«Мякоть персика, свежий плод, желанная плоть…»

Анжела снова пробежала строчку глазами, а потом принялась методично раздирать страницы аккуратного машинописного текста на мелкие кусочки, которые посыпались прямо на старинный персидский ковер.

— Мама, почему ты молчишь?.. — услышала она приглушенный голос дочери.

Анжела с раздражением взглянула на письменный стол, где оставила трубку радиотелефона. У дочери был приятный голос и безукоризненное английское произношение.

— Мне это не нравится, и я не хочу со всем этим возиться! — воскликнула Анжела, схватив трубку.

Дочь немного помолчала, а потом дрогнувшим от удивления голосом сказала:

— Но ведь это хорошо! И не я одна так думаю… Ты действительно прочла? То есть я хочу сказать, может быть, ты не слишком внимательно читала?

— Я же не круглая дура, Жаклин, — резко ответила Анжела. Она предпочитала называть дочь полным именем, а не Джеки, как все окружающие, словно это помогало ей поддерживать между ними дистанцию. — По-моему, это просто неинтересно. Все это уже тысячу раз было.

Между тем она, конечно, понимала, что это хорошо. Даже очень хорошо!

В голосе Джеки послышалось напряжение:

— Единственное, что от тебя требуется, — дать де-нег…

— Я не намерена этого делать.

— Но почему?

— Я уже объяснила тебе. Не выводи меня из себя, Жаклин!

В голосе матери зазвучали угрожающие нотки, и Жаклин в смятении закрыла глаза.

— Мне кажется, я заслуживаю хотя бы вразумительного объяснения, почему ты не хочешь дать денег…

— Хватит с тебя и простого «нет»!

— Не обращайся со мной как с ребенком, мама! — гневно воскликнула Джеки, сжав трубку так, что побелели костяшки пальцев.

— И не называй меня «мамой»!.. Сколько раз тебе это говорить? — выкрикнула в ответ Анжела.

Что за ужасная манера напоминать матери о возрасте! О морщинах, тщательно скрываемых при помощи косметики, о плоти, увядающей вопреки самым усердным стараниям.

— Cкажи спасибо, что я родила тебя, — раздраженно проворчала Анжела.

Душная, отвратительная зависть сдавила горло. У Жаклин было все — талант, красота и молодость! Главное — молодость. Изумительная, восхитительная, несокрушимая молодость, которая у самой Анжелы утекла меж пальцев как вода, так что Анжела и не заметила.

Если уж на то пошло, то она вообще не хотела рожать. Узнав о своей беременности, она почувствовала себя так, как не приснится и в самом страшном сне. Ее сценическая карьера только-только началась, и у нее были все основания надеяться, что она больше никогда не вернется в свою опостылевшую провинцию и не увидит забытых богом бескрайних кукурузных полей, откуда сбежала когда-то раз и навсегда. С ребенком на руках не так-то просто карабкаться на ту вершину, которую она себе наметила. Что и говорить, она тогда здорово перепугалась. Этот страх не забылся и по сей день.

Помнила Анжела и мрачные комнатенки над дешевым баром, куда пришла делать аборт. Помнила трясущиеся мужские руки. Руки эскулапа-нелегала. Она неловко попыталась пошутить, но шутка вышла циничной и плоской, и врач ничего не сказал в ответ. Он лишь бросил на нее уничтожающий взгляд, принимая пятьдесят долларов, которые протягивала ему в потной ладошке эта бедовая восемнадцатилетняя девчонка.

Несмотря на все эскулаповы труды, результат оказался нулевой. Не считая того, что у нее подскочила температура, началось сильное кровотечение, и она две недели пролежала пластом. Лишенный чувства юмора, сукин сын к тому же, вероятно, пользовался нестерильными инструментами. Что касается ребенка, то последний цепко сидел там, где ему и было положено.

Когда она оклемалась, то была слишком напугана, чтобы сделать вторую попытку. Кроме того, у нее все равно больше не было денег. Так что плакали ее пятьдесят баксов.

Всеми фибрами души Анжела возненавидела ребенка, которого была вынуждена носить в себе. Всякий раз, когда он шевелился, она проклинала его за то, что мужчины больше не смотрели на нее, беременную, с обожанием. Роды длились двадцать шесть часов и были очень тяжелыми. Как только Жаклин родилась, Анжела тут же сплавила ее к своей сердобольной тетке. Тетка вскоре померла, и матери, которая все время находилась в разъездах, пришлось забрать трехлетнюю девочку к себе.

Возможно, рано или поздно у девочки мог бы появиться постоянный дом, однако ее отец Дэвид узнал о том, что у него есть дочь, только в разгар пренеприятного бракоразводного процесса. Он хотел, чтобы Джеки жила с ним, но Анжела наотрез ему отказала. Она отнюдь не была расположена к тому, чтобы делать какие бы то ни было одолжения бывшему мужу. Не говоря уж о том, чтобы считаться с его желаниями. Таким образом, единственное, что мог тогда делать для маленькой Джеки ее отец, это помогать деньгами, которых, кстати сказать, у него тогда было совсем не густо.

В те времена он еще был заурядным актеришкой, к тому же пристрастившимся к выпивке. Вот Анжела и не давала ему видеться с дочерью, заставляя дожидаться встречи долгих четыре года. Это потом, когда он женился на богатой и обворожительной Клэр и стал кинозвездой первой величины, Анжеле стало не так-то легко отказывать ему в свиданиях с дочерью, и ей ничего не оставалось, как смириться с мыслью, что рано или поздно Дэвид заявится, сногсшибательно благоухая розовой амброй.

