– О боже, – прошептал Розенблатт.

Но Гамашу, который стоял рядом с пожилым профессором, вовсе не показалось, что тот увидел перед собой бога. Напротив.

– Могу я подойти ближе? Можно ее потрогать?

– Да. Только будьте осторожны, – предупредила Лакост.

Профессор протянул Гамашу свой портфель, утративший важность, и подошел к пушке. Медленно, осторожно. Выставив вперед руки, словно боясь спугнуть.

– Главное, что мы хотим узнать от вас, профессор, – сказала Лакост, идя за ним, – может ли она стрелять. В таком случае нам необходимо вывести ее из строя.

– Да, – произнес Розенблатт, словно во сне.

Он подошел к гравировке и остановился. Стал разглядывать монстра. Потом положил на него ладони. Ощутил холод металла, почти ожидая, что почувствует пульсацию.

Он приник к металлу, и Гамашу показалось, что он слышит шепот, однако слов было не разобрать.

Наконец профессор Розенблатт сделал шаг назад. И еще один. И еще. Запрокинул голову, насколько это возможно. Раскрыв рот и расширив глаза, он пытался оценить масштабы того, что видит. Не столько размеры, сколько сам факт наличия.

Он повернул голову и посмотрел на длинный ствол, исчезающий в темноте. Туда не доходил даже свет прожекторов.

Профессор закрыл глаза, несколько раз глубоко вздохнул и на последнем выдохе повернулся к своим спутникам:

– Мне нужно проверить зарядную камору, нет ли там снаряда.

Теперь он обрел вполне деловой вид.

– Она находится здесь, – сказал он, подходя к орудию сзади. – Вы ее открывали?

Он показал на круглую металлическую заслонку, размер которой позволял войти внутрь.

– Мы пытались, но не смогли ее открыть, – ответила Лакост. – И поэтому оставили попытки – боялись, что выстрелит.

Профессор Розенблатт кивнул:

– Могли не бояться. Спусковой механизм находится в другом месте. А это затворная часть. Если внутри есть снаряд, то мы увидим его здесь.

Они наблюдали за профессором, который перетрогал все рукоятки, ручки и набалдашники.

– Осторожнее, – предупредил его Бовуар.

Розенблатт не ответил. Он слишком сосредоточился на исследуемом механизме.

– Мы можем быть уверены? – спросила Лакост у Бовуара. – Он знает, что делает?

Прежде чем Бовуар успел ответить, профессор ухватился обеими руками за один из рычагов, подналег и потащил на себя, но ничего не произошло.

– Мне нужна помощь, – сказал он. – Его заело.

Бовуар присоединился к нему, и они принялись тащить вдвоем. Наконец затворное устройство подалось – так неожиданно, что они оба отпрыгнули назад.

Раздалось жужжание, скрежет и громкое шипение.

Гамаш напрягся, опасаясь, что Розенблатт привел в действие спусковой механизм. Впрочем, он все равно не знал, что делать в этом случае.

Наконец массивная заслонка распахнулась, как рот. Как пасть. Приглашая их внутрь.

Четыре человека уставились в пространство за заслонкой. Гамаш услышал тяжелое дыхание. Он знал, что это дышит Бовуар. Не потому, что запыхался, потратив силы на открывание заслонки, а потому, что видел перед собой свой ночной кошмар.

Если Гамаш боялся высоты, то Бовуара ужасали норы. Арман встал между Жаном Ги и отверстием.

– Оставайся здесь, – сказал он. – Если заслонка закроется, пожалуйста, открой ее снова.

Бовуар безмолвно продолжал смотреть перед собой.

– Тебе нужно записать то, что я сказал? – спросил Гамаш.

– А? Pardon? – сказал Жан Ги, выходя из своего полуобморочного состояния. – Хорошо. Постойте, вы хотите залезть туда?

Он махнул в сторону отверстия, у которого уже стоял профессор Розенблатт.

– Да. А если нам потребуется забраться на эту штуку?

– То полезу я, – с улыбкой сказал Бовуар.

– Уж будь любезен.

Гамаш последовал в камору за Розенблаттом и Лакост.

В свете фонариков он увидел лицо профессора. Его глаза. Они горели ярко, но без чрезмерного возбуждения. Профессор казался почти спокойным, контролировал ситуацию.

