Февраль 1197 г.

Новую крепость Ричарда записали в казначейский реестр как Замок Скалы, хотя сам он и все остальные называли замок шутливым именем, данным ему, когда строительство начиналось – замок Гайар, что по-французски значило «дерзкий», или же «наглый». Но Ричард имел в виду куда больше, чем стратегическое размещение речной крепости. Ниже замка он возвел новый городок, Пти-Андели, окруженный стеной, и перекрыл дамбами два потока, сформировав между замком и городом защитное озеро, после чего, по предложению архиепископа Руанского, город переименовали в Гранд-Андели. Андели, остров на Сене, должен был стать местом для укрепленного королевского дворца, а на островке поменьше, называвшемся Бутаван, предстояло возвести форт. В более амбициозных планах предполагался еще двойной частокол, который блокирует движение по реке.

А на обрыве, там, где утес возвышался на три сотни футов над Сеной, вырастут величественные стены замка Гайар – итог всего, что Ричард усвоил за двадцать пять лет непрерывной войны, цитадель, нежно именуемая им «прекрасная дочка», должна стать неприступной, как врата самого рая.

Андре был отлично осведомлен о смелых планах кузена относительно будущего Андели. Он восхищался Ричардом, отваживающимся так высоко воспарять в мечтах, хотя сомневался, будет ли энтузиазм короля так же ярко пылать по мере того как будут идти годы. Он считал, что превращение грандиозного замысла Ричарда в нечто реальное займет по меньшей мере лет десять. Поэтому был поражен, когда в этот ветреный февральский вечер увидел, как много здесь сделано после его прошлого посещения.

Вокруг выросла целая деревня из деревянных домиков и бараков для рабочих, стражников и для хранения припасов, и повсюду Андре наблюдал бурную деятельность. Люди с кирками, долотами и молотами вырубали глубокие рвы в твердом камне. Другие, одевшись потеплее для защиты от зимней стужи, взбирались по строительным лесам на стены. Кузнецы ковали инструменты, плотники следили за распилкой бревен, подсобные рабочие сгибались под тяжестью грузов, вывозили на тачках песок и камни, сновали мальчишки-водоносы, спеша отозваться на окрик: «Воды, парень!». Андре это зрелище напомнило разворошенный муравейник со снующими во все стороны обитателями.

– Мы больше не сможем смешивать строительный раствор, пока не потеплеет, – сказал Ричард так, словно испытывал личную неприязнь к природе, мешающей его планам. – Но пока еще можем копать. Внешний ров должен быть тридцать футов в ширину и двадцать в глубину. Пойдем, я все тебе покажу.

Надеясь, что его не заставят лазать по лесам, Андре бодро пошел вслед за Ричардом через мост во внешний двор. Тот имел треугольную форму, и Андре сразу понял, что он будет весьма эффективен в качестве барбакана. Даже если предположить, что нападающие продвинутся так далеко – что вряд ли, поскольку с трех сторон крепость защищали гладкие меловые скалы, – они окажутся отрезанными от среднего двора вторым глубоким рвом и высокой стеной с двумя круглыми башнями по краям.

После того как они пересекли второй мост, Ричард указал на стену посреди среднего двора, сказав, что здесь разместятся часовня и конюшни. Внутренний двор окружит еще один ров, но самой его надежной защитой станут толстые ребристые стены с круглыми башнями через каждые девяносто футов. Вражеские саперы не смогут подобраться к ним с подкопами, не подставляясь под огонь сверху. Ричард показал Андре, где поставят прямоугольную надвратную башню, и они пересекли еще один мост во внутренний двор.

Андре был поражен, увидев, что уже начались работы над огромным донжоном редкостной цилиндрической формы, с выступом, как нос корабля, и походившим на донжон, который Ричард возвел в Иссудене. Шовиньи восхищался тем, что главная башня встроена прямо внутри стены внутреннего двора, такого ему видеть раньше не доводилось. Такой же восторг вызвало у Андре и другое нововведение Ричарда – длинный пологий цоколь в основании главной башни, от которого будут рикошетить камни и стрелы, выпускаемые с бастиона, они нанесут еще больший урон атакующим и затруднят работу их саперам.

Но это еще не все, горделиво заверил Ричард. Конечно, на окружающих внутренний двор стенах будут выступающие оборонительные галереи, эти временные деревянные сооружения, которые позволят защитникам бросать камни и лить кипяток через отверстия в полу. Но в донжоне эти галереи будут устроены иначе. Он называет их машикулями. Они станут долговременными, из камня, чтобы их не сожгли зажигательными стрелами. А когда Андре, который не слышал о подобном, спросил, как же они будут держаться, Ричард рассказал ему о ложных сводах больше, чем Андре требовалось или хотелось знать.

