В книжном магазине Мирны Клара налила кофе из кофейника и вместе с чашкой направилась к креслу в эркере. Утро пробивалось сквозь щели в серых тучах, выстреливая столбами света в лес.
– Говорят, что смерть Лорана и смерть Антуанетты каким-то образом связаны, – сказала она и увидела, как Мирна опустила газету ровно настолько, чтобы посмотреть на Клару. – И возможно, как-то связаны с пушкой в лесу.
Мирна опустила газету на колени.
– Правда? – Она сняла очки. – Антуанетту, скорее всего, убили во время ограбления. Или из-за пьесы…
Клара покачала головой:
– Полиция уже так не считает.
– Кто тебе сказал?
– Габри. Он разговаривал с Брайаном, который вчера ночью случайно услышал разговор Армана и Жана Ги с женщиной из КСРБ. Они с ней ругались.
– Ругались?
– Ну, спорили. Габри сказал мне об этом по секрету. Ш-ш.
– Ш-ш? – повторила Мирна. – Это что, такой звук тайны?
Две женщины уставились друг на дружку, а между ними, словно голограмма, повисла пушка. Громадная пушка, черт бы ее подрал. В лесу. Ни одна из них не видела ее, но обе представляли, как такая штуковина может выглядеть. И спрашивали себя, как она может убивать людей одним фактом своего существования.
– Какое отношение Антуанетта могла иметь к пушке? – спросила Мирна.
– Я не знаю, и Габри тоже не знает, – ответила Клара. – Странно, что никто не помнит, как ее там собирали. Кто-нибудь из стариков должен бы помнить. Рут, например.
– Рут? Ты думаешь, Рут что-нибудь помнит?
– Она сама как отвязавшаяся пушка, – признала Клара.
– Может быть, Рут и оставили здесь создатели пушки, – сказала Мирна. – Может, она неудачная первая попытка.
Клара издала короткий смешок, потом вздохнула:
– Узнать бы побольше. Так легко представлять себе худшее.
– И воображения для этого особого не требуется, – сказала Мирна, чей взгляд скользнул по Кларе и уставился в окно.
– Что ты там видишь? – спросила Клара и повернулась.
Она увидела деревенский луг, три высокие сосны, дома. Увидела грозовые тучи и столбы света, пробивающегося сквозь разрывы в тучах, рой голодных птиц и сидящего на скамье пожилого человека, который их кормит.
– Я вижу ответы, – сказала Мирна.
– Я открою! – крикнула Рейн-Мари.
Она сидела в кабинете за компьютером, когда раздался осторожный стук.
Такой осторожный – Рейн-Мари даже подумала, что ослышалась. Но стук раздался еще раз. Более уверенный. Она открыла дверь и увидела Брайана Фицпатрика.
– Извините, – сказал он. – Наверное, я слишком рано?
– Нет-нет, что вы. Входите. Вы, кажется, замерзли.
Ночью на небо наползли тучи, а с ними пришел холодный фронт с ветрами и промозглой прохладой, проникающей под кожу до самых костей.
– Когда Габри приехал за мной вчера вечером, я побросал в чемодан кое-какие вещи, но голова у меня совсем не работала, – сказал Брайан, обхватив себя руками. – Взял три пары туфель, но только одни носки. И ни свитера, ни пиджака.
– Ой, у нас много одежды, мы вам одолжим.
Она поцеловала его в обе щеки.
– Могу я увидеть вашего мужа?
– Конечно.
Рейн-Мари провела его в кухню, где горела печка и закипал кофе.
– Арман…
Арман оторвался от своего блокнота, Анри перестал мучить плюшевого лося. Оба тут же встали.
– Брайан, – сказал Арман, пожимая гостю руку, – садитесь. А я тут записывал кое-какие мысли, а потом собирался заглянуть к вам в гостиницу.
Он усадил Брайана в удобное кресло у огня, а Рейн-Мари налила кофе.
– Вы завтракали? – спросила она. – Хотите яичницу с беконом?
– Merci. Габри приготовил мне тосты. Я, вообще-то, не голоден.
– Примите мои соболезнования. Никак в голове не укладывается, – сказала Рейн-Мари. Она принесла кофе и апельсиновый сок. – Как вы?
