Август 1195 г.

Сидя на затененной скамеечке в саду аббатства, Алиенора пристально смотрела на мужчину, расположившегося в траве у ее ног. Ричард часто навещал ее с визитами, когда проезжал по делам мимо Фонтевро, но Джон приехал сюда впервые. Она была удивлена и даже обеспокоена, но пока что все шло гладко. Джон, если хотел, умел быть приятным собеседником, и к тому же, проведя весну и лето рядом с Ричардом, хорошо знал о молниеносной череде последних событий, подтверждающих то, что хрупкое перемирие между Ричардом и Филиппом стало уже просто дурным воспоминанием. Сын дипломатично начал с истории, апеллирующей к ее материнской гордости: о рейде, который Ричард и Меркадье предприняли в Берри в начале июля. Тогда они взяли город и замок в Иссудене. Затем Ричард вернулся в Нормандию, оставив Меркадье сеять хаос среди мятежников в Оверни.

Джон был мастер рассказывать с красочными деталями, и в данной его истории французский король представал в таком дурном свете, что вскоре Алиенора уже смеялась. Ричард так мощно насел на гарнизон замка Водрей, что Филипп потерял надежду удержать крепость и скрепя сердце предпочел срыть ее, лишь бы она не досталась анжуйцам. Чтобы выиграть время, он вступил в переговоры с Ричардом о сдаче замка, и две армии ждали наготове, пока короли обменивались послами.

– Но оказалось, что инженеры Филиппа перестарались, подрывая стены замка, и одна из них обрушилась в облаке пыли прямо в разгар переговоров. – Джон ухмыльнулся своим воспоминаниям. – Ричард тут же понял, что случилось, и, пообещав, что «сегодня некоторые седла опустеют», отдал приказ атаковать. Но Филипп уже сбежал. Для него в порядке вещей уклоняться от последствий предпринятых им действий.

Алиенора ничего не сказала, но Джон подметил элегантный изгиб брови.

– Да, полагаю, то же можно сказать и обо мне, – признал он, обезоруживающе улыбаясь. – Конечно, так было, пока я не раскаялся в своем греховном прошлом.

– Конечно, – сухо огласилась она. – Так что случилось дальше?

– Филипп смог перебраться через Сену и оказался в безопасности, но с несколько подмоченной репутацией. Мост, по которому он перебирался с войском, не выдержал веса такого количества лошадей и людей, и все они рухнули в воду. Филипп смог выбраться на берег, но, по словам очевидцев, напоминал мокрую крысу.

Джон снова ухмыльнулся и продолжил:

– Это событие резко улучшило настроение Ричарда, и он вернулся в Водрей, захватил замок и французских солдат, брошенных своим королем. Заявив, что «замок наполовину разрушенный – это замок, наполовину построенный», брат приступил к завершению строительства. Так что коварство не принесло Филиппу никакой пользы, только в реке искупался.

Их прервал слуга, принесший вино и вафли. Джон любил собак и отломил кусочек вафли, чтобы угостить борзую Алиеноры. Стараясь казаться равнодушным и беспечным, на самом деле он волновался, нанося матери этот незваный визит: даже до опрометчивой связи с Филиппом его отношения с ней не были такими непринужденными, как у Ричарда и Джоанны. Причина была ему ясна: он вырос и стал мужчиной за шестнадцать лет, проведенных ею в заточении. Но все равно ревновал и чувствовал обиду за то, что у брата и сестры есть то, чего никогда не будет у него – любовь этой грозной женщины. Бросая борзой кусочки угощения, принц изо всех сил старался развлечь Алиенору придворными сплетнями.

– Поговаривают, что примирение между Констанцией и графом Честерским уже идет ко дну, – весело сообщил он.

А затем с удовольствием поведал, что попытка Филиппа найти другую немецкую невесту ни к чему не привела, поскольку его заточенная королева Ингеборга отбрасывала длинную тень.

– Еще говорят, что я делю ложе с твоей подругой графиней Омальской, Это якобы началось, когда ее недоброй памяти покойный муж, Вильгельм де Форс, находился в Святой земле. Де Форс заслуживал рогов, как никто другой, и я не виню графиню, если она наградила его ими. Но если Хавиза это и сделала, то не со мной.

