— У Люка и Анабел родилась дочь! — сообщила Лизетт, входя в залитую солнцем столовую. В руке она держала письмо. — Отличная новость, правда, Грег? Они назвали ее Мелани.

— Не представляю себе Люка в роли любящего и заботливого отца, — сухо бросил Грег, разрезая теплый рогалик. Он уже забыл, как завтракают в Америке. Лизетт сама готовила и пекла, как делала это во Франции.

— А почему, дорогой? — удивилась Лизетт. — Думаю, из Люка получится прекрасный отец. Он истинный англичанин, настоящий джентльмен.

Грег рассмеялся. Раздражение, вызванное сообщением жены, исчезло.

— Если бы родился мальчик, его бы ожидали Итон, Оксфорд и гвардия. Не знаю, какую судьбу он уготовит девочке.

Лизетт, в розовом шифоновом пеньюаре с оборками, села за стол.

— Надо послать Анабел подарок ко дню крещения девочки. С утра я отправлюсь за покупками, но, может, вместе пообедаем?

Грег собирался обедать с Ником Эллиотом из «Клейтон адвертайзинг», но тут же решил отменить эту встречу. С Ником можно встретиться и в другой день. Он не откажет себе в удовольствии пообедать с женой.

— Встретимся в час дня в «Атлантис». — Грег нехотя поднялся. — Мне пора, дорогая, в девять собрание совета директоров. Если хочешь подарить Анабел что-нибудь действительно необычное, почему бы тебе не поехать к «Тиффани»?

— Но там же все очень дорого!

Грег усмехнулся.

— Раньше тебя это не останавливало. Так в чем же теперь загвоздка? — Приподняв подбородок жены, он заглушил поцелуем возражения, готовые слететь с ее уст.

Лизетт рассмеялась. С утра у них всегда все было хорошо. Она спокойно выражала любовь к мужу, точно зная, что в это время поцелуи и ласки не приведут их в постель. А именно там Лизетт охватывала паника и терзало чувство вины, которое она тщетно пыталась подавить.

Лизетт посмотрела в широкое окно на холм, покрытый пышной листвой, на город и сверкающие голубые воды залива. Она была уверена, что с рождением Люси чувство вины исчезнет, однако жестоко ошиблась.

Ее глаза затуманились. Лизетт не знала, продолжает ли Грег ощущать, как она напряжена в постели. После того дня, когда Лизетт ходила с Домиником в зоопарк, ни она, ни Грег не заводили разговора о физической близости, словно понимая, что это подтолкнет их к пропасти.

Грег уже не так часто, как прежде, занимался с ней любовью. Когда же это происходило, Лизетт изо всех сил старалась доставить ему удовольствие. Иногда ей почти удавалось убедить себя в том, что физическая близость снова стала для них такой же радостью, как в первое время после женитьбы… когда они еще не приехали в Америку, когда она еще не увидела счастливого лица Изабель Диринг, державшей на руках внука, не услышала, с какой гордостью говорит Грег о Доминике родственникам и друзьям.

Лизетт поднялась из-за стола, молясь о том, чтобы муж верил в ее любовь и не сомневался в ней. И о том, чтобы Грег любил ее… Ведь иначе жизнь потеряет смысл.

Зайдя в детскую, Лизетт поцеловала детей и, сказав Доминику, что уезжает, попросила его слушаться Симонет.

Поездка в город доставила Лизетт удовольствие. Грег подарил жене темно-синий «линкольн-зефир» с откидным верхом, и Лизетт очень нравилось водить. Купив старинную серебряную кружку для крещения, она попросила выгравировать на ней имя Мелани и дату ее рождения. Затем побродила по художественной галерее на Грант-авеню, после чего отправилась в «Атлантис» на встречу с мужем.

Этот новый, небольшой, но роскошный ресторан обслуживал узкий круг клиентов. Грег заметил, что, когда его жена вошла в ресторан, метрдотель тотчас бросился к ней, а посетители устремили на Лизетт восхищенные взгляды. Легкой, грациозной походкой она последовала за метрдотелем в центр зала. Лизетт никогда не старалась походить на американок и осталась все той же француженкой, как и в день их первой встречи. Даже самые простые туалеты выглядели на ней в высшей степени элегантно.

Свои блестящие волосы Лизетт собрала в узел, в ушах и на шее у нее был жемчуг. Лизетт очень шло шелковое платье цвета слоновой кости с неглубоким вырезом. К нему она надела замшевые туфли-лодочки. На руке у нее висел жакет цвета кофе с молоком, подаренный Грегом после рождения Люси.

Глаза Грега вспыхнули от восторга, когда жена села за стол напротив него.

— Ты выглядишь потрясающе, — промолвил он, ощущая чистый запах ее волос и чуть уловимый аромат французских духов. Грег подался вперед и взял Лизетт за руку. — А может, черт с ним, с обедом? — прошептал он. — Давай поедем домой и займемся любовью.

