Март 1196 г.

Констанция знала, что бароны-бретонцы не обрадуются ее встрече с королем Англии, поскольку категорически возражают против идеи отправить Артура к английскому королевскому двору. Она понимала их страхи, ведь и сама всегда ненавидела семью Жоффруа. Ричарду Констанция не доверяла, как и этой гордой стерве, его мамаше, и не хотела, чтобы Артур запутался в их паутине. И все же… Артуру девять, самое время получить воспитание при дворе знатного сеньора, и ее материнские инстинкты спорили с долгой, длиной в целую жизнь, обидой на Анжуйскую династию.

Если королева не подарит Ричарду сына, согласие Констанции отослать Артура ко двору английского короля сильно увеличит его шансы стать наследником трона. Она хотела, чтобы, став совершеннолетним, Артур управлял Бретанью. Но перед ним открывалась великая дорога, которую не удалось пройти его отцу: стать английским королем и править империей.

Обернувшись в седле, она бросила взгляд на скачущих рядом мужчин: Андре де Витре, его брата Алена де Динан-Витре, Жоффруа де Шатобриана, Гийома де Лоэка, епископа Ваннского. Они понимали, что обязаны повиноваться вызову Ричарда, поскольку подчинялись ему как герцогу Нормандскому. Если она решит передать Ричарду опеку над сыном, они согласятся, хотя им это и не нравится. Как, впрочем, и ей самой. Она старалась избегать даже думать об этом – за исключением дней, когда впадала в опасное искушение, мечтая о короне для сына. Жоффруа хотел бы ее для Артура. В этом она не сомневалась – амбиции жгли ее мужа как пламя. Но Ричард уже забрал у нее под опеку дочь. Под силу ли ей отдать ему сына? А как будет лучше для самого Артура? Для Бретани?

До замка Понторсон оставалось уже меньше мили, когда Констанция заметила облако пыли, предупреждающее о приближении всадников. На болотах часто встречались преступники, и мужчины выпрямились в седлах, проверяя, свободно ли выходят из ножен мечи. Когда конные показались, Констанция почувствовала тревогу при виде такой большой группы вооруженных людей. Но затем узнала того, кто ехал на гнедом жеребце.

– Это мой муж, – сказала она таким тоном, словно была рада видеть графа Честерского не больше, чем любого норманнского или бретонского разбойника. Ее бароны мрачно смотрели, как граф и Констанция холодно обмениваются приветствиями, и выказали явное неудовольствие, когда стало очевидно намерение Честера их сопровождать. Констанция тоже была не в восторге, но подумала, что Рэндольф недолго станет обременять ее своим обществом. Его замок Сен-Жак-де-Беврон располагался всего в десяти милях, и она надеялась, что туда он, скорее всего, и едет.

Рэндольф повел своего жеребца рядом с кобылой Констанции, а его люди поотстали и держались позади ее баронов и их рыцарей. Ни муж, ни жена не пытались завязать беседу, и ехали молча, устремив взгляды вперед, на дорогу. В обществе второго мужа Констанцию чаще обычного посещал насмешливый призрак первого. Она словно воочию слышала вкрадчивый голос Жоффруа, выражавший сочувствие в том, что она соединена со столь порядочным человеком, таким исполненным чувства долга, таким чертовски скучным – то были эпитеты, совершенно неприменимые к самому Жоффруа. В августе исполнялось десять лет с тех пор, как его нет, а она до сих пор тоскует о нем, особенно по ночам. Он по-прежнему приходит к ней в снах, иногда эротичных, а временами невыносимо болезненных – ведь даже теперь ей трудно смириться с тем, что она потеряла его на бессмысленном рыцарском турнире. В этом не было ни справедливости, ни даже какого-нибудь смысла.

Констанция с облегчением выдохнула, когда они приблизились к повороту в сторону замка Сен-Жак-де-Беврон, и Честер сделал знак своим людям. Но тут она поняла, что в его планы входит пригласить ее к себе.

– Хотя я и признательна тебе за гостеприимство, но до темноты остались считанные часы, – возразила она так вежливо, как только могла. – Поэтому лучше мы проедем мимо.

– Я вынужден настоять, – сказал граф.

При этих словах его люди выполнили нечто, напоминающее военный маневр, окружая бретонцев. Те возмутились, некоторые даже принялись извлекать мечи, несмотря на то, что находились в значительном меньшинстве. Констанция приказала им остановиться, и они подчинились, но с такой видимой неохотой, что она поняла – еще немного, и вспыхнет драка. Герцогиня не хотела кровопролития, не хотела, чтобы ее люди гибли зря. Ублажить мужа было меньшим из зол, и она скрепя сердце согласилась побеседовать с ним в замке.

Она все еще была вне себя от его грубого притязания на супружескую власть. Неужто этот никчемный тип не понимает, что тем самым на блюдечке преподносит ее баронам еще один повод для недовольства? Они приблизились к цитадели графа, и Констанция сказала Андре, что скоро они снова отправятся в путь.

– Думаю, что нет, – заявил слышавший их разговор Честер.

Констанция бросила на него взгляд, а потом увидела и людей на стене замка, и нацеленные на бретонцев арбалеты, выглядывающие из каждой бойницы.

