– Я ее знаю, – сказала коронер Шарон Харрис. – Она возглавляла ноултонскую труппу, да?
Доктор Харрис и Изабель Лакост стояли на коленях перед телом Антуанетты, которая лежала на спине, уставив в потолок остекленевшие глаза. Удивленные глаза. Жан Ги присел на корточки с другой стороны.
– Oui, – подтвердила старший инспектор Лакост. – Да, Труппа Эстри.
– Они готовили пьесу Флеминга, – сказала доктор Харрис, ощупывая тело руками в резиновых перчатках. – Жители стали волноваться.
Произнося фамилию Флеминга, коронер поморщилась, словно ей в рот попал протухший кусок форели. Эта женщина работала с телами в разной степени разложения – что же могло вызвать у нее такое отвращение? Одно упоминание о Джоне Флеминге.
Лакост знала, что эта гримаса на лице коронера непроизвольная. Как при ударе о коленную чашечку. Поморщиться при упоминании имени Флеминга – здоровая человеческая реакция.
– Сильных повреждений я не вижу, – отметила коронер. – Не хочу смещать тело, пока не приедут ваши криминалисты, но, судя по тому, что я вижу, смерть наступила менее двенадцати часов назад и более шести.
– Между половиной десятого и половиной третьего, – прикинул Бовуар. – А причина смерти?
– Предварительно я бы сказала, вот это. – Коронер наклонилась к голове Антуанетты и показала на затылочную часть черепа, где фиолетовые волосы спеклись от крови и приобрели темно-красный цвет. – Похоже, удар был один и смертельный. Череп раздроблен. Вероятно, она даже не знала, что ее убило.
– А что это было? – спросила Лакост.
Они огляделись и быстро обнаружили пятна крови на углу камина.
Бовуар наклонился ближе:
– Кажется, это оно и есть.
Он выпрямился и отошел в сторону, чтобы коронер и Лакост могли разглядеть получше. Они посмотрели на угол камина, потом на Антуанетту. С остекленевшими глазами и удивленным выражением лица.
– Либо ее толкнули, либо она сама упала и разбила голову, – сказала Лакост.
Доктор Харрис и инспектор Бовуар согласно кивнули.
– Убийство, – сказала коронер. – Но возможно, не умышленное. Похоже, она зашла сюда и застала грабителя.
– Входная дверь вроде бы не взломана, – заметила Лакост, – но это ничего не значит.
Она часто бывала в этих краях, но не переставала удивляться, что люди здесь не запирают дверей. Ну разве что когда ложатся спать. А в остальное время любой может войти и выйти. Иногда люди оставались в живых. Иногда – нет.
Однако, поскольку дверь оставалась незапертой, напрашивался вывод, что Антуанетта Леметр еще не ложилась спать. И на ней была уличная одежда, а не домашняя.
– Вчера ее приглашали к Кларе Морроу на вечеринку, – вспомнил Бовуар. – Но она позвонила и сказала, что не сможет прийти.
Шарон Харрис подняла голову:
– Откуда вам это известно?
– Мы были на обеде у Клары.
– Вы ее знаете? – Доктор Харрис показала на тело.
– Не очень, – ответила Лакост. – Впрочем, знаю. В какое время Антуанетта звонила Кларе?
Бовуар задумался:
– Точно сказать не могу, но до начала трапезы. А за стол мы сели в половине восьмого.
– Клара не говорила, почему Антуанетта отказалась? – спросила Лакост.
– Нет. Правда, она предположила, что Антуанетта хотела побыть одна – переживала из-за истории с пьесой Флеминга. У ее партнера Брайана была назначена встреча в Монреале, – пояснил Бовуар доктору Харрис. – Что-то по его работе. Так что Антуанетта осталась одна.
– Наверное, это тот человек, что сейчас сидит в кухне, – сказала доктор Харрис. – Он ее и нашел.
Бовуар обратился к местному агенту, охранявшему дом:
– Это так?
– Да, сэр. Когда мы приехали, он был в соседнем доме, но мы попросили его перейти сюда. Он совершенно потрясен. Был ее conjoint.
– И что он вам сказал? – спросила Лакост.
