– Часы тикают, – тихо сказал Гамаш, когда они с Розенблаттом расположились за столиком в глубине бистро. – Верно?

Вокруг них молодые официанты готовили столики к обеденному наплыву клиентов. За окном ветер и дождь тасовали опавшие листья, а два бурундучка сидели на задних лапках, готовые броситься наутек.

«Может быть, они тоже слышат? – подумал Гамаш. – В ветре».

Тик-тик-тик – тикающее, убегающее время.

– Да, – сказал старый ученый. Он поднял руку, подзывая официанта. – Chocolad chaud, s’il vous plaît.

– А не хотите хорошего теплого яблочного сидра? – спросил Оливье. – Рекомендую.

– Я не откажусь, patron, – ответил Гамаш.

– И мне тоже порцию. Безалкогольного. Я все еще не могу прийти в себя после вчерашнего вечера, – сказал Розенблатт, когда Оливье ушел. – Знаете, я вчера заказал горячий шоколад, а мне принесли яблочный сидр.

Профессор протянул руки к огню и потер ладони, словно тепло было жидким.

– Это был настоящий фокус, – сказал Гамаш, когда принесли сидр. Он помешал напиток коричной палочкой, запах яблок и корицы смешался с терпким запахом древесного дымка. – Я про обнаружение спускового механизма.

– Фокус? – переспросил Розенблатт, разглядывая своего визави.

Они оставили полицейских продолжать дальнейшие исследования, активизированные находкой, и Гамаш привел пожилого ученого в бистро. Люди уже начали собираться, чтобы выпить перед обедом, но стол, за которым сидели Гамаш и Розенблатт, был задвинут далеко в угол, и на них почти не обращали внимания. Желая обеспечить приватность разговора, Гамаш попросил Оливье не сажать никого близко к ним.

– Это, месье, не какая-то магия, – сказал Розенблатт серьезным тоном, какого Гамаш от него еще не слышал.

– А вы не маг?

Профессор поджал губы, размышляя.

– Вы меня в чем-то подозреваете?

– Что находится в Хайуотере?

Теперь губы вытянулись, Розенблатт замер. Гамаш почти ощущал запах, издаваемый работающим мозгом профессора. Запах, слегка похожий на запах яблок.

Розенблатт улыбнулся, но не потому, что ему стало смешно, а потому, что он понял: пора сдаваться.

– Вы знаете о Хайуотере?

– Мэри Фрейзер и Шон Делорм ездили туда вскоре после обнаружения пушки, – ответил Гамаш. – Мы проследили их перемещения по биллингу.

Розенблатт покачал головой:

– Канцелярские работники.

– Итак? – спросил Гамаш.

– В Хайуотере построили первую суперпушку, – ответил Майкл Розенблатт, не сводя глаз с Гамаша. – Вы не удивлены.

Гамаш хранил молчание – ждал, что скажет или сделает Розенблатт дальше.

– Вы ездили туда, да? – спросил ученый, снова сложив кусочки логического пазла. – Вы и без того знали. Зачем спрашивать меня?

Однако его собеседник продолжал молчать, и Розенблатт снова прибегнул к логике:

– Вы меня испытывали? Хотели увидеть, скажу ли я вам правду. Но откуда вы знали, что мне известно?

– Цензурированные страницы, – сказал наконец Гамаш. – Вы их прочитали, но ничего не сказали про множественное число. Цензоры вымарали все, кроме того упоминания. «Суперорудия». Все остальные, кто читал, обратили внимание. Я не мог поверить, что вы не заметили. Тогда почему не сказали? Ответ мог быть только один: потому что вы уже знали и надеялись, что я не заметил.

– Зачем мне скрывать от вас?

– Хороший вопрос. Почему вы нам не сказали сразу же, увидев пушку в лесу? Вы не считали, что нам важно знать о возможном существовании второй пушки?

Майкл Розенблатт снял очки, потер лицо, снова надел очки и посмотрел на Гамаша:

– Вообще-то, я думал, что это не имеет значения, но теперь, после ваших слов, мне ясно, что такое молчание могло показаться подозрительным. О второй части «Проекта „Вавилон“» знали немногие. Две половинки назывались «Беби Вавилон» и «Большой Вавилон».

– Две половинки целого? – спросил Гамаш.

– Нет, лучше называть их половинками, но не целого. Одна вела к другой. Первая, «Беби Вавилон», имела меньшие размеры.

– Та, что в Хайуотере.

– Да. Ее создание задумал Булл в своей Корпорации космических исследований. «Беби Вавилон» был чем-то вроде открытой тайны, как и многие продукты на рынке оружия. Засекречены в той мере, в какой нужно, чтобы заманить покупателя, но и выставлены напоказ, чтобы привлечь внимание.

– И цель была достигнута, – сказал Гамаш. А поскольку Розенблатт не ответил, он добавил: – Верно?

– В некотором роде. «Беби Вавилон» встретили со смешками. Называли пушку «Беби», а при этом она была такой громадной, такой несуразной, такой не похожей ни на что; на нее смотрели как на продукт разума не более устойчивого, чем его творение. Хорошо для фантастического романа. Ни один вменяемый инженер или физик не считал создание такого орудия возможным. А если его и создадут, говорили все, то действовать оно не будет. Такую штуку может приобрести только другой неустойчивый ум.

– Саддам Хусейн, – сказал Гамаш.

– Да. И тот факт, что Саддам заинтересовался, лишь укрепил всех во мнении, что сама идея безумна.

Он неторопливо описал кружкой с горячим сидром круг по столу.

– Они ошибались, – сказал Гамаш.

