4 июля 1962 года в американском посольстве предстоял прием, на который был приглашен Пеньковский. Там он, вероятнее всего, встретился с представителем разведслужбы США, которому позднее передал детальный план производства новых советских ракет. Двумя днями раньше в Москву прибыл Гревилл Винн. Пеньковский приехал в аэропорт на машине, позаимствованной у кого-то из знакомых, и отвез его в гостиницу «Украина». Он очень нервничал. Как позже сказал Винн: «Я никогда прежде не видел его таким возбужденным». Пеньковский объяснил англичанину причину своего состояния так: «За мной установлена слежка».

Винн передал Пеньковскому кое-какие материалы и письмо с Запада, которое заметно улучшило его настроение. Судя по всему, западные разведслужбы сделали для него советский паспорт на чужое имя, которым он мог бы воспользоваться, если слежка за ним дойдет до опасной черты. Теперь Пеньковский всерьез обдумывал возможность побега. Во время одной из его поездок в Европу обсуждался такой, например, вариант: он отправляется в Прибалтику, а оттуда на подводной лодке его переправляют на Запад. Он думал об этом, понимая, как это будет трудно осуществить, и о том, можно ли будет тем или иным способом вывезти и его семью.

Тем временем он с неистовым упорством продолжал собирать информацию. Сознавая, какая над ним нависла опасность, Пеньковский тем не менее сознавал важность своей миссии. Подготовка Советского Союза к войне, к которой мир оказался так близок во время карибского кризиса, уже началась. Будь Пеньковский не столь целеустремленным, он бы сразу же прекратил свою активность. Продолжая передавать секретные материалы на Запад, он ни на минуту не забывал о сгущавшихся над ним тучах. До этого момента мысль о реальной опасности, которой он подвергал своих близких, не приходила ему в голову. Теперь же он думал и об этом. Получив искусно изготовленный советский паспорт, которым он мог бы воспользоваться при побеге, Пеньковский искал пути вывоза своей семьи.

Он знал, что КГБ уже следует за ним по пятам. В январе Пеньковский писал: «Насколько я могу судить, «соседи» располагают информацией о том, что мой отец не умер, а живет за границей. Похоже, что она появилась у них в конце 1961 года. Предпринятые срочно поиски места захоронения моего отца ничего не дали — могилу его так и не обнаружили. Кроме того, никаких документов о смерти его не найдено. Мое начальство этой возне вокруг меня особого значения не придает — считает, что мой отец действительно скончался».

К началу весны интерес КГБ к Пеньковскому настолько возрос, что все его предстоящие командировки за рубеж повисли в воздухе. В течение нескольких предшествующих месяцев он считался кандидатом на поездку в Соединенные Штаты Америки. Там в апреле должна была открыться советская передвижная книжная ярмарка. Однако поездку Пеньковского «зарубили». В своих «Записках» он с некоторым беспокойством сообщает: «Если все будет в порядке, то 19 апреля улетаю в Штаты. Но пока дела мои обстоят неважно. Они все еще продолжают искать место захоронения моего отца. А поскольку оно так и не найдено, то считают, что он жив, и на основании этого считают, что посылать меня в заграничные командировки нецелесообразно. Мое руководство полагает, что опасения «соседей» беспочвенны, и всячески защищает меня перед ними. Думаю, что вопрос о моей поездке должен скоро решиться».

Письмо, которое привез с собой Винн, несколько успокоило Пеньковского. Однако он все больше и больше начинал беспокоиться по поводу встреч с самим Винном, который прекрасно знал, что, приехав в Москву, подвергал себя огромной опасности. Пеньковского волновал вопрос: «Достаточно ли осторожно ведет себя Винн, общаясь со мной?» Англичанин же в этой ситуации вел себя предельно осторожно. Опасения в отношении англичанина у Пеньковского, вероятнее всего, были вызваны его собственным нервным состоянием.

5 июля в ресторане «Пекин» состоялась их последняя встреча, которая наверняка проходила под пристальным вниманием советских контрразведчиков. Пытаясь осмыслить все, что с ним происходило в те дни, Пеньковский писал: «Несомненно, до его последнего приезда в Москву все шло нормально, и наше посольство выдало ему въездную визу. Первые дни его пребывания прошли спокойно, однако за день до отъезда Винна Левин сообщил мне, что его люди (из КГБ) интересуются, с какой целью приехал в Москву англичанин. Я ответил ему, что у того, помимо встреч с Государственным комитетом по координации научно-исследовательских работ, еще есть дела в Торговой палате и Министерстве внешней торговли, с которыми он намерен обсудить вопросы, связанные с передвижной книжной выставкой. Левин сказал, что это известно КГБ, но тем не менее он проявляет к Винну повышенный интерес. Этот разговор состоялся во второй половине дня, после того как я передал Винну вторую порцию материалов и договорился с ним о прощальном ужине в 21.00. С ним я работаю вполне официально, и в КГБ об этом хорошо знают. В подобных случаях наблюдение вестись не должно. Однако возле гостиницы «Пекин» я заметил, что за Винном установлено наблюдение. Тогда я решил не останавливаться и пройти мимо него. Потом, подумав, что он перед отъездом должен что-то мне передать, решил войти в ресторан и у всех на виду с ним поужинать. Войдя в вестибюль, я заметил, что Винн обложен со всех сторон. Наружка либо специально не делала никаких попыток остаться незамеченной, либо попросту действовала непрофессионально. Увидев на дверях ресторана табличку «Свободных мест нет», я решил уйти, поскольку знал, что Винн последует за мной. Единственное, что мне хотелось, — это выяснить, принес ли он что-нибудь для меня или нет, а потом, предупредив его, что провожу его в аэропорт, расстаться с ним до следующего утра. Пройдя по улице метров 100–150, я вошел в большой проходной двор, в котором находился садик. Винн шел за мной, и, когда он появился во дворе, мы оба заметили двух следивших за ним кагэбэшников. Обменявшисъ парой фраз, мы с Винном разошлись.

