Ошеломленная сообщением, Лизетт выбежала из комнаты и поспешила в кабинет отца.

Граф мрачно рассматривал лежавшую на столе крупномасштабную карту Франции. В руке он держал бокал с кальвадосом.

— Началось, папа! — задыхаясь, вскричала Лизетт. — Передали сообщение для групп Сопротивления о скорой высадке!

Граф удивленно посмотрел на дочь:

— Какое сообщение? Ничего не понимаю.

Лизетт стремительно подошла к нему.

— Дитер рассказал мне о том, что Лондон должен передать накануне высадки определенное сообщение. Оно состоит из двух частей. Первую передали по радио несколько минут назад.

Граф поднялся.

— Ты слушаешь Би-би-си? — удивился он. — Здесь? В Вальми?

Лизетт кивнула:

— Да, папа, мы с Дитером вместе каждый вечер слушали Би-би-си.

Анри провел ладонью по лицу. За владение радиоприемником отправляли в концентрационный лагерь, а то и казнили по обвинению в шпионаже. Лизетт же не только слушала запрещенные радиопередачи, но делала это вместе с немецким офицером!

— Когда же начнется высадка? — осведомился граф, стараясь привести в порядок свои мысли. — И еще важнее — где?

— Не знаю, папа. Но это сообщение — сигнал для групп Сопротивления к началу взрывов и засад на дорогах, ведущих к побережью. Дитер убежден, что высадка произойдет здесь, в Нормандии. Папа, тебе надо увезти маму в Баллеру.

— Мы все должны отправиться в Баллеру. — Голос графа дрогнул от волнения. — Эта высадка станет крупнейшей битвой в истории Франции! — Он схватил дочь за руку. — Лизетт, даже не верится! После стольких лет ожидания и надежд! Франция обретет свободу!

Лизетт обняла отца.

— Вы должны уехать утром. Дитер оставил документы, которые обеспечат вам беспрепятственный проезд по дорогам. На пропускных пунктах неприятностей у вас не будет.

— У нас не будет, — поправил граф.

Лизетт отстранилась от отца и покачала головой:

— Нет, папа, я не поеду с вами. Дождусь в Вальми возвращения Дитера.

— Ты не можешь остаться здесь одна, — возразил граф. — Это неразумно! Надо ехать всем вместе либо не ехать никому.

Лизетт устремила на отца твердый взгляд.

— Нет, папа, — решительно повторила она. — Я не уеду из Вальми, не попрощавшись с Дитером. И не проси меня об этом. Я останусь здесь до его возвращения, а потом сама доберусь до Баллеру.

— Но твоя мать ни за что не пойдет на это, — возразил граф. — Если высадка начнется до твоего отъезда, ты окажешься в центре боевых действий.

— Не рассказывай маме об этом сообщении. Просто убеди ее поехать в Баллеру, в гости, и отправиться рано утром, чтобы не попасть в пробку военных машин, следующих к побережью.

Граф поник, поняв, что спорить с дочерью бесполезно.

— Нам надо попытаться связаться с кем-то, чтобы передать сообщение? — спросил он, смирившись.

Лизетт покачала головой:

— Нет. Те, кому оно предназначено, сами получили его и будут действовать по плану. Неделю назад Дитер приказал эвакуировать население Сент-Мари-де-Пон. Так что нам остается только ждать.

У графа защемило сердце. Он понимал, что дочь думает о Дитере. В ходе предстоящего сражения, как выяснилось, уже неизбежного, мог погибнуть ее любимый. Анри вздохнул. До чего же все осложнилось!

— Пойду поговорю с твоей матерью и с Мари. — Он и не подозревал о том, какое облегчение доставляет своим решением дочери. — Господи, помоги, чтобы эта битва стала последней.

Лизетт взглянула на карту Франции.

— Очень надеюсь на это. Всем сердцем надеюсь, папа.

* * *

В эту ночь Лизетт почти не спала. В два часа она услышала уже знакомые ей отдаленные разрывы бомб, падающих на Шербур. Оцепенев, девушка ждала начала высадки, гула самолетов над Ла-Маншем. Но ничего не произошло. Самолеты отбомбились и вернулись в Англию, провожаемые стрельбой зениток.

