Неспокойным был мой сон в эту ночь. Перед тем как уснуть, я в сотый раз перечитал письмо Кэтрин Эрншо, и на моих сомкнутых веках отпечатался ее почерк. Наклонные удлиненные буквы хлестали косым дождем. Стремительные строки заворачивали на поля, как клочья разорванных ветром туч. Вычеркнутые фразы полосовали все это лиловыми молниями. Я был в самом сердце ужасающей грозы, тем более жуткой, что она была совершенно беззвучной. Промокший до костей, я сжимал в руке конверт из толстой серой бумаги и отчаянно пытался расшифровать написанный на нем адрес. Но дождь размывал чернила, и они текли грязными слезами. Я старался запомнить каждую букву, словно от этого зависела моя жизнь. Мне нужен был этот адрес, нужен позарез! Конверт был толстый, мокрый и холодный. Скоро он стал таять, размокшая бумага расползалась. И в руке у меня только и осталось, что жеваный бумажный комок вроде тех, которые Длинный Лантье пулял в потолок класса, стоило учителю отвернуться. Без адреса я пропал. Я озирался, пытаясь отыскать дорогу. Вот тут-то я и увидел плывущее в опустошенном небе прозрачное лицо Кэтрин Эрншо.
Я проснулся от собственного крика в объятиях Мун, моей матери, которая баюкала меня и целовала.
— Ну, ну, ничего, все прошло, просто плохой сон.
«Просто плохой сон» так меня крепко тряхнул, что в этот день я остался в постели.
Поп, мой отец, кружил по комнате, как медведь по клетке.
— Да что тебе приснилось-то, в конце концов?
Он спрашивал, как про врага, которому он вот сейчас свернет шею.
— Не помню.
На самом деле бледное лицо Кэтрин Эрншо все еще витало передо мной, прямо посреди моей комнаты…
— Мне холодно, Поп. Может, разожжешь огонь?
Почти сразу в камине заплясали языки пламени.
— Сделать тебе грогу?
— Не надо, Поп, спасибо, я лучше посплю.
Поп вышел, но Кэтрин Эрншо осталась. Таким несчастным было это иззябшее лицо и таким близким, я мог бы до него дотронуться! А я, наоборот, забился как можно дальше, в угол кровати, к самой стенке. «Уходи… Уходи, слышишь! УХОДИ!» Но она не уходила. Можно было подумать, она нашла себе здесь приют. В какой-то момент мне показалось, что ее мокрые волосы начали подсыхать. Не знаю почему, это ужаснуло меня больше, чем все остальное. Тогда, соскочив с кровати, я схватил ее письмо с ночного столика и швырнул в огонь. Конверт вспучился, почернел, а потом разом вспыхнул необычайно ярким пламенем. И в то время как он горел, внезапно задрожавшее лицо Кэтрин Эрншо стало таять и растаяло без следа. Как дыхание на стекле…
Теперь я остался один. Один и совершенно обессиленный. Дверь моей комнаты открылась, и вошел Камо.
Все годы нашей дружбы, стоило одному из нас заболеть, другой немедленно являлся.
— Корь? Ветрянка? Коклюш? Перелом? Болезнь роста? Цирроз? Флеммингит?
Камо в лучшей своей форме.
— Ничего у меня нет, Камо. Это от страха.
— От страха? Какие страхи? Я же с тобой! Ну-ка, где он, враг, ща я его сделаю!
— Камо… Тебе надо прекратить переписку с Кэтрин Эрншо.
— С Кэти? Почему?
— Потому что она умерла двести лет назад.
Никакая реакция не могла поразить меня сильнее, чем реакция Камо на эти слова. Он только поднял брови и просто сказал:
— Ну и что?
Ни тени удивления. Настолько спокоен, что безумная догадка мелькнула у меня в голове.
— Так ты что ж… ты знал?
— Ясное дело, знал! Что ж я, по-твоему, стал бы париться, изучая иностранный язык ради переписки с первым попавшимся живым адресатом?
На миг мне показалось, что он издевается.
— А как ты узнал?
— Да видно же сразу! Гусиное перо, типичная печать XVIII века, штемпель «KING GEORGE», а потом — стиль, старик, стиль! Да вот, дай-ка письмо, сейчас покажу…
— Письма нет.
Рухни нам на голову квартира верхних соседей вместе с пианино, посудой и шестью жильцами, Камо не был бы так ошеломлен.
— Не понял?..
— Я его сжег.
Поп и Мун еле вырвали меня из рук Камо. Он так меня тряс, что я уж думал, голова отвалится.
— Да что он тебе сделал? За что ты его? Перестань! — орал Поп.
— То и сделал, сжег к едрене фене письмо XVIII века! Что сделал, сволочь такая!
Когда Камо ушел (продолжая ругаться так, что еще и со двора было слышно), Мун наклонилась ко мне, пораженная до глубины души:
— Это что ж ты такое учудил-то, черт возьми, какая тебя муха укусила? Сам хоть понимаешь?
— ……
Понимаю ли я? Если бы!