Да!.. сбежал из дома Пом. Кто бы мог этому поверить, глядя на них сейчас, когда он спит сладким сном без сновидений в постели девочки? Кто бы мог подумать, что было время, когда Пом его разлюбила? Пом сидит в кровати, прислонясь к подушке. Чтобы свет не разбудил Пса, она завесила платком лампу у изголовья. Она читает, стараясь как можно бесшумней переворачивать страницы.

Вдруг она откладывает книгу и тихонько поглаживает Пса. Он глубоко вздыхает во сне. Пом снова берётся за книгу. Кто бы мог поверить, что не так давно он сбежал из дома?

* * *

Был четверг. Или пятница. Все ушли. Перечница оставила окно на кухне открытым. Чтоб проветривалось. (Она утверждала, будто в квартире пахнет псиной. Так уж прямо и пахнет…) Пёс осторожно высунул голову в окно. Потом вылез весь и удобно устроился на ящике с землёй, который Перечница подвесила под окном. В нос ему так и ударил запах осени. Рыжий запах, грузно поднимавшийся к небу. Пёс сидел на влажной рыхлой земле, и его одолевали сомнения. «Если так сильно пахнет осенью, – думал он, – значит, зима будет ранней и суровой». Его пробрал озноб. Пониже окна была крыша привратницкой. А ещё ниже – навес помойки. Рядом с помойкой – ворота двора. Открытые настежь. (Только что завезли топливо для котельной. Именно в преддверии зимы.) Вечерело. Вот-вот должна была вернуться Перечница. А Пёс все колебался.

«Смотри, поздно будет, – прошептал голос где-то у него внутри, – нерешительность – смертельный враг всякой собаки!» (Чёрная Морда!) «А достоинство, – сказал другой голос, – где же твоё достоинство?» (Лохматый!) «Да знаю я, – отвечал Пёс, – все знаю, но у меня здесь нет никого знакомых, и этот город такой большой, я его боюсь, а зима будет холодная, такая холодная!..» Тут Пёс узнал третий голос, гнусавый, язвительный: «Ну и что ты выбираешь, а? Домашний супчик? Что тебе больше нравится – терпеть пинки в тепле или холод на воле? Собака – животное независимое, детка! Не-за-ви-си-моё!»

Неизвестно, как долго ещё он беседовал бы со своими внутренними голосами, если бы со двора до него не донёсся ещё один голос, на сей раз вполне реальный. Это была Перечница, которая стояла руки в боки, задрав голову, и кричала:

– Ты что там делаешь на окне? Да ещё уселся на мою рассаду! Ну, сейчас ты у меня дождёшься!

Дожидаться он не стал. Пока Перечница взбегала по лестнице, он соскочил на крышу привратницкой, потом на помойку и в следующий миг был уже на улице.

На улице. Посреди Парижа. Один-одинёшенек! Сначала он, разумеется, бежал. Как всякая собака, когда откуда-нибудь спасается. Он бежал и бежал, твёрдо решив никогда не возвращаться. Даже старался не дышать. Чтоб отрезать себе всякую возможность найти обратный след. Легко ли бежать не дыша! Кончилось тем, что он рухнул совершенно без сил возле какого-то киоска с разноцветными журналами. И пока восстанавливалось дыхание, он пытался обдумать своё положение. Что делать дальше? Искать другую хозяйку? Нет уж, спасибо! Хватило ему горя с одной! Тогда что? Ему вспомнился мясник в Ницце. Какую-то секунду он даже принюхивался – не учует ли его лавандовый запах, но тут же сообразил, насколько это глупо. Чутье чутьём, но за тысячу километров… А потом – с ума сойти, до чего же огромным оказался город! От выхлопных газов здесь, рядом, до самых дальних заводских дымов, он, казалось, тянулся и тянулся без конца и края. И правда ли это был город? А что если это вся земля вдруг покрылась домами? При этой мысли Пса охватила настоящая паника. «Мне надо выбраться из Парижа, – подумал он, – всё равно как, лишь бы выбраться, надо найти какую-нибудь свалку, вернуться к прежнему образу жизни, к другим собакам, найти место, где я не буду таким одиноким, таким потерянным».

