1
Вернувшись в нашу скобяную лавку, мы все уселись за круглый обеденный стол, а Жюли приготовила кофе.
– Жереми, Малыш, вам нужно отдохнуть.
Мальчишки замотали головами.
– Клара, уведи их.
Клара не двинулась с места.
– …
Они даже не осмеливались взглянуть на дверь своей спальни. И я понял, что они никогда больше не лягут там спать.
– …
И вдруг мне все осточертело. Осточертела эта скобяная лавка, этот Бельвиль, эта столица, осточертел воздух этого города, осточертела тишина, царившая за этим столом. Мне опротивело это племя, я сам себе опротивел, и мне опротивело то, что я сам себе опротивел. И я сказал себе, что все очень просто: Тереза указала нам путь. Вот она была, а вот ее уже и нет. Так-то. Все очень просто. Ты есть – и тебя уже нет.
– …
– …
Стоя за кухонным столом, Жюли резала хлеб, передавала ломтики Кларе, а та опускала их в тостер. Щелкнули ножницы – на стол упал уголок от картонного пакета молока… Загремела кастрюля, вспыхнул газ, чиркнула спичка… И меня достало это тоже, меня достали эти обыденные жесты, повторяющиеся изо дня в день…
– …
– …
– Я сейчас вернусь.
Я поднялся в нашу с Жюли спальню. Ясмина тоже не осмелилась тронуть пустую кровать Терезы. Она выудила Верден и Это-Ангела из детской и уложила их в нашу постель, а Господина Малоссена устроила над ними, в гамаке. Сидя у окна, Ясмина смотрела, как занимается рассвет. Только бы она не говорила мне о судьбе. Этого я боялся больше всего. Только бы она не принялась объяснять мне, что все случившееся входило в планы Аллаха. Но нет, увидев меня, она лишь прошептала:
– Йа рабби… (О боже…)
Затем, раскрыв свои объятия, так же тихо произнесла:
– Эджи хена, мой малыш.
Я послушно подошел к Ясмине и припал к ее груди.
– Бека, сынок, бека, поплачь, тебе полегчает.
Что я и попытался сделать в ее материнских объятиях. Но ничего у меня не вышло. Великая засуха. Я не смог выдавить из себя ни слезинки. Я просто сидел, прижавшись, словно младенец, к Ясмине, и наблюдал, как за окном начинается новый день, как невинно-голубоватый свет проникает к нам через окно со стороны площади Фет, как это обычно бывает в солнечные дни. Волнующее очарование прозрачного утреннего неба, какое увидишь только над Иль-де-Франс… И эта нежная гамма утреннего неба меня тоже доканала. Мне осточертели деликатные оттенки небес… Меня чуть было не стошнило прямо на колени Ясмине, когда раздался стук в дверь.
Дверь распахнулась.
На пороге стоял Жереми.
– Бен… Иди сюда.
На Жереми лица не было. Он, казалось, был скован ужасом и, как заведенный, монотонно твердил:
– Идем. Быстрее!
Я находился уже в том состоянии, когда все безразлично, когда тоска так давит сердце, что ожидание самого страшного превращается в спокойное любопытство и не более. Ну что там еще? Но Жереми лишь умоляюще смотрел на меня, талдыча бесцветным голосом:
– Идем, идем…
– Мат йаллах, сынок, иди, – сказала Ясмина, – иди…
Я поднялся с колен. И пошел за Жереми.
Он спускался по лестнице с такой осторожностью, словно опасался обнаружить внизу гремучую змею.
Внизу я застал остальных соплеменников, с не менее испуганными лицами сидевших за столом, где стояли чашки с кофе, к которому никто так и не притронулся. Все взгляды были устремлены к концу стола, где – против света – стояли двое мужчин. Словно два безликих изваяния из гранита, заслонивших утренний свет. Они положили на стол пасхальное яйцо. И замерли в ожидании.
Пасхальное яйцо.
Это первое, что пришло мне в голову, когда я увидел предмет, напоминавший огромное черное яйцо, зловеще переливавшееся металлическим блеском.
