Пляшущий огонек светильника озарял маленькую комнату, где они обедали в этот вечер, мягким золотистым светом, и Гиппократ, найдя в Дафне внимательную и чуткую слушательницу, показал, что он умеет быть и очень интересным рассказчиком. Шутливые замечания его матери делали их беседу еще приятнее. Тушеное мясо было необыкновенно душистым и вкусным, о чем они поспешили сказать, когда в дверях появилась улыбающаяся привратница. Хрустящий свежий хлеб с конопляным семенем, масло, сыр, лепешки на меду, вино, разбавленное водой, — лучшей еды не могли себе пожелать проголодавшиеся после прогулки молодые люди.

Дафна обычно ложилась спать рано, и Гиппократ уже давно заметил, что каждый вечер ждет ее ухода со все большим сожалением. На этот раз, когда она поднялась со своего места, он сказал:

— Надо подумать, как мы проведем время, которое нам еще осталось пробыть в Галасарне. Дафна уезжает завтра днем, а послезавтра утром и я должен буду вернуться к моей работе. Завистливые боги не дают длиться таким счастливым дням. Но если Дафна хочет еще раз побывать в предгорьях, то мы можем посвятить завтрашнее утро умиротворению Аполлона, внимая мелодиям его Муз. Собственно говоря, как я слышал своими ушами, именно это и велела Дафне моя бабушка. По-моему, все женщины в этом доме устроили какой-то заговор. Можно подумать, что мужчина без них не смеет стать счастливым.

Все засмеялись, а Гиппократ добавил:

— Помнишь, матушка, как отец дразнил тебя, читая наставление Гесиода:

— По-моему, Гесиод был старым холостяком, и к тому же очень мерзким! — воскликнула Праксифея. — Наверное, он был таким уродом, что не нашлось приличной женщины, которая согласилась бы стать его женой. Однако мне надо доказать, что я тоже заговорщица. — С этими словами она вышла из комнаты и скоро вернулась, держа в руке лиру. — Фенарета хочет, чтобы ты взял ее себе, Гиппократ. Твой прадед привез ее с персидских войн. Видишь, она выложена перламутром, а рога изящно украшены золотыми фигурками. Сегодня я велела поставить новые струны из самой лучшей конопли — все двенадцать.

Гиппократ явно собирался отказаться от подарка, но мать стала его уговаривать:

— Это ведь очень маленькая лира, совсем не похожая на те, которые приносят музыканты на пиры. Обязательно захвати ее завтра с собой. Может быть, Дафна научит тебя какой-нибудь новой мелодии.

Гиппократ решительно покачал головой.

— Заговор всегда ведет к тирании, а свободные люди должны всеми силами ей противиться. Иначе греки станут всего лишь жалкими мужьями воинственных амазонок.

— Разумная тирания — самый мудрый образ правления, — с улыбкой сказала Дафна.

* * *

На следующее утро, едва взошло солнце, Гиппократ и Дафна уже весело шагали к подножию горы Оромедон. Люди, спешившие на работу в поля, с удивлением посматривали на молодую пару, стараясь догадаться, кто они такие. Навстречу им попались двое мужчин в нарядных плащах.

— Какая красавица! — сказал один.

— А ты знаешь, кто ее спутник? — спросил другой.

— Нет.

— Помнишь юношу борца, который завоевал Косу венок на Триопионских играх? Лет десять назад, а то и больше? Звали его Гиппократ… Гиппократ, сын Гераклида. Его родственники все еще живут в Галасарне.

— Клянусь богами! — воскликнул его приятель, оглянувшись. — Кажется, ты прав. Он сильно изменился с тех пор, но манера держать голову осталась у него прежней. Это было одиннадцать лет назад. Я очень хорошо помню игры того года. Я ведь и сам в них участвовал — метал копье. Ну что же, я охотно поменялся бы с ним сейчас местами. По-моему, под плащом он несет лиру. Счастливчик! Нет ли сегодня где-нибудь свадьбы?

