Мы нагрянули на Сил-Харбор, словно майский ветер; Шэг Донован и дюжина его громил налетели на нас, словно ветер с помойки. Как мне кажется, я уже упоминал, трое из них, конечно, погибли, но там не было шумной драки. Четверо напали на наш небольшой театр, когда мы ставили свой более оживленный вариант «Ромео и Джульеты». Как обычно, Минна играла роль Джульетты; идея хулиганов заключалась в том, чтобы затащить ее в кусты, когда в лагере возникнет переполох. Однако папа почуял недоброе, дар предчувствия редко изменял ему, и мы были готовы ко всему. Но в этом деле был еще и личный фактор: несколько лет назад папа столкнулся с Шэгом и оказался в худшем положении; на этот раз он предпринял мастерскую попытку охладить пыл Шэга, прежде чем дело приняло бы слишком серьезный оборот. Двое из трех, которые оказались погибшими, дошли до того, что схватили Минну и порвали на ней одежду — тогда было модно насиловать, и, полагаю, они ожидали, что все к этому привыкли — поэтому Том Блэйн и Сэм ударили их дубинками, возможно, чуть сильнее, чем намеревались; к счастью, Минна повреждений не имела. Третий человек, который погиб, попался довольно необычным образом, с помощью лечебного средства «Мать Спинктон». Он быстро бежал, в это время я гнался за ним с выхваченным ножом и налитыми кровью глазами; он пробегал мимо одного из наших фургонов с припасами именно в тот момент, когда четверо его друзей перевернули его: целая громада упала ему на спину.

Толпа оказалась вроде бы на нашей стороне. Однако им приходилось и далее жить с шайкой Донована, а нам нет, поэтому они предоставили драку нам и помогли нам тем, что украли меньше того, что можно было ожидать от них, в то время, как мы были заняты. Несколько бутылок «Матери Спинктон» в том фургоне разбилось, после чего наши гости проявили заметное нежелание слоняться вокруг — можно было бы почти уверенно сказать, что «Мать» выиграла войну. А, между прочим, мы включили полную стоимость тех разбитых бутылок в счет, который папа Рамли, тем не менее, предоставил на следующий день силхарборскому городскому совету. Не думайте, что они не оплатили его. Они сказали печальным тоном, что делают это, чтобы избавиться от нас, прежде чем мы нарушим спокойствие. Папа Рамли сосчитал серебряные монеты и привязал мешок к своему поясу, не задавая очевидного вопроса. Жизнь в Сил-Харборе состояла из удач и неудач, вот и все. Небольшая веселая толпа проводила нас до городских ворот и приветливо распрощалась с нами, когда мы отправлялись на юг.

Теперь — о «Ромео и Джульетте». Мы всегда просто раскалывались для этой пьесы, хотя из-за того, что наш театр имел занавес, который открывался лишь в одной стороне фургона, нам пришлось немного упростить декорации. Например, устройство балкона — весь открытый участок подмостков представлял собой балкон, а братец Ромео действовал с земли, что было хорошо — здоровый реализм — поскольку он помнил, что не должен связываться с колесом фургона в момент возбуждения и позволять всему проклятому балкону раскачиваться и скрипеть. Билли Труро, тип романтического тенора, обычно был Ромео, и он, бывало, немного увлекался, особенно когда приходилось выкрикивать нараспев ту фразу: «О, оставишь ли ты меня таким неудовлетворенным?» Отвечавшая «нет» на том, черт-бы-его-подрал, колесе, Минна постепенно удалялась от него, и он не мог ничего поделать, но зрители выражали ему сочувствие.

Что касается текста, папа обычно утверждал, что это, черт возьми, подлинный вариант; мадам Лора допускала, что он был прав. Среди ее книг не имелось текста, поэтому я никогда не читал всего произведения, пока не получил свободный доступ к тайной библиотеке еретиков в Олд-Сити. Действительно, в нашей постановке были незначительные коренные изменения, когда события в пьесе стремительно проскакивали в двух пятнадцатиминутных актах, изобилующих сценами боев на мечах, но это очень нравилось зрителям: мы старались удовлетворить их, а что еще, черт подери, должен делать артист? В качестве Джульетты Минна Селинг была абсолютно популярной, что приносило большие денежные сборы. В моих ушах все еще звучат слова в ее исполнении: «О, клянись, но только не луной, непостоянной луной, которая ежемесячно изменяется, вращаясь по своей круговой орбите, чтобы твоя любовь не оказалась такой же изменчивой». Часто она пропускала фразу с орбитой, так как могла чувствовать настроение толпы почти так же остро, как и папа Рамли, и определяла, были ли зрители такого типа, которых бы раздражало, если они услышат слово, незнакомое им, так что могли бы ее освистать и устроить скандал. Откровенно говоря, я не знаю, что любой из зрителей мог бы поделать с орбитой.