Констанция впервые ощутила гнев и тревогу. Она скрыла чувства и лишь переглянулась с Андре, затем гордо вскинула голову и проехала вслед за графом через ворота замка. Ее дамам позволили следовать за ней, но когда за ними попытались проехать бароны, их вернули назад, и только тогда Констанция поняла, что муж решил стать ее тюремщиком.

Ярость Констанции вспыхнула так, что глаза застил красный туман. Зло глядя на графа, она как можно громче произнесла:

– Я всегда исполняла супружеский долг, как ни мало мне это нравилось. Но больше этого не повторится. Если ты вознамеришься настоять на правах супруга, сначала тебе придется связать мне руки и ноги и заткнуть рот.

Честер залился краской, ведь вызов жены услышали все его люди.

– Ты льстишь себе, Констанция. Я скорее возьму в постель барсучиху!

Констанция надменно поджала губы, ярость поддерживала ее, когда ей и придворным фрейлинам помогли сойти с лошадей и сопроводили в опочивальню, расположенную в главной башне замка. Не в спальню Рэндольфа, и в этом она находила пусть маленькое, но утешение. Комната оказалась удобной и хорошо обставленной, вполне подходящей для гостьи такого ранга. Но Констанция была здесь не гостьей. Она стала пленницей Рэндольфа.

Жюветта и Эмма беспомощно хлопотали вокруг госпожи, а она направилась к окну и распахнула ставни. Герцогиня увидела своих людей, столпившихся за воротами замка, смущенных и растерянных таким неожиданным поворотом. Вцепившись в щеколду так, что побелели костяшки пальцев, она сказала сквозь зубы:

– Чтоб им обоим вечно гореть в аду!

– Обоим, миледи? – решилась переспросить Жюветта и поспешно отступила назад, когда Констанция обернулась – девушка увидела, что глаза госпожи горят, как раскаленные угли.

– Да обоим! Моему трусливому мужу и анжуйскому исчадию ада, которому он служит!

* * *

Когда Ричард неожиданно прибыл в аббатство Фонтевро, Алиенора очень обрадовалась при виде едущего с ним рядом графа Лестера. Несмотря на согласие отпустить графа по условиям январского мирного договора в Лувьере, французский король не спешил это сделать даже после выплаты большого выкупа. В конце концов, чтобы убедить Филиппа соблюдать договор, Ричарду пришлось прибегнуть к помощи церкви. Теперь, улыбнувшись Лестеру, целующему ей руку, Алиенора выразила удовлетворение тем, что он, наконец, снова обрел свободу.

– Я тоже счастлив, мадам.

Граф с готовностью улыбнулся в ответ. Но не сказал больше ни слова о своем длительном заключении, и она с уважением отнеслась к этому нежеланию делиться подробностями неприятного опыта. Этому научило Алиенору наблюдение за борьбой сына с его собственными демонами в течение последних двух лет.

Оставив Лестера, Гийена и Моргана развлекать придворных дам Алиеноры, Ричард отвел мать в сторону, чтобы поговорить наедине. Они устроились на оконном сиденье, и Алиенора посмотрела на сына пристальным материнским взглядом. Он казался усталым, и это было неудивительно, ведь после возвращения из Германии он проводил почти все время в седле. Королеве подумалось, что даже будь сын без ума от Беренгарии, то все равно вряд ли смог бы уделить ей много внимания. Муж Алиеноры тоже был неугомонной душой и всегда в движении, но за время его царствования по крайней мере случались периоды мира. Ричарду не так повезло. Вместо того чтобы отмечать усталый вид сына или задавать вопросы о том, хорошо ли он спит и ест, Алиенора предпочла улыбнуться.

– Какой приятный сюрприз, Ричард. Не ожидала увидеть тебя в ближайшую пару недель, до начала твоего пасхального двора.

– Пасхального двора не будет, матушка. В прошлом месяце граф Честерский захватил Констанцию, когда та направлялась на встречу со мной в Нормандии. И бретонцы, ясное дело, уверены, что он сделал это по моему указанию.

– А это так?

– Нет. – Он откинулся на спинку сиденья, вытянув длинные ноги. – Я бы мог взять ее в заложники, если бы думал, что бретонцы согласятся обменять ее на Артура. Но я знаю, что они на это никогда не пойдут. Кроме того, я не отказывался от мысли убедить Констанцию отдать мальчика по собственной воле. Сомневаюсь, что есть на свете хоть одна мать, не желающая для сына короны. И сам я никогда не сделал бы этого так неуклюже. Мирные договоры нарушаются постоянно, но личную неприкосновенность нужно соблюдать.

– Что ты собираешься предпринять, Ричард?

– Ну, первым делом, придется подавить мятеж в зародыше. Некоторые бретонцы, самые обозленные, даже посмели предпринимать рейды в Нормандию. А после опять попытаюсь получить опеку над Артуром, не то бароны Констанции отправят его ко двору французского короля. Даже овца сообразит не искать убежища в волчьем логове, только не эти глупцы. – Он нахмурился и рассерженно покачал головой. – Для Филиппа не придумать лучшего повода соваться в дела Бретани. Если он станет контролировать это герцогство, то сможет разорвать морские пути между Англией и Аквитанией и использовать герцогство как базу для молниеносных атак на Нормандию и Анжу. Будь я проклят, если позволю такому случиться!