– Почти ничего, – ответил агент. – Он и на ногах-то еле стоял.
Оба снова посмотрели на мертвую женщину.
Антуанетту они едва знали. Бовуар несколько раз видел ее с Брайаном в бистро, а один раз – на обеде у Гамашей.
«Гамаши, – подумал он. – Нужно им сказать».
Когда полицейский знаком с жертвой, это одновременно упрощает и усложняет следствие. Он знает кое-что о привычках убитой, о ее личности. Но с другой стороны, он исходит из уже сложившихся, предвзятых впечатлений.
Жан Ги принялся перебирать свои впечатления об Антуанетте и пришел к выводу, что относился к ней без симпатии.
Она была ребячливой, кокетливой, и это раздражало его. Она не вела себя как женщина, которой перевалило за сорок. Злоупотребляла косметикой, красила волосы в фиолетовый цвет, носила одежду не по возрасту – слишком в обтяжку и короткую. Бывала упрямой и любила командовать.
Бовуар снова взглянул на кровь на ковре, на слипшиеся волосы.
Но главное возражение у него вызывала не ее внешность, а тот факт, что она решила поставить пьесу, написанную серийным убийцей. Он подумал, что у ее убийцы могла быть такая же претензия к ней.
– Никаких следов насилия не видно, – сказала доктор Харрис.
– Под ногтями что-нибудь есть? – спросила Лакост.
– Ни кожи, ни волос. Убийца, видимо, застал ее врасплох. То, что мы здесь видим, – доктор Харрис обвела рукой комнату, – не следствие борьбы.
Они посмотрели на опрокинутую мебель, ящики, выдернутые из комода, шкафчики, сброшенные на пол. Книги, разбросанные по полу. Некоторые даже лежали на теле Антуанетты.
– На что это похоже? – спросил Жан Ги у Лакост.
– Не на вандализм. Ничего не сломано. Нет следов аэрозольной краски, нет экскрементов. Я согласна с доктором Харрис: похоже, она застала тут грабителя.
– Какой отчаянный и целеустремленный грабитель, правда? – заметил Бовуар. – Большинство хватают телевизор и бросаются прочь. Ну вытащат ящик-другой в поисках денег.
Лакост подумала:
– Oui.
Что-то в этой версии не складывалось. Грабитель обычно делает свое дело, когда дома никого нет. Или когда хозяин спит. А тут свет оставался включенным. Тот, кто здесь побывал, знал, что хозяин дома и, скорее всего, не спит.
И весь царящий здесь кавардак был учинен после убийства. Преступник действовал невозмутимо, зная, что ему никто не помешает. А кто остается невозмутимым после совершенного убийства?
Этот вопрос не давал покоя Бовуару. Ох как не давал. Большинство грабителей дальше грабежа не заходили. Они шли на дело, не имея ни намерения, ни решимости убивать. То, что видел Бовуар, не напоминало обычное ограбление. Кто-то убил Антуанетту, а потом несколько часов, пока остывало ее тело, обыскивал дом.
Приехали криминалисты и приступили к работе. Командовал ими инспектор Бовуар, а старший инспектор Лакост тем временем пошла осматривать дом. Заглядывала в комнаты, но ни к чему не прикасалась.
Антуанетта жила в скромном доме с подвалом. Убийца переворотил все и в подвале. Наверное, он провел в доме не один час. Чем дольше Лакост осматривала дом, тем сильнее проникалась убеждением, что это не обычное ограбление и что Антуанетта Леметр не случайная жертва.
Ковры были разрезаны, половицы подняты. Панели со стен содраны и висели кое-как. Посреди коридора под отверстием в потолке стоял стул. Лакост встала на него и посветила фонариком на чердак. Услышала быстрые шаги и спрыгнула со стула.
Если возникала необходимость, она и сама могла подниматься на чердаки, но одна из привилегий старшего инспектора состояла в том, что она могла поручить такую работу кому-нибудь другому.
– Криминалисты занялись делом, – сказал Бовуар, подойдя к ней. – Пора поговорить с Брайаном.
Жан Ги успел перекинуться с ним несколькими словами, пока искал Лакост.
– Как он? – спросила Лакост.
