ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В то августовское утро, едва зазвенел будильник, я вскочила с кровати и пошла принять душ. Был понедельник, которого я никак не могла дождаться весь уик — энд, потому что больше всего я любила наблюдать за Джоном во время записей, и вот он после более, чем года безделья готовился провести свою вторую неделю в студии. Всего тринадцать дней назад он преподнес нам удивительную новость. «Мне нужно заставить себя работать», — сказал он и на моих глазах заперся в соседнем со мной кабинете апартаментов Джона и Йоко в Дакоте и начал неистово писать. Через два дня он появился с законченным набором новых песен. По совпадению, Йоко только что закончила свой новый альбом «Feeling The Space» («Чувство Космоса»). Она использовала новую группу. «Не отпускай их, — распорядился Джон. — Я хочу в этот раз поработать с новыми музыкантами.
И тогда Йоко сказала мне, что я должна быть ЕДИНСТВЕННЫМ ассистентом Джона в студии для работы над новым альбомом.
Я любила Джона и Йоко. Я работала на всю катушку, порой круглые сутки, исполняя обязанности их личного помощника с конца 1970 года, делая все, что от меня требовалось. И теперь мне предстояло быть рядом с ним каждый вечер в студии.
Когда мы отправились в студию в первый раз, Джон очень нервничал, но все равно начал работать. К концу той недели он записал основные партии всего альбома. Несмотря на свою нервозность и годовое отсутствие, Джон показал, что способен работать в своем обычном изумительном темпе.
«Так продолжайте играть в те игры сознания бесконечно», — напевала я чуть слышно в то время, как мы подъезжали к Дакоте в то прекрасное летнее утро. Это была строка из «Mind Games» («Игры Сознания») — песни, которую Джон записал на предыдущей неделе. В этой песне он хотел продержать слово «mind» пять долгих тактов, но ему не хватало дыхания. «Я соединю два куска вместе», — решил он после нескольких попыток и продолжил работу. В течение той недели мы увидели результаты той и других бесчисленных проб и эффектов.
Дождь ли, солнце ли, ночь или день — у Дакоты всегда ктонибудь околачивался в ожидании божественного появления Джона. В то утро это была какая — то безликая женщина. Я быстро прошла, замедлив шаг только для того, чтобы взглянуть в суровое лицо индейца, охранявшего главный вход. Было так солнечно и радостно, что индеец не выглядел столь свирепо, как обычно. «Отличный денек сегодня», — сказал охранник, когда я проходила мимо него через ворота.
Дакота состоит из четырех секций, и Джон с Йоко жили в секции А. В каждой секции есть главный вход и вход для прислуги. Я прошла через двор к секции А, вошла во вход для прислуги и поднялась на лифте на седьмой этаж. Взяв почту, что лежала перед входной дверью апартаментов Леннонов, я открыла двери из розового дерева, ведущие прямо в кухню. Когда я прошла в свой кабинет и села за стол, в дверях появилась Йоко.
«Мэй, мне нужно поговорить с тобой», — сказала она. Босая, в свисающем до пола голубом в клеточку фланелевом халате, со спутанными вокруг лица черными волосами, в то утро она походила на маленького несчастного ребенка.
Йоко закурила «Кул», после чего села передо мной. Я автоматически достала свой стенографический блокнот, готовясь записать задание на день. Ей, похоже, было трудно начать.
«Послушай, Мэй, — наконец выдавила она, — у нас с Джоном что — то не ладится. Мы поссорились. Мы расстаемся.»
Я положила блокнот и с удивлением посмотрела на нее. Йоко редко бывала со мной откровенна, и я была удивлена. До меня доходили разговоры о том, что Джон и Йоко будто бы проходили курс секс — терапии Мастерса и Джонсона в Сент — Луисе по причине своих сексуальных проблем.
В течение предыдущих двух недель, предшествовавших тому дню, я отметила, что они избегали находиться вместе в одной комнате, а если встречались, то не разговаривали. Я предположила, что Джон и Йоко переживают такую фазу — они были женаты уже четыре года и были вместе уже пять лет. Прожив пять лет, считала я, любая пара начинает испытывать проблемы, особенно когда они так активно вовлечены в дела друг друга, как это было у Джона и Йоко. Я была уверена, что они преодолеют это и игнорировала все эти слухи.
«Джон, наверное, начнет гулять с другими, — продолжала Йоко. — Кто знает, с кем он свяжется?» Она пожала плечами. Потом улыбнулась мне. «Мэй, я знаю, ты очень нравишься ему.»
Я не могла поверить своим ушам. О чем она говорит?
«Я? Нет, Йоко, не может быть», — сказала я. Мне не хотелось, чтобы Йоко думала, что ее проблемы с Джоном как — то связаны со мной.
«Мэй, все нормально. Я знаю, ты нравишься ему. Если он попросит тебя пойти с ним, — иди.» Йоко посмотрела мне прямо в глаза. «Я действительно думаю, что тебе следует так сделать», — снова сказала она.
К тому времени я знала, что пожелания Йоко на самом деле были приказами. Это новое «пожелание», однако, было похоже на безумие.
«Я не могу гулять с Джоном», — пробормотала я.
«Но почему же?»
«Он женат, он мой хозяин.»
«Все нормально, Мэй, все нормально. Я СЧИТАЮ, ЧТО ТЕБЕ СЛЕДУЕТ ПОЙТИ.»
«Но я не хочу гулять с Джоном, и он не хочет меня. Откуда у тебя такая бешеная идея?»
Йоко немного помолчала. Затем она решила зайти с другой стороны: «Мэй, сколько тебе лет?»
«Двадцать два.»
«Ты очень много работаешь. У тебя нет времени пообщаться с людьми. У тебя нет мужчины. Не так ли?»
«Да.»
«Ты не хотела бы иметь своего мужчину?»
«Да.»
«Но у тебя нет времени, чтобы найти кого — нибудь. Так ведь?»
Я промолчала.
«Разве это не было бы проще?»
Тут у меня начала кружиться голова, однако Йоко не отставала.
«Разве ты не понимаешь? Тебе ведь будет лучше, если ты будешь с Джоном. Тебе что, не нравится Джон?!»
«Нравится, конечно.»
«Ты хочешь, чтобы ему нагнилили?»
«Нет.»
Йоко видела, как я разнервничалась, однако не собиралась отступать.
«Я знаю, что Джон начнет гулять с другими. Мне бы хотелось, чтобы с ним был кто — то, с кем ему будет хорошо. Ты согласна?»
«Да.»
«Разве ты не хочешь, чтобы с ним был кто — нибудь, вроде тебя, чем кто — то, кто нагнилит ему?»
Я не отвечала.
То, что я не отвечала, раздражило ее и сделало еще более решительной. «Я предпочитаю, чтобы он был с тобой. Тогда он будет счастлив.»
Она снова ищуще посмотрела на меня.
«Все будет отлично. Он будет счастлив. Все нормально.»
«Я не могу, Йоко. Я не могу гулять с Джоном», — твердо повторила я.
Она не слушала. «По — моему, сегодня вечером, когда вы поедете в студию, будет самое время начать. А теперь, успокойся. Не беспокойся ни о чем.»
Йоко встала и смяла свой окурок «Кула».
«Я все устрою.»
И она выскользнула из комнаты.
* * *
Я знала, что это было задание. Слова Йоко всегда были заданием. «Йоко такой человек, который всегда старается заставить тебя делать то, что ты не хочешь делать, — любил говорить Джон. — Например, она хочет, чтобы вы построили дом. Это будет десятиэтажное здание, и она хочет, чтобы вы построили его на следующий день. Вы говорите, что не можете этого сделать, но она уже все решила и заставит вас сделать это в любом случае. Она вытрясет из вас душу, пока вы не сделаете этого. И самое интересное, что она просто звонит вам и говорит: «Давай, начинай.» Она будет звонить и звонить тебе, старина. Типа: «Ну, сколько ты сделал? Ну, сколько ты сделал?» Она будет продолжать в таком же духе, и ты скажешь: «Ладно», и она будет продолжать подталкивать и подталкивать тебя, и ты вдруг неожиданно для себя построишь дом. Вот так она это делает. Йоко просто восхитительна!»
Мне предстояло столкнуться с этим. Наблюдая за совместной жизнью Джона и Йоко, я знала о ее сверхъестественной способности заставлять его делать все, что ей захочется. Она умела убедить его, что все, чего хочет она всегда в ЕГО собственных интересах. Может, она уже убедила его, что это в его же прямых интересах — уйти со мной? Может, мне предстояло быть примером того, как она просит кого — нибудь построить дом? И чего она захочет потом?
Спокойствие Йоко просто шокировало меня. Было неприятно, что она с такой легкостью вручает тебе собственного мужа, человека, которого уважает и любит столько людей.
Я не хотела ссориться с Джоном и Йоко. Я любила свою работу и не хотела терять ее. Я просто хотела поговорить с Йоко, чтобы уйти. Но этого не произошло. В моей голове все время вертелось: «Я предпочитаю, чтобы он был с тобой… По — моему, сегодня самое время начать». Я не могла поверить в происходившее со мной, я чувствовала, что попала в ловушку, и мне было дурно. Чем больше я ходила по комнате, тем хуже мне становилось. Я остановилась у окна и посмотрела на Центральный Парк. Залитый солнечным светом, в то чудесное летнее утро парк казался, как никогда красивым. Я стояла, глядя в окно, и вдруг расплакалась.
Я никогда не мечтала встретить Джона Леннона, тем более стать его личным ассистентом. Осенью 1969 года, после учебы в нью — йоркском городском колледже, мне так захотелось окунуться в настоящую жизнь, что я решила бросить школу и наняться на первую попавшуюся работу. Я пришла в компанию, занимавшуюся велосипедами на Бродвее, 1700, и служащий сказал, что даст мне знать. Когда я снова оказалась в приемном холле этого здания, я взглянула на указатель. На нем, в качестве одного из подразделений «АВКСО Индастриз» значилась компания «Эппл Рекордз». Эппл — БИТЛЗ! Я вновь поднялась по лестнице.
К моему великому изумлению меня взяли сезонным служащим в контору: секретарь, приемщик, оператор на коммутаторе, машинопись, рассыльный и канцелярская работа — все за самую низкую в компании зарплату в девяносто долларов в неделю. Мне сказали, что в следующий понедельник мне необходимо явиться к десяти часам, чтобы начать работать в компании, занимавшейся делами БИТЛЗ и Роллинг Стоунз!
Я очень хорошо помню тот понедельник. Изнемогшая от нетерпения, я пришла на полчаса раньше. Во всем офисе было пусто. Без четверти десять явилась секретарша, и я представилась. Едва взглянув на меня, она поняла, что я волнуюсь. «Выпей кофе, — сказала она, — расслабься. Ни о чем не беспокойся, он скажет, что тебе делать.» Алан Горовиц был управляющим АВКСО Индастриз.
Секретарша, которую звали Марси, сделала мне кофе.
«Сейчас единственное спокойное время дня, — сказала она, — ты не поверишь, сколько у нас здесь работы.» Через 15 минут, точно в десять, явился Горовиц. В своем деловом костюме он был похож на молодого банковского служащего. Он провел меня к маленькому столу, стоявшему перед большим кабинетом.
«Будешь работать здесь. Кабинет позади тебя принадлежит Гарольду Сидеру. Он наш юридический консультант. Если ты понадобишься ему, его секретарь скажет тебе, что надо делать. Между делом можешь рассылать по почте чеки.»
Первые три дня я рассылала чеки, а также шаталась по конторе, чтобы расслабиться. К концу первой недели я также работала на коммутаторе, и когда снова усаживалась за приемный столик, то впивалась глазами в лифт. Каждую секунду я ждала, что двери распахнуться, и появится кто — нибудь из БИТЛЗ или Роллинг Стоунз. Вскоре стало понятно, что мои фантазии напрасны. В АВКСО царил БИЗНЕС.
Я ожидала, что АВКСО будет походить на те компании звукозаписи, о которых я читала в журнале «Роллинг Стоун». Думала, что все стены будут завешаны золотыми пластинками, и в каждой комнате будет звучать музыка. Я также думала, что там будут постоянно торчать всякие рок — звезды, и все будут целыми днями разговаривать о рок — н-ролле. Я ожидала, что все там будут так же, как я, любить музыку. Я ошибалась. Все служащие выглядели, как молодые банкиры или страховые агенты. Их секретарши были, в основном, женщинами средних лет, которые уже много лет работали в компании, — милые, приветливые женщины, никогда не упоминавшие о рок — н-ролле.
Большой организации в АВКСО не было, но работы было много. Работали с большим напряжением. Причиной тому был Аллен Клайн, президент АВКСО, который хотел показать своим новым клиентам, БИТЛЗ, что они не ошиблись в выборе своего нового менеджера, и что его метод — полный финансовый контроль, дающий максимальную прибыль, — это тот путь, которым следует идти.
Клайн ухитрился создать компанию, в которой контролировались абсолютно все расходы и приходы — компанию по делам рок — н-ролла во вкусе традиционной бухгалтерской фирмы.
Управление делами Роллинг Стоунз и БИТЛЗ сделало Клайна одним из самых влиятельных людей в музыкальном бизнесе. В прессе кто — то назвал его Робин Гудом поп — музыки. В конце 1950–х он начал свою карьеру в шоу — бизнесе бухгалтером. Обнаружив, что одному его клиенту — ведущей рок — звезде — не доплатили гонораров на 100000 долларов, он принялся раскапывать и другие значительные суммы денег, которые не были выплачены исполнителям, чьи интересы он представлял. Когда в 1965 году он обстряпал аванс в несколько миллионов долларов в качестве гонорара для Роллинг Стоунз — сногсшибательная сумма по тем временам — Клайн упрочил за собой репутацию человека, который может принести богатство своим музыкантам, а также защищать их интересы. Так что, для поддержания своей репутации он был весь в делах.
У Клайна была звукозаписывающая компания, «Камео Парквей Рекордз». Держатели акций затеяли судебный иск против него из — за подозрений по поводу того, что он управляет этой кампанией. На Нью — Йоркской бирже была приостановлена продажа акций Камео Парквей, и велось расследование дела со стороны страховой комиссии. Кроме этого, против Клайна было еще пять — десять других судебных исков, и его преследовал за неуплату налогов с прибыли государственная налоговая служба.