Этакое мрачное футуристское яйцо, которое снесла стальная несушка-птеродактиль. Тишина, царившая в комнате, казалось, у нас на глазах вытекала из яйца. Я вздрогнул от неожиданности, когда один из этой парочки обратился ко мне:
– Господин Малоссен?
Я ответил, что, да, он не ошибся.
Его напарник указал рукой на яйцо с почтением, с которым преклоняют колена перед дароносицей:
– Прах вашей уважаемой сестры.
Не дав сидящим за столом опомниться, первый представился:
– Господа Баллар и Фромонтё, похоронное бюро Летру.
Ну как же, да, конечно… конечно… Пер-Лашез закончил свою работу и послал мяч похоронному бюро Летру… Обычный маршрут… Круг замкнулся… Естественный ход вещей… Тереза вернулась домой, вот и все… У меня по спине пробежал холодок, когда я подумал, что урна, должно быть, еще теплая. Но тотчас же ужасная мысль пронзила мой мозг: нет ничего холоднее холодного пепла. Холод, лишенный всяких оттенков… Словно память, застывшая на кончиках моих нервов… Не то что бы холод… просто абсолютное отсутствие теплоты.
– Позвольте выразить вам наши самые глубочайшие соболезнования.
– Вам и всей вашей семье.
– От нас лично и от имени нашей фирмы.
Баллар и Фромонтё говорили одинаковыми голосами. Из моего горла вырвалось «спасибо», похожее скорее на бормотание. Представители похоронного бюро Летру, наверное, приняли это как знак к разговору, поскольку тут же оживились.
– Вас устраивает эта модель? – поинтересовался то ли Баллар, то ли Фромонтё.
– В противном случае, – подхватил разговор то ли Фромонтё, то ли Баллар, – наша фирма может предложить другие, мы располагаем очень широкой гаммой изделий…
Щелкнули замки атташе-кейса, и не успели мы опомниться, как перед яйцом Терезы появился целый веер фотографий. Перед нашими глазами проплыли урны-конкуренты. Баллар и Фромонтё играли с колодой фотографий с такой же ловкостью, с которой Тереза тасовала свои марсельские гадальные карты.
– Как видите, похоронная урна за последние годы изменила свой облик.
– Уже давно назрела необходимость придать товару более современный вид.
– И наша фирма весьма преуспела в этом.
– Покойники также имеют право на разнообразие.
– Особенно те, чей прах хранится в доме.
– Взгляните, какой выбор форм и материалов…
Они показывали товар лицом, поочередно передавая друг другу эстафету. Пинг-понг с техникой, доведенной до совершенства. В то время как то ли Баллар, то ли Фромонтё держал речь, то ли Фромонтё, то ли Баллар обходил нас, демонстрируя каждому очередную фотографию: урны в виде распустившегося цветка, толстощекого яблока, открытой книги, детские урны в форме ангельских мордашек, урна-копилка, которую можно разбить, если мы захотим рассеять пепел Терезы по ветру, – молоток входил в комплект…
– Специальная цена до начала октября!
– Стоимость без налогов – тысяча шестьсот франков, включая молоточек.
– Тысяча девятьсот тридцать шесть франков, включая все налоги…
– Или двести девяносто семь евро, восемьдесят пять…
– Из глины или фарфора…
– Выплата в течение трех месяцев, беспроцентный кредит.
– Или вот, взгляните, другая модель, инкрустированная бразильским рубином…
– Разумеется, она стоит немного дороже…
Ошарашенные, все наблюдали за маневрами этой парочки по нашей гостиной, а меня жег убийственный взгляд Жюли, в котором застыл немой крик: «Да сделай ты, ради бога, хоть что-нибудь!» Тем временем Малыш между делом стянул одну из фотографий, и я уже предчувствовал, что он вот-вот выскажет свое мнение относительно того, какой формы должно быть последнее пристанище Терезы, Жереми, разумеется, наложит на это решение свое вето, затем возникнет неизбежная свара, которая перерастет в потасовку прямо перед прахом Терезы.
Жюли была права. Надо было во что бы то ни стало это прекратить.