Ох, а эта маленькая Минна в вечернем платье, с темными волосами и затуманенными от слез большими глазами! — ну, она была Джульеттой, так как выглядела невинной, словно котенок, и, конечно же, простодушной и довольно хорошенькой, чтобы заставить плакать самого тупого из зрителей. Бонни обожала смотреть на ее исполнение. Вспоминаю, когда мы ставили «Ромео» в другой раз, на первой же остановке после Сил-Хабора. Это было где-то в Вэрманте, так как мы выбрали дорогу, проходившую по восточному склону гор, где бродячие комедианты не появлялись вот уже несколько лет. Мы с Бонни смотрели представление спереди — Бонни все еще была довольно нежна со мной после нашего небольшого любовного приключения в апреле — она выражала бурный восторг каждый раз, когда звучал голос Минны-Джульетты, сжимая рукой мой локоть и вполголоса восклицая, снова и снова: «Вслушайся в эти грудные ноты! О, Дэйви, мне хочется плакать… ооо-иии… о, она не сцыкуха!»

Та восточная горная дорога вскоре привела нас вниз и пошла вдоль западного берега прекрасной голубой реки Коникат[86]Река Коннектикут протекает по штатам Нью-Гемпшир, Массачусетс и Коннектикут, откуда впадает в Атлантический океан.
, и мы провели время в этой чудесной местности, переполненной селами, и все из них годятся для распродажи. Папа никогда, бывало, не объяснял, какая давняя неприятность заставляла его держаться подальше от Нуина: этот вопрос просто не задается. Но он родился в Нуине и прекрасно знал его историю, хотя неодобрительно относился к большей ее части. Помню день, когда мы ехали по дороге, проходившей вдоль реки, и приближались к небольшому городу-государству Холи Оук[87]Holy Oak — священный дуб (англ.) — город на р. Коннектикут, в шт. Массачусетс.
, к северу от Ломеды. Старый Уилл Мун был слишком пьян, чтобы управлять мулами — у него имелся такой недостаток — и папа заменил его, пока тот отсыпался. Как бы то ни было, папа с удовольствием правил, продолжая непрерывную борьбу со Старой Молнией, левым задним мулом главного фургона. Тот, казалось, совсем на это не обращал никакого внимания, но обычно он мог определить по тону папиного голоса, когда было безопасно спать на ходу или тащиться так медленно, что его сосед по упряжке никогда не мог обнаружить обмана. В тот день Сэм сидел снаружи, на переднем сиденье, вместе со мной, папа свисал между нами, держа поводья, а великолепная голубизна реки Коникат создавала роскошную цветовую гамму под ласковым солнцем.

Само название Холи Оук заставило папу подшучивать над историей Нуина, такая тема всегда раздражала его. «Эта маленькая страна была частью Нуина», сказал он нам, «в древние времена Моргана Первого, Моргана Великого, как называли старого сукиного сына. Я полагаю, что она подготовилась к войне за независимость, после того, как он уснул вечным сном, и так же поступила Ломеда, и другие ничтожные страны, расположенные по эту сторону реки цер-черт-подери-ковные государства, как они называют себя. Морган Великий! — внемлите, джентльмены, вы, очевидно, не сможете поверить больше ничему услышанному, более того, вы никогда не смогли бы поверить, во всяком случае, только не о Моргане Великом. Утверждают, что вам больше никогда не посчастливится увидеть подобного ему, и, скажу я вам — это прекрасно. Считается, что он был выдающейся личностью. Предполагают, что эта маленькая страна, этот Холи Оук, была названа в честь дерева, которое посадил Морган Великий. Хорошо, я видел его — ничего особенно величественного нет в нем, дуб да и только, можете сказать, что здесь представлена небольшая занимательная история, но подождите-ка. Давайте продумаем до конца. Давайте посмотрим, о чем говорит история. Вы имеете какое-то представление о том, сколько е…ных дубовых деревьев, как предполагают, посадил тот старик в свою честь? Вот, послушайте, джентльмены, это печально — ну, рад был бы иметь столько волос на теле, сколько тот старик, как предполагают, посадил дубовых деревьев, я бы согнулся, джентльмены, я ходил бы на четвереньках, словно медведь, пока с меня не содрали бы кожу для коврика. Вы вполне можете спросить, почему он не мог пойти и посадить вишню или пекан[88]Пекан (Carya pecan) — дерево семейства ореховых, дико растет на юго-востоке Северной Америки.
, или что-либо еще для перемены… пошевеливайся, Старая Молния, ты, жалкий окаменевший ублюдок, на три десятых состоящий из лошадиной задницы, живее, живее!.. вы вполне можете спросить, и я расскажу вам. Общественность, черт подери, не позволила бы ему, вот в чем причина — он должен был садить дубы или не садить ничего другого, и в этом выражалось его королевское достоинство.»