Не спросить она не могла, но ответ был ясен по несчастному виду Брайана. Он отрицательно покачал головой, поднял руку и тут же уронил ее на подлокотник.
И еще было ясно, что Брайан хочет поговорить с Арманом наедине.
Рейн-Мари поднялась наверх и принесла свитеры, носки, фланелевую пижаму Армана. Она положила одежду на столик у двери вместе с теплой курткой, потом позвала Анри, пристегнула поводок к ошейнику и отправилась выгуливать собаку.
– Вчера вечером вы слышали наш разговор, – сказал Арман, когда Рейн-Мари вышла.
Брайан кивнул:
– Мне не спалось. Я услышал, как вы постучали к женщине из КСРБ, и пошел за вами вниз. Я не понимаю, что происходит.
– Дядюшка Антуанетты был одним из создателей пушки, которую мы нашли в лесу, – сказал Гамаш.
Скрывать это от Брайана было бессмысленно, он и так многое услышал вчера.
– Дядя Гийом? – спросил Брайан. – Но он был инженером. Строил развязки.
– Значит, Антуанетта рассказывала о нем?
– Если откровенно, то очень немного. Да я и не интересовался. Кажется, она его любила, а он ее точно любил. Вы думаете, ее убили из-за него?
– Не исключено. Мы считаем, что он мог спрятать где-то в доме чертежи той пушки и кто-то захотел их отыскать. Может, думал, что ее нет дома.
– Они стоят кучу денег. Я слышал, вы вчера говорили.
Гамаш кивнул:
– Верно. Вы не знаете, могли эти бумаги быть в доме?
Брайан покачал головой:
– Я чувствую себя таким бесполезным. Наверное, я должен бы передать эти бумаги вам, но для меня ваши слова как снег на голову. Я понятия не имею о том, что происходит. А Антуанетта знала о том, чем занимался ее дядюшка?
– Нам это тоже не известно. Известно лишь, что в доме нет никаких следов ее дядюшки. Вы ничего не вспоминаете? Никакой фотографии?
Брайан вытянул губы, задумался, потом снова покачал головой:
– Я не очень наблюдательный. Ну почему меня не было дома?! Зачем я остался в Монреале?
– Тот, кто ее убил, дождался бы вашего следующего отъезда, – сказал Арман. – Вы никак не могли ему помешать.
Гамаш не сказал Брайану, но, по его мнению, Антуанетта была обречена, после того как Лоран нашел пушку и стал всем про нее рассказывать. И после того, как агенты КСРБ решили никому не сообщать про ее дядю.
– Никто никогда не приходил и не интересовался Гийомом Кутюром? – спросил Арман.
– Мне ничего такого не известно. Он умер до нашего с ней знакомства. – Брайан опустил глаза на свою кружку кофе, словно впервые ее увидел. – Не знаю, что мне делать.
Арман кивнул. Он понимал, что с потерей приходило и подавляющее чувство собственной потерянности. Дезориентации.
– Я не могу вернуться домой, – сказал Брайан. – Пока не могу.
Гамаш сочувствовал ему, но он знал, что Брайану и не позволят вернуться.
Он не удивился, когда позвонила Лакост и сообщила, что у Мэри Фрейзер и Шона Делорма есть постановление на проведение собственного обыска в доме Антуанетты. Без чьего-либо присутствия. Впрочем, у Гамаша возникло впечатление, что постановление лишь некая демонстрация, – он не сомневался, что они там уже успели побывать. Уже обыскали. Без прикрытия или потребности в юридическом прикрытии.
– Сегодня я пойду в театр, – промямлил Брайан. – Наверное, там я почувствую себя ближе к ней. Все лучше, чем целый день сидеть в гостинице. И если по правде, я ни с кем не хочу говорить.
– Давайте я вас отвезу, – сказал Арман, вставая. – Мне как раз в ту сторону.
У двери они нашли одежду.
– Наденьте-ка свитер, а я пока позвоню, – сказал Арман.
Он прошел в кабинет, плотно закрыл дверь и набрал тайный номер в Оттаве. Часы показывали половину девятого. Обменявшись кое с кем несколькими словами, он повесил трубку.
