Мишель Бребёф заметил автомобиль издалека, как только тот показался на дороге, проложенной по утёсу. Сначала он наблюдал за машиной в подзорную трубу, потом невооруженным взглядом. Ничто не загораживало вид — ни деревца, ни здания.
Казалось, ветер вытер поверхность земли до основания. Только клочья травы кое-где да скала, похожая на гигантский антистрессовый голыш. Летом тут полно туристов и местных, живущих сезонно, ищущих грозной первозданной красоты и уезжающих до первого снега. Редко кто мог оценить суровое великолепие Гаспе в оставшуюся часть года.
Кто-то держался на полуострове, потому что не имел желания уезжать, кому-то просто некуда было ехать.
Мишель Бребёф был из последних.
Машина замедлила ход, а затем, к немалому удивлению Мишеля, притормозив в футе от дороги к его дому, свернула на мягкое плечико провинциального шоссе.
Да, правда, из его окон вид на утёс Персе и на залив особенно эффектен, но для фотосъемки есть места лучше и безопаснее.
Бребёф достал бинокль, уселся на подоконник и направил окуляры на автомобиль. Машина была явно арендована, судя по наклейке. Внутри двое — мужчина и женщина. Белые. Среднего возраста, предположительно лет пятидесяти.
Лиц не разобрать, но по выбранным ими авто и одежде он интуитивно сделал вывод, что те состоятельны, хотя и не напоказ.
А потом водитель повернулся к спутнице, чтобы что-то ей сказать, и Мишель Бребёф, медленно опустив бинокль, отвернулся и стал смотреть на море.
Докучавший центральному Квебеку снегопад днём ранее обрушился на полуостров Гаспе в виде ливня — обычная для побережья ноябрьская погода. Если бы тоску можно было чем-то выразить, то она выглядела бы как ноябрьский шторм.
Но, как и тоска, шторм отступил, и настал новый день, невыразимо чистый и ясный, сияющий голубизной небосвода. И только океан не сдавался: бесился, бился о камни береговой линии. Гордый в своем одиночестве, возвышался над заливом утёс Персе, противостоя бурным водам Атлантического океана.
К моменту, когда Бребёф решился обернуться, пара приезжих уже повернула свой авто на его подъездную дорожку и почти достигла дома. Под взглядом Мишеля двое вышли из машины. Мужчина повернулся спиной к дому и стал смотреть на океан. На огромный утёс, на огромную дыру, пробитую в нём.
Женщина подошла к спутнику и взяла его за руку. И только тогда, вдвоём, они преодолели последние ярды до его дома. Шли медленно, словно пытались как можно дальше отодвинуть момент встречи с ним. Мишель тоже боялся этой встречи.
Сердце его забилось, и он подумал, что неплохо бы просто упасть замертво прежде, чем пара приблизится к крыльцу.
Он очень на это надеялся.
Опытным взглядом он оценили руки Армана. Безоружен. Затем пальто — не топорщится ли кобура подмышкой. Хотя, вряд ли он тут, чтобы убить Мишеля. Хотел бы, давно бы убил. И уж конечно не в присутствии Рейн-Мари.
Подобное убийство совершают тайно. Такого убийства Мишель ожидал уже несколько лет.
Чего он не ожидал, так это светской беседы.
* * *
Убедившись, что ничья кровь не прольётся, Рейн-Мари ушла в дом, оставив закутавшихся в свитера и куртки мужчин сидеть на террасе, на кедровых стульях, ставших серебристыми от времени и непогоды. Подобно тем, кто на них сейчас сидел.
— Зачем ты приехал, Арман?
— Я ушёл из Сюртэ.
— Oui, слышал.
Бребёф смотрел на человека, когда-то бывшего его лучшим другом, его товарищем, его доверенным лицом и коллегой, подчинённым. Он верил Арману, Арман верил ему.
Арман оправдал доверие. Мишель — нет.
Арман посмотрел на далекую скалу, чью сердцевину вымывало миллионы лет волнами безжалостного океана, пока в ней не образовалась обрамленная камнем пустота. У скалы не стало сердца.
