Март 1199 г.

В воздухе ощущался холод, предвестие зимы, так долго медлившей с приходом. Устав звать слуг, Ричард потерял терпение, сам прошагал к очагу и щипцами разворошил огонь, вернув его к жизни. Потом, вернувшись на место, он продолжил рассказ о январской встрече с королем Франции, которую устроил новый папский легат, Пьетро ди Капуа.

– Я взял лодку, чтобы подняться по реке от замка Гайар, но Филипп отказался присоединиться ко мне на борту. Видимо, после купания в Эпте он с подозрением относится к рекам, так что он остался в седле, и мы перекрикивались через реку. Напрасная трата времени и слов.

– Но вы ведь договорились о перемирии на пять лет, – напомнила Алиенора.

Король устало покачал головой.

– Нам известна цена этого перемирия – фальшивая монета, не стоит и медного фартинга. Но новый папа твердо нацелился на заключение мира, и потому его легат выдвинул новое предложение: чтобы сын Филиппа взял в жены мою племянницу.

– Сестру Артура?

– Нет, одну из дочерей Леоноры. Я им ответил, что рассмотрю эти новые условия только по возвращении из Лимузена.

Он уже говорил Алиеноре о своей предстоящей кампании. Граф Ангулемский и его сводный брат, виконт Лиможский снова снюхались с королем Франции, и Ричард намеревался проучить их, чтобы они усвоили, как высока цена за подобное предательство. Алиенора всю жизнь имела дело с мятежными баронами юга, и знала, что такие уроки живут в памяти не дольше изморози, и была уверена, что Ричарду это тоже известно. Но короли делают, что должны.

– Я слышала, папский легат вызвал у тебя гнев?

– Довел, клянусь Богом. Этот недоумок посмел требовать, чтобы я отпустил на свободу Бове, настаивал, что тот под защитой церкви.

– А правда, что ты грозился его кастрировать, Ричард?

– Это он так сказал? Впрочем, мне кажется, что если кастрировать некоторых служителей церкви, обществу это пойдет на пользу – по крайней мере, размножаться не будут. На самом деле я не грозился сделать из него каплуна, просто напомнил, что от моего справедливого гнева его хранит только звание легата. Но он стремглав бросился обратно в Париж, так быстро, будто боялся за свои жалкие гениталии.

Сарказм Ричарда не мог скрыть глубины его гнева, и он перешел к обличению папства.

– Церковь ничего не сделала для меня, пока я был в плену в Германии, а мою страну опустошали французский король и Джонни. Однако теперь сердца у них обливаются кровью за это дьявольское отродье Бове. Нет, он больше никогда не увидит солнечного света, по крайней мере, пока я дышу.

Алиенора испытывала противоречивые чувства относительно судьбы епископа Бове. Как королева она понимала, что его продолжающееся заточение усугубляет конфликт с новым папой, а это плохо, но как мать не имела ни капли жалости к плененному прелату. Однако держала свое мнение при себе, поскольку знала, что принято оно не будет: даже явись сам архангел Гавриил просить об освобождении Бове, Ричард не внял бы ему. Вместо этого она ухватилась за упоминание младшего брата.

– Кстати, о Джоне… Он нашел тебя, как обещал?

– Нашел, на следующий день после Богоявления, и клялся всем самым святым – что в случае Джонни где-то ниже пояса – что не строил козней против меня. Вот это новость – он хоть раз и вправду оказался не виноват в том, в чем его обвиняют. Со своей обычной склонностью к жестам братец отправил к французскому двору двоих рыцарей, чтобы формально снять обвинение, но никто не пожелал принять его вызов.

Ричард прервался, чтобы налить им вина.

– Ты знаешь, где он сейчас? – спросил он, глядя на мать с сардонической усмешкой. – Навещает нашего племянника в Бретани.

Алиенора вскинула брови:

– С какой стати?

