Январские дожди выпадают здесь, на острове Неонархеос, более устойчиво, чем любые дожди, которые мы помним. В течение двух недель мы не имели возможности работать по расчистке новых земель. Ники испытывает неудобства от своей беременности, в таком же положении и Дайон — я имею в виду, что, как и я, он старается породить книгу, записывая то, что мог вспомнить из истории Нуина, прежде чем оно сотрется или исказится в его памяти. Наконец, теперь мы имеем бумагу: тростник, растущий по берегам ручья, дает постоянное сырье для наших примитивных способов изготовления бумаги, воспринимающей наши чернила из ламповой сажи довольно хорошо.

От ламповой сажи моя мысль перескакивает к лампам и ламповому маслу. Когда бочонки с тюленьим жиром, которые мы привезли на «Морнинг Стар», исчерпаются, у нас его больше не будет. Нам придется выходить из положения с помощью естественных растительных масел и воска, а когда поголовье наших овец увеличится, у нас будет жир, чтобы восстановить запас свечей. Время окота овец, через пару месяцев, будет главным событием. Конечно, мы с Ники редко возражаем против того, чтобы рано укладываться спать.

Лампы, свечи, животноводство — у нас достаточно проблем на этом уровне, чтобы занимать наших людей сотню лет, если нам будет отведено так много времени. Его может и не быть. Нет нужды предполагать, что, поскольку мы первые за много столетий переплыли великое море, наши враги не последуют за нами — возможно, скоро. Они имеют такую же истинную храбрость, как и мы, иначе не смогли бы победить в войне, которую мы вели против мятежников, несмотря на их численное превосходство. Верно, требовались воображение сэра Эндрю Барра, знания из многих запрещенных книг, распоряжения и покровительство Дайона как регента богатейшей и сильнейшей страны и труд многих людей, чтобы создать шхуну «Хок», а позднее «Морнинг Стар». Победившая армия Солтера не имела таких судов, чтобы послать их в погоню, ни людей, способных управлять ими. Однако, воодушевленные, они могли бы построить кое-что, чтобы отважиться выйти в море, если церковь ослабит свои запреты.

Мы увезли с собой все расчеты и рабочие чертежи, выполненные нашими людьми. Работники низкой квалификации сначала имели только смутное представление о том, строительством какого типа корабля они были заняты, но некоторые из них помнят подробности и расскажут обо всем, если Солтер захочет выслушать их. Святая мэрканская церковь доныне лишала себя свободы действия в данном случае, связывая себя учением, что морально грешно и оскорбительно для бога уплывать далеко от берега, за исключением того, что рыбаки называют релейной системой — один корабль должен был всегда видеть другой, который держит в поле зрения землю. Даже Дайон не мог безопасно заказать такой корабль, как «Хок», без объяснения церковникам, что он необходим, чтоб держать в благоговейном страхе пиратов островов Код, и что он никогда не поплывет за пределы этих островов. А «Морнинг Стар», объяснил он им, был необходим как замена — ну… ха-ха — для гарантии против возможной перегруппировки тех сатанинских людей.

Запрет существовал не просто потому, что всемогущий бог будет раздражаться, когда увидит, что человек достаточно чертовски глуп, чтобы удалиться на край плоской земли; имеется более основательное учение, что всякая любознательность ошибочна — учение, которого все религии прошлого обязаны были придерживаться как единственного практического способа защиты от скептицизма. Однако общеизвестно, что теологические препятствия подвижны: если бы церковь знала, что мы благополучно высадились здесь на берег, горстка бежавших еретиков, живущих трудной работой и счастливых на островах, которые могли быть ценными, я уверен, что божье благословение на карательную экспедицию могло быть почти мгновенно устроено.

Наша военная разведка, несомненно, узнала, что бывшие пираты из островов Код рассеялись в армии Солтера. Они не знают больших кораблей, но они знают море; в прошлом, до 327 года, когда мы разгромили их как страну, их глиссеры[71]Глиссер — плоскодонное мелкосидящее быстроходное судно.
, оснащенные косым парусом, возможно, заплывали дальше, чем мы предполагали. Они могли бы управлять большим кораблем Солтера, если бы он когда-либо ухитрился построить его.