Здесь он находился в своей естественной среде обитания. В чреве зверя. Вот где маленький профессор чувствовал себя в своей тарелке.

– Невероятно, – пробормотал Розенблатт, покачивая головой. – Никакой электроники. – Он посмотрел на своих спутников. – Похоже на набор «Меккано».

– Но она заряжена? – спросила Лакост, которую начало одолевать беспокойство.

Клаустрофобией она не страдала, но никогда прежде не втискивалась в камору гигантского орудия, да еще с двумя людьми.

– Нет, – ответил Розенблатт, показывая на громадную длинную трубу, уходящую вдаль. Он пригляделся к стенкам трубы. – Пусто. Здесь никогда не было ни одного снаряда. Иначе остались бы следы.

Гамаш потрогал стенку. На ней был тонкий слой масла.

– Но в боевой готовности, – сказал он.

Розенблатт посмотрел на него и кивнул:

– Вы разбираетесь в оружии.

– Как это ни прискорбно, – ответил Гамаш. – Мы все разбираемся. Но никогда не сталкивались с чем-то подобным.

– Никто и не знал ничего подобного, – сказал Розенблатт.

Даже в тусклом свете фонарика Гамаш заметил удивленное выражение в глазах профессора.

– Значит, она способна произвести выстрел? – спросила Лакост.

– Прежде чем ответить, я должен обследовать спусковой механизм. Давайте выйдем отсюда.

Упрашивать никого не пришлось. Лакост мигом оказалась снаружи, а потом направилась за профессором к боковине орудия.

– Интересно. Спусковое устройство должно быть здесь. – Розенблатт засунул кулак в большое отверстие. – Но оно отсутствует.

– Может, оно где-то в другом месте? – предположил Бовуар.

– Нет, оно должно быть здесь, судя по той конфигурации, что мы видели внутри.

Он оглянулся, посмотрел на заднюю стену камуфляжной сетки и отрицательно покачал головой.

– Но главное, что она не заряжена, – сказала Лакост. – А если бы и была заряжена, то не смогла бы произвести выстрел.

– Да, без спускового механизма выстрел невозможен.

– Как он выглядит? – спросил Гамаш.

– Он должен иметь зубчики, соответствующие этому колесу. – Профессор показал на шестерню шириной около фута. – На орудии нет никакой электроники. Даже системы наведения нет. Все делается вручную.

– А может, эта штука выпала? – спросил Бовуар, обшаривая взглядом землю вокруг.

– Ну, это же не набор лего. Ничего отсюда не выпадает. Сложный механизм с идеальной подгонкой деталей. Каждая четко стоит на своем месте.

– Значит, выпасть он не мог? – уточнил Бовуар.

– Не мог, – подтвердил Розенблатт. – Если его нет, значит его кто-то взял. И судя по всему, недавно. Мне нужно еще раз посмотреть на гравировку.

Пожилой профессор говорил с такой решимостью, что Гамаш понял: если сам он боится высоты, а Бовуар – замкнутых пространств, то профессор Майкл Розенблатт боится гравировки.

Они снова подошли к гравировке, и Розенблатт отступил, разглядывая крылатого монстра, который извивался и корчился перед ним. Его семь голов были напряжены, длинные шеи переплетались, как змеи. На спине монстра сидела женщина с вожжами в руках. Зверь был послушен ей. Она смотрела на людей со странным выражением лица. Гамаш подумал, что это не гнев. И не жажда мести или крови. Нет, это было что-то более зловещее. Что-то, чего Гамаш не мог определить.

Профессор Розенблатт прошептал что-то себе под нос.

– Что вы говорите? – спросил Гамаш, ближе всех стоявший к ученому.

Розенблатт показал на то, что выглядело как чешуя на теле монстра.

Гамаш подошел ближе, надел очки и наклонился. Потом выпрямился и посмотрел на профессора:

– Иврит?

– Да. Вы можете прочесть? – спросил Розенблатт.

– Боюсь, что нет.

Розенблатт снова взглянул на монстра. На линии, которые оказались не чешуей, а словами. И прочел вслух:

Потом он повернулся к своим спутникам в этом мрачном месте. На лице его появилось торжествующее и одновременно испуганное выражение. Словно его худшие страхи и самые вожделенные мечты являли собой одно и то же. И сбылись.