Мимозы у дороги золотились пушистыми шариками, а среди зеленеющих живых изгородей кое-где клонил свои красивые цветы гибискус — рубиново — красные с черным, припудренные желтой пыльцой. Над густыми шелестящими зарослями бамбука покачивались перистые метелки молодых побегов.

Поднимаясь по склону, Гиппократ и Дафна видели внизу фруктовые сады, где ровными рядами росли смоковницы — издалека их стволы казались голубовато-серыми, а ветви опутывала дымка крохотных весенних листочков, — и рощи оливковых и персиковых деревьев, яблонь и мушмулы.

Наконец они добрались до лиловых склонов, но знакомого пастуха нигде не было видно. Тогда они пошли дальше и вскоре достигли ровной площадки на уступе. Там торчала полуразрушенная башня — возможно, остатки крепости, построенной в те почти забытые времена, когда доряне из Эпидавра впервые вторглись на Кос, захватив западную его часть. Здесь сходились три дороги — из Галасарны, из Астипалеи, расположенной на западе, и из Мерописа, лежавшего по ту сторону гор.

— Сколько событий произошло с тех пор, — сказала Дафна, — как мы с Ксанфием шли по этой дороге, покинув виллу Тимона! Вот здесь мы с ним отдыхали.

Воздух был прохладен, но они сбросили плащи, согретые гордой радостью, которая хорошо знакома тем, кто любит бродить по горам. Площадка упиралась в крутой утес. С его вершины доносился низкий посвист горных поползней.

— Послушай, — сказала Дафна. — Какие странные томящие трели раздаются среди скал! Они чуть-чуть напоминают пение соловьев в кипарисовой роще около виллы Тимона.

— Да, — согласился Гиппократ. — Эти птицы водятся и на утесах в Дельфах — над самым стадионом. И когда они свистят, кажется, будто это горные духи смеются над людьми.

Они подошли к краю площадки и, стоя совсем рядом, облокотились на полуразрушенный парапет. Оба смотрели на развернувшиеся внизу широкие дали, но каждый прислушивался к непроизнесенным признаниям, таившимся в его душе.

Мужчина не мог бы понять того, что в эти минуты происходило с Дафной. Она испытывала какую-то странную слабость и чувствовала огромную силу в том, кто стоял сейчас так близко от нее. Она знала, что счастлива, очень счастлива. И не хотела никаких перемен. Пусть все останется таким, как есть, до тех пор, пока… пока… ну, к чему думать! Она смотрела на далекое море и старалась угадать, какая из вершин двурогой горы на островке Ялос выше.

С тех пор как Гиппократ накануне с удивлением обнаружил, что любит Дафну, он успел многое обдумать. И ему было ясно одно: он хочет, чтобы она стала его женой, и как можно скорее. Но не менее ясно он понимал, что не должен говорить об этом с Эврифоном, пока вопрос о ее браке с Клеомедом не разрешится окончательно. И точно так же он до тех пор не должен говорить об этом с ней, связывать ее обещанием. Иначе ее отец и Тимон сочтут его бесчестным — и с полным основанием.

С другой стороны, будет только справедливо, если он скажет — или хотя бы намекнет — Дафне, что любит ее, чтобы она могла сделать выбор, зная все. Но прав ли он, позволяя ей хотя бы обдумывать брак с Клеомедом — человеком, который, как он убежден, недостоин ее? Она не будет с ним счастлива. Быть может, ему следует просто обнять ее сейчас, а будущее пусть само о себе заботится? Нет, нет, это было бы бесчестно!

Они стояли совсем рядом, но Дафна придвинулась к нему еще ближе, коснулась его руки и посмотрела ему в глаза. И обоих охватило такое чувство, словно их ничто не разделяет, словно они — единое существо.

