Рано утром Роман позвонил ей, но Элизабет отказалась с ним разговаривать. Тогда он послал ей письмо, но она разорвала его, не читая. Стыд, сжигавший ее, был так велик, что она и думать не могла о встрече с Романом.

В июне Адам приехал ее навестить, и при первом же взгляде на него она поняла: он приехал не с доброй вестью.

– Ну что? – испуганно спросила Элизабет, вставая из-за рояля и медленно подходя к нему. – Что случилось?

– Мне очень жаль, – начал Адам, взяв ее за руку. – Поверь, действительно очень жаль.

После их возвращения в Англию Адам делал все возможное, чтобы отыскать хоть какие-то следы Рифа среди военнопленных. И вот теперь он наконец получил официальную бумагу. Но в ней было вовсе не то, чего ждала Элизабет. И она сразу обо всем догадалась.

– Нет! – воскликнула она, вырвав у Адама свою руку. – Я не верю! Он жив! Я чувствую, что он жив!

Адам медленно вытащил из внутреннего кармана пиджака извещение.

– Он пропал без вести, предположительно – погиб... Очень жаль, Бет.

Она не нашла в себе сил взглянуть на бумагу, которую протягивал ей Адам. Повернувшись на каблуках, она подошла к стеклянным дверям и уставилась на только что распустившиеся розы.

– Нет! – решительно заявила она, не позволяя Адаму взять ее за руку. – Я не могу поверить! Он жив, Адам, и он непременно вернется!

16 августа сдалась Япония, и война на Востоке наконец-то завершилась.

– Скоро наш папа приедет! – радостно сказала Элизабет Николасу Рифу, подкидывая его на коленке. – Скоро мы будем вместе гулять, он научит тебя играть в футбол, и мы будем великолепно проводить время. Сам увидишь!

Николас Риф с нежностью взглянул на мать. Для него отец был простым сочетанием звуков, чем-то абстрактным, так что маленький Николас и не особенно возражал бы, скажи ему мать, что, напротив, отца еще долго ждать. Мальчик не представлял, что это за штука такая – отец. Да и никто не был ему нужен, чтобы научить играть в футбол или в крикет. Дело в том, что дядя Адам уже научил его этим играм. Николас поцеловал мать в щеку, сполз с ее колен и на своих еще нетвердых ножках потопал к Юнг Шуи.

Теперь каждый день Элизабет ждала известий. В Лондоне образовалось целое гонконгское землячество: туда входили жены, вдовы и другие родственники военнопленных и интернированных англичан. Элизабет постоянно бывала на проходивших в столице заседаниях землячества, надеясь узнать что-либо о судьбе Рифа из списков, которые печатались регулярно и для многих служили подлинным успокоением. Перепечатывались также и выдержки из писем военнопленных домой, несмотря на то что в них была лишь позитивная информация (потому что ничего иного японская цензура попросту не пропустила бы). К концу сентября землячество получило известие о том, что более тысячи человек бывших военнопленных из Гонконга отправлены морем в Ванкувер.

– Они возвращаются, – прошептала Элизабет. – Теперь уже осталось ждать недолго. О, Риф, умоляю, напиши! Дай знать, где ты сейчас!

Но он не писал ей. Впрочем, она понимала: откуда ему было знать, где она? Приходилось ждать, когда военная почта переадресует ей его письмо. Элен же написала ей – письмо пришло через Красный Крест: она жива-здорова, хотя годы заключения и не прошли для нее бесследно. Элен намеревалась вернуться в Англию при первой же возможности.

– А с ней приедет и Ламун, – радостно добавила Элизабет, обратившись к Адаму. – Невероятно! Ламун и Том собираются пожениться.

Первая группа бывших военнопленных из Гонконга прибыла на борту «Иль де Франс». Членам землячества власти посоветовали не ездить в Саутгемптон встречать вернувшихся, потому что всех этих людей решено было сразу же направить дня на три в карантин. Элизабет и не подумала внять этому предупреждению. Она должна была быть там, когда корабль подойдет к причалу. Пусть Рифа не окажется на борту, и пусть официальные лица продолжают утверждать, что он пропал без вести и скорее всего погиб, – она все равно должна быть в Саутгемптоне.