Она тут же отвела взгляд, и Грег молча выругал себя за глупое предложение. Уже несколько месяцев он обуздывал свою страсть, боясь, отпугнуть от себя жену. Пьянящая радость, охватившая его при виде Лизетт, исчезла. Грег ощутил холод и пустоту. Уверенный в том, что Лизетт не любит его и никогда не любила, он через силу улыбнулся.

— Нет, лучше не надо. — Грег откинулся на спинку стула и взял со стола меню в кожаной обложке. — Это напрочь испортит твою чудесную прическу.

Лизетт засмеялась, но Грег понял, что она испытала облегчение. К горлу его подступил комок. Лизетт совершила опрометчивый поступок, выйдя за него замуж, но доброта не позволяла ей сказать ему об этом. Подозрения у Грега возникли давно, еще тогда, когда Лизетт забеременела Люси. А теперь он уже не сомневался, что так оно и есть.

— Салат «Цезарь» , улитки, двойной виски, — сказал Грег официанту, — и бутылку бургундского.

Он был зол на Лизетт и на себя. Когда-то Грег уверял ее, что она научится любить его, но Лизетт это так и не удалось. Грег почувствовал, как напряглось его тело под легким, отлично сшитым деловым костюмом. Он мог бы обвинить ее в этом, как уже едва не сделал однажды. Но если Лизетт признается, что муж прав, что тогда? Готов ли он расстаться с ней, позволить вернуться во Францию с Домиником и Люси, забыть об их браке?

Выпив виски, Грег заказал еще одну порцию. Нет, это невозможно. Ведь он влюбился в Лизетт, как только увидел ее, и любит до сих пор. Любит так сильно, что готов отдать за Лизетт жизнь. Грег с силой сжал стакан. Он знал, что не должен терзать жену, домогаясь близости с ней. Надо радоваться тому, что Лизетт охотно дарит ему, — ее дружбе и заботе.

— Что ты купила в подарок Мелани? — спросил Грег, стараясь не выдать своего волнения.

— Старинную серебряную кружку. — Лизетт бросила быстрый взгляд на мужа, не зная, разочаровало ли его то, что она не хочет ехать с ним домой.

— А дарственную надпись сделала?

Грег вдруг заметил, что у него побелели костяшки пальцев. Господи, можно подумать, будто ему не все равно, что она купила в подарок Брендонам! Он до боли отчетливо вспомнил, как Люк сказал ему, что намерен жениться на Лизетт. А ведь Люк прожил в Вальми несколько месяцев, в то время как Грег сражался в настоящем аду — в Арденнах. Да, Люк был рядом с Лизетт в момент рождения Доминика, любил ее тогда и любит до сих пор. Грег отогнал воспоминания. Если думать еще и о Люке, то вообще можно свихнуться.

— Давай отправимся на уик-энд на озеро Тахо, — предложил он, отодвигая почти нетронутую тарелку с улитками. — Мы не были на озере уже несколько месяцев, а Доминику там очень нравится.

Лизетт просияла:

— Замечательно, Грег! Леса вокруг озера напоминают мне буковые рощи в Вальми!

Грег засмеялся:

— Но ведь нет ни малейшего сходства между секвойями и буковыми деревьями, дорогая. Среди секвой могла бы запросто затеряться вся Нормандия.

— Ну и что, — со смехом ответила Лизетт, радуясь, что неловкость, возникшая после того, как муж предложил поехать домой, исчезла. — Леса озера Тахо и Эльдорадо действительно напоминают мне буковые рощи Вальми, но это вовсе не означает, что секвойи красивее буковых деревьев.

В выходные они отправились на озеро Тахо, а в течение последующих нескольких месяцев посетили долину Напа, Солт-Лейк-Сити, Ла-Холью и Мехико. Рекламное агентство процветало. Когда Грег ездил по делам в Нью-Йорк, Лизетт сопровождала его. В помощь Симопет они наняли еще одну няню. Теперь Грег и Лизетт вращались в еще более высоких кругах. Успехи компании «Диринг адвертайзинг» привлекли к ним внимание прессы, поскольку Грег был молодым и симпатичным миллионером. Их фотографии все чаще стали появляться в газетах и журналах. Эта супружеская чета восхищала всех: Грег, с взъерошенными волосами, выгоревшими на солнце, широкоплечий, энергичный, общительный, и Лизетт, темноволосая, с очаровательным французским акцентом и пленительной грацией. Этой паре, казалось, имевшей все, очень завидовали.

* * *

— Я помогу вам только в том случае, миссис Диринг, если вы полностью доверитесь мне, — сказала доктор Элен Росман, с интересом разглядывая Лизетт.

— Но я доверяю вам, — ответила Лизетт, чувствуя, как во рту пересохло. Она не знала, чего ожидать от психиатра. Прошло несколько месяцев, прежде чем Лизетт набралась храбрости и отправилась к врачу. И вот теперь, в кабинете, она поняла, что ей не хочется говорить с незнакомой женщиной о своей интимной жизни с Грегом. — Извините. — Лизетт поднялась. — Я совершила ошибку, мне не следовало приходить к вам. Простите, что отняла у вас время, доктор Росман.