Вдруг позади них послышался стук торопливых шагов по каменистой тропе. Вздрогнув, они отскочили друг от друга и обернулись. По площадке быстро шел Клеомед; его великолепное, обнаженное по пояс тело могло бы послужить моделью для статуи Геракла. Его лоб блестел от пота. За спиной на шнурке, обвивавшем шею, висела свернутая хламида.

Он остановился, потрясенный.

— Дафна! — воскликнул он. — Гиппократ! Я шел в Галасарну, Дафна, чтобы повидаться с тобой. Но я думал, что ты ухаживаешь за старухой, которая сломала ногу. Что ты делаешь тут, на горе? Забавляешься с ним, а? Вот ты, значит, какая! Не можешь потерпеть до замужества? Ну, так ты принадлежишь мне — мне, Клеомеду! И больше ты от меня не убежишь!

Он шагнул к ней, но Гиппократ встал между ними.

— Погоди, Клеомед! — сказал он. Ты напрасно обвиняешь и ее и меня.

— Напрасно? Вот я тебе покажу «напрасно»!

Он оттолкнул Гиппократа и, схватив Дафну, притянул ее к себе.

— Остановись! — крикнул Гиппократ. — Отпусти ее! Послушай…

Он дернул Клеомеда за плечо, и тот выпустил Дафну, но тут же молниеносно обернулся и сильно ударил противника кулаком в живот. Гиппократ глухо вскрикнул, перегнулся пополам и упал на землю, не в силах вздохнуть.

Дафна ахнула и замолотила кулачками по спине Клеомеда.

Он засмеялся и опять схватил ее.

— Тогда ты укусила меня, дикая кошечка. Но на этот раз ты будешь слушаться! Или я тебя убью. — Он снова засмеялся.

Гиппократ лежал неподвижно, следя за ними из-под опущенных век. Мало-помалу дыхание возвращалось к нему, но он по-прежнему не шевелился. Клеомед, стиснув Дафну в железных объятиях, понес ее прочь. Внезапно Гиппократ вскочил на ноги. Он сорвал с себя хитон, швырнул его наземь и остался совсем обнаженным, если не считать набедренной повязки.

— Вернись, трус! Вернись! Только сбрось с шеи этот шнур, а то я могу задушить тебя.

Клеомед отпустил Дафну и повернулся к Гиппократу. Лицо его было искажено яростью. Они начали осторожно сходиться.

— Не подходи к нам, Дафна, — спокойно сказал Гиппократ. — Не подходи, пока я не проучу этого мальчишку.

Они уже кружили друг против друга — молодой кулачный боец, мощный и быстрый, как дикий кабан, и борец, который пригибался и мягко раскачивался, протянув вперед полусогнутые руки и раскрыв ладони, словно он был на палестре.

Гиппократ насмешливо засмеялся.

— Пожалей бедного мальчика, Дафна, ведь мать не может сейчас прийти к нему на помощь.

С воплем бешенства Клеомед кинулся на него. Он нанес удар левым кулаком, но Гиппократ отскочил. Удар правым в челюсть оказался лишь немногим удачнее — кулак только скользнул по подбородку.

Именно на это и рассчитывал Гиппократ. Когда Клеомед проскочил мимо, он круто повернулся и обхватил его шею рукой. Рывок — и, взлетев в воздух, Клеомед с силой ударился спиной о землю. Зажав его голову и шею, как в тисках, Гиппократ следил за его лицом. Сначала Клеомед пытался вырваться, но лицо его постепенно синело, потом стало лиловым, и он затих. Гиппократ тут же ослабил хватку и подождал, чтобы лиловый оттенок сменился синим, а затем красным.

— Не вырывайся, Клеомед. Ты побежден.

Но Клеомед отчаянным усилием попытался сбросить его с себя. Тиски вновь сомкнулись, но на этот раз Гиппократ стремился не прерывать дыхание, а причинить боль приемом, хорошо известным борцам и панкратиастам. Не выдержав, Клеомед застонал, и губы его задергались. Тиски снова разжались. Клеомед тихо всхлипывал.