Видя тревогу матери, он сразу же постарался ее успокоить, выразив надежду, что демонстрации силы хватит, чтобы образумить бретонских баронов, и до серьезного кровопролития не дойдет. Алиенора ему не поверила, и после того, как сын удалился, отправилась прогуляться в саду в одиночестве, в сопровождении лишь своей борзой.

Она размышляла – настанет ли время, когда ей не придется бояться за сына всякий раз, как он решается вступить на вражескую территорию. О безопасности Гарри она не особенно волновалась. Но Гарри не был так безрассуден, как Ричард. Уж он бы не стал бы бросать вызов всему сарацинскому войску. Алиенора присела на деревянную скамью и со вздохом погладила мягкую шерсть собаки. К своему удивлению, она ощущала тень странного сочувствия к Констанции. Как ни мало нравилась ей эта женщина, ее похищение мужем слишком задело Алиенору. Даже теперь, спустя почти двадцать лет, она помнила собственное отчаяние в день, когда ее пленили, и до сих пор не могла забыть зловещий скрежет ключа, поворачивающегося в двери опочивальни в замке Лош. Не таким ли жестоким показался он и Констанции?

* * *

Кампания Ричарда в Бретани получилась краткой, но кровопролитной. Французские летописцы с благочестивым неодобрением отмечали, что он продолжал сражаться даже в страстную пятницу. Хотя бретонцам было не сравниться с ним на поле брани, опеки над племянником королю добиться не удалось – Андре де Витре успел спрятать Артура. Однако Ричард достиг своей цели – напомнил бретонцам о высокой цене мятежа, и когда он вернулся в Нормандию, бароны прислали переговорщиков для согласований условий мира и освобождения Констанции.

* * *

Несмотря на августовскую жару, в саду дворца в Ле-Мане кипела жизнь. Анна играла с Фернандо в же-де-пом, с большим пылом отбивая мяч. Сидя в тени мушмулы, Беренгария с улыбкой наблюдала за братом, в то время как Джоанна наблюдала за ней. Она радовалась, что невестка наслаждается визитом Фернандо, радовалась, что он решил навестить сестру по пути домой, в Наварру, поскольку этот год выдался для Беренгарии не особенно счастливым.

Ее очень расстроило, что Ричард отменил пасхальный двор, эту редкую для нее возможность побыть в роли его королевы на публике, как и известие о том, что муж проливал кровь в один из самых священных дней христианского календаря. И еще больше Беренгарию беспокоила разгорающаяся ссора Ричарда с архиепископом Руанским из-за Андели, острова на Сене, которым владела архиепархия Руана: их противостояние грозило перерасти в глубокий кризис в отношениях короля с церковью.

Андели позволял архиепископу собирать пошлины с проходящих по реке судов. Но расположение острова имело огромное стратегическое значение, и Ричард хотел построить на нем замок. В обмен на Андели он предложил несколько поместий и процветающий портовый город Дьепп, а когда архиепископ Готье продолжил упираться, король просто захватил остров и начал строительство, приведя прелата в бешенство.

Беренгария полагала, что бросать вызов церкви означало бросить вызов Богу, и попыталась убедить в этом мужа во время одного из его редких и кратких визитов. Джоанна невольно стала свидетелем. Ричард был настроен уступить Беренгарии, когда она выговаривала ему за кровопролитие в страстную пятницу, но тут же вскипел, как только жена коснулась темы Андели и разногласий с архиепископом. Они продолжили спор наедине, но холодок между супругами при расставании подсказал Джоанне, что противоречия они не разрешили.

Игра закончилась, потому как было слишком жарко даже для юношеского задора. Теперь Фернандо раскачивал Анну на качелях, и та заливалась смехом, взлетая все выше и выше. Джоанна почти ждала, что подобное поведение оскорбит испанскую сдержанность Беренгарии, но та продолжала со счастливой улыбкой наблюдать, не замечая мелкого нарушения приличий.

– Фернандо говорит, что с ним хорошо обращались при дворе императора, – сказала она Джоанне. – Мне даже кажется, что время в Германии он проводил весело.

Джоанна подумала, что это вполне возможно. Фернандо был молод, красив, обаятелен и, надо полагать, редко спал в одиночестве. Беренгария продолжала говорить о том, что брата удивила новость о женитьбе Санчо. Джоанна и сама подивилась недавнему браку короля Наварры с пятнадцатилетней дочерью Раймунда де Сен-Жиля, поскольку Тулузу и Наварру разделяла долгая вражда. Она собиралась подразнить Беренгарию по поводу приобретения нового родственника в лице Раймунда, когда краем глаза уловила движение и, повернувшись, увидела на дорожке своего валлийского кузена. Мариам с ним не было, и выражение лица Моргана говорило о том, что их встреча прошла не слишком удачно. Джоанна приглашающе кивнула, он поколебался, но затем присоединился к ним, галантно поцеловал ей руку, поклонился Беренгарии и улыбнулся даме Беатрисе. Манеры Моргана оставались безупречными при любых обстоятельствах.

