Сентябрь 1196 г.

Алиенора обрадовалась, получив от сына послание, где он просил ее приехать к нему в Руан – ведь это значило, что он проявляет здравый смысл и заботится об исцелении раны. Она с радостью предпримет долгое и утомительное путешествие, если это поможет подольше удерживать его от дел и залечить ногу. Алиенора не ожидала встретить в Руане Беренгарию и Джоанну, поскольку теперь стало очевидно, что Ричард не склонен часто искать общества жены. Их неожиданное присутствие укрепило Алиенору в подозрении, что сын затевает какой-то план, но какая роль отводится в нем им, неизвестно.

Она недолго оставалась в неопределенности. После прекрасного семейного ужина, Ричард сказал, что им нужно переговорить наедине, и, оставив Джоанну и Беренгарию главенствовать в большом зале, удалился с матерью в солар. Ричард до сих пор оберегал поврежденную ногу, но больше не пользовался костылем, и ее тревога по поводу здоровья сына утихла. Не теряя времени, Алиенора перешла к делу.

– Так что ты задумал, Ричард?

Он казался веселым.

– Ты давно меня знаешь, матушка. Как обычно, у меня есть, чем с тобой поделиться. Помнишь, я когда-то сказал, что изыскивал способ покончить с альянсом Филиппа и графа Тулузского?

Она кивнула.

– Ты говорил, что не уверен, полетит ли тот сокол.

– Мне не стоило сомневаться – он взлетел до небес. Раймунд де Сен-Жиль и я намерены совершить дипломатический переворот. После почти сорока лет войны с Тулузой мы заключаем мир.

Алиенора весьма скептически к этому отнеслась – она помнила, как ее муж принудил отца Раймунда, чтобы Тулуза принесла оммаж, и как скоро Раймон от него отрекся.

– Мне кажется, любой мир с Тулузой проживет так же долго, как лед на солнце, – сказала она. – И каковы же условия?

– Ты ведь знаешь, что с тех пор, как несколько лет назад я овладел Керси, эта область сделалась яблоком раздора. Поэтому я согласился вернуть ее графу. А также согласился отречься от наследственных претензий Аквитании на Тулузу.

Алиенора издала такой возглас ужаса, что сыну пришлось подавить улыбку.

– Ричард, разве ты лишился рассудка? Ты столь многое отдашь, и так дешево? Что же мы получаем взамен?

– Ничего особенного, матушка, всего лишь Тулузу для твоего внука… или внучки, если будет на то Божья воля.

Ричарду нечасто случалось видеть, чтобы мать теряла дар речи. Откинувшись на спинку сиденья, он с улыбкой глядел на нее, наслаждался моментом и ждал, когда она овладеет собой и заговорит.

– Значит, брачный союз, Ричард? – Теперь и Алиенора улыбалась.

Улыбка смыла с лица заботы и годы, и он на мгновение увидел перед собой юную женщину, какой она была в те дни, когда весь христианский мир восхищался ее красотой, а их с отцом Ричарда брак был счастливым.

– Раймунд и Джоанна… Это же замечательно!

– Я тоже так думаю, – подтвердил он, довольный собой. – Альянсы легко разрушить, но только не те, что утверждены самой церковью. Старый граф Раймон был гадюкой, почти таким же, как Генрих Гогенштауфен. Раймунд не так коварен и не так амбициозен, как его отец. И предлагая ему такие щедрые условия – и красавицу-жену в придачу, – я даю ему весьма убедительную причину оставаться лояльным.

Чем глубже Алиенора вникала в этот план, тем больше он ей нравился. Ричард получает полезного союзника, еще сильнее изолирует французского короля и разрешает давний семейный спор о Тулузе.

– Это, поистине, благословение, Ричард, и для нас обоих, и для Джоанны. Ее ждет неплохая жизнь в роли супруги Раймунда. Конечно, Тулуза Джоанне понравится, и так прекрасно, что мне не надо отправлять еще одну дочь в изгнание на чужбину. Я уже не надеюсь в этой жизни встретиться с Леонорой, твоей сестрой, но Джоанна сможет навещать нас, когда захочет. И она…

Алиенора осеклась на полуслове, заметив растерянность на лице сына.

– Что такое? Разве Джоанна не рада этому браку?

– Ну… Она пока о нем не знает.

– Почему? У тебя есть причина считать, что она откажется?

– Нет. Дело в том, матушка, что сестра бывает непредсказуемой. И еще… Беренгария не одобряет эту идею. – Поймав удивленный взгляд матери, он пояснил: – Мне стоило обсудить это с ней, ведь она видела Джоанну и Раймунда вместе. А я взял с нее обещание, что она ничего не расскажет Джоанне, пока я сам с ней не поговорю. Но, как я уже говорил, жена этого не одобряет. – Уголки его рта опустились. – Сказать по правде, не помню, когда она в последний раз одобряла то, что я делаю.

– Почему она возражает? Думает, что Джоанне не нравится Раймунд?

– Не совсем. Она говорит, иногда они с графом держались вполне дружественно, иногда были холодны друг с другом. Но ей кажется, что он не годится в мужья Джоанне потому, что не в чести у церкви. Беренгария говорит, что не считает его еретиком, просто он чересчур симпатизирует катарам, излишне «снисходителен к тем, кто сбился с праведного пути», как она выразилась.

– Это Джоанну не обеспокоит, – рассудительно ответила Алиенора, – ведь она выросла на Сицилии. А когда мы с ней говорили о графе, у меня не возникло чувства, что он ей неприятен. По словам Джоанны, Раймунд из тех мужчин, от которых матери оберегают своих дочерей, и не думаю, что она ставила это ему в укор.

– Я рад это слышать, – признался Ричард, и Алиенора поняла, что он не так уверен, как ему хотелось казаться. – Этот брак очень выгоден нашей семье, но я также надеюсь, что он окажется хорош для Джоанны. Значит, ты поможешь мне ее уговорить?

– Да, Ричард, помогу. Но она больше не ребенок, которого можно отослать и выдать замуж за человека, выбранного родителями. Джоанна – королева, взрослая женщина, умеющая самостоятельно мыслить. Если она откажется, мы не вправе заставлять ее, я даже пытаться не стану.

– Поверь мне, матушка, никто и не собирается заставлять Джоанну делать то, чего она не желает! – со смехом ответил Ричард, вспомнив вспышку гнева сестры, когда он поделился с ней планами устроить ее брак с братом Саладина.

Алиенора несколько секунд внимательно смотрела на сына, а потом согласно кивнула.

– Значит, мы пришли к соглашению, что этот брак того стоит. А теперь… Давай поглядим, согласится ли с нами Джоанна.