– Жаль, что ты родился сыном короля, – пошутил он. – Из тебя получился бы прекрасный каменщик!

– Так говорит и мастер Севаль, – улыбнулся Ричард, имея в виду главного приказчика, управляющего затратами на строительство. – По его словам, я напрасно трачу деньги на бригадира каменщиков, поскольку сам мог бы сделать эту работу лучше.

– Знаешь, кузен, ты не просто строитель, ты волшебник. Как, во имя всего святого, тебе удалось выстроить так много и быстро?

– А какой самый мощный стимул?

– Нож у горла?

– Деньги, Андре. Деньги. Когда людям платят за труд, и платят весьма неплохо, тогда они очень стараются. Мастер Севаль утверждает, что в итоге я потратил около одиннадцати тысяч фунтов.

Андре воззрился на него, открыв рот. Совсем недавно Ричард жаловался, что после его коронации потратил семь тысяч фунтов на ремонт своих английских замков – вместе взятых. Ричард устремился к строительным лесам, окружавшим недостроенную стену, и Андре усилием воли заставил себя идти следом, думая про себя, что уже слишком стар, чтобы лазать как горный козел. Но стена, казалось, давала прочную опору: мелкая галька, утрамбованная между опорными стенами из тесаного камня, была покрыта соломой, навозом и парусиной. При взгляде вниз у Андре захватило дух: далеко под ними лежали новые стены Пти-Андели, возвышающаяся над озером дамба соединяла его с Гранд-Андели. За ним Сена, мшисто-зеленая в блеклом свете февральского солнца, величаво катила воды в сторону Узкого моря. Андре попытался представить, как сможет деревянный частокол противостоять сильному течению; попытался и не смог, хотя и не сомневался, что Ричард это сделает, даже если ему придется самому забивать сваи.

– Я могу рассчитывать на твое молчание относительно этой огромной суммы? – опять улыбнулся Ричард. – Ты ведь знаешь, почему я готов так много тратить, Андре?

Андре кивнул.

– Замки строятся для защиты. Но Гайар не таков. Да, он будет очень важен для защиты Руана и границы Нормандии. Но не поэтому ты так влюблен в свою «прекрасную дочь». Ты хочешь атаковать короля Франции, а Гайар использовать в качестве базы для захвата Вексена.

Ричард продолжал улыбаться, но взгляд обратился к югу, за горизонт. Андре уже видел такой блеск в глазах короля – на поле боя.

– Как ты думаешь, хорошо ли будет спать Филипп, зная, что замок Гайар всего в трех конных переходах от Парижа?

* * *

Вскоре небо затянули тяжелые облака и, к большому огорчению Ричарда, пошел холодный и сильный дождь. Он неохотно закончил дневную работу, и, тем временем как строители попрятались под крышу, они с Андре сели на коней и отправились вниз, в Пти-Андели, и дальше, через мост, на остров Андели. К тому времени Андре уже ожидал новых чудес и не удивился, обнаружив, что остров обнесен стеной и что у его венценосного кузена там имеется уютная резиденция.

Андре был рад застать рядом с Ричардом Отто. Присутствие Джона обрадовало его куда меньше, но последний старался вести себя наилучшим образом и приветствовал Андре по-родственному любезно. Вспомнив, что не ел с самого завтрака, Ричард приказал принести еду, и только потом ему пришло в голову поинтересоваться, чего ради Андре проделал весь этот долгий путь из Берри в Нормандию. Увидев, как от вопроса на лицо Андре набежала тень, Ричард отослал всех присутствующих, и они с Андре остались вдвоем на помосте в зале.

– Что случилось, кузен?

Андре сделал глоток вина.

– Я хотел сообщить тебе, что весной, как только откроются альпийские перевалы, намерен уехать в Рим.

Ричард с удивлением смотрел на него.

– В Рим? Почему?

Андре отхлебнул еще и поморщился, хотя они пили отличное красное из Кагора.

– Помнишь, я предупреждал, что у меня будут проблемы с аббатом Деольским? Этот самодовольный индюк вознамерился заделаться корольком в своей мелкой навозной куче.

Андре сыпал цветистыми метафорами, но Ричард сдержался и не стал поддразнивать друга, понимая, что тот серьезно взволнован.

– Да, помню, – ответил он. – Значит, он обвинил тебя в покушении на права его аббатства?

– Если послушать его, так грехов у меня – легион. На самом деле этому напыщенному дураку не нравится, что у Денизы есть муж, готовый защищать ее права. Он дошел до того, что объявляет наш брак незаконным, настаивает на том, что мы связаны запрещенной степенью родства.

Ричард был поражен.

– Это полная чушь! Заключая браки, мы всегда проверяем наличие кровных связей.