— Как бы то ни было, — сказал Сэм, — он называл себя президентом, а не королем, это всем известно.

— Да, — закричал папа, — и это представляет собой самую большую кучу собачьего дерьма, которое никогда не убиралось! — Ну, положим, Сэм, сказал это просто для того, чтобы поддержать папино оживление. — Президент моей славной отсиженной задницы! Он был королем, и это единственное оправдание для него. Я имею в виду, что он король, таким образом, он находится впереди всех и вынужден повелевать от рассвета до наступления темноты — сажать дубы, закладывать краеугольные камни и отыскивать предков по материнской линии у незаконнорожденных, ну, клянусь яйцами Авраама и Иисуса Св. Кор. Горниста Христа, тому человеку никогда не давали покоя… живее, Молния, божье проклятие, драное трусливое дерьмо, где твоя душа, я должен грубо говорить с тобой?.. совсем нет покоя. Каким образом он всегда находил время, чтобы повелевать другими, вот что я хочу знать. Послушайте, вот как это было, просто в обычный день, имейте в виду, когда этот несчастный старый сукин сын, этот Морган Великий, пытался обратиться к е…ному сенату по поводу жизни и смерти, или, во всяком случае, большого количества денег. Вы думаете, что он имел возможность соединить две фразы, одна за другой?.. внемлите, джентльмены! Нет, господь должен помогать, а сатане пое… нет… а почему? Потому что выскакивает министр по связям с общественностью или любой другой… «Простите, Ваше Величество, мы получили срочное послание относительно кровати, находящейся в Вустере[89]Вустер — город в США, в штате Массачусетс, недалеко от Бостона.
, в которой до сих пор никто не спит, так как это королевская привилегия, только Ваше Величество может в ней, вроде бы, немного поспать, поэтому следует помириться вовремя с Лоуэллом[90]Лоуэлл — город в США, недалеко от Вустера.
, чтобы перебросить доллар через Мерримэк[91]Мерримэк — река, протекает в штатах Нью-Гемпшир и Массачусетс, длиной 110 миль.
, принимая во внимание, как об этом говорится здесь в книге, что вы сделали это 19-го апреля — более того, Ваше Величество, к нам прямо в эту минуту прибыла новая партия дубовых деревьев…», ну, господи, джентльмены, разве это жизнь — только не для великого человека. Становится как-то не по себе от кучи дел, не так ли? Разве можно ожидать, что парень захочет быть президентом, если он знает, что ему будут постоянно досаждать, досаждать в течение целого дня?.. ты, Молния, черт бы побрал навеки твою е…ную в задницу бессмертную душу, будешь шевелиться?..

Папе Рамли причиняла беспокойство не только история Нуина. Фактически ему не нравился ни один период в истории и ни одна личность в ней, кроме Клеопатры. Обычно он уверял, что сумел бы соблазнить эту, несомненно, привлекательную женщину, если бы смог встретить ее в ее родной Калифорнии, когда был немного моложе, и в его пенисе чувствовалось больше энтузиазма. Его никогда невозможно было убедить, как мадам Лора говорила, что Клеопатра не жила в Калифорнии. Иногда он вызывал у меня желание поинтересоваться этим самому.

Из Холи Оука мы продолжали путь через другие небольшие Низменные страны в Коникат, где все еще испытывали потрясение от «забастовки» бродячих комедиантов, о которой я вам рассказывал. Торговля велась очень оживленно, но мы добрались туда поздно, после многих других трупп, с точно такими же намерениями. Мы проследовали в Род, маленькую сказочную страну, вряд ли большую, чем Ломеда, где основным занятием населения является прибрежное рыболовство, а главным развлечением — пробные браки, это единственная страна, где святая мэрканская церковь признает развод по согласию сторон. Церковь называет Род «испытательным полигоном общества»; теперь у них там проводятся испытания пробных браков в течение пятидесяти с чем-то лет, и они усвоили лишь одно: что почти каждому нравится такое положение. Насколько я понимаю, церковь считает такие браки неуместными, поэтому там продолжаются испытания с надеждой получить больше опытных данных. Когда мы находились там — большую часть лета — я, естественно, проводил испытания столько, сколько было возможно: Бонни в то время постепенно отдалялась к постоянной связи с Джоу Далином, а Минна (как мне не хочется говорить об этом!) иногда становилась надоедливой. Испытания проходили прекрасно, и я не пришел к выводу, что мог бы от них уклониться.