– Ты не смог переубедить Мариам? – сочувственно спросила Джоанна, и он горестно покачал головой.

– Она такая упрямая! – воскликнул он.

А затем пробормотал на валлийском нечто, напоминающее ругательство.

– Я исчерпал все доводы, – признался он. – Она отказывается слушать голос разума. Твое мнение для нее весомо, миледи. Не можешь ли ты заставить ее понять, что отказ не имеет смысла?

– Ох, Морган… Я на твоей стороне, но не люблю лезть не в свое… – Джоанну прервал смех дамы Беатрисы. Беренгария улыбалась, а Морган благородно, но безуспешно пытался сохранить невозмутимое выражение лица.

Джоанна и сама не смогла не улыбнуться.

– Ну ладно, может, иногда и лезу, – призналась она. – Но, Морган, если быть честной, я уже пыталась убедить Мариам принять твое предложение, и безуспешно.

У Моргана опустились руки, ведь Джоанна была его последней надеждой.

– Я уезжаю завтра, – сказал он, в очередной раз поблагодарив дам за гостеприимство. Он отчасти ожидал, что его попросят остаться подольше, но женщины только понимающе кивнули.

– Полагаю, тебе следует вернуться к осаде Омаля, – к его удивлению сказала Джоанна.

– Ты слышала об осаде?

Она кивнула.

– Только то, что французский король прибыл к замку с армией. Полагаю, что Ричард ринется на помощь и Филипп как всегда убежит, будто кролик, преследуемый собаками.

Морган помолчал мгновение, размышляя, что можно им сказать. Наконец решил поведать все как есть – лучше им знать о том, какой тонкой будет тема Омаля в обозримом будущем при общении с Ричардом.

– Вообще-то король уже пытался снять осаду и не справился, – сказал он и едва не улыбнулся, увидев, как дам удивило и ошеломило это известие. И он не мог их винить, так как и сам не помнил, когда Ричард терпел неудачу на войне.

– Подойдя к Омалю, мы увидели, что французы превосходят нас числом и их лагерь хорошо укреплен. Первым побуждением короля было повернуть назад. Но гордость требовала сделать все возможное для окруженного гарнизона, так что он повел войска в атаку, которую французы без труда отбили.

Женщины молчали, переваривая потрясающий поворот событий.

– Наверное, ему трудно было смириться с этим, – наконец произнесла Беренгария, и Моргану показалось, что это эпических размеров преуменьшение.

– Так и есть, миледи. Он намеревается атаковать еще раз, как соберет больше войск. Ожидая подкреплений, он отправился снимать осаду с замка Гайон, которую вел Кадок – капитан наемников Филиппа.

Тут молодой рыцарь заметил, как в дальнем конце сада появилась Мариам, и нахмурился, подумав, что лучше уехать поскорее. Зачем страдать из-за женщины, которой он не нужен?

При виде Моргана Мариам остановилась, и Джоанна попыталась развеять внезапное напряжение, ухватившись за первую попавшуюся тему – недавнюю женитьбу короля Франции на дочери немецкого герцога, Агнессе Меранской. Поскольку папа решительно отказался признавать развод, добытый Филиппом у епископа Бове и прочих сговорчивых французских прелатов, этот новый брак вызвал почти такой же скандал, как и развод с Ингеборгой.

Фернандо и Анна подошли как раз вовремя, чтобы услышать ремарку Джоанны и последовавшее оживленное обсуждение Филиппа, Ингеборги и Агнессы, которую признал королевой только французский двор. Никто не понимал, почему родственники Агнессы согласились на такой союз, зная, что весь христианский мир будет считать ее наложницей Филиппа.

Фернандо сально пошутил о брачной ночи Филиппа и Агнессы и удостоился за это укоризненного взора старшей сестры. Тут подошел слуга и что-то прошептал Джоанне на ухо.

– О, Господи! – удивленно выпалила она. – Только что приехал Меркадье!

Беренгария нахмурилась. Она разделяла взгляды тех, кто считал рутье убийцами низкого происхождения. Ее чрезвычайно беспокоило, что муж допустил такого человека, как Меркадье, в свой ближний круг, так облагодетельствовал наемника. Теперь тот был лордом Бенака – Ричард пожаловал ему земли одного владетеля из Перегора, не оставившего наследника, – и даже женился на дочери сеньора де Леспарра. Но для большей части их мира он навсегда останется покрытым шрамами грубым чужаком, дьявольским отродьем.

Однако они не могли отказаться принять доверенного полководца Ричарда. Беренгария и Джоанна встали, ожидая, пока Меркадье проводят в сад, и задавались вопросами, откуда ему известно, что они в Ле-Мане, и что ему нужно. Морган ничего прояснить не мог – сказал лишь, что в прошлом месяце Ричард послал Меркадье в Берри, разобраться с непокорным лордом. Но не всех неожиданное прибытие Меркадье привело в замешательство. Фернандо был заинтригован: дурная слава рутье достигла и Наварры, а Анна с волнением предвкушала встречу с человеком, которого так часто сравнивали с Антихристом.