– Знаю, – мрачно процедил Андре. – Только это не помешало мерзавцу просить архиепископа Бурже отлучить меня от церкви, а наш брак объявить недействительным. Понятное дело, Дениза расстроена, особенно с учетом того, что она снова беременна. Поэтому я обещал ей, что обращусь к папе.

– Архиепископ Бурже? – Ричард выпрямился, не сводя глаз с кузена. – Боже правый! Если тут вовлечен сам архиепископ, значит, это дело рук Филиппа, они спицы в одном колесе.

Андре длинно и громко выругался. Он разозлился, когда мелкий спор о привилегиях вылился в некрасивую свару, угрожающую его браку, но узнав в свое время, что архиепископ принял сторону аббата, был ошарашен, поскольку в этом не было смысла. Теперь смысл стал очевиден Андре. Обрадованный, что король рассердился не меньше его самого, он с благодарностью согласился на предложение лично написать папе, и следующие четверть часа они провели, проклиная и отправляя в самые жаркие костры ада французского короля и его клевретов.

Как только их гнев поостыл, Ричард вспомнил, что должен поздравить Андре с последней беременностью Денизы и добавил, что у него есть своя хорошая новость.

– Джоанна тоже ждет ребенка. И я нашел хорошую партию для Филиппа – он женится на леди Амелии, наследнице баронства Коньяк.

Андре был рад за Джоанну, и доволен, что Ричард обеспечил будущее Филиппа, поскольку любил юношу.

– Сколько ему сейчас – почти шестнадцать? Конечно, подходящий возраст для брака, – сказал Андре и окинул взглядом зал, где Джон и несколько рыцарей азартно играли в кости.

Его улыбка исчезла. Он с сожалением подумал о том, что единственный сын Ричарда родился вне брака, и скорее всего, наследником станет Джон, ведь королева бесплодна. Дениза спорила с ним из-за этого, возражая, что Беренгария еще может родить. Но сам Андре так не думал, как и не винил кузена в пренебрежении супружеским долгом. Несмотря на то, что Беренгария ему нравилась, спать с ней наверняка было все равно, что с монахиней.

Потом улыбка вернулась – Андре вспомнил о своей супруге, которая с самой их брачной ночи была такой страстной в постели. Тогда ей исполнилось всего шестнадцать, но она успела овдоветь, и Андре был очень признателен Ричарду за то, что тот дал ему в жены такую богатую наследницу. Но Дениза принесла ему куда больше, чем земли. С самого начала она выказала здравый смысл, не сообразующийся с ее юностью – поняла, как выгодно иметь мужа, который в таком фаворе у нового короля, и их брак хорошо начался, хоть Андре и был на двадцать с лишним лет старше. Когда он уходил в Святую землю, Дениза уже была беременна. Она подарила ему троих здоровых сыновей и счастливую семейную жизнь, и он не согласен все это потерять, черт побери. Он обещал жене, что со всем разберется, и если для этого придется проделать долгий путь в Рим и обратиться к ничтожеству на папском троне, то так тому и быть.

Ричард всегда с легкостью понимал Андре, и сейчас увидел, что его мысли опять приняли мрачный оборот. Он уже собрался уверить кузена, что они разберутся с этим безумием, но в этот момент в зал проводили новых гостей. Узнав в одном из них архидьякона Эвре, Ричард нахмурился и поднялся навстречу.

– Это крайне странно. Мастер Може входил в делегацию, которую я послал в Рим с жалобой на проклятый интердикт. Почему он вернулся так скоро?

Не дожидаясь, пока вновь прибывший подойдет, король сам зашагал через зал. Андре предпочел остаться на месте, приканчивая остатки вина. Чтобы поддержать компанию, к нему подошел Отто с парочкой любопытных новостей. На Сицилии, судя по всему, произошел новый мятеж, настолько серьезный, что Генрих поспешил туда, чтобы лично его подавить. Если верить их источнику, архиепископу Кельнскому, Генрих обещал не проявлять снисхождения к мятежникам, дабы ничто не могло задержать его отъезда в Святую землю.

Андре услышал, что, отправляясь в крестовый поход, Генрих планировал повести в Утремер большую германскую армию. Сам Андре надеялся, что этого не случится. Достаточно плохо уже и то, что Ричард не смог исполнить своей клятвы вернуться и взять Иерусалим из-за постоянной угрозы, исходящей от французского короля. Как обидно будет ему наблюдать, как Генрих стремится выполнить то, что он не сумел. Иногда Андре казалось, что Всемогущий испытывает Ричарда так же безжалостно, как многострадального Иова.