* * *

В других обстоятельствах Джоанна была бы довольна полученным от Ричарда приглашением в Руан, но это произошло так неожиданно, что вызвало у нее смутные опасения, которые она постаралась скрыть. Что, если Ричард решил расторгнуть свой брак и хочет, чтобы она утешила Беренгарию? Отчасти эти опасения вызывались и недавними событиями на юге. В апреле весь баланс сил там нарушился в связи со скоропостижной смертью короля Альфонсо Арагонского в возрасте тридцати девяти лет, оставившего наследником неопытного восемнадцатилетнего сына. Брат Беренгарии Санчо впутался в войну с королем Кастилии, зятем Ричарда, и, что еще больше тревожило, выказывал признаки недовольства анжуйско-наваррским альянсом. Ричард поведал Джоанне, что Санчо захватил замки, приданое Беренгарии, и что он обратился к папе с просьбой настоять на их возвращении. Джоанна не знала, осознает ли Беренгария свою нарастающую уязвимость, ведь королева, неспособная дать мужу ни наследника, ни полезных союзников, недолго останется королевой.

Прибыв в Руан, Джоанна испытала облегчение, что Ричард не завел речь о прекращении своего брака. На следующий день она заметила, что невестка чем-то взволнована, но решила, что Беренгария, должно быть, в очередной раз поссорилась с Ричардом из-за Андели, поскольку была огорчена угрозой архиепископа Руанского наложить на Нормандию интердикт. Однако плохие предчувствия шевельнулись снова, когда Ричард известил их о приезде матери. Джоанна знала – он не стал бы просить ее предпринимать такое длинное путешествие, если бы на кону не стояло нечто важное. И потому, когда ее пригласили в солар, Джоанна приготовилась к плохим новостям.

Усевшись, она уже не могла больше сдерживаться и нервно выпалила:

– Ричард, ты решил расторгнуть свой брак и отослать Беренгарию?

Брат удивился:

– Вовсе нет. С чего ты это взяла?

Сконфуженная Джоанна пожала плечами:

– Ну, я слышала, что Санчо начал причинять тебе беспокойство.

Истинную проблему – неспособность Беренгарии забеременеть – Джоанна предпочла оставить невысказанной.

– Это так, – Ричард встал, подошел к столу и налил всем вина. – Но нельзя обвинять Беренгуэлу за его сумасбродное поведение в последнее время.

Раздав кубки, он сел и продолжил:

– Я в самом деле хотел поговорить с тобой о браке. Только не моем, а твоем. Я нашел для тебя блестящую партию, ирланда.

Джоанну захлестнули эмоции, дыхание перехватило – волнение так смешалось с тревогой, что одно от другого стало не отделить. Ей хотелось снова выйти замуж – она не любила спать одна и отчаянно хотела детей. Но брак для женщин – рискованная игра, ведь даже королева обязана повиноваться воле мужа. Джоанна не желала отказываться от редкостной свободы, которой наслаждалась шесть лет, с тех пор, как Ричард взломал дверь ее золотой клетки в Палермо. Кроме того, она не жаждала покидать тех, кого любит, ради жизни с незнакомцем в чужой стране. Впрочем, у нее нет выбора, если только она не хочет принять священные обеты. Для женщины есть два пути: либо брак, либо монастырь. Джоанне замужество казалось дорогой более предпочтительной, хотя и чреватой риском. Почувствовав, как вдруг пересохло во рту, она хрипло спросила:

– Кто?

– Это не король, хоть я и обещал тебе короля, – с лукавой улыбкой ответил брат. – Но человек знатный и…

– Ричард! Кто?

– Граф Тулузский.

Ричард внимательно смотрел на сестру – глаза ее широко распахнулись, рот приоткрылся. Но она не произнесла ни слова и выглядела такой растерянной, что он встревожился.

Джоанна отказывалась поверить.

– Раймунд де Сен-Жиль?

– Ну, сестренка, насколько мне известно, существует только один граф Тулузский. – Ричард придвинул свое кресло поближе. – Такой шанс встретишь реже, чем драконий зуб. Джоанна, ты вернешь Тулузу в нашу семью, и одновременно Филипп лишится ценного союзника. Но этот брак и для тебя неплох. Ты уже знаешь Раймунда, провела несколько месяцев в его обществе, так что неожиданности тебя не ждут – немногие невесты могут похвастать этим. Судя по тому, что я слышал, он из тех, с кем легко ужиться: любит музыку, вино и женщин и, кажется, умеет находить выход из любых сложностей. В Тулузе ты будешь чувствовать себя как дома, она очень напоминает Сицилию. Даже погода придется тебе по душе – там теплее, чем в Анжу и Нормандии, а ведь ты часто жаловалась на наши зимы…

Молчание Джоанны заставило Ричарда остановиться, он чувствовал, что сказал слишком много. Ища подмоги, он бросил взгляд на мать. Та взяла руку Джоанны и вздрогнула, обнаружив, что она холодна как лед.

– Я больше всего рада тому, – сказала Алиенора, – что больше не потеряю тебя. Немногим матерям выпадает такое счастье.

Однако ее обеспокоило, что дочь кажется такой растерянной, и крепче сжав ей руку, она добавила:

– Конечно, это решение изменит всю твою жизнь, поэтому его нельзя принимать поспешно. Мы не просим тебя ответить прямо сейчас, у тебя есть время подумать.

Ставка была велика. Ричард не хотел ждать ни секунды. Но он понимал разумность предложения Алиеноры – существовала опасность, что Джоанна в душевном порыве ответит «нет», а после гордость заставит ее стоять на своем.

– Матушка права, – согласился он, хотя и без особого энтузиазма. – Тебе нужно время, чтобы принять решение.

Джоанна переводила взгляд с одного на другого и моргала, словно очнувшись от глубокого сна.

– Нет, – заявила она и поразилась крайнему отчаянию, появившемуся на лицах матери и брата, но не сразу поняла его причину. – Я имела в виду, что не нуждаюсь во времени на раздумья.

Она помедлила, сделав глубокий вздох, потом улыбнулась:

– Я охотно выйду замуж за графа Тулузского.

Больше она ничего сказать не успела: брат сгреб ее в охапку и обнял так крепко, что чуть не треснули ребра.

* * *

Спускаясь по лестнице в большой зал, Джоанна увидела спешащую навстречу невестку. Понимая теперь, чем была так озабочена Беренгария, она приостановилась, только чтобы подтвердить, что: да, она выйдет за графа Тулузского; и нет, она не верит в его принадлежность к еретикам. Джоанна видела, что не убедила Беренгарию, но сейчас у нее не было на это времени, и, извинившись, она поспешила дальше.

Мариам она нашла в опочивальне. Едва бросив взгляд в сторону открывшейся двери и увидев лицо Джоанны, Мариам забыла про лежащую на коленях открытую книгу.

– Что такое? Ты выглядишь… даже не знаю как описать. Я никогда не видела тебя такой!

– Это все потому, что я никогда не чувствовала себя так, как сейчас, – согласилась Джоанна. – До сих пор не верю, что это в самом деле случилось, это кажется таким… невероятным. Я встречалась с Ричардом и матерью в соларе и слушала, как меня всеми силами пытаются убедить, что я просто обязана выйти замуж за Раймунда Сен-Жиля.