Потом Арман посмотрел на Мишеля Бребёфа. Крёстный отец его дочери. Как и Арман, ставший крестным отцом первенцу Мишеля.
Как же часто они сидели рядышком, будучи инспекторами, обсуждая дела. Потом садились друг напротив друга, когда карьера Мишеля пошла в гору, а влияние Армана, наоборот, ослабевало. Руководитель и подчиненный на работе, вне работы они всегда оставались лучшими друзьями.
До поры.
— Всю дорогу сюда я размышлял, — продолжил Арман.
— О том, что произошло?
— Нет. О Великой Китайской стене.
Мишель рассмеялся, это вышло само собой и получилось очень искренне. И, на краткий миг, всё плохое было забыто.
Но смех стих и к Мишелю вернулась мысль о том, что Арман приехал убить его.
— О Великой Китайской стене? — переспросил он. — Правда?
Мишель старался звучать равнодушно, даже раздражённо. Ещё одна интеллектуальная хрень в стиле Гамаша. Но, по правде — как это обычно и случалось, когда Арман говорил о вещах отвлеченных, к делу не относящихся — Брёбефу стало любопытно.
— Хм! — морщинки вокруг рта Армана стали жёстче — верная примета сдерживаемой улыбки. — Вполне может быть, что я единственный в самолете, кто об этом думал.
«Будь я проклят» — подумал Бребёф, — «если спрошу, почему именно Китайская стена».
— И почему? — спросил он.
— Понадобились века, чтобы её построить, знаешь ли,- ответил Арман. — Начали строить в 200 году до нашей эры, или около того. Это немыслимое дело — протянуть её за тысячи километров, через горы и ущелья. И ведь это не просто стена. Они не просто слепили её, они строили её крепкой и красивой одновременно. Она веками защищала Китай, враги не могли её преодолеть. Это совершенно удивительное сооружение.
— Я в курсе.
— И всё же, в шестнадцатом веке, полторы тысячи лет спустя, маньчжуры прорвались сквозь преграду. Знаешь, как они это сделали?
— Полагаю, ты мне сейчас расскажешь.
Но маска скуки и усталости сошла на нет, и даже самому Мишелю было очевидно любопытство в собственном голосе. Не потому что он хотел узнать о Китайской стене, о которой за всю жизнь ни разу не думал. Ему была интересна причина, по которой о стене заговорил Арман.
— Миллионы жизней были принесены в жертву при постройке и защите стены. Династии лишались богатств, оплачивая строительство и поддерживая её, — вёл свой рассказ Арман, наблюдая за морем, кожей ощущая бодрящие порывы солёного ветра.
— После более чем тысячи лет, — продолжал он, — враги сломили защиту. Не благодаря превосходству в огневой мощи. Не потому, что маньчжуры были лучшими воинами и стратегами. Они таковыми не были. Маньчжуры прорвались сквозь стену и захватили Пекин, потому что кто-то изнутри открыл ворота. Кто-то впустил их. Вот так вот просто. Предатель-военачальник впустил врага и империя пала.
Казалось, их окружает весь воздух мира, однако Мишель Бребёф не мог дышать. Слова Армана, то, что он имел в виду, забивало его дыхательные пути.
Арман с неиссякаемым терпением ждал, пока Мишель либо придёт в себя, либо окончательно потеряет сознание. Он не причинил бы вреда бывшему другу, по крайней мере, в этот момент, но и приходить на помощь не собирался.
Через несколько минут Мишель нашёл в себе силы произнести:
— И враги человеку домашние его. Так, Арман?
— Сомневаюсь, что маньчжуры цитировали Библию, но звучит уместно. Предательство.
— Ты проделал весь этот путь, чтобы проучить меня?
— Non.
— Чего же ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты работал на меня.
Это было столь нелепо, что Бребёф сначала не понял смысла слов Гамаша. Он уставился на того, не скрывая замешательства.
— Чего? Где? — наконец он выдавил из себя.
Хотя оба знали, что правильным был бы вопрос: «Почему?».
— Я только что приступил к обязанностям главы Академии Сюртэ, — сообщил Арман. — новый семестр начинается сразу после рождественских каникул. Хочу, чтобы ты стал одним из преподавателей.