– Ошарашен. В оцепенении.
Но они не заблуждались на этот счет. Идя по коридору, оба опытных следователя понимали, что им предстоит разговор с главным подозреваемым.
Когда они вошли, Брайан Фицпатрик поднялся со стула. Он хотел что-то сказать, но казалось, забыл, как это делается.
– Примите наши соболезнования, Брайан, – сказала Изабель Лакост. – Все это ужасно.
Он кивнул, стреляя глазами то в одного, то в другого полицейского.
– Что произошло? – спросил он, снова садясь на стул у стола с пластиковой столешницей.
Лакост обратилась к агенту из местного отделения, скучавшему у дверей:
– Вы можете сварить кофе?
Агент посмотрел на нее обиженно, но согласился.
Убийца обыскивал и кухню, но, похоже, без той ярости, что остальной дом. Ограничился тем, что высыпал на стол муку, сахар, кукурузные хлопья, открыл и выворотил ящики.
Все это делалось скорее для проформы, словно у грабителя, ставшего убийцей, прошел запал. Или истекло время. Или убежденность.
Брайан посмотрел на них широко раскрытыми покрасневшими глазами.
– Когда вы ее нашли, Брайан? – спросила Лакост.
– Я уехал из Монреаля около половины восьмого утра, значит, здесь был около девяти.
– Провели ночь в Монреале? – спросила Лакост.
– Да, было заседание. Я остался ночевать. Не нужно было этого делать.
У него был тот затравленный взгляд, какой появляется у людей, когда они осознают, что несчастье можно было предотвратить, если бы они поступили не так, а иначе. Что все могло быть по-другому, если бы…
– Что вы обнаружили, когда приехали домой? – спросила Лакост.
Жан Ги взял на себя роль, которую предпочитал старший инспектор Гамаш во время допросов, – роль слушателя. И наблюдателя. Время от времени и он задавал вопросы, но в основном впитывал то, что говорилось или не говорилось.
– Дверь оказалась не заперта…
– Вас это удивило? – спросила Лакост.
– Не то чтобы очень. Антуанетта к девяти уже обычно на ногах и работает. По времени она могла открыть дверь. Но мне показалось странным, что занавески задернуты.
– Она работала переводчиком? – спросила Лакост.
– Да. Удаленная работа. Сидит дома и работает.
В их разговоре возникал конфликт настоящего и прошедшего времени, конфликт, который со временем разрешится сам собой.
– Итак, вы открыли дверь, – подсказала Лакост.
– Я крикнул «привет», но никто не ответил. Конечно. – Последнее слово выбило его из колеи. – Я повесил куртку, прошел в гостиную и увидел… – Он сделал движение рукой, но старший инспектор Лакост не стала ему помогать. – Все перевернуто. Кажется, я вроде как отключился. Замер на месте. Потом запаниковал и стал звать Антуанетту. Побежал, наверно, зацепился за что-то, потому что очутился на полу. И тут я и увидел…
– Увидели что, Брайан? – тихо спросила Лакост, поскольку молчание затянулось.
– Ее ногу. Не помню, что было после. Я сидел здесь, пытаясь осмыслить все, но казалось, будто… – Он подыскивал слова. – Я помню, что видел ее лицо, ее глаза. И все понимал. Наверное, я к ней прикоснулся, потому что помню ощущение холода. И тут я подумал, что вот-вот потеряю сознание. Это было слишком…
Он уставился в кухонное окно и замолчал, переполненный эмоциями.
– Что вы сделали потом? – спросила Лакост.
У нее создалось впечатление, что если бы не ее вопрос, то Брайан всю оставшуюся жизнь так и смотрел бы в окно. Замерев.
Лакост перевела взгляд на Жана Ги, который сидел неподвижно, обдумывая услышанное.
– Я запаниковал, – тихо сказал Брайан, не глядя им в глаза. – Побежал прочь. Мне нужно было выбраться отсюда. Я пошел к мадам Пруль, нашей соседке. Она и вызвала полицию.
– И вы вернулись сюда?
Он покачал головой:
– Только после приезда полиции. Они попросили меня вернуться вместе с ними и посадили здесь.