– Он напомнил мне, что никогда не встречался с Артуром, и теперь, когда мальчик вернулся из Парижа, решил, что настало время присмотреться к нему. Зная Джонни, осмелюсь сказать, что кроме того, он развлекается, изображая лису в курятнике. Подумай сама, как Констанция и ее бретонцы отреагируют на его неожиданное прибытие? Наверняка, решат, что он задумал недоброе, но что именно? Могу поклясться, никто из них не заснет спокойно, пока Джонни не уедет.

– Джонни неплохо умеет прогонять сон, – холодно ответила Алиенора. – Ричард… Недавно я получила тревожащее послание от епископа Ажанского. Он пишет, что граф Тулузский не слишком успешно справляется кое с кем из своих мятежных вассалов и склонен быть чересчур снисходительным, и Джоанна подталкивает его к более жестким мерам. Раймунд был в отъезде, когда взбунтовался владетель Сан-Феликса, и Джоанна, вместо того чтобы дождаться возвращения мужа, предпочла сама повести войско и взять в осаду замок Ле-Кассе.

Алиенора говорила с таким неодобрением, что Ричард поспешил поднести к губам кубок с вином, чтобы спрятать улыбку.

– Что ни говори о нашей девчонке, но храбрости ей не занимать.

– Да, храбрости через край. Только встала с постели после рождения дочери, и уже подвергает себя подобной опасности. Мятежники подкупили нескольких рыцарей Раймунда, и те подожгли ее осадный лагерь. Джоанна едва уцелела.

Ричард нахмурился:

– Надеюсь, Сен-Жиль проследил, чтобы эти подлые псы заплатили за предательство кровью.

– Епископ не рассказал, как повел себя Раймунд. Но сомневаюсь, чтобы граф сильно обрадовался тому, что Джоанна подверглась такому риску. Но что он мог сделать?

– Скажу так, у меня никогда не хватало сил удержать Джоанну в узде, так что не думаю, что и у Раймунда получится. Она, если на то пошло, вся в тебя. Но я согласен, нам нужно поговорить с ней. Как только я разделаюсь с этими иудами в Лиможе, приглашу Джоанну и Раймунда ко двору. Быть может, втроем мы сможем убедить ее, что осада замков – это не женское развлечение.

Алиенора надеялась на это. Брат мог бы гордиться упрямой смелостью сестры, но многие ли мужья станут такое терпеть? Браки, даже самые крепкие, гораздо более хрупки, чем большинство людей себе это представляют, и если ей удастся уберечь дочь от повторения собственных ошибок, то надо постараться это сделать.

– Не слишком задерживайся в Лимузине, Ричард.

– Твои слова да Богу в уши, матушка, – улыбнулся он.

* * *

Шалю-Шаброль угнездился на вершине невысокого холма над рекой Тардуар, которую правильнее было бы называть ручьем, а городок вокруг замка – деревней. Один из тех замков, которые виконт Эмар поставил для охраны дороги Лимож-Перигор, выглядел не особо внушительно – маленькая крепость с круглой каменной башней и десятком домов, обнесенных двойным рвом. Замок был поручен виконтом сеньору Монбрена Пейре Брену, и схваченный бродячий торговец уверял, что за стенами укрылось не более сорока человек. Люди Ричарда не ожидали тут серьезного сопротивления. Это была всего лишь первая цель из многих – Ричард пригрозил сровнять с землей все крепости виконта, чтобы у Эмара не осталось ничего, кроме обгорелых руин, пепла, обломков и сожалений. Виконт уже в пятый раз поднимал мятеж, и Ричард твердо решил, что этот раз станет последним.

* * *

Тот мартовский день выдался необычно теплым даже для Лимузена, и арбалетчики Ричарда, стрелявшие по стенам Шалю, сняли плащи. Стрелки прикрывали саперов, которые уже три дня вели подкоп под стены замка. Морган не думал, что осада затянется. Защитники уже выразили согласие сдаться при условии, что им сохранят жизнь, конечности и оружие, но Ричард отклонил предложение.