– «На реках Вавилонских мы сидели и плакали», – сказал он.

Кровь отхлынула от лица Гамаша. Перед ним в свете прожекторов сверкало орудие, неестественное, сверхъестественное. Оно отбрасывало тени на полог наверху, на это фальшивое небо с гротескными звездами.

– А теперь, – произнес профессор Розенблатт, – я могу рассказать вам, с чем мы имеем дело.

Они сидели в гостиной дома Гамашей, у камина, в котором прыгали и плясали язычки пламени, отбрасывая веселый свет на мрачные лица.

В лесу они промерзли до костей и решили вернуться в какое-нибудь теплое место. Туда, где им никто не помешает.

Они сидели, грея руки о кружки горячего, бодрящего чая, а на столике стояли тарелки с печеньем «мадлен», купленным Арманом в пекарне Сары, мимо которой они проходили.

– То, что вы нашли, – начал профессор Розенблатт, – называется «Проект „Вавилон“». Когда мы утром говорили с вами по телефону и вы описали найденное орудие, я вам даже не поверил. «Проект „Вавилон“» – это такая байка, которой физики пугали друг друга. Это сказка братьев Гримм для ученых.

Он глубоко вздохнул и попытался скрыть беспокойство, съев еще одно печенье. Но дрожащая рука выдала его.

Гамаш не мог определить, чем вызвана эта дрожь – страхом или возбуждением.

– Вы нашли то, что называется суперорудием. Причем единственным в своем роде. В сообществе оружейников «Проект „Вавилон“» – нечто вроде легенды. Долгие годы ходили слухи, что такое орудие создано. Некоторые люди пытались его найти, но сдались. Со временем разговоры о суперорудии стихли.

– Когда вы увидели его, то прошептали: «Он не мог». Кого вы имели в виду? – спросил Гамаш.

Он наклонился вперед, уперев локти в колени и сложив свои большие руки так, что они образовали перед ним некое подобие корабельного носа, рассекающего морские волны.

– Я имел в виду Джеральда Булла, – ответил Розенблатт, явно ожидая какой-то реакции, может быть вздоха.

Но не увидел ничего, кроме напряженного внимания.

– Вы не слышали про Джеральда Булла? – спросил Розенблатт, переводя взгляд с одного лица на другое.

Все отрицательно покачали головой.

– «Взгляните на мои деянья и дрожите!» – продекламировал Розенблатт, кладя на стол свой потертый кожаный портфель.

– Только не это, – простонал Бовуар. – Теперь у нас двое таких.

– Это «Озимандия», – сказал Гамаш, глядя на Бовуара с отчаянием. – Профессор цитирует один из сонетов Шелли…

– Конечно, он цитирует.

– …в котором говорится о высокомерии, о гордыне. О царе, который думал, что созданное им простоит тысячелетия, но от него осталась лишь разбитая статуя в пустыне.

– И все-таки он стал бессмертным, – заметил Розенблатт. – Но не из-за его деяний, а благодаря стихотворению.

Бовуар хотел было ввернуть что-то хитроумное, но решил промолчать. И задумался.

– Кто такой Джеральд Булл? – спросил он после паузы.

Профессор Розенблатт расстегнул портфель, перебрал его содержимое и вытащил какие-то бумаги.

– Я нашел это в своем архиве после нашего разговора. Подумал, что может пригодиться.

Он положил на кофейный столик бумаги, скрепленные степлером.

– Вот он, доктор Булл.

Изабель Лакост взяла пожелтелые от времени машинописные листы. В пачке лежала и зернистая черно-белая фотография человека в костюме, с узким галстуком. У него был обиженный вид.

– Он был специалистом по вооружениям, – сказал Розенблатт. – В зависимости от того, с кем вы говорили, доктор Булл мог казаться либо пророком, либо безнравственным торговцем оружием. Но на самом деле он был блестящим конструктором.

– И он сконструировал ту штуку в лесу? – спросила Лакост.

– Я думаю, да. Я думаю, то орудие являлось составной частью «Проекта „Вавилон“». Он поставил перед собой цель – создать мощное орудие, способное выводить снаряды на низкую околоземную орбиту, как спутник. И по орбите снаряд должен был преодолеть тысячи миль до цели.