Так как о Нуине не могло быть и речи, мы возвращались по собственным следам через Коникат и, перейдя через границу, прибыли в южную оконечность Леваннона и провели зиму в Норроке, где, большую часть времени, шум прибоя великого моря был тише, чем звук, который я слышал в более поздние годы в Олд-Сити — там, в Олд-Сити, мы с Ники уединенно прожили несколько лет в пределах досягаемости звуков гавани и сильных ветров. В Норроке, в ясные дни, мы могли смотреть — из нашего лагеря, расположенного на склоне горы, — на юг, на отдаленное расплывчатое пятно песчаного берега, это был Лонг-Айленд, о котором обычно рассказывал нам Джед Сивер; и все это, казалось, отошло далеко в прошлое, и такой же далекой казалась его смерть — и мои страстно-хладнокровные сношения с Вайлит — и памятные лучи золотисто-зеленого света, косо направленные на жаркую неподвижность моханской лесной глухомани. О, шум океанского прибоя звучит одинаково, где бы вы ни слышали его, независимо от вашего возраста, — в Олд-Сити, или Норроке, а может, на слепящем белым блеском песчаном пустынном побережье, протянувшемся на много миль в южном Кэтскиле, или в безмятежном спокойствии на этой песчаной отмели на Неонархеосе.

Весна 319 года настигла нас путешествующими снова на север по великой Лоулендской дороге Леваннона, но в этот раз мы проехали по ней не дальше Бекона, леваннонского портового города, отделенного морем Хадсона от Нубера, святого города, расположенного напротив. Бекон — это первая местность на нашем пути, где имеется надежная паромная переправа, с достаточно большим паромом, чтобы вместить фургоны бродячих комедиантов. Еще одна переправа имеется у Райбека, напротив кэтскильской столицы Кингстона[92]Города Бикен и Ньюбер расположены в 40 милях, а Кингстон и Райнбек — в 70 милях от Нью-Йорка, вверх по течению р. Гудзон в штате Нью-Йорк.
, но она нас не устраивала: в Кингстоне кто-нибудь мог бы узнать Сэма и сообщить новость его жене, которая вызвала бы полицейских и добилась победы над ним, по каждой статье свода законов. Даже военные могли придраться к нему, хотя к этому времени ничтожная мохано-кэтскильская война давно угасла. В Нубере не было большого риска, думал Сэм. Там мы поставили нравственное представление, одетые в длинные панталоны, ради прелестной праведности, одновременно изрядно нажившись на продаже из-под полы сексуально возбуждающих картинок, предназначенных скрасить личную жизнь церковной братии; где-нибудь в другом месте, продавая их почти открыто, мы не заработали бы никогда и половины тогдашней выручки.

Мы медленно продвигались от Нубера на юг, с частными остановками. Люди из кингстонского округа редко путешествуют в южную часть Кэтскила. Однако в этой стране был небольшой риск для Сэма; поэтому он не участвовал в продаже лекарства, а просто оказывал помощь везде, где бы она ни требовалась, — сдирал шкуры с мулов, менял декорации, помогал Графтону изготавливать упряжь, — и держался более или менее, подальше от общества.

Он получал особенно большое удовольствие, выполняя работу, которую мадам Лора называла «звуковым эффектом», в то время, когда она занималась предсказанием судьбы. У нее всегда имелась небольшая палатка, устанавливаемая для этой цели, с холщовой перегородкой посередине. В передней части не должно было быть ничего, кроме небольшого стола и двух стульев, — никаких хрустальных шаров, или ладана, или подобной бутафории. Но ей очень нравился хороший звуковой эффект. В задней половине палатки находилось несколько безделиц — коровий колокольчик, треснувший барабан, который Стад Дабни больше не использовал, — он мог создавать гнетущий шум, похожий на грохот, исходящий из кишечника быка в туманную ночь. Услышав сигнальное слово, Сэм работал для нее с этими предметами, или ударял еще во что-то, издавал иногда ужасающий протяжный вздох, который мадам Лора предупреждала его не применять слишком часто, потому что она сама с трудом могла его выдержать. Он, бывало, постепенно нагнетал шум, пока мадам Лора не кричала: «Ау-ты-салам-алейкум!»[93]Салам алейхум (вост.) — здравствуй.
или «Умиротворись, беспокойный дух!» и что-то еще успокаивающее, и тогда шум на некоторое время прекращался. Простак никогда не мог быть до конца уверен, что холщовая перегородка внезапно не поднимется и не появится какое-то страшное привидение, такое, как Асмодей[94]Асмодей (др. евр) — злой дух в семитской мифологии.
, или четырехрогое огромное чудовище, или его теща. Сэм утверждал, что его работа годилась ему — вроде бы обеспечивала его связь с искусством, но без какой-либо, черт бы ее побрал, ответственности. Он так же иногда говорил, что стареет.