И вот, 3 февраля 1969 года, по настоянию Джона и несмотря на протесты Пола, БИТЛЗ назначили Клайна своим менеджером.
К концу первого месяца работы в АВКСО я все еще не видела легендарного Клайна. Но вот однажды утром на своей пятой неделе там я услышала, как юридический консультант Гарольд Сидер закричал: «Убирайтесь из моего кабинета!»
«Гарольд, я всего лишь прошу вас поговорить пять минут с этим парнем», — услышала я хриплый голос.
«Я сказал вам, Аллен, что у меня ни хуя нет никаких пят минут. Я не могу растрачивать свое время впустую!»
Я услышала, как захлопнулась дверь Сидера, когда оттуда вышел приземистый толстяк. Он был похож на молодого Джеймса Кани, особенно во «Враге народа», фильме, в котором он кидает грейпфрут в лицо Мэя Кларка. Клайн постоял, глядя на дверь Сидера, потом открыл ее. «Разве я не сказал вам убираться на хуй из моего кабинета?» — заорал Сидер и захлопнул дверь прямо перед лицом Клайна. Клайн открыл ее. «Вы что, никогда не стучитесь?» — прогремел Сидер, снова хлопая дверью. На этот раз Клайн постучал, и Сидер открыл дверь. «Я же сказал, у меня нет ни хуя пяти минут! — закричал Сидер — Убирайтесь на хуй из моего кабинета!» Я во все глаза разглядывала Клайна, который, бормоча что — то себе под нос, шел прочь от кабинета Сидера. И это был Робин Гуд поп музыки?
Через две недели секретаршу Клайна уволили, и я временно была назначена на ее место. Большинство его секретарей или увольняли, или они сами не выдерживали напряжения. Я решила про себя, что со мной этого не должно случится. Каждое утро перед тем, как идти на работу, я гляделась в зеркало и говорила: «Мэй, сегодня ты должна быть в превосходной форме». После этих слов трудно было удержаться от смеха.
Клайн был лучшим из всех «актеров», каких я когда — либо встречала. Человеком, менявшимся полностью в зависимости от ситуации. Сидя за своим огромным столом спиной к горизонту, за которым лежал Нью — Джерси, в то время как сверху на него падал свет от постоянно включенной лампы, он мог производить зловещее впечатление. Я часто находила его в этом положении, погруженным в раздумья. Как — то днем, когда он был в таком задумчивом настроении, я подняла трубку звонившего телефона и услышала:
«Это Джон. Мне нужно поговорить с Алленом.»
Не узнать этот голос было невозможно.
Я попросила Джона Леннона подождать и позвонила Аллену.
«С вами хочет говорить Джон.»
Клайн ответил нерешительно: «Э — э… Скажите ему, что меня нет… Нет, скажите ему, что я на совещании.»
Я сделала, как было велено.
«Он избегает нас, — услышала я, как Джон говорит кому — то, — тогда скажите ему, что мы звонили. Скажите, что мы разыскиваем его», — и Леннон повесил трубку.
Проработав в АВКСО шестнадцать месяцев, я поняла, что единственно настоящие хлопоты там доставляли Джон и Йоко, все равно по какому бы поводу они там ни были или как бы далеко они ни находились. Они наняли большие рекламные щиты в двенадцати крупных городах мира и развесили их, с лозунгом: «Война окончена! Если ты этого хочешь». Они дали концерт в Лондоне, а затем отправились в Торонто, чтобы объявить о фестивале за мир. который должен был состояться там следующим летом, а также встретиться с премьер — министром Пьером Трюдо, министром здравоохранения Канады Джоном Мунро и Маршаллом Маклюэном. Джон также поставил фанам автографы на своих эротических литографиях. Каждый раз, когда они что — то делали, у нас трещал телефон. Часто эти звонки — просьбы об интервью, отзывы об их политических акциях, предложения о новых эффектных выступлениях — были столь же сумасбродными, как и они сами.
Вскоре мне пришлось сделать заявку на авторские права для песни Йоко «Почему?» из ее первого сольного альбома, который было запланировано выпустить одновременно с сольным дебютом Джона, «Джон Леннон/Пластик Оно Бэнд». Текст Йоко состоял из одного слова «Почему?», которое она выкрикивала и булькала всю дорогу.
Агентство по авторским правам отказывалось регистрировать текст, если в нем было менее восьми строк. Невзирая на правила, Ленноны требовали, чтобы «Почему» получила авторские права. Пытаясь разубедить их, мы до бесконечности звонили в Лондон, но они твердо стояли на своем: «Почему» должна быть зарегистрирована! Мы звонили в агентство, но тамошнее руководство было столь же непреклонным, как и клиенты Клайна. Позвонили юристам, специализировавшимся по авторским правам, но они говорили, что ничего не могут поделать. Джон и Йоко звонили в АВКСО и выражали свое неудовольствие Клайну. Клайн звонил и выражал свое неудовольствие своим сотрудникам. Мы звонили Леннонам. Несколько недель мы так звонили друг другу, пытаясь решить проблему. В конце концов мелодия песни «Почему» была зарегистрирована, а ее слотекст из одного слова — нет.
Наконец, я повидала некоторых Битлов. Ринго и Джордж, по одному разу каждый, побывали в офисе, напомнив мне, как однажды в 1965 году я проходила мимо отеля «Плаза», когда БИТЛЗ были в Нью — Йорке. Тысячи визжащих, кричащих девочек напирали на полицейское оцепление, выкрикивая имена своих кумиров. Стоя в сторонке, я наблюдала за происходящим. Тогда мне казалось невероятным, что кто — нибудь из них — кто — нибудь, кого я знаю, я сама, когда — нибудь встретится с одним из БИТЛЗ.
Хотя встреча с Ринго и Джорджем были очень волнующими, этого было недостаточно для того чтобы я хотела остаться в АВКСО. Мне хотелось заниматься чем — то творческим в музыкальном бизнесе. По возможности я слушала записи, поступавшие в компанию от новых исполнителей, которые хотели, чтобы ими занималась АВКСО. Мне казалось, что у меня хороший слух, и что с практикой я смогу отбирать потенциальные хиты, но это никого не интересовало. В АВКСО не разрабатывались какие — либо творческие проекты, этим занимались сами исполнители. А АВКСО просто работала на этих исполнителей — таких, как БИТЛЗ. Собственной творческой жизни у нее не было.
Особенно я загрустила, когда в конце ноября в офисе появились экземпляры сольных альбомов Джона и Йоко с Пластик Оно Бэнд. Я проиграла песню Йоко «Почему». Как и ожидала, она оказалась очень шумной. Остальное из ее альбома я проигрывать не стала. Что же касается альбома Джона, он был просто чудесным. Это, как нам сказали, был альбом, вдохновленный курсом примальной терапии, который прошли Джон и Йоко, и этот альбом стал известен, как «примальный». Джон, прочитав книгу психолога Артура Янова о примальной терапии, разыскал Янова, и они с Йоко провели с ним три недели в Англии. Позже, в июне 1970 года, они поехали в Лос — Анджелес и провели четыре месяца в клинике Янова.
Песни Джона были простыми и исполненными искренности о наболевшем — о детстве, о своих личных противоречиях. Для меня этот альбом был новым взглядом на Джона, не связанного с феноменом БИТЛЗ. Это был человек, решивший найти самого себя, обрести реальность. После этого невозможно было не проявить к нему интерес как к человеку, а не только оригинальному исполнителю рок — н-ролла.
Этот альбом просто очаровал меня, однако в АВКСО все, похоже, принимали его, как должное. Это был «продукт»; он существовал лишь для продажи. И я решила, что после рождественских праздников поищу работу поинтересней в какой — нибудь крупной пластиночной компании.
Однажды в начале декабря я пришла на работу, как обычно, в половине десятого. Когда я вошла в фойе, там в ожидании лифта стояли Джон и Йоко.
Они оба были на удивление лохматыми. Их волосы, которые во время кампании за мир были коротко острижены, вновь отросли и были нечесаными. У Джона — короткая, неряшливая борода, а сам он — в камбинезоне. Йоко была в своей обычной форме — черные штаны и черный свитер. Я знала, что когда — нибудь они зайдут в офис; тем не менее от встречи с ними у меня захватило дух, и от неожиданности я лишилась дара речи.
В этот момент появился казначей АВКСО Генри Ньюфилд. Уж онто знал, что делать. Двери лифта распахнулись. Джон и Йоко вошли. Я последовала за ними, а Ньюфилд — за мной. Таким образом, он не видел Джона и Йоко, пока не вошел в лифт и не оказался с ними лицом к лицу. И тут, даже он, будучи представителем компании, тоже лишился дара речи. В 1970 году неожиданное появление Джона Леннона могло кого угодно лишить языка. Мы все поднимались наверх в АВКСО в неловком молчании.
Когда я подходила к своему столу, на нем трещал телефон.
Я подняла трубку.
«Они в кабинете Аллена. Предложи им чего — нибудь», — нервозно сказал Ньюфилд. Я быстро направилась туда. Когда я вошла в кабинет Аллена, они сидели на кушетке, довольные и веселые. «Меня зовут Мэй, — сказала я, подойдя к ним. — Могу я приготовить вам чай или кофе?» Они улыбнулись мне. «Нет, спасибо, Мэй», — тихо сказал Джон. Он говорил тем хрипловатым, сухим голосом, который запомнился мне по фильму «Вечер трудного дня». «Спасибо, не надо», — произнесла чуть слышно Йоко, как маленькая застенчивая девочка.
«Если вам что — нибудь понадобится, — ответила я, — пожалуйста, позвоните мне.»
«Не беспокойся, Мэй, — тихо сказал Джон с мягкой улыбкой на губах, — если ты нам понадобишься, мы так и сделаем.»
На следующее утро после моей встречи с ними, мне позвонил Алан Горовиц. Он сказал, что Джон и Йоко приехали в Нью — Йорк, чтобы сделать два полнометражных кинофильма, которые они будут сами снимать, монтировать и официально демонстрировать в течение двух недель. «Элджин Театр», кинотеатр, специализирующийся на всякого рода диковинных фильмах, уже включил в программу «Кинофестиваль Джона и Йоко». Горовиц сказал мне, что почти все служащие Леннона пребывают в Англии в Титтенхерст Парке, огромном доме Джона и Йоко в Эскоте. В Нью — Йорке им нужна была помощь, и мне поручено работать с ними. Я была в экстазе: это новое задание должно было быть более творческим, чем сортировка бланков по авторским правам.
Горовиц сказал, чтобы я отправилась к Полу Мозьяну, молодому директору АВКСО по художественной части, который объяснит, что мне делать. Пол постарался ввести меня в курс дела. «Первый наш фильм называется «Вверх по вашим ногам навеки» Джон и Йоко хотят снять триста шестьдесят пять пар ног во имя мира.»
«Как это может помочь миру?» — спросила я.
Пол пожал плечами. «Я всего лишь здесь работаю.» Затем он сказал, что моя задача — помочь найти триста шестьдесят пять человек, согласных постоять перед камерой, пока их ноги будут медленно панорамировать.
«А о чем второй фильм?» — спросила я.
«Он называется «Муха». Йоко хочет снять фильм, в котором муха ползает по телу обнаженной женщины. Нам надо найти женщину, которая сможет спокойно лежать, пока муха будет ползать по ней, — продолжал Пол, — и нам надо найти муху, которая будет делать, что ей говорят.»
«Как же найти такую женщину?»
«Они собираются проводить кинопробы.» Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.
«Не смейся. Сейчас декабрь и на улице мороз. Если ты думаешь, что трудно будет найти женщину, то подумай, как трудно будет найти муху зимой, тем более ПОДХОДЯЩУЮ.»
Мы снова засмеялись. Идеи Йоко не походили ни на что, с чем мне приходилось до этого сталкиваться. Они казались безумными, но в то же время это было забавно и, конечно, уж лучше, чем сидеть в конторе. Я сгорала от нетерпения.
В тот день я во второй раз встретилась с Джоном и Йоко. Они были в той же одежде, что и днем раньше, и выглядели такими же лохматыми. Увидев меня, они приветливо улыбнулись. Джон то глотал из баночки «Доктора Пеппера», то затягивался сигаретным дымом. У него был спокойный и расслабленный вид.
«Мэй, ты знаешь, что тебе надо делать?» — спросила Йоко. Я ответила, что мне предстоит помочь найти людей для съемки в фильме «Вверх по вашим ногам навеки». «Вот наша книжка с адресами, — сказала она, протягивая ее мне, — начинай обзванивать всех подряд. Говори им: «Джон и Йоко хотят, чтобы вы срочно пришли и дали снять ваши ноги во имя мира.» Она посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я поняла. «Называй наши имена, — повторила она. — И обязательно говори им, что это во имя мира.»
Я согласно кивнула головой.
«Не забывай говорить, что это за мир», — сказал Джон.
Я как и прежде недоумевала, как съемка ног может помочь миру, но не спросила: об этом никто не спрашивал.
Ленноны привезли с собой из Англии одного из своих служащих — ребячливого, дружелюбного, энергичного мужчину по имени Дэн Ричтер. Дэн был хореографом в эпизодах с обезьянами в фильме «2001: Космическая одиссея». Он также сыграл главную обезьяну, которая бросила в воздух кость, превратившуюся в космический корабль — момент, заинтересовавший Джона. Дэн познакомился с Йоко в середине 60–х годов в Японии. На него произвела впечатление необычность ее работ, а также ее решимость добиться успеха, и они стали друзьями. Позже, в Лондоне, они с женой жили по соседству с Йоко и ее вторым мужем, Энтони Коксом. Йоко и Тони Кокс жили через дорогу от Ричтеров в семикомнатной квартире, в которой все было устлано ковром и не было никакой мебели. После того, как Йоко вышла за Джона, 20 марта 1969 года, она попросила Дэна работать на них, и с тех пор он был с ними.
Дэн сказал мне, что уже начались приготовления к съемкам «Вверх по вашим ногам навеки». Был нанят оператор, молодой мужчина по имени Стив Гебхардт, который имел технические навыки, чего не было у Джона и Йоко, но который не будет вмешиваться в режиссуру фильмов.