– Но такие устройства существуют, – возразил Бовуар. – Межконтинентальные баллистические ракеты.

– Верно. Однако суперорудие отличалось от них, – сказал Розенблатт.

– Набор «Меккано», – догадалась Лакост. – Без электроники.

– Именно. – Профессор улыбнулся ей. – Никаких компьютерных систем наведения. Никакой зависимости от программного обеспечения или даже электричества. Старое, надежное орудие, очень похожее на те, которыми воевали в Первую мировую.

– Но с чего вдруг оно стало таким уж достижением? – спросил Гамаш. – Похоже, был сделан шаг назад, а не вперед. Как говорит инспектор Бовуар, если существуют МБР, способные нести ядерные боеголовки за тысячи километров и точно поражать цель, кому может понадобиться суперорудие Джеральда Булла?

– А вы подумайте, – предложил Розенблатт.

Они подумали, но ни до чего не додумались.

– Вы слишком погрязли в настоящем, вы считаете, что современное есть лучшее, – сказал профессор. – Часть гениальности Булла состояла в понимании того, что старинные конструкции не только могут работать, но в некоторых ситуациях могут работать даже лучше, чем современные.

– А гигантскую пращу он не спроектировал? – спросил Бовуар. – Не стоит ли нам заняться поисками одной из них?

– Думайте, – велел Розенблатт.

Гамаш задумался и медленно оглядел свой дом. Посмотрел на бесполезный смартфон на рабочем столе. И модем для дьявольски медленного подключения к Интернету.

Он посмотрел на потрескивающий камин, ощутил его тепло, подумал о печке в кухне. В кухне Клары. В книжном магазине Мирны.

Если электричество отключалось, у них в домах было тепло и светло. Вовсе не благодаря современным технологиям, которые становились бесполезными. Пригодные для жизни условия поддерживались благодаря старым, даже древним инструментам. Печкам. Колодцам.

Возможно, во многих отношениях Три Сосны оставались примитивными, но деревня долгое время могла существовать без электричества. И уже одно это давало жителям преимущество.

– Такое орудие не нуждается во внешнем источнике энергии, – неторопливо заговорил Гамаш. Понимание пришло к нему вместе с вытекающими из него последствиями. – Оно может послать снаряд на орбиту без всякого аккумулятора.

Профессор Розенблатт кивнул:

– Именно. Блеск и кошмар.

– Почему кошмар? – спросил Бовуар.

– Потому что суперорудие доктора Булла позволяло любой террористической ячейке, любому экстремисту, сумасшедшему диктатору стать международной угрозой, – ответил ученый. – Им не требовались ни технология, ни ученые, ни даже электричество. Им требовалось только одно – суперорудие.

Он дал им время осознать услышанное, и, пока это происходило, даже веселый камин не мог прогнать холодок из комнаты или стереть тревогу с их лиц.

– Но возможно, он не сумел сделать это, – сказала Лакост. – Возможно, его предприятие не увенчалось успехом. Может быть, Булл забросил свое орудие, потому что оно не действовало.

– Нет, – возразил профессор Розенблатт. – Он прекратил работу, потому что его убили.

Все уставились на него.

– Как? – спросил Гамаш.

– Его убили в тысяча девятьсот девяностом году. Некоторые говорят, что убийство было заказное. В то время он жил в Брюсселе. Пять пуль в голову.

– Профессиональное убийство, – сказала Лакост.

Розенблатт кивнул:

– Убийцы так и не были пойманы.

Гамаш задумался, прищурившись.

– Кажется, я припоминаю, – сказал он. – Джеральд Булл был квебекцем…

– Вообще-то, он родился в Онтарио и учился в Университете Куинс. Тут обо всем этом написано. – Розенблатт помахал привезенными бумагами. – Но бóльшую часть работы он проделал здесь, в Квебеке. По крайней мере, в начальной стадии.

– Вы его знали? – спросил Гамаш.

– Практически нет. Он очень недолго работал в Университете Макгилла. Считался сумасбродом. Трудный человек.

– В отличие от физиков? – спросил Гамаш и увидел улыбку на лице Розенблатта.

