Ноябрь 1195 г.

Отец Ричарда славился стремительностью своих кампаний. Французский король слышал, как кто-то сетовал, что Генрих, видимо, умеет летать – так быстро он перемещался из конца в конец своей необъятной империи. Генрих гордился бы молниеносным броском Ричарда к Иссудену, потому что за каждый переход тот преодолевал расстояние, на которое при обычных условиях потребовалось бы не меньше трех дней. Леденящей ноябрьской ночью король выступил в поход с небольшим отрядом отборных рыцарей. Небо застилали тяжелые тучи, а порывистый ветер дул так, что часовые французов наверняка предпочтут попрятаться в тепло, а не мерзнуть на стенах. По крайней мере, Ричард и его люди на это рассчитывали.

Воины Львиного Сердца остановились в маленькой рощице, откуда открывался вид на французский лагерь. До рассвета оставались часы, пригород окутывала темнота, но они могли различить расплывчатые контуры городских стен и возвышающийся над ними замок. Филипп не делил прислугу осадных орудий по сменам, как поступал Ричард, поэтому с наступлением темноты обстрел прекращался. В лагере горели костры, но не видно было никаких признаков жизни, палатки были наглухо застегнуты для защиты от ветра. Картина выглядела обманчиво мирной, ущерб, нанесенный требушетами и мангонелями, маскировала ночь. Они знали, какая картина предстанет их глазам внутри города: трупы, сложенные, как дрова в поленницу, в ожидании погребения, разграбленные лавки, дома, в которых квартируют солдаты Филиппа. Часть горожан наверняка сбежала в замок, другие укрылись в соседнем бенедиктинском аббатстве Нотр-Дам, но большинство оставалось в городе, поскольку до взятия в июле Ричардом Иссуден был французской землей. Но оставшиеся пожалели: солдаты считали грабеж своим правом, и когда подворачивалась возможность, не особенно разбирались, кто на чьей стороне. Кому бы ни хранил Иссуден верность, ему пришлось разделить судьбу любого взятого штурмом города. Но страдания жителей скрывали от глаз каменные стены – не особенно устрашающие, однако представлявшие серьезное препятствие для воинов, обдумывающих в тихом ночном лесу, как завладеть этими укреплениями.

– Это будет непросто, – признал Ричард. – Замок, аббатство Нотр-Дам и еще пара церквей отделены от города внушительными стенами. Главные ворота ведут прямо в город, но есть еще и вторые, в южной стене. Там пройти мы не сможем – с востока и с юга замок окружает русло реки Теоль. Кроме того, даже Филипп догадается держать эти ворота под сильной охраной. Значит, единственный наш шанс – идти через город, а он тоже защищен стенами, хотя и не такими высокими, как замковые.

Рыцари молча обдумывали его слова – у них нет осадных машин, да и их самих немного, чтобы открыто противостоять армии французов.

– Что же, – заговорил Андре. – Полагаю, ты не рассчитываешь, что мы перелетим через стены, как птицы. Как тогда ты намерен совершить этот подвиг?

– Вы помните, как мы взяли Мессину. – Это был не вопрос – большинство из рыцарей, бывших с Ричардом сейчас, прорывались вместе с ним в тот сицилийский город через оставленную без присмотра крепостную калитку. – В Иссудене тоже есть калитка в южной стене, и она не защищена рекой, которая в том месте удаляется от города. Я заметил ее, когда брал Иссуден с Меркадье, хотя тогда она нам не понадобилась. Держу пари, Филипп не озаботился проверкой стен – все, что он понимает в искусстве войны, поместится в скорлупке желудя. Город спит, и, возможно, спят стражники Филиппа. Если сумеем открыть калитку, то окажемся в городе, а французы не успеют понять, что случилось.

Он не мог рассмотреть лиц в темноте, но услышал гул одобрения. Их оружием была хитрость – и еще беспечность французского короля.

– Значит, решено, – продолжил Ричард. – Один из нас поднимется на стену по веревочной лестнице, проберется к калитке и откроет путь остальным.

– Только не ты! – слаженным хором, как по команде, заявили Андре, Морган и Гийен, а другие рыцари засмеялись.

– Я и не говорил, что все сделаю сам, – согласился Ричард, но, улыбнувшись уголком рта, заключил: – Впрочем, согласен, такая мысль могла прийти мне в голову.

Остальные не удивились – эти рыцари знали Ричарда, как никто во всем Божьем мире.

– Это должен быть я, – продолжил Андре, напоминая, что знаком с Иссуденом, поскольку его замок, Шатору, находится всего в двадцати милях отсюда.

Но после небольшого спора выбор остановили на Гийене – он тоже хорошо знал город и, хотя был достаточно крупным, умел передвигаться бесшумно, как кот.