— Ничего страшного, — невозмутимо промолвила та. — Но поскольку вы заплатили, не советую вам уходить. Давайте посидим немного молча. Редко ведь появляется возможность побыть в тишине, не так ли?

Лизетт недоверчиво посмотрела на врача, но все же опустилась в кресло. Она не могла определить, сколько лет Элен Росман. На вид — от тридцати пяти до пятидесяти. Ни макияжа… ни стремления выглядеть женственно… волосы пепельно-серого цвета, собранные сзади в тугой узел.

Молчание начало действовать Лизетт на нервы.

— Мне нужен вовсе не психиатр, — внезапно сказала она. — Я не сумасшедшая, поэтому сама знаю, что со мной. И мы действительно понапрасну тратим ваше время, доктор Росман. — Лизетт вновь поднялась.

Доктор Росман улыбнулась.

— Расскажите мне все, — попросила она. — Мне это очень интересно.

И тут Лизетт заговорила:

— Я люблю мужа. Люблю всем сердцем. Но я цепенею, когда он прикасается ко мне. Я не могу дать ему той физической любви, какой он заслуживает, и сама не получаю того, в чем нуждаюсь.

— Но ведь когда-то все было нормально, не так ли? — Доктор Росман взяла со стола карандаш и задумчиво повертела его в руке.

— Да, в самом начале. Когда мы жили в Париже.

— Вы сказали, миссис Диринг, будто знаете, что с вами. Означает ли это, что вам известна причина подобной перемены чувств?

Лизетт напряглась. Кроме отца и Люка, она никогда и никому не рассказывала о Дитере. И сомневалась в том, что сейчас сможет сделать это. Лизетт глубоко вздохнула.

— Я француженка, доктор Росман. С мужем я познакомилась во время высадки союзников в Нормандии. А через шесть недель мы поженились. — Она замолчала. В кабинете воцарилась тишина. Доктор Росман, казалось, с большим вниманием изучает рисунок на портьере. — Через несколько часов после свадьбы муж вернулся в свою часть, и я увидела его только через десять месяцев. — Лизетт провела дрожащей ладонью по лбу. — Когда он вернулся, ребенку было уже три месяца. Муж очень обрадовался, сказал, что его сестра тоже родилась семимесячной. Он просто не дал мне возможности объяснить ему…

На этот раз пауза затянулась. Доктор Росман терпеливо ждала. Теперь ее внимание переключилось на ковер.

— Ребенок был не от него. Я собиралась рассказать ему…

И снова воцарилось молчание.

— Но так и не сказали, — закончила за пациентку доктор Росман.

Лизетт кивнула:

— Отец ребенка был немцем. А мой муж участвовал в освобождении Дахау. Он никогда не понял бы меня. И, рассказав ему все, я потеряла бы его.

— Вот оно что, — промолвила доктор Росман, чертя что-то на листе бумаги. — И когда вас начали терзать угрызения совести?

— После приезда в Америку. Когда я увидела, как радуется внуку свекровь, а муж с гордостью показывает знакомым Доминика как своего сына. — Глаза Лизетт засверкали. — Я понимаю, доктор Росман, почему испытываю чувство вины! Но почему это влияет на меня именно таким образом? Почему я стала почти фригидной?

Взгляд Элен Росман выразил сочувствие.

— Потому что вы боитесь, — тихо сказала она. — Боитесь наступления оргазма, боитесь потерять контроль над своими чувствами. Ведь, потеряв контроль, вы стали бы беззащитны перед терзающим вас желанием рассказать обо всем мужу. В момент оргазма вы не владеете собой. Это эмоциональный и физический взрыв, когда теряют себя и чувство личности… моментальное растворение в партнере. В такой момент подсознание убеждает вас рассказать мужу правду. И чтобы предотвратить это, вы инстинктивно защищаетесь. То есть стараетесь избегать подобных моментов, оберегая себя от опасности.

Ошеломленная Лизетт уставилась на врача:

— Значит, я ничего не могу поделать с этим?

Доктор Росман продолжала что-то чертить в блокноте.

— У многих женщин есть такие же или сходные проблемы, миссис Диринг. Женщина не всегда знает, кто отец ребенка. Это бывает в тех случаях, когда замужняя дама имеет любовника. С наступлением беременности большинство женщин, если они намерены оставить ребенка, оказываются перед выбором: сохранить брак или разорвать его и начать новую жизнь, с любовником. И в любом случае они убеждают себя, что отец ребенка — тот мужчина, с которым они решают остаться. В таких ситуациях они правы на пятьдесят процентов.

— Но это ужасно! — воскликнула Лизетт.

— Возможно, но такова реальность. И это позволяет сохранить здоровую психику. Человеческий разум очень гибок, миссис Диринг. Мы верим в то, во что хотим верить, а если верим, это становится правдой.

— Но я ведь точно знаю! — возразила Лизетт. — В моем случае не существует пятидесятипроцентной вероятности, что Доминик — ребенок Грега! Это не его ребенок! Это сын Дитера! Я не желаю лгать себе! Это невозможно!