Когда Меркадье неторопливо приблизился к ним, Джоанна взяла на себя роль хозяйки, зная, что будет выглядеть в ней более убедительно, чем ее невестка. Они уже встречались в Лизье, и она знала, чего ожидать. Другие женщины пребывали в неведении и с нездоровым любопытством рассматривали багровый сатанинский шрам и жутковатые бесцветные глаза, такие же непроницаемые, как камень.

Меркадье должным образом поклонился – он достаточно долго служил Ричарду, чтобы обтесаться, но Джоанне пришел на ум волк, притворяющийся комнатной собачкой.

– Я прошу простить меня за вторжение, государыни, – сказал он королевам, – но гонец от короля, нашедший меня в Берри, сказал, что сэр Морган у вас в Ле-Мане, и мне поручено привезти его.

– Конечно, – тут же отозвался Морган, польщенный тем, что Ричард желает, чтобы он принял участие во второй атаке на французов. – Мы встретимся с королем в Омале?

– Значит, вы еще не слышали? Король был ранен при осаде замка Гайон.

Женщины ахнули, и их совсем не успокоило то немногое, что мог рассказать им Меркадье: Ричарда ранил в колено арбалетный болт, выпущенный со стен замка капитаном наемников Филиппа, Кадоком. Если начнется заражение, даже маленькая рана быстро станет смертельно опасной, а она, очевидно, была серьезной, если Ричард отозвал Меркадье из его шевоше в Берри.

Пока Джоанна продолжала забрасывать наемника вопросами, на которые тот не мог ответить, потрясенная Беренгария опустилась на ближайшую скамью. Она давно боялась стать вдовой, но раньше не предполагала, что может узнать об этом последней. Но молодая королева не колебалась, когда Джоанна заявила, что поедет с Меркадье и Морганом. Она знала, в чем заключается долг жены. Когда муж в беде, ее место рядом с ним, хочет он того или нет.

* * *

Они въехали во внутренний двор замка Водрей. Алиенора, вышедшая приветствовать их, уже ждала в дверном проеме большого зала. Беренгария не почувствовала удивления, только привычное негодование. Она ничего не сказала, но Джоанна легко прочла все по ее лицу и, наклонившись, зашептала, что Ричард не послал бы за матерью:

– Он терпеть не может, когда над ним хлопочут во время болезни.

Беренгария знала, что это правда. Но это не меняло реалий – Алиенора опять была рядом с Ричардом, а Беренгария оставалась в неведении о его ранении.

– Он будет так рад тебя видеть! – воскликнула Алиенора, и на мгновение Бегенгарии показалось, что слова обращены к ней. Но она увидела, что Алиенора смотрит на Меркадье, и с горечью подумала, что это еще одна прекрасная иллюстрация к ее браку – больной муж призывает к одру болезни головореза-рутье, а не ее, свою королеву.

* * *

Лекарь сказал Ричарду, что ему повезло – арбалетный болт вошел в мышцу, не задев кость, которая могла бы расщепиться. Вот только сам король себя счастливчиком не ощущал. Ричард чувствовал сильную боль, хоть и старался это скрывать. Он до сих пор злился из-за своего поражения при Омале, а теперь, оказавшись прикованным к постели, получил слишком много времени для размышлений. Его очень тревожила судьба и замка, и гарнизона, а собственное бессилие казалось невыносимым и напоминало Ричарду о германском плене. Его не радовало прибытие матери, а все ощупывающие и тыкающие доктора раздражали его сверх всякой меры. Еще больше расстроило короля предательство собственного тела – оно растянулось на полу при первой же попытке покинуть кровать и перенести вес на раненое колено. Но худшее ждало впереди. Этим влажным и жарким августовским вечером он получил весть, что гарнизон Омаля был вынужден сдаться французскому королю.

Ричард не винил капитулировавших солдат – он обвинял себя. Он продиктовал письмо Балдуину де Бетюну – тот имел право знать, что замок его жены потерян. Другого гонца Ричард послал на поиски Меркадье, который пока не откликнулся на призыв. Французскому королю Ричард отправил краткое письмо, где заявлял, что готов заплатить любой выкуп за гарнизон Омаля. После этого он, наконец, провалился в некрепкий тревожный сон.

Проснувшись, Ричард увидел склонившегося над ним лекаря.

– Как ты себя чувствуешь, государь?

– Прекрасно, – сквозь зубы процедил он и подумал о том, что у всех врачей, надо думать, опилки вместо мозгов.

Шелестя шелком юбок, к его постели приблизилась мать:

– У тебя посетители.

– Кто? – осторожно спросил король, будучи расположен к общению не больше затравленного медведя.

– Джоанна и твоя жена.

Он не сказал ничего, да и что тут скажешь? Как эти женщины не понимают: когда мужчина болен, он хочет лишь одного – чтобы его оставили в покое. Но потом Алиенора сказала ему, что прибыл и Меркадье, и это стало первой доброй вестью, полученной после ранения. И хотя он знал, что Беренгарии это совсем не понравится, обсуждение военных действий с Меркадье для него важнее. Поколебавшись один краткий миг, король приказал впустить рутье первым.