К полудню они будут знать больше о Мэри Фрейзер и Шоне Делорме.
Брайан ждал его у входной двери в любимом синем кашемировом свитере Армана.
– Боюсь, он великоват для вас, – сказал Гамаш, помогая Брайану закатать рукава.
– Вы тоже едете в Ноултон? – спросил Брайан.
– Нет, чуть дальше. Я могу высадить вас у театра, а потом забрать через пару часов, если вас устраивает.
Он не сказал, что собирается в Хайуотер. Чем меньше народа будет знать, тем лучше.
Отъезжая, Гамаш увидел профессора Розенблатта – тот сидел на скамейке, закутавшись от резкого ветра, и кидал хлеб птицам. Ветер срывал с деревьев осенние листья, которые вихрем кружились вокруг профессора вместе с возбужденными птицами, хватавшими кусочки хлеба, отчего возникало впечатление, что природа вокруг старого ученого взбесилась.
И опять Арман не мог понять, почему профессор все еще остается здесь, а не сидит дома перед камином, в тепле и безопасности.
Клара и Мирна подошли к скамейке и сели по обе стороны от профессора.
– Доброе утро, – сказала Клара. Ей пришлось почти кричать, иначе профессор не услышал бы ее за воющим ветром. – Как вы спали?
– Боюсь, что вчера вечером я выпил лишнего, – сказал он. – Я вышел сюда подышать свежим воздухом.
– Этого добра здесь хватает, – сказала Мирна, пытаясь убрать шарф с лица.
По другую сторону от профессора Клара боролась со своими волосами.
Розенблатт предложил им по кусочку черствого хлеба, чтобы побросать синичкам, сойкам и снегирям.
– Прожорливые, – заметил он. – Теперь я понимаю, откуда взялось это слово.
Ветер подхватывал кусочки хлеба, которые они бросали, кружил их по лугу вместе с листьями и птицами.
– Примите мое сочувствие в связи с потерей вашего друга, – сказал Розенблатт, глядя на неразбериху, возникающую вокруг кусочков хлеба.
– Ужасно, – кивнула Клара. – И еще хуже оттого, что никто нам ничего не говорит. Мы подумали, может, у вас есть хоть какие-то ответы.
– Я попытаюсь.
– Мы слышали, что смерть Антуанетты может быть связана со смертью Лорана, – сказала Мирна. – Это правда?
– Я думаю, полиция рассматривает такую гипотезу как вероятную, – ответил он.
– Но каким образом? – спросила Клара. – Это как-то связано с пушкой, да?
– Да. Но больше я вам не могу сказать. К сожалению.
– Не можете или не скажете? – спросила Клара.
– Вы дружите с месье Гамашем – почему не спросите у него?
Мирна улыбнулась:
– Потому что он нам не скажет.
– Значит, вы хотите накликать неприятности на мою голову, дамы? – произнес он с шутливой галантностью, но без малейшей слабины со своей стороны.
– Вам что-то известно, да? – сказала Мирна. – Когда Изабель Лакост сказала нам об Антуанетте, вы произнесли что-то. Цитату. Что-то о чудище, которое дождалось часа, и о Вифлееме.
– Жаль, что не могу поставить это себе в заслугу. Я просто прочел то, что ваша приятельница Рут записала у себя в блокноте.
– Значит, то была цитата? – осведомилась Мирна.
– Мне так кажется, – ответил Розенблатт. – Может, из Шекспира. Разве все цитаты не из Шекспира? Или из Библии.
– Для вас те слова имели какой-то смысл – вы не просто прочли, что написала Рут, но и произнесли вслух, – сказала Клара. – Видимо, вы соглашались с ними.
Майкл Розенблатт сжал губы и опустил голову, либо задумавшись, либо спасаясь от особенно сильного порыва ветра.
– Я не знаю, что тут конфиденциально, а что можно предать гласности.
Ветер сразу же унес его слова, но Клара и Мирна сидели достаточно близко и сумели их уловить.
Он разглядывал Клару, явно взвешивая какое-то решение.
