Разумеется, Пёс много рассказывал о Пом. Он описал её во всех проявлениях, вспомнил все: её упрямство, вспышки бешенства, её нежность первых дней, её власть над родителями, её немыслимую жестокость под конец – все как есть.

– Не хотелось бы тебя разочаровывать, – отвечал Гиеныч, зевая (они заговорились далеко за полночь), – но ничего в ней нет такого уж особенного, в твоей Пом. Просто девчушка, каких много: она готовится стать взрослой; только пока она ещё вся перемешанная.

– Перемешанная?

– Ну капризная, если хочешь, взрослые это так называют. Но это не капризы, это мешанина: она ещё сама не знает, чего хочет.

Пёс всё равно не понимал, и Гиеныч повёл его посмотреть на других перемешанных детей. День был серый, только часа в три проглянуло солнце. Воспользовавшись этим, детские садики и школьные дворы разом закишели мелкой шумной детворой. Сидя бок о бок за решётчатой оградой, Пёс и Гиеныч наблюдали.

Дети играли под каштанами. Играли? «Неужели вот это можно назвать игрой?» – недоумевал Пёс. Они производили какие-то сложные действия, попарно или небольшими группами, самым мирным образом, и вдруг все это превращалось во всеобщую свару. Но свара обрывалась так же внезапно, как начиналась, и все возвращались к своим занятиям с серьёзностью профессионалов.

В одном из уголков сада, около горки, Пёс заметил толстого розового малыша, который, сидя на своей обширной попке, ревел, разинув огромный рот. Слезы прямо-таки били фонтаном из его широко открытых глаз. «Да он же умирает от горя», – ужаснулся Пёс. Но тут лист каштана, спланировав, приземлился прямо перед малышом. Тот мгновенно перестал реветь и погрузился в созерцание этого листа, блаженно улыбаясь, словно для него в мире ничего другого никогда не существовало.

По дорожке шли две маленькие девочки, и одна рассказывала другой что-то животрепещущее, а та жадно слушала. Навстречу им попалась третья. Слушательница тут же увязалась за ней, покинув рассказчицу. Рассказчица продолжала говорить как ни в чём не бывало, заливаясь смехом на каждой фразе. Она прошла мимо песочницы. Тут Пёс увидел Старательного. Тот, с ведёрком и совком, достраивал четырнадцатую башню своего песочного замка. Великолепную башню с зубцами, бойницами, ласточкиными гнёздами, все как полагается. Очкастый, сосредоточенный, он работал на диво основательно. Все башни были соединены стеной, на которой он не поленился прорисовать пальчиком контуры воображаемой каменной кладки. А сейчас полировал тыльной стороной совка поверхность четырнадцатой башни, осторожно сдувая лишние песчинки и лаская взглядом своё творение. Сколько же времени ушло у него на такую постройку? «Это какое же надо терпение!» – подумал Пёс. Вдруг Старательный вскинул голову. Глаза у него загорелись каким-то странным огоньком. Он вскочил, раскинул руки, а ртом принялся изображать шум мотора. Довольно долго он кружил так, наподобие моторизованной птицы, вокруг замка, а потом вдруг, без всякого предупреждения, завопил: «ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-БУМ! БУМ!» – и ну крушить ногами башни и стены. Взрывы, фонтаны песка, тучи пыли, зияющие воронки, форменный катаклизм! Скоро от великолепного замка с четырнадцатью башнями не осталось и следа. Потом Старательный так же внезапно прекратил бомбардировку. Он подобрал совок, степенно положил его в ведёрко и удалился, словно ничего и не было.

Всё стихло. Начал накрапывать дождь.

Пёс не мог прийти в себя.

– Ну, теперь понял? – спросил наконец Гиеныч.

Но Пёс так и сидел, не в состоянии ответить. «Гиеныч прав, – думал он, – все эти дети – такие же, как Пом, совершенно перемешанные. Игры, занятия, даже лица у них меняются так же быстро, как ветер меняет направление. И самым непредсказуемым образом. Секунда – и они уже не такие, как были только что».

Вот тут Пёс и вспомнил себя в ту пору (для него уже очень давнюю), когда он ещё не способен был держаться одного запаха из многих. Он сам был тогда перемешанным, как эти дети. И ему впервые стала понятна фраза, слышанная от Гиеныча:

– Беда в том, что мы взрослеем в семь раз быстрее, чем они.

Вот оно что: в то время как он, Пёс, сам того не сознавая, стал взрослым, Пом осталась ребёнком. Перемешанным. Как все дети.

Дождь уже лил вовсю. Детская площадка опустела. Пёс так глубоко ушёл в свои мысли, что голос Гиеныча донёсся к нему словно издалека:

– Пошли давай, пора встречать Кабана.