Родители и Мари уехали в семь утра. Лизетт ожидала, что лейтенант Гальдер и его солдаты предпримут какие-то действия, готовясь к высадке союзников, однако во дворе замка не было никакой суеты. Если ночью немцев и проинформировали о предстоящей высадке, то они не выказывали осведомленности.

— Анри, я уверена, мне незачем ехать с вами, — сказала графиня, когда граф усаживал Мари и ставил большую корзину с яйцами на заднее сиденье старенького «ситроена».

— И все же, дорогая, ты поедешь с нами, — твердо заявил граф, удовлетворенный тем, что сохраняет власть хоть над одной женщиной из своей семьи. — Люди предложили нам приют, и мы просто обязаны поблагодарить их за это.

— Но Лизетт целыми днями будет одна.

— До свидания, мама. — Лизетт распахнула переднюю дверцу «ситроена» и поцеловала мать. — За меня не волнуйся, все будет в порядке.

Граф захлопнул заднюю дверцу машины и с болью посмотрел на дочь.

— Лизетт… прошу тебя, поедем с нами.

— Нет, папа, — твердо возразила Лизетт. — Здесь со мной ничего не случится. И очень скоро мы будем вместе, обещаю.

Графиня опустила стекло в машине и с любопытством взглянула на дочь. Чтобы не возбуждать подозрений матери, Лизетт ослепительно улыбнулась, отошла от машины и помахала рукой.

— До свидания, папа… мама. До свидания, Мари.

Граф вздохнул и завел двигатель. Дочь приняла решение, и ничто на свете не заставит ее изменить его. Хорошо, что Элоиза согласилась уехать из Вальми, а Лизетт, возможно, вскоре присоединится к ним.

«Ситроен», которым не пользовались уже почти два года, со скрипом тронулся с места, подпрыгивая на мощеных плитах двора, направился к каменной арке, а затем выехал на подъездную дорожку.

Лизетт махала рукой, пока машина не скрылась из виду. Как и в то утро, когда провожала Дитера. Но на этот раз она осталась совсем одна, теперь ей не с кем даже поговорить. Опустив голову, она пошла к замку. Лейтенант Гальдер знает, что родители и Мари уехали. Это не нравилось Лизетт. Интересно, скоро ли вернется Дитер? Вчера он, конечно, тоже слышал сообщения по радио и, если все будет хорошо, вернется к обеду, а может, и раньше.

Зайдя на кухню, Лизетт приготовила себе чашку цикория. Ничего особенного пока не происходило. Никаких признаков тревоги — ни скопления штабных машин, ни телефонных звонков.

Прошло время обеда, но Дитер так и не вернулся.

Из комнаты в башне открывался самый лучший вид на море. Лизетт час за часом стояла у окна, но не видела кораблей в Ла-Манше. С наступлением сумерек она вернулась на кухню, сделала себе омлет, а затем, утомленная ожиданием, включила радиоприемник, чтобы послушать передачи Би-би-си.

Сквозь помехи Лизетт прослушала сводку новостей, а затем знакомый голос диктора произнес на прекрасном французском:

— А теперь передаем частные сообщения.

Лизетт опустилась на пол и обхватила руками колени. И вот наконец прозвучало: «Издалека льется тоска скрипки осенней». Девушка слушала, затаив дыхание, но второй части сообщения не последовало. Повторив первую строчку стихотворения, диктор перешел к другим сообщениям.

Лизетт выключила приемник. Вторую строчку не передали. А что, если немецкая разведка ошиблась? Может, в сообщении и не должна прозвучать вторая строка? Или это сообщение означает не то, о чем они думали? У нее разболелась голова, и она спустилась по винтовой каменной лестнице в свою комнату. Она сама сказала отцу, что им остается только ждать. Значит, надо подождать еще немного.

Но ожидание затянулось. Весь следующий день, длинный и тоскливый, немцы вели себя в Вальми и его окрестностях как обычно. Вечером снова прозвучала по радио первая строка стихотворения Поля Верлена, а затем обращение к французам, проживающим на побережье: «Настоятельно советуем временно покинуть свои дома и перебраться в безопасные места в глубь страны».

