Кадеты в молчании бежали по коридорам фабрики. Перепрыгивали через две ступени на лестницах. Просматривали пустынные залы, продвигались всё дальше и дальше.

После многочисленных неудачных попыток положить конец тренировочному захвату заложников и арестовать захватчиков, Хуэйфэнь отлично помнила план фабрики.

Она ни разу не была в роли командующего. Эта роль всегда доставалась Жаку. И это неизменно заканчивалось для Сюртэ проигрышем. Заложники мертвы. Полицейские убиты. Бандиты скрылись. Невозможный сценарий, они понимали. Но ЛеДюк всегда говорил им, говорил Жаку, что тот мог что-то предпринять.

Каждый раз после очередного провала операции Жак рапортовал ЛеДюку, и в дело пускали револьвер. Совсем не в наказание, объяснял ЛеДюк. Но как последствие. Как учебное пособие. Для их же собственной пользы.

Теперь именно Хуэйфэнь вела свою маленькую команду. Новичков приводили в смущение её командные жесты, поэтому она выбирала самые простые и недвусмысленные. И они быстро и плавно продвигались дальше.

Наконец она остановилась и они перегруппировались.

— Думаю, его тут нет, — сказала Хуэйфэнь, осмотревшись.

— Если не здесь, — сказала Амелия, — то где?

* * *

— Тебе нельзя тут находиться, — сказал Жан-Ги, медленно входя в комнату.

Он был на пути в комнаты коммандера Гамаша, надеясь найти его там, когда заметил, что защитная лента места преступления на двери в комнаты ЛеДюка порвана.

Он аккуратно толкнул дверь ногой. Пистолет из кобуры пока не доставал.

Там, в центре гостиной, стоял кадет Жак Лорин. Сжимал пистолет.

— Сколько часов я тут провёл, — сказал Жак, привычно оглядывая комнату, словно не заметил оградительной ленты и маркеров улик. Не заметил брызг крови. — Я садился туда, — он показал рукой с зажатым в ней пистолетом. — А Дюк садился здесь. Только я и он. Это он мне подарил, понимаете? На мой день рождения.

Бовуар взглянул на автоматическое оружие. Точно такой же пистолет лежал у него в кобуре. Такие выпускались специально для нужд полиции.

— Он говорил, я однажды стану большим человеком. Он говорил, что когда-нибудь я буду управлять Сюртэ. И он мне в этом поможет. Будет моим наставником и покровителем. Он говорил, что всем великим людям требуются покровители.

— Но тебе покровитель был не нужен, так? — сказал Бовуар, закрывая входную дверь. — Тебе требовалось кое-что другое. Тот, кто бы стал искренне о тебе заботиться. И ты решил, что нашёл такого человека в лице профессора ЛеДюка.

— Так и было! — крикнул Жак. — Он заботился обо мне!

— Но появился коммандер Гамаш, и мир перевернулся, — догадался Жан-Ги. Он не пытался подойти ближе. — Понимаю.

— Нет, не понимаете.

— Понимаю. Со мной случилось то же самое, когда я впервые встретил месье Гамаша. Я думал, что понимаю в этой жизни всё. Но с его появлением всё, во что я верил, стало вызывать вопросы. И тогда я возненавидел Гамаша за это.

Бовуар не спускал с Жака глаз. Молодой человек посмотрел в окно.

— А потом ненависть переродилась, — сказал Бовуар, словно рассказывал ребенку сказку на ночь. — Я начал ненавидеть людей, которым раньше доверял. Тех, кто внушал мне, что мир полон ужасных людей и что жестокость сродни силе. Я учился нападать первым, бить сильно и быстро.

— Он заботился обо мне, — тихо повторил Жак.

— По приказу профессора ЛеДюка ты стал посещать вечеринки у коммандера Гамаша. Чтобы обо всём докладывать Дюку. Но там ты обнаружил для себя неожиданное: оказывалось, что люди не так уж плохи.