Агент приготовил кофе, и Бовуар налил всем по кружке. Они выпили по нескольку глотков, и Лакост продолжила допрос. Она вела дело так, будто не допрашивает, а просто разговаривает с Брайаном, но только глупец или человек, пребывающий не в себе, мог принять происходящее за обычный разговор.
– Расскажите нам, чем вы занимались вчера вечером?
– Ездил в Монреаль. На ежемесячное заседание «Геологического обозрения». Мы обсуждали наши доклады.
– Вчера вечером?
– Нет, во второй половине дня, но я решил остаться. Некоторые из нас отправляются потом выпить и пообедать. Так обычно и происходит.
– Не могли бы вы остановиться на подробностях, дать нам телефон кого-нибудь из присутствовавших?
– Да.
Бовуар записал.
– Когда вы закончили?
– Часов в восемь – восемь тридцать. Не поздно.
– И где вы ночевали? В отеле?
– Нет, у нас там есть квартирка. Студия. Я останавливаюсь там, когда приезжаю в город на собрания, и мы там выпиваем.
– Кто-нибудь может это подтвердить? – спросила Лакост.
– Подтвердить? – переспросил он.
И тут его осенило, как в конечном счете осеняет всех подозреваемых. Что они подозреваемые. Но в отличие от большинства, Брайан не разозлился, не насторожился. Вид у него стал еще более испуганный, если только такое возможно.
– Я оставался один в квартире. Консьержа там нет. Я вошел и до утра не выходил.
– Кому-нибудь звонили?
– Только Антуанетте. – Он сжал губы и прерывисто вздохнул.
– Во сколько?
– Когда приехал, часа в три. Сообщил, что добрался без происшествий. Она сказала, что Клара приглашает нас на обед, но она хочет отказаться.
– Она не говорила почему? – спросил Бовуар, впервые подав голос за все время допроса.
– Сказала, что к ней попозже может зайти кое-кто.
– Кто?
– Люди из театра, – ответил Брайан. – Они хотели поговорить с ней. Наверное, собирались ее уволить, но я ей ничего не сказал.
– А она знала, по какому поводу к ней могут прийти? – спросила Лакост.
– Она считала, что они передумали и все же собираются довести постановку до конца. – Он положил руку на экземпляр «Она сидела и плакала» на кухонном столе. Рукопись была испещрена пометками. – Она не могла поверить, что все ее бросили.
И снова Брайан назвал им имена, и снова Бовуар записал их.
– Эмоции вокруг пьесы разыгрались нешуточные, – сказала Лакост.
Брайан кивнул:
– Конечно, мы совершили ошибку. Не стоило браться за эту пьесу. – Он посмотрел на полицейских, и впервые на его лице появилось абсолютно сосредоточенное выражение. – Вы же не считаете, что это имеет какое-то отношение… – Он показал рукой в сторону гостиной. – Нет, нелепица какая-то. Ведь речь идет всего лишь о пьесе. Никого она не волнует так уж сильно.
– Взволновала достаточно, чтобы отказаться от участия, – заметила Лакост.
Но достаточно ли, чтобы убить?
– Кто знал, что вы уезжаете в Монреаль? – спросила она.
– Не знаю, – ответил Брайан, подумав, но явно не осознавая важность вопроса. – По-моему, люди знали, что я уезжаю время от времени. Но вчера я никому не говорил, что уезжаю.
Лакост переглянулась с Бовуаром. Неужели Брайан не понял, что сейчас он упустил шанс отвести от себя подозрения?
Антуанетту убил человек, который был уверен, что ему не помешают. Следовательно, убийца либо не знал о Брайане вообще, либо знал, что Брайан в Монреале. Либо Брайан и совершил убийство.
Скажи он им, что о его отъезде знало много народу, они открыли бы целый список подозреваемых. Но он ничего такого не сказал. Это говорило о том, что он либо невиновен, либо глуп, либо так верил в себя, что решил разыгрывать глупость.
Они задали еще несколько вопросов, и Брайан дал на них ответы – некоторые неуверенные, некоторые неполные, некоторые подробные. Из его ответов возникал образ человека, сраженного горем, находившегося в сотне километров от Антуанетты, когда ее убили. Образ человека, не имевшего никакого отношения к убийству. Сожалевшего о том, что он уезжал. И не знавшего никого, кто желал бы ей смерти.