– К сожалению, я недостаточно гениален, чтобы позволить себе быть трудным человеком, – сказал он. – Я был просто преподавателем, обучал студентов рассчитывать траектории. Вернее, пытался обучать. Когда появились сложные системы, студенты поняли, что могут обойтись без этих знаний. За них все сделают компьютерные программы. С таким же успехом я мог бы обучать их пользоваться логарифмической линейкой и счетами.

– Доктор Булл никогда не обращался к вам за советом? – подначил его Гамаш.

Розенблатт откровенно рассмеялся:

– За советом? Джеральд Булл? Нет. Да он вообще никогда не обратился бы ко мне! Я был гораздо ниже его по положению.

Некоторое время они смотрели друг на друга, наконец Гамаш улыбнулся и опустил глаза. Но Майкл Розенблатт внял предостережению и спросил себя, не слишком ли он разоткровенничался.

– После его смерти начались разговоры, что он действительно сконструировал свою суперпушку, – сказал Розенблатт. – И что она была готова к испытаниям. Но никто не знал, где она находится. К тому же это были всего лишь слухи. Люди любят драматические сюжеты, но на самом деле в них не верят.

– Почему его убили? – спросил Бовуар.

– Никто, конечно, толком не знает, – ответил Розенблатт. – Высказывалось предположение, что таким образом хотели предотвратить создание пушки.

– «На реках Вавилонских мы сидели и плакали», – процитировал Гамаш, глядя на пожилого ученого. – Вы не все рассказали, профессор. Рано или поздно мы все выясним, вы ведь знаете. Откуда на орудии взялась такая гравировка – семиглавый зверь? Зачем она понадобилась Джеральду Буллу? И к чему эта цитата?

Профессор Розенблатт скользнул по комнате взглядом, который мог бы показаться до смешного вороватым, если бы разговор шел не об орудии, само существование которого стоило жизни как минимум двум людям: его создателю и Лорану. И назначение которого состояло в том, чтобы убить гораздо большее число людей.

Майкл Розенблатт слишком поздно понял, что он недооценил своих собеседников, и в первую очередь Гамаша. Все верно, в конечном счете они докопаются до истины.

Но возможно, лихорадочно подумал он, не до всего.

Он вполне может и сам рассказать им кое-что. Но разумеется, не все.

– Джеральд Булл был настоящим человеком Возрождения, – сказал он и, услышав смешок Бовуара, добавил: – В эпоху Возрождения создавались удивительные произведения искусства и техники. Однако это были жестокие времена. Я не закрываю глаза на то, что перед нами оружие, назначение которого – убивать.

– Оружие массового поражения, – вставил Гамаш, которому тоже претили восхваления в адрес конструктора-оружейника, торговца оружием.

Профессор Розенблатт внимательно взглянул на него, проверяя, нет ли скрытого смысла за точными словами, выбранными Гамашем. Вроде бы нет.

– Верно. Но, кроме того, Джеральд Булл был почитателем классики. Он любил музыку, живопись, историю. Доктор Булл прекрасно осознавал, что он проектирует. В среде конструкторов-оружейников ходили слухи, что он не только создал суперорудие, но и выгравировал на нем семиглавого зверя, упомянутого в Апокалипсисе.

Он обвел взглядом собравшихся. Изабель Лакост честно пыталась вспомнить, что ей рассказывали о Библии в школе. Бовуар нетерпеливо качал головой. А Гамаш просто смотрел, но так, что профессору становилось неуютно.

– Вавилонская блудница, – подсказал Розенблатт.

– Да расскажите уже! – выпалил Бовуар, у которого лопнуло терпение.

Профессор извлек из кармана свой айфон, потыкал пальцем в экран и положил аппарат на стол. Возле тарелки с печеньем появилось изображение вставшего на дыбы семиглавого чудовища с длинными змеиными шеями, торчащими из тела.

Верхом на звере сидела женщина, и смотрела она не вперед, куда несло ее чудовище, а назад – на кого-то, кто смотрел на нее.

– И кто она такая, эта Вавилонская блудница? – спросил Бовуар.

Профессор Розенблатт хотел было ответить, но передумал и обратился к Гамашу:

– Полагаю, вы знаете?

– Антихрист, – произнес Гамаш, не отрывая глаз от экрана.

Бовуар поперхнулся от изумления.