Этого не должно было быть, так как ему лишь перевалило за пятьдесят. Но, в какой-то степени, это соответствовало истине.

Южный Кэтскил совершенно не похож на суетливую северную часть страны. Призрачная, еле заметная земля — большие богатые фермы расположены в центральной части, только не на настоящем юге. Через сосновые пустоши проходят, извиваясь, небольшие песчаные дороги, как будто в бессмысленных поисках какой-то цели, о чем вы никогда не узнаете. Если такая дорога приходит к очевидному концу, вы чувствуете уверенность, что, должно быть, пропустили какой-то поворот, который являлся действительным продолжением дороги. Во многих местах, удаленных от моря, так же, как вблизи прекрасных белых пляжей, вместо стройных сосен расположена непролазная глушь, такая же густая, как и полутропические джунгли Пенна, которые я также видел. Говорят, в районах джунглей южного Кэтскила иногда встречаются группы лопоухих обезьян — такого же самого вида, который хорошо известен в Пенне — робкие, дикие, немного опасные.

В южном Кэтскиле не имеется городов, если вы не захотите дать такое название унылой гавани Вайлэнд на крайнем юге, в необъятном Делавэрском заливе; она вряд ли заслуживает этого и вряд ли достойна прилагаемых усилий, чтобы добраться до нее по длинной дороге через пустоши, джунгли и огромные болота. Вайлэнд некогда был пиратским городом и являлся центром управления флотом, который разорял прибрежную торговлю Пенна с северными странами. На этот раз Кэтскил и Пенн договорились на какой-то основе, объединив войска, чтобы очистить местность от налетчиков, как нам пришлось сделать в Нуине с мерзавцами из островов Код. Однако, пираты Вайлэнда не были такими раздражающими и развращенными, как пираты островов Код, а также не имели каких-либо островов для бегства: там произошла массовая резня. В настоящее время в Вайлэнде нет ничего интересного, кроме рыбных промыслов и монастырей, которые пахнут одинаково.

Там, в южном Кэтскиле, нет настоящих городов, но довольно много небольших сел, раскиданных далеко друг от друга, с прочным частоколом, их население относится к путешественникам с мрачным недоверием. У нас редко происходила действительно хорошая распродажа. У меня создалось впечатление, что они были носителями глистов нематод и болели малярией, возможно, имелись другие печальные условия жизни, которые угнетали их, и в этом не было их вины.

Одно село в том регионе я был вынужден запомнить. Мы подъехали к нему осенью 319 года, когда уже продвигались на северо-запад с целью переехать в Пенн возле их прекрасного города Филадельфии. Дело было в конце дня; передние и тыльные ворота села оказались закрыты, но не заперты. Мы катили по дороге с нашей обычной веселой суматохой, играли и пели «Я не пойду больше бродяжничать» — песню, с которой нас обычно ожидал наилучший прием. Когда мы остановились перед все еще закрытыми и безлюдными воротами, я заиграл на моем золотом горне, чтобы разъяснить еще убедительнее, что мы прибыли с дружественными намерениями. Но никто не открыл нам ворота. Это рассердило папу — ну вот, все лето в южном Кэтскиле так поступали. «Ну», сказал он, «чтоб меня поимел необрезанный, мы войдем в любом случае и деликатно спросим, почему они не открывают».

Бедняги, они не могли открыть — немногие, которые находились там, в селе, были мертвы и пребывали в таком состоянии уже в течение многих месяцев. Дома начинали слегка разваливаться; в соломенных крышах зияли дыры, через которые пролезали белки, там и сям двери слетели с петель, так как ветер хлопал ими очень часто. Мы вошли во все двадцать с лишним жилищ и обнаружили скелеты, начисто обглоданные муравьями и жуками, питающимися падалью, — совсем немного, я полагаю, всего около дюжины скелетов; все совершенно неповрежденные и высохшие. Большинство лежало на сетчатых или плетенных из прутьев койках, которые служат в качестве кроватей в той местности; два скелета сохранили остатки белых волос. Все выглядело мирно. Так как все мертвецы находились внутри, а ворота села закрыты от волков и собак, муравьи и жуки сделали почти всю работу по домашнему хозяйству; мы были озадачены, когда заметили, как мало костей оказалось повреждено мышами и крысами. Папа Рамли сказал, что крысы погибают от бубонной чумы так же, как и люди, чего я тогда не знал. Но в глубине души я чувствовал — думаю, как и мы все, что это мог быть какой-то другой вид чумы.