* * *

Ги де Туар, один из пленников, захваченных с гарнизоном при штурме замка Омаль, после освобождения поскакал прямиком в Водрей, благодарить короля за внесенный огромный выкуп – три тысячи серебряных марок. Он сидел в большом зале и ждал, когда его проведут в покои Ричарда, и неплохо проводил время, слегка флиртуя с сестрой короля. Джоанна его поощряла – она скучала, а де Туар выглядел вполне привлекательным и так обаятельно улыбался.

Она удивлялась, почему он до сих пор не женат – может быть, оттого, что как младший брат, он находился в тени виконта Эмери, унаследовавшего и титул семьи, и владения. Ей стало жаль, что не Ги стал первенцем – он гораздо приятнее Эмери, и куда больше заслуживает доверия. Старший брат вертелся как флюгер на сильном ветру, а преданность Ги королю Ричарду оставалась непоколебимой.

Беренгарии тоже нравился Ги, и она вышла его приветствовать, как вдруг в дверях возникла какая-то суматоха. Обернувшись посмотреть, что случилось, она ужаснулась, увидев мужа, ковыляющего по залу, грузно опираясь на деревянный костыль. Джоанна уже вскочила со своего места, а Алиенора хоть и не поднялась, но пристально наблюдала за тяжелым продвижением Ричарда, словно сопровождая каждый его неловкий шаг. Молодые женщины были не столь тверды – они бросились к Ричарду, умоляя присесть и напоминая, что ему пока не разрешили вставать.

– Я всю жизнь делал то, что мне не разрешали, – ответил король с натужной улыбкой, которая тут же обратилась в гримасу после неверного шага, когда ногу пронзила боль.

– Сир! – Ги мгновенно сообразил, что происходит, и поспешил упасть перед Ричардом на колени, дав ему повод сесть. Король сел с готовностью, выдавшей, с каким трудом ему удается стоять. – Я пришел поблагодарить тебя, мой король, за выкуп из плена меня и других рыцарей гарнизона. Я тебе очень обязан.

Ричард чуть было не спросил, уж не думал ли Ги, что он бросит их гнить, но вовремя остановился, сообразив, что ударит не по той цели. Вместо этого он подал Ги знак подняться и принял кубок вина, который ему предусмотрительно вложила в руку практичная мать. К Ричарду уже спешили его люди, радуясь, что он опять на ногах, и женщины отступили, видя, что король обращает на них внимания не больше, чем на своего лекаря. До его тридцать девятого дня рождения оставалось меньше месяца, и он ничего не собирался менять на этом этапе своей жизни.

* * *

Ричард изучал планы своего нового замка в Андели, когда пришло нежданное сообщение от архиепископа Руанского. Когда он выругался, прочитав письмо, Алиенора подошла к сыну. Она знала, что в военные дела лучше не вмешиваться, но тут проблема заключалась в политике. Ричард не возразил, когда она потянулась за письмом и прочла сама. Вести были недобрые. Разгневанный архиепископ грозился наложить на Нормандию интердикт, если Ричард не вернет ему Андели.

– Что ты думаешь делать?

– Ничего. Если он настолько безумен, что исполнит угрозу, так тому и быть. Я обращусь к папе. Компенсация, что я предложил за Андели, более чем щедрая. Один Дьепп стоит куда больше всех речных сборов.

Алиенора действовала бы иначе, но ведь это не она собралась строить замок на Андели. Ричард считал, что это изменит баланс сил вдоль всей границы Нормандии, поскольку отрежет французам доступ к Руану и обеспечит базу для нападений на замки Филиппа в Вексене. Он намеревался вернуть Вексен, и в новой крепости, которой уже дал название Шато-Гайар, видел средство для достижения этой цели. Предстоящую вексенскую кампанию он рассматривал как морскую войну вкупе со сражениями на суше и объяснял Алиеноре, что намерен построить флот из кораблей с малой осадкой, которые будут держать под надзором движение судов по Сене.

Алиенора знала, что он проявил себя мастером морских сражений, когда находился в Святой земле, но видела в амбициях и творческой стратегии сына один большой недостаток. Чтобы построить замок, потребуются годы. Однако она ничего не сказала – он и так прекрасно об этом знал, – и вместо этого стала спрашивать Ричарда об его усилиях разорвать союз между графом Фландрским и французским королем. Он надеялся, что новый граф окажется восприимчивее к Англии, чем его покойный отец, однако при осаде Омаля граф присоединился к Филиппу. Но Ричард по-прежнему был уверен, что сработает запрет на торговлю, который он наложил на Фландрию. Напомнив Алиеноре, что производство тканей во Фландрии целиком зависит от поставок английской шерсти, он заявил, что экономическое давление заставит графа Фландрии пасть к его ногам, это лишь вопрос времени.

Алиенора согласилась и выразила одобрение, когда сын сказал, что намерен усилить запрет, включив в него и английское зерно, ведь Фландрия не способна сама себя прокормить, и большие ее города, такие как Ипр, Брюгге, Лилль и Гент, зависят от привозного продовольствия. Отметив, что сын унаследовал от отца способность строить далеко идущие планы, королева сказала:

– Как только граф Фландрский присоединится к тебе, у Филиппа останется только один союзник. Как жаль, что у нас нет подобного оружия и против графа Тулузского, тогда Филипп оказался бы совершенно один.