Французы взяли Иссуден так быстро, что им не понадобилось его окружать, а теперь, когда их гарнизон разместился внутри городских стен, они полагались на защиту реки Теоль и бдительность часовых у вторых ворот крепости. Лагерь французов раскинулся к северу, чтобы они могли расположить осадные машины напротив главных ворот замка. Ричард и его рыцари сделали большой круг, объезжая предместья, ведь какой-нибудь сторожевой пес мог запросто погубить все дело. Они укрылись в тени деревьев, откуда открывался вид на калитку, и внимательно наблюдали, как Гийен пробирается через открытое поле. Луны не было, и ему пришлось ориентироваться по шуму реки, доносящемуся слева, и по шпилю, торчащему над городскими стенами, – недалеко от ворот располагалась лечебница Отель-Дье.

Вскоре Гийена поглотила тьма, но каждый мысленно шел вслед за ним, зная, что его задача забросить сделанную из пеньковых веревок и снабженную крюками лестницу так, чтобы она зацепилась за стенную амбразуру. Стена была не так высока, чтобы не позволить это проделать, но может потребоваться не одна попытка, прежде чем крючья зацепятся, а Гийен будет обливаться потом, ожидая в любой момент увидеть на стене встревоженные лица стражников, привлеченных скрежетом, отдававшимся в его собственных ушах. Никто не спрашивал, что им делать, если у Гийена не выйдет. Не имея запасного плана, они были уверены, что Ричард обязательно предложит какой-нибудь, если понадобится, – как всегда.

Прождав, как им показалось, вечность, они увидели, как крепостная калитка приоткрылась – то был условленный знак. Обводя спутников взором, Ричард широко улыбнулся.

– Эти сукины дети французы отдыхают в теплых постельках. Давайте устроим им побудку.

Рыцари во весь опор устремились к уже распахнувшейся во всю ширь дверце.

Когда они нырнули в калитку, Гийен бросился к Моргану, который вел в поводу его жеребца, и запрыгнул в седло. Ричард и Андре знали путь в лабиринте кривых узких улиц и на полном скаку вели людей к лечебнице Отель-Дье, используя в качестве ориентира шпиль церкви Сен-Сир. Разбуженные шумом, на стенах стали появляться сонные стражники. Дверь ближайшего дома открылась, на порог вышел человек с фонарем в руке. Андре потянулся, выхватил у него фонарь и забросил на крышу. Солома вспыхнула. На Ричарда, гнавшего своего жеребца мимо церкви Сен-Сир, напали слева, и он, воспользовавшись щитом как оружием, сбил противника с ног. Еще один, смело, но безрассудно, попробовал ухватить Фовеля за поводья и с криком повалился, сбитый боевым конем. В городе залаяли псы, захлопали открывающиеся ставни. Раздались вопли «пожар» – то была величайшая из опасностей городской жизни. Из лагеря осаждающих доносились приглушенные крики – это в суматохе просыпалась французская армия. Вырванные из сна солдаты, растерянные и без доспехов, валили из домов, не понимая, что происходит. Большинство сразу же разбегалось, отступая перед вооруженными всадниками. Несколько стражников на стенах взялись за арбалеты, но для прицельной стрельбы было еще слишком темно, а в движущуюся мишень попасть трудно. Вокруг воцарился хаос, игравший на руку Ричарду и его людям.

С боевым кличем английского королевского дома они пронеслись через небольшое кладбище. До этих пор крови пролилось мало, и никто из людей Ричарда не был ранен, но все могло измениться, если гарнизон замка не поддержит их. Они увидели суматоху на стенах цитадели и по выкрикам поняли – гарнизон узнал, что вновь прибывшие на их стороне. Впереди спутников короля ждали ворота, соединявшие замок с городом, и к своему облегчению, они увидели, что ворота уже открыты, а решетки в них подняты. Свою первую большую победу Ричард одержал в двадцать один год, ворвавшись в Тайбур на плечах отступающих защитников, но сейчас французы располагались слишком далеко, чтобы повторить трюк. Как только англичане благополучно оказались внутри, ворота за ними тут же закрыли и заперли.

Улицы запрудили солдаты, монахи аббатства и жители города, нашедшие убежище на территории замка. Рядом с конными бежал священник из Сент-Этьена и, задыхаясь, благословлял всадников, въехавших во внутренний двор замка. Они спешились, и сразу же были окружены толпой. Гийом и Жан де Пре вышли вперед, расчищая Ричарду путь.

– Я тут проезжал неподалеку, – сказал собравшимся Ричард, – и вот решил взглянуть, как тут у вас дела.

Эта реплика была встречена смехом, и некоторое время во дворе замка царил такой же хаос, как на улицах города, только здесь звучали выкрики радости избавления – гарнизон верил, что спасен прибытием короля.

Однако торжество разделяли не все. Оруженосец Жана де Пре Алар хмуро наблюдал за всеобщим ликованием, так как не понимал, чему все так рады. Все, что сделал английский король – это разделил с ними риск, но какая в том польза гарнизону? Пожалуй, теперь они еще в большей опасности. Ричард едва ли согласится на сдачу, а если замок возьмут штурмом, у Филиппа будет законное право повесить всех защитников. Встревоженный и сбитый с толку тем, что так шумно приветствуют короля, оказавшегося в той же ловушке, юноша в конце концов раздраженно спросил:

– Но разве теперь присутствие нашего короля не раззадорит короля Франции и не заставит приложить больше усилий?