– Джоанна! – Мариам вскочила, и Джоанна опять оказалась в горячих объятиях, на этот раз безопасных для ребер. Обнявшись и смеясь как маленькие девочки, они уселись на кровать, и Мариам заявила, что желает знать все-все.

Джоанна с радостью поделилась с ней событиями минувшего часа, надеясь, что высказанное вслух станет казаться реальнее. Ричард и мать в восторге от этой партии и за ее согласие выйти за Раймунда брат еще долго будет у нее в долгу, отметила с озорной улыбкой Джоанна. Раймунд, как выяснилось, согласился жениться сразу, как только услышал об этой идее, не стал даже дожидаться и выяснять, какое приданое предложит Ричард. Тут улыбка будущей невесты сделалась ослепительной. К счастью, приданое Ричард дает очень щедрое – богатое графство Ажанское. Ричард намерен сегодня же послать письмо Раймунду, и свадьбу сыграют сразу как только закончат все приготовления.

– Итак, – заключила она, – к этому дню в следующем месяце я буду графиней Тулузской.

Мариам пыталась припомнить, видела ли она Джоанну такой счастливой. Разве что только, когда та впервые взяла на руки новорожденного сына. Ну и еще в гавани Мессины, когда, глядя на приближающиеся корабли с королевскими львами Англии, поняла, что суровое испытание закончилось, брат ее освободил.

– Заключение брака ради того, чтобы покончить с распрей и построить новый альянс – не такая уж редкость. Джоанна… ты не предполагала, что такое случится с тобой и Раймундом?

Джоанна решительно покачала головой.

– Никогда, ведь наши дома разделяла лютая ненависть. Герцоги Аквитанские заявляли права на Тулузу, Мариам. Я даже вообразить не могла, чтобы Ричард отказался от этих претензий, и особенно после того как узнал, что Раймунд не ровня ему на поле боя. С чего ему было предпочитать завоеванию компромисс? Нет, безумием было терзать себя несбыточными надеждами.

– И все же, это случилось, – подытожила Мариам, и Джоанна кивнула.

– Да… Ричард не перестает меня удивлять. Люди всегда восхваляют его воинскую доблесть, но он проявляет твердую хватку и когда дело доходит до управления государством, и в этом его часто недооценивают. Брат решил предложить Раймунду щедрые условия, чтобы преодолеть это море крови. Я этого не ожидала и, уверена, Раймунд тоже.

Сбросив туфли, Джоанна удобно устроилась на кровати.

– Тем сильнее моя признательность, Мариам. За то, что могу это сделать для нашей семьи. Что мне не придется прощаться с ней навсегда. За то, что этот брак принесет французскому королю много бессонных ночей.

– И?.. – игриво напомнила Мариам.

Джоанна откинулась на подушки, зеленые глаза заблестели.

– Что же я забыла? – рассмеялась она. – Ах да… за то, что заполучу Раймунда де Сен-Жиля в любовники с благословения святой церкви!

* * *

Джоанна, сидевшая на помосте рядом с братом, не отводила глаз от дальнего конца большого зала. Раймунда и его людей уже заметили приближающимися к замку, значит скоро они войдут в эту дверь. Она вдруг забеспокоилась. Прошло ведь целых три года. Все ли между ними осталось по-прежнему? Стоит ли ей доверять своей памяти?

Она удивилась, когда Ричард склонился к ней и сжал руку.

– Тебе не о чем волноваться, ирланда, – мягко произнес он. – Еще не родился мужчина, способный противиться твоим чарам. Даже маленькой девочкой ты заставляла всех нас плясать под твою дудку. А с мужьями куда проще управляться, чем с братьями.

Джоанна улыбнулась, тронутая тем, что он заметил ее волнение, ведь брат не всегда бывал так внимателен, а уж по отношению к своей жене точно. Ее забавляло и то, что Ричард до сих пор думает, будто она согласилась выйти за Раймунда из дочернего и сестринского долга. Когда-нибудь ей предстоит просветить его на этот счет. Со временем.

Снаружи донесся шум, показавший, что Раймунд явился со значительной свитой. Джоанна обрадовалась – ей хотелось, чтобы все увидели, как он силен и влиятелен. Она знала, что некоторые вассалы Ричарда, особенно из нормандцев, не слишком высоко ценили южан, считали их ленивыми, распутными и погрязшими в ереси. С учетом того, как щедро льется вино на свадьбах, тут могли возникнуть проблемы, но Джоанна была уверена, что Ричард не допустит, чтобы эта местечковая вражда вышла из-под контроля.

Раймунда сопровождали тулузские лорды и епископы. Некоторые из его людей привезли с собой жен, и Джоанна узнала сестру Раймунда Аделаизу и его племянника Раймона-Роже. Они изменились за те три года, что Джоанна с ними не виделась – Аделаиза овдовела, а ее сын превратился из мальчика в спокойного подростка одиннадцати лет. Ричард склонился к сестре, расспрашивая о гостях, но Джоанна его не слушала. К помосту шагал сам Раймунд, и выглядел он точно так же, как в день их первой встречи, во дворце Альфонсо в Марселе.

– Милорд король, – почтительно произнес он и преклонил колено, ведь Ричард, а не Филипп был теперь его сюзереном и хозяином Тулузы. Раймунд с присущей южанам галантностью приветствовал мать Ричарда, а потом королеву. Джоанна спокойно ждала, но едва их глаза встретились, все ее сомнения исчезли. Он взял ее за руку, и она снова почувствовала волну, захлестнувшую их тела, лихорадочный жар плоти, как в ту лунную ночь в саду Бордо.

Раймунд коснулся губами ее ладони – жест возлюбленного, который теперь имеет на это право, они улыбнулись друг другу, и Джоанне вспомнились слова, произнесенные им в тот вечер: «В тебя ударяет молния, а ты остаешься жить, чтобы поведать об этом». Слова, сказанные с целью обольстить, но одновременно отражавшие реальность. Ей казалось, что это лучшее определение того сладкого безумия, которое охватывает мужчин и женщин. Оно порицается церковью, но скоро будет одобрено внутри священных уз брака.

* * *

Октябрьский день свадьбы Джоанны начался по-августовски синим небом и необычайно теплым солнцем, напомнившим Беренгарии ее свадьбу на Кипре. Ночью шел сильный дождь, и Беренгария обрадовалась окончанию непогоды, надеясь, что это служит добрым предзнаменованием будущего счастья золовки. Ее привел в ужас отказ епископа Руана от участия в церемонии и огорчило то, что по всей видимости только ее одну беспокоило его отсутствие. Но епископ Эвре, один из викариев архиепископа Готье, с удовольствием его заменил, и когда Джоанна и Раймунд стояли на коленях на крыльце собора Нотр-Дам, Беренгария изо всех сил старалась отогнать дурные мысли.

