— Почему ты прислал мне это письмо, ну почему?
Он резко останавливается и трясет меня, как грушу. (В третий раз уже с тех пор, как мы вышли из метро.)
— Ты был совсем больной…
— Да не больной, блин, я был счастлив! Счастлив, ты хоть понимаешь, что это такое? В первый раз счастлив с тех пор, как умер отец!
— Да тебя же кто-то дурачил, Камо!
— Ничего не дурачил! Кто-то перенес меня в мечту. В необыкновенную мечту. Даже во сне ничего прекраснее не приснится!
— Не надо ля-ля! Ты в это верил! У тебя крыша ехала!
— Нет! Я знал, что это только мечта!
— Ну, может, и знал, но ты не знал и знать не хотел никакой реальности.
— Реальности…
Он вдруг отпускает меня, как будто его самого разом отпустило. И говорит, положив руки мне на плечи:
— Надеюсь — ради тебя, — что она окажется не хуже моей мечты, эта твоя реальность, не то…
Угрожающим шепотом сквозь оскаленные зубы.
И я вновь вижу то почтовое видение, руководительницу агентства «Вавилон», Кэти моего Камо. Меня бросает в жар и в холод. Кэти! Он меня убьет, когда узнает. Точно убьет. А то и хуже…
Ступенька за ступенькой. Самое настоящее восхождение на эшафот.
— Ну?
— Вот. Здесь.
Он отпихивает меня и стучит в дверь. Никакого ответа. К сожалению, ключ за дверкой газового ввода на месте. И мы с Камо входим. Свет. Все, как в тот раз: тишина, запустение и остывший табачный дым. Камо обводит комнату долгим взглядом, потом, не говоря ни слова, наклоняется, подбирает один листок, расправляет его. Там раз десять повторенная и зачеркнутая фраза, а в конце страницы ее окончательный вариант: «Proprio con te, voglio andare a cercare il paese dove non si muore mai».
— Ни фига себе…
Камо снова кладет листок на пол — осторожно, с каким-то даже благоговением.
— Столько черновиков… это ж какая работа, прикинь!
Я ничего не могу прикидывать. Я весь обратился в слух. Потому что по лестнице кто-то поднимается. Поднимается и кашляет. Надсадным кашлем курильщика. Кэти. Кэти моего Камо. А у меня так и не хватило храбрости про нее рассказать.
— Камо…
Он стискивает мой локоть. Делает знак: молчи. Шаги останавливаются у двери. Я слышу, как скрипит дверка тайника.
Само собой, ключа там нет. Я угадываю за дверью некоторое колебание. Единственное, что я вижу, — это дверная ручка. И, разумеется, кончается тем, что она, как в кино, медленно поворачивается. И дверь открывается. И то, что предстает нам с Камо в дверном проеме, лишает нас дара речи. Это не мое почтовое видение. Это некто совсем другой. Мать Камо. Она стоит на пороге и улыбается чуть насмешливо. В руке у нее дымится чашка кофе, подмышкой блок сигарет. Молчание.
Потом она говорит:
— Расплескался, зараза, весь кофе на блюдце.
Камо машинально берет у нее чашку и ставит на стол, рядом с пирамидой пустых.
Она закрывает за собой дверь и спрашивает:
— Знаешь, какое сегодня число?
Улыбка, полуласковая, полунасмешливая, по-прежнему играет у нее на губах.
— Четырнадцатое… или пятнадцатое?
— Пятнадцатое, милый. Сегодня ровно три месяца, как ты взялся за английский, день в день.
Они стоят лицом к лицу. Не шелохнувшись. Но смотрят друг на друга так, словно не виделись долгие годы. В конце концов Камо буркает:
— Это, значит, и есть твоя знаменитая работа?
Кивок. И смешок:
— Тут уж я ни с кем не полаюсь: работаю одна. Агентство «Вавилон» — это я.
Усталым движением она кидает на стол сигареты. Тяжело опускается на стул.
— Ты слишком много куришь.
— Слишком много курю, пью слишком много кофе, слишком много работаю и знаю слишком много языков.
Теперь в ее взгляде нет никакой иронии, только улыбка. Как у человека, который рад немножко передохнуть, и больше ничего.
А вот Камо — я не могу понять, почему он так спокоен. Можно подумать, там, где замешана его мать, ничто не может его удивить. Однако в его голосе слышится восхищение, когда он наконец спрашивает ее (по-английски):
— So, you are my Cathy?
— Э, нет: Кэти — это не я.
Какую-то секунду она наслаждается нашим ошеломленным молчанием. А потом…
— Это не я, но сейчас я тебе ее покажу.
Она с усилием встает, пересекает вброд бумажное море и берет со стеллажа книгу.
— Вот тебе твоя Кэти.
Мы с Камо чуть не сталкиваемся лбами над книгой. Книжка старая, с пожелтевшими страницами, в синем кожаном переплете, на котором золотом вытиснено название: «Wuthering Heights», а выше изящным курсивом — имя автора: Emily Brontë. Год издания — 1847.
— «Грозовой перевал»…
— Да. Я ничего не выдумывала, Кэти — героиня этого романа. Бери, читай, это тебе. А может, попробуешь его перевести?
Но Камо уже уткнулся в книгу.
А я оглядываю стеллажи. Похоже, здесь собраны лучшие романы со всего мира. Я беру первый попавшийся — итальянский: «Il visconte dimezzato», и натыкаюсь на имя виконта Медара де Теральба, того самого, которого разорвало пополам турецким снарядом. Виконт де Теральба… «псих, буйный причем»… И я снова вижу взволнованное лицо Рейналя и слышу, как он рассказывает про этого типа, который все рассекает пополам, потому что от него самого осталась только половина. Видимо, нам обоим приходит на ум один и тот же вопрос, потому что в тот самый миг, как я собираюсь его задать, Камо спрашивает:
— А другие абоненты?
— Они тоже не дурнее тебя, милый: все в конце концов додумываются покараулить на почте и, проследив за моей подружкой Симоной, здешней консьержкой (которая приносит мне почту, варит кофе и называет меня «бедной душенькой»), узнают, где она прячет ключ; короче, они являются сюда, когда полностью усвоят язык и когда адресат зовет их на помощь. Как тебя.
Теперь вопросы так и вертятся у нас на языке. Но она легонько подталкивает нас к дверям.
— Потом, ребятки, все потом; сейчас у меня работы выше крыши.
И вслед, когда мы уже на площадке:
— Камо! Приготовишь, может, картофельную запеканку на ужин? Я освобожусь часа через два.