Жители островов Код — пираты, их жены, рабы и сторонники — поклонялись сатане, старому темному рогатому богу колдовства, древнего и современного. Я уверен, что они все еще тайно занимаются этим. Вероятно, они считали старого рогоносца логическим оппонентом существующего положения вещей, любить которое у них не было основания — кроме того, они устраивали оргии и празднества. То, что Дайон как регент отказался позволить сжечь всех жителей островов Код после сдачи пиратов, было одним из наиболее серьезных недовольств враждебной части нуинского общества, а также церкви, направленных против него. Острова были приняты солидными рыболовными гильдиями и присоединены к области Хэннис; рядовым бандитам и изгнанникам и их женщинам и детям было позволено рассеяться, согласно всеобщей амнистии. Так как мы надеялись совершенно отменить рабство в Нуине и не были склонны устраивать множества новых тюрем, я не знаю, что еще, по логике, мы могли сделать. Помню, я предупредил Дайона, что большинство пиратов не собиралось быть благодарными более, чем пять минут, и что церковь не была готова признать любой вид милосердия, кроме своего собственного. Он знал об этом, но, как бы то ни было, продолжал в том же духе — полагаю, мы с Ники серьезно ругали бы его, если бы он изменил свое решение в результате наших предостережений. Четыре года спустя бесшабашные пираты оказались там, в мятежной армии Солтера, готовые и жаждавшие сражаться на стороне церкви против человека, который спас их от сжигания той же самой церковью.

В данном случае, думаю, настаивание Дайона на амнистии вместо мщения было первым случаем в современном мире, когда светский правитель выдержал давление церкви и оставался безнаказанным в течение целых четырех лет. Во времена Моргана Великого такой вопрос даже не возникал. Морган был всецело за церковь, которая тогда сама была новой как определенная организация; энтузиаст, воитель за бога, он мог быть так же счастлив обратить в веру мыслящего человека, как и уничтожить его боевым топором, в зависимости, думаю, от того, проявлял ли тот какую-либо склонность к возражению.

Но через некоторое время церковь может обнаружить, что она не совсем счастлива с прекращением династии Моргана и президентом Эрманом Солтером. Солтер отменит все, что мы проделали для избавления от рабства: уничтожит наше небольшое начинание в развитии светских школ и больше не будет святотатственных разговоров об ослаблении запретов на книги Древнего Мира и обучение. Но после того, как эти два дела будут решены, медовый месяц между Солтером и церковью, вероятно, закончится. Солтер властолюбив, а это неизлечимая болезнь, которая доходит до высшей точки бедствия так же несомненно, как и раковое заболевание. Он уважает церковь только как материальную силу, вытекающую из ее власти над человеческими умами, а не по религиозным соображениям и, конечно, не за какое-либо временное благо, которое церковь может оказать (я, как один из ее самых искренних врагов, допускаю, что она оказывает их довольно много). Солтер практичный человек в самом печальном смысле этого слова: человек, для которого всякое искусство — ерунда, всякая красота — неуместна, всякое милосердие — слабость, всякая любовь — иллюзия, удобная для использования, а всякие философские вопросы — вздор. Я знаю все это о нем, потому что этот человек пытался добраться к Дайону через меня, вскоре после того, как комический случай вовлек нас с Ники в президентскую орбиту и мы приобрели важное значение. Солтер был совершенно откровенным об особенностях своего мышления, когда он все еще верил, что я представлял ценность. Он совсем не имел убеждений: религиозных, агностических, атеистических или каких-либо других — религиозная маска была одной из многих, чтобы носить ее для удобства. Когда правят такие, как он, как это иногда бывало в Древнем Мире, — спите с ножом под подушкой!

Да, весьма вероятно — однажды утром, несколько лет спустя, мы, может быть, увидим с западного океана приближение небольшого неуклюжего парусника…

Вчера, в дождливый полдень, к нам случайно зашел Дайон с Норой Северн и сказал нам, что не хочет быть правителем. Мы слыхали об этом и раньше, и в этом есть определенный смысл, однако большинство из нас надеется, что его можно будет отговорить от нежелания управлять. Мы обсуждали много политических идей, после того, как на нашем последнем общем собрании было выбрано пять человек, чтобы написать пробную конституцию, как это делалось в Древнем Мире, предназначенную для того времени, когда эти острова, может быть, будут вмещать достаточно возросшее население, что потребует больших формальностей.