Рано утром, на следующий день я отправилась в большую танцевальную студию возле Линкольн Центра, где должны были проходить съемки. Там уже все было готово. В одном конце комнаты было установлено возвышение, которое отгораживалось от остальной части комнаты белым экраном. Перед возвышением был установлен подъемник, а на нем — камера. При нажатии на кнопку подъемник начинал поднимать камеру, и стоявшего на возвышении можно было медленно снимать, начиная со ступней и до верха бедер.
Стив Гебхардт сидел перед возвышением. С ним был его друг, молодой архитектор Дик Ворд, которого он посадил за кнопку подъемника. Другой его друг, Боб Фрайз, его партнер в одной кинокомпании, с минуту на минуту должен был приехать из Цинтиннати, чтобы вести запись на магнитофон, установленный рядом с возвышением. Йоко хотела записать на ленту имена всех снимающихся и их отзывы об этой съемке. Она собиралась сделать из этих записей коллаж звуковой дорожки к фильму.
Джон и Йоко, все такие же лохматые, беспрерывно курили. Похоже было, что они собирались усесться в кресла перед платформой и «дирижировать» съемкой. Вооруженный двумя новыми скоростными камерами, Джон решил также сделать съемки для собственного удовольствия, пока Дэн Ричтер будет ставить снимающихся на платформу и репетировать с ними, как им демонстрировать свои ноги.
Студия была оснащена телефонами. Я села и достала адресную книжку Джона и Йоко. Весь день я названивала их «друзьям», включая Энди Уорхола, Роберта Раушенберга, Джона Кейджа и Джаспера Джонса. Ответы в основном были дружелюбными, и некоторые говорили, что сейчас же приедут. Никто не спросил, как съемки ног могут помочь делу мира.
Тем временем, Пол стоял в дверях с пачкой расписок. Адвокаты наказали Джону и Йоко, чтобы они с каждого, кто будет сниматься, взяли расписку, что они согласны за плату в один доллар участвовать в фильме.
Когда участники прибывали, их провожали в гримерную, где они переодевались в купальные халаты. Затем их ставили на платформу. Дэн говорил: «снимите, пожалуйста, ваш халат, или просто приподнимите его, если вам так удобней.» Некоторые сбрасывали с себя одеяние и, не испытывая никакого стыда, стояли голые на глазах у Джона, Йоко и всех остальных. Я смотрела на них, поражаясь такой смелости.
Когда одна женщина подняла свой купальный халат, Йоко наклонилась вперед, изучающе глядя на ее ноги. «Поставьте ваши носки вместе», — сказала она. Женщина повиновалась. «Поднимите халат повыше.» Та подняла. «Можете поднять еще чуть выше?» Женщина выполнила указание. «Ваши бедра очень хороши», — объявила Йоко, взглянув на Джона, который стрекотал своей камерой.
Джон улыбнулся женщине. «У вас прелестные бедра, моя дорогая, — сказал он, но нам нужно снимать дальше.»
Снова и снова в своей роли режиссеров, особенно Йоко, а за ней и Джон, испытывая ее влияние, давали указания незнакомым им людям, как им выставлять напоказ свои ноги. Похоже, Йоко испытывала удовольствие, заставляя людей делать то, что она хотела.
Когда участники проходили мимо Джона, он снимал их. Они кивали ему головой, и он кивал им в ответ. Похоже, ему все это очень нравилось. Порой кое — кто останавливался возле него, чтобы переброситься парой фраз или попросить автограф. Когда Джон разговаривал с людьми, его ответы всегда были интересными и остроумными, часто усыпанными упоминаниями названий песен, телевизионных передач, имен политических деятелей и цитат из литературных шедевров. Люди ожидали увидеть в нем Джона из «Вечера трудного дня», и он оправдывал их надежды. Надо ли говорить, что все были в восторге от общения с таким веселым и интересным человеком. Помню, я была удивлена, что нет никакой охраны. Я считала, что такие знаменитости, как Джон, не могут так свободно общаться с публикой, однако Ленноны сказали, что они не хотят по — другому.
Время от времени Пол Мозьян подходил к Джону, чтобы поставить его в известность о расходах, как того просил Джон. Тот просто принимал к сведению и никогда не предъявлял никаких возражений. После обеда, когда я снова звонила по телефону, ко мне подошла Йоко. Она встала возле меня, глядя мне в лицо сверху вниз. Я улыбнулась ей, но она, зная, что я смотрю на нее, не обращала на это внимания и молчала. Наконец, она пробормотала почти что про себя: «Знаешь, я была знаменитой еще до встречи с Джоном», — и ушла. Было похоже, как будто Йоко хотела, чтобы я подслушала ее мысли, изображая, что не видит, что я рядом. Было очень странно. Этот день был вообще наполнен странностями. К концу его я наговорилась со многими знаменитостями и насмотрелась на немыслимое количество голых ног. То, что другим могло показаться сумасшествием — вся эта суета и бесшабашность — меня только веселило. Я не могла дождаться понедельника, чтобы возобновить работу.
После выходных лента с фильмом «Вверх по вашим ногам навеки» была проявлена и отправлена на редактирование. Меж тем мы нашли место для съемок «Мухи» — чердак верхнего этажа старого здания на Броуэри. Йоко всю дорогу твердила нам, что собирается режиссировать «Муху» сама, без Джона, и требовала, чтобы каждая деталь была «в совершенстве». Однако она не могла четко сформулировать, что она понимала под совершенством. Так что все делалось на пробу: «Ты должен угадать, что имела в виду Йоко, затем сделать это, а потом выяснить, правильно ли сделал. Ей было трудно объяснить, чего она хочет, поэтому создать обстановку, которая удовлетворила бы ее понимание совершенства было поручено Дэну Ричтеру и Стиву Гебхардту. Ричтер достаточно хорошо знал Йоко, чтобы правильно угадать, что ей нужно. Они со Стивом выкрасили угол чердака в белый цвет, купили восточный ковер и устлали им пол, нашли красивую кровать, в которой будет лежать актриса, по которой будет ползать муха. Затем нужно было найти саму актрису, и были заданы тесты, чтобы найти женщину, которая сможет изящно лежать сколько угодно часов. Актрисы снимали свою одежду, взбирались на кровать, и их испытывали на то, как долго они могут лежать без движения. Позднее я узнала, что называлось даже мое имя, но меня сразу же забраковали. «Она слишком невинна, — сказала Йоко. — Ее нужно поберечь.» В конце концов Йоко выбрала женщину с длинными ногтями, которая произвела впечатление пребывания в полном параличе.
Когда в понедельник вечером я пришла туда, та женщина ужа лежала на кровати. Были установлены две камеры, каждая со специальной линзой, дающей возможность поместить во весь экран увеличенную до огромных размеров часть ее тела. Одна пора на лице могла быть увеличена так, что казалась гигантской расщелиной. Джон, Йоко, Дэн и съемочная группа толклись вокруг нее.
«Положите муху на сосок», — сказала Йоко. Муху положили на сосок женщины. Она улетела. Джон и Йоко посмотрели друг на друга. Йоко нахмурилась.
«Положите снова», — сказала она, и повторилось то же самое.
Были предприняты новые и новые попытки с тем же результатом. Те мухи не слушались Джона. Они не слушались даже Йоко. Им было наплевать на концептуальное искусство, им было наплевать на желание одного из экс — Битлов помочь своей жене. Женщину намазали медом. Не помог и мед. Не помогли также и сахар, мука и вода. Ее обтерли губкой и оставили лежать в то время, как все уселись обсуждать эту проблему с мухами. Дэн Ричтер рассказал, что когда он работал в «2001», был похожий случай. Выход заключался в том, чтобы «газануть» мух двуокисью углерода. Тогда бесчувственную муху можно будет положить на тело женщины. Мы стояли в ожидании, когда муха очухается настолько, что сможет начать ползать.
«А когда она очнется, она будет делать то, что я хочу, чтобы она делала?» — спросила Йоко.
«Муха будет делать то, что ОНА хочет, Йоко, — ответил Дэн. — Но по крайней мере, она останется на ее теле достаточно долго, чтобы мы сделали съемку.»
Йоко промолчала, но все почувствовали ее разочарование. Все же это, похоже, было единственное практическое решение.
Почти все мухи кончились, и нам была нужна новая партия, а также баллон двуокиси углерода. Пол Мозьян нашел шестерых учеников колледжа, желавших подзаработать немного денег. За плату два доллара в час им вручили сачки для мух и дали указание идти в кухни ресторанов района Гринич Виллидж и наловить как можно больше мух. «Если кто — нибудь спросит, говорите, что эти мухи — для Джона и Йоко», — наказали ребятам. Исполненные энтузиазма, они отправились, к досаде местных владельцев ресторанов.
Другая партия охотников за мухами была направлена на окраину города, где, как мы слышали, кафетерии кишели мухами; мы также сказали нашим друзьям, что Джон и Йоко платят двадцать пять центов за каждую живую муху, доставленную на чердак. Был заказан ящик мух, разведенных для медицинских исследований, но, распаковав его, мы обнаружили, что большая часть мух мертва.
К полудню наш чердак был переполнен людьми: целая армия сотрудников АВКСО пришла убедиться, что у Джона и Йоко есть все, что им нужно, старые нью — йоркские друзья пришли поприветствовать Йоко, а также разнообразные приспешники. Все утро обмытая влажной губкой главная актриса «Мухи» пролежала в кровати и не шелохнулась. Она не двигалась весь день, а фильм снимался полдня.
«Ну как она, нормально?» — спросила я Дэна.
«Она не чувствует боли, совершенно никакой боли», — ответил тот.
Я посмотрела на нее и поняла свою наивность: женщина, наверное, так застыла, что не могла пошевелить ни одним мускулом.
Чуть после полудня было собрано достаточно мух, чтобы мы могли попробовать снова. С чердака удалили всех посторонних.
Муху поместили затем в пластмассовый стаканчик и дали ей газа.
«Положите муху на ее сосок», — сказала Йоко. Муху осторожно вынули из стакана. При этом ей сломали крылья. Дали газа другой мухе. «Положите ее на сосок», — повторила Йоко. Эту муху успешно перенесли из стакана на сосок, с которого она сразу же упала. Газанули третью муху. «Положите муху на сосок», — снова сказала Йоко. На этот раз муха осталась на месте, и съемка началась.
Работа с мухами продолжалась как в кошмарном сне, и казалось, что потребуется вечность, чтобы сделать хорошие кадры. Йоко и Джон следили за съемкой. Через некоторое время Джону стало скучно и он начал бренчать на гитаре. Йоко направилась в угол комнаты. Она начала икать, шипеть и стонать — это была ее интерпретация звуков мухи, ползающей по обнаженному телу женщины. Она собиралась записывать эти звуки и использовать их в качестве звуковой дорожки к фильму. Никто из нас ничего подобного раньше не слышал. Йоко полагала, что ее вокал был «музыкой ее сознания».
Часто Йоко прерывала свои трели, чтобы отдать распоряжения. Хотя она никогда не повышала тона, в ее голосе была какая — то резкость, выводившая всех нас из равновесия. Каждый, кто был вовлечен в эту работу, старался делать все, что мог. Мы готовы были сделать все, что угодно для Джона и Йоко — и сделать как можно лучше — так что настороженный вид Йоко нервировал людей. Так же действовало на них то, что она постоянно меняла свои решения. Мух надо было класть то на одну грудь, то на другую, то под каждую грудь, то над ними, в то время как она пыталась решить, чего же она хочет.
Джон, похоже, проявлял беспокойство — ему было как будто скучно, но он был исполнен решимости поддерживать Йоко. Они часто перешептывались между собой. Йоко слушала, обдумывала слова Джона, а затем выходила вперед и издавала новое распоряжение. Но она не позволяла Джону распоряжаться самому. Один раз он встал и посмотрел, как оператор сфокусировал линзу. Понаблюдав за съемкой, Джон вслух высказал предположение. «Джон, это не твое дело», — сказала Йоко. Когда он предложил направить камеру под другим углом, она сказала: «Ты ничего не смыслишь в этом, Джон. Оставь это тем, кто в этом разбирается.» Таким образом, Джон тихо наблюдал, что происходит. Время от времени он прохаживался взад и вперед или уходил в заднюю часть чердака поболтать с кем — нибудь.
В два часа ночи, после двенадцати часов непрерывных съемок, конца «Мухи» не было видно. Джону принесли пакетик героина. Его глаза остекленели, и он стал покачиваться при ходьбе. Мне было невыносимо видеть, как он губит себя. Я не принимала наркотики. Меня воспитали так, что я всегда должна контролировать свои действия, и мне было противно видеть, как Джон потерял над собой контроль. Мне хотелось ринуться к нему и сказать: «Брось это!», но я не сделала этого. Никто не сделал этого. Никто. Меня начинало все больше и больше поражать, что никто не осмеливался критиковать Джона, даже во имя его блага.
Через два часа, в четыре утра, я увидела Гебхардта, маячившего за камерой. «Положите муху ей на промежность», — приказала Йоко. Оператор уставился на нее и не пошевелился. «Я не могу», — наконец сказал он. «Я хочу, чтобы муха вошла внутрь, а потом вышла.»
«Сделай это сама», — сказал Гебхардт.
Йоко взяла муху и склонилась над распростертым телом. Она прищурилась и выпрямилась. Явно с неудовольствием посмотрела снова вниз. Затем она наклонилась вновь и взяла рукой тесемочку «тампакса», торчавшую из женщины. Йоко выдернула «тампакс» и положила муху.
В ту ночь, после более сорока часов работы, фильм был почти закончен. «Я хочу, чтобы муха вылетела в окно», — сказала Йоко. Однако не было никакого способа заставить муху сделать это. «Муха должна вылететь в окно», — настаивала Йоко. Оставалось совсем немного мух, и никому не хотелось тратить их впустую. Все же, чтобы угодить Йоко, мы попытались заставить мух делать, как она хочет. Почти все они кончились, и не одна не стала сотрудничать с нами. В конце концов осталась одна муха. Как только она очнулась, она ринулась на свободу.
«Ловите ее», — сказала Йоко. Мы все погнались за мухой.
Джон взобрался на стул и стал махать руками, пытаясь схватить ее.
«Джон, — сказала Йоко, — ты ведь боишься мух. Что ты делаешь?»