Дитер до сих пор не вернулся, а немцы не проявляли признаков тревоги.

Вечером в воскресенье разразился сильный шторм. С крыши замка посрывало черепичные плитки. От ураганного ветра дребезжали оконные рамы, непрерывно хлестал дождь. Охваченная отчаянием, Лизетт лежала в постели. Корабли не выйдут в море в такую погоду, но, если через пару дней Ла-Манш все же успокоится, высадке могут помешать приливы и отливы. Дитер говорил, что за месяц бывает лишь несколько идеальных для высадки дней. Может, он не возвращается в Вальми, понимая, что, несмотря на сообщения по радио, высадка невозможна?

Лизетт взбила подушку и снова попыталась заснуть. Не удалось. Дитер уехал в Париж, намереваясь ускорить осуществление плана по уничтожению Гитлера. Но за эти три дня его могли арестовать, даже убить. Лизетт знала, что ей остается только ждать… ждать… и ждать.

Утром небо прояснилось, и только сломанные бутоны роз в саду напоминали о ночной буре. Направляясь в конюшню за своим велосипедом, Лизетт ловила на себе любопытные взгляды немецких солдат. Сейчас у нее не было причин для поездок в Сент-Мари-де-Пон. В деревне разрешили остаться только двум фермерам, которые снабжали солдат свежими яйцами и молоком. Выезжая через арку на гравийную подъездную дорожку, Лизетт опасалась, что ее окрикнут и остановят.

Лейтенант Гальдер проводил девушку прищуренным взглядом. Заметив это, она высоко подняла голову. Чтобы остановить ее, ему придется применить силу. В этот момент прозвучал окрик «Стой!» и какой-то солдат побежал к Лизетт, но резкая команда лейтенанта Гальдера остановила его. Солдат с ненавистью смотрел, как девушка, крутя педали, удаляется от них.

Она не собиралась уезжать далеко, опасаясь пропустить тот момент, когда вернется Дитер. В конце дорожки Лизетт свернула налево и поехала в противоположную от деревни сторону, к морю. Ей захотелось посмотреть, не усилена ли охрана побережья.

Она подъехала поближе к колючей проволоке, преграждавшей дорогу к скалам. Одни солдаты болтались без дела возле дота, другие играли в карты. Это удивило Лизетт. Ни танков, выдвинутых к побережью, ни дополнительных войск, вообще никакого усиления обороны. А между тем три вечера кряду из Лондона передают сообщение о скорой высадке. Почему же немцы ничего не предпринимают? Неужели так уверены в своих силах?

Расстроенная и подавленная, Лизетт поехала в Вальми. Но если Гитлер не умрет… а союзники высадятся… то Дитеру придется сражаться против них. И он будет сражаться не за Гитлера, а за Германию. На него ляжет ответственность за гибель людей, пришедших освободить Францию. Вполне вероятно, что Дитер погибнет. При мысли об этом Лизетт стало дурно. Съехав с дороги в поле, она упала на траву.

Время. Единственное, что жизненно необходимо и чего остро не хватает: время для фон Штауфенберга, чтобы пронести бомбу в ставку Гитлера; время для Роммеля, чтобы взять на себя роль лидера; время на подписание мирного договора; время для прекращения боевых действий.

Посмотрев на небо, на проплывавшие над ней облака, Лизетт с ужасом подумала, что время неблагосклонно к ним. Оно предаст и погубит их. Минута за минутой оно ведет не к счастью, а к катастрофе.

Вечером Лизетт уже в четвертый раз слушала радио в одиночестве. «В Суэце жарко… В Суэце жарко, — четко произнес голос диктора. — Игральные кости на столе… Игральные кости на столе». Лизетт напряженно ждала. И вот наконец прозвучала вторая строка стихотворения, означавшая, по словам Дитера, канун вторжения: «И, не дыша, стынет душа в оцепененьи… И, не дыша, стынет душа в оцепененьи». Лизетт судорожно вздохнула и тут же услышала рев мощной машины, подъезжающей к замку.