Я приказал молчать своей тоске, погрузился внутрь себя, изо всех сил сосредоточился и оттуда, с самого дна души, впервые за всю жизнь открыто обратился за помощью к сверхъестественным силам.
И небеса меня услыхали.
Они вняли моим мольбам.
Вняли моим мольбам, представляете!
Моим мольбам! Мольбам грешника-рецидивиста, законченного богохульника, готового без причащения отправиться в последний путь… Небеса вняли моим мольбам!
В ту секунду, когда Малыш уже собирался открыть рот, в нашей скобяной лавке раздался другой голос. Голос, пришедший из ниоткуда, тонкий и протяжный:
– Да-ааааа…
Ангельский голосок, томно лавировавший между нами:
– О, да-ааааа!…
Фотография выпала из рук Малыша, а глаза у него стали такими же круглыми, как и его розовые очки. Все задрали головы. Теперь пришла очередь Баллару и Фромонтё превращаться в соляные столбы.
– Да! – скандировал трепещущий от волнения голос. – Да! Да! Да! Да!
Ангел женского пола – то была, без сомнения, ангел-женщина, во всю предававшаяся радостям жизни:
– Да-ааааааааааааааа!
Дойдя до вершины блаженства, ангел испустил вздох пресыщения и замкнулся в себе, словно с головой натянул на себя одеяло.
Тишина.
Лица моих соплеменников были прикованы к двери общей спальни.
Ясмина скатилась по лестнице, вся светясь от радости.
– Сема? Сема? – кричала она. – Вы слышали?
Я резко развернулся и тоже уставился на дверь.
Затем подошел и взялся за ручку.
И медленно повернул ее.
Ну да…
Да.
– …
– …
– …
Тереза спала в своей постели.
Спала, как пшеницу продав.
Никто рядом со мной не проронил ни звука.
Хотя как могло быть иначе, когда у нас перед глазами все еще стояло это оскалившееся металлическим блеском яйцо с обугленными останками, этот НЛО, внезапно приземлившийся на наш семейный обеденный стол. В общем, все хранили гробовое молчание. От ужаса, настоящего ужаса, если судить по восковым лицам Баллара и Фромонтё. Повидавшие виды за свою долгую практику, они впервые присутствовали при воскрешении покойника. Честно говоря, сейчас, вспоминая об этом, я понимаю, что больше всего меня поразило не это чудесное воскрешение. Что-то в этом роде должно было рано или поздно произойти с Терезой. Нет, было еще нечто, гораздо более поразительное. Тереза, наша стыдливая Тереза, о которой Жереми говорил, что она, должно быть, родилась в скафандре, Тереза была голой! Впервые в жизни она спала голой. И смятое покрывало не скрывало ее обнаженности, а, напротив, подчеркивало великолепие обнаженного женского тела. Потому что было нечто еще: Тереза лишилась своей угловатости! Да, без сомнения, это была наша Тереза и в то же время другая Тереза, демонстрирующая грациозный изгиб спины, Тереза с распущенными волосами, с застывшими в сладкой истоме руками, с мягкой светящейся кожей, с довольной улыбкой на румяном, как у ребенка, личике. Наша Тереза и другая Тереза: раскрепощенная Тереза, Тереза, в прозрачных венах которой, казалось, пульсировала благородная кровь, Тереза, которая обрела саму себя в результате долгого, ведомого только ей пути.
– Ну просто вылитая мама, – пробормотал Малыш.
Точно сказано.
– Намет, – прошептала в свою очередь Ясмина.
Это тоже было точно сказано, «намет»: казалось, что Тереза грезит.
– Но мы-то не грезили, – проворчал Хадуш.
– Самое время сейчас этим заняться, – промурлыкала Рашида, обвиваясь вокруг него.