– Да бросьте вы! – Его красивое худое лицо избороздили смешливые морщинки. – В самом деле?

Он обвел всех взглядом и наконец обратился к пожилому ученому:

– Вы серьезно говорите, что эта штуковина в лесу – дьявол?

– Я так не сказал. Но вы спросили про Вавилонскую блудницу, и вот вам ответ. Можете найти сами или спросить у какого-нибудь знатока Библии. Существует множество толкований относительно зверя и его семи голов, но большинство приходит к одному и тому же выводу: Вавилонская блудница направляется в Армагеддон.

– Как и Джеральд Булл, – подхватила Лакост. – Создавая свою суперпушку, он приближал конец света.

– Не совсем так, – возразил Розенблатт и зачем-то посмотрел на свои ботинки. – Тут сообщество расходится во мнениях. Многие – и, вероятно, их большинство – считают доктора Булла наемником. Торговцем оружием. Мастером на все руки. Он конструировал, создавал и продавал любое оружие, отвечающее самым высоким требованиям.

– А остальные? – спросил Гамаш. – Меньшинство?

– Для них доктор Булл – герой, ведь он вовсе не скрывал, зачем создает свое суперорудие и для кого. Они считают, что выгравированный на лафете зверь – это своего рода знак. Наподобие того, как летчики Второй мировой нередко рисовали на своих самолетах пугающие изображения.

– Он назвал свою работу «Проект „Вавилон“», – сказал Гамаш. – Почему?

– Кто был дьяволом в конце восьмидесятых? – спросил Розенблатт.

– Советский Союз, – ответила Лакост, вспоминая историю.

– Холодная война шла на спад, – возразил Гамаш. – Ельцин и президент Горбачев проводили политику гласности.

– Вот именно, – сказал Розенблатт. – Но был кое-кто еще. Союзник, быстро превращающийся во врага. Волк в овечьей шкуре, если использовать еще один библейский образ.

– Вавилон? – повторил Гамаш. – Вы хотите сказать, что Джеральд Булл создал свое орудие для Саддама Хусейна?

Он даже не пытался скрыть свой скептицизм и мог только представить, какое лицо сейчас у Жана Ги.

– Вы в это не верите? – спросил профессор Розенблатт.

Его слова упали в тишину, проплыли по комнате и сгорели в камине.

– А вы бы поверили? – спросила Изабель Лакост, глядя на старика и пытаясь понять, не помешался ли он.

Существование пушки было довольно трудно признать, но ее она по крайней мере видела, прикасалась к ней. И знала: пушка настоящая. А вот предположение Розенблатта было уже за гранью.

– На самом деле не имеет значения, верите вы мне или нет, – сказал Розенблатт, собирая бумаги. – Вы просили рассказать, что мне известно. И я рассказал.

Он поднялся, и Гамаш встал вместе с ним.

– Вы и мальчику не поверили, – тихо произнес Розенблатт. – И посмотрите, что случилось.

Гамаш на миг оцепенел, словно жизнь покинула его. Потом он вздохнул и снова сел.

– Пожалуйста, присядьте, – сказал он, показывая на место рядом с собой.

Профессор Розенблатт поколебался несколько мгновений, но тоже сел.

– Расскажите, что вам известно о «Проекте „Вавилон“» и Джеральде Булле.

Профессор Розенблатт обвел их взглядом и увидел если не доверие, то по крайней мере желание попытаться понять.

– Не секрет, что Саддам хотел уничтожить Израиль, – начал Розенблатт. – И начать полномасштабную войну. Он хотел контролировать весь регион.

Гамаш кивнул, вспоминая конец восьмидесятых – начало девяностых годов ушедшего века. Для Бовуара и Лакост то время принадлежало истории. Для него и Розенблатта – собственным воспоминаниям.

– Вообще-то, существует множество гипотез касательно «Проекта „Вавилон“», – продолжил Розенблатт. – Одни нелепее других.

Никто не смотрел на Бовуара, который изо всех сил пытался скрыть зевоту.

– Некоторые даже считали, что доктор Булл строит свою пушку для израильтян. Для упреждающего удара по Ираку. Они прагматики. Они верят в Бога. Но как сражаться с дьяволом? Молитвами? Так вот, Джеральд Булл стал ответом на такую молитву.