Потом Отто попытался развеять мрачное настроение собеседника более радостной новостью. Генриха постигла очередная неудача, сообщил он с быстрой улыбкой, которая напомнила Андре, как юн этот серьезный молодой человек, которому нет еще и двадцати. Андре, без сомнения, слышал, что прошлой весной Генрих оказывал давление на германских князей и епископов, требуя согласиться с передачей императорской короны по наследству. Но на втором сейме в Эрфурте, в прошлом октябре, архиепископ Кельнский собрал оппозицию, и они настояли на том, чтобы корона по-прежнему переходила по праву избрания. Как же Генрих, должно быть, возненавидел архиепископа Адольфа! Но архиепископ его не боится, и потому…

Отто внезапно прервался, поскольку на помост возвратился Ричард, и они с Андре без слов поняли: что-то стряслось. Король был бледен, а когда поднял голову, на ресницах у него блеснули слезы.

– Лоншан мертв. Он неожиданно заболел, когда они доехали до Пуатье, и в ту же неделю умер…

Андре и Отто выразили свои соболезнования, а когда весть разнеслась, к помосту стали подходить и другие придворные с таким же намерением. Всем было неловко, поскольку канцлер оставался противоречивой личностью. Понимая это, Ричард сказал почти с укоризной:

– Здесь мало кто станет его оплакивать.

Поскольку это было правдой, никто не знал, что ответить. Наконец Отто сумел подобрать подходящие слова:

– Но ты станешь горевать о нем, дядя, а для него только это имело значение.

Ричард помолчал, вспоминая о замке Трифельс, о маленькой сгорбленной фигуре, стоящей на коленях возле его лежанки, об этом человеке, меньше всего подходившем на роль спасителя.

– Да, – промолвил он наконец. – Да, я буду…

* * *

Ричард почтил память своего друга и канцлера тем способом, который лучше всех оценил бы сам Лоншан: устроил так, чтобы архидьякон Илиийский Роберт, брат Гийома, был избран аббатом влиятельного монастыря Св. Марии в Йорке.

Спутники Лоншана, епископ Лизье и избранный епископ Даремский, продолжили путешествие в Рим, где папа Целестин выслушал как их аргументы, так и те, что представил архиепископ Руана. Папа принял решение в пользу Ричарда – снял интердикт и посоветовал архиепископу принять предложение короля обменять порт Дьепп и другие владения на Андели, на что прелат нехотя согласился.

* * *

Люди Балдуина де Бетюна радовались, что их лорд решил присоединиться к английскому королю в атаке на принадлежащий епископу Бове замок Милли-сюр-Терен, поскольку пропустили апрельский набег на Понтье. Тогда Ричард сжег порт Сен-Валери и захватил пять английских кораблей в гавани. Он конфисковал груз и повесил капитанов – в назидание тем, кто пренебрегает его запретом на торговлю с Францией и Фландрией. Ему достались также и святые реликвии, и повозки, груженые награбленным. Потому-то воины Балдуина сожалели, что не участвовали в том рейде – Ричард славился тем, что щедро делился добычей со своими солдатами. Они понимали, что атака на Милли-сюр-Терен не увенчается такой добычей, но все же рады были нажиться за счет епископа. Однако, когда 19 мая они добрались до осажденного замка, их ждало разочарование – Ричард уже взял эту крепость.

* * *

Балдуин сидел в королевском шатре и с интересом слушал рассказ Ричарда о падении Милли-сюр-Терен, поскольку героем дня стал его старый друг Уилл Маршал.

– Когда мы поставили лестницы, наверх сразу стало взбираться множество рыцарей. На одной людей скопилось слишком много и несколько ступенек сломалось, многие падали в ров. – Ричард помедлил, ожидая, пока Балдуину нальют вина, потом продолжал. – Один из фламандских рыцарей, сэр Ги де ла Брюйер, застрял посередине и не мог ни сойти вниз, ни подняться выше. Он не задержался бы надолго в этом мире, если бы Уилл не бросился ему на помощь.

– Так поступил бы любой, – запротестовал Уилл. Его скромность могла выглядеть трогательно, не будь она такой неубедительной – все знали, что Уилл очень гордится проявленной в бою доблестью.

Ричард не обратил внимания на эту реплику.

– Уилл прыгнул в ров и выбрался на другой стороне, потом с мечом в руках, взобрался на лестницу, используя уцелевшие перекладины. Достойное было зрелище, – добавил он, улыбнувшись Маршалу. – Освободив сэра Ги, он встал в одиночку на стене и защищался так яростно, что вскоре враги отступили. В этот момент на укрепления поднялся кастелян замка, сэр Вильгельм де Монсо. Когда он бросился в атаку, Уилл ударил врага с такой силой, что разрубил мечом шлем, рассек кольчужный капюшон и проломил голову. Неудивительно, что после такого никто больше не пожелал атаковать Уилла.

– Отлично, Уилл! – сказал Балдуин, лукаво поглядывая на Маршала.