— Ты будешь теперь лежать смирно и слушать меня? — спросил Гиппократ.

Клеомед кивнул — говорить он не мог. Гиппократ, не поворачивая головы, позвал:

— Дафна, подойди сюда, тебе тоже следует послушать.

Тут Дафна, к своему удивлению, обнаружила, что сжимает в руке тяжелый камень. Она бросила его и подошла к ним. По ее щекам катились слезы.

Не отпуская шеи своего поверженного противника. Гиппократ заговорил с ним спокойным и внушительным тоном:

— Как мог ты, Клеомед, явиться сюда, вопя, словно невежественный варвар, чтобы оскорблять девушку, которую ты хочешь назвать своей женой, и обращаться с ней столь неподобающим образом? Ты ведь прекрасно знаешь, что отец Дафны сдержит слово и сообщит тебе свой ответ, когда ты заслужишь венок победителя — или лишишься его. Но раз ты позволяешь себе такие поступки, ты заслуживаешь того, чтобы потерять ее. Послушай моего совета, вернись к Буто и продолжай свои упражнения. Внук Диагора — опасный противник, и тебе не следовало бы напрасно терять здесь время. А теперь, Клеомед, ответь мне на один вопрос: тебе кто-нибудь говорил, что ты из тех, кто легко убивает?

Ответа не последовало, и тиски сомкнулись еще раз.

— Тебе говорила об этом твоя мать?

Клеомед неохотно кивнул.

— Я так и думал. Но мы с тобой знаем, что ты не хочешь убивать. Ты хочешь иметь друзей, хочешь, чтобы люди любили тебя, и ты умеешь владеть собой даже в минуты гнева. Но когда ты даешь ему волю, ты отталкиваешь от себя тех, кого хотел бы видеть своими друзьями. Получить согласие Дафны ты можешь, только если докажешь ей, что ты настоящий грек, во всем соблюдающий меру, что ты добр с женщинами и будешь уважать свою жену.

Гиппократ отпустил шею Клеомеда, встал и отошел, не оглянувшись. Клеомед медленно повернулся на живот и замер, уткнувшись лицом в руки. Затем он с трудом поднялся и хриплым голосом сказал, обращаясь к Дафне:

— Я шел к тебе сегодня, чтобы попросить у тебя прощения за то, что обнял тебя там, в лесу. Я думал, что женщинам это нравится, но, наверное, я ошибался. Ты, позволишь, чтобы я еще раз попробовал показать тебе, каким я могу быть?

— Да, — слабым голосом ответила она. — Пока не кончится праздник Аполлона. Такова воля моего отца.

Клеомед подошел к Гиппократу, который уже оделся и теперь, потирая подбородок, смотрел на лежащую внизу Галасарну.

— Что же мне теперь делать?

— Возвращайся домой, — ответил Гиппократ, подняв хламиду Клеомеда и протягивая ее владельцу. — С первым же кораблем поезжай назад в Триопион и начинай серьезно готовиться к состязаниям. Ты ведь знаешь, что времени осталось совсем мало. А в будущем постарайся быть осмотрительнее и не торопись наносить удар правой. Она у тебя очень сильна.

— Я знаю, — кивнул Клеомед. — Но твои слова меня рассердили.

Гиппократ засмеялся.

— Я этого и хотел. Мне нужно было, чтобы ты перешел в нападение как можно скорее, — я ведь давно не боролся и быстро выдохся бы. Заметь, умение сдерживать гнев поможет тебе также лучше драться. А теперь выслушай меня внимательно: только тебе, мне и Дафне известно об этом… состязании. Будем считать его панкратионом, ведь это была и борьба, и кулачный бой. Если ты будешь вести себя, как подобает честному греку, от нас об этом панкратионе никто не узнает. А теперь иди. Хайре!

Клеомед послушно пошел к дороге на Меропис, но, сделав несколько шагов, остановился в нерешительности и вернулся к Гиппократу.