– Но у израильтян есть самое современное оружие, – сказала Лакост. – Зачем им такая суперпушка?

– Им она ни к чему, – ответил Гамаш. – А вот Саддаму Хусейну была бы кстати.

Бовуар нахмурил брови. Наконец-то логика пробила брешь в его скептицизме.

– Да, – сказал ученый. – Оружие массового поражения, которое может быть собрано где угодно. Например, в сердце пустыни. Для него не требуется никакой электроники, никаких особых навыков.

– А как предполагалось производить нацеливание? – спросил Гамаш, вспоминая фотографии израильтян в противогазах, прячущихся в своих домах под вой сирен во время Войны в заливе.

– Там есть система наведения, но без электроники добиться точности невозможно. В особенности при больших расстояниях. Единственный изъян в творении Булла.

– Изъян? – переспросил Гамаш. – Вам не кажется, что это слишком мягкое слово?

Профессор покраснел, чувствуя на себе проницательный взгляд Гамаша.

– И это значит… – напирал Гамаш.

– Это значит, что при больших расстояниях суперпушка не гарантировала поражения только военных целей.

– Это значит нечто большее, – сказал Гамаш. – Она и не строилась для поражения военных целей, верно?

– Тогда для чего она строилась? – спросила Лакост.

– Для городов, – сказал Гамаш. – Город – самая крупная и доступная мишень. Пушка предназначалась для разрушения Тель-Авива и Иерусалима. Для убийства мужчин, женщин, детей. Учителей, барменов, водителей автобусов. Ее назначение состояло в том, чтобы стереть их с лица земли. Привести Израиль к состоянию каменного века.

– Или Багдад, – заметила Лакост. – Если покупателем был Израиль. Не забывайте, что надпись рядом с гравировкой сделана на иврите.

Бовуар все это время молчал, только негромко хмыкал, пресекая собственные поползновения вставить язвительный комментарий.

– А ты что думаешь? – спросил его Арман.

– Я думаю об Армагеддоне, – ответил он.

– О кинофильме? – осведомилась Лакост и получила от него улыбку.

– Non. Если та штуковина в лесу действует, то Булл создал пушку, которая может выводить снаряд на орбиту с намерением и надеждой стирать с лица земли целые города. В любой точке земли.

Профессор Розенблатт кивнул:

– В любой.

Теперь стало ясно, кто был настоящим монстром. Не Вавилонская блудница. И даже не суперпушка. А человек, который их создал.

Гамаш и Бовуар вышли из дома, следуя в нескольких шагах за Лакост и профессором.

Розенблатт собирался домой – взять кое-какие вещи и вернуться в гостиницу на тот случай, если понадобится его помощь. Лакост и Бовуар должны были заглянуть в оперативный штаб и узнать, не пришли ли отчеты криминалистов. А Гамаш шел к Рейн-Мари в бистро.

Бовуар шагал рядом с Гамашем.

– Вы ему верите? – спросил Бовуар. – Насчет Ирака?

Он шел в ногу с Гамашем и подсознательно подражал ему, сцепив пальцы за спиной.

– Не уверен, – ответил Гамаш.

– Даже если и так, теперь это не имеет значения. Предполагаемая цель – или покупатель – давно исчезла с лица земли. Саддама Хусейна казнили много лет назад. Опасность миновала.

– Гм, – промычал Гамаш.

– Что?

– Кто-то убил Лорана, чтобы сохранить тайну суперпушки, – напомнил ему Гамаш. – Я думаю, опасность не миновала, а пребывает в спящем состоянии.

Они сделали несколько шагов молча.

– Но теперь она проснулась, – сказал Жан Ги.

– Гм, – опять промычал Гамаш. И еще через несколько шагов: – Ты обратил внимание, куда направлен ствол?

Бовуар остановился и посмотрел в сторону каменного моста и леса:

– Уж точно не на Багдад.

– Верно. Он направлен на юг. В сторону Штатов.

Бовуар уставился на Гамаша, который проводил взглядом пожилого ученого, садившегося в свою машину.

– Не могу понять, какова истинная цель «Проекта „Вавилон“», – сказал Гамаш. – И действительно ли его реализация стала невозможна со смертью Джеральда Булла.