Вспомнив об этом, Морган покачал головой, думая, что этим глупцам следовало бы знать – Ричард всегда требует от мятежников безоговорочной сдачи, и только тогда может проявить к ним милость. Так произошло с Дарумом в Святой земле, с Тикхиллом, Нотингемом, Лошем и дюжинами других замков, которые он отобрал у вассалов и кастелянов французского короля. Морган попытался, но так и не смог вспомнить случай, когда Ричард не потребовал бы капитуляции без всяких условий, хотя осад было столько, что не сосчитать. Пять лет непрерывной войны, жестокой и не утихающей. Взглянув на ястреба, реющего высоко над головой, он думал о том, что будет с ним, если Англия и Франция когда-нибудь договорятся о мире, если Ричарду станет не нужен его меч.

Морган решил, что мог бы тогда поселиться в своем поместье в Нормандии, жениться, нарожать детей. В конце концов, в феврале ему исполнилось тридцать пять, и он потерял надежду переубедить Мариам. Он вдруг понял, что за последние недели все чаще задумывается о семье. И почему бы нет? От валлийской родни он оказался оторван, и вполне естественно стремление обзавестись собственной семьей. Вот только насколько вероятно, что голубь мира когда-нибудь спустится на этот берег Узкого моря? Но все-таки это может случиться, ведь сейчас французский король испытывает жесткое давление с двух сторон – и на поле боя, и на поприще дипломатии. Пусть у Филиппа немало изъянов, но он совсем не дурак. Он должен понять, что для него настает время зализывать раны, особенно сейчас, когда папа грозит наложить на Францию интердикт за отказ и дальше притеснять злополучную Ингеборгу.

Командный шатер Ричарда был уже совсем рядом, и Морган ускорил шаг. Но застал только Арна, старательно втирающего гусиный жир в пару кожаных сапог Ричарда.

– Ты только что разминулся с королем, милорд, – с робкой улыбкой произнес он. – Поужинав, государь взял арбалет и пошел смотреть, как идут дела у саперов.

Морган нахмурился, увидев брошенную поверх сундука кольчугу Ричарда.

– Он хотя бы щит взял?

Арн понурил голову, словно безрассудство короля было в чем-то и на его совести.

– Я напоминал ему про доспехи, милорд, но…

– Но с таким же успехом ты мог бы приказать солнцу не вставать на востоке. – Морган невесело усмехнулся.

– Он надел шлем. – Арн отставил сапоги и бросил на валлийца испытующий взгляд.

Парень не мог похвастать знатным происхождением – сирота, почти без образования и без будущего. Ему предстояло прожить жизнь и умереть в маленькой австрийской деревне, ни разу не уехав от дома дальше, чем на двадцать миль. Но Бог судил иначе – отправил Арна в Святую землю, отдал в услужение к великому королю. Морган родился лордом, в его жилах бежала королевская кровь. Однако Арна объединило с Ричардом, Морганом и Гийеном нечто, чего не доводилось пережить никому из обитателей христианского мира: они побывали в аду у Генриха фон Гогенштауфена и проложили дорогу обратно. Арн по сей день носил шрамы – на шее, на лице и в собственной памяти, и это давало ему право без робости разговаривать с кузеном короля.

– Король сказал мне, что в Шиноне ты получил от брата письмо, где сказано, что твои родители умерли. Мои соболезнования, милорд.

Даже две недели спустя Морган все еще отказывался в это поверить. Он понимал, что упорствовать нет смысла – отец дожил до поистине преклонного возраста в восемьдесят зим, и мать Бог благословил долгим веком. Это должно было утешать, и он надеялся, что со временем так и будет. Бог благоволил к ним обоим и, кроме того, оказал великую милость: уберег от разлуки и горя, неизбежных для тех, кто имел смелость любить. Ранульф скончался во сне, а спустя неделю больная жена отправилась вслед за ним к вечному блаженству – Морган был уверен, что в чистилище их души пробудут недолго, если вообще туда попадут.