— Я непригоден, — сказал Дайон, — как раз вследствие того факта, что я правил в Нуине. Самодержец, может, над миллионом человек — нелепо, не так ли, ведь любой человек мог бы быть в таком положении? Если бы я попробовал здесь, я все время боялся бы старых привычек, возрастающих во мне. Дэйви, в тот день, восемь лет назад — когда ты и наша шалунья были, вроде как бы, вовлечены в правление — я думаю, прошло восемь лет, не так ли?..

— Первого мая 323 года, — сказала Ники и чуть засмеялась.

— Да. Почему в тот день, как вы думаете, я так энергично не отпускал вас после того, как шутовской праздник закончился? О, конечно, появилась Ники, в то время, как я не видел ее в течение двух лет и даже думал, что она уже умерла. Маленькая проказница всегда была моей любимой кузиной. Но здесь было что-то другое. Я уже начал сомневаться в себе, хотя был регентом менее года…

Я вспомнил тот день. Я часто вспоминаю его; он запечатлелся как-то особенно ярко. Тогда нам с Ники было по двадцать. Мы жили в Олд-Сити в течение двух лет — уединенно, потому что Ники убежала от семьи и не могла выносить мысли, что ее могли узнать, понимая, что семья будет делать попытки вернуть ее обратно и что такая суета и волнение повлияли бы на работу, которой она отдалась душой и телом. Ее работа была подпольной, с еретиками, важной и опасной. Моя, для добывания денег — на мебельной фабрике: Сэм Лумис научил меня всему, что знал по столярству, когда мы бродили с комедиантами труппы Рамли; другая моя работа заключалась в том, чтобы учиться, читать запрещенные книги под руководством Ники и еретиков, которые приняли меня ради нее; чтобы расти с более широким пониманием мира, в котором мне придется жить. Она приняла на себя, моя милая, поднимающая тонус жена, бремя, которое замещавшей мне мать мадам Лоре из комедиантов пришлось перестать нести. Да, только в этот день, 29-го апреля, в канун шутовского праздника, делающего радостными двадцать четыре часа из суматошной жизни людей в Нуине, перед более спокойными удовольствиями Первомая, — в тот день мы с Ники были беззаботными. Повсюду в городе царила веселость, безрассудная восхитительная безотлагательность близкого вечера весны, когда небо загромождено высокими облаками с фиолетовым оттенком; там были уличные певцы, а цветочницы везде разносили за собой аромат сирени.

Мы сказали, что пойдем только на короткую прогулку и будем держаться в стороне от празднования и шутовства. Но, бродя по улице, остановившись у таверны, где пиво было, пожалуй, очень хорошее — о, вскоре мы начали спрашивать друг друга, что могло быть плохого, если бы мы просто пошли на несколько минут к дворцовой площади послушать пение и, может, взглянуть с безопасного места, когда будут избирать шутовских короля и королеву. И, все же, она потом рассказывала мне, у Ники все время было предчувствие, что мы собирались быть намного более легкомысленными, чем обещали. Вспоминаю, когда мы медленно продвигались в ту часть города, что Ники пыталась определить, как точно она могла направлять мое движение, подталкивая меня бедром (ни один из нас не пользовался руками или локтями), и в такой манере мы прибыли на дворцовую площадь — честно говоря, не пьяные, а просто счастливые.

По обычаю, которому, возможно, сотня лет, в определенное время, в канун шутовского праздника — никто точно не знает этого момента, но он наступает между заходом солнца и десятью часами — через дворцовую площадь проедет на белом коне парень в звенящем колпаке на голове, держа длинную плеть, увенчанную мягкой шелковой кисточкой. Он скачет по площади и дерзко пререкается с толпой, а его забрасывают цветами; наконец, он слегка ударяет плетью мужчину и женщину, выбирая их на шутовских короля и королеву в течение следующих двадцати четырех часов. Их подталкивают к трону, который стоит на ступеньках президентского дворца, и сам президент выходит, чтобы короновать их. Он станет перед ними на колени, согласно важному ритуалу, вовсе не комическому. Обычай омовения ног короля и королевы во времена Дайона устарел, но…