— Ты говорил правду?

— Чистую правду.

— Тогда ладно. Я был бы рад, если бы ты мог приехать, чтобы посмотреть, как я готовлюсь к играм. Со мной еще никто так не разговаривал. И очень жалко, по-моему, что ты не поехал на Олимпийские игры, когда тебя туда посылали. Ты очень хороший борец.

— И в кулачном бою, и в борьбе, — заметил Гиппократ, — нам приходится мириться с решением судьи.

Клеомед кивнул.

— Точно так же обстоит дело и в любви, — продолжал Гиппократ. — Каждый из нас надеется заслужить венок, но решать будет кто-то третий.

Клеомед бросил на Дафну быстрый взгляд, а потом сказал смущенно:

— Передай от меня Дафне, что я приду повидать ее после игр. Я надеюсь, она сможет тогда гордиться мной, а я буду кроток и послушен.

Клеомед расправил свои красивые плечи, набросил на них хламиду и застегнул ее у горла. А потом упругим шагом направился к дороге.

Когда он скрылся из виду, Дафна внезапно опустилась на камень и помотала головой, не находя слов. Гиппократ сел рядом с ней.

— Мне впервые пришлось драться с больным прежде, чем начинать его лечение. Вот я все-таки и взялся его лечить. Очень странный случай. У него душа испуганного ребенка. Он может быть разумным человеком и все же только что был опасен, как дикий зверь, — безумен, если хочешь. Впрочем, что такое безумие, в конце концов? Разумеется, все дело в мозге. Но лежит ли причина вовне или внутри?

— Гиппократ! — воскликнула Дафна.

Однако он продолжал, словно не слыша:

— Я должен сказать тебе, Дафна, что его мать просила меня взяться за его лечение, и я обещал — если сочту, что он нуждается в лечении. Сегодня наконец мы с ним побеседовали, и у меня синяк на подбородке. — Он потер его ладонью и весело усмехнулся.

— Гиппократ! — снова воскликнула она, но он продолжал говорить:

— Как врач Клеомеда, я прописал бы ему брак с тобой. Тебе нужно только оторвать его от материнского подола. А после этого ты сможешь вертеть им как угодно. Ты же сама говорила, что женщина может указать мужчине его путь, — вот тебе отличный случай проверить твою гипотезу. И не забывай, что он очень богат.

— Гиппократ! — сказала Дафна, поднявшись с камня. — Какие глупости! Ах, Гиппократ, он мог убить тебя! А ты… ты… нет слов, чтобы описать, каким ты был. Погоди. Я знаю, что надо сделать. Не вставай. Что же тут есть? Ах, вот!

Она подбежала к лавровому дереву и, отломив ветку, согнула ее в венок. Затем она вернулась к Гиппократу.

— Сейчас я возложу на твою голову венок победителя.

Гиппократ вскочил и поспешно сказал:

— Нет-нет! Я был бы счастлив получить этот венок и все, что могло бы ему сопутствовать. Но у меня нет на него права. Судья должен подождать и быть равно справедливым ко всем состязающимся.

Дафна несколько секунд молчала. Потом она отбросила венок.

— Хорошо, пусть так. А теперь покажи мне свой подбородок…

Он нагнулся, и прежде чем они оба могли сообразить, что случилось, она поцеловала его. В тот же миг она отпрянула, и они растерянно посмотрели друг на друга.

— Я… — начал он, — я… — и умолк, а потом повернулся и быстро пошел по направлению к дороге.

Дафна медленно обвела взглядом уступ. Вот следы в пыли, оставленные дерущимися, вот камень, который она выронила из рук, когда схватка кончилась. Потом она посмотрела в морскую даль на двойную вершину Ялоса. И наконец окликнула Гиппократа:

— А лира? Ты решил покинуть ее тут? Да и меня тоже?