Один мужчина (или женщина) был оставлен висящим на сельской виселице. С ним имели дело вороны и ястребы; под все еще свисавшей веревкой скромной кучкой лежали кости. По крайней мере, преступник теперь находился в одинаковом состоянии с уважаемыми гражданами, которые были безнадежно больными или, возможно, слишком старыми, чтобы передвигаться. Одно тело все еще сидело в кресле-качалке у закрытого окна, женщина, судя по форме таза, вероятно, старуха; сухой хрящ все еще удерживал вместе спинной хребет, ноги и одну руку. Я почувствовал, что ужас мой несколько утихает, когда заставил себя понаблюдать за ее спокойствием. В мире, который люди Древних Времен оставили для нас, такие вещи происходили довольно часто, и снова будут происходить.

Пенн — страна отличных ремесленников, фермеров, художников, философов, поэтов, богатства, лени — и почему они не должны быть слегка обленившимися, если сама природа действует успокаивающе и везде пахнет виноградом и магнолией? В некоторых частях этой страны климат просто великолепный; через какое-то время кажется, что становится жарко, но жара эта мягкая, как бы исходит изнутри тебя, хотя, все же, это дар солнца. Эта иллюзия сильнее всего наблюдается в восточной части страны, где легкий морской ветерок приносит с собой прохладу от огромного Делавэрского залива. Расположенная у залива Филадельфия — небольшой прекрасный город, совсем рядом с развалинами города Древнего Мира, которые считаются безвредными — фактически, говорят, что некоторая часть современного города в действительности построена на месте расположения старого. В Филадельфии осуществляются все необходимые работы — улицы чистые, дома содержатся в надлежащем порядке — но вы никогда не увидите кого-либо, раба или свободного человека, прилагающего к этому серьезные усилия. В целом горожане имеют намного больше сходства друг с другом, чем люди северных стран; возможно, некоторые из их предков в Годы Смятения обладали исключительной способностью передавать наследственные признаки — это темные, высокие люди со странным оттенком чего-то полинезийского — именно эта раса нарисована на картинах из Древнего Мира, которые я видел. У меня нет теоретического обоснования, чтобы объяснить это явление. У девушек крупные фигуры; восхитительно прекрасные в юности, они остаются красивыми до тридцати-сорока, после чего сразу начинают выглядеть старухами; они очень любезны.

Почти каждый в Пенне кажется любезным, в пределах, допускаемых религией и политикой. Их политика состоит в защите границы, которая проходит по реке Делавэр, и в том, чтобы держаться на равных, а то и иметь более выгодное положение в прибыльной торговле лошадьми. С этим они управляются с помощью прекрасного флота, состоящего из небольших речных суден и хорошо обученной армии, которая никогда не терпела поражения и никогда не вторгалась на чужую территорию. Торговле способствует корпус дипломатов при дворах правителей других государств, которые должны быть наиболее заслуживающими доверия, а являются приятными лгунами, выполняющими особые поручения — так сказал Дайон и мои собственные наблюдения, с того времени, когда мы с Ники были вовлечены им в нуинскую политику, до настоящего момента, подтверждают это.

Специфическая особенность Пенна в том, что, кроме границы по реке Делавэр между ним и Кэтскилом, у него имеется небольшой клочок территории к северу от истока реки Делавэр, который обычно граничил с Мохой и был единственной границей с дикой местностью. Я полагаю, что никто, не связанный с секретами правительства республики, не имеет никакого понятия, как далеко за пределы этой границы могут проникать исследователи из Пенна. Не могу подумать о чем-либо более приятном, чем то, как культурный гражданин Пенна меняет тему разговора, когда упоминается западная граница. Мы находились в Джонтауне[95]Джонстаун — город на западе шт. Пенсильвания.
летом 321 года, так далеко на западе, куда никаким бродячим комедиантам или другим иностранцам никогда не позволялось забираться; но, все же, из этого города выходит небольшая дорога на запад, направляясь вверх в горы, проходя прямо мимо большого знака, на котором написано: КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ.