– История еще не окончена, Балдуин. Поскольку Уилл… как бы это сказать… не так уж и юн, он, вполне объяснимо, притомился после таких хлопот. Кастелян свалился к его ногам, без сознания, но еще подающий признаки жизни. Поэтому, чтобы тот наверняка остался на месте, Уилл присел на него и стал дожидаться остальных. Устроился с таким комфортом, что я удивлен, как он не задремал.

Ричард поднял кубок с вином в шутливом салюте, а шатер огласился восторженными выкриками: «За Маршала!» Бросив растроганный взгляд на Уилла, король с шутливым укором продолжил:

– Однако человеку твоего положения, с проверенным годами боевым опытом, негоже так напрягаться. Тебе, Уилл, следовало бы оставить это молодым рыцарям, которым еще нужно заслужить репутацию – твоя-то слава в доказательствах уже не нуждается.

Уилл на шутки не обижался – не многие в пятьдесят способны на подвиги, подобные тем, что он совершил в этот день.

– Что ж, сир, могу сказать то же и о тебе. Я слышал, что твоим рыцарям пришлось тебя сдерживать, чтобы ты не бросился первым в пролом.

Ричард рассмеялся, признавая победу Маршала в этом обмене любезностями, а когда Уилл предложил ему кастеляна, за которого могли дать большой выкуп, король покачал головой.

– Нет, ты полностью заслужил это право. Назначаю тебя его господином и тюремщиком.

Уилл улыбнулся в ответ, наслаждаясь своим триумфом, тем более потому что знал – впереди их осталось немного, ведь годы, в конце концов, всегда побеждают.

– Мы взяли множество пленных, – сказал он Балдуину, – добычи хватит на всех.

Уилл смолк, потому что в лагере поднялся вдруг шум. Присутствующие насторожились, но тут же расслабились, заслышав радостные выкрики.

– Должно быть, Меркадье возвратился, – предположил Ричард и пояснил Балдуину, что рутье был в отъезде, в дальнем рейде. Они начали обсуждать выкуп, но отодвинулся полог, и в шатре появился Джон.

Отбросив формальности, Джон направился прямо к брату, лицо раскраснелось от возбуждения, зеленые глаза светились, как у кота.

– Ричард, ты вот-вот заранее получишь подарок ко дню рождения, может быть, самый лучший из всех! Хотел бы я его подарить, но это дело рук Меркадье. По крайней мере, я был тому свидетелем.

К тому времени весь шатер гудел от любопытства и высказываемых догадок. Но прежде, чем Джон успел закончить эффектную сцену, вошел Меркадье. Никогда нельзя было точно сказать, что он улыбается – угол его рта искажал уродливый шрам. Но сейчас ошибиться в выражении лица Меркадье было невозможно. Его обычные презрительная настороженность и едва приметная ухмылка совершенно исчезли, сменившись свирепым ликованием. Несколько воинов, следовавших за ним, втолкнули в шатер пленника и заставили опуститься на колени.

Ричард узнал этого человека еще до того, как тот поднял голову – другого объяснения нечестивому ликованию Джона и Меркадье просто не было. Перед ним стоял епископ Бове, бледный как мел, с черным синяком на лбу. Виски усыпали капельки пота, лицо было заляпано грязью, в бороде запутались комки засохшей крови. Но француз пытался храбриться.

– Должен ли я напомнить тебе, что я князь церкви? – сказал он.

Больше он ничего не сказал, поскольку Ричард расхохотался.

– Вот так теперь облачаются священники, чтобы служить мессу? – съязвил король, ткнув в сторону кольчуги епископа и его пустых ножен.

Бове стиснул зубы и выпятил подбородок.

– Я рукоположенный епископ, и святой отец в Риме не потерпит плохого обращения со мной.

Ричард продолжал веселиться.

– Не сомневаюсь, что святой отец в Риме предоставит тебе защиту, как и мне, когда меня держали в плену в Германии.

Бове попытался подняться, но люди Меркадье ему помешали.

– Руки прочь от меня, безродные мужланы! – взревел он, но они, не обращая внимания, заставили пленного снова упасть на колени.

Теперь на его щеках, как в горячке, проступили лихорадочные красные пятна.

– Назови свой выкуп, – выдавил он. Голос прозвучал хрипло, а взгляд выдавал отчаяние. – Назови, и я заплачу.

Не обращая внимания на слова Бове, Ричард оглянулся на остальных – все широко улыбались, наслаждаясь моментом почти так же, как и король. Он пожал руку Меркадье, сказав просто:

– Спасибо, мой друг.

На минуту Меркадье приоткрыл забрало, выказав истинное человеческое чувство – настоящее удовольствие. Обменявшись улыбками с Джоном, Ричард снова повернулся к Бове.