– Алар! – оборвал его Жан, которому совершенно не понравился тон юнца. – Придержи язык!

Ричарда вопрос не обеспокоил. Улыбнувшись смущенному юноше, он ответил:

– Именно на это я и рассчитываю, парень.

* * *

Филипп спал чутко, и шум разбудил его раньше, чем в шатер торопливо вошел один из его рыцарей с вестью о том, что в городе вспыхнул пожар. Король велел оруженосцу принести одежду и поспешно оделся – ведь если огонь вырвется из-под контроля, это может помешать осаде замка. Когда примчался солдат, сказавший, что в городе вооруженные всадники, Филипп возмутился, решив, что это гарнизон замка посмел совершить вылазку, и поклялся, что осажденные дорого заплатят за такую дерзость. Но его главной заботой оставалось тушение пожара, и он отправил вооруженных людей сражаться с пламенем, велев им сносить прилегающие дома, чтобы остановить распространение огня. К тому времени на горизонте уже появились слабые отблески света, и король позавтракал вином и сыром. Именно тогда день принял еще более неприятный оборот – в шатер заявились несколько человек с невероятной историей, что те вооруженные всадники проникли через крепостную калитку и пробились в замок.

Филипп отнесся к вести скептически, не желая верить, что его часовые проявили такую небрежность. Дальнейшее оказалось еще более неправдоподобным. Один из придворных рыцарей, нырнувший в его шатер, настаивал, что прорвавшихся вел король Англии.

– Это полная чушь. Ричард не смог бы попасть в Иссуден так быстро. Мои шпионы утверждают, что он в двухстах милях отсюда, в Нормандии. Да и в замок не стал бы пробиваться. Даже Ричард не настолько безумен. Иди узнай, горит ли еще пожар, и не носи мне такие нелепые слухи, Иво.

Но Иво, к удивлению Филиппа, стоял на своем.

– Монсеньор, я достаточно часто видел английского короля и знаю, каков он с виду. Уверяю тебя, я видел его в городе, верхом на его буланом коне. А теперь Львиное Сердце в замке.

Филипп так и не поверил, но этот рыцарь верно служил ему в прошлом, и потому он, собрав все свое терпение произнес:

– Я не сомневаюсь, Иво, что ты действительно думаешь, будто видел его. Но ведь было темно и, уверен, началась большая неразбериха…

– Сир! – раздался выкрик снаружи. Оттолкнув остатки завтрака, Филипп пристегнул ножны и вынырнул из-под полога. У шатра собралась толпа, и при виде его люди принялись указывать в сторону города. Филипп вздохнул с облегчением – в небе не было языков пламени. Но потом он заметил то, к чему все старались привлечь его внимание – над башней замка реяло алое знамя с тремя золотыми львами.

Филипп редко ругался, и самым крепким из употребляемых выражений было «копье святого Иакова!». Но сейчас он растерянно выпалил: «Слезы Господни!» и, не веря собственным глазам, смотрел на этот знакомый флаг.

– Ты был прав, Иво. Этот сумасшедший загнал сам себя в ловушку!

Его люди смеялись и хлопали друг друга по плечу, не в силах поверить в такую удачу, ведь король щедро наградит их за поимку своего злейшего врага. А Филипп все не мог отвести глаз от замка. В этом августе Капет отпраздновал тридцатый день своего рождения, но большинство людей говорили, что он выглядит старше своих лет – его старили угрюмость и преждевременная плешь. Но теперь монарх улыбался так радостно, что ненадолго стал похож на беззаботного юнца, каким никогда и не был.

– Я всегда знал, что Ричарда погубит его гордыня, – сказал Филипп своим солдатам. – Бог воистину милостив, раз предает английского короля в мои руки.

* * *

Следующие несколько дней Ричард потратил на проверку обороны замка. Он показал Братьям Пре как, укорачивая петлю на требушете, можно увеличить траекторию полета камня и тем самым поразить цель на большем расстоянии и нанести больший ущерб. Пройдясь по кладовым, он убедился, что запасов провизии более чем достаточно, хотя не думал, что они пригодятся. Король посетил раненых, шутил со стражниками на посту, высмеивал вместе с рыцарями французов и вместе с другими стрелял из арбалета с крепостной стены. Среди знати арбалет считался солдатским оружием, но Ричард был хорош во всем, за что брался, и при помощи арбалетных болтов разил врага так же убийственно, как своим мечом.

В первое воскресенье рождественского поста король поднялся на стены и развлекался, обмениваясь оскорблениями с какими-то французскими рыцарями внизу, желая узнать, почему французский король до сих пор не принял его вызов. Французы в ответ бомбардировали стену камнями, которые сыпались градом во двор, но почти не причиняли вреда. Когда осажденные высмеяли меткость осаждающих, один из арбалетчиков Филиппа послал болт в английского короля, промахнувшись на полфута, и Ричард поглумился над ним, спрашивая, не слепец ли стрелял. Однако его рыцари считали, что это уже слишком опасно, поэтому Морган и Гийен выманили короля со стены, сказав, что Андре хочет с ним поговорить.