Когда Хадуш и Рашида собрались уходить, произошло еще нечто странное. Тело Терезы вдруг начало вздрагивать. Вначале это было легкое подергивание, казалось, что ее кожа трепещет от неожиданно набежавшего сквозняка, затем спазмы, один за другим, стали сжимать ее тело, и, наконец, оно задрожало так, будто в него вселились бесы. Однако при этом она продолжала спокойно улыбаться во сне. Судороги и блаженство на ее лице – картинка, от которой кровь стынет в жилах. Намного ужаснее, чем классическая сцена с женским телом, в которое вселился дьявол. Насколько я помню, мы все невольно отступили на шаг. Теперь Терезу трясло с головы до ног. Покрывало слетело, обнажив ее тело во всей красе. Однако никто не решался поднять его, чтобы укрыть Терезу. Мы смотрели на нее со смешанным чувством ужаса и восхищения, словно какая-то неведомая тайная сила собиралась начертать свое послание на этой сияющей коже. Короче говоря, всё как в очень плохом кино, от которого, однако, Тереза была в восторге. Затем мы услышали стуки. Глухие стуки, сотрясавшие весь дом. Они словно поднимались из бездны. Призрак умершей исступленно вторил в такт Терезе. Которая тряслась все сильнее и сильнее, однако не просыпалась. Стуки о пол, скрип матраца, и потом приглушенное ворчание, знакомый запах…
Наконец до меня дошло.
Я присел на корточки.
И заглянул под кровать.
– Ну ладно, хватит, Джулиус, давай, вылезай оттуда!
Пес Джулиус тут же перестал чесаться. Он выполз из-под кровати с той проворностью, с какой ему позволял его вес, и уставился на нас с таким удивлением, словно мы тоже воскресли. Никаких следов от вчерашнего приступа. Лишь, возможно, чуть более резкий, чем обычно, запах и слабый след растерянности в глазах… И больше человечности во взгляде.
***
Мы, как смогли, успокоили Баллара и Фромонтё. Кофе их немного взбодрил, и они покинули наш дом, наделенные святой миссией: найти в семимиллионном Париже убитую горем семью, которой они доставили бы по адресу свое пасхальное яйцо.
Мы вновь наполнили смыслом их жизнь.
***
Все обитатели нашей скобяной лавки уже давно погрузились в глубокий сон. Мы с Жюли вновь вернулись на свою территорию. Мы медленно приходили в себя, как вдруг я осознал очевидное.
– Жюли, ты сказала: «резинка»?
– Не поняла?
– Ты же говорила, что Мари-Кольбер относится к тому типу мужчин, которые всегда ложатся с женщиной в постель вооруженными резинкой, независимо от того, есть ли риск заразиться СПИДом или нет?
– Ну да.
– Ты продула.
– Как так?
– Тереза беременна.
– Ну да? За один день?
– Говорю тебе: сто процентов.
После чего я добавил, дрожа от волнения:
– Все сбывается, Жюли. Все, что я предвидел, сбывается на глазах. Пункт за пунктом. Мари-Кольбер погиб. Тереза беременна… Ты можешь орать на меня сколько вздумается, но мне крышка, я знаю, следующий – я. Конец драмы: не пройдет и двадцати четырех часов, как меня захомутает полиция.
2
Жюли не стала ругаться. Она отправилась со мной, чтобы расспросить Терезу, когда та наконец пробудилась ото сна. И весело отреагировала на наш вопрос:
– А что вы хотите услышать? Бенжамен оказался прав, вот и все! Мари-Кольберу нужен был лишь мой дар ясновидения. В воскресенье утром, после брачной ночи – брачная ночь была, скажем прямо, так себе, ничего особенного, – когда я объявила своему супругу о том, что потеряла дар к предсказаниям, у того сразу вытянулось лицо, ну я и ушла. Вот так.
Моя сестренка весело рассказывает нам свою историю, беззаботно макая тартинку с черничным вареньем в большую чашку с молоком. Простодушный взгляд, челюсти работают, как у акулы, рука уже тянется к другому ломтю хлеба. Тереза ела за двоих, она заканчивала свой двойной завтрак; можно было не сомневаться: тот, кто захватил жилплощадь в ее пузе, отсутствием аппетита не страдал.
– И ты ушла просто так? – изумилась Жюли. – Даже не дождавшись, что он тебе ответит? Он что, выгонял тебя?