– Помнишь, что ты сказал мне той ночью, в Трифельсе? Я помню. Ты говорил о том, как много радости доставляет тебе видеть меня «холодным, голодным, грязным и закованным, как обыкновенный преступник». Разве ты забыл?

Бове провел языком по пересохшим губам и с трудом сглотнул:

– Ты не посмеешь! Только попробуй причинить мне вред, и погубишь свою бессмертную душу!

Послышался ропот возмущения его наглостью – для Бове не находилось защитников даже среди самых набожных. Но Ричард лишь улыбался, и от этой улыбки холод пробирал Бове до костей.

– Обещаю тебе вот что, – сказал он. – Я окажу тебе столько милосердия, сколько ты проявил бы ко мне, окажись я в темнице Парижа.

* * *

Архиепископ Кентерберийский совершил обязательный тур по замку Гайар, доставив Ричарду удовольствие наблюдать, какой восторг у гостей вызывает построенная им в Андели твердыня. Особенно у людей вроде Губерта Вальтера и Андре, тех, кто мог понять и оценить, какое смертоносное оружие нацелено теперь в самое сердце владений французского короля. Ричард сомневался в том, что сам Филипп успел это понять. Но он непременно поймет, и совсем скоро.

Потом они возвратились в новый дворец на острове Андели. Довольный тем, как продвигаются работы, Ричард затем обсудил с Губертом множество дел. В июне на дипломатическом фронте произошло драматическое событие. Король заключил мир с бретонцами, согласившись возвратить земли, реквизированные в прошлом году, во время последнего мятежа, помиловал бретонских баронов и предложил щедрые условия, чтобы привлечь на свою сторону могущественную семью де Витре, также заставил графа Честера отпустить Констанцию. В свою очередь, Констанция и ее лорды разорвали альянс с Филиппом и снова принесли оммаж Ричарду. Артур все еще оставался при французском королевском дворе, но Констанция принесла клятву от его имени, и Бретань опять вошла в состав Анжуйской империи – по крайней мере, на текущий момент. Ричард был достаточно реалистичен, чтобы понимать, как иллюзорны в этом мире все мирные соглашения.

Помимо присяги, принятой от Констанции и бретонских баронов, Ричард также получил ее от рыцарей и лордов Шампани и Фландрии, вернул нескольких нормандских баронов, переметнувшихся к Филиппу, пока он был в Германии, и вступил в тайные переговоры с одним из сильнейших вассалов Филиппа, Рено де Даммартеном, графом Булонским. Самым многообещающим из всего, как он сказал Губерту, были донесения лазутчиков при фламандском дворе: неослабевающее давление Ричарда на торговлю Фландрии наконец-то принесло плоды. Ему доложили, что Балдуин, молодой граф Фламандский, примет условия Англии, и потому Ричард отправил на встречу с ним Уилла Маршала, чтобы предложить полное восстановление привилегий для фламандских купцов и «дар» в пять тысяч серебряных марок для самого графа Балдуина.

– Итак, – с мрачной улыбкой заключил Ричард, – ты видишь, как вокруг шеи Филиппа затягивается петля.

Искренний восторг и похвалы Губерта порадовали Ричарда – король мало кого уважал так, как епископа. Но у него имелись куда менее приятные новости, которыми он не спешил делиться, но попросил пока Губерта ввести его в курс текущих дел в Англии. Однако когда слуги начали устанавливать в зале столы для вечерней трапезы, Ричард понял, что больше тянуть нельзя.

– Я кое-что слышал от своего друга, архиепископа Кельнского, – неожиданно сказал он. – Тебе, Губерт, не понравится то, что я сейчас расскажу. Ни одному порядочному человеку не может такое нравиться. Генрих пролил столько сицилийской крови, что можно утопить в ней все королевство. Он схватил зятя Танкреда, графа Ачеррского, протащил за лошадью через город, а потом повесил вниз головой. Тот умирал два дня. Других Генрих выбрасывал в море или сдирал с них живьем кожу. А потом расправился с теми, кого заключил в замок Трифельс после своей коронации. Адмирала Маргаритиса и его брата, архиепископа Салернского, он ослепил, а графов Марсико и Каринолу предал смерти.

– Это очень несправедливо, – нахмурился Губерт. – Они не принимали участия в мятеже, поскольку были пленниками уже на протяжении почти трех лет.

– Ты еще не услышал худшего. Он приказал ослепить и кастрировать младшего сына Танкреда, в результате чего мальчишка, которому исполнилось всего-то семь, скончался.

Губерт медленно покачал головой и перекрестился:

– Воистину, дьявол шествует среди нас.

Ричард задумчиво воззрился в кубок с вином.