— Тогда вам следует рассказать мужу правду. Я не могу избавить вас от чувства вины. Это способны сделать только вы сами. Однако советую вам молчать, пока не убедитесь совершенно точно в том, что сможете пережить последствия признания.

Выехав из города, Лизетт остановила машину на обочине шоссе и несколько часов бродила по пустынному пляжу. Морской ветер трепал ее волосы. Визит к доктору Росман не решил ни одной проблемы. Да, доктор поняла причину ее фригидности, но и только. Она не могла ничем помочь ей. Лизетт по своей воле оказалась в западне; она попала туда давно, в тот самый день, когда обнаженный Грег стоял в комнате над конюшней, впервые взяв на руки Доминика.

* * *

Грег понимал, что большинство мужчин в его положении искали бы развлечений на стороне. Иногда и у него возникало такое желание, но он решительно подавлял его. Грег любил Лизетт. И проклял бы себя, если бы замарал их любовь случайными связями.

После рождения Люси он все реже и реже бывал близок с женой. Эти усилия едва не убили его. И только сознание того, что чем реже он требует внимания Лизетт, тем спокойнее она себя чувствует, придавало ему силы.

Грег видел лишь один выход из этой ситуации — им надо спать отдельно. Даже сейчас, год спустя, Грег помнил, что ему пришлось пережить, когда он сказал об этом жене. Грег надеялся, что она ужаснется, предполагал услышать возражения. Но ничего подобного не произошло. Лизетт спокойно вытряхнула из сандалии песок, забившийся туда во время прогулки по пляжу.

— Ты говорила, что плохо спишь, и я подумал…

— Да, понимаю, — поспешно согласилась Лизетт. Слишком поспешно.

На ней был свитер василькового цвета и белые слаксы. Грега охватило почти невыносимое желание прикоснуться к ней, обнять…

— Это просто мои соображения, Лизетт, и нам незачем делать это, если ты не хочешь. — Грег шагнул к жене, собираясь прижать ее к себе, сказать, что ему этого совсем не хочется.

Но Лизетт отвернулась.

— Мне кажется, это хорошая мысль, — промолвила она, избегая взгляда Грега. — Я действительно плохо сплю и понимаю, как это тебе мешает. Завтра я перенесу твои вещи в другую спальню.

Сомнения Грега переросли в уверенность. Он повернулся и вышел из комнаты.

* * *

— Папа себя плохо чувствует. — Лизетт нахмурилась, прочитав последнее письмо из Франции. — Мама считает, что у него был удар в легкой форме. Она хочет, чтобы отец перебрался в Париж насовсем, а не только на зимние месяцы, но он отказывается. Говорит, что никакая сила на свете не заставит его навсегда покинуть Вальми.

Грег посмотрел на жену. Сидя во внутреннем дворике, они наблюдали, как Доминик и его друзья ныряли с вышки в бассейн. Каждый раз при получении письма из Вальми Лизетт охватывала печаль, и Грег замечал это, как бы она ни старалась скрыть свою подавленность. Лизетт тосковала по пасмурному небу, яблоневым садам, тенистым деревенским улицам. Грег нахмурился. После их последнего визита в Вальми прошло шесть лет. Агентство «Диринг адвертайзинг» процветало и вполне могло бы пять-шесть недель обойтись без него, однако Фрэнку Уорнеру пришел вызов в Комитет по антиамериканской деятельности, и Грег обещал оказать ему поддержку.

— Ты хотела бы повидаться с ним? — спросил Грег.

— Конечно, очень хотела бы! — Глаза Лизетт засверкали. — Но агентство… и школа Доминика…

— Справятся без нас, — буркнул Грег и нехотя добавил: — Правда, мы не сможем уехать до конца следующего месяца: Фрэнку прислали повестку, его вызывают в Комиссию по антиамериканской деятельности.

— Фрэнка? — удивилась Лизетт. — Боже мой! Но разве может кто-то, даже такой фанатик, как Маккарти, подозревать Фрэнка в том, что он коммунист? Фрэнк ведь даже не политик!

Грег стиснул зубы. Он не хотел говорить Лизетт о повестке, полученной Фрэнком, потому что развернутая Маккарти «охота на ведьм», то есть на коммунистов и радикалов, была настоящим позором для страны.

Лизетт с недоумением посмотрела на мужа:

— Ты же сам называл комиссию болотом, где обитают расисты и лишившиеся влияния политики.

— Да, так оно и есть. Но к сожалению, Маккарти все там перевернул вверх дном. Он выявил в правительстве нескольких коммунистов, посеял панику, и теперь у него развязаны руки. Он может послать повестку любому, кто заподозрен в коммунистических взглядах и радикализме.

— Но Фрэнк! Он не высказывал никаких убеждений! Почему они к нему прицепились?

— Потому что он вращается в правительственных кругах. И потому что он болтун. Комиссии нужна информация, и они хотят, чтобы Фрэнк дал показания на своих знакомых, давних и теперешних.

Лизетт побледнела.