Джон не возражал, если бы рогоносцем стал и новый муж Хавизы, ведь Балдуин де Бетюн обвинял Джона в том, что он бросил в Шиноне умирающего отца. Принц не стал признаваться матери в этом и сменил тему, сказав, что Ричард и Беренгария купили дом в Торе, к северу от Анжера. Первоначальное отчаяние из-за их воссоединения улеглось: Джон понял, что Ричард никогда не станет заботливым мужем, так как любит войну, а не женщин. Он не станет проводить в постели Беренгарии достаточно времени, чтобы зачать ребенка, да и для Джона была очевидна ее бесплодность, и он горячо благодарил Господа за это.

Джон этого не знал, но Алиенора уже начала разделять его пессимизм насчет шансов Беренгарии подарить Ричарду наследника. Однако королева не собиралась делиться своими подозрениями с кем-либо, и менее всего с младшим сыном, больше всех выигрывающим от бесплодия Беренгарии, и потому не стала комментировать известие о покупке дома в Торе. Вместо этого Алиенора посмотрела на сына спокойным, испытующим взглядом.

– Почему у меня такое чувство, что ты не все мне рассказал, Джон?

Джон моргнул. Иисусе, не ясновидящая ли она? В стремлении положить их разговору удачное начало, он придержал новости, которые непременно испортили бы ее настроение.

– Ты как всегда права, мама. В прошлом месяце до Ричарда дошли вести о германском императоре. Генрих вернулся после покорения Сицилии и уже лезет в дела Франции и Англии. Он послал Ричарду золотую корону, напоминая о клятве верности, и добавил предупреждение, что если ему дороги заложники, ему следует поступать, как велено. Генрих – человек в высшей степени деликатный.

Алиенора прищурилась.

– Как велено, – повторила она, и Джону показалось, что по летнему саду пронесся холодок. – И что же, скажи на милость, велено делать Ричарду?

Джону не понравилось то, как она бросилась на защиту Ричарда: он точно знал, что для него она никогда так не сделает.

– Ничего такого, чего бы Ричард и сам не собирался, – холодно ответил он. – Генрих хочет, чтобы он развернул полномасштабную войну против Филиппа.

– В самом деле?

– Так он сказал. Даже предложил Ричарду помощь, «дабы отомстить за ущерб, нанесенный Филиппом нам обоим». Именно так и сказал. Полагаю, ты можешь догадаться, как поступил Ричард.

Алиенора обозвала Генриха таким словом, что Джон взглянул на мать с восхищенным удивлением – он и не догадывался, что ее запас ругательств так богат.

– Что Ричард собрался делать?

– Уже сделал. Должен признать, он придумал умный план. Ричард отправил в Германию Лоншана, велев выяснить, какую именно помощь собирается предложить Генрих. Поскольку он не может открыто противостоять императору, пока заложники в опасности, это позволяет ему выиграть время, а страх короля Франции будет расти с каждым часом. – Джон злорадно улыбнулся. – Ричард сказал, что скорее солнце взойдет в полночь, чем Генрих действительно двинет войска против французов – он хочет, чтобы эту войну вел за него Ричард. Но Филипп, похоже, знает Генриха не так хорошо. Один из наших шпионов при французском дворе дал знать, что при мысли об англо-германском союзе, направленном против Франции, Филипп запаниковал. Он даже попытался схватить Лоншана, когда тот проезжал через Францию, но безрезультатно. Так что возмутительное вмешательство Генриха можно простить, раз оно не дает французскому королю спать спокойно.

Алиенора не разделяла это мнение. Она уже поняла, что каждое напоминание о прошлой беспомощности бередило еще не затянувшуюся рану Ричарда.

– Генрих чересчур прямолинеен для человека, которого считают таким ловким политиком. К чему требовать того, что и так произойдет? Все знают, что мирная передышка между Ричардом и Филиппом тонка, как паутина, которую унесет прочь любое дуновение.

– На самом деле, в свете известий, полученных из Испании, они могут заключить настоящий мир.

Поняв, что мать еще не слышала, Джон улыбнулся. Ему всегда нравилось приносить важные новости. Сам он не считал их тревожными, но знал, что другие думали иначе, поэтому в нескольких словах сообщил, что калиф Марокко вторгся в Испанию, и зять Алиеноры, король Кастилии, был разбит в битве при Аларкосе. Английские и французские прелаты тут же подняли крик, что не гоже христианским королям воевать друг с другом, когда Испании угрожают сарацины.