Пока в голове у него теснились все эти мысли, ночь воспользовалась случаем и окончательно вступила в свои права. И тут произошла странная вещь. Журнальный киоск над головой у Пса спрятался за дощатыми ставнями. По этому сигналу вспыхнули фонари, окна погасли, а большие дома выбросили из себя всех людей. Они хлынули тысячами. Отовсюду. Опускались жалюзи магазинов, закрывались двери контор, защёлкивались замки, из соседних переулков выезжали машины, чтобы влиться в широкий проспект, который тёк мимо Пса медленно, словно древний ледник.

По тротуарам в дёрганом ритме двигались пешеходы. Они шли молча и поодиночке или небольшими группами, тихо переговариваясь. Потом одиночки и группы перемешивались, все это превращалось в толпу, и толпа медленно скрывалась под землёй – её заглатывала чёрная пещера, зияющая посреди ярко освещённого проспекта. Это поразительное зрелище придало Псу храбрости. Он подумал, что эти люди, как и он, стремятся прочь из города. И предположил, что они прокопали подземные ходы (как это делали крысы на свалке), через которые можно сбежать, так что надо лишь следовать за ними. Он затесался в толпу. Вместе с ней спустился под землю. Шёл куда-то длинными коридорами, облицованными сверкающим кафелем, где шаги беглецов гулко отдавались в ушах, и оказался на платформе. Платформа была вроде железнодорожной, потому что перед ней как раз с железным лязгом тормозил хоть и непривычного вида, но поезд. «То, что надо», – подумал Пёс, который видал поезда, проходившие над Вильневской свалкой. Сердце у него забилось чаще, и он вскочил в открывшиеся двери вагона. Инстинктивно улёгся под одно из сидений, чтоб создать впечатление, будто он едет с кем-то. (Он был единственной собакой в этом человеческом потоке; лучше было соблюдать осторожность.) Послышался звонок, двери съехались, и поезд тронулся.

Этот поезд часто останавливался. На некоторых остановках почти все выходили. Пёс тогда следовал за самой большой толпой, состоявшей всегда из самых спешащих людей. Пёс ожидал, что они выйдут наружу где-нибудь за городом, и он за ними. Но нет, толпа никак не поднималась на поверхность. Она устремлялась в другие кафельные коридоры, теснилась на других платформах, набивалась в другие поезда и снова из них выходила, чтоб отмеривать километры и километры подземных коридоров. И Пёс следовал за ней, семеня лапками среди несметных каблуков, которые все больше торопились и все громче цокали. И снова поезд, и задвигающиеся двери. Теперь уже город должен был остаться далеко позади. Пассажиров становилось всё меньше и меньше. Чем дальше, тем заметнее было, как они устали от долгого пути. И с каждой новой пересадкой они бежали все быстрее. И так до тех пор, пока Пёс не остался один – совсем один в опустевшем вагоне, не считая какого-то человека, который тоже был совсем один и до того усталый, что даже не замечал Пса. Когда этот последний пассажир покинул вагон, Пёс последовал надежде, что хоть он-то выйдет на поверхность. И он действительно вышел. Тяжело, ступенька за ступенькой, он поднялся по лестнице, усыпанной жёлтыми билетиками и окурками. И над их головами показалось наконец чёрное ночное небо. Вне себя от радости Пёс испустил победный клич и в три прыжка оказался на воле.

Потрясение, которое он тут испытал, не поддаётся описанию. Оно настолько парализовало его, что он как плюхнулся задом на тротуар, так и остался сидеть и целую вечность не мог сойти с места. Вокруг него возвышались спящие фасады громадных домов. Не просто каких-то там домов. Тех самых, около которых он решил следовать за толпой в зияющую дыру! Он сразу узнал журнальный киоск, закрытый ставнями, магазины с опущенными жалюзи, пустые конторы с тёмными окнами. Он вернулся на то же место! Соседние переулки и широкий проспект были по-прежнему ярко освещены. Но совершенно пусты. Сидя неподвижно, как каменная статуя, Пёс выл, выл, не переводя дыхания, закрыв глаза, закинув голову, сведя рот в кружок… Не исключено, что он так и выл бы по сей день, если бы чей-то голос не прошептал вдруг прямо у него над ухом:

– Нет, кроме шуток, ты весь квартал решил перебудить или как?