Тереза закатила глаза:
– Жюли-ииии! Я лишилась дара гадать, но соображать-то еще могу. Я же тебе говорю: я видела его физиономию! И потом, ты же знаешь мужчин, единственное, чего они ждут от нас, так это того, чтобы мы приободрили их, когда они собираются вышвырнуть нас за дверь. Я просто опередила события, так было лучше. Села в ночной поезд и преспокойно вернулась в Париж. Бенжамен, а что, масла больше нет? У нас закончилось масло?
Однако Жюли хотелось знать больше, ее интересовали подробности.
– Да к чему все это? – спросила Тереза, протягивая обе руки к маслу, которое я доставал из холодильника. – Плевать на прошлое!
– Ну, просто для того, чтобы знать, на что это похоже, – настойчиво продолжала Жюли все тем же игривым тоном, – ведь этот тип никогда не увозил меня в свадебное путешествие! – Она подбородком указала в мою сторону.
– Ты ничего не потеряла! – отозвалась Тереза, намазывая очередной бутерброд.
И она стала рассказывать, как, выйдя из церкви Сен-Филипп-дю-Руль, они сели в символическую машину «скорой помощи», но, едва завернув за угол на перекрестке улиц Ла Боэси и Георга V, тут же пересели в такси, которое доставило их в аэропорт, где они вскочили в самолет, в мгновение ока домчавший их до Цюриха, и вот наконец оказались в номере люкс в одной из гостиниц на Банхофштрассе, широкой, как посадочная полоса в аэропорту.
– Гостиница для чистожопых, Бенжамен, повсюду мрамор, безупречная обслуга, в номере – две ванных и две кровати в супружеской спальне, где нас уже ждало холодное шампанское с двумя горничными в белоснежных фартуках и пожеланиями счастья от администрации – соответственно, в двойном экземпляре. Все было просто бесподобно. Я в тот момент подумала о тебе, братик: тебя от такой картины точно бы передернуло.
Но откуда это игривое настроение? Откуда этот неудержимый словесный понос? Что за человек эта новая Тереза? И какие слова нам надо подыскать, чтобы сообщить ей о смерти Мари-Кольбера?
– Ну, а дальше?
– А дальше Мари-Кольбер был Мари-Кольбером, работа была работой, а обязанности – обязанностями, потом зазвонили оба телефона и дежурный предупредил нас, что к нам прибыли на встречу.
– У вас была встреча?
– Да, на эту встречу явился строгий костюм-тройка, а с ним – гора документов, которые надо было подписать, я и знать не знала о том, что у нас планируется с кем-то встреча. Мари-Кольбер представил мне господина Альтмейера, казначея нашего фонда, и мы принялись за работу. Сначала документ подписывал Мари-Кольбер, затем – я, господин Альтмейер проверял и подписывал тоже, документы летали справа налево, и вся эта работенка отняла у нас добрый час.
– А ты хоть видела, что подписываешь?
На ее лице заиграла чувственная и одновременно простодушная улыбка – улыбка босоногой девочки-подростка, ну, как у Бриджит Бардо в одной из ее первых ролей.
– А, это!.. Об этом надо спросить у Мари-Кольбера, я оставила ему два чемодана, полные разных документов. Бенжамен, ты сделаешь мне яичницу-глазунью? Я умираю от голода!
Двойня! Точно, она сбацает нам двойню! Я опять подумал о восклицании Малыша, когда тот увидел спящую Терезу. Завидный аппетит, полнейшая беззаботность: да, все в аккурат как у мамы, когда та покидала своего очередного красавца производителя. Точно, Мари-Кольбер сделал ей двойню!
– Ну а потом?
– «Потом, потом» – какие вы смешные! Потом… Мы приближаемся к интимному моменту! Что вы хотите знать? Залезла ли я к нему в ширинку? Изнасиловала ли его прямо на месте? Ну что ж, я сделала бы это, но наступило время обедать, а ресторан, в котором мы обедали, был не из тех, в которых новобрачная может затащить своего мужа под стол… да и муж был не из тех.
Яичница уже пузырилась на сковородке, когда Тереза выдала нам самую поразительную – с учетом обстоятельств – информацию в своем рассказе.