Адам отвез ее в порт. Он не знал, как будет себя вести Элизабет, увидев, что Рифа нет среди прибывших, и опасался самого худшего.

Стоял прохладный осенний день. Им пришлось дожидаться вместе с небольшой группой озябших людей, когда прибывшие наконец спустятся по трапу и впервые после большого перерыва ступят на британскую землю. Элизабет подняла воротник пальто, чтобы хоть как-то защититься от холодного ветра. Ее глаза горели решимостью. Риф, должно быть, где-то там, среди этих людей. Он должен быть там, не может не быть!

Изможденные мужчины один за другим сходили по трапу. Женщина рядом с Элизабет вдруг с радостным возгласом ринулась вперед, выкрикивая какое-то имя. Мужчина, очень похожий на других сутулостью, изможденным выражением лица и заплечным вещмешком, начал недоуменно озираться, затем выражение недоумения сменилось удивлением, потом откровенной радостью. Он бросил вещмешок на землю и раскрыл объятия.

Прибывшие по одному спускались на пристань. Но среди них не было высокой широкоплечей фигуры с шапкой иссиня-черных волос, только сутулые, смертельно усталые люди, которые все еще не могли поверить в то, что вновь оказались на родной земле, и были несколько удивлены тем обстоятельством, что так мало народа пришло их встречать.

Когда последний из прибывших сошел по трапу, Элизабет продолжала стоять неподвижно. Ее глаза блестели, ветер ерошил волосы.

Адам легко прикоснулся к ее руке. Она отрывисто сказала:

– Будут и другие корабли, Адам! Много других кораблей!

Больше она ничего не добавила.

Назад ехали молча. Адам подвез Элизабет до «Фор Сизнз».

В тот день он спросил, не хочет ли Элизабет вернуться к нему.

– Нет, – ответила она, почувствовав, как запершило у нее в горле. – Риф жив, Адам, я уверена!

– Дорогая, – мягко произнес Адам, взяв ее руки в свои. – А что, если нет? Если выяснится, что его нет в живых, выйдешь ли ты тогда за меня, Бет? Мы будем жить так же счастливо, как прежде.

Слезы брызнули у нее из глаз.

– Нет, Адам! – прошептала она, испытывая к нему огромную, но дружескую, родственную любовь. – Нет, то, что между нами было, – прошло. Уже не вернешь!

Действительно, были и другие суда, на которых возвращались домой бывшие военнопленные. Элен вместе с Джереми и Дженнифер прибыла в конце октября, Элизабет с Адамом отправились в Ливерпуль их встречать. Когда Элен спускалась по трапу, все еще величественная и красивая, хотя и очень похудевшая в результате перенесенных страданий, Элизабет не сдержалась и всхлипнула, но тут же совладала с нахлынувшими чувствами и взяла себя в руки.

– Элен! О, Элен! – воскликнула она. – Я так рада видеть тебя!

– Я тоже, – устало ответила Элен. Вокруг ее глаз и рта собрались морщины, которых прежде не было.

Адам тоже крепко обнял ее, искренне тронутый застывшим на лице Элен выражением страдания. Правда, он успел подумать, что, вероятно, и она удивлена происшедшей в нем переменой. Ему было всего пятьдесят четыре года, но война и тяжелый путь до Чунгкина оставили на лице Адама неизгладимые следы. Он преждевременно состарился, его хромота стала более заметной, волосы совсем побелели.

– О, Адам! – воскликнула Элен, целуя его в щеку. В ее глазах сверкнули слезы. – Так рада снова тебя увидеть!

Когда Адам взял Элен за руку и они направились к автомобилю, он вдруг перестал чувствовать себя глубоким стариком и развалиной.

– Это прекрасно, что ты снова здесь, Элен, – сказал он с глубоким чувством. – Бет уже приготовила для тебя и детей комнату в «Фор Сизнз». Ты ведь поживешь там? Можешь оставаться у Элизабет сколько угодно.

– Спасибо, – ответила она.

Когда ребятишки забрались на заднее сиденье Адамова «даймлера», она добавила упавшим голосом:

– Ты знаешь, что Алистер погиб?

Адам кивнул. Все уже знали, как именно погиб Алистер, знали и то, что посмертно он был удостоен Креста Виктории.