– Во время германского плена мне временами казалось, что Генрих безумен. Но его жестокие действия не запугали сицилийцев и не заставили подчиниться, а напротив, вызвали новый заговор, случившийся этой весной. Генрих должен был быть убит из засады во время охоты, но его вовремя предупредили, и он бежал в Мессину. Повстанцев разбили в открытом сражении, Катанию взяли штурмом. Потом император жестоко отомстил заговорщикам, и многих из них подверг самым страшным мучениям. Самую чудовищную судьбу он уготовал Джордану Лапену, графу Бувино, которого умертвили, гвоздями прибив ему к голове корону.

Некоторых их этих людей Губерт встречал на Сицилии, и, хотя не считал их друзьями, но все же такого они не заслуживали.

– Человек, способный изобрести столь варварское наказание, наслаждается, причиняя боль. Судя по всему этому, тебе повезло, Ричард.

– История все еще не закончена, Губерт. Адольф утверждает, что и Констанция была вовлечена в заговор.

Архиепископ изумленно разинул рот.

– Благословенная Матерь Божья! Неужто?

Ричард пожал плечами.

– По словам Адольфа, она сильно рассорилась с Генрихом после того как он учинил расправу над графом Ачеррским и многими остальными, а потом изуродовав сына Танкреда. Мало кого из женщин подобное не ужаснуло бы. И по крайней мере один из убитых приходился Констанции родственником. Адольф даже утверждает, что папа знал о заговоре и одобрил его, во всяком случае, своим молчанием. Правда ли Констанция в нем замешана, или нет, но Генрих явно в это поверил. Он заставил ее присутствовать при казни Жордана Лапена, который тоже доводился ей родственником, и смотреть, как ему приколачивают корону.

– Боже! – Губерта, церковника светского, опытного политика и закаленного в боях солдата, трудно было удивить фактами, подтверждающим склонность людей к насилию. Но его потрясло услышанное о жизни на некогда мирном острове Сицилия.

– Известно ли об этом леди Джоанне? Я помню, как тепло она относилась к императрице.

– Я ей пока не сказал. Ее ребенок должен появиться на свет в этом месяце, и я решил, что лучше пока подождать, ведь она будет переживать за Констанцию. У Генриха теперь есть наследник, и для того, чтобы предъявлять права на сицилийский трон, Констанция ему уже не нужна. Он может править и через Фридриха, которому еще нет и трех лет.

Ричард снова погрузился в тягостное молчание – он думал о том, как огорчится сестра, узнав об опасности, угрожающей Констанции, о Танкреде и его несчастном ребенке, вспоминал, как самодовольно ухмылялся Генрих, когда Ричард преклонял перед ним колени, принося присягу немецкому императору в большом зале, в Майнце.

– Вот чего я не могу понять, – с горечью произнес он, – так это почему Церковь не предпринимает ничего, чтобы обуздать этого человека. Он участвовал в убийстве епископа Льежского. Он почти три года держал архиепископа Салернского в заточении в Трифельсе. Епископ Катании был одним из тех, кого он приказал ослепить. Почему же церковь не защищает своих?

У Губерта не было ответа, по крайней мере такого, какой приличествовал главе английской церкви. Целестин чересчур труслив, чтобы открыто бросить вызов немецкому императору, он не забыл, как отец Генриха ввел войска в Рим и отправил папу в изгнание, во Францию. Но Губерт считал, что прелату не подобает непочтительно отзываться о святом отце, хотя стоило бы. Напомнив себе, что его первейший долг сейчас – быть с церковью, а не с королем Англии, он попытался для приличия вступиться за престарелого папу.

– Он самым серьезным образом возражал против этих бесчинств. Но он пожилой человек, ему за девяносто…

– Жаль, что папы не уходят в отставку, – язвительно ответил Ричард. – Пока я был в Германии, архиепископ Кельна именно так и сделал, объявив, что он слишком стар и слаб для исполнения своего долга, и освободил дорогу своему племяннику Адольфу, занявшему его место. Но папа цепляется за свою власть, как ракушка за дно корабля. Нам же остается только надеяться, что скоро Всемогущий сам призовет к себе этого бесхребетного старика.

Ричарду подумалось, что трусливому Целестину покажется проще вынести приговор против Андре и Денизы, чем отказать одному из собственных архиепископов.

– Однако в деле против архиепископа Руанского папа принял решение в твою пользу, – мягко возразил Губерт. Эта беседа о папской власти напомнила ему о предстоящей неприятной обязанности, и он неохотно попросил короля о встрече наедине.

* * *

– Ты ведь не всерьез? – Ричард недоверчиво уставился на архиепископа. – Ты защищаешь этого предательского, мерзкого пса из преисподней? Если Бове – благочестивый сын церкви, тогда я скоро достигну святости.

