Лео Таррин послал своего телохранителя вместе с остальными членами команды для регистрации и получения ключей от номеров, а сам подошел к стойке приема сообщений. Но для Джо Петрилло никто не оставлял ни писем, ни устных сообщений.

Лео направился к телефонной будке в дальнем конце вестибюля, опустил монету и набрал свой незарегистрированный «аварийный» номер с автоответчиком в Питтсфилде.

После соединения он произнес словесный код, снимающий блокировку механизма воспроизведения, и прослушал все сообщения, записанные после последней проверки.

Было только одно очень короткое сообщение, но именно его Таррин с нетерпением ожидал весь день.

— Говорит Страйкер, — объявил знакомый голос. — Позвони мне на плавсредство, Сиэтл, две тысячи двести.

И все, но для Лео Таррина эти слова значили многое.

Таррин повесил трубку и взглянул на часы. Две-двести означало десять часов. Но парень имел в виду, что позвонить надо десять минут спустя после указанного времени. Он не ответит ни на один звонок, сделанный до или после. Под «плавсредством» подразумевался автомобиль Страйкера.

Нельзя было просто снять с аппарата трубку и позвонить Маку Болану, даже если вы — единственный человек во всем белом свете, с которым он может говорить откровенно. Раз он так хотел, следовало звонить в десять минут одиннадцатого и ни минутой позже, а затем ровно через каждый час, пока он не ответит на вызов.

Сейчас было девять пятьдесят по местному времени.

Таррин по-хозяйски неторопливо, вразвалочку прошел в табачный киоск, купил сигары и вернулся в вестибюль как раз вовремя, чтобы перехватить туповатого, но преданного Джокко Френзи, своего телохранителя.

— Отправляйся наверх вместе с остальными, — приказал ему Таррин. — Я собираюсь поболтаться вокруг и сделать пару звонков без коммутатора. Какой у нас номер?

— Одна тысяча, — доложил Френзи, удрученно нахмурившись. — Говорят, самый лучший в этом борделе, но я сомневаюсь — в нем только один телик. А ты не думаешь, что мне лучше остаться здесь внизу и составить тебе компанию?

— Нет, все о'кей. Давай, топай. Ты выглядишь вконец измотавшимся. Парни на том же этаже?

— Угу. Они в смежном номере. Если нужно, мы можем открыть двери и общаться с ними. Но мне; босс, этого совсем не хочется.

Когда-то Френзи был жокеем и участвовал в скачках на самых лучших породистых рысаках. С тех пор прошли годы. Последняя лошадь, на которой он выступал, сдохла под ним в буквальном смысле, и Джокко тоже чуть не погиб вместе с ней. После этого он малость свихнулся. Однако он превосходно стрелял, и более преданного телохранителя нельзя было найти. Но сейчас он действительно выглядел измочаленным.

Таррин подошел к старшему из своей команды и сказал ему:

— Проследи, чтобы Джокко сразу же лег спать. Не надоедайте ему и не высовывайтесь из своих паршивых номеров.

— Будь спокоен, босс, — пробурчал в ответ тот. — В любом случае мы собираемся найти себе девок поприличнее. А ты что будешь делать?

— Осмотрюсь вокруг. Далеко не расходитесь.

— Тебе нужна куколка?

Таррин сделал вид, что обдумывает эту идею, и ответил:

— Пожалуй, нет. Знаешь, на меня действует разница во времени. Дома-то сейчас всего лишь час.

Старший рассмеялся.

— Стареешь, Лео.

Таррин допускал такую фамильярность, хотя многие боссы терпеть не могли подобного обращения. Но у Лео была преданная команда. Они знали, что им позволено, а что нет. Поэтому не имело смысла накручивать им хвосты по всякому пустяку.

Он усмехнулся, дал лифтеру на чай, затем проследил, как его люди с багажом зашли в лифт, и повернулся, раздумывая, как бы убить оставшиеся пятнадцать минут.

В конце концов Таррин вышел на улицу подышать свежим воздухом. Ему казалось, что этот проклятый город на сносях и вот-вот должен что-то чудовищное родить. Сама атмосфера его была заряжена тревогой и напряженностью.

Он вернулся в отель, посмотрел, где расположены бар, кафетерий, парикмахерские, ресторан, и точно в десять часов девять минут подошел к платным телефонам.

Вызвал оператора радиорелейной станции, обслуживающей автомобильные телефоны, дал нужный номер и в ожидании присел, глядя на торопливо бегущую секундную стрелку своих часов.