– Я всегда его любила, а он был дураком и никогда по-настоящему этого не понимал, – сказала она. Ее голос чуть дрожал от горя и обиды. – Больше уж я никогда не позволю себе подобной ошибки.

– Конечно, дорогая, – согласился Адам, зная, что счастливое будущее, о котором он упорно грезил, никогда для него не наступит. – Я знаю, ты никогда такого не сделаешь.

Когда они тронулись в путь, Адам понял, что, хотя Бет все еще ждет Рифа, его собственным ожиданиям пришел конец.

– И никто из нас больше не видел Ли Пи, – тихо произнесла Элен.

Они сидели за обеденным столом в «Фор Сизнз». Юнг Шуи и Николас Риф подружились с Джереми и Дженнифер. Николас принял новых друзей радостно и даже восторженно, Юнг Шуи – чуточку покровительственно. Все четверо немедленно отправились в сарай – смотреть пони. А после чая со сладким пирогом дети пришли в комнату Николаса Рифа и с увлечением играли до тех пор, пока не пришло время отправляться спать. Наконец дом затих. Элизабет, Элен и Адам остались одни, при свечах, за обеденным столом.

– Может быть, Ли Пи еще жив, – сказала задумчиво Элен, но все понимали, что надежда слишком призрачна. Он был пожилым, к тому же – китайцем, и потому его шансы выжить в оккупированном японцами Гонконге были очень малы.

– Расскажи нам о Томе и Ламун, – мягко попросил Адам, понимая, как непросто Бет смириться с мыслью о гибели Ли Пи, и желая сменить тему разговора.

Элен улыбнулась, и ее волосы, по-прежнему густые и непокорные, хотя и с заметной сединой, упали ей на лицо.

– Они поженились в лагере для интернированных через три дня после освобождения. Там все еще оставались войска, которым некуда было идти. Том сказал, что он так долго ожидал возможности жениться на Ламун, что больше ждать не намерен, и попросил священника тут же обвенчать их.

– Выпьем за них! – предложил Адам. Он подошел к столику, уставленному множеством бутылок, среди которых находилось и специально припасенное шампанское: Бет берегла бутылку как раз для такого случая. Адам хлопнул пробкой и разлил вино по высоким бокалам.

– Да сопутствуют им в жизни мир, счастье и благополучие!

– За Тома и Ламун! – провозгласила Элизабет, и Элен горячо поддержала подругу. Женщины почувствовали, как слезы подкатывают у них к глазам.

Пришли и ушли рождественские праздники, а о Рифе по-прежнему не было ни слуху ни духу.

– Были ведь и другие лагеря для военнопленных, кроме тех, что в Гонконге, – убеждала себя Элизабет, а когда Адам намекнул, что пора смириться с мыслью о безвозвратном исчезновении Рифа, она заявила: – Я знаю, что есть еще лагеря в Сингапуре и на Формозе, и в Маньчжурии тоже, говорили, есть. Вообще его могли послать куда угодно.

– Но ведь пленные в тех лагерях уже давно подсчитаны, их имена есть в списках, которые находятся у властей. И кроме того, эти люди уже вернулись домой, – сказал Адам, которому было невыносимо видеть, с каким отчаянным упорством Элизабет отказывалась взглянуть правде в глаза.

– Еще не все, – сказала она. Ее лицо было бледным, под глазами пролегли глубокие тени. – Риф еще не вернулся.

* * *

В Новый год Адам сообщил ей, что сделал предложение Элен выйти за него замуж и что та его приняла.

– Я очень рада, – сказала Элизабет, сжав его в своих объятиях. – Это самое разумное, Адам, что ты когда-либо сделал. Она будет для тебя отличной женой.

– Мы поженимся в апреле, в день рождения Элен. Надеюсь, дорогая, ты придешь к нам на свадьбу?

– Разумеется, приду, – ответила она с явным удовольствием. – Во что бы то ни стало приду!

В феврале Том и Ламун приехали в «Фор Сизнз». Они только что вернулись в Англию, чтобы Ламун познакомилась с родителями Тома и с его семьей.

– Совсем как в старые добрые времена, правда? – сказал Том, когда они уселись за обеденный стол с Адамом и Элен, которые были так счастливы, что даже не заметили, как глубокая тень легла на лицо Элизабет.