Ей подумалось, что Джоанна очень красива в изумрудном свадебном платье, ее золотисто-медные волосы, украшенные тонкой сеткой с мелкими жемчужинами, струились по спине так, как носили только королевы и непорочные невесты. На Раймунде была темно-красная туника, подчеркивавшая его смуглость, и когда он склонил голову, его волосы заблестели на солнце как полированное черное дерево. Сотни людей собрались посмотреть, как молодые обмениваются обетами перед тем, как войти в собор на венчальную мессу, но жених и невеста не замечали никого, не сводя друг с друга глаз все время, пока их сочетали узами брака.

Муж, стоявший рядом с Беренгарией, тихонько усмехнулся:

– Похоже, меня надули, голубка. Дорогая сестренка меня облапошила.

Беренгария бросила на него пронзительный взгляд, но Ричард уже вернулся к созерцанию брачующейся пары. Его шутливое замечание показалось ей ударом хлыста, напомнив о непринужденной близости, связывавшей их в Святой земле, обо всем, что она потеряла. Как и Ричард, королева вновь обратила свое внимание к церемонии. В глазах все расплывалось, но она не пыталась скрыть слезы, ведь разве женщинам не дозволяется всплакнуть на свадьбе?

* * *

Джоанна всегда любила свадьбы и другие светские празднества – они давали возможность послушать музыку, насладиться богатым столом, пофлиртовать, потанцевать и понежиться в лучах внимания, которое она неизбежно привлекала. Но сейчас молодая мечтала лишь об одном: чтобы церемония поскорее закончилась и она осталась наедине с новым мужем. Раймунд не делал ожидание проще, нашептывая на ухо, что она прекрасна в свадебном платье, но без него, он уверен, она будет еще прекраснее. Он говорил, что ее волосы сверкают так, будто всю ее охватил пламень, и что он сам горит тоже, однако его огонь пылает ниже пояса, а потом притворился удивленным, когда она рассмеялась. Изо всех сил стараясь не выдать своих чувств под непрерывным надзором множества глаз, Джоанна уже начала сомневаться, что празднество когда-нибудь закончится.

В конце концов, оно, конечно же, завершилось, и шумные гости препроводили жениха и невесту в опочивальню, где те опустились на колени для традиционного благословения. Гарен де Сьере, епископ Эвре, будучи не только прелатом, но и царедворцем, реалистично оценил своих слушателей и ограничился очень краткой молитвой за плодовитый брак и милость Господню к новобрачным. Не стал он и всерьез пытаться убедить их воздержаться от немедленного исполнения супружеских обязанностей и провести первую ночь в размышлениях о священных брачных узах – его опыт подсказывал, что вряд ли кто-то когда-либо следовал этому церковному наставлению.

Когда гостей мужского пола выдворили из опочивальни, женщины помогли Джоанне снять свадебный наряд. Оставшись в одной рубашке, она сидела на стуле, а ее длинные волосы расчесывали, пока они не заблестели в свете свечей, как полированная бронза. Ей вручили склянку с благовониями, затем еще одну, чтобы она освежила цвет губ. Когда она сняла рубашку, прежде чем лечь в постель, ее обсыпали душистой пудрой. Затем посторонние женщины тактично удалились, чтобы невеста могла побыть наедине с матерью.

Алиенора впервые присутствовала на свадебной церемонии дочери. Джоанну и ее старших сестер, Леонору и Тильду, в раннем возрасте отослали к иностранным принцам, а когда с королем Франции брак был расторгнут, Людовик вычеркнул Алиенору из жизни двух их общих дочерей. Присев на кровать, Алиенора поправила рассыпавшиеся по подушке волосы Джоанны. Она по опыту знала, как возбуждали мужчин длинные волосы: женщины распускали их лишь в уединении спальни.

– Ты такая красивая невеста, – с любовью сказала она, – и мне радостно видеть, что такая нетерпеливая. Сдается мне, твой брат не в таком большом долгу перед тобой, как думал поначалу.

Джоанна улыбнулась:

– Когда ты догадалась, матушка?

– В тот момент, когда Раймунд вошел в зал и я увидела, что вы смотрите друг на друга так, будто весь мир перестал существовать. Я счастлива за тебя, дорогая, – Алиенора потянулась, чтобы поцеловать Джоанну. – Вы были любовниками?

Джоанна залилась краской:

– Конечно же, нет, матушка!

– Нет? – В голосе Алиеноры прозвучало удивление. – Что ж, тем слаще будет нынешняя ночь.

Она улыбнулась, вспомнив собственную брачную ночь с отцом Джоанны. Удивительно, как они с Гарри не подожгли постель – столько в них было пыла. Если ее дочь обретет с графом Тулузским и половину того наслаждения, ее можно считать счастливой женщиной.

* * *

Джоанна оставила полог над кроватью чуть приоткрытым, так, чтобы видеть, но не быть видимой. До сих пор она не участвовала в церемонии брачного ложа. Когда ее выдали за Вильгельма, ей было всего одиннадцать, поэтому в их брачную ночь консуммации не предполагалось. Только в пятнадцать муж счел ее достаточно взрослой, и просто однажды явился к ней в опочивальню. Воспоминание вызвало у нее улыбку – это был приятный опыт. Ее ослепляла красота супруга, и она стремилась стать его женой во всех смыслах этого слова. К тому времени Джоанна уже знала о его гареме из рабынь-сарацинок, но убеждала себя, что муж от него откажется, как только станет делить постель с ней. Улыбка погасла – она вспомнила, как огорчилась, узнав что муж не намерен избавляться от наложниц. Большинство жен готовы были терпеть случайные измены мужей. Верности мало кто ждет, только благоразумия. Но даже в пятнадцать Джоанна считала гарем большим грехом, чем измену с любовницей, и куда более серьезным оскорблением для своей гордости.

На лестнице послышался шум, возвещающий о приближении гостей-мужчин, и она поспешно отбросила воспоминания. Гости ввалились в спальню, как толпа захватчиков, многие к тому времени были уже пьяны и веселились, поддразнивая жениха – общепринятый ритуал посвящения. Она сомневалась, что хоть одна невеста или жених были рады оказаться центром такого веселья. Кроме того, могло дойти и до драки – вино горячило головы, а шутки легко переходили границы между непристойностью и оскорблением. Ей рассказывали, что ссоры часто начинались, когда гости переставали ограничиваться шутками про мужественность жениха и начинали скабрезно острить про невесту. Большинство женихов к тому времени тоже пьяны, а многие бывали вспыльчивы и темпераментны, как например мужчины в ее семье. Поэтому Джоанна была очень признательна грозному миротворцу в лице своего брата.