– Спасибо, Арн. Сначала я горевал, что меня рядом с ними не было, и я не мог проводить их. Они скончались на Крещенской неделе, а я и не знал. Так что еще два месяца я думал, что они дышат, улыбаются, возносят молитвы и чувствуют на лицах тепло солнца Уэльса – что бы ни болтали досужие языки, солнце иногда светит и в наших краях. Разве стали они для меня не такими живыми в те два месяца, когда я не знал? Мы живы в воспоминаниях, парень, в наших деяниях и молитвах, и, прежде всего, в тех, кого любим.

Арн не был уверен, что понял, но пробормотал обязательное «упокой их Господь» и пообещал добавить имена Ранульфа Фиц-Роя и Рианнон ферх Родри к списку тех, за кого он молится каждую ночь – Арн знал, что в молитвах есть сила, даже таких немудреных, как его.

– Ну ладно, Арн, – улыбнулся Морган, решив отринуть печаль. – Давай-ка поищем нашего заблудшего короля. Тащить с собой для него доспехи нет никакого смысла, но мы хоть сможем напомнить ему, что даже львы промокают под дождем.

* * *

День, последняя пятница марта, уже угасал, и небо над горизонтом пламенело, как угли в угасающем очаге. Однако Ричарду еще хватало дневного света, чтобы определить слабые места замка Шалю. Его саперы, действуя под прикрытием дощатого щита на колесах, усердно трудились, подкапывая стены замка. Углубившись достаточно, они укрепят пещеру бревнами, потом заполнят топливом и подожгут. Когда бревна прогорят, стена обрушится вместе с ними. Но это требовало времени, которое Ричард не хотел тратить. Чем скорее он захватит Шалю, тем раньше его армия сможет двинуться к цитаделям Эмара в Нонтроне и Монтагю. Поэтому они с Меркадье разведывали защиту замка, чтобы оценить, возможно ли взять Шалю приступом.

Один из сержантов Ричарда держал большой прямоугольный щит, и Ричард с Меркадье, укрывшись за ним, обсуждали, где замок уязвимее для атаки. Вскоре к ним присоединился Вильгельм де Браоз. Он владел баронетством в Брамбере и обширными землями в Уэльсе, где приобрел среди валлийцев репутацию человека без чести. Но при своей беспощадности был умелым военачальником и справно служил Ричарду в роли шерифа Херефордшира и королевского судьи, создав непроницаемый рубеж для вечно беспокойных валлийцев.

– У тебя мало шансов им воспользоваться, сир, – сказал де Браоз, бросив взгляд на арбалет Ричарда. – Наши стрелки уже почти целый день не подпускают к стенам защитников крепости – всех, кроме одного сумасшедшего возле надвратной башни.

Ричард поднял бровь.

– Почему ты зовешь его сумасшедшим, Уилл?

– Посмотри сам, монсеньор.

Лорд Марки вытянул руку, и король напрягал глаза, пока не рассмотрел на стене одинокого человека. Ричард разразился смехом – вражеский арбалетчик использовал вместо щита огромную сковородку и с удивительной ловкостью отражал с ее помощью летящие в его сторону болты. Де Браоза и Меркадье не удивила такая реакция государя – они знали, что безумная смелость обязательно привлечет его внимание. Но слова «рыцарская отвага» звучали для этих двоих так же чуждо, как наречия далекого Катая. В размахивающем сковородкой малом они видели не более чем досадную помеху, с которой рано или поздно следует покончить.

Когда арбалетчик отразил импровизированным щитом очередную стрелу, Ричард приветствовал его шутливым салютом. Он все еще смеялся, когда стрелок прицелился, потому запоздал спрятаться за щит. Болт ударил его в левое плечо, чуть повыше ключицы. Удар был так силен, что король пошатнулся, но устоял на ногах, ухватившись за край щита. Он еще не чувствовал боли, но перенес достаточно много ранений, и знал, что она не заставит себя ждать. Первой мыслью было облегчение, что смеркается быстро и никто из воинов не заметил, как его ранили. Рядом с ним были лишь Меркадье и Браоз, и только они видели, что случилось. И хотя их смятение было очевидно даже при угасающем свете, Ричард знал – они опытные бойцы и не станут шуметь, не позволят остальным узнать, что в короля попали.