Ричард неохотно оставил стены замка ради куда менее интересных стен большого зала. Андре, остривший меч о точильный камень, удивленно поднял взгляд, когда Ричард сел рядом с ним на скамью под окном.

– Угощайся, – сказал он, указывая на миску с жареными каштанами. – Как думаешь, когда французы поймут, что для обреченного у тебя поразительно хорошее настроение?

– Когда станет уже слишком поздно, – Ричард потянулся за каштаном, очистил кожуру и закинул ядро в рот. – Я собираюсь держать рождественский двор в Пуатье. Вы с Денизой, конечно, там будете?

– Дениза заставит меня прийти, – с притворным вздохом сказал Андре. – Возьмем с собой моего старшего. Ему уже пять, достаточно взрослый, чтобы…

Он резко остановился. Ричард тоже поднял голову, поскольку услышал шум. Мгновением позже появился Морган. Торопливо перебежав через зал, валлиец сообщил, что французский лагерь стал похож на разворошенный улей, солдаты носятся во все стороны.

– Смею предположить, они только что обнаружили, что Меркадье решил нанести им визит, – Ричард откинулся на спинку скамьи и захохотал. – Бедный Филипп… Он так привык считать себя котом, а теперь понял, что все это время был мышью.

* * *

Французы оказались в ловушке, запертые между Ричардом и Меркадье, обманутые и уступающие противнику числом. На этот раз поспешного отступления не получится, бежать просто некуда. У них оставалось лишь две возможности, одинаково пагубные для французского короля – дать битву, которую наверняка проиграют, или просить пощады. Филипп всегда был реалистом, и не собирался приносить свою жизнь в жертву гордости. Он предпочел договариваться об условиях капитуляции.

* * *

Пятого декабря английский и французский король встретились один на один на берегу реки Теоль, на виду у обеих армий. Они впервые видели друг друга с тех пор, как Филипп покинул крестовый поход четыре года назад, и глядя на этого человека, Ричард чувствовал закипающий гнев, вспоминая все, что сделал Филипп, мешая ему обрести свободу. Однако он обуздал свой нрав – сейчас не время, да и не место давать ему волю.

– Насколько я понимаю, – холодно начал он, – мы можем следовать двумя путями. Либо мы продолжаем эту заварушку, и я получаю возможность нанести тебе унизительное поражение. Но как бы мне этого ни хотелось, я все-таки думаю, что нам обоим выгоднее договориться о мире.

Губы Филиппа презрительно изогнулись.

– О мире на твоих условиях!

– Да. Победитель диктует условия проигравшему.

Филипп ощутил во рту горький вкус желчи.

– И каковы условия?

Они были тяжкими, как Филипп и ожидал, отражая сложившуюся военную ситуацию, и гораздо более выгодными для Ричарда, чем их прошлогодний договор о перемирии. Ричард возвращал себе все, чего лишился в Нормандии, кроме Нормандского Вексена, который соглашался уступить Филиппу. Он потребовал, чтобы Филипп отдал ему шесть стратегически важных замков в Берри, включая Иссуден, и официально признал, что графы Ангулемский и Периге, а также виконт Броссе принесут ему оммаж как герцогу Аквитанскому. Филипп должен был отказаться от любых претензий на графства Э, Омаль, Эвре, замки Арк и Дринкур и прочих своих завоеваний к северо-востоку от Сены. В свою очередь, Ричард отрекался в пользу Филиппа от прав на шесть важных приграничных замков и передавал французскому королю Овернь.

Несмотря на некоторые уступки со стороны Ричарда, Филиппу непросто было принять условия этого договора. Он терял большую часть захваченного за время пребывания Ричарда в германском плену и оказывался полностью вытесненным из Берри. Капет в гробовом молчании выслушал, что Ричард готов принять переход на другую сторону одного из своих вассалов, Гуго де Горне, но если союзник Филиппа граф Тулузский не пожелает участвовать в мирном соглашении, король Франции не вправе предлагать ему никакой поддержки в войне с Англией. Однако когда Ричард потребовал освобождения графа Лестерского, для Филиппа это оказалось уже слишком.

– Я на такое не соглашусь! – отрезал он.

– У тебя нет выбора, – так же резко ответил Ричард. – Это условие обсуждению не подлежит.

Он поставил своего коня рядом с гнедым Филиппа, скакуном более спокойным, чем норовистый Фовель. Фовель прижал уши, и гнедой испуганно дернулся. Француз зло поглядел на Ричарда, решив, что английский король решил выставить напоказ всем его, Филиппа, неумение обходиться с лошадьми. Но Ричарду не было дела до пугливого коня.