Она огорчилась, увидев, что некоторые притащили с собой фляги с вином, ведь тем труднее будет от них избавиться. По непонятным для нее причинам, гостям казалось забавным растягивать бесчинство в опочивальне до тех пор, пока несчастный жених не потеряет терпение. Время от времени через щель в пологе ей удавалось разглядеть знакомое лицо. Племянник Джоанны, Отто, казалось, больше всего хотел оказаться подальше отсюда – должно быть, неловко представлять свою тетку охваченной плотской похотью. Ее брат Джонни вроде как не принимал активного участия в розыгрышах – неужто он тоже ощущал ответственность за сестру? Такое не в характере Джонни, но Джоанна этого не исключала – он то и дело давал ей поводы вспомнить мальчика, каким был когда-то. Джоанна не могла разобрать всего, о чем говорили гости – казалось, они болтали все сразу, языки от вина заплетались, а речь прерывалась взрывами хохота. Но те шутки, что Джоанна слышала, были довольно пристойными, далекими от бесстыдства и грубости, каких ожидала, и она вдруг поняла, почему – даже будучи пьяными, мужчины боялись оскорбить любимую сестру Львиного Сердца. «Наверное, собственная церемония возведения на ложе Ричарда и Беренгарии могла соперничать по чинности и благопристойности с ритуалами женского монастыря», – подумала она и едва удержалась от смеха.

Увидев наконец Раймунда, Джоанна нахмурилась – он все еще был одет. Похоже, эти мужчины пробудут в опочивальне всю ночь. Кто-то произносил тост «за штурм крепости», кто-то выражал надежду, что Раймунд «посеет свое зерно в благодатную почву». Она уже не старалась разбирать голоса, и потому не поняла, кто же выкрикнул, что им следует выпить за завоевание Сицилии. Она услышала, как зазвенели кубки, и с облегчением выдохнула, когда Раймунд сел рядом, снимая обувь и шоссы – значит, скоро все кончится. Мужчины принялись подшучивать, что он так медленно раздевается, и разразились гоготом после его слов о том, что единственная персона, кого он желает раздеть этой ночью – это жена. Но для Джоанны все изменилось, когда незнакомый голос с усмешкой сказал, что раздеваться и незачем, жених готов молиться на свою невесту, а не овладеть ею.

Большинство мужчин поняли эти слова как обращение к Раймунду прислушаться к призыву епископа о ночи размышлений, а не консуммации, и послышался вялый смех – шутка мало кому показалась смешной. Но Джоанна все поняла, и, взглянув на лица Раймунда, увидела, что понял и он. Эта насмешка была нацелена не в жениха, а в катара. Конечно, это сказал нормандец – как она поняла по акценту – считающий, что Раймунд в душе еретик и станет избегать грехов плоти даже в брачную ночь.

– Ты думаешь, что я женился на самой прекрасной и желанной женщине христианского мира и собираюсь воздерживаться, как монах? С чего бы?

Джоанна гордилась Раймундом, так смело принявшим вызов, но пришла в ярость, что какая-то пьяная норманнская деревенщина смеет тащить свои предрассудки к ней в опочивальню, бросать тень на ее брачную ночь. Джоанна старательно запахнулась в простыню, и, прежде чем гость успел ответить Раймунду, отдернула полог кровати.

Все взгляды сразу же обратились к ней, мужчины подались вперед, надеясь разглядеть хоть полоску кожи. Джоанна не обращала на них внимания.

– Милорд брат, могу ли я перемолвиться с тобой словом?

По спальне пронесся удивленный шепоток – очень уж непривычно, чтобы невеста участвовала в веселье у брачной постели. Даже Раймунд выглядел ошеломленным. И только Ричард воспринял это как должное. С вопросительным выражением на лице он прошагал к кровати, склонился над ней, но когда Джоанна зашептала что-то ему на ухо, вопрос сменила улыбка.

– Сделаю все возможное, – пообещал он, и, обернувшись к разинувшим рты гостям, провозгласил: – Моя сестра чрезвычайно обеспокоена: она боится, что в спальню проникли чужие. – Он помедлил, усиливая эффект драматизма. – Хуже того, она подозревает, что здесь, возможно, французы!

Как он и ожидал, это вызвало взрыв смеха. Оглядев комнату, Ричард воскликнул с притворным ужасом:

– Боже, она права! Что ж, мы этого не допустим. Тут вам Руан, а не Париж. Ну-ка, вы все, марш отсюда!

Им это не понравилось, ведь, казалось, меж графом и нормандским рыцарем вот-вот вспыхнет ссора, а Джоанна с Ричардом, похоже, испортили все веселье. Но когда Ричард схватил за руку Раймунда, и гости поняли, что король и его намеревается выгнать – они снова пришли в восторг. Шутка получится замечательная – утащить жениха назад, в зал, а невеста проспит брачную ночь в одиночестве. Все с хохотом направились к двери.

Глядя на выражение лица сестры, Ричард тоже не мог не рассмеяться. Было ли это встревоженное возмущение, или же возмущенная тревога, но ему подумалось, что если бы взгляды могли убивать, он уже валялся бы на полу. Раймунд упирался, и Ричард многозначительно подмигнул ему. Граф явно понял намек и последовал за королем к двери. Остальные уже толпой спускались по лестнице, Андре поторопил отстающих, попросив расчистить дорогу, а то его вот-вот стошнит. Но дойдя до двери, Ричард вдруг остановился.

– Погодите, а что если они вернутся? Мы-то знаем, французам нельзя доверять. Лучше нам оставить тут стражника. Милорд граф, не побудешь ли ты здесь, чтобы оберегать тело моей сестры от всяческих покушений?

– Уверен, я сумею справиться, монсеньор, – заверил тулузец, и прежде, чем столпившиеся на лестнице гости успели что-либо возразить, Ричард втолкнул Раймунда внутрь, а сам вернулся на лестницу.

Раймунд живо захлопнул дверь и задвинул засов, оборвав все протесты – гости поняли, что попались на удочку.

– Наконец-то одни, – произнес граф, и Джоанна кивнула в ответ, разрываясь между весельем и раздражением.

– Я готова была придушить Ричарда, – сказала она. – На мгновение мне показалось, что он всерьез!

– Это было неважно, любимая. Я бы не позволил увести себя из этой опочивальни, даже если бы мне к горлу приставили нож. – Раймунд оглянулся и указал на позолоченный графин на столе. – Не желаешь немного вина?

Джоанна отказалась, и он подошел к кровати.

– Я так и надеялся, что ты откажешься. А теперь я покажу тебе, как быстро мужчина может избавиться от одежды, когда у него есть важная причина.

Джоанна села в постели, не волнуясь больше о том, что может соскользнуть простыня.

– На этом месте благонравной и скромной молодой женщине следует покраснеть и покорно потупить взор, поскольку ее учили, что не подобает смотреть на мужскую наготу. Увы, не так уж я благонравна, и совсем не скромна, да и покорна только от случая к случаю.

– Я буду иметь это в виду, – ответил он со смехом, приглушенным стягиваемой через голову туникой. Шоссы и сапоги уже валялись на полу, и вскоре за ними последовала льняная рубаха. Джоанна знала, что этим летом муж отпраздновал сороковой день рождения, но его тело сохранило юношескую стройность, и она подумала – либо он очень много двигается, либо принадлежит к тем счастливцам, которым незачем волноваться о весе. Кожа была смуглой и гладкой, не испорченной боевыми ранениями, которыми с гордостью похваляются многие мужчины. Только на внешней стороне правого бедра виднелся тонкий белый шрам. Ей безумно хотелось коснуться его, провести осторожно пальцами, но она забыла про шрам как только брэ скользнули по бедрам вниз.