– Ричард готов к ним прислушаться, – с легким удивлением продолжил Джон.

А вот Алиенору это вовсе не удивляло – она знала, каким виноватым чувствует себя Ричард из-за того, что война с французами мешает ему исполнить обет возвратиться в Святую землю и вырвать Иерусалим из рук сыновей Саладина.

– Сомневаюсь, что Филиппу есть хоть какое-то дело до судьбы Кастилии, – продолжил Джон, – но он находится под сильным давлением французской церкви и уже попал в немилость к папе из-за скандала с Ингеборгой. А еще Капет не хочет показаться менее озабоченным мусульманской угрозой, чем Ричард. И потому на этой неделе ведутся «мирные переговоры», и я слышал, что епископы ратуют за брак между сыном Филиппа Людовиком, и Энорой, которая так кстати не вышла за сына Леопольда. Посмотрим, сколько продлится такой мир. Братец Ричард не успокоится, пока не вернет все замки, захваченные Филиппом, пока он был в плену, а Филипп… Ну, этот жаждет Нормандию так страстно, как иные мужчины жаждут женщину.

Алиенора согласилась. Любой мир между Ричардом и Филиппом будет в лучшем случае непрочным. Однако брак, способный в один прекрасный день сделать Энору королевой Франции, не так плох, даже Констанция будет довольна. Между тем, королева дала себе слово сегодня же написать дочери в далекую Кастилию. Но бесцеремонное вмешательство Генриха в жизнь ее сына волновало ее даже больше сарацинского вторжения в Испанию.

В тот вечер Алиенора в одиночестве отправилась в храм аббатства и, стоя на коленях перед алтарем, молилась о душах мужа и детей, взятых смертью так рано. Затем она помолилась о том, чтобы Бог наказал германского императора, как тот заслуживает, чтобы он пострадал подобно Леопольду. Она не сомневалась, что ее духовник сочтет подобные молитвы кощунственными, поскольку знала, что сказано в Писании о прощении: «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный».

Она знала, что ответил Иисус, когда Петр спросил, сколько раз прощать брату, согрешающему против него: «Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз». Но в Писании также сказано: «Как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия». А кто же более нечестив, чем человек, поднявший руку на короля, принявшего крест?

* * *

К удивлению многих, посланники Ричарда и Филиппа договорились о мире, основав его на браке восьмилетнего сына Филиппа и одиннадцатилетней племянницы Ричарда. Поскольку Ричарду надлежало обсудить вопрос с союзником, императором Германии, до 8 ноября было объявлено перемирие, за время которого следовало закончить подготовку договора. Единственным немедленным результатом мира стало возвращение леди Алисы под опеку брата, короля Франции – спустя двадцать шесть лет после того, как ее в возрасте девяти лет отослали ко двору Генриха Английского.

* * *

Филипп часто мечтал быть единственным ребенком, ведь сестры не приносили ему ничего, кроме неприятностей. Мария и Алиса были гораздо старше него и испорчены кровью Алиеноры. В начале царствования Филиппа Мария объединилась с его врагами. Самую младшую сестру Филиппа, Агнессу, в восемь лет отправили в Константинополь, выдав за сына византийского императора. В том же году ее одиннадцатилетний супруг занял трон, был свергнут и убит амбициозным кузеном, который позже заставил Агнессу выйти за него. Хотя Филипп и сочувствовал ее злоключениям, помочь сестре он ничем не мог. Но жестокое обращение с Агнессой впоследствии оказалось для Филиппа источником затруднений, поскольку его бездействие сравнивали с поведением Ричарда, спасшего свою сестру Джоанну на Сицилии, и Филипп был убежден, что Ричард отчаянно старался облегчить бедственное положение Джоанны только ради того, чтобы на его фоне Филипп выглядел бледно.

Но из всех сестер больше всех отягощала его Алиса. Генрих постоянно находил поводы отложить ее брак с Ричардом, что само по себе было неприятно. Но потом пошли слухи, будто промедление старого короля вызвано тем, что он брал Алису к себе на ложе. Филипп так никогда и не узнал, правдива ли эта сплетня. Судя по тому, что он знал, Генрих был любвеобилен, как олень в гоне, но при этом далеко не глуп, а соблазнять французскую принцессу, да к тому же помолвленную с его сыном – сущее безумие. Тем не менее, Филипп нашел прекрасную возможность воспользоваться этими слухами – ему требовался способ настроить Ричарда против отца, как прежде он настроил его братьев. Поэтому Капет постарался, чтобы Ричард услышал сплетни, уверенный, что не даст им с Генрихом помириться, как это частенько случалось в прошлом. Но вместо этого Ричард, став королем, обратил это оружие против самого Филиппа, заявив, что не может взять в жены женщину, прослывшую наложницей его собственного отца.