Выскочив из комнаты, она сбежала по лестнице. Это, должно быть, Дитер. Вряд ли кто-то другой. В отдалении хлопнула дверца, и Дитер пожелал шоферу спокойной ночи. В его голосе не было ни тревоги, ни напряжения. Едва Дитер вошел в холл, Лизетт поняла, что он еще ничего не знает.

Дитер вскинул голову, почувствовав на себе взгляд Лизетт.

— Добрый вечер, господин майор, — приветствовал его часовой, охранявший дверь столовой.

— Добрый вечер, ефрейтор. — Дитер снял фуражку, стянул перчатки и побежал вверх по лестнице. — Я соскучился, — прошептал он, прижимая Лизетт к себе.

Она внимательно посмотрела на него.

— Так ты ничего не знаешь, да? Сообщение… После твоего отъезда его передавали четыре раза. А сегодня, несколько минут назад, прозвучала вторая строчка.

Радость от встречи с Лизетт сменилась озабоченностью.

— Это невозможно!

— А еще передали сообщение для всех гражданских, проживающих на побережье, и предложили им уехать в безопасные места. Папа увез маму и Мари в Баллеру, а я пообещала приехать к ним позже… после встречи с тобой.

Схватив Лизетт за руку, Дитер быстро повел ее в комнату.

— Черт побери, что же происходит? Об этом никто не говорил! — В комнате он включил свет и подошел к телефону. — Сигнал, который, по утверждению адмирала Канариса, означает скорое вторжение, передавали четыре вечера подряд! — раздраженно проговорил Дитер, соединившись с лейтенантом Гальдером. — Какие приказы поступили из штаба?

Стоя рядом, Лизетт слышала удивленный голос Гальдера. Он ответил, что никаких приказов не поступало.

Дитер швырнул трубку на рычаг.

— Ты уверена? Точно уверена, что слышала сообщение?

Лизетт онемела. Ей и в голову не приходило, что немцам ничего не известно о сообщении. Ведь информация о нем поступила от немецкой разведки. Не может быть, чтобы они не слушали радио. Но если все-таки не слушали… значит, именно она предупредила их…

— О Господи! — Лизетт побледнела, поняв, что совершила предательство. — Не говори им, Дитер. Прошу тебя…

— Я должен! — В глазах Дитера промелькнула боль. — Фон Штауфенберг начнет действовать только в начале следующего месяца. И нам необходимо выступать с позиции силы, когда с Гитлером будет покончено. Иначе Роммелю не удастся вести переговоры о почетном для Германии мире. А если союзники высадятся во Франции, мы потерпим поражение и о почетном мире придется забыть.

Дитер набрал номер телефона. Лизетт не знала, кому он звонит, да это и не имело значения. С быстротой молнии она метнулась к телефонному шнуру и ухватилась за него.

— Говорит майор Мейер, сообщение, о котором предупреждал адмирал Канарис…

Лизетт, изо всех сил рванув шнур, выдернула его из стены. Затем на пол полетел телефонный аппарат.

— Я не жалею о своем поступке. — Лизетт задохнулась, когда Дитер рывком повернул ее к себе. — Я обязана была сделать это! Я не могу позволить тебе сообщить им о высадке, если они еще ничего не знают!

— Боже мой! — Бледный Дитер отшвырнул ногой телефонный аппарат и схватил Лизетт за плечи. Ей показалось, что он хочет ударить ее. Но Дитер, застонав, прижал Лизетт к себе. — Я понимаю, — хрипло проговорил он. — Но и ты должна понять меня, Лизетт. — Она увидела в его глазах любовь к ней, заботу, страх за нее. — Я отправляюсь на побережье, когда вернусь — не знаю. Как только рассветет, уезжай в Баллеру.

Лизетт кивнула, охваченная предчувствием, что в этой жизни им осталось пробыть вместе лишь несколько минут.

— Я люблю тебя! Господи, дорогой, я люблю тебя!

Дитер на мгновение прильнул к ее губам, а затем вышел из комнаты. Спустившись вниз, он надел на ходу фуражку и перчатки, распахнул входную дверь и бросился к машине.