Джоанна распахнула глаза:

– О Боже!

Он ухмыльнулся, бросив взгляд вниз:

– И я еще не видел тебя обнаженной. Но Люку для вдохновения нужно совсем немного, он всегда готов действовать.

Джоанна удивлено рассмеялась:

– Ты называешь его по имени?

– Почему бы и нет? Самые интимные отношения связывают мужчину и его член. Не только потому, что он постоянно заставляет нас грешить, но и потому, что большинство женщин уверены, что мы только им и думаем. Полное имя Люка – Люцифер, это потому что он пытается ввергнуть меня в ад с тех самых пор, как я был нескладным парнишкой лет тринадцати.

Тут он оказался рядом с ней в постели и оборвал смех женщины, припав к ее устам. Это был не первый их поцелуй: после приезда в Руан у них нашлось несколько возможностей для уединения. Но вскоре Джоанна поняла, что те быстрые поцелуи украдкой не могли и сравниться с этими. Их тела переплелись, ее груди прижимались к его груди, бедром она ощущала его твердеющую плоть.

К тому времени как разомкнулись объятья, оба едва дышали.

– Люк, встречай свою новую госпожу, – промурлыкал граф. – Видишь, он полностью подчиняется, неспособный противиться твоей власти, миледи. Будь к нему милосердна.

Джоанна опять рассмеялась – забавно, что в такой момент он цитирует трубадуров.

– Похоже, замужество за тобой, Раймунд де Сен-Жиль, доставит мне удовольствие, – заметила она.

– Еще бы. – Он стал целовать ее шею, спускаясь ниже, к груди. – Три года – долгий срок ожидания, любимая. Мне сложно будет не прийти слишком быстро к последней черте, но тебе не следует обижаться. Пусть этот первый раз будет мой, зато второй, обещаю, станет только твоим.

Джоанна не была уверена, что понимает, о чем он; ее слишком занимало то, чем занимались его губы и руки, чтобы уделять должное внимание словам. Она без стеснения возвращала ему поцелуи и ласки, ведь теперь они не любовники вне закона, а муж и жена, и вскоре оказалась под ним, обняв супруга так крепко, что на плечах у него оставались отметины ногтей. Джоанна чувствовала только лихорадочный жар и жажду своего тела, и даже не осознавала, что выкрикивает его имя.

Раймунд знал, что она готова принять его, но медлил, продолжая нежную пытку, пока не кончились силы терпеть. Вздрогнув, она охнула при первом его ударе.

– Не шевелись, любимая, подожди… – шепнул он.

Убедившись, что Люк покорен его воле, он начал неторопливые движения, не сводя с нее глаз, поскольку любил наблюдать, как женщина поддается страсти, и сожалел, что столь многие из них отказывает себе в этом удовольствии, считая это грехом, за который им предстоит гореть в аду. По мере того как его толчки становились быстрее и глубже, Джоанна стонала, голова ее металась по подушке из стороны в сторону. Он снова поцеловал ее, припав горячими устами, и когда она содрогнулась под ним, Раймунд перестал сдерживаться, отдавшись исключительно ощущениям своего тела, пока тоже не вскрикнул и не упал на нее.

На несколько мгновений они застыли, никто не хотел нарушать единение. Когда наконец он приподнялся и вышел, она почувствовала себя обездоленной. Облокотившись на локоть, Джоанна протянула руку и нежно провела пальцем по его губам.

– О, Раймунд… – Больше слов у нее не было, да они и не требовались.

Он вложил себе в рот ее палец и нежно пососал.

– Это не похоже на то, что у тебя было с первым мужем?

– Нет… Мне приятно было делить с ним ложе, но такого я никогда не испытывала. Почему с тобой это совсем по-другому?

– Может, потому, что я лучший любовник? – Граф рассмеялся. – Нет, Джоанна, в этом нет большого секрета. Я как-то сказал тебе, что большинство мужчин уделяют мало внимания рассудку женщины. Несмотря на то, что пока бодрствуют, они главным образом думают о женском теле, но на самом деле мало что о нем знают. Некоторым невдомек, что мужчины достигают пика горы быстрее, чем женщины. Просто надо дать женщине чуть больше времени, чтобы она успела взобраться наверх.

Он обнял ее, и Джоанна положила голову ему на плечо.

– С Вильгельмом мне иногда хотелось чего-то большего, но не знала чего. До сегодняшней ночи. – Спустя мгновение она вновь рассмеялась. – Я просто думала о тех качествах, которые хотела бы видеть в своем супруге. Разумеется, он должен быть знатного происхождения. Чтобы он с улыбкой смотрел на мир, и пусть у него даже будет вспыльчивый характер – только бы не таил обид. Чтобы я находила его приятным взору. Чтобы он был христианином – это я считала само собой разумеющимся, пока Ричард не предложил мне в мужья брата Саладина. Но я никогда не думала, что он будет обладать умением взбираться в гору!

Он убрал с ее лба прядь волос и коснулся губами виска.

– Как понимаю, ты хочешь потешить мою мужскую гордость, любимая. И если в мыслях у тебя еще таились сомнения, не тайный ли я катар, они, надеюсь, полностью развеялись.

Глядя ему в лицо, Джоанна с изумлением поняла, что это лишь наполовину шутка. Должно быть, тяжелая ноша – знать, что тебя подозревают в ереси.

– Если у меня и были такие сомнения, этой ночью ты их напрочь рассеял. Как я понимаю, ты виновен только в излишней терпимости, а на Сицилии это не грех.

Джоанна была уверена, что все мужчины хотят спать после занятий любовью – именно так вел себя Вильгельм, и другие женщины это подтверждали. Теперь она с удовольствием увидела, что Раймунд такой склонности не выказывает. Вместо этого, он перекатился через нее, пожелал доброй ночи, встал и принялся рыскать по опочивальне, бормоча, что им наверняка должны были оставить хоть какой-то еды. Обнаружив миску с сушеными фруктами и орехами, он налил еще кубок вина, прихватил полотенце и потащил свою добычу обратно в постель. Передав Джоанне вино, он медленно промокнул ее полотенцем, превращая каждое прикосновение в ласку. Принимая у нее кубок, граф произнес:

– Погоди… Ты обмолвилась, что Ричард предлагал тебя брату Саладина?

Он с большим интересом выслушал ее рассказ об изобретательном плане брата Джоанны вбить клин между султаном и аль-Адилем и в изумлении покачал головой.

– Как ему повезло, что об этом не узнали французы. Вместо того чтобы быть оправданным на суде Генриха, Ричард взошел бы на костер!

Джоанна согласилась, заинтригованная тем, как возвысился Ричард в глазах Раймунда.

– По меньшей мере, это убедило бы немцев в справедливости обвинений наших врагов: что мы ведем свой род от дочери дьявола.