– Вообще-то у меня и для Тулузы припасен план, – ответил Львиное Сердце.

Это заявление сразу заинтересовало Алиенору, ведь Тулуза, это потерянное наследие ее семьи, вечно не давала ей покоя. Оба ее мужа попытались взять город для нее. Попытались и не смогли. Может, ее воинственному сыну повезет больше. Однако она не представляла, как Ричард сумеет вести войну на два фронта. Но когда мать попыталась выведать планы Ричарда насчет Тулузы, тот лишь с улыбкой пожал плечами и сказал, что не знает пока, полетит ли этот сокол.

* * *

Обычно Джон ездил на встречи с Ричардом с энтузиазмом приговоренного, которого тащат на виселицу. Но по пути в Водрей он пребывал в прекрасном настроении и засмеялся, когда Дюран с насмешкой намекнул, что он нетерпелив, как мужчина, спешащий в дом терпимости.

– Меня забавляет, что у братца Ричарда выдалось воистину неудачное лето. То, что он запамятовал увернуться от болта при Гайоне, было только началом его проблем. Трудно сказать, кто причиняет ему в последнее время больше хлопот: бретонцы или обиженный архиепископ Готье.

Дюран знал, что архиепископ грозился наложить на Нормандию интердикт, но не слышал о новых проблемах с бретонцами. Он насторожил уши, на случай, если найдется, что передать королеве.

– Бретонцы? Я думал, они ведь вроде как договорились о мире с Ричардом, еще весной.

Большего и не потребовалось – Джон обожал делиться сведениями, которые еще не стали общим достоянием.

– Казалось, что так. Они согласились выдать заложников, а Ричард добился освобождения Констанции из лап мужа, при условии, что она согласится в дальнейшем повиноваться его воле. Ее освобождение назначили на праздник Успения Богородицы, но этот день настал и прошел, а ее не освободили и заложников не вернули. Поэтому бретонцы собрались в Сен-Мало-де-Бреньон, принесли присягу Артуру и отказались от клятв верности Ричарду. А потом догадались просить помощи у Филиппа: кинулись из огня да в полымя. Но бретонцам вечно недоставало здравого смысла.

Больше всего в этой радостной болтовне Джона про бретонский мятеж Дюрана заинтересовало то, что из нее следовало наличие у Джона шпиона, либо в лагере Ричарда, либо среди бретонцев. Его королева захочет узнать эту новость.

Джон перечислял прочие неудачи, постигшие Ричарда этим летом: сдача замка Омаль Филиппу, потеря замка Нонанкур, который французы отбили, пока Ричард был прикован к постели.

– Как известно, мой брат худший пациент в мире. А уж как он, должно быть, радовался, когда и Джоанна, и наша матушка, и Беренгария слетелись и хлопотали над ним, как куча наседок над одиноким цыпленком! – Джон опять засмеялся, и Дюран присоединился к нему, думая, что лично он не возражал бы, чтобы Джоанна позаботилась о его здоровье.

– Ты думаешь своей доброй вестью насыпать соли на рану Ричарда? – отшутился он, и Джон с ухмылкой взглянул в его сторону:

– Будем надеяться.

* * *

Первое впечатление, которое вынес Джон от встречи с Ричардом, это что вид у брата неважнецкий. Ричард был бледный после целого месяца без солнца, с синяками под глазами и, похоже, погрузневший. Знаменитая воздержанность их родителя в еде и питье проистекала помимо прочего и от того, что он легко набирал вес. Отец всю жизнь вел борьбу за то, чтобы не растолстеть. Джон унаследовал плотное телосложение Генриха и завидовал Ричарду, чей высокий рост позволял без опасения прибавлять лишние фунты. Теперь он был рад увидеть, что даже Ричард не защищен от последствий продолжительной неподвижности. Или от воздействия хорошо нацеленного арбалетного болта.

– Я удивлен, что ты не в постели, – отметил он, чем вызвал невеселую улыбку старшего брата.

– Если и ты начнешь мне это проповедовать, Джонни, клянусь, я пришибу тебя костылем.

– Ну, тогда я воздержусь. Но где же твои проповедники? Я был уверен, что они так и липнут к тебе.

Несмотря на легкомысленный тон, Джон был раздосадован, что ни мать, ни сестра не вышли в зал его встретить, и обрадовался, когда Ричард сказал ему, что женщин в Водрее больше нет.

– Матушке хватило ума не надоедать, но Джоанна и Беренгуэла… – Ричард горестно покачал головой. – Они так заботились об обычной ране, что едва не заставили меня поверить, будто я на пороге смерти. Я терпел их сколько мог, а после заставил мать убедить их, что я скорее выздоровею, если меня оставят в покое.

Дотянувшись до костыля, Ричард прохромал через зал к помосту, сделав Джону знак следовать за ним.

– Я полагаю, ты слышал, что бретонцы снова бунтуют? – начал он, усевшись в кресло и пристроив раненую ногу на скамеечку.

Джон кивнул:

– Они такие же вздорные и упрямые, как валлийцы. Только кузену Моргану не говори, что я так сказал.