– Я знаю, вы должны рассматривать все возможности, но ведь это было ограбление, да? – спросил в конце Брайан. – Конечно ограбление, что же еще. Посмотрите, что тут устроили.
Полицейские не ответили, и его мысли запутались еще сильнее, чем прежде.
– Вы хотите сказать, что кто-то убил Антуанетту специально?
– Не исключено, – ответила Лакост.
– Но кому она мешала? – спросил он. – За что? Я знаю, она иногда вызывала у людей раздражение, но не настолько же.
– Вам никто не приходит в голову? – спросила Лакост.
– Нет, конечно, – ответил Брайан. – Вероятно, произошел какой-то кошмарный несчастный случай. Кто-то пришел ограбить дом и наткнулся на Антуанетту. Господи, что вы такое говорите?
– Мы говорим, что, возможно, имело место ограбление, но мы хотим знать наверняка, – ответила Лакост успокаивающим голосом. Уверенным.
Ее спокойствие возымело действие. Брайан глубоко вздохнул, и к нему вернулось самообладание.
– Я буду помогать всем, чем смогу. Что я должен делать?
– Докажите, что вы были в Монреале, – ответил Бовуар.
На сей раз сказанные слова не оставляли места для сомнений, но вместо того, чтобы ощетиниться, Брайан только кивнул и назвал им адрес, где находится квартира, телефон управляющего домом, фамилии соседей.
Назвал пароли к его и Антуанетты компьютерам, номера телефонов.
– Антуанетта использовала последние четыре цифры вашего телефона? – спросил Бовуар, просматривая то, что записал.
– Я знаю, это слишком очевидно, – ответил Брайан. – Я говорил ей об этом, но ей хотелось что-нибудь такое, что она могла бы легко запомнить.
– А у вас – ноль-шесть-два-один для всего? – спросил Бовуар.
– Да. Незабываемое. Двадцать первое июня, день нашей первой встречи. Десять лет назад.
Жан Ги сосредоточился на странице блокнота, на цифрах, стараясь не смотреть в красные блуждающие глаза Брайана.
Так же как и Брайан, он использовал для пароля дату своего первого свидания с Анни. Уж этого-то он никогда не забудет, ни при каких обстоятельствах.
Что бы он чувствовал, если бы нашел Анни вот так?..
Старший инспектор Гамаш учил их ставить себя на место жертвы и подозреваемого, но предупреждал следователей, что такой метод труден и опасен. Жан Ги никогда по-настоящему не чувствовал в этом никакой необходимости или опасности.
А теперь вот почувствовал.
Он поставил себя на место Брайана и понял, что не стоило этого делать: у него чуть не разорвалось сердце.
Когда они уходили, Жан Ги взял со стола экземпляр пьесы. Брайан сказал, что этот экземпляр принадлежал Антуанетте. Он брал его с собой в Монреаль, потому что свой экземпляр оставил в театре.
Бовуар не был суеверным. Или, по крайней мере, утверждал это. Но даже такому рациональному человеку стопка листов бумаги показалась чересчур тяжелой.
Они опросили соседей, но никто из них ничего не видел и не слышал. Мадам Пруль, живущую в соседнем доме, они оставили напоследок. Женщина средних лет, пухленькая, взволнованная, она нервно сжимала свои большие красные руки.
– Что именно сказал вам Брайан Фицпатрик? – спросила Изабель Лакост, когда они сели в гостиной. – И когда появился сегодня утром?
– Он сказал, что случилось несчастье и ему нужно вызвать полицию, но его всего трясло, поэтому позвонила я.
– Он говорил что-нибудь еще?
– Только то, что Антуанетта пострадала. Я спросила, не нужно ли нам пойти и помочь ей, но вид у него был такой испуганный, что я все поняла.
Она перевела взгляд с Лакост на Бовуара.
– Антуанетта мертва, да?
– К сожалению.
И тут мадам Пруль сделала то, что редко можно увидеть в Квебеке, – перекрестилась.