— Сволочи! Это же отвратительно! Не могу поверить, что такое происходит здесь, в Америке! — Она откинула волосы с лица, в глазах ее пылала ярость. — Кто следующий, кого еще намерен преследовать мистер Маккарти? Гомосексуалистов? Евреев?

Грег покачал головой:

— Нет, так далеко не зайдет, Лизетт. Во всяком случае, пока президент страны Эйзенхауэр.

— Но Фрэнк? Что же ему делать?

— Он намерен воспользоваться Пятой поправкой.

— А что это значит? — Лизетт смутилась. — Он откажется свидетельствовать против своих друзей?

Грег кивнул.

— Но что тогда будет с ним?

Грег поднялся, подошел к бару и наполнил стаканы.

— Его могут занести в черный список. Никто не станет вести с ним финансовых дел. Его компания разорится.

— А его могут посадить в тюрьму? — Лизетт взяла у мужа джин с тоником. — Разве не так они поступили с писателем Дэшиллом Хэмметтом, когда он отказался давать показания?

— Да, но Фрэнк поступит правильно, воспользовавшись Пятой поправкой. Он даст им отпор, и, возможно, многие вскоре последуют его примеру, но в еще более крупных масштабах.

Что-то в голосе мужа насторожило Лизетт.

— Господи! Грег, ты тоже получил повестку? Тебя вызвали для дачи показаний?

Он усмехнулся. Этот разговор неожиданно сблизил их.

— Нет, обо мне не беспокойся. Но когда срок правления Эйзенхауэра закончится, я окажу всемерную поддержку кандидату от демократов. А может, даже выставлю свою кандидатуру на выборах в конгресс.

* * *

Через месяц Фрэнк предстал перед Комиссией по антиамериканской деятельности и, воспользовавшись Пятой поправкой, отказался давать показания. Его отправили в тюрьму за неуважение к комиссии, и Грег прилетел из Вашингтона один, взбешенный от ярости.

— Ему можно помочь? — спросила Лизетт, когда муж принял душ и переоделся.

Грег покачал головой:

— Пока нет, но дни Маккарти сочтены. Он начинает открыто демонстрировать свое враждебное отношение к Эйзенхауэру, поэтому стремительно теряет поддержку в сенате. Когда мы вернемся из Франции, я воспользуюсь всеми возможностями «Диринг адвертайзинг», чтобы показать общественности истинное лицо Маккарти.

Лизетт чуть нахмурилась.

— Сегодня утром я получила письмо от мамы. Одновременно с нами приедут Люк и Анабел. Ты не возражаешь, дорогой?

— Нет. — Грег отвернулся, и только очень чуткое ухо уловило бы напряжение в его голосе. Он уже давно решил, что не Люк Брендон причина несчастий, омрачивших их жизнь. Поэтому не собирался откладывать отъезд во Францию только из-за того, что в это время в Вальми будет Люк.

Посмотрев на Лизетт, Грег внезапно ощутил такую же внутреннюю дрожь, как в тот момент, когда впервые увидел ее.

— Мелани составит компанию Люси, — сказал он, думая только о том, что страстно хочет заняться любовью с Лизетт. Но Грег понимал, что, если это случится, жена, как всегда, будет притворяться. Он давно заметил этот обман, но у него не хватало смелости сказать ей об этом.

* * *

— А бабушка и дедушка говорят только по-французски? — полюбопытствовала «типичная американка» Люси, когда они стояли на палубе.

— Да, — рассмеялась Лизетт. — И тебе тоже придется говорить по-французски, Люси.

Розовые щеки девочки напоминали спелые яблоки. Ее кудри взметнулись, когда она тряхнула головой.

— Мама, мне не нравится говорить по-французски. Пытаясь выразить свою мысль, я трачу слишком много времени. Это Доминик знает много слов. А мне нравится говорить быстро.

— Это все потому, что ты у меня болтушка, дорогая. — Лизетт крепко обняла дочь. — Смотри! Видишь белые скалы? Это Франция. Мы почти дома!

Люси с любопытством посмотрела на мать.

— Но мы же только что уехали из дома, — заявила она, следуя детской логике. — И долго не вернемся туда. До конца лета.

Лизетт ухватилась за поручни, глаза ее сияли.

— Это мой дом! — восторженно воскликнула она. — Это Франция!

* * *

Лизетт поразило, что отец так сдал. Он сгорбился, походка и движения стали неуверенными.

— Ох, как же хорошо оказаться дома, папа! — Лизетт присела на подлокотник кресла, в котором расположился граф, и нежно обняла его за плечи. — Почему Сан-Франциско так далеко отсюда?

Граф прижал ладонь дочери к своей щеке. Он очень радовался, что Лизетт снова дома, а по саду и замку с криками бегают его внуки.

— Люк, Анабел и Мелани приехали пять дней назад, — улыбаясь, сообщил он. — Люк выглядит настоящим англичанином: всегда в темном костюме, белой сорочке и строгом галстуке в крохотную крапинку. — Граф хмыкнул. — А распаковав багаж, надевает свитер с высоким воротом и просторные брюки. Черный же костюм висит в шкафу до дня возвращения в Англию.