Я был настолько возмущен наглостью наружки, что на следующий день, проводив Винна, доложил своему руководству, что сотрудники КГБ сорвали мне ужин с иностранным представителем, пользующимся у нас уважением, с которым у нас давно установились доверительные отношения и с которым я уже долгое время работаю и т. д. Я сказал также, что наш гость был не на шутку перепуган, когда понял, что за ним ведется слежка. Мое начальство согласилось, что это вопиющее безобразие, а Левин, представитель КГБ в комитете, также возмутился действиями своих коллег. Левин подтвердил, что комитет и я, как его представитель, имеем полное право беспрепятственно общаться с Винном и что они, то есть КГБ, никаких претензий к нему не имеют».

А вот как описывает Винн ту встречу в своих мемуарах: «Вышло так, что я добрался до здания гостиницы «Пекин» раньше, чем предполагал, и стал прохаживаться неподалеку от входа. Я обратил внимание на группу людей, стоявших чуть поодаль, которые особого внимания ко мне вроде бы не проявляли. Минут через десять я увидел шагавшего по улице Пеньковского. В руке у него был атташе-кейс. Перейдя улицу, я направился ему навстречу, но он вместо того, чтобы поприветствовать меня, пригнул голову, приложил к носу руку и, пройдя мимо, вошел в здание гостиницы.

Я последовал за ним и, оказавшись в вестибюле, увидел, что Пеньковский подошел к двери ресторана, заглянул в него и, развернувшись, направился к выходу. Проходя мимо меня, он что-то шепнул. Мне показалось: «Следуй за мной». Только тогда я понял: произошло что-то неладное.

Выйдя на улицу, Пеньковский прошел несколько сот ярдов, дошел до проулка между домами и свернул в него. Я последовал за ним, и, как только свернул во двор, Пеньковский, стоявший под деревьями, негромко крикнул: «Грев, быстро сюда!» Я поспешил к нему и, когда оказался рядом, он сказал: «Вы должны отсюда уходить. За вами следят. Возможно, увидимся завтра в аэропорту. А теперь быстро уходите».

Пеньковский повернулся и направился в глубину двора.

Выйдя на улицу, я увидел за углом двух мужчин. И естественно, позже, на Лубянке, мне были предъявлены фотографии. У этих двоих были фотокамеры».

На завтра у Винна уже было забронировано место на самолет, вылетавший в Лондон во второй половине дня. Он решил как можно раньше выписаться из гостиницы и задолго до отправления рейса выехать в аэропорт, чтобы не попасть в руки советской разведки. (Несмотря на расхожее мнение о всемогуществе КГБ и эффективности действий его сотрудников, в этой организации ничто не проходит без таких же консультаций, согласований и сбора подписей, как в обычном бюрократическом учреждении.) Итак, Винн приехал в аэропорт на следующий день в половине шестого утра.

Он не стал менять билет на другой, более ранний рейс, а расположился в зале международного аэропорта Шереметьево в надежде, что здесь его найдет Пеньковский, если, конечно, он сможет приехать. Он старался ничем не привлекать к себе внимания.

Через сорок пять минут вслед за двумя такси, подъехавшими к входу в здание аэропорта, появилась частная автомашина. Она развернулась и заехала на стоянку. Винн видел, как из нее выскочил Пеньковский и быстро зашагал к входу. Войдя в здание аэропорта, он сначала прошелся по залу, проверил, нет ли за Винном наблюдения, и только потом подошел к англичанину и сел рядом с ним. Он посоветовал ему как можно скорее покинуть Москву.

Прибегнув к помощи знакомых на таможне и в администрации аэропорта, Пеньковский поменял Винну билет на ближайший самолет, вылетавший на Запад (рейс компании САС до Копенгагена), и сам провел его через таможенный контроль. Хоть Пеньковскому и удалось срочно отправить англичанина на Запад, таким своим поведением он навлекал на себя все новые и новые подозрения советской контрразведки. Со стороны Пеньковского это был акт самопожертвования, о котором Винн никогда не забудет.

Вместо того чтобы залечь на дно, Пеньковский удвоил свои усилия по сбору секретных материалов. Возможно, он знал, что игра уже окончена, но, считая информацию, содержащуюся в его донесениях, очень важной, продолжал ее собирать. В последующих сообщениях Пеньковский вновь и вновь демонстрирует свою озабоченность подготовкой Хрущева к ядерной войне.