Спустя четыре года после их стычки в Мессине Филипп все еще злился при этом воспоминании об одном из самых унизительных моментов своей жизни. Его союз с Ричардом всегда выглядел сомнительно – они были слишком разными для искренней дружбы. Но когда Ричард отказался от Алисы, ненависть Филиппа к английскому королю стала всепоглощающей. И хотя он понимал, что это несправедливо, часть этого гнева изливалась на Алису, живое напоминание о том, как эти проклятые анжуйцы унизили и оскорбили французскую корону. Конечно, Капет продолжал настаивать на выдаче сестры. Вот только что ему теперь с ней было делать?

* * *

Стоя перед своим шатром, Филипп высматривал на горизонте облачко пыли – предвестие приближения эскорта сестры. Телохранители, видя озабоченность короля, держались рядом, но вперед не лезли. Епископ Бове не проявил подобной чувствительности и подошел к Филиппу.

– Уже совсем скоро, да? – сказал он. – По-моему, невежливо будет спрашивать напрямик, спала ли она со старым королем.

– Весьма, – сухо ответил Филипп.

Он был признателен кузену за все, что тот сделал, чтобы осложнить Ричарду жизнь в Святой земле и за помощь в избавлении от Ингеборги. Кроме того, король ценил епископа как великолепного воина, который чувствовал себя на своем месте скорее на поле боя, чем перед алтарем. Но юмор Бове по временам доводил его до белого каления.

– Да шучу я, кузен, – примирительно ответил Бове, хотя не удержался и закатил глаза, думая, что Филипп не разглядит хорошей шутки, даже если споткнется об нее на дороге. – Чтобы спрятать все сложности, нет лучше места, чем за стенами женского монастыря. Могу посоветовать парочку обителей, если желаешь.

– Этого не понадобится. Я решил, что брак станет для нее лучшим выходом, чем принятие святых обетов.

– Удачи с поисками жениха для нее. Была твоя сестра наложницей Генриха или нет, она все равно товар порченый, да к тому же немолода.

– Вообще-то, я уже нашел одного. – Филипп позволил себе чуть ухмыльнуться. – Гийом, граф де Понтье.

– Понтье? Как тебе удалось? Она ему в матери годится!

– Она еще и сестра короля Франции. А я обещал дать за ней в приданое графство Э и замок в Арке, что показалось жениху весьма привлекательным.

– Не сомневаюсь. Но я думал, ты дал согласие отказаться от всех претензий на Э и Арк в свете мирного договора с Ричардом.

Филипп пожал плечами:

– Как-то вылетело из головы.

Бове рассмеялся.

– Семья считает меня циничным, но сдается, кузен, даже мне есть чему у тебя поучиться!

Брови Филиппа сдвинулись – он не считал свой поступок циничным, просто поступал, как должно, как лучше для Франции. А если Алиса не сумеет дать Понтье наследника, то тем лучше, тогда земли графа отойдут короне.

Раздался крик, извещающий о приближении всадников.

– Оставайся встречать ее вместе со мной, – приказал собеседнику Филипп. – Когда ее отослали к анжуйскому двору, мне было всего четыре, так что она чужая мне во всем, кроме крови. Надеюсь, мне хотя бы удастся ее узнать.

– В этом я сумею тебе помочь, – ответил Бове, когда показался эскорт. – Там только три женщины. Одна для Алисы слишком стара, другая слишком некрасива. Взгляни на этот скошенный подбородок, на сжатые губы. Ты можешь представить, чтобы Генрих возжелал такую? А вон та милашка в зеленом плаще и есть, надо думать, твоя сестра и моя кузина.

Его правота подтвердилась через пару минут, когда женщинам помогли спешиться. Едва сойдя с дамского седла, Алиса отвесила грациозный поклон.

– Милорд король, – промолвила она.

Однако то, что она сделала потом, Филиппа смутило. Презрев приличия, сестра бросилась обниматься.

– О, братец, как я счастлива снова быть дома!