* * *

Через два часа над побережьем появились первые самолеты. Потушив свет и раздвинув плотные портьеры, Лизетт напряженно вглядывалась в небо. Она никогда еще не видела одновременно столько самолетов. Их было гораздо больше, чем во время обычных бомбардировок Шербура. Она стояла одна в темной комнате, прижав руки к груди, а над Вальми волна за волной низко пролетали самолеты. Войска союзников начали операцию по высадке во Франции.

* * *

«Хорх» Дитера на огромной скорости мчался по узкой дороге, ведущей к наблюдательному пункту. Небо на востоке и на западе стало красным от вспышек, повсюду гремели разрывы бомб. Машина остановилась у периметра зоны береговой обороны, и уже через несколько секунд Дитер в сопровождении лейтенанта Гальдера и двух автоматчиков быстро взбирался на скалы по крутой песчаной дорожке.

— Они бомбят Гавр и Шербур, — сказал Гальдер, тяжело дыша. Дитер только хмыкнул.

Дорога к бункеру была очень опасна в темноте, с обеих сторон окруженная колючей проволокой и минными полями. Наблюдательный пункт, к которому они пробирались, находился почти на самой вершине скалы. Дитер, ловко спрыгнув в траншею, спустился по ступенькам в бункер.

Дежурившие там трое солдат удивленно посмотрели на него. Он ничего не объяснил им, а сразу проследовал к мощной артиллерийской буссоли и, медленно перемещая окуляр слева направо, осмотрел залив. На темной поверхности моря не было видно ни единого огонька, даже ни одной рыбацкой лодки.

— Там ничего нет, — обратился Дитер к Гальдеру. — Но будет. Даю голову на отсечение. — Подойдя к телефону, Дитер набрал номер штаба. — Говорит Мейер. Несколько минут назад по радио передали сообщение, о котором предупреждал Канарис. Вам известно об этом?

Говоривший с Дитером подполковник не выказал никакой тревоги:

— Нет, дорогой Мейер. Но не стоит так волноваться. Едва ли противник настолько глуп, чтобы сообщать о начале операции по радио.

Дитер побледнел.

— Но это сообщение жизненно важно для нас, — прошипел он в трубку. — Оно означает, что вторжение произойдет в течение сорока восьми часов.

— Тогда отправляйтесь на побережье и информируйте меня. Спокойной ночи, Мейер.

Дитер подумал, что если бы подполковник находился рядом, то он точно пристрелил бы его. Позвонив в штаб Роммеля, Дитер потребовал, чтобы его соединили с фельдмаршалом.

Адъютант сказал, что фельдмаршал уехал в Герлинген навестить жену, это в окрестностях Ульма. Да, сообщение перехвачено, но никаких экстренных мер не предпринимается.

Дрожа от ярости, Дитер швырнул трубку на рычаг. Немецкая разведка предоставила войскам возможность подготовиться к вторжению союзников, а армия этой возможностью не воспользовалась. Скоро союзники начнут высадку, а армия сидит на заднице и ничего не делает. Уму непостижимо!

Дитер снова поглядел в буссоль. При дневном свете с этой точки, расположенной в сотне футов над берегом, просматривался весь залив — от оконечности Шербурского полуострова до Гавра. Однако видимость и сейчас была хорошей, но море по-прежнему оставалось пустынным.

Дитеру казалось, что это самая длинная ночь в его жизни. В течение нескольких месяцев он делал все возможное, чтобы укрепить пляжи Нормандии. Теперь ему больше нечего делать. Он старался не думать о Лизетт. Ведь мысли о ней вызывали страх за ее судьбу, и Дитер боялся, что подчиненные заметят его состояние. Он постоянно звонил по телефону и связывался с подразделениями. Ни один вражеский солдат, высадившийся на берег Нормандии, не должен уйти с этого берега. Как не раз говорил Роммель, противника надо сбросить в море, не пропустить на территорию Франции. Не пропустить к Вальми.

Резко зазвонил телефон.