Что касается религии, жители Пенна, кажется, воспринимают ее легко и спокойно, относятся к ней легкомысленно и неискренне, примирившись с этим вздором в доставляющей удовольствие иронической манере, как, очевидно, относились к ней широкие слои населения Древнего Мира ради поддержания хороших отношений с соседями и избегая горечи и озлобления искренне верующих священников. Это не совсем честная манера, и уж никак не добродетельный путь, по моему мнению; я никогда не смог бы вести себя подобным образом. Но это в самом деле способствовало хорошему поведению людей и определенному спокойствию, и я не мог бы сильно порицать кого-то за такие манеры, если у него нет довольно твердых убеждений, заслуживающих того, чтобы пожертвовать добродушием или если он чувствует, что благовоспитанное приспосабливание к представлениям дураков является необходимой защитой для его зрелых трудов.

Не то, чтобы я представлял себе жителей Пенна высшей расой, людьми, действующими в тайне от любой такой выдуманной чепухи. Там, в Пенне, вы встретите полный набор древней мифологии, невежества, набожности, неграмотности, варварства. Но я все же иногда чувствовал, что у них могло быть много людей с любопытными мыслями и возбуждением, скрываемым вялой улыбкой. Я часто чувствовал себя, в присутствии жителей Пенна, словно был энергичным варваром, конечно, без никакого желания с их стороны побудить меня к такому чувству. Полагаю, что Пенн, не исключая Нуина, непосредственно является самой цивилизованной из стран, оставленных позади. Если бы пришлось выбирать жить где-то в другом месте, чем Неонархеос, приятнее всего было бы обитать в Пенне с одной или двумя пышногрудыми женщинами с полными губами, и постепенно стареть, имея достаточно работы и заботы, чтобы время от времени наслаждаться бездельем или неторопливыми любовными утешениями под солнцем. Пенн совсем не похож на другие страны.

Там умер мой отец.

Это произошло осенью 321 года в городе Бетлэме[96]Город Вифлеем в шт. Пенсильвания.
, который находится в сорока милях к северу от Филадельфии — в Пенне между городами большие расстояния — и недалеко от Делавэра. В тот год Сэму было пятьдесят шесть, он говорил мне. Пятьдесят шесть, энергичный и посредственный, сказал он — но иной раз, как я уже упоминал, он отмечал, что стареет.

Мы ехали в Джонтаун вдоль южной границы Пенна, которая отмечена — (поскольку нам сказали) — широкой извилистой рекой, называемой Потомак[97]Потомак — река, на которой расположен г. Вашингтон.
до города Камберленд[98]Камберленд — город в штате Мэриленд.
. Там — единственная дорога, которая ведет на север. Из Джонтауна мы поехали обратно на восток по северному маршруту, папа Рамли, возможно, намеревался зимовать в западном Кэтскиле или где бы мы ни оказались к началу ноября. (Папа не получал в Пенне такого удовольствия, как остальные из нас — «Мать Спинктон» продавалась там плохо, жители предпочитали целебные настойки из трав, изготовленные их собственными женами, и, во всяком случае, были необычно здоровыми. Спектакли, представляющие подглядывание за голыми женщинами, тоже проходили не совсем удачно, так как граждане Пенна удивительно равнодушны к обнаженному телу, несмотря на все, что может сделать церковь, чтобы огорчить их в этом деле: я видел в Пенне девушку, которая почувствовала блошиный укус, сбросила свою юбку и принялась искать блоху без малейших признаков замешательства, а случайные зрители не смотрели на нее, затаив дыхание от ужаса — они просто смеялись и предлагали ей подходящие советы. Там, в Бетлэме, многие из нас заболели тем, что, казалось, было просто сильной простудой, — сильный кашель и высокая температура. Обстановка стала быстро ухудшаться.

Многих жителей города мучила та же самая болезнь, как мы узнали, в течение нескольких недель. Они беспокоились о нас, считая, что мы заразились этой болезнью от них — это были щедрые, славные люди, которые понимали музыку, по-настоящему слушая, что редко бывает с толпой — и они делали для нас все, что могли.

Папа даже не пытался продавать лекарство в Бетлэме. Он проворчал — в лагере, где ни одно ухо жителя Пенна не могло услышать его — что они были претенциозными ничтожными людьми, которые не понимали науки: «Мать» оказалась бы напрасно потраченной на них. Но он знал, что это глупый разговор, и в душе он так не чувствовал. Когда болезнь начала тревожить нас, он сам принял «Мать Спинктон» и проворчал, что качество лекарства оказалось неподходящим — может быть, он упустил кое-что, черт подери, существенное, постепенно старея и теряя способности, кто-то, наверно, должен бы похоронить его, раз он становится таким старческим, — и с несчастным видом, потеряв свое обаяние, все расхаживал среди нас с бутылкой «Матери». Никого не заставлял, не настаивал, чтобы мы глотали «Мать». Некоторые из нас скучали по его естественной манере так сильно, что мы принимали снадобье с надеждой вылечить его самого. Это было плохое время.

