнулась, видя его беспокойство, но тут же чуть не задохнулась от нового приступа боли в спине и внизу живота.

— О Боже! — Лицо Рамона исказилось от муки. — Я не представлял, что так будет. Я хотел пригласить гинеколога… сиделок…

Нэнси крепко сжала его руку.

— Слишком поздно, дорогой. Если шофер не поспешит, я рожу прямо в машине.

Лицо Рамона побелело.

— Ты не можешь попросить малыша подождать? Ты способна идти самостоятельно?

Они уже были у входа в отель. Схватки повторялись каждые пять минут. Верити потребовалось двадцать четыре часа, чтобы явиться на свет, но малыш Рамона, казалось, собирался появиться через двадцать четыре минуты.

— Роды начались! — крикнул Рамон перепуганной Марии и побежал за доктором Оливейрой, настолько взволнованный, что даже не догадался позвонить ему.

Нэнси пронзила боль от очередной схватки. Когда ей стало чуть полегче, она быстро сказала Марии:

— Помоги мне снять платье и надеть ночную рубашку. Осталось мало времени. О!.. — Они переждали сильную боль. Белое свадебное платье было разорвано и отброшено в сторону.

Едва Мария ухитрилась быстро натянуть ночную рубашку, как начался новый приступ, такой сильный, что Нэнси громко закричала.

В комнату вбежали доктор Оливейра, Зия и Рамон.

— Выйдите! — сказал Оливейра Рамону.

— Какого черта! — возмутился Рамон и взял за руку Нэнси.

Доктор Оливейра решил, что лучше не спорить, да на это и не было времени.

Зия незаметно вышла из комнаты. Это был ее первый внук. И внук Чипса. Она много лет уже не молилась Богу и, вернувшись в свои апартаменты, сделала это со страстностью истой католички.

— Мой саквояж, — обратился Оливейра к Марии. — И положи полотенца на простыни, да побыстрее, милая!

На этот раз боль стала невыносимой. Колени Нэнси были раздвинуты, рубашка задрана на живот. Она изо всех сил сжимала руку Рамона, свою единственную надежду. Нэнси посмотрела ему в глаза, темные и измученные на побелевшем лице. Куда подевался его золотистый загар? Почему он так испуган? Он все узнал? Догадался?

Началась очередная схватка, еще более болезненная. Ее ногти впились в его ладонь. Она попыталась что-то сказать ему, но у нее вырвался только страшный животный крик. Она видела лицо доктора Оливейры, напряженное и озабоченное. Он даже не надеялся, что Нэнси сможет доносить ребенка до положенного срока. Но она прекрасно справилась с этим. Боль опять пронзила Нэнси. Младенец стремился наружу, разрывая ее на части.

— Дышите глубже! — советовал доктор Оливейра. — Глубже!

И Нэнси дышала. Больше она ничего не могла делать. Она была разорвана пополам. У нее отошли воды, и на постель с криком выскользнул ребенок. Лицо Рамона пылало от радости. Он обхватил плечи Нэнси и приподнял ее, чтобы она могла видеть чудо, которое дрыгало ножками и кричало. Крошечные ручки были сжаты, глазки закрыты, темные волосики прилипли к голове.

— Девочка! — сказала Нэнси слабым голосом. — Девочка!

— Может быть, вы выйдете, пока я займусь миссис Санфорд и младенцем? — сказал доктор Оливейра.

— Ни в коем случае! Это моя жена и мой ребенок, и я останусь! Разве она не красива, Нэнси? Разве она не очаровательна?

Никто, кроме отца, не мог сказать этого. Младенца еще не искупали, и от его животика к матери тянулась пуповина. Но для Рамона дочка была самым красивым существом на свете.

Нэнси откинулась на подушки. Сейчас три часа. Они были женаты всего несколько часов. Ее влажное тело обмыли губкой и через голову надели чистую рубашку.

— А как вы назовете малышку? — спросила Мария дрожащим голосом. По ее щекам текли слезы радости и облегчения. Она никогда прежде не присутствовала при рождении ребенка. Это был самый удивительный момент в ее жизни. У нее будет много детей, когда она выйдет замуж за Луиса. Таких же, как этот малыш, крепких и здоровых, с темными глазами и волосами.

— Джанела, — сказал Рамон. При этом в глазах его светилась такая необычайная любовь, что Нэнси поняла: это чувство в нем никогда не угаснет.

Джанела — ребенок, зачатый на берегах горного потока! Рожденный от их любви. Джанела — какое красивое имя! Нэнси улыбнулась. Она лежала в полном изнеможении. Наконец-то ее мечта сбылась. Она сделала все, о чем молила Бога. Выносила и родила ребенка, и теперь ее силы иссякали. Нэнси не чувствовала страха, только глубокую, всепоглощающую радость. Неужели это она когда-то одиноко стояла в кабинете доктора Лорримера? Когда это было? Десять месяцев или год назад? Тогда она думала, что вся ее жизнь рухнула. Но к счастью, произошли события, которые наполнили ее жизнь смыслом. Она нашла любовь, которую унесет в вечность. Открылся талант, о существовании которого она никогда не подозревала. Она дала жизнь ребенку, которого Рамон будет любить до конца своих дней.

Сейчас он держал младенца на руках, и его мужественное красивое лицо светилось изумлением и невероятной нежностью. Отец и дочь впервые смотрели друг на друга. Их узы будут нерушимы. Нэнси ощущала спокойствие и удовлетворение и была в высшей степени счастлива. Ей хотелось открытыми глазами смотреть и смотреть на них, но она не могла. Густая горячая кровь продолжала сочиться из нее на простыни, растекаясь и окрашивая их в алый цвет. Она не могла позвать доктора Оливейру. У нее не было больше сил. Нэнси погрузилась в теплую, желанную дремоту. Рамон будет горевать о ней так же неистово, как и любил ее. Затем, когда пройдет время и горе утихнет, он женится на Тессе. Последний проблеск улыбки тронул ее губы. Тесса, такая нежная и добрая, будет любить Рамона и Джанелу. Никто из них не забудет ее. Она была частью их существа и останется с ними навсегда.

Издалека послышался тревожный крик доктора Оливейры, и Нэнси почувствовала, как Рамон обнял ее. Она хотела утешить его, но не могла. Нэнси больше не видела его. Ее пальцы слегка шевельнулись в его ладонях. Губы чуть заметно дрогнули в улыбке. Она прошептала его имя, и ее душа, как легкий лепесток, взметнулась вверх и улетела, оставив только аромат жасмина.