Поймать муху было невозможно, и Гебхардт решил направить камеру на окно так, — очень быстро — что создавалось впечатление у зрителей, будто муха сама вылетела в окно. Ранним утром все собирали вещи, чтобы идти домой. Я была в числе последних, кто уходил. Обвела взглядом чердак. Пять — десять человек в течение двух дней бродили по нему, и это был какой — то кошмар, Повсюду валялся мусор: пачки от сигарет, пустые пивные банки, тарелки с недоеденной пищей. Взглянув наверх, я увидела, что потолок покрыт тучей мух. Пойманные, принесенные на чердак и обработанные газом, они очнулись и неистово жужжали, тычась в стекло.
Я устремилась вниз по лестнице и вышла на ночную улицу. После этих двух жутких дней я была рада вернуться в уютный дом к своей маме.
Пока в отеле «Редженси» шел спешный монтаж фильма, Йоко и Пол Мозьян отправились осматривать «Элджин Театр». В Элджине шел «Эль Топо», крутой сюрреалистический эпический фильм чилийского режиссера Александро Джодоровского. Йоко была в бешеном восторге. Она посмотрела его снова вместе с Джоном, и Джону он тоже понравился.
Джодоровский встретился с Джоном и Йоко. Он был привлекательным мужчиной и очень обаятелен. Ленноны сделали ему комплимент, и он, в свою очередь, сделал им. Он превосходно умел заговаривать зубы и льстить, и пока все бились над завершением их фильма, Джон и Йоко дали уговорить себя финансировать «Волшебную Гору», новый фильм Джодоровского.
Тем временем, ритм работы по завершению нашего фильма не замедлялся ни на секунду. «Не беспокойтесь. Ни о чем не беспокойтесь», — повторяла Йоко, постоянно всех поторапливая. Она даже уселась в одной редакционной комнате в «Редженси» и сама сделала кое — какой монтаж.
Когда до начала фестиваля остался один час, фильмы все еще не были готовы, и Боб Фрайз кинулся в Элджин просить еще немного дополнительного времени. Наконец, фестиваль начался. Публика высидела несколько короткометражных фильмов Джона и Йоко, включая «Сооружение» — короткое исследование Джона постройки лондонского международного отеля. Затем они посмотрели «Вверх по вашим ногам навеки», который длился час двадцать минут, «Муху», которая длилась пятьдесят минут. Когда на экране стали появляться одна за другой пары ног, народ забеспокоился. «Это утомительно», — выкрикнул кто — то, и некоторые захлопали. «Какого черта нам показывают?» — крикнул кто — то еще. Зрители попробовали утихомирить забияк. Однако аудитория шумела все больше и враждебней и начала улюлюкать и свистеть. Джонас Мекас, лидер нью — йоркского кино — объединения авангардистов и старинный друг Йоко, вдруг встал и закричал: «Это — искусство. Работа двух великих артистов. Как вы можете так вести себя?» Аудитория взорвалась и освистала Мекаса.
***
Джон и Йоко не пришли на демонстрацию фильмов. Они уже уехали в Японию, в страхе перед остановкой в Лос — Анджелесе, потому что Джона попросили дать показания следствию по делу Чарльза Мэнсона по поводу смысла нескольких текстов песен БИТЛЗ. Мэнсон сказал, что считал БИТЛЗ четырьмя длинноволосыми ангелами, о которых упоминалось в Библейском Откровении 9. Руководствуясь своей интерпретацией таких песен из «Белого Альбома», как «Helter Skelter» и «Piggies», он водил свою «семью» на кровавую резню.
Джон не мог представить себе, как это кто — то может извлекать из этих песен призывы к насилию. Он знал, что Мэнсон — ненормальный, и сказал, что его беспокоит, что всякие психопаты используют музыку БИТЛЗ для оправдания своих безумств. Он сказал, что видел подобное безумие когда — то в глазах своих поклонников, дожидавшихся его. Как бы то ни было, он не хотел давать показания.
«Почему я должен? — спросил он. — Не я же написал «Helter Skelter». Это Пол написал.
Сейчас, когда вспоминаешь об этом, некоторые вещи видишь гораздо ясней. Тогда участие в делах Джона и Йоко заняло ценнейшее место в моей жизни. Я продолжала работать в АВКСО и ждала, когда они вернуться. Я ХОТЕЛА, чтобы они вернулись. Три месяца после их отъезда из города были сплошной скукой, которую оживляли лишь слухи и информация, доходившие до нас из Англии. После своей поездки в Японию они вернулись в Титтенхерст Парк в Эскоте, и Джон сразу же засел в своей домашней студии (несмотря на то, что она все еще ремонтировалась), чтобы сделать новый сольный альбом, «Imagine», который, как он надеялся, покажет всему миру, какое место он занимает по отношению к альбомам Пола МакКартни. Он должен было стать серьезной заявкой и не быть «обойной музыкой» — термин, которым Джон и Йоко определяли музыку БИТЛЗ. Он также был настроен, что этот альбом будет успешней сольных альбомов МакКартни.
В нашем офисе бурно обсуждали, что происходило во время записей «Imagine». Говорили, что все партии инструментов были расписаны и Йоко постоянно напоминала музыкантам, что они не должны отклоняться от них. Вряд ли такая работа была по душе такому клавишнику, как Ники Хопкинс. Особенно был возмущен попытками Йоко все контролировать Джордж Харрисон. Говорили, что когда он не записывался, Джордж уходил в биллиардную комнату и ругал ее перед всеми, кто там находился. Был еще момент, когда Джон готовился к записи «Imagine», заглавной песни альбома, и Йоко, как передавали очевидцы, заявила, что играть на клавишных нужно Ники Хопкинсу, а не Джону. «Ники играет лучше тебя, Джон», — говорила она ему в присутствии остальных музыкантов. Джон отклонил ее предложение и сам сыграл в «Imagine» на рояле.
Наконец, в апреле мне позвонил Алан Горовиц. «Они будут здесь в любую минуту. как только их самолет совершит посадку, сразу поезжайте прямо в Парк Лейн Отель.»
К тому времени я уже понимала, что никогда не знаешь, чего можно ожидать от Джона и Йоко, но когда я приехала в отель, я обнаружила, что сюрпризом были ОНИ сами. Каждый как будто похудел на пятнадцать фунтов (7,5 кг. — перев.). Оба были в шикарной, отлично сшитой одежде и выглядели здоровыми и ухоженными. Как обычно, они непрерывно курили, а Джон жадно заглатывал «Доктор Пеппер». Как он сказал мне, он не отрывал глаз от телевизионного экрана, лишь изредка поглядывая на Йоко. Он возбужденно рассказывал, что приехал в Нью — Йорк, чтобы записать аранжировки к «Imagine». Уже было заказано время работы на Рекорд Плант, единственной студии в Нью — Йорке, оборудованной сложной квадрофонической аппаратурой. Квадрофонический — или четырехдорожечный — звук был редкостью в то время. Джон рассказал мне, что они нашли Торри Энто, который напишет струнные аранжировки, и что Кинг Кертис будет играть на саксофоне в ряде вещей альбома. Его разрывало от нетерпения отправиться на следующий день в студию.
Йоко молчала, а когда Джон смотрел на нее в ожидании поддержки, ее лицо оставалось невозмутимым, и она лишь тускло улыбалась. Когда Джон закончил, Йоко сказала, чтобы я распаковала их чемоданы. Она хотела, чтобы их одежда была развешена в шкафу. Она также сказала мне, чтобы я собрала их разбросанную по комнате одежду. Я посмотрела вокруг. Походило на то, что они сбрасывали с себя одежду, где попало. Закончив, я сказала, что возвращаюсь в офис и буду в их распоряжении в любое время, когда понадоблюсь.
На следующий день Джон и Йоко отправились в Рекорд Плант на первую запись, на которой Джон просто продублировал некоторые гитарные партии, а Йоко — вокальные.
Рой Сикала, управляющий Рекорд Плант, который должен был вести звукорежиссуру «Imagine», попросил Йоко пройти в маленькую кабинку барабанщика для записи ее вокальных сопровождений. Джон остался в контрольной кабине с Роем и Джеком Дугласом, ассистентом Роя. За спиной Роя стоял Деннис Феррант, беззаботный двадцатилетний паренек, работавший на Рекорд Плант подсобным. Феррант заглянул в кабину барабанщика и увидел искаженное злобой лицо Йоко; ее наушники не держались на голове и спадали на шею. Она гневно встряхнула их и снова надела на голову. Как только она начинала, они опять соскальзывали вниз. Деннис почувствовал ее гнев. Он вошел в кабину и вежливо спросил: «Йоко, тебе помочь?»
Она посмотрела на него: «Наушники сломаны». Деннис понял, что у нее не было опыта работы в студии. Первое, что делает музыкант, перед тем как записываться, это устанавливает металлическую скобу между двумя головными телефонами так, чтобы они плотно сидели на голове. Он взял у нее наушники и подладил скобу. Затем он надел их себе на голову и проверил каждый телефон, чтобы убедиться, что он работает. «Теперь все нормально», — сказал он, возвращая ей наушники. Она взяла их и надела на голову. Они сидели отлично.
«Теперь все хорошо?» — спросил он. Йоко уставилась на него. Она все еще злилась и молчала. «Все хорошо?» — повторил он. Йоко по — прежнему молчала. «Если будут проблемы, пожалуйста, позови меня, и я все сделаю…» Деннис повернулся, чтобы вернуться на пульт.
Вдруг Йоко излила на него всю свою злость. Она так быстро говорила, что он ничего не понял, кроме двух последних слов: «Ебись ты!»
Деннис обернулся. «Сама ебись», — автоматически ответил он. После минутной паузы он вдруг осознал, что наделал: он только что сказал Йоко Оно, жене Джона Леннона, ебать саму себя. Деннис нервно вышел из ее кабины, уверенный, что его тут же уволят и его карьера в звукозаписывающей индустрии закончится, еще не успев начаться. Рой, Джек и Джон удивленно смотрели на него. С заплетающимися ногами, он медленно шел к ним.
«Ты знаешь, что ты наделал?» — сказал Рой, как только Деннис вошел в контрольную кабину.
«Я виноват, — робко ответил Деннис, — но я хотел помочь.»
Готовый разразиться слезами, он посмотрел на Джона. «Я не знаю, что на меня нашло, — сказал он ему. — Прости меня, пожалуйста. Я хотел помочь ей. Я не хотел ее обидеть.»
«Ты знаешь, что это значит?» — спросил Рой.
«Дайте мне один шанс, — попросил Деннис. — Всего один!»
Неожиданно Джон вскочил и подошел к Деннису. На мгновение тот испугался, что Джон сейчас ударит его. Однако Джон протянул руку. «Деннис, — сказал он, — ты мне нравишься. Я хочу, чтобы ты работал с нами.»
Деннис с благодарностью потряс руку Джона. Джон повернулся к Рою и Джеку. «Он мне по душе! Он — молодец! — сказал он. — Мне нравятся ребята с заскоками.» Все засмеялись. затем он снова повернулся к Деннису: «Больше так не делай». Слова Джона означали: «На первый раз прощается, второй раз — запрещается.»
Деннис был на всех записях «Imagine», работая рука об руку с Джоном. Со временем Джон стал доверять ему, потому что он всегда высказывал Джону свое искреннее мнение. К чести Джона, он ценил тех, на кого мог рассчитывать в том, что они скажут ему правду, вместо того чтобы поддакивать ему, потому что он — Джон Леннон.
Другой яркой фигурой, время от времени присутствовавшей на записях был Фил Спектор. Как и Джон, я считала, что Спектор — величайший продюсер в истории рок — н-ролла. С 1958 года он создал целый ряд легендарных хитов: «Be My Baby, «Walking In The Rain», «You've Lost That Loving Feeling», «Da Doo Ron Ron» и многие другие для большого числа разных артистов. Как никто другой, Спектор знал, что рок — н-ролл — это бунт и романтика, и чтобы внедрить это в сознание, он использовал целую армию музыкантов, а также свою технологическую проницательность для развития знаменитой «стены звука» Спектора, в которой мощная ритм — секция, вокальный хор, духовые, струнные, эхо и электронные эффекты выливались в пышное, пульсирующее оркестровое звучание.
Вместе с Джоном Спектор был сопродюсером основных дорожек «Imagine» на сессиях в Титтенхерсте. Он был знаком с БИТЛЗ с 1963 года, и был в свое время приглашен Алленом Клайном смонтировать их злосчастный альбом «Let It Be» в 1970 году. Затем он был продюсером сингла Джона «Instant Karma!» и работал с Джоном над его первым сольным («примальным») альбомом. Он также был сопродюсером альбома Джорджа Харрисона «All Things Must Pass» и продюсером альбома «Концерт для Бангладеш».
Невысокого роста, жилистый, нервный мужчина, Спектор заслужил среди музыкантов репутацию экстравагантного человека, и таким его и изображали в музыкальных журналах. По — моему, он был первым, кого я встречала, кто ходил в сопровождении телохранителя. Тем не менее, во время нью — йоркских записей он держался в стороне. Он, возможно, и был КАКОЙ — ТО легендой, но НАСТОЯЩЕЙ легендой был Джон.
Три недели в студии прошли гладко. Джон точно знал, что ему нужно, и не тратил попусту времени, чтобы добиться этого.
С другой стороны, Йоко была тихой. Похоже было, что они поменялись ролями, которые они играли во время съемок фильма Йоко «Муха». В течение записей Джон всячески демонстрировал свою любовь к «пассивной» Йоко. Он то и дело подходил и обнимал и целовал ее, и она с обожанием улыбалась ему в ответ. Все автоматически ожидали, что Йоко будет просто чудовищем. Вместо этого всякий, кого знакомили с ней во время работы над «Imagine», находил ее самым спокойным и приятным человеком, за исключением случая с Деннисом, о котором все готовы были забыть.
Однажды Йоко подошла к Арлин Рексон, приветливой молодой приемщице в Рекорд Плант, с которой я близко подружилась. «Нам нужны люди для работы в Штатах, — мягко сказала она, — не могла бы ты нам помочь?» Арлин изучала дизайн и кино и проработала три года дизайнером обуви. Затем она решила, что должна работать в музыкальном бизнесе — в конце 60–х годов музыкальный бизнес был самым притягательным поприщем — и она бросила все ради работы на Рекорд Плант. Ленноны обратили на нее внимание и впоследствии давали ей всякие необычные задания. Поскольку она училась на модельера, Джон даже просил Арлин делать покупки для Йоко, которая абсолютно не интересовалась одеждой и могла носить одно и то же каждый день. «Я хочу, чтобы она выглядела шикарно», — сказал он Арлин.