Он похлопал ее по плечу.

– Я тоже рад, что ты дома, Алиса.

Он представил сестру кузену, она снова присела в поклоне и почтительно приложилась к епископскому кольцу. Наступила неловкая пауза, которую Филипп поспешил прервать, сказав:

– Ты, наверное, голодна. В моем шатре для тебя накрыт стол.

К ним присоединились несколько лордов, и Филипп оказал Матье де Монморанси честь сопроводить Алису и ее спутниц в шатер. Бове поплелся за ними, бормоча, что Понтье счастливее, чем заслуживает, поскольку Алиса казалась покорной и выглядела намного моложе своих тридцати пяти. Филипп тоже подумал, что она ведет себя не по годам – может быть, оттого, что так долго жила, как птичка в позолоченной клетке, вроде как в миру, но не в настоящем.

Обед прошел лучше, чем ожидал Филипп – главным образом благодаря галантности Матье де Монморанси, который окружил Алису вниманием и не давал прерваться беседе. Тем не менее Филипп испытал облегчение, когда с едой покончили, ведь на самом деле им с сестрой почти нечего было сказать друг другу. Ее рассказ о годах, проведенных в роли невесты, заложницы и пешки в королевской игре, определенно не представлял для него интереса.

Когда Филипп неожиданно объявил, что намерен сопроводить Алису в приготовленный для нее шатер, она выглядела разочарованной, однако не возражала, и он подумал, что Бове не ошибся, сочтя ее податливой, и это говорит в ее пользу. Сопровождаемые Матье, Дрюоном де Мелло и парочкой других лордов, они привлекали к себе внимание, ведь всем хотелось взглянуть на сестру короля, женщину одновременно несчастную и с дурной репутацией. После того как Алиса высказала удовольствие по поводу обстановки шатра, Филипп простился с ней, покорно чмокнув в щеку, и сказал, что сестре нужно как следует отдохнуть, ведь утром они выезжают в Мант.

– Мант? – Алиса выглядела изумленной, и Филипп понял, что она ничего не знает о географии Франции. – Это по дороге к Парижу, братец? Мне не терпится снова увидеть Париж, ведь, признаюсь, воспоминания со временем потускнели.

Лучше сразу с этим покончить.

– Что ж, уверен, твой супруг будет счастлив повезти тебя в Париж, сестрица.

– Мой супруг? – Алиса пришла в замешательство, как ребенок, и Филипп в душе поежился.

– Да. Я рад сообщить, что нашел для тебя прекрасную партию. В Манте ты выйдешь замуж за графа Понтье.

– За кого?

– Он тебе понравится, Алиса, – поспешил заверить Филипп. – Он знатен, красив и молод…

Тут Бове фыркнул, но Филипп постарался не обращать на это внимания. Он наклонился к Алисе и снова быстро поцеловал в щеку.

– К сожалению, я не могу остаться с тобой подольше, – извинился он. – Но понимаю, у тебя много вопросов о будущем муже. Наш кузен будет счастлив задержаться и ответить на них.

Бове не находил это таким уж забавным. Прежде чем он или растерянная Алиса успели что-либо возразить, Филипп приложился к ее ручке и, улыбнувшись уголками рта, нырнул под полог шатра. Пусть Бове станет тем, кто скажет его сестре, что ее выдадут за юнца, которому нет и семнадцати.

* * *

Лоншан вернулся в конце октября. Генрих не в восторге от перспективы мира, доложил он. Однако Лоншан в очередной раз доказал Ричарду, что несмотря на свою репутацию человека высокомерного и бестактного, ради блага короля канцлер мог быть настойчивым и дипломатичным. Ему удалось убедить Генриха в естественности их с Ричардом союза против французского короля, но только если император покончит с угрозами и выкажет добрую волю. К большому изумлению Ричарда, Лоншану удалось уговорить Генриха освободить нескольких заложников и простить оставшиеся семнадцать тысяч марок выкупа в качестве компенсации Ричарду за то, что он потерял по вине французского короля за время своего плена. Вместе со своим сияющим от гордости за выполненную миссию канцлером, Ричард готовился встретиться с Филиппом для ратификации мирного договора, в прочности которого оба короля сильно сомневались.