Жак с вызовом взглянул на него.

— Мир перевернулся с ног на голову, — продолжил Бовуар. — Это было прекраснее и одновременно страшнее, чем ты мог предполагать. И внезапно ты понял, что не знаешь, что делать дальше. Кому доверять. Куда свернуть. Это ужасало. Потеряться гораздо страшнее, чем выйти не на ту дорогу. Поэтому люди не торопятся сойти с неверного пути. Мы слишком далеко зашли, или нам так кажется. Мы устали, запутались, испуганы. И мы решаем, что пути назад нет. Знакомо.

Жак стоял недвижно, не признавая правоты Бовуара.

Бовуар судорожно порылся в памяти, чтобы найти подходящие слова, чтобы вернуть парня в реальность.

— Ты смотрел то видео? — спросил Бовуар.

Жак едва заметно шевельнулся, но не ответил.

— Коммандер Гамаш никогда не обсуждал тот день ни с кем, кроме родных и близких друзей. Да и то, раз или два. Но с тобой он об этом поговорил. Вскрыл эту рану для тебя.

Жан-Ги видел перед собой юношу, годами страдавшего от рук сумасшедшего, и разучившегося отличать добро от зла. Он был не в состоянии даже просто рассмотреть их. Жак изо дня в день наблюдал лишь пустоту.

— Когда кто-то в нас стреляет, мы открываем ответный огонь, — сказал Жан-Ги.

Жак кивнул.

— Но не менее важно, чтобы, когда кто-то с нами добр, мы возвращали ему это добро, — тихо продолжил Бовуар. Аккуратно, осторожно, чтобы не спугнуть молодого человека.

— Мне потребовались годы, чтобы постичь эту истину. Ненависть, которую я испытывал к месье Гамашу, а потом к другим, снова сменила направление: я начал презирать самого себя.

— А сейчас? — спросил Жак, отвернувшись от окна, от пустоши за ним. — Всё ещё ненавидите себя?

— Non. Но для этого потребовалось много времени и сторонняя помощь. Жак, мир жесток, но в нём больше добра, чем мы предполагаем. И, знаешь, что ещё? Доброта побеждает жестокость. В конечном счёте, так и есть. Поверь мне.

Он протянул юноше руку. Жак уставился на неё.

— Поверь мне, — шепотом повторил Жан-Ги.

И Жак поверил.

* * *

— Как ты понял, что это я?

— Отпечатки пальцев, — сказал Гамаш.

— Ха, — выдохнул Бребёф.

— Я знал, что им там взяться неоткуда, и всё же они там были. Значит, кто-то их туда поместил. Многие ли могут перенести чужие отпечатки настолько качественно, что введут в заблуждение даже экспертов? Один из немногих — Хуго Шарпантье. Другой — его наставник. Ты. Тебе пришлось размазать все остальные отпечатки, включая принадлежащие ЛеДюку, оставив лишь частичные следы. В том числе и свои собственные. Красивый ход. Заставить следственную бригаду принять эти улики. Так и поступает великий тактик. Он наводит на мысль. Он не ведёт, он направляет. Исподтишка.

Мишель Бребёф не мог не согласиться. Сейчас наступила его очередь слушать молча.

Они снова сели, пистолет лежал на столе рядом с Бребёфом. Стаканы с виски оставались нетронутыми.

— Ты сказал, что убил Сержа ЛеДюка, чтобы не пришлось мне. В качестве услуги.

— В качестве компенсации за причинённое, — ответил Бребёф.

— И в то же время, ты перенёс на орудие убийства мои опечатки. Чтобы подозрение пало на меня.

— Нет! Ничего подобного! Я выбрал твои отпечатки, потому что ты всегда вне подозрений.

— И, тем не менее, я под подозрением.

Впервые с начала разговора Бребёф выглядел озадаченным.

— Да. Понимаю. Офицер КККП Желина. Твои люди тебя бы никогда не заподозрили...