Время от времени лимузин Леннонов заезжал за Арлин. Шофер возил ее от магазина к магазину, и она выбирала блузки, брюки, туфли, ботинки и куртки для Йоко. С ней была договоренность, что она будет покупать на свою американскую экспресс — карточку, а АВКСО возместит ей расходы. Поскольку у нее было не много денег, и она всегда пользовалась своей кредитной карточкой экономно, шикарный лимузин и непривычное расточительство в кредит действовали ей на нервы, особенно когда она уже к полудню, истратив несколько сотен долларов, заканчивала свой поход по магазинам. Тем не менее, она разъезжала от Бонвит Теллера к Бергдорфу Гудмэну и Блумингдейлу в поисках хорошей, стильной одежды для Йоко. Закончив, она приезжала в Парк Лейн, выкладывала покупки и уезжала. То, что Йоко не нравилось, она просто выбрасывала в мусор.
Я обычно одевалась в стиле «слоеный вид»: свитер с высоким воротом, поверх него блузку, а поверх блузки жилет — все нежного черного цвета. Однажды вечером, когда я вошла в студию во время записи, я впервые заметила, что Джон ходит в «слоеном» стиле. «Мне понравилось, как ты была одета сегодня утром, и я скопировал это», — сказал он, увидев, что я уставилась на него. Я посмотрела на Йоко. Она тоже была в «слоеном». «Мне понравилось, как оделся Джон, — сказала она, — и я скопировала его.»
Несмотря на ту легкость, с которой делался «Imagine», беспокойство и нервозность Джона проявлялись в двух областях. Он утверждал, что он «не великий певец» и хотел как можно больше специальных эффектов, чтобы придать его голосу некую уникальность, которой, по его мнению, ему не хватало. «Подхуярьте мой голос», — требовал он и был в восторге, когда инженеры сдабривали его вокал эхом и электронным искажением. Джон так же считал себя посредственным гитаристом. Деннис сказал ему: «Средний гитарист знает всего три аккорда. Ты знаешь больше трех, Джон, значит, ты лучше среднего.» В ответ Джон становился еще более нервным. В этом он был совершенно убежден, не слушал никаких доводов и продолжал настаивать, что он вовсе не выдающийся вокалист и не мастерский гитарист, хотя соглашался с тем, что он хороший композитор и поэт.
Его неуверенность беспокоила меня, главным образом потому, что я еще недостаточно долго была рядом с ним, чтобы знать, было ли это обычным или это были сигналы будущих мрачных времен.
После того, как Джон закончил «Imagine», они с Йоко остались в Нью — Йорке. Обычно они вставали из постели где — нибудь между 10 утра и 4 пополудни. когда они просыпались, они звонили, чтобы им принесли их «лекарство» — маленькие белые таблетки, которые они запивали апельсиновым соком. На мой вопрос Джон ответил, что принимает метадон.
Джон был человеком большой энергии и продуктивности, но когда у него не было определенного плана занятий, он становился ленивым и мог весь день провести в постели, смотря телевизор. Йоко же работала без остановок. Она все время раскручивала идеи своих новых проектов. Для выполнения их ей нужен был Джон. В дело шли его деньги, так что, когда он отказывался работать, она ничего не могла сделать. У Джона был чрезвычайно активный ум. Когда он бездельничал, его ум мог буйствовать, и его нервозность и паранойя выходили наружу. Именно в эти моменты он обращался к Йоко.
Йоко была экстремистом и еще более ревностной, чем Джон, доводя любую его мысль или замечание до предела. Если, например, он жаловался на кого — нибудь из БИТЛЗ, она намекала, что тот всегда был его врагом, подразумевая, что Джону больше никогда не следует с ним иметь дела. Ее экстремистские настроения восхищали Джона и помогали ему не затруднять себя раздумьями. Но когда она сама впала в такое состояние — ее паранойя обычно была связана с ее карьерой, ее славой и с тем, что все плели интриги против нее, чтобы она не стала еще более знаменитой — у Джона не стало убежища. Его неуверенность в своей сольной карьере, своем детстве, своих отношениях с остальными Битлами, в том, как публика преследовала Йоко, поглотила его, и он все больше и больше уходил в наркотики.
Скоро они попали в замкнутый круг паранойи: весь мир против них, никому нельзя верить. Джон предался своей постели, которая стала его убежищем, где он мог расслабиться. Только когда он был один в постели с Йоко, он мог считать себя в безопасности. Они оба стали настолько пугливыми, что когда выходили из своего гостиничного номера и видели кого — нибудь в коридоре, они возвращались в комнату и прятались там, пока в коридоре не становилось пусто.
Я наблюдала со стороны, как Джон и Йоко превращались в жертв паранойи. За то короткое время, что я их знала, я видела их в разных ролях: Джон был преданным, любящим, заботливым мужем; блестящим профессиональным музыкантом. Йоко была агрессивной концептуалисткой; кроткой, застенчивой женой, а потом — тоже жертвой. Они были явно разносторонними личностями, и их могло заносить в ту или иную «степь». Они походили на актеров, которые могут браться за любые роли и играют их с таким убеждением, что становятся пленниками этих ролей.
Как только они ложились в постель, единственным, что могло вытащить их из нее, была поездка по магазинам. Так как Джон не записывался, они могли делать себе покупки сами. Их шофер обычно отвозил их к магазинам дамских принадлежностей на Шестнадцатой восточной улице — одним из самых их любимых был магазинчик «Мадонна», — затем — к Денойеру, который они оба любили, а потом в центр города в магазин лекарственных растений, где Йоко брала свои любимые духи, пахнущие яблоком, которыми она пропитывала всю свою одежду.
Принцип покупки вещей заключался в том, что Йоко примеряла их и смотрела, нравится ли это Джону. Если она находила что — либо, что нравилось Джону, она покупала эту вещь всех цветов. Если не было цвета ее размера, она покупала на размер меньше или больше. Казалось, что у нее потребность демонстрировать самой себе, что у нее достаточно денег, чтобы купить все. Поскольку она все время меняла свои решения, но хотела выглядеть так, будто знает, что хочет, она также убедила себя, что ей доступен каждый предмет — даже если ни один из них не подходил ей. В их номер в отеле доставили два больших стеллажа для одежды, и они скоро были набиты новыми шмотками Джона и Йоко.
Когда Джон и Йоко не хотели ходить по магазинам, я звонила в их любимые магазины, чтобы в отель прислали служащего с образцами последней моды.
Частенько я заставала их днем, лежащими в постели и взирающими, как кто — нибудь с энтузиазмом демонстрировал им модные наряды в надежде продать одежду стоимостью в несколько тысяч долларов. По окончании такого «шоу» Джон и Йоко выбирали, что хотели, и эту одежду им привозили в отель и вешали на стеллажах.
Время от времени Йоко охватывало такое беспокойство, что даже поездки по магазинам не удовлетворяли ее. У нее была цель — создать в Нью — Йорке имидж для себя и Джона. Она хотела встречаться с престижными людьми и появляться в престижных местах. Понятие престижных людей включало в себя художников — авангардистов и типов, вроде Джерри Рубина, олицетворявших «радикальный шик».
Йоко поручала мне звонить этим людям и приглашать их в отель. Много раз, после того как встреча была назначена, Йоко откладывала ее, переносила на другое время, а затем вновь откладывала. Никто не возмущался этими бесконечными перепланировками, ибо все хотели встретиться с Джоном и Йоко. Мне пришлось трижды назначать встречу с Энди Уорхоллом. Когда нужная персона являлась, его или ее провожали в спальню Леннонов, и Джон и Йоко давали прием. Когда Йоко надоедало, она извинялась перед визитером, что им с Джоном НЕОБХОДИМО заняться неким делом. Поддаваясь на ее уловку, гость уходил, не подозревая, что Йоко просто дала ему пинка.
Джон большей частью смотрел телевизор. Его восхищали телевизионные дебаты — особенно Джонни Карсонза — и он всегда смотрел новости. Он считал, что средства массовой информации были наполнены людьми, которые что — то продают: звездами, продающими свои новые фильмы или пластинки, политиканами, продающими свою новую политику или свой привлекательный имидж. Для него масс — медиа были средством рекламы всего, что хотят продать. Йоко была творцом «акций». Поскольку каждый шаг Джона отражался в прессе и телевидении, они с Йоко решили провести серию акций, которые стали бы рекламой делу мира. Они провели акции «в постели» за мир, кампанию «Желуди за мир», развешивали по всему миру плакаты и помещали в рекламных газетах объявления с лозунгом: «Война окончена! Если ты этого хочешь», а также записали тематическую песню за мир «Дайте миру шанс». Джон считал, что если бы все выдающиеся люди делали рекламу во имя любви и мира, жизнь на земле в общем улучшилась бы.
Во многом у Джона были весьма наивные и утопические представления о том, как живет мир: именно поэтому на него произвела впечатление бурная активность Джерри Рубина. Джерри представил Джона Дэйвиду Пилу, уличному музыканту — радикалу, возглавлявшему группу уличных музыкантов, которые неожиданно появлялись где — нибудь на углу и исполняли антиправительственные песни. Джону нравилось то, что Пил был человеком улицы. Он считал. что он сам по натуре человек улицы, но который теряет контакт с массами из — за того, что богат и живет в дорогих отелях. «Мир считает тебя героем рабочего класса», — говорила Джону Йоко, давая понять, что в действительности он принадлежит улице. Она также предложила, что ему надо начать писать песни, побуждающие к социальным переменам, а не просто «обойную музыку». Йоко предложила, чтобы Джон повернул свою музыку в русло уличного политического театра и давал «акции» и «события», а не концерты. Она предложила оказать поддержку тем радикалам, которые выступали перед людьми на улицах, и начать играть на улицах самим. Джон, который любил бросаться в новые дела, заглотил крючок.
После двух недель бурной активности вперемежку с валянием в постели целыми днями Джон и Йоко решили вернуться в Англию, чтобы снять киноверсию «Imagine» в дополнение к выходу этого альбома. Йоко позвонила мне и попросила, чтобы я поспешила в отель, упаковать их вещи, так как они планировали отъезд на следующее утро. Я прибыла в 6 вечера.
Начав собирать вещи в 7 вечера, я закончила в 2 ночи. Двумя месяцами раньше Джон и Йоко прибыли в Нью — Йорк с двумя чемоданами; теперь они уезжали с тремя чемоданами и пятью большими пароходными сундуками, четыре из которых были набиты одеждой, а пятый — до краев заполнен одной лишь обувью.
На следующее утро я была в отеле в восемь тридцать. Йоко, в халате, рассматривала десять нарядов. Она перебирала один за другим, выбирая подходящий. В девять тридцать прибыл лимузин, чтобы отвезти их в аэропорт, однако Йоко все еще не решила, что ей надеть.
«Нам пора, — отрезал Джон. — Одевайся.»
Йоко, казалось, была парализована нерешительностью. Наконец, сделав гримасу, она взяла один наряд, побежала в ванную и переоделась в него. Я собрала оставшиеся девять костюмов и бросила их в сундук. Затем я вызвала коридорного. Зазвонил телефон. Это был администратор отеля. Пора было ехать, иначе они опоздали бы на самолет. Джон схватил Йоко за руку и потянул ее к двери. Они помахали на прощанье и ушли.
Я села на один из сундуков, чтобы перевести дыхание. Понадобилось четыре коридорных, чтобы вынести их багаж из номера.
Неделю спустя (это было в середине июня 1975 года) к моему столу подошел Ален Горовиц. «Джон и Йоко просят вернуть копию фильма «Сооружение» в Англию, причем немедленно. Как нам известно, у тебя есть паспорт. Мы хотим, чтобы ты отвезла эту копию завтра.»
Чего я меньше всего ожидала, так это поездки в Англию, о чем я ему и сказала. — Послушай, — ответил Горовиц. — Мы хотим, чтобы кто — нибудь слетал за полцены, и ты — единственная из сотрудников, кому еще нет двадцати одного и кто может поехать. Так что ехать — тебе. Буквально уже на следующий вечер я с копией фильма Джона Леннона «Сооружение» выехала в большом лендровере через огромные деревянные ворота и по змеившейся дороге — к дому Леннонов, Титтенхерст Парку. Даже в темноте этот старый, величественный дом выглядел огромным. Внутри его Джон и Йоко разрушили кое — где стены и соединили маленькие комнаты в большие современные залы. Каким — то образом казалось, что внутренности дома во вражде с его наружностью. Меня удивляло, зачем кому — то нужно покупать красивый старинный дом только для того, чтобы разрушить в нем все ради ультрасовременного лоска.
Через несколько минут после моего прибытия в комнату вошли Джон и Йоко. Они выглядели очень уставшими. — Привет, Мэй, — сказала Йоко. — Как добралась? — Отлично, — ответила я. — Хорошо, что ты приехала, — сказал Джон. — Спасибо, — поблагодарила я. — Увидимся завтра, — сказала Йоко, и они ушли. Интервью окончено.