Дзинь! Его соединили точно в десять минут одиннадцатого.

— Слушаю, кто вам нужен?

— Один тип по имени Страйкер, известный также под кличкой Тони. — Сие означало, что никто не Держит пистолет у головы Лео Таррина.

— Ты легок на помине, — ответил спокойный голос Болана. — Я послал запрос всего лишь тридцать минут назад и приготовился к долгому ожиданию.

— Я получил его двадцать минут назад по приезде в город. Что случилось?

— Будь я проклят, если понимаю, что здесь происходит, — серьезно ответил Болан. — Я надеялся, что ты сможешь дать мне кое-какие пояснения.

— Я знаю только то, что около двухсот собак пущены по твоему следу и страстно желают заполучить твою голову. У тебя есть лишняя?

Болан усмехнулся, но в трубке раздался скрежещущий звук, словно кто-то провел железом по железу.

— В последнее время нет. Две сотни, да? Самых крутых?

— Поверь мне на слово, что это так. Лучших на Западе. Что, черт побери, ты затеваешь?

— Я думаю, нам лучше встретиться. Это не телефонный разговор.

— Понимаю, что ты имеешь в виду. Хорошо. Когда и где?

— Насколько ты располагаешь собой?

— Относительно свободен. Я с командой. Но ты назови место и время встречи, я там буду. Уж как-нибудь исхитрюсь.

— Хорошо, давай через пару часов. Лучше через три. Я подберу тебя у здания научной выставки, возле фонтанов. Скажем, в час.

— Договорились. Э-э... Большой Толкач, может, тоже захочет к нам присоединиться. Ты не против?

Голос Болана прозвучал несколько хрипловато, когда он спросил:

— Что, он тоже здесь?

— Обещал прилететь. Мы с ним еще не связались, но до часу, вероятно, сумеем созвониться.

— Сколько он с собой привезет?

— Пятьдесят. А вскоре, возможно, еще пятьдесят.

— Приезжает играть или наблюдать?

— Думаю, играть. И он в большой тревоге.

— Хорошо. Приводи его, если он так хочет.

— Понял. Ну, давай, старик. Держись.

— Ты тоже.

Таррин похлопал по трубке и повесил ее, затем пересек вестибюль и подошел к справочной, чтобы еще раз проверить, не спрашивал ли его кто-нибудь за последние полчаса.

На этот раз его ждало закодированное сообщение от Броньолы.

Лео вернулся к телефону и небрежно бросил в щель аппарата монету, размышляя о том, какую безумную жизнь он ведет, все время балансируя на острие ножа между двумя мирами, ни к одному из которых он не принадлежит. Так какого же черта он это делает?! А почему поют певцы и танцуют танцоры? Лео Таррин не был философом. Он просто делал то, что у него лучше получалось.

* * *

Болан положил телефонную трубку и метнул прищуренный острый взгляд серо-голубых глаз на свою невольную гостью Маргарет Найберг.

— Чувствуете себя лучше? — спросил он, хотя этот вопрос можно было и не задавать — и так было видно, что женщина постепенно приходит в себя.

Она сидела, поджав под себя ноги, как курица на насесте, на планшетном столе в боевой рубке его фургона еще влажная от освежающего, хотя и непродолжительного душа. В рабочей куртке Болана — ее единственной одежде в данный момент, она походила на маленького ребенка: такая милая, легко ранимая, неодолимо влекущая. Болан почувствовал, что еще сильнее, чем прежде, сожалеет о своей связи с ее дочерью. Есть вещи, которые просто нельзя делать. К ним относилась и ситуация «мать и дочь».

Рядом с ее гладким бедром стояла, остывая, чашка обжигающего кофе. Болан убрал чашку и удовлетворенно заметил:

— Да, вижу, что вам уже лучше. Или я ошибаюсь?

Она по-детски шмыгнула носом.

— Надеюсь, я не подхватила простуду. Вы сильный молодой человек, Мак. Спасибо. Как все глупо вышло... Как я могу отблагодарить вас?

Для Болана не осталось незамеченным ударение, сделанное на словах «молодой человек», и он понял: его вежливо просят не переступать границ приличия, что он и намеревался делать.

— Благодаря вашему содействию мы живы, а это уже немало, — с легкой иронией ответил Болан.

— Для вас — да. Для меня же... это кажется наименьшим утешением.

Мак проворчал:

— Ну, ну!

— Я ничего не могу с собой поделать. Все, что произошло — так скверно, так невозможно...

Он повторил наверное уже в десятый раз:

— Маргарет, Диана не знала, что она творит. Поверьте мне.