– Идемте со мной, – тихо скомандовал он и вовремя спохватился дать распоряжение сержанту: – Одо, оставь пока здесь мой щит.

Ричард порадовался, что голос звучал естественно, словно с ним все в порядке, а также что не отправился осматривать защиту замка верхом – он понимал, что не смог бы взобраться в седло без помощи. Меркадье и де Браоз двинулись рядом с ним, своими телами закрывая короля от любопытных глаз. Ему удавалось держать ровный шаг, но к тому времени, как они достигли его шатра, ноги стали подкашиваться, а рука начала неметь.

Арн отсутствовал, внутри шатра было темно. У де Браоза был при себе фонарь и от его свечи он зажег масляную лампу. Ричард рухнул на кровать, и его спутники закрыли полог шатра. Меркадье уже извлек кинжал. Наклонившись, он принялся осторожно разрезать тунику Ричарда в месте, откуда торчал болт. Несколько ловких движений, и вскоре за ней последовала льняная рубаха. Меркадье выпрямился, помедлил, чтобы перевести дыхание. Ему и раньше случалось извлекать из ран стрелы и болты, но только когда не было иного выбора, ведь такое дело лучше оставить хирургам. Тем временем Ричард дотянулся до древка и дернул.

– Нет, погоди! – выкрикнул Меркадье, но опоздал. Раздался треск, и деревянное древко переломилось в руке государя.

В следующее мгновение все умолкли. Ричард никогда не отрицал, что необдуманные действия – это один из худших его недостатков. Но никогда король так сильно не сожалел, что подчинился порыву – без всякой необходимости он только что осложнил извлечение наконечника болта.

Поднялся полог шатра, вошли Арн и Морган, а вслед за ними Ги де Туар.

– Сир, я видел твой щит, – сказал Арн. – Позволь принести… О, mein Gott! [18]О, Боже мой! (нем.)

Сдавленные восклицания Ги и Моргана так же быстро затихли при виде обломка древка в руке Ричарда.

– У тебя всегда наготове хирург для твоих людей, Меркадье, – наконец сказал он. – Лучше тебе его позвать.

* * *

Когда армия Ричарда подошла к Шалю-Шабролю, лишь немногие из жителей деревни укрылись в замке, зная, что тот долго не продержится. Остальные бежали в лес, прихватив скот и свои жалкие пожитки, сколько могли унести. Дом священника был мал, всего из двух комнат, и меблирован скудно. Зато имел стены из камня, окна со ставнями и очаг, что делало домик просто роскошным в сравнении с соседскими. Хотя при осадах Ричард обычно предпочитал свой шатер, временами он занимал ближайший дом, поэтому теперь его соратники надеялись, что среди солдат не пойдут разговоры.

Когда все собрались в тесном пространстве, вооружившись множеством факелов, в комнатке быстро сделалось душно. Арн суетился, добывая вино, воду, одеяла, полотенца и свечи, и Морган ощутил укол зависти – парень хоть был при деле. А все, что оставалось другим, это дожидаться прибытия хирурга из отряда Меркадье. Ричард откинулся на постель, прикрыв плечи плащом. Лицо короля не выдавало ни его мыслей, ни боли, которую он наверняка уже чувствовал. Вильгельм де Браоз и Ги де Туар стояли, прислонившись к стене, а Гийен оседлал шаткое кресло. Пока только он один был допущен к этой опасной тайне, но Морган понимал – остальным тоже придется сказать.

Не в силах больше терпеть молчание и неопределенность, Морган прошагал к столу и до краев наполнил кубок вином из кувшина. «Практичный народ – эти валлийцы», – подумал Ричард, принимая чашу. Он осушил ее несколькими большими глотками. Вино – плохая поддержка, но все же лучше, чем ничего. Правда, есть еще гнев, но тут и он помогал не сильно, поскольку большей частью был направлен на него самого, на его проклятую бессмысленную беспечность. Присутствовала и некоторая боязнь, физический страх сурового испытания, которое ждет впереди. Ричард ненавидел признаваться, что испытывает страх, даже перед самим собой, и потому искал облегчения, проклиная отсутствующего хирурга Меркадье и требуя объяснений, почему требуется так много времени, чтобы найти этого малого.