Бребёф продолжал молча взирать на Гамаша. Пытался переварить услышанное.
Это же не просто предложение работы. И, как он подозревал, не предложение перемирия. Слишком жестокой была война, слишком велик урон. И всё же.
В чём же дело?
— Почему?
Арман не ответил. Вместо этого он пристально посмотрел на Бребёфа, тот опустил глаза. Гамаш отвернулся к океану. К бескрайним волнам и суровой скале, которую те подтачивали.
— И ты уверен, что мне можно доверять? — спросил Мишель, направив вопрос в спину Арману.
— Нет, — ответил тот.
— Не уверен, что можно доверять, или уверен, что нельзя?
Арман повернулся и посмотрел на Бребёфа так, как никогда раньше не смотрел. Во взгляде его не было отвращения, нет. Не было там и презрения. Но было что-то близкое.
Во взгляде было абсолютное всепонимание. Гамаш видел Бребефа насквозь.
Слабый. Житель Персе, выхолощенный временем и непогодой. Потрёпанный и исковерканный. Опустошённый.
— Ты тот, кто открыл ворота, Мишель. Ты мог бы остановить это, но не стал. Коррупция постучала в двери, и ты впустил её. Предал всех, кто тебе доверял. Ты превратил Сюртэ из сильной и доблестной организации в выгребную яму. Потрачено много жизней и времени, чтобы очистить её.
— Зачем же ты зовёшь меня назад?
Арман поднялся и Бребёф вскочил вслед за ним.
— В Великой Китайской стене не было изъяна, изъян всегда в людях, — сказал Гамаш. — Сила и слабость — изначально всё в людях. Так же и в Сюртэ. А начало всему — Академия.
— D’accord — Бребеф кивнул. — Я согласен. Но все-таки, почему именно я? Не боишься, что я всех заражу?
Он изучающе смотрел на Гамаша. Потом улыбнулся:
— Или там уже есть отрава, Арман? Так ведь? И ты проделал весь этот путь в поисках противоядия? Поэтому тебе понадобился я? Как антивирус. Как более сильная инфекция, направленная на борьбу с болезнью. Это опасная игра, Арман.
Гамаш бросил на него тяжёлый оценивающий взгляд, и направился внутрь, в дом за Рейн-Мари.
Мишель сопровождал их до подъездной дорожки. И смотрел, как они уезжают. Их путь лежал назад, в аэропорт, потом самолетом домой.
В одиночестве Мишель вернулся в дом. Ни жены, ни детей. Ни внуков. Лишь изумительный вид на океан.
Гамаш смотрел из иллюминатора на поля, леса, снег, озера, проплывающие внизу, и размышлял, что же он только что натворил.
Конечно, Мишель прав. Опасная, хотя вовсе не игра.
Что случится, если он не сможет держать всё под контролем? И вирус-антидот одержит верх?
Что за штуку он только что запустил? Перед чем распахнул ворота?
* * *
После приземления, вместо того, чтобы сразу ехать в Три Сосны, Арман направил машину в главное управление Сюртэ. Но сначала высадил Рейн-Мари у дома их дочери. Анни была на четвертом месяце, то была её первая беременность, и сейчас это было уже заметно.
— Войдёшь, пап? — спросила она от дверей. — Жан-Ги скоро будет.
— Я вернусь позже, — ответил Гамаш, расцеловав дочь в обе щеки.
— Не торопись, — сказала Рейн-Мари и закрыла за ним дверь.
В управлении, в лифте, Арман нажал последнюю кнопку и отправился наверх, в офис шефа-суперинтенданта.
Тереза Брюнель подняла взгляд от письменного стола. Позади неё, в окне, переливались огни Монреаля. Взору Гамаша предстали три моста, по которым текла река автомобильных огней: люди возвращались домой после долгого дня. Вид из окна был внушительным, и за столом восседала внушающая уважение персона.
— Арман, — Тереза поднялась и обняла старого друга. — Спасибо, что заехал.
Шеф-суперинтендант Брюнель указала на зону для переговоров, и они оба присели. В свои шестьдесят с лишним лет, эта хрупкая, элегантная женщина, поздно начавшая карьеру полицейского, приняла свою нынешнюю должность так, словно была рождена для расследования преступлений.