— Полагаю, вы верите тому, что говорите, — промолвила она со вздохом. — А я должна верить вам, ведь Ди — это все, что у меня осталось.

Болан отвел глаза.

— Очень печально, если это так.

— Неужели? Почему? Ведь у многих нет и этого.

— Вам сколько? Тридцать восемь? Сорок?

Миссис Найберг смешно сморщила нос и ответила:

— Как раз между первым и вторым. Сознайтесь, Мак, дипломатия не самая сильная ваша сторона.

— В общем-то, нет. Тут вы правы. Но вернемся к вам, Маргарет. Неужели в тридцать девять лет единственная ценность в вашей жизни — это дочь?

Она заерзала под его изучающим взглядом.

— Ну... Хорошо. Это звучит, наверное, слишком мелодраматично. Нет, видит Бог, нет! Чем еще могу я похвастать? Почему не быть честной с самой собой? Что у меня еще осталось, Мак?

Он поднял руку и начал загибать пальцы.

— Безысходность, жалость к себе, отсутствие цели, чувство одиночества, желание умереть. Вот пять отрицательных качеств. — Он поднял вторую ладонь. — А теперь вы мне назовете пять положительных качеств в противовес этим, и я скажу вам, что у вас есть.

— У вас хорошо получается, — ответила она глухим голосом, очевидно обиженная его насмешливым тоном. — Продолжайте считать.

— О'кей. У вас есть красота, ум, сердце, мораль и желание быть счастливой. Я уверен, что смог бы насчитать еще двадцать подобных положительных качеств. Хотите знать, что вы имеете? Да вы весь мир можете взять за задницу, моя прекрасная леди!

Ее передернуло, как от боли.

— Я же говорила, что вы не дипломат.

— А вы неподходящий объект для жалости, — проворчал он.

— Как вас называла Ди? Крутой парень? Так оно и есть! Крутой, как рассвирепевший старый бык! И вы считаете, что все должны быть такими же крутыми!

— Верно, — мягко сказал он. — При любых обстоятельствах человек не должен сдаваться и обязан продолжать жить.

— Вы меня подготавливаете к чему-то, — решила Маргарет, и глаза ее сверкнули. — К чему?

— Не замыкайтесь только на дочери, — пробормотал он. Вот что я хочу вам внушить. Жизнь продолжается, Маргарет, и главное в ней — вы и то, что вы можете в этой жизни сделать.

Страх вспыхнул в глазах женщины и опалил жаром все ее лицо.

— О чем вы говорите?! Неужели Диана?..

Болан отвернулся при виде этого неприкрытого ужаса. Какой он, к черту, дипломат! Но он и не мечтатель. Он много раз видел гибель таких вот юных Диан, он знал реальную жизнь и давным-давно пришел к выводу, что чаще всего обман и полуправда во имя милосердия причиняют большую боль, чем честно сказанная правда. Поэтому он по-солдатски прямо сказал:

— Шансы вашей дочери практически равны нулю, Маргарет. Давайте смотреть правде в глаза.

— Но, конечно же...

— Конечно же... — холодно перебил ее Мак. — Она затеяла игру с диким зверем, скоро сильно пожалеет об этом, только боюсь будет уже поздно.

— Джон не зверь! Джон!.. — ее глаза снова полыхнули огнем, потухли, и она закончила уже шепотом: — О Боже!

— Ага, Джон! Прекрасный, славный парень, хм. Ну-с, Маргарет, расскажите мне все об этом прекрасном парне Джоне. Только на сей раз ничего не утаивая. Вы меня слышите? Ничего! Мы ведем не хитроумную салонную игру, черт побери! Жизнь вашей дочери висит на волоске. Вы же сами видели, как работают эти сволочи. Я это вижу всю жизнь! А теперь дайте мне ключ! Дайте мне его! Дайте мне этот проклятый ключ к разгадке тайны, Маргарет!

— Неужели вы поможете ей? После всего?..

— Ради плачущих детей господних! За кого вы меня принимаете? Мы говорим о ребенке! О вашем ребенке!

— Хорошо! — миссис Найберг расплакалась. — Я все скажу вам. Я дам вам этот проклятый ключ!

В глубине души Болан понял: только что опрокинулась очень важная кость домино.

Но это его сейчас не особенно заботило.

Больше всего на свете ему нужна была сейчас Диана Вебб, живая и невредимая. Он должен вырвать ее из лап мафии во что бы то ни стало, хоть за волосы, невзирая на вопли и пинки.