– Нет-нет. Они оказались правы. «Беби Вавилон» не действовала. Она оказалась несбалансированной, не смогла обеспечивать траекторию. С такой пушкой, если вы совершите ошибку на одну тысячную градуса при запуске на низкую околоземную орбиту снаряда, который должен преодолеть десятки тысяч миль, вы можете вместо Москвы уничтожить Париж. Или Багдад.

– Или Вифлеем.

Розенблатт не ответил на это.

– И как они поняли, что пушка не работает? – спросил Гамаш.

– Выстрелили.

Гамаш не смог скрыть удивление.

– Нет, не в воздух, – поспешил успокоить его Розенблатт.

– Тогда куда же? – спросил Гамаш.

– В землю.

Этот ответ поверг Гамаша в замешательство.

– Когда вы были там, вы заметили железнодорожные пути? – спросил профессор. – Не Канадскую национальную железную дорогу, а узкоколейку?

– Да, я по ней поднялся на холм.

– Хорошо. Вот так Булл и провернул это дело. Блестящее по своей простоте решение, как и все в «Проекте „Вавилон“». Они не могли испытать установку, запустив снаряд на орбиту, поэтому поставили пушку на рельсы на вершине холма и произвели выстрел в землю.

– И какая от этого им была польза? – спросил Гамаш.

– Обратная сила, – ответил Розенблатт. – Они измерили инклинацию, скорость и пройденное расстояние, глубину и траекторию отверстия в земле. Просто, как все гениальное.

– Мне это не кажется таким уж простым, – сказал Гамаш, переставший что-либо понимать сразу после слова «инклинация». Он взвесил услышанное. – Но ведь выстрел должен был произвести сильный шум? Какая уж тут секретность.

– Да, – согласился Розенблатт.

Гамаш ждал продолжения, но продолжения не последовало.

– И вы говорите, у них ничего не получилось?

– Судя по всему, они предприняли несколько попыток, но если сила поддавалась коррекции, то проблемы с траекторией устранить не удалось. В конечном счете они покинули участок.

Это прозвучало как завершение истории, но Гамаш знал, что на самом деле тогда все только началось. История не закончилась даже сегодня, тридцать лет спустя. Но у него возникло впечатление, что они все же приближаются к концу. Или конец приближается к ним.

– Что случилось дальше? – спросил он.

– «Проект „Вавилон“» закрыли. Джеральд Булл улетел в Брюссель, а Гийом Кутюр ушел на пенсию и занялся розами.

– Вот только «Проект „Вавилон“» никто не закрывал, – сказал Гамаш. – Напротив, он лишь расширился. Вы говорите, о следующей фазе работ были осведомлены немногие?

– Это единственное, что вызывало беспокойство. Работу над своей второй пушкой, «Большой Вавилон», Джеральд Булл вел в условиях строгой секретности, что было на него не похоже. Он умелый торговец, лавочник. И когда он засекретил свою новую работу, многие стали задавать себе вопросы.

– Так ли оно на самом деле, – кивнул Гамаш.

– Не создает ли Джеральд Булл еще более опасное оружие, не затеял ли еще более опасную игру. С еще более опасными людьми.

– Более опасными, чем иракцы?

Майкл Розенблатт не ответил.

Взяв паузу на обдумывание, Гамаш спросил:

– Если Булл ничего не говорил, то как люди узнали о его работе?

– Большинство так ничего и не узнало. А та информация, что поступала, не вызывала доверия. Слушок там, слушок здесь. Сообщество оружейников живет слухами. Они множатся и чуть ли не переходят в крик. Трудно отличить точные сведения от крика. – Он задумался, вспоминая. – Они должны были знать.

– КСРБ? О второй половине «Проекта „Вавилон“»?

– Обо всем. Они все должны были знать. И наверняка знали. Просто не верили. Сочли Булла идиотом, дилетантом. В особенности после неудачи с «Беби Вавилон».

– Как и вы, – заметил Гамаш.

– Но в моем распоряжении не имелось целой разведслужбы. Я работал с Буллом и знал, что сам он не способен создать установку, которую рекламировал. Чего я не учел, так это возможного участия Гийома Кутюра. – Розенблатт посмотрел на Гамаша. – Никому и в голову не приходило, что «Проект „Вавилон“» – это не бред сумасшедшего. В особенности после неудачи с «Беби». Но Кутюр работал. И создал пушку. – Розенблатт покачал головой и заглянул в кружку с пахучим сидром, помешивая его коричной палочкой. – Как мы упустили это дело?

– А вы упустили?

– Это вы о чем?

– Если все считали Булла таким надутым индюком, а его проекты – бредом сумасшедшего, то почему его убили?

– Для вящей уверенности, – сказал Розенблатт. – Чтобы чувствовать себя в безопасности.

– Убийство дает чувство безопасности? – спросил Гамаш.

– Иногда – да. – Розенблатт посмотрел на бывшего главу отдела по расследованию убийств. – Только не говорите мне, что вам такая мысль никогда не приходила в голову.

– А разве мы сейчас в безопасности? – спросил Гамаш. – В полукилометре от орудия, которое способно уничтожить любой большой город на Восточном побережье и даже в Европе.

Розенблатт подался к Гамашу:

– Нравится вам или нет, смерть Джеральда Булла означала, что суперпушка не окажется в руках иракцев. А они бы с ее помощью выиграли войну. Стали бы ведущей державой региона. Стерли бы с лица земли Израиль и любого, кто им противостоит. В опасном мире его смерть позволила снизить градус опасности.

– Если все так хорошо, то чего же вы боитесь? – спросил Гамаш.