Шесть лет назад я описал этот последний эпизод и отложил мое перо, чтобы зевнуть и с удовольствием растянуться, вспоминая заводь, и тихое утро, и любовь, которой мы занимались на освещенной солнцем траве. Я надеялся примерно через день вернуться к этому занятию, и написать, вероятно, еще несколько глав, несмотря на мое ощущение, что я уже закончил главную часть истории, которую намеревался рассказать. Я думал, что буду продолжать писать, проживая одновременно здесь, на Неонархеосе, и в этой нашей воображаемой гостинице на невидимой стороне вечности, или где-либо еще, где вы предпочтете, чтобы я находился, — кем бы вы ни были — о многих событиях, относящихся к более позднему времени.

В частности, я намеревался рассказать о двух годах жизни, которые мы с Ники провели в Олд-Сити до того события, что произошло с нами на шутовском празднике. Но это уже другая книга. Думаю, постараюсь написать ее, после того, как «Морнинг Стар» уплывет снова, и я вместе с ним, но, может, я не буду в состоянии сделать этого — не знаю. Мне тридцать пять, поэтому, очевидно, я не тот самый человек, который написал вам те двадцать четыре главы, когда Ники находилась не дальше, чтобы написать сноску и поцеловать меня. Я оставлю то, что написал о моем прошлом, с Дайоном, когда я уплыву.

Годы, прошедшие в Олд-Сити после шутовского праздника, работа с Дайоном в бурной, волнующей, полуотвратительной атмосфере большой политики, законы и совещания, и попытки реформ, война, выигранная нами против шайки бандитов, и война, проигранная нами против полчища лицемеров — все это, конечно, другая книга, и у меня есть подозрение, что Дайон сам, может быть, пишет ее, прикрываясь горделивой сдержанностью от возможных сносок[107]FB2Library.Elements.CiteItem
. Если я попытаюсь написать ее, это не займет много времени.

Я отложил мое перо в тот вечер, шесть лет назад, и через несколько минут услышал, что Ники зовет меня. Ее голос вывел меня из глубокого смутного размышления: думаю, мысли мои блуждали во времени смерти моего отца, и я банально размышлял о том, с какой легкостью печаль переходит в спокойствие, если для этого у вас есть время, потому что так и должно быть.

Как я понимаю связь времен, кажется, я был обязан сначала точно описать часть истории, связанную со смертью моего отца. Эта история закончилась не так, как я ожидал сначала, когда тигр напал на село и я узнал, кто такой Сэм, но смертью Сэма Лумиса, одинокого по убеждению. Для этого, несомненно, была возможность, когда субъект этой книги, чуть красивее темно-коричневой черепахи и с хорошо подвешенным языком, оказался свободным в мире (который, думаю, все еще вращается) — о, но почему я должен теперь ломать голову над тем, что должно подходить для этого повествования? Там было так много историй, что я не могу быть уверен, какую именно из них я рассказывал, и это не имеет значения, поскольку я думал, что оно что-то значит, когда надоедал вам и вашей тете Кассандре болтовней о разновидностях времен. Может быть, достаточно хорошо посмотреть, что представляет собой загадка, безумное и шаткое великолепие и мрак нашего выживания-и-умирания с пером в руке, лучше попробуйте-ка это сами — вы найдете больше историй, чем вы знали, а также радость, трагедию, грязь, великолепие, экстаз, усталость, смех и ярость и слезы, все так запутано и взаимозависимо друг от друга, переплетено словно клубок совокупляющихся змей или вечно движущиеся под ветром ветки плюща — ну, не беспокойте себя противоположностями и противовесами, но и не останавливайтесь, ухватитесь за одну ветку — и прикоснетесь ко всем ветвям сразу.

Я услышал, что Ники позвала меня. У нее начались родовые схватки. Было такое же вечернее время, как сейчас — но сегодня 20 мая 338 года — в том же самом тропическом укрытии, которое хорошо сохранилось за шесть лет, те же самые стул и письменный стол, тот же вид на тихую песчаную отмель. Но, так как все медленно продвигалось во времени в течение шести лет, совершенно ничто не осталось прежним, и даже мои пальцы, искривленные держанием другого пера. Свет кажется таким же самым, светящийся красный поток, отражающийся от бледного песка, а стайка высоких белых облаков медленно плывет в восточном направлении, куда через несколько дней возьмет курс старый «Морнинг Стар».

Родовые схватки начались на месяц раньше положенного срока. Но преждевременность не очень тревожила нас в первые часы. Тед Марш и Адна-Ли Джейсон, которые разбирались в медицине Древнего Мира больше нас остальных, сделали все, что было возможно. Знания из Древнего Мира, которые нам достались, оказались, к несчастью, неполными. У нас не имеется лекарства и оборудования, которые использовались там — они недостижимы, как полуночная звезда. Поэтому диагноз ставится, главным образом, наугад, важное хирургическое вмешательство немыслимо, а частичное владение древними знаниями часто оказывается насмешкой над нами.

Родовые схватки у Ники длились восемнадцать часов подряд, и, наконец, она разрешилась от бремени существом с распухшей головой, которое пронзительно крича, было в состоянии прожить лишь пару часов пустого существования, но кровотечение не прекращалось. Мутант весил двадцать фунтов, а она — ну, когда мы проживали в Олд-Сити, я обычно носил ее вверх на два пролета ступенек, испытывая радость и почти не запыхавшись от подъема. Кровотечение не прекращалось. Она взглянула на мутанта, несмотря на наше нежелание показать его, и все поняла: ей даже не посчастливилось умереть с призрачным утешением о ребенке. В мире, который люди древнего времени оставили нам, такие случаи происходят и будут происходить снова и снова.