– Ты мстишь Лестеру за то, что он одурачил тебя в Руане, но с этим пора кончать. Твоя ненависть направлена на меня, и если озвученные условия для тебе неприемлемы, мы можем уладить разногласия прямо сейчас, на поле боя, и Господь рассудит, кто прав.

Их воины стояли достаточно близко и слышали, что было сказано. Им оставалось напряженно ждать решения своей судьбы: придется ли им сегодня сражаться или нет. Даже самые отчаянные солдаты старались избегать открытой битвы – события столь редкого, что большинству из них никогда не доводилось участвовать в чем-то подобном. Поэтому, когда короли спешились и дали друг другу формальный поцелуй мира, означающий, что соглашение о мире достигнуто, обе стороны разразились приветствиями. Они радовались, что в этот день, отстоящий от Рождества Спасителя всего на три недели, никто не умрет.

* * *

Алиенору привело в восторг известие, что для своего рождественского двора Ричард выбрал ее любимый город. За годы заточения она столько раз пропустила семейное Рождество, что больше не принимала его как само собой разумеющееся. Город встретил королеву с воодушевлением – Алиенора всегда была популярной среди горожан, гордившихся, что она носила корону двух королевств. В роскошном большом зале дворца она невольно затмила невестку, и некоторые гостьи жалели Беренгарию, зная, что пока жива свекровь, ей не стать настоящей королевой Англии.

После изобильной, насколько позволял рождественский пост, трапезы, Алиенора присоединилась к Ричарду на помосте, и посреди громкой музыки и всеобщего веселья он делился с ней новостями, личными и политическими. Его канцлер привез из Германии известие, что ее внук Генрик и его жена стали гордыми родителями здорового сына.

– Ты теперь дважды прабабушка, – поддразнил ее он и улыбнулся, когда мать ответила, что у него-то теперь тоже появился не какой-нибудь, а внучатый племянник.

– Об этом я как-то не подумал, – признался Ричард. – Сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидим сынишку Генрика, зато Рихенца и Жофре привезут своего к рождественскому двору.

– Жофре приезжает? – удивилась Алиенора.

Король объяснил, что Жофре решил рискнуть, раз между Англией и Францией заключено перемирие, а окончательный договор о мире должен быть подписан в январе.

– Я имела в виду, что его испугает не гнев Филиппа, а твой, – ответила королева и снова удивилась, услышав, что сын простил Жофре за переход на сторону французского короля.

– Я отобрал его английские земли в качестве урока, что за неверность нужно платить. Но в этом году я вернул их: король обязан применять как кнут, так и пряник.

Затем Ричард поведал, как ему удалось устроить избрание своего бывшего клерка, мастера Фулька, епископом Даремским, и Алиенора подумала, что сын очень щедр к тем, кто был с ним в Германии.

– Я поразилась, узнав, что Генрих согласился простить часть выкупа и освободить некоторых заложников, – сказала она.

Ричард огляделся, желая убедиться, что может говорить свободно.

– Заслуга принадлежит Лоншану, но подозреваю, что некоторую роль сыграла и печальная судьба Леопольда. Порой я сомневался, не сумасшедший ли Генрих. Но даже безумец должен бояться гнева Господня. И смею предположить, многие немецкие священники нашептывали Генриху об этом на ухо.

Он глотнул вина.

– Кажется, брака между Энорой и сыном Филиппа не будет – эта идея умерла, когда Филипп отказался от предыдущего перемирия. Я говорил тебе, матушка, что послы Филиппа этим летом намекали в его заинтересованности в другой свадьбе: с Джоанной?

– Нет, не говорил!

– Они не делали формального предложения, просто хотели посмотреть, как мы себя поведем.

– Прекрасно представляю, как восприняла это Джоанна, – сказала Алиенора, и Ричард рассмеялся.

– Она поклялась, что скорее выйдет за брата Саладина! После того, как он обошелся с Ингеборгой, Филипп найдет не много мужчин, желающих предложить ему дочерей или сестер. Даже если отца не слишком волнует судьба дочери, он не захочет опозориться, как брат Ингеборги.

– Кстати о браках… – Алиенора со значением взглянула на графиню Омальскую и ее нового мужа. – Хавиза и Балдуин вроде как поладили. По крайней мере, она улыбается. А в обществе де Форса всегда выглядела так, будто съела что-то тухлое.

Ричард устроил Хавизе и Балдуину щедрую свадьбу, но после мало думал об их браке.

– Балдуин кажется вполне довольным, – сказал он, – да ему и не на что жаловаться. И уж точно они счастливее, чем Констанция и Честер.

Алиенора проследила за его взглядом и обнаружила молодого графа Честерского, в одиночестве наблюдавшего за танцующими.

– Не похоже, что он веселится, – согласилась она. – Констанция не с ним?

– Нет. Ее бароны снова выгнали его из Бретани, и Рэндольф ужасно зол.

– Значит, ему не удастся уговорить Констанцию прислать Артура к твоему двору, – с грустью промолвила Алиенора, и Ричард пожал плечами.