– Я не защищаю его, – торопливо произнес Губерт. – Я только говорю, что мы не можем игнорировать факт, что он является прелатом святой церкви, нравится нам это или нет. У меня есть письмо от Пьетро из Капуи, папского легата. Он отправился к французскому двору и выражает возмущение тем, что ты удерживаешь в заключении епископа, к тому же угрожает наложить на Нормандию интердикт.

– Ты просишь, чтобы я отпустил его? Не стану этого делать даже под залог собственной души.

– Нет, я не прошу, Ричард. Но удерживать Бове означает вызвать напряжение между Англией и папой. Ты должен держать это в уме.

– А у меня ведь так много причин для благодарности папе! Своей свободой я обязан матери и моим вассалам. Папе я не должен ничего!

Ричард был так зол, что Губерт не стал больше спорить, понимая, что это ни к чему не приведет. Но его молчание не охладило гнев короля. Лицо Ричарда раскраснелось, губы упрямо сжимались, он смотрел на старого товарища, как на врага.

– Бове в ответе за то время, что я провел в Трифельсе, в кандалах. Он побуждал Генриха мучить меня, чтобы сломить мой дух. Он приходил издеваться над моими страданиями, наслаждался, перечисляя все, чего я не должен был больше испытывать, говорил, что мне никогда не увидеть солнца, не почувствовать капель дождя на лице, никогда больше не быть с женщиной, не скакать на лошади, не услышать музыки, что я сгнию один, во тьме…

Ричард остановился, оборвав фразу на полуслове. В самом ли деле Бове так издевался над ним? Или это пришло из кошмарных снов, что до сих пор терзают его по ночам? Эти сны так тревожили Ричарда именно из-за своей полной и беспощадной реальности. Но никогда прежде они не представали перед ним в свете дня, как сейчас, и Ричарда потрясло то, как расплывалась грань между прошлым и настоящим. Отвернувшись от Губерта, он подошел к окну, распахнул его и стал молча вглядываться в темный силуэт, четко очерченный на фоне подсвеченного красным неба: то был замок, возводимый одной его волей, где каждый камень – подтверждение власти, которой он еще обладал, власти над другими людьми, над превратностями войны и над своей судьбой.

Губерт, потрясенный силой чувства в голосе Ричарда, проклинающего Бове, больше не мог говорить. Когда король отошел от окна, его гнев еще тлел, но уже не в полную силу.

– Бове клеветал на меня по всему христианскому миру. В Шпейере я попался в паутину его лжи, а когда смог вырваться, он постарался сделать все, чтобы я умер во французском застенке. Я никогда не прощу его. Никогда.

– Я об этом и не прошу – тихо ответил Губерт. – Просто я слышал, что ты согласился взять выкуп за мессира Гийома де Мелло и других взятых в плен рыцарей, но не за Бове. Ты отказался от предложенных за него десяти тысяч марок. Это правда?

– Да, верно. Я никогда его не отпущу.

– Понимаю, – ответил Губерт. – Я только прошу тебя облегчить условия его заключения. Пока с ним обращаются так сурово, будут продолжаться споры о его плене. Я прошу не ради него – ради паллия, который он вправе носить.

Ричарда не тронул этот призыв.

– Меркадье не врывался в церковь, не утаскивал священника от алтаря, Губерт. Бове был взят на поле боя, когда вел вооруженный отряд чтобы снять осаду с Милли-сюр-Теран. Он не настоящий священник, а безбожник, и благочестия у него – как у дикого кабана.

– С этим я спорить не стану, – слабо улыбнулся Губерт в ответ. – Но прошу хотя бы поразмыслить над тем, что я тебе сказал.

Они опять помолчали. Когда Ричард, наконец, согласился внять просьбе, Губерт подозревал, что это не более, чем простая вежливость. Но все же он удовлетворился этим, ощущая, что выполнил неприятный долг, возложенный на него папским легатом.

Когда вдруг раздался стук в дверь, оба с облегчением вздохнули, потому как хотели прекратить этот неприятный разговор. Повинуясь приказу Ричарда, в солар вошел его оруженосец. Губерт не видел Арна несколько лет, и был удивлен тем, как тот изменился – парню исполнилось восемнадцать, подростковая неуклюжесть осталась позади. Арн приветствовал архиепископа с достоинством, выработавшимся за годы службы у короля, потом улыбнулся Ричарду.

– Мне кажется, ты захочешь услышать вести от милорда маршала, сир.

* * *

Едва вступив в большой зал, Ричард без слов понял, что фламандская миссия Уилла завершилась успехом – в человеке рядом с Уиллом он узнал Симона де Хаверета, маршала графа Фландрского.

– Сначала Тулуза, а теперь Фландрия, – с торжеством произнес он, посмотрев на Губерта. – Филипп только что лишился последнего союзника.