– Я послал Меркадье и Роберта де Тернхема, анжуйского сенешаля, подавить мятеж. И прекратить эти дурацкие попытки вывезти Артура ко двору французского короля. – Ричард бросил на Джона язвительный взгляд. – Хотя, тебя, я думаю, все это очень радует.

– Париж – прекрасный город, – беспечно ответил Джон. – Было бы преступлением лишить юного Артура шанса его повидать.

Нахальство Джона, как обычно, позабавило брата. Однако улыбка принца стерлась при виде юноши, идущего к ним через зал. Он вежливо приветствовал Отто, но сразу же вернул себе внимание Ричарда, сказав:

– У меня есть хорошая новость. Я захватил для тебя замок Гамаш.

– В самом деле? Отлично, Джонни!

Джон не ожидал, что Ричард оценит его успех, и теперь обрадовался явному удовольствию брата. Захват этого замка во французском Вексене стал его первой военной победой, не считая нечестного взятия Эвре. Джон очень ею гордился, и теперь, получив признание брата, возгордился еще сильнее. Кроме того, приятно было получать поздравления от Отто и других рыцарей Ричарда, хотя принц старался беспечно принимать похвалу, не желая показать Ричарду, как важна для него его похвала.

Уже направляясь в отведенную ему спальню, Джон внезапно наткнулся на вошедшего в зал монаха в черном. Джон немного знал этого человека – это был Гильберт, аббат бенедиктинского монастыря святого Бенуа в Кастре – и приостановился, чтобы обменяться приветствиями. И только потом задался вопросом – с какой стати один из людей графа Тулузского нанес визит Ричарду.

* * *

Сентябрьское небо затягивалось облаками, с запада набегали дождевые тучи, и Ги де Туар решил переждать ночь в ближайшем замке, Сен-Жак-де-Беврон. Брат виконта мог рассчитывать на гостеприимство здешних кастелянов, а это лучше, чем подыскивать постоялый двор, как поступают простолюдины. Как и ожидал Ги, и его, и его людей немедленно приняли. Он уже собирался войти в большой зал, но случайно бросил взгляд в сторону сада, где несколько женщин собирали последние цветы лета. Он узнал изящную женщину в синем плаще из легкой ткани и порадовался, что герцогиня Бретонская не заключена в своей комнате. Ги считал, что удерживать женщину против ее воли – оскорбление принципов рыцарской чести. Посмотрев в его сторону, она, должно быть, решила, что для нее прибыло сообщение – Ги знал, что ей позволена переписка с бретонскими баронами. Повинуясь порыву, он шагнул в сторону, открыл калитку и вошел в сад.

Констанция настороженно наблюдала за его приближением, хотя ее фрейлинам наружность посетителя явно показалась внушающей доверие. Поклонившись, Ги поцеловал герцогине руку.

– Ты вряд ли помнишь меня, миледи, но мы встречались в прошлом году, в Анжу. Я Ги де Туар, брат виконта Эмери.

– Я помню тебя, – произнесла она холодным тоном, не располагавшим к дальнейшему общению.

– Я польщен.

Ему удалось соединить галантность и искренность, а улыбка казалась такой обаятельной, что неожиданно для себя Констанция немного оттаяла. Причем настолько, что согласилась, когда он указал на раскинутую на траве скатерть и корзинку с сыром и фруктами, предлагая внести их в дом пока не начался дождь. Сопровождаемый кокетливыми взглядами, которые Жюветта и Эмма бросали в сторону рыцаря из-под ресниц, он последовал за Констанцией к главной башне замка. Там она остановилась, поблагодарила его и жестом приказала Эмме забрать корзинку. Ги опять поклонился и пожелал дамам доброго вечера.

Однако он остановился, сделав пару шагов. А обернувшись, спросил, не могли бы они поговорить наедине. Констанция заколебалась, но любопытство одержало победу. Она отправила женщин в дом и с интересом и некоторой опаской ждала, желая узнать, чего хочет от нее этот рыцарь из Пуату.

Ги действовал необдуманно, однако не жалел об этом, поскольку чувствовал, что у нее есть право знать. Она ведь не только герцогиня, но еще и мать.

– Возможно, ты уже слышала, – сказал он. – Насчет твоего сына.

Констанция замерла:

– Что с ним?

– Говорят, что епископу Ваннскому удалось ускользнуть от Меркадье и королевского сенешаля и благополучно доставить Артура ко двору французского короля.

Констанция даже не замечала, что затаила дыхание.

– Благодарение Богу!

– Сомневаюсь, что Меркадье или сам король разделяют твои чувства, – усмехнулся Ги.

Он полагал, что бретонцы об этом еще пожалеют, но герцогиню, похоже, не интересовало его мнение о короле Франции. Виконт снова поцеловал ей руку, а когда поднял взгляд, то увидел, что она улыбается.

– Благодарю тебя, сир Ги, – сказала она. – Я не забуду твоей любезности.

– Миледи. – Молодой человек поклонился.

Над их головами застучали капли дождя, Констанция скрылась в доме, а Ги ускорил шаг, думая о том, что такую улыбку не просто забыть.