– Должно быть, удрал и напивается до беспамятства с парой лагерных шлюх!

В этот момент дверь отворилась, и Меркадье ввел хирурга. На первый взгляд, доверия тот не вызывал – нарядный и чисто выбритый, он больше походил на процветающего торговца, чем на человека на службе у пользующегося дурной славой капитана наемников, но был так бледен, что зеленовато-серым цветом лица сам смахивал на больного. Верхнюю губу хирурга покрывали капельки пота, и он не отрывал взгляда от собственных ног. Морган на миг испугался, что лекарь и в самом деле во хмелю. Но присмотревшись, понял – нет, он не пьян, только напуган.

– Это мастер Гюйон. – Поскольку хирург продолжал молчать, Меркадье бросил на него пронзительный взгляд, одновременно и испепеляющий, и ледяной. А потом рявкнул: – Хочешь, чтобы король счел тебя немым?

Морган понял, что хирург боится Меркадье не меньше, чем короля. Он пожалел бы этого человека, если бы на кону сейчас не стояла жизнь Ричарда.

На подкашивающихся ногах мастер Гюйон вышел вперед и опустился перед Ричардом на колени.

– Можно мне осмотреть твою рану, милорд? – смиренно спросил он.

– Вряд ли ты сможешь извлечь болт, если не осмотришь рану, – огрызнулся Ричард. Манеры этого типа не внушали доверия. Но это все, что у них сейчас есть, ведь они не могли позволить себе просить виконта Лиможского прислать одного из своих врачей.

Мастер Гюйон поставил на стол сундучок с инструментами. Они были обычными для его ремесла – лекари пренебрежительно называли хирургов ремесленниками. Можно подумать, хоть один из этих напыщенных индюков не поджал бы хвост, столкнувшись с такой проблемой. Он бросил взгляд на содержимое сундучка: стамеска, зонд, клещи, большой нож, пила, зажимы, лезвия, крюки, молоток, стержни для прижигания, пинцеты, плоскогубцы, иглы и нитки, лопатка для извлечения обломков кости, трепан для высверливания отверстий в черепе.

Гюйону не было нужды гадать, какой из инструментов использовать. Он уже это знал: клещи, чтобы извлечь болт, а если не удастся – нож, чтобы его вырезать. Но ему требовалась пара минут, чтобы успокоить нервы. Хирург никогда не страдал от недостатка уверенности в своих навыках, но сейчас чувствовал себя как на первой операции.

– Мне понадобится как можно больше света, – сказал он, и юноша метнулся вперед, чтобы подержать над кроватью масляную лампу.

Первый взгляд Гюйона на рану подтвердил его худшие опасения. Древко было сломано близко к входному отверстию, щипцами не захватить. И рана уже начинала синеть – плохой знак. Но и это еще не все. Король разделся до пояса, и Гюйон видел, что за годы, прошедшие после ранения в колено, он набрал вес, а этот избыток плоти еще усложнит хирургу поиск и извлечение наконечника болта. С такой раной можно справиться тремя способами, и два из них Гюйон исключил сразу. Хирурги часто пытаются протолкнуть стрелу наружу сквозь тело, но даже если бы древко осталось цело, с такой раной как у короля, это было бы невозможно. Многие предпочитают подождать несколько дней, пока ткань вокруг раны не начнет гнить, что сделает извлечение легче. Гюйон был не согласен с подобным методом, зная по своему опыту, что такая задержка часто приводит к нагноению раны, а когда это случается, пациент почти наверняка умирает.

– Боюсь, сир, придется мне его вырезать.