— Я бы не был так уверен, — сказал Гамаш. — Унизительно осознавать, что пьедестал не так уж и высок.

Бребёф хмыкнул.

— С возвращением на землю, Арман. Тут слегка грязновато.

— А карта, Мишель? Та, что была в прикроватной тумбочке ЛеДюка? На ней тоже мои отпечатки, и изображение моей деревни. Ты её туда поместил, не так ли? Снова увод следствия по ложному следу.

— Но не в твою сторону.

Гамаш изучал Бребёфа, исследуя морщинки, трещинки, расщелины его лица. Географию и историю, начертанные временем, заботами и одиночеством. Слишком большим количеством выпитого и недостатком мира в душе.

И там наконец он отыскал правду.

— Ты сказал, что в первый же вечер тут сделал два открытия. Первое — русская рулетка. Каким было второе открытие?

Бребёф посмотрел на Армана. На лучики вокруг его глаз и рта. Некоторые из-за невзгод и печали, но по большей части из-за смеха. Из-за довольства жизнью. От радости сидеть возле камина, в компании семьи и друзей, и от улыбок.

Таким могло стать и его лицо, сверни он налево, а не направо. Пойди он вперёд, вместо того, чтобы отступить в сторону. Запереть ворота, вместо того, чтобы распахнуть их.

Мишель Бребёф долгое время ненавидел Армана. Но любил его он ещё дольше.

— Я думал, ты знаешь, — сказал Мишель.

— Скажи мне.

— Амелия Шоке.

Вот оно. Вот она.

— Когда ЛеДюк заявил о нынешнем жалком наборе кадетов, о ней он упомянул особо. Имя было знакомым, но не более. И вот ЛеДюк сообщил, что сам он отклонил её заявление, а ты это решение отменил. И тут всё сложилось. Я понял, кто она и почему она здесь.

— И почему?

— Служение. Честь. Правосудие. Наконец, ты обрел средство для исполнения правосудия.

— Ты решил, что я задумал отыграться на ней?

— А разве нет? Зачем ещё держать её здесь? Зачем принимать в Академию девчонку, так откровенно не подходящую для полицейской работы?

— Да чем же не подходящую?! Потому что она не похожа на остальных? Non, Мишель. Цель заключалась не в мести или даже правосудии. Я не собирался её обижать. Я хотел спасти её.

Мишель Бребёф тупо, непонимающе уставился на Гамаша.

— И спасти себя, — добавил Арман. — Единственную возможность стать наконец свободным я вижу не в том, чтобы причинить боль в ответ на боль причиненную. Но в том, чтобы совершить что-то достойное. Не скажу, что это легко. Ты не представляешь, сколько раз я убирал её досье в стопку отказников. Понимая, как подобное моё решение отразится на ней. Это будет жизнь, полная отчаянья. В итоге Амелию Шоке обнаружат в переулке, сточной канаве или меблированных комнатах. Мертвую.

Арман посмотрел на свои ладони, на еле заметный шрам на пальце.

— Ты сделал это, чтобы спасти её? — ошарашено переспросил Бребёф. — Её?!

— Oui. И знаешь что, Мишель? Она оказалась замечательной молодой женщиной с блестящим умом. Когда-нибудь она станет во главе Сюртэ.

Мишель продолжал таращиться на него.

Гамаш напирал:

— Ты поместил её отпечатки на оружии, зная, что она попадет под подозрение. Ты украл её копию карты и положил в прикроватную тумбочку ЛеДюка. И это стало ещё одной причиной, по которой я подумал на тебя. Очень чётко всё было инсценировано. Всё очень шатко и предположительно. Ни единой улики, прямо указывающей в её сторону. Лишь жалкие крохи в целом лесу улик вели к Амелии Шоке. И ко мне, как к промежуточной остановке. Но, в конце концов, они привели бы к ней.

Мишель Бребёф потянулся к пистолету, медленно сжал рукоять.

— Таков, значит, был твой план. Ты хотел, чтобы её привлекли и осудили за смерть Сержа ЛеДюка.