Ламун выглядела очаровательно. Ее миндалевидные глаза так и сияли счастьем, а ее китайский наряд экзотично переливался на свету. Годы тягот и лишений почти не оставили следа на ее лице, в то время как темные волосы Тома посеребрились, да и его лицо все еще оставалось изможденным.

– Если бы еще Алистер был здесь, – тихо сказала Элен. – И Жюльенна с Ронни. Вот тогда все действительно было бы как встарь.

Все помолчали, думая о прошлом. Внезапно, словно вдруг наступило прозрение, Элизабет увидела Алистера, с кем-то разговаривающего и смеющегося в баре «Жокей-клуба». Увидела Ронни с безупречно подстриженными светлыми усиками и Жюльенну с копной рыжих непокорных волос, обрамляющих заостренное книзу хорошенькое личико, и ее озорно поблескивающие глаза. Где-то вдали (Элизабет готова была поклясться) звучала песня «Всегда пусть будет Англия»... Затем и Алистер, и Ронни, и Жюльенна истаяли, и остался один Риф.

Он стоял в своей нарочито небрежной позе, челка спадала ему на лоб; его темные глаза глядели на нее нежно, с любовью. На его губах Элизабет разглядела улыбку: это была та самая ироничная улыбка, с которой Риф прощался с ней в деревушке недалеко от Мирс-Бей. Она сидела совершенно неподвижно, поджидая, когда Риф приблизится, но звуки песни затихли, а Том сказал:

– Мы скоро вернемся в Гонконг. Я буду, как и прежде, работать. Но даже если я и не поступлю на службу, едва ли смогу жить где-нибудь еще. Там мой дом.

– Теперь там многое изменится, – сказал Адам. – Странно, что Китай не настаивает на возвращении этого острова.

Внезапно с абсолютной уверенностью Элизабет поняла, что для нее все кончено. Она резко поднялась, ее трясло, лицо стало белым как мел.

– Рано или поздно наступит день, – сказал Том, подливая себе вина, – когда британскому правительству придется отдать Гонконг китайцам.

– Извините! – отрывисто сказала Элизабет и стремительно выбежала из-за стола.

– И что же тогда будет? – спросила Элен у Тома. Том держал в руках ладонь Ламун. Адам следил за выражением лица Элен, думая о том, как она красива. Никто не понял, что Элизабет пошла не за десертом. Никто не понял, как она взволнована.

Она остановилась в холле, переводя дух и приходя в себя. Донесшийся до ее слуха смех прозвучал успокаивающе. У Адама теперь есть Элен. Элизабет понимала, что ей больше не обрести Рифа. Вера в то, что он жив, поддерживала ее, давая душевные силы все три года. Теперь она исчезла. Сам Риф – очень умело, как только он один мог поступить, – уничтожил ее веру в собственное возвращение.

Дверь на кухню была открыта, десерт стоял на чайном подносе. Элизабет не обратила на него внимания. Не надевая пальто или хотя бы кофточку, она вышла из дома и направилась к гаражу. Ее автомобиль стоял рядом с «даймлером» Адама и принадлежащим Тому «фордом». Сев за руль, она повернула ключ зажигания. Куда ехать, Элизабет не знала. Да ей и плевать было на то, куда она поедет. Громко скрипнув шинами, машина задним ходом выехала из гаража в темноту, разбиваемую лишь светом уличных фонарей.

Риф погиб! Эта мысль непрерывно билась в ее сознании. Он погиб и никогда больше к ней не вернется. Она ехала на юг, направляясь к морю. Он простился с ней в грязной китайской деревушке, пожелав ей всего хорошего, но тогда она вовсе не думала, что это и есть их прощание. Не думала, что они расстаются навсегда.

– Я не могу без него жить! – шептала Элизабет, мчась к побережью по безлюдной дороге. – Я не смогу жить с этой болью в душе. Это немыслимо...

Море блестело, черное и шелковистое. Она резко затормозила, с трудом выбралась из автомобиля и побежала к берегу, поскальзываясь на гальке. Наконец она достигла кромки воды.

Риф мертв и никогда уже не вернется к ней!

– О, Риф! – крикнула она, в отчаянии подняв лицо к небесам. – О, Риф! Почему ты оставил меня?! Почему ушел?!

Она упала на колени в сырой морской песок и, закрыв лицо руками, безутешно зарыдала.