– Я и не ждал, что ты извлечешь наконечник при помощи заклинания. – Ричард быстро пришел к заключению, что этот тип труслив и несведущ. – Принеси мне еще вина, Морган. Я уже наделал довольно ошибок, и не собираюсь добавить к ним наблюдение за операцией, будучи совершенно трезвым.

Ричард подготовился к тому, что, как он знал, станет весьма неприятным опытом, осушив еще кувшин.

– Арн, ты не мог бы найти для меня то, что можно зажать в зубах?

С того момента, как войдя в шатер понял, что Ричард ранен, Арн обнаружил, что не в состоянии говорить. Горло туго сжимало, он не мог произнести ни слова и молча протянул Ричарду пару кожаных перчаток.

В этот миг время как будто переломилось, и на один ужасный момент Арн перенесся на венский рынок, в тот черный декабрьский день, когда его выдали такие же богато украшенные перчатки, которые мог носить лишь король. Он подавил желание перекреститься, на лбу выступил пот. Как он мог быть так глуп? Разве есть предзнаменование хуже перчаток? Он выхватил их обратно с криком:

– Погоди, сир! Кусок дерева будет лучше…

Их глаза встретились, и Арн подавил рыдание. Он был уверен, что Ричард прочел его мысли – голос зазвучал мягче, он даже смог слабо улыбнуться:

– Не надо дерева. Сегодня мои дела идут так, парень, что я, скорее всего, сломаю зуб.

Гюйон дорого заплатил бы, чтобы самому осушить тот кувшин с вином. Снова подходя к постели, он чувствовал, как спину сверлит взгляд Меркадье.

– Мне нужно больше света. Не мог бы ты лечь ровно, государь? – Он колебался, не зная, как сказать то, что должен, и не нанести оскорбления. – Мне кажется, будет лучше, если при операции использовать путы.

В ответ на это Гюйон получил от короля взгляд резкий, словно удар ножом.

– Думаешь, это моя первая рана в бою? Меня не понадобится держать, – сказал Ричард таким ровным и угрожающим тоном, что хирург не рискнул дальше спорить.

Морган, Гийен и Ги принесли факелы и подняли над кроватью, отчего стало больше не столько света, сколько тепла, и появились зловещие тени, прибавившие Гюйону тревоги. Он предпочел бы провести операцию в собственной хирургической палатке и при дневном свете, а лучше – вообще не проводить. Гюйон безмолвно вознес молитву о том, чтобы Господь благословил его труды успехом, и взялся за нож.

Когда он принялся расширять рану, Ричард вздрогнул и вцепился зубами в перчатку, но не уклонялся от острого лезвия скальпеля, как обычно делали пациенты Гюйона. Из раны потекла кровь, и хирург потянулся за полотенцем. Пот уже начинал жечь глаза. Здесь многое может пойти не так. Если он перережет артерию, король тут же истечет кровью. Венозное кровотечение может оказаться не столь быстрым или опасным, но его будет трудно остановить.

– Держи лампу ближе, – сказал он Арну, поскольку ее мерцающий огонек был все-таки безопаснее коптящего факела. Лекарь взял зонд, вытер большую часть крови, закрывавшую обзор. Гюйон не ждал, что рыцари поймут, что он им говорит, просто имел привычку комментировать вслух свои операции, усвоенную еще с дней учения.

– Похоже, стрела пробила ключицу и вошла в мышцу перед лопаткой.

Он знал латинские названия этих костей – clavicle и scapula, – но, как и большинство хирургов, черпал знания не в аудиториях, его практические навыки и знания были получены на поле боя и в хирургической палатке, а потому предпочитал использовать термины, которыми воспользовались бы его пациенты.

Опять переключившись на нож, он расширил разрез. Его удивляло, что Ричарду до сих пор удавалось держаться спокойно. Челюсти сжимались очень крепко, и Гюйон подумал, что им придется потом выковыривать эту перчатку из зубов раненого, жилы на шее натянулись веревками, тело дергалось, когда нож вонзался в плоть. Но держался король очень мужественно – большинство пациентов дико корчились бы, даже будучи привязанными.