Это произошло с Ники и со мной. Мне следовало предвидеть такое развитие событий. Толпа была большой, начинало смеркаться, тем не менее лицо моей леди, вероятно, выделялось среди других хорошеньких мордашек в толпе, как алмаз среди стеклянных украшений: было очевидно, что я являлся ее спутником и у меня рыжие волосы. Парень на белом коне устремился к нам, побуждая всех расступиться, чтобы его плеть могла достать нас. Затем нас окружила толпа, смеющаяся, любезная, шумно-пьяная и деспотичная, и понесла нас к трону на своих плечах. И, в маскарадном костюме, появился регент, Дайон Морган Моргансон Нуинский и, увидев Ники — я знаю, была она испугана, помятая в добронамеренной шумной возне и смотрела прямо перед собой, — Дайон побледнел, как полотно. Вскоре он приказал одному из помощников принести серебряный тазик, который прежде использовался в этой церемонии, — я слишком невежественен, чтобы знать, что это было неожиданностью — и он омыл наши ноги, хотя это уже не являлось частью ритуала последние тридцать лет.

— И, сомневаясь в себе, — сказал Дайон — говоря это здесь, в нашем, полном воздуха, убежище на острове Неонархеос, обнимая рукой свою прекрасную жену Нору Северн и слушая, так же, как и я, ветер с моря, пробивающийся сквозь теплый дождь… — сомневаясь в себе, я нуждался в тебе, Миранда. Позже… — он сказал это как-то более значительно, чем простая вежливость, — я понял, что нуждался в Дэйви также, в его дерзки-полезной манере, с которой дьяволенок смотрит на проблемы и откровенно высказывается.

Я сознавал, в тот канун шутовского праздника, что Дайон любил мою жену задолго до моего знакомства с ней. Фактически, это было много лет назад, так как ему исполнилось пятнадцать, когда она родилась. Он часто бывал в семье ее матери, Серены Сэн. Клер-Левайсон, его кузины, и привык носиться с малюткой до того, как она начала ходить. Ее первое отчетливое слово, произнесенное, когда он подбросил ее до потолка, было «Дай-йон»… Я не мог не узнать об этом, слушая, как он произнес ее имя в беспомощной, несдержанной манере, — там, на ступеньках президентского дворца, когда он держал ее маленькую коричневую ногу в своих руках. Сейчас это уже не любовь подростка к ребенку, так как Ники не ребенок. Это любовь друзей и, с его стороны, даже больше. Мы имели возможность немного поговорить об этом, все втроем; мы не делаем этого теперь, когда с нами Нора Северн, хотя она знает обо всем. Это не то, что могло бы решиться браком — втроем, как поступила Адна-Ли Джейсон и ее любовники. Мы с Дайоном слишком собственнические, и Ники уверена, что для нас это не было бы выходом из положения. К тому же, как много в человеческой неразберихе нашей собственной вины!

— Я думаю, — сказала Нора Северн, — что человек, отчетливо осознающий существующие издавна опасности автократии и следящий за ними в себе самом — он не лучше, в качестве правителя того, кто меньше познал бы себя? Я совсем не настаиваю на этом — вы сами больше понимаете как честные граждане.

На ней не было ничего, кроме небольшой юбки, как и у большинства наших девушек. Белокурая и прелестная, вы не подумали бы, глядя на почти голую Нору, что она искусная ткачиха и прядильщица, такая ловкая и обладающая творческим воображением, что некоторые женщины постарше просили ее поучить их. За работой она никогда не тратит ни секунды на лишнее движение, хотя каждый тонкий упругий палец, кажется, живет независимой жизнью. Она также пытается ваять, правда, заявляя, что не сильна в этом, и обыскала остров в поисках годной к употреблению глины.

