Рахэли — жене и другу
1. Твоим рукам
Пою сиянье рук твоих и пальцев нежность,
трепещущих взволнованно и юно, —
Они ведь жизни смысл без устали прядут,
и скромной силе их едва ли есть предел.
По ним скучал смычок, об их прикосновенье
мечтали в тишине всех инструментов струны,
И только потому, что музыки язык
отвергла ты, рояль концертный помрачнел.
Пою духовность рук твоих. Не выставляли
они своей красы толпе на обозренье,
Их голос был так тверд, так страстно убеждал,
что будничной борьбой стал будущего зов.
Ты в суете сует их песню закалила
и вверила борьбе и веру, и прозренье,
И трудолюбие, и горечь этих рук,
чей взмах или покой красноречивей слов.
Пою величье рук твоих и добрых пальцев.
Расплескиваешь ты тепло их не напрасно —
Оно торопится людей в беде согреть
и упасти от горести детей.
Их формы не испортили мозоли —
движенья их как будто гимн прекрасный
Всему правдивому и честному всему
в кипенье яростном сражающихся дней.
2. На демонстрации
Озаряемый пламенным гневом своим,
сотрясаемый маршем голодных когорт,
Стоны бедности город несет, как плакат,
пробивающий стены и свод голубой.
И печатают лозунги тыщи подошв
на асфальте, который годами истерт.
И по этому городу шествуешь ты,
и тяжелое знамя шумит над тобой.
И не в яростных криках шагающих толп
выраженье души молчаливой твоей,
И не взрывчатой ненавистью ты сильна —
твоя ненависть тем и страшна, что нема.
За оградой спокойствия ярость твоя
оказалась и крови и флагов красней,
И когда бушевали нагайки вокруг.
не склоняясь, была ты, как вызов, пряма.
Ты была выше всех восхвалений, когда
не потупила перед жандармом тупым
Своих глаз — этих двух лебединых озер,
в чьих глубинах улыбка твоя зажжена.
Замер вздыбленный город. Природа сама
любовалась великим твореньем своим.
Ты со всеми слилась, ты светилась во всех,
всем, как воздух, понятна, как воздух, нужна.
3. Ты
Твой день рождается задолго до зари,
когда твои глаза еще о сне лепечут.
Он к изголовию приходит моему
с шеренгою забот, в которых боль твоя.
Неповторимая, прилежная моя! —
Работой каторжной испытанные плечи,
И сила верности, которой меры нет,
непостижимая, как сила муравья...
Предместья чадные толкуют о тебе,
трущобы шепчутся, одетые в отрепья,
Где сердце чуткое, глазастое твое
из дома в дом песет свой свет и свой бальзам.
О простодушная, о добрая моя!
Туберкулез в крови и горе в черном крепе
Содомом сделали твой день, но ты тверда —
плотинами ресниц закрыла путь слезам.
Не благодарности ты жаждешь — быстроты!
Чтобы поспеть туда, где человек слабеет,
И обессиленным ногам стать костылем,
улыбкой высветить уста, чья боль остра.
О всемогущая, безмолвная моя!
Как описать тебя, когда мой стих робеет
Пред тихой прелестью и скромностью твоей,
любимая моя, подруга и сестра?!
1955
Перевод Р. Морана