Теперь Гюйон увидел то, что осталось от древка, и полез за щипцами. Если его получится захватить, быть может, удастся вывести наконечник наверх и наружу. Но надежда жила недолго – его усилий не хватило. Все шло, как он и боялся – стальной наконечник глубоко застрял в мышцах, стиснутый между лопаткой и грудной клеткой.

– Сир, – в отчаянии произнес он, – наконечник не сдвинуть с места. Мне придется его вырезать, что причинит тебе ужасную боль.

Ричард уже насквозь промок от пота, грудь тяжело вздымалась при каждом вдохе. Речь, заглушаемая перчаткой, искажалась, но Гюйон понял. Он прикрыл глаза, перекрестился, бросил взгляд на Меркадье и Вильгельма де Браоза – только у них в руках не было факелов.

– Будьте готовы удерживать короля, если понадобится, – сказал он им, и прежде чем Ричард успел возразить, потянулся за скальпелем. «Святой Искупитель, Агнец Божий, смилуйся над твоим слугой, направь мою руку».

То, что за этим последовало, мерещилось Гюйону до конца его дней. Он будет с колотящимся сердцем вскакивать по ночам, вспоминая жар факелов, кровь, собственные дрожащие руки и панику, растущую по мере того, как он безуспешно пытался извлечь железное острие, уверенный, что если Ричард умрет, он заплатит за это жизнью. Меркадье об этом позаботится. Но тем не менее, капитан и тот, другой лорд, выполняли команды хирурга и удерживали короля, когда тело, в конце концов, отказалось подчиняться воле последнего и попыталось вырваться из-под острого лезвия. К счастью, скоро он от боли лишился сознания – единственное благодеяние, оказанное судьбой в эту ночь им обоим, и королю, и хирургу.

Наконец, с нечеловеческими усилиями Гюйон вырезал достаточно плоти, чтобы открылся наконечник – смертоносный кусок железа длиной с ладонь. Установив зажимы, он еще раз произнес про себя молитву, а потом дернул изо всех сил. Наконечник с брызгами крови вырвался на свободу, а Гюйон отшатнулся назад и вынужден был ухватиться за стол для поддержки. Юнец по имени Арн побледнел, и его вырвало, да и светловолосый рыцарь, которого называли Ги, выглядел так, словно вот-вот последует его примеру. Гюйон знал, что один из присутствующих кузен короля, и собрал все силы, чтобы отразить обвинения. Но тот сказал только: «Ты сделал, что мог», – и Гюйон почувствовал такую признательность, что готов был обнять этого человека.

Меркадье склонился над кроватью, пальцы его нашли пульс на шее короля.

– Еще жив, – сказал он, и Гюйон услышал предупреждение в этих коротких словах. Собравшись с силами, он взял один из кувшинов с вином и вылил на рану. Когда он попросил принести горшки с мазями и травяными бальзамами, Арн вытер рукавом рот и поспешил за ними. Все пристально наблюдали, как Гюйон смешивает в воде буквицу и окопник, объясняя, что эти вот травы, сарацинский корень и чистец, способствуют заживлению. Когда получилась густая паста, он нанес ее на тонкую ткань, и кузен короля помог поднять безвольное тело Ричарда, чтобы лекарь смог закрепить компресс. Гюйон ждал, что спросят, почему он не зашил рану, но все молчали, и он понял, почему. Эти рыцари видели много боевых ран, и потому знали, что предпочитают оставлять глубокие колотые раны открытыми, чтобы гной мог выходить.

К тому времени как все было кончено, хирург дрожал от усталости.

– Король должен проспать всю ночь, – устало произнес он. – Я принесу постель и расположусь в соседней комнате.

– Я отправлю с тобой человека принести все, что понадобится.

Гюйон пробормотал слова благодарности, хотя понимал, что предложенный Меркадье помощник является, на самом деле, его охранником. Но он так устал, что когда Морган спросил, поправится ли король после ранения, не смог собраться с силами и солгать.

– Я не знаю, милорд, – сказал лекарь. – Видит Бог, я не знаю.