Лизетт с нетерпением ждала встречи с Люком. Шесть лет их письма пересекали Атлантический океан. Люк писал Лизетт и Грегу, а Лизетт — Люку и Анабел. Однако оба понимали, что это только дань вежливости. На самом деле ни Грега, ни Анабел эта переписка не интересовала. Люк рассказывал о своих регулярных посещениях Вальми, о новостях в Сент-Мари-де-Пон, о здоровье старика Блериота, о делах мадам Пишон. Лизетт в основном писала о Доминике и Люси, но о сыне — гораздо чаще. Не потому, что она любила сына больше. Лизетт обожала дочь, но только с Люком она могла откровенно говорить о Доминике. Лизетт сообщала, как он выглядит, рассказывала о его успехах, и при этом ей незачем было лгать, что сын похож на Грега. С Люком она обходилась без этой лжи. Ведь Люк уже много лет был ее лучшим другом.

* * *

А Люк сгорал от желания увидеть Лизетт. Шесть лет! Боже! Как он выдержал это? Нет, больше терпеть он не намерен. Недавно Люк стал председателем правления компании «Джонсон-Матти-адвертайзинг». Поскольку же отделение компании находилось в Лос-Анджелесе, Люк решил, что найдет причины для регулярных посещений западного побережья Америки.

К приезду Лизетт он опоздал на несколько минут, потому что Анабел уже в десятый раз попросила его натянуть сетку на теннисном корте, где могли бы играть взрослые и дети.

— Она пошла поздороваться с отцом, — мягко сказала Анабел. — Грег в библиотеке, пьет с Элоизой кальвадос. Доминик повел Мелани на прогулку, Люси спит.

Правила хорошего тона требовали, чтобы Люк отправился в библиотеку и поздоровался с Грегом. Но ему этого не хотелось. Грег подождет. Перепрыгивая через две ступеньки, Люк поднялся по лестнице, пробежал по галерее, снова спустился на первый этаж и остановился в коридоре, с нетерпением ожидая, когда Лизетт выйдет из комнаты, служившей Анри де Вальми спальней и гостиной.

И как только Лизетт появилась в коридоре, Люк понял, что его ожидания были не напрасны. Ей исполнилось двадцать семь, уже не девушка, а молодая женщина. Аккуратный узел волос, собранных на затылке, подчеркивал изысканную форму маленьких ушей и великолепные аметистовые глаза. На Лизетт был льняной костюм кремового цвета, светлая шелковая блузка и открытые босоножки на высоком каблуке. От нее исходил тот нежный аромат духов, который Люк помнил все эти шесть лет.

— А я уже начал думать, что вы потонули, пересекая Ла-Манш. — Положив ладони на плечи Лизетт, Люк залюбовался ею.

Она рассмеялась, радуясь тому, что снова видит Люка, хотя его откровенная страсть всегда смущала ее.

— Но мы не опоздали, Люк. Пароход причалил два часа назад.

— Ты опоздала на шесть лет, — заметил он и наклонил голову, чтобы поцеловать Лизетт.

Она резко повернула голову, и его поцелуй пришелся в щеку, а не в губы.

— Мы друзья. — Лизетт высвободилась. — Друзья, Люк, а не любовники. Прошу тебя, не омрачай мой приезд домой.

— Ты счастлива с ним? — спросил Люк. — Ты все еще любишь его?

Лизетт проще было ответить на второй вопрос, чем на первый.

— Да, я все еще люблю его, — ответила она, глядя Люку в глаза. — И всегда буду любить.

— И ты счастлива? — не сдавался он. — Грег уже знает? Ты сказала ему?

Лизетт, покачав головой, пошла к лестнице.

— Я ничего ему не сказала, Люк. Прошло слишком много времени. Сейчас я уже не могу рассказать Грегу правду.

— А Доминик? — настаивал Люк, терзаясь мыслью о том, что через несколько минут ему придется «делить» Лизетт с ее матерью, с детьми, с Грегом. — Неужели у тебя нет желания рассказать сыну о Дитере? Разве ты не хочешь, чтобы Доминик знал, кто его отец?

Увидев боль в глазах Лизетт, Люк понял, что слова его попали в самую точку.

— Он мог бы узнать, если бы ты не боялась того, что Грег бросит тебя.

Лизетт обернулась и со злостью посмотрела на Люка:

— Да, я боюсь, что Грег бросит меня! Потому что люблю его! И не представляю себе жизни без него! Пойми наконец: я готова заплатить любую цену, лишь бы Грег любил меня!

В ее голосе было столько страсти, что Люк понял — он проиграл битву за Лизетт.

— Что ж, тогда и говорить не о чем. — Он повернулся и пошел в другую сторону. Лизетт бросилась за ним и схватила за руку.

— Не глупи, Люк! Мне так хотелось снова увидеть тебя, увидеть, как Мелани и Люси играют вместе! Прошу тебя, не будем ссориться.

Сознавая свое поражение, он с раздражением посмотрел на Лизетт. С лестницы донеслись детские голоса.

