И больше я не переводил ни одного письма Кэтрин Эрншо. Камо занялся этим сам.
Уж английский он учил, так учил! Да быстро! Да здорово! Чуть выпадал часок свободный — он проводил его с мадемуазель Нахоум.
— Мадемуазель, у меня нашлось, что сказать по-английски!
Она ни о чем не спрашивала. Когда он предложил платить за эти частные уроки, изящно отказалась:
— Лучшей платой будут ваши успехи, little Камо.
И плата не заставила себя ждать! Кривая успеваемости Камо полезла вверх, как температура летом (скоропалительное лето после затяжной зимы!). Для общества он был потерян. Все сидел где-нибудь в углу, зарывшись в один из толстенных словарей, которые дарила ему мать. А он все время просил ее покупать еще новые.
Мать Камо, надо отдать ей должное, торжествовала очень умеренно. Даже была обеспокоена:
— Ты бы хоть передохнул, милый, я же тебя просила учить английский, а не превращаться в англичанина!
Он ничего не отвечал, и она призывала в свидетели меня:
— Вот ты, хоть ты ему скажи, что нельзя столько заниматься! В кино его вытащи, что ли…
После чего возвращалась к своим бумагам. Потому что она тоже все раньше и раньше бралась за работу и все позже и позже за ней засиживалась. Хорошо если раз в день им случалось перемолвиться хоть словом. У обоих свет горел до зари — Камо рылся в английских словарях, его мать в папках из агентства «Вавилон», становившихся чем дальше, тем толще.
В сущности, все были довольны и счастливы. Мадемуазель Нахоум, Камо, его мать…
Один только я был обеспокоен. «Обеспокоен» — это еще слабо сказано.
Не по душе мне была эта история, и все тут.
Еще при чтении второго письма Кэтрин Эрншо где-то у меня внутри прозвонил первый звоночек, вроде сигнала тревоги. Он подкрепил неуютное ощущение, вызванное необузданным почерком ее первого письма. И уже не умолкал. Напротив, по мере того, как проходила неделя за неделей, он становился все громче, и скоро уже все сирены Лондона выли у меня в голове, объявляя воздушную тревогу!
«Что же это за девочка, которая не знает, что такое метро, и понятия не имеет о телефоне?» — вот первый вопрос, который я себе задал.
В наше время надо жить уж в очень уединенном месте, чтоб не знать таких вещей!
А кстати, в каком это уединенном месте? Кэтрин Эрншо в своем письме говорила «здесь» («атмосфера, которая царит здесь»), ни разу не уточняя, где именно. И этот ее X… Почему только инициал? Таковы были первые мои вопросы. Бесполезно задавать их Камо, главная забота которого — выяснить, на «вы» его называют или на «ты». Непонятно…
Насколько я мог понять из его взволнованных излияний, X. был найденыш, живущий в семье Кэти, этакий неисправимый бунтарь, который на все плюет, ничего не боится и любит только одно существо в этом мире: Кэти. Не столько сам X., сколько сила этой любви восхищала Камо.
— Он ради нее на все способен!
Случалось, когда мы вместе шли из школы, он вдруг останавливался как вкопанный, схватив меня за локоть. (Хватка — ого-го!)
— Знаешь, этот Хиндли, ну, ее братец, который все гнобит X., ты не представляешь, какой это гад! Пьет с утра до вечера. На той неделе собственного сына ухнул в лестничный пролет. Хорошо, внизу оказался X. и сумел поймать ребенка на лету.
Му God…