– А вы не заметили, заходил ли кто в их дом вчера вечером? – спросила Изабель Лакост.
– Нет. Занавески у меня были задернуты, и я смотрела «Les Filles de Caleb».
Лакост кивнула. То же самое говорили другие соседи. У всех были задернуты занавески, и все сидели перед телевизором, смотрели очередной показ сериала, пользовавшегося бешеной популярностью.
Оборотень мог перевернуть соседний дом, а эта женщина и не шелохнулась бы, пока шла серия. Лакост подумала, что убийца, возможно, спланировал свой приход как раз ко времени показа.
– Вы знаете, кто это сделал? – спросила мадам Пруль.
– Non, пока не знаем. Но непременно выясним, – пообещала Лакост.
Она пыталась успокоить мадам Пруль, но понимала, что, пока виновник не арестован, любые слова ничего не значат.
Убийство Лорана Лепажа, по крайней мере, не выглядело случайным. С самого начала было ясно, что его убили не потому, что он Лоран или ребенок, а из-за его находки в лесу. Причина была.
А вот убийство Антуанетты Леметр казалось бессмысленным. Никакого очевидного мотива. И в эту пустоту засасывало самые разные подозрения. И вполне понятный страх.
Лакост точно знала, о чем думает мадам Пруль: «Это могла быть я». А за этой мыслью тут же другая: «Слава богу, не я, а соседка».
– Что вы думали об Антуанетте? – спросила Лакост.
– Милая женщина. Отношения были дружеские, но без чрезмерной фамильярности, если вы меня понимаете.
– Вам она нравилась? – спросила Лакост.
Мадам Пруль ответила не сразу, сначала поерзала в своем мягком кресле:
– Она была мне симпатична. Мне нравился ее дядюшка Гийом. Мы разговаривали через забор летом, когда занимались садом.
– Звучит так, будто на самом деле она вам не нравилась, – осторожно надавила Лакост.
– Она была непростой женщиной, – признала мадам Пруль. – Не успела переехать, как начала выражать недовольство. То ей не нравилось, что дети играют на улице в хоккей, то ее раздражал шум, когда соседи устраивали барбекю. Словом, вела себя так, будто здесь ее seigneurie, а мы все habitants, если вы меня понимаете.
Лакост понимала. В этих словах явно чувствовалось влияние «Les Filles de Caleb», вплоть до старомодного описания феодала и крестьян. Но если слова были взяты из телевизионного сценария, то эмоции казались подлинными. Мадам Пруль не нравилась городская женщина, которая всех пыталась построить. Что-то похожее в разных вариантах слышали они и от других соседей, когда те понимали, что в данном случае не действует правило «о покойнике, тем более о только что убитом человеке, либо хорошо, либо ничего».
– Вы не думали о том, кто мог это сделать? – спросила Лакост и увидела, как распахнулись глаза мадам Пруль.
– Нет. А вы? Поиск убийц – ваша работа. У вас нет никаких соображений на этот счет?
– Есть кое-какие, – ответила Лакост, снова предлагая успокоительное. – Но я обязана спросить. Никакой особо сильной вражды с кем-нибудь из соседей?
– Нет. Раздражение она вызывала, но не больше. А вид у нее и в самом деле был странный, в этой одежде. Она напоминала избалованного ребенка. – Мадам Пруль посмотрела на полицейских острым взглядом. – Вы не считаете, что ее убил грабитель?
– Мы рассматриваем все вероятности.
Видимо, только теперь мадам Пруль обратила внимание на сценарий в руках Бовуара. Она поднялась на ноги. Не быстро, но без всякого труда встала из удобного кресла. Во всех ее движениях чувствовалась грация и легкость. И еще уверенность.
– Я прошу вас уйти и унести это отсюда.
Переспрашивать, что она имеет в виду под «это», не имело смысла.
– Вы знаете про пьесу? – спросил Бовуар, приподнимая руку с рукописью.
Ему показалось, что мадам Пруль опять готова перекреститься. Но она не перекрестилась. Она выпрямилась, высокая и серьезная, и повернулась лицом к Бовуару и к творению Джона Флеминга.