— Прошу тебя, Люк, — умоляюще повторила Лизетт.

Пожав плечами, Люк печально улыбнулся:

— Ладно. Ты победила. Будем союзниками.

Лизетт рассмеялась, взяла его под руку, и они спустились по лестнице вниз, где их ожидали дети, Анабел, Грег и графиня.

— Теперь буду говорить только по-французски, потому что я во Франции, — заявил Доминик.

— А я тоже хочу говорить по-французски, — поддержала его Мелани, с восхищением глядя на Доминика. — Мама, ты позволишь мне говорить по-французски? Что такое «по-французски»? Это хорошо? Люси умеет так говорить?

— Уверена, что Люси немного говорит по-французски, — ответила Анабел. — Но может, для начала ты пойдешь со мной в ванную и вымоешь руки и колени? Где ты так перепачкалась?

— Я гуляла с Домиником. Мы нашли так много красивых мест и…

— Простите, — сказала Анабел, — но я должна отвести ее в ванную. Господи, как же она перепачкалась! А ведь я выпустила Мелани из виду всего на несколько минут.

Грег усмехнулся, наблюдая, как Анабел повела упиравшуюся Мелани туда, где ее ожидали мыло и вода.

— Анабел следует привыкнуть к мысли о том, что, раз уж Доминик выбрал Мелани в спутницы для прогулок, у нее теперь постоянно будут царапины на коленях и грязные руки. Я обнаружил их, когда они пытались забраться на крышу конюшни. Но думаю, Анабел лучше этого не знать.

Кисло усмехнувшись в ответ на слова Грега, Люк засунул руки в карманы брюк.

— Тут ты прав. Дома Мелани гуляет только с матерью или няней. А за недели, проведенные в Вальми, для нее откроется совсем новый мир.

Все направились в большую гостиную пить чай с ячменными лепешками и маслянистыми кусочками местного сыра. Люк с удивлением отметил, что, несмотря на ревность, не испытывает неприязни к Грегу. И если бы не Лизетт, он относился бы к Грегу вполне дружески.

— Я слышал, что в прошлом месяце ты получил большой куш от «Эллоиз интернэшнл» и «Куэй мед»? — обратился Люк к Грегу, когда графиня, все еще царственно красивая, в серебристо-сером шелковом платье, начала разливать чай.

— Но ты ведь тоже пощипал «Куэй мед», не так ли? — Грег охотно перешел на профессиональную тему, понятную только им.

Черт побери, он прекрасно понимал, где Люк находился несколько минут назад. Подкарауливал Лизетт и, без сомнения, приставал к ней… тогда как Анабел и Мелани были поблизости. Злость снова охватила Грега, и он с трудом сдержал ее. Что ж, влюбленность Люка в его жену уже давно не была секретом для Грега, и он научился жить с этим. Люк заговорил о компании «Куэй мед», а Грег посмотрел на Лизетт. Она сидела на обтянутой ситцем софе, скрестив стройные ноги, слегка склонив набок голову, и слушала подробный рассказ матери о болезни отца. Грег хорошо понимал страсть Люка к Лизетт, поскольку сам до сих пор питал к ней страсть. Однако и он почти так же, как Люк, не обладал Лизетт. Физиологический барьер, возникший между ними несколько лет назад, не исчез. Порой Грегу даже казалось, что ему приснилась та брачная ночь… и длинные, жаркие ночи в Париже. Тогда Лизетт отдавалась ему с неистовым желанием, выражая тем самым любовь к нему. А сейчас ее чувства настолько изменились, будто той любви вообще не существовало. Когда же она осознала, что совершила ошибку? Может, когда впервые покинула Францию? Возможно, этот отъезд и стал переломным моментом, после которого жена охладела к нему.

— В конце года я поеду в лос-анджелесское отделение нашей компании, — сообщил Люк. — Можно мне навестить вас в Сан-Франциско? Интересно встретиться с вами в Америке, а не во Франции.

— Сан-Франциско — город большой, нам не будет в нем тесно вдвоем, — бросил Грег тем небрежным тоном, который всегда смущал Люка. Ему не удавалось понять, что Грег знает, подозревает и чувствует в душе. Он один из тех, кто скрывает амбиции под личиной безразличия. Именно это и помогло «Диринг адвертайзинг» превратиться в одно из ведущих рекламных агентств. Кроме того, этот человек в двадцать восемь лет командовал батальоном в звании подполковника, поэтому очень опасно недооценивать его.

Элоиза де Вальми предложила погулять в розовом саду, прежде чем разойтись по комнатам и переодеться к обеду. Грега позабавили слова графини.

— Дорогая, неужели твоя мать действительно предполагает, что я надену смокинг к обеду? — спросил он, вернувшись с женой в их комнату.

Лизетт устало опустилась на постель, сбросила туфли и растянулась на голубом шелковом покрывале:

— Боюсь, именно так, дорогой.

Грег зашел в ванную и включил душ.

— Но Люк говорил, что в Вальми он постоянно ходил в обычной одежде.

