Вот. Так его и забрали. Кошмарное рыжее солнышко стояло насмерть, несмотря на нервный приступ мертвенно бледной репы. Призовой омар, тоже на грани нервного срыва, добавил от себя:

– Да пусть берет эту собаку, какого чёрта! А то ещё устроит нам опять голодовку.

Клетка открылась. Директор с гуманным выражением лица протянул руку. Пёс упёрся всеми лапами и ощерил все зубы. Но Лохматый сам выпихнул его наружу. Одним тычком морды. Тогда Пёс перестал сопротивляться. Он тихо плакал на руках у рыжего солнышка, внезапно превратившегося в милую, ласковую девочку, которая гладила его, повторяя:

– МОЯ собака, это МОЯ собака. МОЯ, МОЯ.

Пёс был слишком поглощён горем, чтоб уловить то, что должно было бы насторожить его в этих словах. Он просто плакал. И ему казалось, что так он и будет плакать всю оставшуюся жизнь. Не переставая. Но горе – странная штука. Даже в самом глубоком горе мы замечаем всякие вещи, не имеющие к нему никакого отношения. Вот так, не переставая плакать, думая только о том, что расстаётся с Лохматым навсегда, Пёс заметил, что от девочки пахнет яблоками. Странно, тем более, что для яблок ещё не сезон. Но Псу предстояло скоро узнать: для его новой хозяйки не существовало ни времён года, ни времени суток. Если она чего-то хотела, она получала это тут же. Видимо, сегодня днём она захотела яблок(*1). А вечером – собаку.

Двустворчатые ворота распахнулись настежь. Трое туристов двинулись к выходу под лай и вой обезумевших собак. И вдруг на приёмник упала чёрная тень. Лай как отрезало. Из-под тени дохнуло ветром Настоящего Страха.