Я прошла в кухню, где наткнулась на Дэна Ричтера. Пока я делала кофе, Дэн рассказал о жизни в Титтенхерсте, в частности, о том, что произошло за неделю до моего приезда. Среди поклонников Джона были, как он их называл «фанаты», которые НАСТОЙЧИВО стремились увидеть его лицом к лицу. Один из них, которого я назову Стивеном, прислал множество телеграмм из больницы для душевно больных где — то на юго — западе, утверждая, что он может «вылечиться», только взглянув в глаза Джона. Дэн предсказал, что однажды Стивен появится у их ворот. Не мудрено, что как только Стивена выписали из больницы, он нашел Титтенхерст Парк и стал поджидать Джона. Джон не хотел видеть его. «Я не хочу, чтобы кто — то считал, что я могу вылечить его. Я — Джон, всего лишь Джон," — сказал он и оставался затворником в доме. Полицейские то и дело убирали Стивена с дороги, но куда бы они не закидывали его, он снова приходил к дому и торчал тут день за днем. — Я не знаю, что с ним делать, — сказал Джон Дэну. — Не хочется обижать его, но я хочу, чтобы он ушел отсюда. Дэн попытался убедить Джона, что единственный способ избавиться от Стивена — это посмотреть ему в глаза. Джон еще больше расстроился. Дэн продолжал убеждать его, и наконец, после долгих дискуссий, Джон уступил. Затем у Дэна появилась мысль заснять эту встречу для фильма «Imagine». Джон снова уперся. Он не хотел эксплуатировать Стивена. Но Дэн убедил его, что поскольку этот фильм должен был быть кинодокументом его жизни — а это был довольно необычный момент в его жизни — то такая съемка будет оправданной. А позже они смогут решить — использовать или нет этот эпизод в фильме, когда он будет закончен. В назначенный день, под прицелом съемочной группы, Джон пошел к воротам. Стивен подошел к Джону и вперил свой взгляд ему в глаза. Джон тоже смотрел на него. Стивен молчал. Он не мог поверить, что его мечта свершилась. Он пытался найти какие — нибудь слова, но был слишком ошеломлен, чтобы говорить. Он продолжал таращиться на Джона, в течение длительного времени. Затем, со слезами на глазах, он повернулся и медленно пошел по дороге. Больше его не видели. Дэн, съемочная группа и Джон — все поняли, что Джон «вылечил» Стивена. Джон повернулся и пошел назад в дом. Он был потрясен этим инцидентом, и молва о поразительном исцелении продолжала будоражить поклонников.
* * *
На следующее утро после своего приезда я снова была на кухне, когда вдруг туда вбежала группа детей. Среди них был Джулиан Леннон, сын Джона от его первой жены, Синтии. Джулиану было восемь лет, и он был маленьким для своего возраста. Он был жутко похож на своего отца, и его глаза были такими же проказливыми и умными. — Доброе утро, Джулиан, — сказала я, протягивая руку. Он вежливо пожал ее. — Поиграйте со мной, — сказал он. — Валяйте, — раздался чей — то голос. — Джон и Йоко все равно не встанут до полудня. У вас много времени. — Я последовала за Джулианом, который шел прямо к спортивному автомобильчику, стоявшему рядом с домом. — Я прокачу тебя, — сказал он. Он уселся на место водителя, и я села рядом с ним. — Тебя легко напугать? — спросил меня Джулиан. — Нет.
Джулиан ехал быстро. Единственным его намерением было напугать меня. Он несся на огромные камни и объезжал их в последнюю минуту. Он делал вид, что собирается врезаться в дерево. Заманив меня в машину, он вознаградил меня с лихвой. Я действительно была очень напугана, но ухитрялась смеяться вместо того, чтобы кричать. Когда Джулиан увидел, что не может напугать меня, он успокоился. К тому времени как я вернулась домой, день официально начался. Дом был наполнен людьми, и никто из них, похоже, не знал, что делать. Садовник, дворники, горничные, шофер, секретарша Леннонов — все просто слонялись по дому. Они ждали распоряжений от своих хозяев, которые еще сегодня не показывались. Съемочная группа тоже похаживала взад и вперед. Им было нечего делать, пока Джон и Йоко не встали. «Поверишь, или нет, — сказал Дэн, — но это самое легкое время дня, пока они не встали.» Затем он добавил: «Ты видела систему сигнализации против ограбления?» Я последовала за ним к пульту возле лестницы. Дэн объяснил, что эта система в отличие от других была сделана так, что запирала находившихся в доме. «Ночью, после того, как Джон и Йоко лягут спать, последний, кто ложится, должен включить эту кнопку. Тогда никто не сможет войти в их спальню, и они не смогут выйти из нее без того, чтобы не включилась сигнализация. Когда она включается, то звонит и в полицейском участке, и через какие — то минуты полиция уже здесь.» Вскоре в комнату влетели Джон и Йоко. Джон был, как никогда, в спешке. У Йоко был чрезвычайно напряженный вид. — Ты осмотрела дом? — спросила она меня. — Конечно. Он очень красивый. — Тебе показали сигнализацию против грабителей? — Да. — Не правда ли, здорово? Я не знала, что ответить людям, которым нравилось быть пленниками в своем собственном доме. После того, как они торопливо переговорили со своей съемочной группой, Йоко попросила меня подняться с ней наверх. Несколько маленьких комнат были объединены в большое пространство, которое было пустым за исключением матраса возле одной стены. С этого матраса можно было увидеть красивое озеро. Я подошла к окну и посмотрела на него. — Джон хотел видеть воду, когда он встает… — сказала Йоко. — …Поэтому я заставил их соорудить для меня озеро. Оно почти настоящее, только дно резиновое, — закончил Джон, смеясь. — Взгляни на нашу ванную, — сказали они. Я последовала за ними в ванную комнату. Она была больше, чем комната, в которой я жила вместе с моей мамой. В ванне могли удобно разместиться четыре человека — такое увидишь разве что в голливудских мюзиклах. — Какая большая ванная, — сказала я. — Очень большая, — сказал Джон счастливо. — Это большая ванная, — эхом отозвалась Йоко. — Кто — нибудь объяснил тебе, что за фильм мы снимаем? — спросил Джон. — Нет. — В общем, в этом фильме я — Эррол Флин, а Йоко — Рита Хейворт. Теперь нам надо переодеваться. Спускайся вниз и жди нас. — Вам нужна моя помощь? — спросила я. — Нет, — сказала Йоко, — не сейчас. Позже!
Я присоединилась к съемочной группе, все еще ожидавшей начала работы. Через двадцать минут Джон спустился по лестнице вниз. Он был одет, как Гаучо. Йоко, в вечернем платье, вышитом бисером, шла за ним. Спустившись, они остановились, ожидая восхищений. Йоко изучающе посмотрела на Джона. Хотя он был в хорошем настроении, я почувствовала, что она думает, будто он не очень — то в восторге от ее наряда. «Я переоденусь» — сказала она и побежала вверх по лестнице. Через десять минут она вновь появилась с сигаретным патронташем и длинным шарфом. — Вам нравится патронташ? — спросила она. Мы все ответили, что нравится. Однако теперь мы не проявили достаточного энтузиазма. «Я снова переоденусь," — сказала она. «Я тоже," — сказал Джон, и они оба побежали вверх. Спустя пятнадцать минут они вернулись, одетые в совершенно другое. Они посовещались со съемочной группой, после чего Йоко снова решила переодеться. Дэн рассказал мне, что предыдущим днем Йоко переодевалась приблизительно сорок раз до того, как начать работу. После того, как она ушла вверх по лестнице, Дэн сказал: Снимать фильм легко. Самое сложное — это дождаться, когда они приготовятся. В тот день ушло три часа, прежде чем Йоко была готова начать съемки. Фильм «Imagine» должен был быть одиссеей жизни Джона и Йоко. В начале 1970–х годов многие рок — звезды делали фильмы на основе своей жизни. Часто эти фильмы показывали красивую частную жизнь рок — звезды. «Imagine», похоже, должен был стать ярким образцом этого жанра. Сначала их снимали бегущими по лесу. После этого они переоделись и снялись возле оранжереи. Затем они снова переоделись. Съемки постоянно прерывались, и все ждали, когда главные герои появятся в новых костюмах. Когда стемнело, все пошли в дом. Йоко и Джон приготовили себе жареные орехи и жареную картошку по — французски — они пользовались микроволновой печью. За десять дней своего пребывания в Англии это была единственная еда, которую я видела на их столе. Утомившись весь день наблюдать, как Йоко переодевается, после того, как они, поев, заперлись в своей спальне, я тоже отправилась в постель. На следующий день Йоко и Джон появились в полдень, одетые в черное. Когда камеры начнут работать, они планировали выйти из дома и сесть в свой автомобиль. Затем Дэн должен был отвезти их к искусственному озеру, Джон и Йоко выйдут из машины, сядут в весельную лодку, и Джон погребет к острову, сооруженному посередине озера. В домике на острове был установлен небольшой столик, а на нем — шахматная доска. Джон и Йоко собирались медленно подойти к домику, сесть за столик и начать играть в шахматы. Для того, чтобы снять эту сцену, камеру установили на вертолете. Как только Джон и Йоко выйдут из дома и направятся к машине, вертолет должен будет подняться в воздух. Он будет подниматься все выше и выше, чтобы к тому времени, как они сядут за шахматную доску, они казались просто пятнышками в центре экрана. Дэн Ричтер дал сигнал, и Джон, Йоко и он пошли к автомобилю, в то время как вертолет начал взлет. Автомобиль поехал по дороге, а вертолет поднимался все выше. Когда он достиг верхушек деревьев, подвешенная к нему камера зацепилась за одно дерево. Опускаясь и поднимаясь, пилот пытался освободить камеру, но чем больше он старался, тем больше она запутывалась. Мы все, как загипнотизированные, смотрели, как дерево сражается с вертолетом. С земли казалось, что дерево вот — вот стянет вертолет вниз. Это была какая — то сюрреалистическая сцена. Джон и Йоко плыли в лодке к острову, не подозревая, что их не снимают. Вдруг вертолет освободился, и мы зааплодировала. Когда Джон и Йоко узнали, что произошло, они отнеслись к этому относительно спокойно. Позже этот эпизод был повторен без каких — либо помех. К концу дня с фермы привезли огромного борова. Это Джон придумал спародировать фотографию на конверте альбома Пола МакКартни «Баран», где Пол показан борющимся с бараном. Джон же будет бороться со свиньей. Мы все вышли во двор и устремили взгляд на большое и сердитое животное. Никто не представлял, что свинья может быть такой огромной. Джон воинственно обошел животное. Ему нравилась идея, но не нравился боров. Дэн стоял наготове, чтобы снимать картину. «Заберись ему на спину, Джон, и схвати за уши.» Джон, похоже, сомневался. Он подошел ближе. Свинья издала резкий, неприятный звук. Джон отступил назад, но мы все продолжали убеждать его. «У тебя получится, Джон», — сказала я. Он снова приблизился к борову. «Я не могу держать эту ебучую свинью слишком долго. У тебя только один кадр, только один», — сказал он Дэну. Джон вскарабкался на спину борова и схватил его за уши. Тот завизжал. Дэн щелкнул фотоаппаратом. Джон соскочил со свиньи и пошел в дом, Йоко за ним. Там они съели свой ужин из микроволновой печи и заперлись в спальне. На следующее утро Джон и Йоко снимали сцену, в которой звучала заглавная песня «Imagine». Джон сидел за роялем и играл эту песню, в то время как Йоко отдергивала одну за другой занавески. Пока Джон играл, комната становилась все светлее и светлее. К концу его песни комната была вся залита ярким солнечным светом. Это было просто и очень трогательно. Поскольку они были начинающими кинематографистами, Джон и Йоко работали путем проб и ошибок. Там, где чутье не подводило их, то, что они делали, получалось очень красивым. Дней через десять, в полдень, Джон и Йоко вошли в кухню, и Йоко сказала: «Мэй, тебе пора ехать домой. Через несколько дней мы последуем за тобой. Упакуй всю нашу одежду.» Я вновь оказалась перед теми пятью сундуками, что я упаковывала две недели назад. Рано вечером, когда я как раз заканчивала, Джон и Йоко вошли в спальню. «Мэй, ты поедешь утром, — сказала мне Йоко. — Сундуки возьмешь с собой.» «Не будет ли проще отправить их теплоходом?» «Нет, Мэй, — ответила Йоко. — Нам нужно, чтобы когда мы будем там, наше одежда уже ждала нас, а мы доверяем только тебе. Больше мы никому не доверяем.» Она нервно посмотрела на Джона. «Мы доверяем тебе, Мэй», — отозвался Джон. «Вы можете отправить их с курьером», — сказала я. «Мы не доверяем никакому курьеру, — ответила Йоко. — Мы доверяем только тебе. Я считаю, что ты должна отвезти нашу одежду.» Я попробовала другой довод. «В аэропорту наверняка будет большая пошлина на эту одежду. По — моему, вы хотите, чтобы я заплатила ее в аэропорту.» «Я думаю, что на них не будет никакой пошлины», — сказала Йоко. Джон пожал плечами: ему было все равно. Йоко посмотрела мне в глаза. «Не беспокойся. Никакой пошлины не будет.» Она сказала это с таким убеждением, что я должна была поверить ей. «А почему бы тебе не взять с собой и эту штуку, — сказал Джон, вручая мне старый «Рикенбахер». — На этой гитаре я играл в БИТЛЗ. Я взяла ее с благоговением. Мне хотелось сказать ему, как это меня взволновало, но прежде чем я успела раскрыть рот, они вышли из комнаты. На следующее утро я поехала в аэропорт с пятью сундуками и гитарой. Когда пришло время проверки сундуков, я раскрыла их. Таможенный инспектор уставился на меня. «Это моя одежда — сказала я порывисто. — Я привезла ее с собой из Америки.» Инспектор посмотрел этикетки, которые все были американскими. Он, должно быть, подумал, что я — богатая молодая женщина, которая всегда ездит в Лондон со множеством сундуков, набитых самой дорогой одеждой. «Закрывайте». Я отправилась на посадку. Что более важно, Йоко оказалась права. Пошлины не было. Я села в самолет, размышляя о том, что только что произошло. Что побудило меня сказать то, что я сказала инспектору? Что это такое было в Йоко, что заставляло людей верить ей? Что это такое было в ней, что заставляло людей делать вещи так, что ее предположения оказывались верными? Если Титтенхерст был причудливым, странным, непредсказуемым, то это было только начало. Следующим месяцам предстояло быть еще более чудными. Когда я вернулась в Нью — Йорк, в офисе АВКСО все «стояли на ушах». Во время моего отсутствия Джордж Харрисон приезжал в Нью — Йорк повидаться с Алленом Клайном. Друг Джорджа, индийский ситарист Рави Шанкар, рассказал ему о бедствии в Бангладеш, восточной части Пакистана, и Джордж решил дать концерт в пользу жертв. Аллен Клайн одобрил эту затею, и на 1 августа 1971 года в Мэдисон Сквер Гарден был назначен «Фестиваль для Бангладеш», благотворительный концерт с главным действующим лицом — Джорджем Харрисоном. С момента объявления концерта воцарился кромешный ад. Все билеты были проданы за три часа, и сейчас их «толкали» по тысяче долларов за пару. Публика также считала, что впервые за пять лет БИТЛЗ выступят вместе на этом концерте. Говорили, что сам Джордж отчаянно надеялся на воссоединение БИТЛЗ благодаря этому событию, что было для него очень важно. Ряд суперзвезд выразили желание принять участие в этом концерте. Джордж, однако, знал точно, что ему нужен, и он отверг среди других Мика Джэггера, Кросби, Стиллз и Нэш и Джоан Баэз, выбрав вместо них своих друзей — Билли Престона, Леона Рассела, Эрика Клэптона и, конечно же, Ринго. Я подключилась к работе. С утра до вечера мы заказывали и подтверждали места в самолетах и отелях и нанимали лимузины для музыкантов, многие из которых ехали из Лос — Анджелеса и Лондона. Нужно было найти место для репетиции и нанять аппаратуру. В дополнение ко всему концерт собирался снимать и записывать никто иной, как Фил Спектор. В то время как Ринго сразу же согласился принять участие в концерте, ни Джон, ни Пол, похоже, не были способны решиться. Сначала позвонил Пол, потом — Джон: оба обдумывали, присоединятся ли они к Джорджу. Пол вроде бы соглашался, если будет Джон. Джон сказал, что придет, если будет Пол. Затем на поверхность всплыли их старые проблемы из — за денег и они вспомнили свои обиды. В конце концов Пол отказался, а Джон остался пребывать в неопределенности. Прошло несколько недель до того, как приехали Джон и Йоко. Джон продолжал без толку трепаться о своем выступлении с Джорджем. Он хотел участвовать, однако его беспокойный, напряженный ум подсказывал ему, почему этого не следует делать. Если он пойдет на это, то ему придется снова стать битлом, а это будет противоречить всему, что он публично заявлял со времени распада группы. Йоко же решила все без затруднений. Она хотела принять участие и появиться на сцене в качестве сольной артистки — идея, приведшая в ужас Джорджа. Он хотел Джона и только Джона и отказался от выступления Йоко. Йоко сказала Джону, что ему следует употребить все свое влияние на Джорджа, чтобы она могла выступить как сольная артистка. Джордж, однако, был непреклонен. За день — два до концерта, когда я была в офисе АВКСО, мне вдруг позвонил Дэн Ричтер. Он убедительно попросил меня срочно приехать в отель. Когда я прибыла туда, Дэн сидел в жилой комнате номера один. «Что мне надо делать?» — спросила я. «Просто прибрать здесь. У нас, вероятно, будут гости.» Номер Леннонов был, как всегда, в беспорядке, и я начала прибирать. В углу на полу я нашла очки Джона в оправепроволочке. Они были раздавлены и лежали узлом. «Где Джон?» — спросила я. «Он ушел. Йоко еще здесь. Она в ванной.» Я провела весь день в номере, ожидая распоряжений. Время от времени появлялся Дэн, чтобы сказать мне, чтобы я не уходила. Голодная весь день, я вызвала по телефону прислугу. Принесли еду, и я села за стол. Пока я ела, позвонили в дверь. Открыв ее, я увидела Джорджа в компании бас — гитариста Клауса Формана и Мэла Эванса, который раньше был дорожным менеджером БИТЛЗ. «Мне надо увидеться с Джоном», — сказал Джордж. «Он ушел.» Джордж был явно озадачен. «Куда он ушел?» «Я не знаю.» Джордж стал еще более озадаченным. Похоже, он был в тупике. Затем он решил попробовать снова. «Так Джона нет?» «Джона нет, — повторила я, — но есть Йоко.» «А Джона нет?» «Нет, его нет, почему бы вам не позвонить Аллену?» — предложила я. «Как ты думаешь, он вернется?» «По — моему вам нужно позвонить Аллену.» «Пойдемте», — Джордж отправился восвояси.