Легкая улыбка тронула губы Лизетт.

— Это когда они с папой оставались вдвоем, а мама уезжала в Париж. В присутствии мамы он не посмел бы сесть за стол не переодевшись.

Грег снял сорочку и носки. Через открытую дверь Лизетт видела, как он расстегнул «молнию» на брюках, стянул их и бросил в сторону. Когда муж встал под душ, к горлу Лизетт подступил комок. В Сан-Франциско они пользовались разными спальнями, и это лишало ее удовольствия видеть мужа обнаженным. У Лизетт все оборвалось внутри, когда Грег предложил спать отдельно. Тогда ей хотелось броситься в его объятия и сказать, что у нее нет и никогда не было такого желания. Однако Лизетт не сделала этого, потому что ее одолевал мучительный страх.

Газеты пестрели историями о брошенных женах. Мужчины в разгар войны поспешно женились на них, потом привозили к себе домой — в Америку, Францию, Нидерланды, Англию. Жены, оказавшись в чужой стране, среди чужой культуры, без родных и друзей, очень страдали, и такие браки чаще всего распадались. Почувствовав, что Грег охладел к ней, Лизетт перепугалась. Она решила, что муж начал осознавать, как неудачно женился, и уже сожалеет об этом.

Грег закрыл воду, вытерся и, обернув полотенце вокруг бедер, вошел в спальню.

— Похоже, Люси придется мало общаться с Мелани. — Он открыл гардероб, снял с вешалки сорочку, темные брюки, смокинг. — Мелани весь день бегала за Домиником как тень.

Лизетт приподнялась на локте. Протянув руку, она могла бы коснуться загорелого тела Грега. Но Лизетт понимала, к чему это может привести. Ей очень хотелось коснуться Грега, однако ее пугали холодность и отчужденность, которые последовали бы за этим.

Грег положил одежду на стул и, опустившись рядом с Лизетт на край постели, застегнул ремешок часов. Она видела сверкающие капли воды в его густых курчавых волосах, сильные широкие плечи. От желания у нее закружилась голова. Господи, ну почему же чувство вины вселяет в нее такой страх и подавляет сексуальность? Почему она и Грег должны страдать от этого?

— Может, хочешь выпить перед душем? — Повернувшись, Грег встретился взглядом с Лизетт.

Его движение, слишком быстрое и слишком неожиданное, застало Лизетт врасплох. Грег с удивлением увидел в ее глазах страстное желание. Неприкрытое желание. В ту же секунду страсть охватила и его.

— Лизетт! — Опустившись на постель, он притянул жену к себе. Она ощутила его влажную кожу, запах шампуня и мыла. Вскрикнув, Лизетт обняла мужа за шею, и их губы слились в поцелуе.

В эти потрясающие секунды ей показалось, что никакой преграды между ними никогда не существовало. Полотенце соскользнуло с бедер Грега на пол, и он накрыл собою Лизетт. Целуя ее, Грег поспешно расстегнул шелковую блузку и высвободил груди из кружевного бюстгальтера. У него перехватило дыхание.

— Боже мой, Лизетт, я люблю тебя… люблю… — Голос Грега срывался.

Задрав юбку, он обхватил ладонями бедра жены и приподнял их. Громко застонав, Лизетт прильнула к нему всем телом, по которому, как расплавленное золото, разливалось желание, обжигая ее и сводя с ума. Грег со стоном вошел в Лизетт, а она, изогнувшись, подалась навстречу ему… но не от страсти, а желая скрыть страх и холодность. Лизетт самым чудовищным, самым бесстыдным образом обманывала мужчину, которого безумно любила и который так много дал ей в этой жизни. Узнав об этом, Грег непременно бросил бы ее. Он смотрел бы на Лизетт с презрением и отвращением и никогда больше не захотел бы прикоснуться к ней.

— Что с тобой, Лизетт? — с отчаянием спросил Грег. Он заметил ужас в ее глазах, и его желание тут же угасло. Уже многие годы он делал вид, будто ничего не замечает. Но сейчас не мог притворяться. — Ты не хочешь меня? — Его лицо исказилось от муки. — Ты меня не любишь?

— Люблю, — всхлипнула Лизетт. — Прошу, поверь мне…

Но Грег не поверил и с такой силой схватил жену за плечи, что она вскрикнула от боли и уперлась ладонями ему в грудь.

— Черт побери, да что с тобой творится?! — закричал Грег. — Почему ты застываешь в страхе, когда я дотрагиваюсь до тебя?

— Не знаю! — Из глаз Лизетт хлынули слезы. — Но я люблю тебя, Грег! Я люблю тебя, как никого на свете!

— Я не верю тебе! — Он вскочил с постели, едва сдерживая ярость, быстро прошел в ванную и оделся.

— Ты куда? — Лизетт встала на колени. Одежда ее была в беспорядке, волосы рассыпались по плечам.

— Не знаю! — Грег побледнел, а глаза его потемнели от боли. — Куда-нибудь, где мне удастся забыть о пародии, в которую превратился наш брак. — Он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.