Тогда ей пришлось рассказать ему о Мелюзине, дьявольской графине Анжуйской, и о том, как любили ее братья похвастать своим происхождением от нее, повергая в ужас всех церковников, которые могли это слышать.

– А мой сегодняшний поступок только укрепит темную легенду нашей семьи. – Джоанна бросила на мужа взгляд, полный одновременно озорства и соблазна. – Я спала с Люцифером!

Он так расхохотался, что чуть не расплескал вино из кубка.

– А ночь еще не закончилась, и Люцифер еще вполне может искусить тебя снова, миледи. – Он прильнул к ней, чтобы подарить долгий, пахнущий вином поцелуй. – Как я был прав, поверив в тебя, любимая!

Джоанна больше не улыбалась.

– Это правда, я не смогла дать Вильгельму сына, живого сына. Но если я смогла забеременеть один раз, то смогу и во второй.

– Джоанна…

– Нет, послушай, я должна это сказать. Я знаю, что уже не молода, мне в этом месяце исполнился тридцать один год. Но если бы я боялась, что не смогу забеременеть, то сказала бы тебе об этом до нашей свадьбы. Мое лоно не оживало с тех пор, как мой сын умер, но у меня было не так много шансов забеременеть, как может показаться. Вильгельм завел гарем из сарацинских рабынь и…

В этот раз уже он остановил ее, приложив палец к ее губам.

– Я не это имел в виду, Джоанна. Я не боюсь. Скорее всего, это произошло из-за Вильгельма, а не из-за тебя, ведь ни одна наложниц его гарема не родила ребенка, ведь так? Когда мужчина изливает свое семя столь многим женщинам, а оно нигде не дает ростков, винить нужно семя, а не женщину.

Не сумев снова забеременеть, Джоанна консультировалась с несколькими докторами-женщинами в знаменитой медицинской школе Салерно, и они сказали ей то же самое. Бывает, что все дело в муже. Но никогда еще она не встречала мужчину, думавшего подобным образом, до этого мгновения.

– Да, у Вильгельма не было других детей, – подтвердила она. – Иногда я думала…. Но что ты имел в виду, когда сказал, что поверил в меня?

– Я не мог быть уверен, сама ли ты пожелала этого брака, или Ричард заставил тебя дать согласие. Знаю, тебя поразила та же молния, что и меня, но это не обязательно означало, что ты захочешь за меня замуж. Кроме того, прошло три года, – Раймунд неожиданно улыбнулся, – и воспоминания о моем невероятном обаянии могли померкнуть. Столкнувшись дважды с женами по принуждению, я не хотел того же в третий раз.

Джоанне стало любопытно послушать о его бывших женах.

– Расскажешь мне о них?

– Мой первый брак не был ни выбором моей жены, ни моим. Но Эрмессинда была графиней Мельгейской, а отец вознамерился заполучить Мельгей. Она только что овдовела, а я был намного моложе, мне не исполнилось даже шестнадцати, и я понимал, почему она сопротивлялась. Но в итоге мы стали друзьями, хотя прожила она только четыре года, а когда умерла, Мельгей перешел ко мне. Мой отец всегда получал, что хотел, – сказал Раймунд. Уголок его рта изогнулись в невеселой улыбке.

– А Беатриса Транкавель?

– Поначалу мы хорошо ладили. Я знал, что она «верующая», но считал, что это дело меж ней и Богом. Однако когда я не позволил ей воспитать «верующей» Констанцию, нашу дочь, она на меня обиделась. Кроме того, с годами она становилась все более набожной и исполняла супружеский долг с возрастающей неохотой, боясь рисковать своей бессмертной душой. Поэтому… когда Люку требовалась индульгенция, я искал ее на стороне, и обычно далеко ходить мне не приходилось.

Вспомнив, как резко отчитывала его в саду в Бордо, обвиняя в нарушении брака, Джоанна почувствовала угрызения совести.

– Тебе надо было дать всем знать, что она катарка, Раймунд. Враги использовали твой неудачный брак как дополнительное оружие, объявляли тебя бессердечным за то, что ты отослал ее и впал в разврат, плодя бастардов. Если бы они знали правду…

– Ничего бы не изменилось, Джоанна. Псы всегда лают. Я не хотел направлять ярость церкви на Беатрису – она все-таки мать Констанции. А из-за того, что она Транкавель, ее семья, включая мою сестру и племянника, подверглась бы еще большим подозрениям в глазах людей вроде кардинала Мелиора.

Вспоминая о печальной истории своего брака, он заговорил серьезно и даже мрачно, но вскоре она узнала, что муж не способен долго грустить. Упоминание имени папского легата пробудило в нем игривое настроение, и он хитро улыбнулся Джоанне.

– Только подумай, как обрадуется этот добрый кардинал, прослышав, что ты вышла за одного из приверженцев дьявола, любовь моя. Думаю, нам следует назвать первую дочь Мелюзиной и попросить его стать крестным отцом.

Видя, что его дерзость развеселила жену, а не смутила, он привлек Джоанну к себе, восхищаясь тем, как они подходят друг другу и в постели, и вне ее. Его поцелуй был знаком любви и нежности, но она ответила с пылом, который быстро превратился в страсть.

– Люк шевелится, – пошутил граф. – Ты намерена его разбудить?

Джоанна была не из тех женщин, которые уклоняются от вызова, тем более в случае, когда победу одержать так легко.

– Если я это сделаю, отведешь меня на вершину горы?

Руки Джоанны скользнули по его груди вниз, к паху, и дыхание Раймунда участилось.

– Обещаю, – ответил он и сдержал слово.

* * *

После свадьбы Раймунд увез Джоанну в Тулузу. Город радостно встретил ее, напомнив о залитом светом факелов въезде в Палермо почти двадцать лет назад. Затем они принялись неторопливо объезжать его земли, чтобы представить Джоанну вассалам Раймунда. Раньше она не понимала, насколько обширны его владения, и пришла к выводу, что нет ничего удивительного в том, что правители Аквитании так стремились включить их в свое герцогство.

К середине декабря они находились в Каркассоне и собирались вернуться в Тулузу к своему рождественскому двору. Раймунд был известным покровителем трубадуров и жонглеров и горячо желал, чтобы они прославили красоту и очарование его молодой жены. Он заверял Джоанну, что приедут самые лучшие: Пейре Видаль, Раймон де Мираваль, Гаусельм Файдит и даже Арнаут де Марейль, которого на время изгнали за жалобные песни о любви к сестре Раймунда Аделаизе.

Джоанна с нетерпением ждала возможности главенствовать на собственном приеме – после смерти Вильгельма она была лишена этой привилегии. Однако молодая супруга чувствовала и вину за то, что для нее Рождество будет идеальным, а для Беренгарии таким печальным. Архиепископ Руана исполнил свою угрозу и в ноябре наложил на всю Нормандию интердикт, а затем отправился в Рим, чтобы изложить свои жалобы перед папской курией.