– Кстати, говоря о брачной ночи, надо сказать, что тогда произошла одна весьма странная вещь…
Я повернулся со сковородкой в руке.
– Мне хотелось бы знать твое мнение, Жюли, по этому вопросу.
Жюли выжидающе подняла брови.
– Он нацепил себе презерватив, – прямо рубанула Тереза.
Уверенность в беременности рухнула в одночасье. Я по-прежнему держал в руке сковородку.
– Так часто делают? – спросила Тереза. – Я хочу сказать, во время брачной ночи? Такое часто случается с молодоженами? Разве так поступают с новобрачной, зная при этом, что та – девственница?
Жюли пробормотала, что, мол, конечно, нет, ну, то есть да, возможно, что она не специалист по брачным ночам, но кто его знает, учитывая нынешнюю ситуацию в обществе… может быть, Мари-Кольбер не был уверен в себе, хотя…
– Когда я опять об этом думаю, – прервала ее Тереза, – то мне кажется, что именно эта деталь подтолкнула меня к решению сесть в ночной поезд.
Тереза оживленно рассказывала о своих злоключениях, время от времени косясь на сковородку, на которой жарились яйца. Она выглядела такой цветущей, что мы не сразу решились сообщить ей о том, что ее автоприцеп сгорел. Однако и эта новость ее ничуть не расстроила.
– Да, правда?
Она покачала головой.
– Еще позавчера я сказала бы вам, что так предписано судьбой.
Мою Терезу заковали в броню. Ни одного уязвимого места в этом панцире, из-под которого неудержимо бьется веселье. Я спросил:
– А что ты делала вчера вечером, когда вышла из дому?
– Я сделала то, что вам и сказала. Пошла погасить Йеманжи.
– Ты была одна в автоприцепе?
– Ну разумеется! Ведь все знают, что я больше не гадаю.
– Ты включала отопление, электричество, газовую горелку?
– В это время? Да ты что, Бенжамен, лето ведь на дворе. Я бросила в сумку вещи, которыми дорожила, и ушла, оставив дверь открытой на тот случай, если кто-то захочет переночевать в автоприцепе.
Мы должны были сообщить ей, что кто-то, какая-то женщина сгорела там заживо.
Ее восторженное настроение на минуту все же пропало. Наконец она произнесла:
– Ну что ж, я пойду в полицию и скажу, что это не я сгорела.
Она поднялась из-за стола. Но я, схватив за руку, остановил ее. Я хотел сообщить ей о смерти Мари-Кольбера, но вместо этого у меня изо рта вырвался вопрос:
– А куда ты отправилась после того, как погасила Йеманжи?
– Так, прогулялась.
– Куда именно?
Потому что, если раскинуть мозгами, именно та прогулка ее и преобразила. Когда она вернулась из Цюриха, вид у нее был мрачный, как у побитой собаки, возвратившейся в свою конуру… Проснувшись, она смахивала на зомби… А уходя из нашей скобяной лавки, чтобы погасить Йеманжи, была похожа на печального робота…
Жюли поддержала меня:
– Тереза, отвечай! Куда ты отправилась после того, как вышла из автоприцепа?
Она по очереди посмотрела на нас:
– Да что вы ко мне прицепились? Вы что, следить за мной вздумали? За мной, замужней женщиной? Слишком поздно! Надо было получше присматривать за девочкой-подростком! За ее астрологическими бреднями и всем прочим…
Должно быть, вид у меня был зверский, потому что она вновь прыснула и провела рукой по моим волосам, поднимаясь со стула:
– Я просто дразню тебя, Бен… Ладно, мне надо в полицию.
Она уже открывала дверь нашей скобяной лавки, когда, откуда ни возьмись, на пороге возникли Длинный Мо и Симон-Араб. Через секунду появился и Хадуш.
– Мы пройдемся с ней, Бен, хорошо? Как бы то ни было, кто-то пытался убить ее этой ночью.
– Я иду с ними, – сказала Жюли.