— Получено сообщение о парашютном десанте на полуострове, — взволнованно доложил подполковник. От его благодушия не осталось и следа. — Объявляйте тревогу, Мейер.

— Понял вас. — Дитер не сказал ему, что его люди уже несколько часов назад были подняты по тревоге.

— Светает, господин майор, — заметил Гальдер.

Дитер подошел к буссоли и снова осмотрел море. Над водой стелился густой низкий туман, пенящиеся волны с шумом разбивались о берег. Дитер медленно развернул буссоль в сторону Шербурского полуострова, затем опять направил окуляр на залив. Он уже хотел отойти от буссоли, но внезапно замер.

Они приближались. Корабль за кораблем выныривали из тумана, скрывавшего их. Сотни, тысячи кораблей! О таком количестве Дитер даже не помышлял. Мощная армада, прекрасная и устрашающая, заполнила горизонт.

— Боже мой! — тихо промолвил Дитер. — Взгляните, Гальдер, едва ли вы еще такое увидите.

Гальдер прильнул к буссоли. У Дитера стояли перед глазами развевающиеся на ветру морские флаги и вымпелы. Лейтенант отшатнулся от буссоли и повернул к майору побледневшее лицо.

— Это конец, — прошептал он. — Никакая сила не устоит перед этим.

— Ошибаетесь, Гальдер, — мрачно возразил Дитер. — Мы устоим. — Он вернулся к телефону и связался со штабом. — Вторжение началось, — бросил Дитер в трубку. — Они уже здесь.

* * *

Бомбежка продолжалась всю ночь, порой бомбы рвались где-то вдалеке, над Шербуром, иногда в пугающей близости от Валь-ми. Лизетт покинула кабинет Дитера и поднялась по лестнице в башню. В дневное время оттуда просматривалась вся полоска земли и море, а сейчас Лизетт видела только облака, проплывавшие на фоне луны, да самолеты, следовавшие волна за волной. Распахнув окно, она высунулась из него и увидела, что небо на востоке и на западе охвачено племенем. Это горели Шербур и Гавр.

* * *

Ночь казалась бесконечной, но потом медленно и словно нехотя начало светать. Наступили предрассветные сумерки. Сквозь утренний туман проступили очертания мыса и скал. Лизетт пристально вглядывалась в море. Сначала она ничего не видела, но затем небо озарила серебристая полоска света, и перед ней предстали корабли. Множество кораблей, закрывших весь горизонт.

Лизетт подбежала к радиоприемнику, включила его и прижалась ухом к динамику, чтобы лучше слышать сообщения сквозь грохот артиллерийской канонады и разрывы бомб.

— Говорит Лондон, — донесся сквозь помехи слабый голос диктора, — передаем срочные инструкции верховного главнокомандования. Жизнь многих из вас зависит от быстроты и точности их выполнения. Более всего это касается тех, кто проживает в двадцатимильной прибрежной зоне. Немедленно покидайте города и деревни. Держитесь подальше от основных дорог. Уходите пешком, с собой берите только самое необходимое. Как можно скорее…

Снаряд разорвался так близко, что Лизетт уже не слышала слов диктора. Здравый смысл подсказывал ей, что надо побыстрее спуститься в погреб, но оттуда она не увидит берег и приближающиеся к нему корабли.

Пренебрегая опасностью, Лизетт снова подошла к окну и почувствовала, как от стрельбы береговой артиллерии дрожит под ногами пол.

Оглушительный грохот и плотный дым мешали ей рассмотреть, что происходит на улице. Стекло в окне разбилось и вылетело, чиркнув осколком ей по лбу. Самолеты продолжали реветь над головой. На огонь немецких батарей боевые корабли отвечали разрушительными залпами. Лизетт зажала уши ладонями. Из-за дыма, вползавшего в комнату, ей стало тяжело дышать.

Затем она увидела в небе вспышку, и один из самолетов, охваченный пламенем, вывалился из боевого порядка. Он с воем пронесся над скалами и рухнул в буковую рощу позади Вальми. Лизетт заметила, как раскрылся один парашют, затем другой, услышала пулеметные очереди и поняла, что стреляют в беззащитных людей, висящих на стропах.