Если он надеялся, что эти решительные действия заставят Ричарда сдаться, ему предстояло пережить разочарование. Ричард немедленно отрядил в Рим Лоншана, епископа Лизье, и Фулька, избранного епископа Даремского, а сам продолжил проводить большую часть времени на Андели, лично контролируя строительство замка Гайар. Алиенора написала, что он демонстративно держит рождественский двор в Нормандии, в своем охотничьем поместье Бур-ле-Руа неподалеку от Байе, намереваясь показать архиепископу, что в его герцогстве воля правителя перевешивает интердикт прелата.

Алиенора не присутствовала там, не желая предпринимать такое долгое путешествие в разгар зимы, и писала, что не знает, будет ли там Беренгария. Джоанна сомневалась в этом, поскольку ее невестка, в отличие от Ричарда, неспособна была бросить вызов архиепископу. У нее болела душа за подругу, разрывавшуюся между любовью к мужу и к Богу. Но даже горестное положение Беренгарии не опечалило ее надолго. Джоанна была так счастлива, что ничто не могло омрачить радость от новой жизни в качестве графини Тулузской.

Наутро им предстояло отправиться в Тулузу, но в этот вечер служили особую заказную мессу за выздоровление епископа Каркассонского. Раймунд не особенно жаждал присутствовать, сказав Джоанне, что скучные, бессвязные проповеди бесполезного старого прелата как нельзя лучше работают на руку катарам.

Но Джоанна считала, что, если они останутся в стороне, это даст врагам Раймунда в церкви новый повод для жалоб и, поскольку он ни в чем не мог отказать жене, с наступлением сумерек они появились в воротах замка. До собора Св. Назария было недалеко, но каждое их появление на публике собирало толпы народа, и поэтому Раймунд был верхом на любимом вороном иноходце, а Джоанна ехала на своем свадебном подарке, тонконогой рыжей кобыле. Юный племянник Раймунда сначала упирался под влиянием, как опасалась Джоанна, своего наставника Бертрана, лорда Сесака, при первой встрече с ней гордо провозгласившего себя катаром. Но в последний момент Раймон-Роже передумал, а Аделаида решила присутствовать вместе с сыном. Таким образом, по узким мощеным улочкам Каркассона к собору направилась целая королевская процессия.

Мессу служил архидиакон Беранже, приходившийся племянником епископу Отону, и Джоанна быстро поняла, что он пользуется у горожан еще меньшей популярностью, чем дядя. Джоанну беспокоила такая открытая враждебность к церкви: несмотря на терпимость к катарам, она все же считала себя доброй католичкой и испытала облегчение, когда Раймунд заверил ее, что Тулуза отличается от Каркассона, где катарская теология глубоко укоренилась в гражданской жизни.

Выйдя из собора, они обнаружили на улице толпу, радостно приветствовавшую своего юного виконта и графа Тулузского с молодой женой. Джоанна наслаждалась короткой поездкой обратно к замку – она обожала такие свидетельства популярности ее мужа. У них с Раймундом еще продолжался медовый месяц, и ей хотелось, чтобы весь мир считал его таким же неотразимым, каким он казался ей.

Когда, проехав барбакан, они оказались во внутреннем дворе, Раймунд снял Джоанну с дамского седла, быстро поцеловал и опустил на землю. Остальные проследовали в замок, но Джоанна поймала мужа за руку и спросила, не прогуляется ли он с ней по саду. Граф с готовностью согласился, радуясь возможности побыть с ней наедине, не так часто выдававшейся паре, большую часть жизни проводившей на публике.

В холодном и чистом воздухе небо над головами выглядело как виноцветное море, по которому дрейфовали звезды. Они сели на скамейку и смотрели на них, получая удовольствие от аскетичной красоты ночи. Джоанна хорошо утеплилась, одев отороченную мехом мантилью и мягкий шерстяной плащ, и Раймунд, заявив, что ему холодно, усадил жену на колени.

– Снова благодарю тебя, любовь моя, что не возражаешь против пребывания моего сына у нас при дворе. В отличие от дочерей, он еще не настолько взрослый, чтобы отсылать его на воспитание. Но тебе он понравится, он хороший парень, только немного робкий.

– Раймунд, я люблю детей, и буду рада, если он станет жить с нами.

Его рука скользнула под ее плащ, лаская бедро, а когда Джоанна повернулась к нему, граф поразился ее красоте в зимнем лунном свете.

– Господи, как ты прекрасна! – прошептал Раймунд, целуя ее.

– В тот день, когда мы сидели здесь, в саду, и впервые по-настоящему разговаривали, я хотела, чтобы ты так поцеловал меня, – призналась она. – Ты помнишь?

– Помню. Я поразился своей сдержанности, в то время как хотел наброситься на тебя, как голодный пес на кость, – поддразнил он и рассмеялся, когда она упрекнула его в излишней романтичности.

Некоторое время они посидели молча, не нуждаясь в словах. Но Джоанна искоса поглядывала на супруга, и наконец он спросил:

– Что случилось, любовь моя? Ты хочешь мне что-то сказать?

Она кивнула.

– Я не хотела говорить тебе, не сейчас, не было уверенности. Но больше я ждать не могу. Раймунд… у нас будет ребенок.

– Уже? – недоверие в его голосе сменилось бурной радостью, Раймунд восторженно целовал жену, смеялся и снова целовал. – Должно быть, это произошло в нашу брачную ночь, и что могло бы стать лучшим свидетельством благословения Господа?

Джоанна тоже рассмеялась.

– Не уверена, что именно в ту ночь, но точно вскоре после нее, – ответила она, объяснив, что последние истечения случились у нее за неделю до свадьбы. – Я запомнила, ведь исчезла тревога, что они начнутся в самое неподходящее время. Когда в ноябре они не пришли, я постаралась умерить свои надежды, зная, что еще слишком рано. Декабрьские должны были начаться две недели назад. Я хотела дождаться третьего месяца, прежде чем сказать тебе. Но сегодня в соборе на меня снизошел такой покой, такая уверенность, будто сама Пресвятая Богородица улыбнулась нам. Когда мы вернемся в Тулузу, я найду повитуху. Но у меня нет сомнений, я ношу твоего ребенка.

– Шестнадцать лет прошло с тех пор, как родилась моя дочь, – тихо сказал он, – шестнадцать лет. Я не лгал, когда отказывался верить, что наш брак будет бесплодным. Но даже не представлял, что это случится так скоро… – он снова скользнул рукой под плащ Джоанны и нежно, почти благоговейно положил ладонь на ее живот: – Когда?

– Посмотрим, что скажет повитуха, но я думаю, малыш родится летом. – Джоанна положила свою руку поверх его ладони, будто они баюкали ребенка, защищая его от опасностей, ожидающих во внешнем мире.

Она была так уверена, что будет мальчик, будто сам Господь шепнул ей об этом на ухо, и решительно отказывалась думать о плохом, и не вспоминать о маленькой гробнице в соборе Монреале. Одарив Раймунда улыбкой, которую он запомнит до конца жизни, она сказала:

– Достаточно скоро, чтобы люди могли сосчитать на пальцах. В июле.