Но эти слова привлекли внимание ее младшего сына. Джон перекочевал ближе к помосту, всегда готовый подслушать что-нибудь полезное. Ему не понравилось услышанное, ведь если Артур будет расти при дворе Ричарда, брат вполне может решить, что из мальчика выйдет подходящий наследник.

Ричард дал знак слуге наполнить их кубки. Алиенора шутливо чокнулась с ним со словами:

– Не выпить ли нам за мир с Филиппом? Как долго он, по-твоему, продлится?

– Как раз столько, сколько нужно, – ответил Ричард, и мать так легко и душевно улыбнулась ему, что Джон ощутил укол зависти.

Танцующие кружились в рождественском кароле, а Алиенора потягивала вино и думала, как трудно было уговорить Генриха потанцевать. Она вспоминала рождественские праздники давних лет, когда брак еще служил источником радости для них обоих: четверо из их детей были зачаты во время праздничных увеселений. От воспоминаний становилось и горько, и радостно. Королева обернулась к Ричарду:

– Недавно я услышала примечательную историю о том, что предводитель ассасинов прислал Филиппу письмо, в котором снимает с тебя обвинение в убийстве Конрада Монферратского. Это правда, Ричард?

– Филипп действительно получил такое письмо. – К досаде Джона, Ричард понизил голос так, чтобы слышала лишь Алиенора. – Он продолжал обвинять меня в том убийстве даже после того, как суд Генриха вынес оправдательный приговор. Признаюсь, я злился, ведь это не просто пятно на моей чести, но и оскорбление. Как будто мне требуется нанимать убийц, если нужно от кого-то избавиться!

Прежде чем продолжать, Ричард придвинул свое кресло поближе к креслу матери.

– Лоншан знал, как меня беспокоило, что Филипп продолжал мутить воду, поэтому предложил, чтобы Старец Горы написал Капету о моей непричастности к смерти Конрада.

– Ясно… Признаюсь, я никак не могла понять, почему сарацинский разбойник взял на себя труд оправдывать христианского короля.

– Ты намного проницательнее Филиппа, матушка. Он таким вопросом и не задался. Конечно, Лоншан сочинил такое убедительное письмо, что я и сам почти поверил. – Ричард ухмыльнулся. – Кажется, оно убедило Филиппа, поскольку он прекратил обвинять меня в убийстве. Что заставляет меня думать, что проклятый идиот и правда считал, что я нанял ассасинов убить Конрада. И я знаю, кого следует винить в этом – его кузена. Вероятно, этот ублюдок Бове изложил все Филиппу так, будто меня обнаружили над телом Конрада с окровавленным ножом в руках.

При упоминании про епископа веселье Ричарда утихло. Допив вино, он встал.

– Я еще не танцевал с женой, нужно это исправить.

Король помедлил, прежде чем направиться к ступеням.

– Иногда я думаю, что не заслуживаю прощения грехов, – едва слышно произнес он, – потому что не могу прощать врагов, как того требует Господь. Я никогда не прощу Генриха, Филиппа и Бове, даже если это поставит под угрозу мою бессмертную душу.

Не дожидаясь ответа матери, Ричард спустился с помоста и ушел искать свою королеву. Алиенора осталась сидеть с таким непроницаемым выражением лица, что Джону оставалось лишь гадать о содержании их приватного разговора.

* * *

После рождественской мессы королевской семье и гостям подали дикого кабана, жареного гуся и тушеного каплуна, затем они смотрели представление «Мистерия Адама», которое давали на открытом воздухе перед церковью Нотр-Дам. Мистерия считалась невероятно популярной, так как игралась на французском, а не на латыни, и привлекла огромную аудиторию, с неослабевающим энтузиазмом приветствовавшую артистов, короля и его мать. К моменту возвращения высокопоставленных зрителей во дворец на Пуатье уже опустилась тьма.

Джон чувствовал себя не в своей тарелке, ему казалось, что он тут скорее чужак, которого терпят, чем долгожданный гость. Празднества заканчивались, и люди приветливо общались, ожидая знака короля, чтобы отправиться ко сну. Пока этого не случилось, Джон болтался по залу, подслушивая там и тут.

Его внимание привлек женский смех, и он взглянул на женщин, окруживших молодую жену Уилла Маршала. Судя по их возгласам, Изабелла только что объявила об очередной своей беременности. Это у нее уже четвертый? Или пятый? Казалось, что все свое замужество она ходит непраздной. Не удивительно, что Маршал трясся над ней как старый бык над породистой коровой. Джон перевел взгляд с сияющей Изабеллы на свою невестку. Беренгария улыбалась, и он задумался, чего ей стоит изображать радость за девчонку, подарившую мужу двух сыновей в первые два года брака. Будучи глубоко благодарным за то, что королева Ричарда не так плодовита, как Изабелла, Джон с удивлением ощутил проблеск сочувствия к ней. Он знал, каково это, когда тебя сравнивают и находят оставляющим желать лучшего.