Позже я узнала, что как раз в то утро у Джона и Йоко вышел серьезный спор, во время которого Джон сказал Йоко, что думает выступать на фестивале и, далее, что имеет смысл делать это лишь в облике дружелюбного Битла, и фестиваль не может быть ни средством демонстрации авангардистских штучек Йоко, ни пропагандой за мир Джона и Йоко. Если он будет выступать, Йоко будет стоять за кулисами. Во время спора Джон пришел в такую ярость, что смял руками свои очки. В конце концов он решил, что единственный способ решить эту проблему — это уехать. Он приказал Дэну отвезти его в аэропорт. Они рванули из отеля, вскочили в такси и поехали в аэропорт имени Кеннеди. Там Джон сел в первый же самолет в Европу и улетел в Париж. Позднее Йоко поехала к Аллену Клайну. Когда она вернулась, она сказала: «Аллен сказал мне ехать за ним. Упакуй мои чемоданы.» Я уложила ее вещи, и, как только я все сделала, она тоже уехала.
* * *
Двумя неделями позже, 12 августа 1971 года, мне снова пришлось распаковывать те самые сундуки, которые я упаковывала и распаковывала уже четыре раза менее чем за два последних месяца. Джон и Йоко прибыли жить в Нью — Йорк. Джон, как обычно, не отрываясь смотрел телевизор, а Йоко лежала рядом с ним. «Англия — мертвая страна», — сказала Йоко. — «Я не могу жить там, где нет полного действия, — добавил Джон. — А в НьюЙорке телевидение работает двадцать четыре часа в сутки.» Они действительно приехали в Нью — Йорк, чтобы жить там. Уже на следующий день Ленноны заняли большую часть семнадцатого этажа отеля «Сент — Роджерс». Они жили в номерах 1701, 1702, 1703. Мне выделили комнату 1707, чтобы я могла там заниматься, когда было слишком много работы для Джона и Йоко, чтобы не ездить домой. Из Лос — Анджелеса приехала группа музыкантов, включая таких профессионалов, как барабанщик Джим Келтнер, чтобы записывать «Муху», заглавную песню в фильме Йоко. Джон намеревался каждый свой альбом выпускать одновременно с альбомом Йоко. «Муха», комплект из двух пластинок, должен был быть выпущен вместе с сольной долгоиграющей пластинкой Джона «Imagine».
Обычно каждый день я приезжала к десяти утра, стучала в их спальню и вызывала прислугу, чтобы заказать им завтрак: гренки с корицей, чай и кофе. После того, как они ели, вставали, принимали душ и одевались, Йоко давала мне поручения и список людей, кому нужно позвонить. Я также должна была отвечать на звонки и сортировать их. Поручения могли состоять в том, чтобы съездить в китайский городок и купить любимые травы Йоко или съездить в магазинчик «Годива», чтобы купить Джону его любимые шоколадные конфеты. Джон, как и я, питал слабость к шоколаду. Приходилось также искать какую — нибудь одежду для Йоко. Я также работала с корреспонденцией, держала мелкие расходы и следила за своевременной выплатой по счетам. В дополнение ко всему этому я забронировала время работы в Рекорд Плант и следила за тем, чтобы была необходимая аппаратура, и музыканты могли работать должным образом каждый вечер. Я работала в какой — то безостановочной кутерьме. Помимо съемочной группы, мотавшейся в их номер, здесь были Том Бассалери, их водитель; Дэн Ричтер и Питер Бенди, которые были в Англии с Леннонами; ряд других помощников, присланных АВКСО; несколько музыкантов, которые поселились в отеле вместе со своими женами, помощниками и детьми; ряд приходивших с визитами художников — авангардистов и модных деятелей культуры; юристы, бухгалтеры, а также демонстраторы моделей одежды, поскольку Ленноны по — прежнему с охотой покупали новые вещи. Кейт МакМиллан, английский фотограф, который сделал снимок на обложку «Abbey Road», был нанят Джоном и Йоко сфотографировать их так, чтобы их лица на лейбле пластинки при ее вращении сливались в одно лицо. Вскоре после того, как Джон и Йоко поселились в «Сент — Роджерсе», они встретились со мной. Джон поведал мне, что хочет, чтобы о Йоко как можно больше хорошего написали в газетах. Он чувствовал, что очень многие ее ненавидят и винят в расколе БИТЛЗ. Джон хотел, чтобы люди узнали, что это артисты как Йоко, а не БИТЛЗ, имеют реальное видение мира, и только они могут действительно изменить этот мир. Йоко кивнула головой в знак согласия. «Это принесет пользу миру.» План заключался в том, чтобы дать серию интервью. Журналисты встретятся с Джоном и Йоко. Джон расскажет о том. как травили Йоко, а потом уйдет, оставив Йоко наедине с интервьюерами. Перед каждым интервью я должна была немного побеседовать с репортерами и проинформировать Йоко об их настроениях, о чем с ними можно говорить и каких тем следует избегать. Йоко ранее наблюдала за Джоном, который всегда был с репортерами веселым и приветливым и во время своих собственных интервью играла роль обаятельной, приветливой, мягкой женщины. Все те журналисты, кого я видела после, говорили мне, как, несмотря на свое мнение о ней, они нашли ее прекрасным человеком. Перед прессой и всеми, кто слушал, Джон и Йоко с полным убеждением говорили, как они любят друг друга, как во многом они поддерживают друг друга и как сильно они привязаны друг к другу. Они говорили это; они подразумевали это, они верили в это — они делали это. Я верю, что они любили друг друга, но их любовь совсем не похожа ни на одну концепцию любви, о которых я знала или читала. Они проводили огромное количество времени в постели, но редко целовались или касались друг друга. Насколько я могла видеть, в их отношениях не было ничего чувственного. Я встречалась с другими парами, занимавшимися рок — н-роллом и для них было естественным ласкать друг друга. У Джона и Йоко этого не было: они вели себя как дети, потерявшиеся в ночи и прижавшиеся друг к другу спинами, чтобы отпугивать злых духов.
* * *
Фильм «Imagine» еще не был завершен, и Йоко беспощадно гоняла съемочную группу. В ответ некоторые из них закрутили огромные сигары с марихуаной и курили их на крыше «Сент — Роджерса».
Затем, как — то в сентябре, произошло вдохновляющее событие. Джон узнал, что в гостинице остановился Фред Астэр. Он был тогда моей любимой кинозвездой; Джон тоже любил его. На Йоко это произвело меньше впечатления. «Он не авангардист», — сказала она Джону. Тем не менее Джон послал меня в комнату Астэра пригласить его встретиться с ними.
Я постучала в дверь Астэра, и он открыл ее. Астэр был одет в голубой купальный халат поверх голубых брюк и бледно — голубой рубашки, и выглядел он совсем как Фред Астэр!
Я объяснила ему, что работаю на Джона и Йоко. «Они очень хотели бы встретиться с вами. Они в номере семнадцать — ноль — один», — сказала я ему.
Астэр ответил, что ему нужно на самолет и он опаздывает. Он сказал мне, чтобы я поблагодарила их за проявленный к нему интерес и передала его извинения. Он был чрезвычайно грациозен. Выйдя, я вернулась назад в 1701 и объяснила Джону ситуацию. Когда я рассказывала, зазвонил телефон. Я взяла трубку. Это был Астэр, и я дала трубку Джону, который поговорил с ним несколько минут, затем он положил трубку. «Давайте — ка приберем это ебучее местечко, — закричал он. — Фред идет к нам.»
«Давай переоденемся», — сказала Йоко, и они с Джоном рванули в ванную.
Я была в замешательстве от беспорядка и закрутилась, пытаясь прибрать в комнате как можно скорее. Через несколько минут вышел Джон, одетый довольно консервативно в элегантный темный костюм с галстуком. Йоко появилась на несколько минут позже, и ее выбор был отнюдь не консервативным. Она надела трико с оголенными бедрами, большую красивую шляпу и лакированные туфли со сверхвысоким каблуком. Это был очень необычный костюм.
Когда Астэр пришел, я проводила его в спальню к Джону и Йоко. Они поговорили некоторое время, затем Джон рассказал о фильме «Imagine». Он спросил Астэра, не примет ли тот участие. Кинозвезда ответила, что с удовольствием, и в номер позвали съемочную группу.
Эпизод с Астером заключался в том, что он вместе с Йоко входит в номер. Прорепетировав, он проделал это. Он постоял там, раздумывая, а затем пожал плечами. «Мне кажется, я смогу сделать лучше, — сказал он. — Можно попробовать еще раз?»
Джон и я посмотрели на него с уважением. Фред Астэр был непревзойденным профессионалом и всегда хотел достичь совершенства, чтобы он ни делал. Мы с Джоном были просто в восторге от встречи с ним.
Менее привлекательным событием была запись песни «Happy X — mas (War Is Over)» (Счастливого Рождества (Война Окончена)), которая состоялась в конце сентября. Для записи были наняты гарлемский хор баптистской церкви, и детский хор из негров. Дети и их родители с уважением разглядывали Джона и Йоко.
«Дай — ка мне ебучую сигарету», — сказала Йоко. Всех передернуло. Йоко то и дело решала, что «ебучий» — это единственное слово, чтобы охарактеризовать любой предмет. Она говорила о «ебучих детях, ебучей погоде, ебучих музыкантах, ебучих песнях».
Джон становился все более и более возбужденным. Он понимал, что это плохо — сквернословить перед детьми — даже для Йоко — и ему не нравилось это. В конце концов он не выдержал. «Йоко, кончай, — крикнул он. — Хватит.»
Йоко замолчала. Бормоча, она отошла в угол, возмущенная тем, что ей не разрешалось делать то, что она хочет. Ей было трудно поверить, что Джон публично одернул ее.
* * *
«Я придумала новый стиль одежды, — сказала однажды мне Йоко. — Это одежда будущего, и я хочу, чтобы ты демонстрировала ее.» Она показала мне свои эскизы, среди которых были тенниски с вырезами на груди и штаны без промежностей.
«Что ты хотела бы демонстрировать в первую очередь?» — спросила она.
«Нет уж, спасибо» — ответила я.
«Да ты стыдлива? Ты что, стесняешься своего тела? Тебе нужно раскрепоститься.»
«Не сегодня» — твердо сказала я.
«Ты могла бы быть моей младшей сестренкой, — сказала Йоко покровительственно. — Моя задача — помочь тебе освободиться от своих предрассудков.»
* * *
Несколько дней спустя я восторженно рассказывала Джону о шоу Чака Берри, на котором была прошлой ночью. Заметив, что Йоко внимательно смотрит на меня, я быстро закончила свой рассказ.
«Я бы хотел сходить тоже, — сказал Джон. — Будут и другие концерты," — ледяным голосом сказала Йоко.