Он вернулся, поднял лиру, и они молча спустились с уступа. Наконец Дафна сказала, не глядя на своего спутника:

— Ты подумал о Клеомеде, о том, что было бы лучше для него. Но, может, ты забыл о ком-нибудь другом?

Гиппократ остановился и сказал очень мягко:

— Да. Но давай сядем где-нибудь подальше от прохожих. — Пожав плечами, он добавил: — На сегодня хватит и одной придорожной беседы с больным.

Свернув с дороги, они вновь стали подниматься по склону.

— Я как будто забыл о тебе, Дафна, — начал он. — И еще об одном человеке: о молодом асклепиаде, которого зовут Гиппократ. Я хотел бы рассказать тебе кое-что и про него, и про тебя, но не знаю, как это сделать. Я хочу рассказать тебе это без помощи слов… Сядь вот тут, — закончил он и принялся расхаживать взад и вперед.

Когда Дафна села на поваленное бурей дерево, на ее губах появилась легкая улыбка. Такую улыбку видели многие мужчины, и некоторые даже изображали ее на картинах, называя загадочной, — улыбку женщины, которая знает, что она любима, и ждет.

— Ты, конечно, понимаешь, что раз я взялся лечить Клеомеда, а ты почти помолвлена с ним, то я многого не могу сказать тебе и не могу поговорить с твоим отцом. То есть могу, но только когда кончится праздник Аполлона. А вот тогда…

Он тряхнул головой и сел рядом с ней, а она продолжала смотреть на него все с той же полуулыбкой, которая ему казалась не улыбкой, а отблеском внутреннего сияния.

— Дафна, — начал он было снова и, взяв лиру, принялся играть — сначала неуверенно, а потом со все большим искусством.

Дафна наклонилась вперед. Через несколько минут она сказала:

— А у этой мелодии есть слова?

Не гляля на нее, он запел:

Ее глаза заблестели.

— Это яблоко — я?

Она прочла ответ в его глазах.

— Ах, Гиппократ, — прошептала она, — ты…

Он передал ей инструмент. Она поставила лиру на левое колено и склонила к ней голову. Минуту спустя она начала перебирать струны. Гиппократ смотрел и слушал, затаив дыхание. Наконец Дафна подняла голову и поглядела на него; ее глаза — как звезды, подумал он.

Она спела строфу одной из песен Сафо и вдруг умолкла, не решаясь продолжать:

В тот же день ближе к вечеру Дафна и Гиппократ вышли из дома Фенареты и свернули на дорогу, которая вела к морю. Они шли молча, но молчание это говорило о чувстве, которое, как знали оба, все равно владело ими, — о чувстве, слишком чудесном, чтобы воплотиться в слова.

Дафне казалось, что самые простые и обыденные картины исполнены особого смысла. Привязанная круторогая овца, рядом с которой резвился ягненок, повернула голову и посмотрела им вслед. На дорогу перед ними выскочил петушок — вытянув шею и наклонив голову, он бежал решительно и быстро, но оперенная красавица, хотя и была маняще близко, все ускользала и ускользала от него.

Но вот впереди показался песчаный берег, уступами спускавшийся к воде, совсем зеленой на отмели. Длинная пристань тянулась туда, где зеленый цвет сменялся темно-синим: там дно круто уходило в глубину.

Рыбачье судно уже причалило. На берегу и на пристани собралась шумная толпа. Так бывало всегда, когда в Галасарну заходили рыбачьи суда: они привозили с собой радостное возбуждение, охватывавшее весь город. Некоторые горожане спешили на берег купить рыбы, но большинство приходило поглазеть, поболтать и узнать новости.

Дафна и Гиппократ шли как во сне. Старик Ксанфий окликнул их и торопливо засеменил за ними по пристани. Его спина сгибалась под тяжестью туго набитых мешков — сверху к одному из них была привязана лира, прощальный подарок Гиппократа. В толпе зевак раздался хохот: старик споткнулся и чуть было не свалился в воду.