Неподалеку его мать и племянница Рихенца вели оживленную беседу, и Джон подошел поближе. Ему казалось, что никто не обратит на него внимания, но Алиенора его заметила. Джон подивился, не спит ли она с открытыми глазами, чтобы ничего не пропустить.

– Джон, мы как раз говорили об Отто и поразительном предложении короля Шотландии.

Джон слышал об этом. Очевидно отчаявшись дождаться, когда жена родит ему сына, король Вильгельм предложил Ричарду женить Отто на его двухлетней дочери Маргарет, сделав таким образом Отто наследником шотландского трона.

– Так значит, слухи не лгут? – спросил Джон. – Но, помнится, лет десять назад отец предлагал брак между Вильгельмом и Рихенцей, и папа римский не дал разрешения, поскольку они приходятся друг другу слишком близкой родней. Если церковь не разрешила Рихенце выйти за Вильгельма, с чего бы ей позволить Отто жениться на его дочери?

– Другой папа, – лаконично ответила Рихенца, так похожая в этот момент на свою величественную бабку.

Джон выразил надежду, что этот брак состоится, и не просто из вежливости, но потому что в самом деле желал этого. Ему нравился Отто. Заглядывая в будущее, когда корона Ричарда перейдет к нему, принц полагал, что племянник в роли шотландского короля может оказаться весьма полезным.

Джон быстро потерял интерес к восхвалениям его брата, изливаемым Рихенцей, и откланялся. Как обычно, Ричард служил центром внимания, и, бродя в толпе, Джон обнаружил, что брат, Андре и Морган рассказывают Уиллу Маршалу и другим лордам о триумфе при Иссудене. Их повествование то и дело прерывалось хохотом, предметом которого всегда оказывался французский король, и муж Рихенцы явно чувствовал себя неуютно, поскольку Филипп был сюзереном Жофре. Джон уже слышал о том, как Ричард поймал в ловушку французского короля. Ричард никогда не стеснялся трубить о своих победах. Однако принц нашел некоторое развлечение, глядя на застывшую улыбку Жофре и на то, как кузен Морган косится на сарацинскую фрейлину Джоанны, когда думает, что никто его не видит. Джон не понимал, почему Морган все еще упорствует после того, как она отказалась за него выйти. Для него это просто идеальная ситуация – женщина соглашается делить с ним ложе, но не тащит к алтарю.

Он уже хотел отойти, как вдруг Ричард сменил тему, сказав, что теперь у него одним врагом меньше. Эти слова разожгли любопытство Джона, и он остался послушать, как брат рассказывает остальным про приключившуюся этим летом скоропостижную смерть Исаака Комнина.

– Говорят, его отравил агент греческого императора, – поведал король. – Но как бы он ни умер, мир без него стал лучше.

Джон оглянулся, найдя среди женщин дочь Исаака – Анну. Если она и горевала об отце, то умело это скрывала. Анна смеялась чему-то, сказанному Джоанной, и напомнила Джону спелый персик. Ему хотелось проверить, так ли сладка она на вкус, как на вид, но братцу Ричарду это может не понравиться, а Джоанне и подавно.

Ричард все говорил об Исааке, и у Джона появилось рискованное желание напомнить, что Исаак не единственный враг, которого Ричард лишился в этом году. Брат епископа Ковентрийского скончался в темнице Дувра. Робер де Нонан был вассалом Джона, но он считал, что тот сделал глупость, публично отрекшись от Ричарда перед германцами в тот самый день, когда Львиное Сердце обрел свободу.

Нонану следовало понимать, что короли никогда не оставляют неповиновение безнаказанным. Джон все еще сожалел о его смерти, наверняка нелегкой – оставленный один, в темноте, он медленно умирал от голода, ведь на воде и хлебе долго не протянешь. Однако Джон сдержал этот неразумный порыв и не стал говорить о Робере. Ему меньше всего хотелось напоминать Ричарду о своем собственном сомнительном прошлом. Изучающе глядя на брата, он подумал, что печальная смерть Нонана может оказаться скрытым благословением, напоминанием ему, что Ричард теперь не так скор на прощение, как прежде. Де Нонан выяснил это слишком поздно. Бог даст, Джон не повторит его ошибки.

Джон подавил зевок, надеясь, что Ричард вскоре положит конец празднику. Однако брат находился в приподнятом настроении, от души веселился и не был готов пожелать всем спокойной ночи. Увидев, что Алиенора сидит на помосте, король направился к ней. Ведомый болезненным любопытством, Джон вовремя последовал за ним, чтобы уловить слова Ричарда:

– Я хочу кое-что обсудить с тобой, матушка. Не думаю, что из плана сделать Отто наследником короля Шотландии что-нибудь выйдет.

Алиенора удивилась:

– Но мне казалось, что Губерт Вальтер ездил в Йорк для того, чтобы обсудить это с шотландцами?

– Так и есть, но скорее всего это было напрасное путешествие. Мне сообщили, что шотландские бароны категорически против.

– Жаль это слышать, Ричард.