Первым умер сын Нелл Графтон. Джек, которому исполнилось четырнадцать.

Сэм сидел у его постели, так как оба — Рекс и Нелл были совершенно больны. Все происходило в моем фургоне. Я уже почти выздоровел после легкого приступа того, что бы это ни было. Я услышал, что Сэм внезапно встревоженно позвал меня, я вошел в отсек Джека как раз вовремя и увидел бедного ребенка с пылающим красным лицом — в последний раз я побил его только две недели назад за то, что он мучил приблудившегося кота — очевидно, он задохнулся насмерть собственной мокротой. Это случилось очень быстро; ни Сэм, ни я ничего не могли поделать. Мой папа послал меня за папой Рамли, и, когда я выбежал, я услышал, что он мучительно закашлялся: ему нездоровилось пару дней, но не хотел беспокоиться о себе. Я нашел папу Рамли беспомощно пьяным, он совершенно не мог передвигаться, и я позвал вместо него мадам Лору. Помню, для нее было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что произошло с Джеком, а потом она пристально посмотрела на Сэма, который сидел, качаясь на табуретке у койки Джека, его взгляд не был сосредоточенным.

— Теперь иди и ложись в кровать, Сэм.

— Нет, Лора, я не в плохом состоянии. Здесь надо похлопотать.

— Мы все сделаем сами. Ты иди и отдыхай.

— Легко сказать — отдыхай. Лора, сейчас, похоже настало время тяжелого труда, ты могла бы сказать. Ты понимаешь, я одинокий по убеждению…

— Сэм…

— Нет, подожди. Кажется, я заболел, я хочу что-то сказать, пока у меня ясная голова — ты понимаешь, такое дело, они выскакивают в голове. Теперь…

Она не позволяла ему говорить, пока мы не привели его в фургон и не уложили в койку. Я никогда прежде не видел, чтобы она не отходила от него ни на шаг и была в ужасе, хотя в этом не требовалось крайней необходимости. Как только он оказался в кровати и улегся на ней, Сэм не был очень разговорчив. Все, что я мог уловить из его речи — говорил он с трудом, а вскоре и бессвязно — что он хотел поблагодарить нас, мадам Лору и меня, так как мы знали его и не препятствовали быть одиноким по убеждению. По крайней мере, думаю, это было то, что он пытался сказать.

Его душа, казалось, отдалилась от нас после того, как он сообщил нам так много, но его тело оказалось чрезвычайно неподатливым, не желая сдаваться. Его борьба за жизнь длилась три дня и часть четвертой ночи. Лекари-священники — их было двое в Бетлэме — ходили и ходили, оказывая помощь Сэму и трем больным, любезные люди, в какой-то степени, они оказались менее невежественными, чем те, которых я встречал за пределами Пенна. Мы дали им понять, что Сэм не был в состоянии говорить; он оказался в полном сознании в тот момент и благодарно украдкой взглянул на меня, со слабой усмешкой, за их спинами, когда я сказал, что мой отец по-настоящему исповедовался до того, как у него отняло речь.

На третий день мы думали, что он мог бы победить недуг — Нелл Графтон выздоровела и Рекс, и Джоу Далин. Но последовало резкое ухудшение. Он вновь обрел дар речи, всего на час, и говорил о своем детстве в гористой местности, и вспомнил о тех, кого любил. После этого каждый его вздох был отдельным критическим моментом проигранной войны. В настоящее время я достаточно уверен, узнав из книг, что медицина Древнего Мира могла бы вылечить его. У нас не было такого умения.

В мире, который люди древних времен оставили для нас, такие события случались и снова будут происходить.

Даже во время последних тяжких усилий втянуть воздух в легкие, взгляд глаз моего отца часто был понимающим. Иногда он обращал его на меня, размышляя и узнавая или следя за ускользающей мыслью. Его взгляд никогда не был сердитым, раздражительным, умоляющим или полным страха; раз или два мне казалось, что я видел в нем веселье, кроткое и насмешливое, веселье человека, одинокого по убеждению. Религия, навязанная ему в детстве, не возвратилась к нему во время слабости, как я опасался, с тем, чтобы мучить его: он был истинно свободным и умер свободным человеком, мужественно смотревшим на неподвижную гримасу заката жизни.