Они подошли к судну, и Гиппократ посмотрел на Дафну. Его взгляд был как поцелуй, но слова, которые он жаждал сказать ей, остались несказанными — слова, которые она так хотела услышать и не услышала.

Она поднялась на палубу и повернулась к нему. Он столько хотел сказать ей… и не имел на это права. Он должен молчать пока. Он может лишь проститься с ней.

Матросы закричали. Судно отчалило. С шумом развернулись бурые квадратные паруса. Ветер, дувший с берега, наполнил их. Дафна стояла на высокой корме. Но еще выше стоял кормчий; он навалился на руль, — и судно, оставив позади зеленую воду, понеслось над синей пучиной. Оно то взлетало на волну, то опускалось, с каждой минутой становясь все меньше и меньше. Нос его поднимал тучи брызг, и в лучах солнца они казались белой гривой лошади, которая мчится галопом, — мчится галопом по синей равнине.

* * *

Когда Гиппократ на следующее утро собрался в путь, мать проводила его до дороги.

— В Мерописе, — сказала она, — тебя ждут многие, в том числе и Фаргелия. Она не из тех женщин, на которых можно не обращать внимания. А Дафна? Что ты думаешь делать дальше?

— Вот именно: что? — ответил он. — Сейчас я ничего не могу сделать. Ведь я же не варвар-завоеватель, чтобы увезти ее без согласия отца. И хотя Дафна не придает значения богатству, ее отец, боюсь, придает ему слишком большое значение. Кроме того, Тимону отказать нелегко: у Коса еще никогда не было такого архонта. Вспомни, я ведь познакомился с Дафной случайно, когда она приехала сюда как невеста другого, а меня позвали к больной. На помолвку же Олимпия пригласила меня лишь потому, что у нее было непонятное желание уговорить меня лечить Клеомеда. И хотя помолвка расстроилась и Дафна почему-то тайком покинула виллу Тимона, она и ее отец по-прежнему связаны словом, которое дали Клеомеду. Если я не хочу поступить бесчестно, мне остается только ждать.

— Как глупы бывают мужчины! — воскликнула Праксифея. — Тебе, наверное, и в голову не приходило, что именно ваша встреча в доме Тимона могла заставить Дафну переменить решение? А может быть, немножко помогла и моя молитва Аполлону.

Она сердито подошла к колодцу и принялась доставать воду.

— Не трать сочувствия на Клеомеда. Лучше возьмись лечить Дафну. Помоги ей выйти замуж за человека, которого она любит. Я понимаю ее лучше, чем ты. У нее решительный характер. Эврифону будет не так-то просто принудить ее к нежеланному браку, и он это знает. Опасность в другом: твоя гордость и излишняя щепетильность помешали Дафне догадаться, что ты ее любишь. И даже если она догадывается, ее все равно должны одолевать сомнения. Впереди ждет беда, Гиппократ, а может быть, и трагедия. Я чувствую это. Ты должен пересылать ей весточки.

Гиппократ покачал головой.

— Нет. Этого я не могу.

И тут Праксифея дала волю своему гневу:

— Я хочу, чтобы Дафна стала твоей женой, не меньше, чем женитьбы своего сына на ней хочет Олимпия. А ты берегись этой хитрой и бессердечной женщины! Я знала ее еще до того, как она вышла за Тимона, мне рассказывали, каким образом ей удалось поймать его в свои сети. О ней ходило много слухов. Тимон — не единственный мужчина в ее жизни.

Гиппократ смотрел на мать с удивлением. В ее глазах стояли сердитые слезы.

— Вы, асклепиады! Вы уж слишком, слишком честны. Не смиряйся со своей судьбой, как твой двоюродный брат Подалирий. Не оставайся, как он, никчемным старым холостяком.

Она с досадой отвернулась и, не оглядываясь, зашагала по обсаженной оливами дорожке. Гиппократ услышал, как тяжелая наружная дверь захлопнулась с резким стуком.