– Около года назад я был на вашей персональной выставке в Музее современного искусства. Видел ваши портреты – они блестящие. Вы заново изобрели этот жанр, вдохнули в него новую жизнь. Придали глубину и какое-то радостное ощущение, которого нет у большинства современных работ.
– Спасибо, – сказала Клара.
– Вы наверняка знаете, что искусство имеет власть над людьми, – продолжил он. – Может, это слишком расширительное толкование, но искусство еще и оружие. В особенности в сочетании с таким мощным явлением, как война. Искусство использовалось для стимулирования разных чувств. Памятники отважным солдатам. Картины, изображающие героическую жертву. Но еще оно использовалось для того, чтобы нагнать страх на врага.
– Почему вы мне об этом говорите? – спросила Клара.
– Потому что вы отнеслись ко мне по-доброму, и я понимаю, как пребывание в неведении делает ужасную ситуацию еще хуже. Я не могу показать вам пушку. И говорить о ней не могу, и даже если бы сказал, от моих слов вряд ли была бы какая-то польза. Но есть какие-то вещи, которые могут вас заинтересовать. А то и помочь вам.
Он вытащил из кармана свой айфон и, поколдовав с экраном, протянул Кларе.
– Что это? – спросила она, глядя на фотографию.
– Гравировка. На лафете пушки.
Мирна встала и села по другую сторону от своей подруги, чтобы увидеть. Профессор Розенблатт провел пальцем по экрану, и появилась фотография, показывающая гравировку под другим ракурсом.
Обе женщины уставились на семиглавое чудовище, корчащееся и встающее на дыбы. На спине чудовища сидела женщина. Она казалась еще страшнее чудовища. Откинув назад волосы и выпрямив спину, она смотрела на Клару, Мирну и профессора Розенблатта. Но видела не их, а деревню у них за спиной и вихри вокруг них. Сама же оставалась спокойной среди бури. Уверенной.
Клара вздрогнула, почувствовав, что ей на голову упала холодная капля. Потом еще одна. Третья попала на экран, исказив лицо женщины, еще больше окарикатурив его.
– Вавилонская блудница, – сказала Мирна, и профессор Розенблатт кивнул.
Женщины переглянулись, а профессор забрал айфон и сунул его в карман, защищая от дождя. И от чужих глаз.
– Из Апокалипсиса, – уточнила Клара.
Обе они знали этот библейский сюжет. И его символику.
Он предупреждал о катастрофе. Предумышленной и неминуемой. И полной.
– Нам нужно спрятаться под крышу, – сказал профессор Розенблатт.
Дождь усиливался, большие капли падали на дорогу и на людей, бегущих с луга, вобрав голову в плечи. Деревья раскачивались на ветру, и трое бегущих увидели Рейн-Мари и Анри, спешивших укрыться дома до начала потопа.
Они втроем вбежали в магазин Мирны, которая принесла полотенца, чтобы вытереться, пошевелила кочергой поленья в печке, разлила по кружкам горячий крепкий чай.
Дождь колотил по окнам, сотрясая их.
– Боже мой, – сказала Мирна, вытирая лицо. – Если эта картинка призвана устрашать, то она выполнила свое назначение. Неужели ужаса, который наводит эта треклятая пушка, недостаточно? Кому понадобился этот страх?
– Можно мне еще посмотреть? – спросила Клара, и профессор Розенблатт передал ей свой айфон.
Она уставилась на изображение. Увеличила его, уменьшила.
– А подписи не было? – спросила она.
– Никаких подсказок такого рода, – ответил профессор. – А что?
– Большинство художников тем или иным образом подписывают свои творения. Но какая-то надпись тут есть.
– Библейская цитата. На иврите.
– Та, что написала Рут и вы прочли вслух? – спросила Мирна.
– Нет, другая. О Вавилоне.
– Зачем на пушке изображение Вавилонской блудницы? – спросила Клара.
– Мы считаем, что это маркетинговый ход, чтобы привлечь покупателя.
– А кто покупатель? Сатана?
– Очень близко.
– Какое-нибудь чудище, дождавшееся часа, – сказала Клара, глядя на гравировку. – И ползущее в Вифлеем.
– И этот маршрут привел его прямо в Три Сосны, – заключила Мирна.