— Я сделал это, чтобы тебе не пришлось.

Он встал и поднял пистолет.

Арман поднялся на ноги и протянул руку.

— Пистолет, пожалуйста, Мишель.

Бребёф снова сделал шаг назад и, крепче сжимая рукоять пистолета, прижал дуло к виску.

— Non, — произнес Гамаш, стараясь скрыть панику в голосе и вернуть смысл в ситуацию, быстро выходящую из-под контроля.

Выражение на лице Мишеля было тем же самым, что и в детстве, когда Арман прижал носовой платочек к его окровавленной коленке. Столько боли.

И снова Арману отчаянно захотелось излечить рану.

Его рука, всё ещё протянутая, начала дрожать, и он попытался успокоиться.

— Помнишь, после похорон моих родителей в нашем доме было собрание? С закусками и в молчании. Все взрослые вели себя там как зомби. Избегали меня, им нечего было мне сказать. — Он говорил обрывочно, торопливо, выстраивая из слов мост, по которому вернёт Мишеля назад. — А я просто сидел там. Ты подошёл, сел рядом и стал шептать мне на ухо, чтобы никто не смог подслушать. Помнишь, что ты мне сказал тогда?

Пистолет немного опустился.

— Ты грязный плут, — прошептал Мишель.

Арман кивнул.

— Ты заставил меня улыбнуться. Я и не думал, что снова смогу улыбаться, но ты вернул мне эту способность. Ты подарил мне надежду, что всё может как-то образоваться, стать лучше.

Пистолет опустился ещё чуть-чуть.

— Теперь всё кажется безнадежным, я знаю, — продолжил Арман. — Кажется, что нет выхода. Я понимаю. Ты же знаешь, что я понимаю это как никто другой?

Мишель кивнул.

— Но станет лучше. Даже после всего. Я обещаю.

— Знаешь, как-то ночью я преследовал тебя до дома, — сказал Мишель. — До твоей деревни.

— Так это был ты?

— Я хотел посмотреть, где ты живешь. — Он сделал паузу. — Там так умиротворённо. Я сидел в машине, а мне хотелось съехать вниз с холма и присоединиться к тебе. Может даже купить крохотный домик и по вечерам пропускать рюмочку в ресторанчике. Или стать членом книжного клуба.

Это была самая страшная история о призраках. Про призрак жизни, которая могла быть.

— Я умру в тюрьме. Ты же понимаешь. От старости. Или кто-нибудь ночью забьёт меня до смерти. Тот, кто узнает, кем я был. Так какая разница, где я умру — там или тут?

Он снова поднял пистолет, и теперь Арман вскинул обе руки. Не для того, чтобы дотянуться до пистолета, но до мужчины, такого недосягаемого.

— Дай мне руку, — взмолился он. — Всё нормально. Всё будет хорошо. Пойдём со мной. Прошу тебя, Мишель.

Мишель посмотрел на протянутые руки, потом посмотрел Арману в глаза и плотнее прижал дуло к виску.

— Ради Бога! — прошептал Арман. — Не смей. Я прошу тебя. Пожалуйста! — Он судорожно искал нужные слова. — Ты хочешь, чтобы я до конца жизни помнил этот кошмар?

— Ну так отвернись, Арман.

* * *

Прогремел выстрел, Жан-Ги вздрогнул.

Они с Жаком были в комнатах коммандера Гамаша. Жак умылся, а Жан-Ги убрал пистолет и налил им по стакану колы. Они только присели, как раздался выстрел.

— Оставайся тут.

Жан-Ги выскочил за дверь, в коридор, где всё ещё витало эхо выстрела. Он подскочил к двери Бребёфа и дернул ручку.

Посередине маленькой комнаты стоял Гамаш. Лицо его было забрызгано кровью. У ног лежало тело. Гамаш зажмурился, но было слишком поздно.

Спиной к Мишелю он не повернулся.