Позже, зайдя в комнату, она увидела, что мы проигрываем альбом Чака Берри. Он был любимым рок — н-ролльщиком Джона.
«Выключите. Я не хочу, чтобы это играли здесь.» Рок — н-ролл был изгнан из этого номера.
* * *
Почти весь сентябрь мы провели в активной подготовке выставки Йоко «Это не здесь» в музее искусств Эверсона в Сиракузах, Нью — Йорк. Выставка была назначена на 9 октября, тридцать первый день рождения Джона. Все мы были заняты тем, что составляли, надписывали адреса и отправляли по почте тысячу приглашений по списку нужных Йоко людей. Каждое приглашение погружалось в пластиковую коробочку, заполненную водой. Поскольку выставка была водяным мероприятием, приглашения должны были прийти мокрыми. Пятьсот артистов и знаменитостей получили просьбу сделать какие — нибудь водяные вклады в это шоу, и Йоко поручила мне донимать их до тех пор, пока их вклады не прибудут в Сиракузы. Я должна была позвонить Джону Кейджу, Даку Кэветту, Орнетте Коулмен, Уиллему де Кунингу, Бобу Дилану, Генри Гельдцалеру, Деннису Хопперу, Джасперу Джонсу, Полу Красснеру, Спайку Миллигену, Джеку Николсону, Изаму Ногучи, Энди Уорхолу и Фрэнку Заппе и спрашивать, отправили ли они свои водяные штучки на выставку.
После настойчивых убеждений в музей в Сиракузах полились компасы, паровые двигатели, стихи о воде, пробирки с цветной водой, индийские чернильные бутылки, микрофоны, погруженные в бачки с водой, массонские банки, кубики льда, аквариумы, рефрижератор и пачки промокательной бумаги.
Я составляла пресс — бюллетень. Я заказывала самолеты. Я снимала номера в гостинице. Неожиданно Йоко поручила мне провожать заказанные в Сиракузы самолеты.
В аэропорту был один ужасный момент. Я пыталась посадить в самолет продюсера Фила Спектора, Ринго, представителя Эппл Нила Эспинола, бас — гитариста Клауса Формана, барабанщика Джима Келтнера и клавишника Ники Хопкинса. Однако наш рейс был отложен. Следующий рейс тоже был отложен, и нам сказали, что придется ждать самолета, возвращавшегося из Сиракуз.
Спектор взбесился. Я постаралась успокоить его, но он ничего не хотел слушать и только орал. Он повернулся к Форману и закричал: «Ты когда — нибудь слышал об этой авиалинии?»
«Конечно», — ответил музыкант.
«Да. Только после крушения!» Он показал на музыкантов. «Вы… вы… и вы — пошли со мной!» Его вид был таким драматическим и впечатляющим, что все последовали за ним.
«Фил! Фил! Послушайте!» — закричала я.
Спектор не слушал. Он увел музыкантов на другую авиалинию и настоял на том, чтобы лететь на самолете по его выбору, а не по нашему. В ту ночь на вечеринке по случаю дня рождения Джона у него был резкий спор с Полом Красснером, помимо всего прочего, о смерти Ленни Брюса, и Джону пришлось вмешаться, чтобы успокоить их.
Казалось, что где бы ни присутствовал Фил Спектор, всегда возникала суматоха.
Когда все мы приехали в музей, он уже был набит тысячами поклонников БИТЛЗ, надеющимися увидеть Джона. Все водопроводные трубы были сорваны, и фаны затопили туалеты, переполнили ванны и разбили наполненные водой баллоны. За один час пол был залит слоем воды толщиной в несколько дюймов. Вместе с мрачной Йоко и Джоном я села в библиотеке музея. Они уже несколько дней были на ногах и оба выглядели очень раздраженными. Появился обслуживающий персонал и сообщил о новых повреждениях. «Они только что разбили стеклянные молотки», — сказал кто — то.
«Ты знаешь, сколько стоят эти ебучие молотки? — нахмурился Джон. — По тысяче каждый.»
«Если их разбили, значит так должно было случиться», — угрюмо ответила Йоко со спокойствием дзэна.
«Я же говорил тебе положить их под стекло. Я же говорил тебе положить всю эту ебучую выставку под стекло. Я же говорил тебе, что нельзя позволять им касаться всего этого. Я же говорил тебе, что они разобьют все, до чего дотронутся своими ебучими руками!» — заорал он.
Йоко была непроницаема. «Что должно было быть, то должно было быть», — снова сказала она.
Вдруг появился музейный служащий. «Еще один туалет затоплен.»
«Я полагаю, что эта хуета тоже должна была быть», — сказал Джон.
«Да, — ответила Йоко, — Да.»
В ту ночь мы допоздна отмечали день рождения Джона. На следующий день, изможденные, мы влезли в лимузин. «В Нью — Йорк, пожалуйста.» Весь путь домой мы проделали в автомобиле.
После музейного шоу было принято решение переехать из отеля «Сент — Роджерс» в квартиру. Йоко села на телефон и стала говорить об этом со всеми, кого знала. Джо Батлер из группы «Лавин Спунфул» хотел передать в субаренду свои апартаменты на Бэнк — стрит в Гринич — Виллидж. Там были две комнаты: маленькая жилая комната и большая спальня. Там была также крохотная кухонка.
Я сказала Йоко, что эта квартира слишком мала для них.
«Слушай, Мэй, артисты всегда живут в Гринич — Виллидже, — ответила она. — Это такая квартира, которую следует иметь людям нашего типа».
В течение шестнадцати месяцев жизни на Бэнк — стрит Джон и Йоко появились на таких крутых мероприятиях, как вечер в честь заключенных «Аттики» в гарлемском театре Аполло (ноябрь 1971) и вечер в честь детройтского радикала Джона Синклера в Энн Арбор, штат Мичиган (декабрь 1971 г.). Они также вели борьбу с иммиграционными властями. Срок въездной визы Джона истек, а в ее продлении ему отказали, мотивируя это тем, что в 1968 году он был пойман с поличным за хранение марихуаны. Похоже было, что его ожидает депортация. Шли постоянные консультации с юристами, как ему остаться в Штатах.
В течение этих шестнадцати месяцев Джон и Йоко сделали свой первый совместный альбом «Sometime In New York City», а Йоко выпустила еще один свой двойной соло — альбом «Приблизительно Бесконечная Вселенная». Джеральдо Ривера попросил их дать концерт для приюта умственно отсталых детей Уиллобрук, и они дали два благотворительных концерта 30 августа 1972 года в Мэдисон Сквер Гарден. «Это будет наш Бангладеш», — постоянно говорила всем Йоко.
Чтобы записываться и дать этот концерт, им нужна была сопровождающая группа, и Джерри Рубин устроил встречу Джона со «Слоновой Памятью» («Elefants Memory»), нью — йоркской группой из шести человек с репутацией радикалов. «Слоновая Память» регулярно играла в то время в рок — клубе Мэкса «Канзас — сити». Музыканты были в возрасте под двадцать и немного за двадцать. Им нравилось принимать участие в вечеринках, и они постоянно околачивались в Ист — Виллидже, а их громкая, неистовая музыка снискала им хорошую репутацию среди шикующих радикалов, которых принимали у себя Джон и Йоко.
Все последующие недели Джон, Йоко и «Слоновая Память» играли вместе. Джон был дружелюбен, без каких — либо претензий и временами злоязычен, но группа была в восторге от его высказываний. Все в группе увидели, что он очень нервно работает, но они считали такую нервозность нормальной для творческого артиста, который поставил себе задачу написать ряд политических песен — песен об «Аттике», Джоне Синклере, Анджеле Дэвис, угнетении женщин и ситуации в Северной Ирландии — песен, звучавших больше как лозунги, чем как музыка.
В апреле 1972 года вышел сингл из альбома Джона и Йоко «Женщина — негр в этом мире». Успеха он не имел. В июне последовал сам альбом. Обозреватели отзывались о нем весьма скверно, и распродано было удручающе мало экземпляров — 164000 копий, что не шло ни в какое сравнение с 1,5 миллионами «Imagine». На радио сингл не проигрывали из — за слова «ниггер», и Джон был в бешенстве. «Все, что они хотят — это «Imagine», — ворчал он, искренне расстроенный. — Это как мантра. Ты выдаешь какое — нибудь заклинание. «Она любит меня, йе, йе, йе. Она любит меня йе, йе, йе.» После этого можешь говорить в таком духе все, что угодно. Типа «Дайте миру шанс… Дайте миру шанс.»
На этот раз мантра Джона не сработала. Это так его оттолкнуло, что он больше года отказывался работать.
К тому времени все были заняты подготовкой, длившейся восемь недель, к концерту Леннонов «Один другому» в пользу больницы Уиллоубрук. На Джона так угнетающе действовала мысль, что надо выступать на сцене, что он начал давиться, когда ел. Его также беспокоила Йоко Он не хотел, чтобы ее освистали, чтобы в нее бросали что — нибудь из зала. Все усердно репетировали в Баттерфляй Стьюдио в Ист — Виллидже. На время последних двух недель они переехали в Филл — Мор — Ист и репетировали каждую ночь, устанавливая аппаратуру на сцене так, как — будто они играли в Мэдисон Сквер Гардене.
Однако, когда они переехали в Гарден, усилители не работали, звук был наполнен эхом и оборудование не функционировало. Были также проблемы с безопасностью. В Мэдисон Сквер Гардене фаны забрались в костюмерные комнаты и за кулисы. Список приглашенных был составлен наспех, так что посторонним было не трудно «повесить лапшу» и пройти за сцену. Все это ужасно нервировало меня.
* * *
Через несколько дней после концерта Гарольд Сидер устроил Леннонам апартаменты Роберта Райана в Дакоте, старом величественном многоквартирном доме на углу Сентрал Парк Вест и Западной семьдесят второй улицы. Сидер был юридическим консультантом Аллена Клайна. После того, как Джон уволил Клайна, он нанял Сидера своим представителем, вычислив, что, поскольку Сидер знал всю подноготную Клайна, он лучше кого — либо другого защитит интересы Джона, на которого Клайн подал в суд за разрыв контракта.
Когда в феврале 1973 года они выехали в Дакоту, меня взяли туда на постоянную работу. В первый день мы с Йоко осматривали апартаменты. Двойные двери открывали вход в гостиную, а затем в большую жилую комнату. Йоко решила, что множество спальных комнат надо переделать в большой гардероб для ее одежды. Там были еще три спальни, маленькая комната, в которой будет офис, столовая, комната дворецкого и большая кухня, а также множество ванных комнат.
«Не правда ли, здесь здорово? — спросила она. — Я сама нашла это».
«Красивая квартира, — сказала я. — Вам будет здесь очень хорошо.»
Йоко выглянула из окна. Говоря, она как будто обращалась к Центральному Парку.
«Наша жизнь здесь обречена, — тихо сказала она, закурив «Кул». — Несколько дней назад мы с Джоном были на вечеринке. Он напился. Здорово напился.» Йоко покачала головой, как бы подтверждая свои слова. «Он пошел в спальню и выебал одну девицу, пока я была в другой комнате. И все видели это.»
Я промолчала. Мне было очень неловко. Мы обе молчали. Йоко встала и стала смотреть на Центральный Парк. Она тихо заговорила: «Я проходила вместе с ним примитивную терапию. Я видела, как он возвращался в свое детство. Я знаю его самые глубокие страхи.»
Это был мрачный, ужасный момент, и мне хотелось забыть о нем как можно скорее.
Каждый день в «Дакоте» случался какой — нибудь кризис, а реакция Йоко всегда была одной и той же: «спроси Мэй». Но это не беспокоило меня. Я наслаждалась интересной работой и тем, что для меня постоянно было что — то новое.
В течение того времени Джон вел себя исключительно тихо. Временами, однако, он терял выдержку и громко орал, если ему что — либо не нравилось. Или он мог уставиться на тебя неистовым, пугающим взглядом. Он, похоже, хорошо знал, что ему стоит лишь повысить голос или изменить выражение лица, чтобы обидеть и напугать кого угодно. Вот почему мы всячески старались угодить ему. Нам было очень неприятно видеть его расстроенным, и он знал это.
Через один или два месяца после переезда в Дакоту Джон заявил нам, что хочет попрактиковаться в печатании на машинке. Он занял кабинет рядом со мной и пару раз в день заходил туда и показывал мне, как идут его успехи. Эти визиты были короткими, забавными, дружескими и, как я думала, невинными.
Весной Йоко решила записать новый альбом «Чувство Космоса». Она больше не хотела работать со «Слоновой Памятью» и попросила барабанщика Джима Келтнера собрать для нее новую группу. В эту группу предполагалось включить талантливого, энергичного гитариста с приятной внешностью по имени Дэвид Спиноза. Бывая каждую ночь в студии с Йоко, я видела, что Спиноза восхищал ее.
Позднее я узнала, что она, прослышав о его разводе с женой, которую он любил с детства, написала Спинозе несколько сочувственных писем. Во время записей она, тем не менее, оставалась отчужденной, за исключением одного — двух моментов, когда они со Спинозой, закругляя, разговаривали или пересмеивались. Спиноза был в восторге от того, что Йоко интересуется им. В конце концов она была женой Джона Леннона, Йоко Оно, буквально половиной дуэта «Джон и Йоко», а он — просто молодым, относительно неизвестным гитаристом.
Однажды во время записи Йоко послала меня назад в Дакоту привезти для нее тамтам.
Джон смотрел телевизор. Он встал и нашел этот барабан на полке в гардеробе. Когда я вернулась в студию, Йоко спросила: «Джон был там?»
«Да», — ответила я.
«Он был голым?»
«Нет»
Йоко хихикнула. «Иногда Джон ходит по дому голым.»
«Я никогда не видела Джона в голом виде.»
«Да? — сказала она. — Ты уверена?»
Йоко выглядела разочарованной. Было похоже, что она хотела, чтобы я увидела Джона голым, что очень смущало меня.
В тот момент я и не предполагала, что было у нее на уме.
В тот август я была с ними уже более трех лет, когда Джон вдруг снова стал писать. К тому времени я понимала, что Джон и Йоко занимают центральное место в моей жизни. И вот настал тот понедельник, когда Йоко сделала свое ужасающее «предложение». Я вдруг поняла, что нравится мне это или нет, мне предстояло тоже занять центральное место в их жизни.