Она делала карьеру быстро, оставив своего бывшего преподавателя и коллегу Гамаша далеко позади, и теперь ей некуда было расти.
Цвет стен в офисе сменили на мягкие пастельные тона после того, как прежний шеф-суперинтендант был… Слово «смещен» не отражало реальных событий.
Её назначили на должность выше, чем должность Гамаша, но оба знали — дело в политике Сюртэ, а вовсе не в их профессионализме. Тем не менее, она занимала этот пост и уверенно руководила и офисом, и полицейскими силами.
Арман протянул ей папки с досье и стал ждать, пока она ознакомится с документами. Поднялся, приготовил им обоим выпить, протянул ей стакан, а со своим подошел к панорамному окну.
Открывавшийся вид никогда не оставлял его равнодушным, так сильно он любил Квебек.
— Чтобы покрыть на это расходы, нужна чертова уйма денег, Арман,- наконец произнесла она.
Не отходя от окна, Гамаш повернулся и заметил, что хотя лицо её и было серьёзным, даже суровым, Тереза его не критиковала. Просто констатировала факт.
— Oui, — просто согласился он, и вернулся к созерцанию улиц Монреаля, а Тереза вернулась к документам.
— Вижу, ты изменил решение по некоторым студентам, — отметила она. — Не удивлена. Но проблем стоит ожидать со стороны преподавательского состава. Ты сместил как минимум половину.
Он вернулся, сел на свой стул, отставил стакан, к которому не притронулся, и, кивнув, сказал:
— Как можно ждать каких-то изменений, когда у руля всё те же люди?
— Я не спорю с тобой, я с тобой согласна, но ты готов отдуваться? Эти люди потеряют свои пенсии и страховки. И они будут унижены.
— Виной тому не я. В своих бедах они виноваты сами. Соберутся судиться — у меня на руках доказательства их вины. — Он не выглядел расстроенным. Но и не торжествовал. Наступал закономерный финал трагедии, похожий на хвост скорпиона. И хвост этот заканчивался жалом.
— Сомневаюсь, что кто-то подаст в суд, — заметила она, отложив в сторону очередную папку. — Но никто из них не сдастся без борьбы. Просто они сделают это не публично и не в суде.
— Посмотрим, — мрачно и решительно заключил он, откинувшись на спинку стула.
Арман наблюдал, как Тереза обратилась к последней стопке досье. Тут были материалы о мужчинах и женщинах, которых он планировал пригласить на должности преподавателей. Они заменят тех, кого он уволил.
Ознакомить Терезу со списком было с его стороны жестом вежливости. Шеф-суперинтендант Брюнель в Академии полномочий не имела. Академия и Сюртэ являлись совершенно независимыми друг от друга структурами, теоретически связанными верой в необходимость «Служения. Чести. Правосудия» — девиза Сюртэ.
Однако предыдущий глава школы руководил ею номинально. По факту, он сначала склонился, потом нагнулся и, наконец, сломался под натиском бывшего главы Сюртэ, который использовал школу, как личный полигон для тренировок.
Но шеф-суперинтендант Франкёр больше не глава Сюртэ и не обладает властью. Не на этой земле. Благодаря Гамашу.
Теперь Гамаш зачищал дерьмо, оставленное этим человеком после себя.
Первым шагом стало закрепление автономии, но сохранилось вежливое сотрудничество с коллегами по Сюртэ.
Коммандер Гамаш наблюдал, как шеф-суперинтендант Брюнель прокладывает путь к основанию горы файлов с делами выбранных к преподаванию профессоров, попутно делает отметки и комментарии, что-то проговаривая про себя. Пока та не добралась до последней папки. Она долго смотрела на неё, не раскрывая, потом подняла взгляд на Гамаша и некоторое время молчала.
— Это шутка? — наконец спросила она.
— Нет.
Она снова перевела взгляд на папку, не дотрагиваясь до той. Ей достаточно было имени.
Мишель Бребёф.
Когда Тереза снова подняла глаза, на ее лице явно читался гнев, граничащий с яростью.
— Это безумие, Арман!