– Мы все знаем. Это издевательство. Ума не приложу, как она этого не понимала. Я не ханжа, если вы вдруг подумали. Но всему есть свои рамки.
Ни философских споров, ни разговоров о недопустимости цензуры – простая констатация. Ставить пьесу Флеминга – значит выходить за рамки.
У дверей Бовуар спросил про Брайана.
– Он нам нравился, – сказала мадам Пруль, явно говоря от имени всех соседей. – И если бы он ее убил, мы бы поняли. Но он вроде бы искренне ее любил. – Она покачала головой. – Такое нередко случается, правда? Смотришь на пару и думаешь, что же они нашли друг в друге. Никогда не знаешь, если вы меня понимаете.
Бовуар понимал. Никогда не знаешь.
Они сели в машину и поехали в Три Сосны.
– Зачем ты взял пьесу? – спросила Лакост у сидящего за рулем Бовуара.
– От нее только беды, – объяснил он. – А тот, кто убил Антуанетту, что-то искал. Может быть, именно эту рукопись.
– Да ведь существует множество копий пьесы.
– Верно. Но это оригинал. Я подумал: может, стоит прочесть.
Изабель кивнула. Он был прав. Жаль, что она сама не додумалась.
Иногда она чувствовала себя совершенно готовой к должности старшего инспектора. А иногда понимала, что ее пост должен был достаться Бовуару.
– Что еще я упустила? – спросила она.
– Ты почти ничего не упускаешь, Изабель, – ответил Бовуар. – А если что-то и случается, я тебя страхую. И наоборот. Поэтому мы сильная команда.
– Тебе не хватает месье Гамаша? – спросила она.
– Не в укор тебе, но мне всегда будет не хватать старшего инспектора Гамаша.
– И мне, – сказала она.
Они проехали еще несколько миль, и наконец Изабель набралась храбрости и задала вопрос, который беспокоил ее с первого дня ее назначения:
– Ведь старшим инспектором должны были назначить тебя?
Она тут же пожалела, что спросила. Что, если он ответит «да»?
– Я бы не возражал, – сказал он после паузы. – Но и не надеялся. После всего, что случилось.
– Ты имеешь в виду пристрастие к выпивке и наркотикам? – спросила она. – Или твой выстрел в старшего инспектора Гамаша?
– Когда ты так говоришь, получается и в самом деле неприглядно, – сказал Бовуар.
Но при этом он улыбнулся. Они оба знали, что, нажав на спусковой крючок, он сделал единственно верную вещь. Он спас жизнь Гамаша, чуть не убив его.
Мало у кого хватило бы мужества сделать такой выстрел. Лакост не была уверена, что у нее хватило бы.
– Ты могла бы меня остановить, – сказал Бовуар. – Ведь ты держала меня под прицелом, как я – его. Ты и понятия не имела, почему я собираюсь стрелять в шефа. Почему ты меня не остановила?
– Выстрелом? – спросила она.
– Да. Другие так и сделали бы. Любой так бы сделал.
– Я чуть-чуть не выстрелила. Но ты просил меня поверить тебе.
– Из-за этого?
– Я поверила не словам – твоему голосу. Ты не злился, не сходил с ума. Ты был в отчаянии.
– Ты доверилась своей интуиции?
Она кивнула и сцепила пальцы рук, чтобы унять дрожь, которая всегда появлялась у нее при воспоминании о том жутком дне. Она держала Бовуара под прицелом, готовая нажать на спусковой крючок. И не знала, что ей делать. И видела: он знает, что делает. И видела, как он стреляет в старшего инспектора.
Ощущение было такое, будто выстрелила она сама.
А потом она увидела, как тело старшего инспектора подбросило над землей. И он упал на землю.
– Ты доверилась интуиции, – сказал Жан Ги. – И потому ты станешь одним из лучших руководителей Квебекской полиции, Изабель. А я останусь твоей преданной правой рукой, пока тебя это будет устраивать.
– А ты бы меня застрелил?
– Не задумываясь, patron.
Она рассмеялась. И вдруг поняла, что он в первый раз назвал ее patron.
Пьеса Флеминга лежала на заднем сиденье, как пассажир. Слушала их разговор. Впитывала слова об убийстве.