* * *

Утром восьмого ноября Ричард поднялся рано, поскольку встреча должна была начаться в девять. Вскоре после того, как они покинули лагерь, их встретил архиепископ Реймсский, дядя французского короля, объяснивший, что Филипп проводит совет и просит отложить встречу на пару часов. Ричард вернулся в свой лагерь и ждал, но когда день начал склоняться к вечеру, потерял терпение и приказал своим людям седлать коней.

Уже показались шатры французского лагеря, когда им навстречу выехали всадники. Ричард крепко стиснул зубы при виде их предводителя, возможно, единственного человека, которого он ненавидел сильнее, чем французского короля. Епископ Бове осадил своего жеребца и выкрикнул:

– Тебе ни к чему ехать дальше. Мой господин, король Франции, не желает с тобой встречаться и обвиняет тебя в вероломстве и лжи. Ты клялся ему, что будешь здесь в третий час дня, а теперь уже час девятый.

Ричард и его люди слушали, не веря своим ушам. Некоторые начали возражать, напоминая, что их задержал собственный дядя Филиппа, но Ричард поднял руку, призывая к молчанию.

– Скажите Филиппу, что ему незачем устраивать такие нелепые выходки, чтобы сорвать переговоры. Если он желает войны, я ее с радостью ему устрою.

Однако Ричард не повернул назад, а поскакал прямо к епископу, рука которого инстинктивно потянулась к рукояти меча. Долгую минуту Ричард пристально смотрел на противника.

– Настанет день, Бове, когда от тебя отвернется удача. Ты встретишь меня не в подземелье в Германии и не на переговорах о мире, а на поле боя.

Епископ не испугался.

– Жду с нетерпением, – ухмыльнулся он.

Ричард оскалил зубы, отнюдь не в улыбке.

– Тогда ты еще глупее, чем я думал, – сказал он.

Наблюдая вспышку ненависти между этими двумя людьми, остальные уже готовы были кинуться разнимать их. Но Ричард, уверенный, что день расплаты придет, соглашался подождать. Он благодарил Бога, сразившего Леопольда Австрийского, и надеялся, что кара Господня обрушится и на Генриха. Зато с королем Франции и епископом Бове Ричард намеревался расправиться сам.

* * *

Ричард недолго оставался в неведении, почему Филипп прервал переговоры о мире. Двумя днями позже французский король повел шесть сотен рыцарей в устрашающий набег на порт Дьепп, который Ричард отвоевал летом. Филипп и его люди разрушили город и с помощью «греческого огня» сожгли корабли в гавани. Ричард осаждал замок Арк, когда услышал об атаке на Дьепп. Бросив осаду, он пустился в погоню и перехватил французов, проходивших через густой лес. Арьергард Филиппа был уничтожен, но сам французский король опять улизнул.

* * *

Ричард не понимал, почему до сих пор, спустя уже почти двадцать месяцев после того как он обрел свободу, его сон остается таким тревожным и некрепким. Короля продолжали преследовать кошмары, такие яркие, реальные и живые, что он привык полагаться на Арна, спасавшего его от воображаемых ужасов. И когда Ричард проснулся от мягкого прикосновения руки к плечу, то вскочил на постели, ища глазами лицо Арна.

– Что? У меня опять был один из этих проклятых снов?

Юноша поспешно качал головой.

– Нет, сир. Прискакал гонец из гарнизона Иссуденского замка, и настаивает, что должен видеть тебя прямо сейчас.

– Веди, – скомандовал Ричард, испытывая облегчение от того, что этой ночью уже не вернется в замок Трифельс.

После каждого ночного кошмара он надеялся, что тот станет последним, и с течением времени эта надежда крепла. Но увы, рано или поздно, сны всегда возвращались.

Стоял конец ноября, в его опочивальне в замке Водрей было холодно, угли в жаровне почти не давали тепла, плошку с водой для умывания затянула пленка льда. Понимая, что неотложная весть не предвещает возврата ко сну, он со вздохом спустил ноги с кровати, и к тому времени, как в спальню ввели посланца, был почти полностью одет. Ричард вверил замок Иссуден Гийому де Пре и его брату Жану до тех пор, пока не подберет для крепости достойного кастеляна, и теперь узнал одного из рыцарей Гийома.

– Сир, французский король осадил замок Иссуден. Французы напали внезапно и захватили город. Однако замок не пал, по крайней мере, пока. Милорд Гийом велел передать тебе, что он отверг требование Филиппа сдаться, и постарается удержать крепость, пока ты не придешь на помощь.