Вскоре я отплываю на «Морнинг Стар» с капитаном Барром и небольшой группой — пять женщин и еще девять мужчин, всех нас выбрал Дайон, потому что мы свободно обладали тем, что он называет «управляемой неудовлетворенностью». Естественно, все добровольцы, меня-то он не выбирал, спросил только: «Ты хочешь отправиться в плавание, Дэйви?» Я ответил согласием, и он поцеловал меня в лоб, по древнему обычаю нуинской знати, чего я не замечал у него в течение многих лет, но мы не сказали о плавании больше ничего и, вероятно, не скажем, до того дня, который выберет Барр.

Мне тридцать пять, а Дайону — пятьдесят. Мы вместе воевали на двух войнах. Мы пытались вытащить великую страну на шаг или два за пределы отупевшего невежества нашей эпохи. Мы вместе отплыли в великое море и нашли этот остров Неонархеос. Мы любили одну и ту же женщину. «Управляемая неудовлетворенность» — ну, я считаю, что эта оценка относилась ко мне так же, как и ко всем остальным. Это похвала, но с неизбежной темной стороной: мы, все четырнадцать, капитан Барр, и я, и другие, подходящие по темпераменту и обстоятельствам для выполнения исследовательской задачи, в огромной степени непригодны для чего-либо другого.

Задача исследователя имеет, я бы сказал, очень мало от великолепия, которое мальчишеское воображение придает ему. Я мечтал о множестве причудливых явлений, лежа на солнце перед моей пещерой на Северной горе; но капитан Барр и я теперь больше, чем когда-либо озабочены подготовкой продуктов для выживания: сухарей, и пеммикана[108]Пеммикан (сев. амер. инд) — высушенное постное мясо.
, и квашеной капусты, и попытками перестроить «Морнинг Стар», отодвинув его голову чуть дальше от задницы[109]В англ. яз. aft имеет два значения: корма корабля и задница.
, если вы извините за выражение. Но все это не означает, что исследование лишено великолепия. Оно присутствует там, и душевное вознаграждение является достаточно реальным. Невозможно измерить обширное море невежества и, поэтому я, малое животное, со своей капелькой свечения, поддерживаю в нем этот свет и не вижу причины стыдиться за мою гордость.

За шесть лет мы имели возможность построить еще одно парусное судно, небольшой изящный корабль, который судостроители Древнего Мира описали бы как ял[110]Ял — парусное судно с двумя мачтами; вторая, короткая мачта расположена возле кормы.
. Те, кто остаются, смогут пользоваться другими островами, когда мы уплывем.

Наши льняные семена хорошо проросли на Неонархеосе, поэтому «Морнинг Стар» оснащен новыми хорошими парусами. Мы берем с собой запас продовольствия на четыре месяца. Наша непосредственная задача — достигнуть материка, того, который назывался Европой, на что должно уйти намного меньше четырех месяцев, и вернуться обратно. Мы предполагаем, что нашим первым открытием берега будет побережье того, что когда-то было Португалией или Испанией. Но течения и ветры оказались не такими, как в древние времена.

Мы, те кто уплывет, все бездетные. Женщины, может быть, и не бесплодные, но ни одна из них никогда не была беременной, а самой молодой — двадцать пять. За шесть лет на Неонархеосе у семерых женщин родился двадцать один нормальный ребенок. Я не породил ни одного из них. Нора Северн забеременела от меня. Таким было ее желание, а также Дайона; они думали, и то же самое сказали мне, что надеялись — это отвлечет меня от траурного и саморазрушающего настроения, в котором я пребывал длительное время. Что на самом деле отвлекло меня от этого состояния, я никогда не узнаю — может, само время. Прелестная Нора была хорошей любовницей, и это, несомненно, помогло мне вернуться к восприятию повседневной жизни. Но, хотя Нора родила от Дайона двух здоровых девочек, ребенок от меня был мутантом, похожим на того, для которого была растрачена жизнь Ники.

Таким образом, я обязан понять, что дефект заключался не в семени Ники, а в моем собственном. Я достаточно логичен, чтобы не сказать, что я убил ее: кто смог бы выжить с такими мыслями? В действительности она была убита злом, которое Древний Мир пустил по течению, оно обрушилось через поколения, через тело Сэма или моей матери — кто мог бы сказать? — и спряталось в той части меня, которой следовало бы быть самой безопасной, менее всего испорченной. Это произошло со мной и бессчисленным множеством других, и будет еще происходить снова и снова.

Мои единственные дети — это некие мысли, которые я, может, буду в состоянии передать вам. Я могу иногда чувствовать спокойствие в душе, когда вспоминаю, как много исследований нужно провести. Кажется, имеется достаточно неизведанных просторов, в памяти и в остальном мире, — думаю, мог бы написать «в мире и в оставшейся памяти» — так что нам не удается отобразить все это до захода солнца, только не в ближайшую среду.

Я подошел к прибрежной отмели прошлой ночью, потому что я услышал ветер, и океан, с несмолкаемым ревом, обрушивался на песок, а звезд не было видно. Скоро я буду слышать эту музыку на носу корабля или, как сопутствующий гул, когда буду держать в руках штурвал. Я уплываю, потому что желаю этого; у меня нет детей, кроме тех, которые остаются на вашем попечении, но, может, я не поделюсь с вами истиной — исследование также является делом любви?

Я подал голос бурунам прошлой ночью; игра, которой я часто занимался — безвредный способ помочь душе говорить с собой. Те, кто может спрашивать землю, и те, кто может отвечать морю, и, если при этом высказывается истина, те знают первопричину.

Я спросил, могли ли бы последующие поколения, через какое-то время восстановить достижения Древнего Мира без злого наследия, и океан, который отозвался голосом в моей душе, предположил: «Может, скоро, а, может, только через тысячу лет».