– Мне тоже. Из Отто вышел бы хороший король. Но если он не едет в Шотландию, я подумываю дать ему титул графа Пуатусского. Ты не возражаешь?

Джон затаил дыхание, и на миг решил, что и сердце его остановилось. Он не особенно встревожился, когда узнал, что Ричард хочет привезти ко двору Артура, так как был уверен, что Констанция и ее бароны никогда не согласятся на это. Делать что-то назло другим, не понимая, что вредят сами себе – любимая забава бретонцев. Но даровать Отто титул графа Пуатусского – возможно первый шаг к тому, чтобы сделать его герцогом Аквитанским. И если Ричард на это пойдет, то в будущем вполне может назначить Отто своим наследником. Джон напряженно ожидал ответа матери, но та снова разочаровала его, назвав эту мысль удачной. Принц прикусил язык, чтобы не высказать возражений, и попытался утешиться тем, что Отто находится в сотнях миль отсюда, при дворе императора и, будучи слишком ценным заложником, может пробыть там еще долгие годы.

К этому моменту к ним присоединились Джоанна и Беренгария, а за ними подтянулись Андре и Дениза, Жофре и Рихенца, Уилл Маршал и Изабелла. Догадка Джона подтвердилась, когда Алиенора и Ричард поздравили Изабеллу с беременностью, а Беренгария изобразила вымученную улыбку. Вскоре все снова обсуждали победу Ричарда при Иссудене и договор, к которому он принудил французского короля, и Джон подавил еще один зевок.

– Хороший был день, – признал Ричард. – Но это только начало. Я собираюсь отсечь всех оставшихся союзников Филиппа, одного за другим, пока он не останется в полной изоляции и одиночестве.

Это прозвучало так, словно у Ричарда уже заготовлен план, и Джоанна внезапно почувствовала тревогу. Самыми видными союзниками Филиппа были Балдуин, новый граф Фландрский, и Раймунд, новый граф Тулузский. Хотя она всегда знала, что Раймунд де Сен-Жиль явный враг их семьи, но сейчас поняла, что не хочет видеть, как брат поведет против Раймунда армию. Неужто Ричард и в самом деле намерен выдвинуть претензии их матери на Тулузу, как делали оба мужа Алиеноры? Джоанна не сомневалась, что Ричард одержит победу, если встретится с Раймундом на поле боя. Оставалось надеяться, что до этого не дойдет. Джоанне совсем не хотелось видеть, как беспечных, жизнелюбивых обитателей солнечного юга и их обаятельного и такого противоречивого графа постигнут ужасы войны. Она отвернулась, чтобы никто не заметил ее печали, вновь слыша тягучий медовый голос, шепчущий ей на ухо: «Прощай, моя прекрасная трусиха».

Джон едва не захлопал в ладоши, когда Ричард наконец встал и сказал, что уже поздно. Обхватив стройную талию Беренгарии, король стал прощаться с гостями. Джон подумал, что королевская чета выглядит истинным воплощением супружеской гармонии. Но только ли он один заметил, как мало внимания уделял Ричард своей жене? Глядя на Беренгарию, он подумал: «Нет, здесь я не одинок».

Гости уже потянулись к помосту, когда в конце зала поднялась какая-то суета. Через мгновение в двери ввалились мужчины в заляпанных дорожной грязью плащах и меховых шапках, каких Ричард не видел с тех пор, как покинул Германию. Он сделал шаг им навстречу, но племянница опередила его. Подобрав юбки, Рихенца пронеслась через зал и бросилась в объятия одного из вновь прибывших. Остальные гости выглядели встревоженными, некоторые пораженными. Но еще до того, как юноша снял шапку, явив спутанные темные волосы, покрасневшее от холода лицо и улыбку, осветившую весь зал, Ричард узнал его:

– Боже милостивый, это же Отто!

Отто устремился к помосту вместе с висящей на руке сестрой. Глаза Рихенцы блестели от слез. Когда Отто попытался преклонить колено, Ричард тут же поднял его и заключил в объятия. Тогда юноша попробовал встать на колено перед бабушкой, но Алиенора тоже не позволила, и вместо этого расцеловала его. Поднялась такая суматоха, что лишь через некоторое время Отто смог заверить всех, что император отпустил и его маленького брата, и тот уехал к Генрику в Саксонию.

– Но я отправился прямо к тебе, дядя, – сказал он Ричарду. – Вернулся домой.

Ричард представил Отто Джоанне и Беренгарии, и, оглядевшись, подозвал познакомиться с кузеном своего сына Филиппа. Вздорным анжуйцам редко доводилось наслаждаться такими сентиментальными моментами семейного воссоединения. И ликование усилилось, когда Отто сообщил Беренгарии, что Генрих согласился отпустить и ее брата Фернандо. Когда пришел его черед, Джон поприветствовал племянника улыбкой и объятиями. Но в его ушах продолжали раздаваться сказанные в эйфории слова Отто: «Я отправился прямо к тебе, дядя. Вернулся домой».