Какое-то время в прошлом, — продолжал Дайон, — боюсь, мне нравилось быть Его Превосходительством милостью Бога и Сената регентом в Нашем Очень Современном Чрезвычайном Положении — ого-го как здорово! Чрезвычайное положение было благом в течение восьми лет и все еще неуклонно продолжалось бы, если бы нас не вышвырнули. Думаю, термин «чрезвычайное положение» первоначально означал «пока Его Превосходительство Морган Третий милостью Бога и Сената Президент Содружества не окажет милостивой любезности, чтобы выскочить, как пробка». Но время все тянулось и тянулось, и это стало означать «период, длящийся со времени, когда ваше Превосходительство безнаказанно злоупотребляет своим положением до тех пор, когда ваше Превосходительство может милостью Бога и Сената благополучно быть изгнанным ко всем чертям…»

* * *

Мы были обязаны оставаться в Восточном Перкенсвиле до тех пор, пока не закончатся похороны Джеда. Но ради Вайлит мы были вынуждены ускользнуть, так как у нас с Сэмом не было никаких денег, необходимых для предполагаемого религиозного обряда, все-таки, они считали нас аристократами и полагали, что мы будем нести это бремя — дорогой Джед, он, вероятно, объяснил бы, что это наказание за обман караульного в тот вечер. Несомненно, религию следовало бы придумать для таких кротких и простых душ и, возможно, они совсем не могут обходиться без нее, так же, как я не могу ладить с ней. Вайлит имела достаточно денег, припрятанных в мешке, для покрытия расходов, а теперь — ну, теперь Вайлит была паломницей и не хотела денег.

Она вновь присоединилась к нам в то страшное утро, после долгого конфиденциального совещания с отцом Фэем, и дала Сэму столько, сколько, как отец Делюн сказал ей, будет стоить приличный обряд — наш смиренный способ показать богу, что мы понимали и любили Джеда, так как он был мучеником. Потом она рассказала нам, что отец Фэй принял ее в качестве паломницы с надеждой, что она могла бы в какой-то день стать достаточно очищенной, чтобы постричься в монахини. Может, только отец Фэй мог предоставить Вайлит такое большое утешение и спасти ее, что, надеюсь, он и сделал, во имя человеческой расы. В такой же самой степени, может, никто иной, как отец Делюн мог так глупо способствовать моему вступлению на путь ереси. Я хотел подсказать ему, что если бог всезнающий, он был бы в состоянии понять все, без всяких наших расходов на церковный обряд, и, если он, действительно, был всезнающим, как насчет того, чтобы спросить у него: что, черт подери, дало мученичество добродетельного Джеда кому-либо, начиная с Джерри? Разумеется, я совсем ничего не сказал, помня о шее Сэма, так же, как и о моей собственной, но мое религиозное чувство иссякло именно тогда. Я никогда не скучал по нему.

Вайлит стала спокойной, во время разговора с нами после той беседы с отцом Фэем: спокойная и отдаленная, однако она не казалась чужой. Я никогда не догадывался о скрывавшейся в ней монахине, хладнокровной скучной сестре, в этой пылкой любвеобильной партнерше по борьбе, которая много раз раскрывала для меня приятную плоть. Теперь она представляла собой монахиню, смотревшую как слепая; лицо этой женщины за последние несколько часов постарело на двадцать лет. Не думаю, что она спросила нас с Сэмом, что мы намеревались делать. Временами она теряла направление мысли, как будто продолжая какой-то разговор в другом помещении. Может, отец Фэй наложил на нее епитимью — ее платье выглядело измятым и она двигалась осторожно, словно ощущала физическую боль. Ее левый глаз судорожно подергивался, чего я никогда прежде не замечал. Вскоре паломники собирались провести закрытое молитвенное собрание для включения ее в группу, после чего, как она нам сказала, она не должна даже разговаривать ни с каким мужчиной, кроме отца Фэя, пока не закончится покаянная часть ее паломничества. Покидая нас, она расцеловала меня в обе щеки и сказала, что я должен быть хорошим мальчиком.

Я увидел ее еще раз, одетую в белое платье, вместе с остальными паломниками на похоронах, два дня спустя. Если бы она знала, где мы сидели, она бы подумала, что лучше не смотреть в нашу сторону… Мне кажется теперь, что я очень любил ее, может, так же сильно, как Кэрон, которая, вероятно, уже умерла.

* * *

Я и сейчас помню указ, который я провозгласил с трона на ступеньках президентского дворца. Вечер тянулся медленно; принесли мускусное вино, которое вылили нам на головы. Я объявил, что для всех, без исключения должна безотлагательно наступить вечная счастливая жизнь; так или иначе, я не мог придумать более подходящего указа от имени шутовского короля.