Она бросилась к лестнице, спустилась вниз, ворвалась в кухню, распахнула массивную заднюю дверь и, выскочив во двор, очутилась в аду, в который превратилась Нормандия.

Грохот пулеметов и пушек оглушил ее; в воздухе столбом стояла пыль, пахло дымом и порохом. Кровь из пореза на лбу заливала глаз, но Лизетт, не замечая этого, понеслась через сад в поля.

Самолеты все так же кружили над головой, бомбя береговые батареи. Иногда они промахивались, и тогда их смертоносный груз падал на луга и поля. Сначала Лизетт увидела среди деревьев один купол парашюта, затем второй. Судорожно глотая ртом воздух, она перебралась через невысокую изгородь, отделявшую сад от рощи, и побежала к белеющим парашютам.

* * *

Люк Брендон яростно выругался, когда пулеметная очередь задела его ногу. Черт побери, он совсем не так намеревался ступить на землю Франции! Не хотелось умирать, не сделав ни единого выстрела по врагу. Люк попытался разглядеть, жив ли его второй пилот, но это ему не удалось из-за парашюта, повисшего среди деревьев.

Поджав губы, Люк попытался прикинуть, какие у них шансы остаться в живых. Выполняя роль корректировщика, он передал последнее сообщение на линкор «Техас», известив о том, что колонна грузовиков быстро движется к Сент-Мари-де-Пон, деревне, находившейся в полумиле от места их падения. Немцев в этом районе так много, что ускользнуть не удастся, тем более с раненой ногой. Люк вытащил пистолет и стал ждать. Да, их здесь много, но хоть одного из этих сволочей он заберет с собой на тот свет.

Лизетт подбежала к первому парашюту и замерла. Никогда еще ей не приходилось видеть убитых. Летчик был совсем мальчик, лет восемнадцати-девятнадцати, и на лице его застыло удивление. Оправившись от страха и оцепенения. Лизетт двинулась дальше, в рощу.

Второй, лежавший на животе возле дерева, приподнялся на локтях. В дрожащих руках он сжимал револьвер «веблей». Выскочив из кустов, Лизетт остановилась и уставилась на ствол револьвера.

Сначала она испугалась, что он застрелит ее. Его указательный палец лежал на спусковом крючке, но, увидев девушку, летчик медленно опустил револьвер.

— Простите, — произнес он по-французски с английским акцентом, — я подумал, это немцы.

Лизетт подбежала к летчику и опустилась возле него на колени.

— Вы можете встать? А идти?

Прядь темных волос упала ему на лоб, когда он помотал головой, морщась от боли. Лизетт осторожно просунула руку под плечо летчика.

— Обопритесь на меня. Быстрее.

— Нет, я слишком тяжелый. Мой второй пилот упал поблизости. Найдите его, скажите, что мне нужна его помощь.

— Он мертв. Опирайтесь на меня и делайте то, что я говорю.

Лизетт увидела в его глазах горечь и злость, но он подчинился. Девушка согнулась под его тяжестью.

— Вы здесь одна? — спросил летчик. По его лицу струился пот.

Лизетт кивнула.

— Молчите, сейчас не время для разговоров.

Летчику было на вид лет двадцать шесть — двадцать семь. Его холодный взгляд не выражал никакой тревоги. Он дважды терял сознание, и тогда Лизетт опускала его на землю.

— Куда вы меня тащите? — Летчик тяжело дышал, лицо его покрывала мертвенная бледность.

— К себе домой. В Вальми. Больше мне негде вас спрятать. Прошу вас, не разговаривайте, берегите силы.

Летчик что-то пробормотал, но Лизетт не разобрала слов, и их мучительное путешествие продолжилось.

Из леса они вышли в поле, потом пробрались в сад, а оттуда в замок. К тому времени как за ними захлопнулась дверь кухни, Лизетт едва держалась на ногах. У нее все плыло перед глазами, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Она опустила летчика на каменный пол, дотащилась до раковины и налила в чашку воды. Ему необходим доктор, а в замке, кроме нее, никого нет. Так что жизнь летчика все еще была в опасности.