***
Бывают ощущения, которые не обманывают. Такое ощущение сгущалось надо мной, затягивалось узлом, и я находился внутри этого узла. Тереза, возможно, и не беременна, но Мари-Кольбера уж точно кто-то прикончил. Мрачное будущее уже стучалось в мою дверь. И мои дурные предчувствия очень скоро должны были материализоваться в виде воронка и парочки блестящих хромированных наручников. В течение долгих недель я тщетно боролся с судьбой. Однако рок неотвратим. И теперь я даже почувствовал что-то вроде облегчения. Воспользовавшись тем, что остался дома один, я поднялся в нашу спальню, чтобы собрать свои тюремные пожитки. Упаковав чемоданчик, я решил зайти к Аззузу, чтобы забрать заказанные книги, которые рекомендовали мне Королева Забо и Лусса с Казаманса.
– Я еще не все получил, Бен, тебе что, так срочно они нужны?
– Пошлешь их по адресу, который я тебе потом укажу.
Аззуз помогал мне набивать рюкзак книгами.
– Ты что, переезжаешь, Бен? Покидаешь Бельвиль? Тебя уже не устраивает район?
– Отправляюсь в отпуск, Аззуз.
Складывая книги в рюкзак, он заодно просматривал их названия.
– Похоже, ты собираешься в монастырь! Вот это оригинально! Отдыхать в полном одиночестве!
Мне вдруг захотелось поесть напоследок кускуса. Вначале я было подумал отправиться в «Кутубию», но, представив встречу с Амаром, Ясминой, стариком Семелем, решил отказаться от этой затеи: слишком тягостным будет прощание. Я свернул к «Двум берегам», где сел за круглый столик, за которым мы с Рашидой совсем недавно обсуждали отрицательное влияние астрологии на общество, заказал макфул и съел его в убаюкивающей тишине заведения Арески.
После этого я подарил себе последнюю прогулку по Бельвилю с одноразовым фотоаппаратом в руке. Я фотографировал все, что попадалось под руку, ничему не отдавая предпочтения и ничего не упуская; воспоминания рождены случаем, только у жуликов память выстраивает все по порядку.
Затем я потопал домой с твердым решением устроить Жюли на прощание такую любовную сцену, которая запомнится мне на всю жизнь. Однако, подходя к дому, я понял, что у меня на это уже не осталось времени. У входа в нашу скобяную лавку стоял полицейский фургон. А на пороге меня ждали трое в штатском. Среди них я узнал Титюса и Силистри. Я еще подумал, что, учитывая наши дружеские отношения, они не должны были присутствовать на празднике торжества закона. Третий был мне незнаком. Силистри представил его мне, сообщив при этом, что они прибыли по делу Мари-Кольбера.
Ну вот, сказал я про себя.
– Заместитель прокурора Жюаль, – произнес Силистри.
Заместитель прокурора Жюаль, не проронив ни слова, кивнул.
– Он будет представлять прокуратуру на протяжении всего следствия, – пояснил Титюс, стараясь скрыть смущение.
– Поскольку жертва преступления оказалась важной птицей, – добавил Силистри.
Легким движением бровей заместитель прокурора Жюаль дал им понять, что они слишком много болтают.
У меня чуть не вырвалось, что, мол, я их уже давно ждал, «одну секундочку, сейчас я захвачу свой узелок», но вовремя сдержался: не буду же я, в конце концов, делать за них работу. Я долго не мог найти подходящую для данного случая фразу, и наконец нашел:
– Чем могу быть полезен?
– У нас есть ордер на арест вашей сестры Терезы, господин Малоссен, – обронил заместитель прокурора Жюаль.
– Она дома? – спросил Силистри.
По моим глазам они прочитали, что Тереза находится сзади них. Она возвращалась домой из комиссариата. Окруженная своими телохранителями, моя сестренка вприпрыжку перебегала улицу, двигаясь навстречу опасности.
– Прошлой ночью ее видели на месте преступления, – шепнул мне на ухо Титюс, пока его коллеги поворачивались лицом к Терезе. – Видели и узнали. И все из-за этого чертова телевидения. Мне очень жаль, Малоссен, нет, серьезно, я с гораздо большим удовольствием арестовал бы тебя.