— Черт побери! — продолжала ворчать она. — Сколько раз тебе повторять: называй меня просто Анжелой!..

Джеки почувствовала в голосе матери откровенную враждебность, знакомую ей с раннего детства, и едва удержалась, чтобы не бросить трубку.

— Не понимаю, почему ты так поступаешь со мной? — тихо проговорила она, ненавидя мать за эгоизм, нервозность и скупость. Но больше всего за то, что та заставляла ее унижаться и попрошайничать.

— Я уже говорила тебе, — сказала Анжела, — из твоей затеи ничего не выйдет. Поумнее тебя люди пытались это сделать, но ничего не добились.

Джеки вздрогнула. Мать ударила в самое больное место.

— Не понимаю, — продолжала Анжела, — с какой стати я должна снимать со счета Ллойда миллион долларов только для того, чтобы ты пустила их по ветру.

— Но ведь эти деньги принадлежат мне. И Ллойд никогда бы мне в них не отказал.

— Ллойд был просто старым болваном. Что же касается денег, то формально ты, милая моя, не в праве распоряжаться ими еще в течение пяти лет.

— Но ведь никогда раньше ты не мешала мне распоряжаться этими деньгами так, как я считала нужным. Почему же ты делаешь это теперь?

— Потому что я должна думать о своей репутации. И я вовсе не желаю, чтобы мое имя ассоциировалось с провалом мюзикла, посвященного блондинке, у которой было не все в порядке с мозгами. Я не говорю о том, что об этой истории уже давно все забыли и нет никакого смысла о ней вспоминать.

— Я уверена, что ты ошибаешься. В основе мюзикла жизнь Мэрилин Монро… А в Мэрилин было нечто такое, чего не было в других знаменитых актрисах… Разве я не права?

— А может быть, дело просто в том, что она лучше других умела обделывать свои делишки, а?.. Понимаешь, что я имею в виду?

Джеки закрыла глаза. Теперь мать могла договориться до чего угодно.

— Это меня не интересует. Я уверена, что на этом материале смогу сделать нечто достойное. Вот и все.

— Ну естественно, ты уверена… — зевнула Анжела, изображая скуку. — Только от меня ты не получишь ни цента. Да и как, по-твоему, я могу поддержать идею, которую уже пытались воплотить, но всякий раз спектакли с треском проваливались? На эту тему не упомнишь ни одной приличной постановки. — Она сокрушенно вздохнула. — Ни один нормальный человек не согласится дать денег на эту блажь. Твой мюзикл никогда не поставят ни в Лондоне, ни здесь на Бродвее. К тому же у тебя нет в этом деле никакого опыта… Какие тебе еще нужны объяснения, скажи на милость?

— Ты права, — сказала Джеки. — Я еще не поставила великого мюзикла, и эти сукины дети из бродвейской тусовки, от которых ты без ума, пока что не слишком жалуют меня, но я действительно уверена в том, что делаю. Мне было восемнадцать, когда я начала работать в театре. У меня за плечами двенадцать лет… — Она остановилась, чтобы унять волнение. — Конечно, у меня было несколько неудач, но у кого их не бывает? Зато моя постановка «Святого Грааля» у Хэкни получила, если ты помнишь, отличные отзывы в прессе…

Говоря это, Джеки понимала, что для матери ее доводы не имеют значения.

— У какого еще Хэкни? — язвительно поинтересовалась Анжела.

— Неважно…

На несколько секунд воцарилось молчание. Потом Анжела сказала:

— Ну что же, я полагаю, мы все обсудили.

— Спасибо за помощь и поддержку, — с горечью проговорила Джеки.

Ирония не достигла цели. Самодовольство матери было непробиваемо.

Снова воцарилось молчание. В какой-то момент Джеки пришла в голову странная мысль, что, может быть, мать все-таки переменит свое решение.

— Я делаю это для твоего же собственного блага, — наконец сказала Анжела.

Джеки только сокрушенно покачала головой.

— Ничего подобного. Ты делаешь это для себя. Только я не понимаю, зачем тебе это нужно.

— Тут и понимать нечего.

Джеки ничего не ответила. Она вдруг ясно представила себе мать. Она красива, даже очень красива, ее мать. И, должно быть, ей одиноко в ее роскошной квартире в Нью-Йорке. Наверное, она стоит у окна. В одной руке телефонная трубка, в другой — сигарета, вставленная в мундштук из слоновой кости. Вот она скользит взглядом по темному великолепию неба над Манхэттеном, по бесчисленным мерцающим огням. Никому из своих молодых и часто сменяемых любовников она не позволяет задерживаться в этих апартаментах, выстроенных на крыше небоскреба. На вилле в Вирджинии — да. Но только не в Нью-Йорке. Должна же она заботиться о своей репутации. А репутация для Анжелы была самой важной вещью в мире.

— Значит, что бы я тебе ни сказала, ничто не заставит тебя переменить свое решение? — спросила Джеки.

— Ничто, — с ударением ответила Анжела. — Но почему бы тебе не попробовать разжиться деньжатами у своего блаженного папочки? — зло усмехнулась она. — Или у его богатенькой женушки? Потряси их немного. Неплохая мысль, а? Может быть, они тебе и не откажут.

— До свидания, мама, — пробормотала Джеки.

— Анжела! Черт бы тебя побрал! Называй меня Анжелой!..

Но дочь уже положила трубку.

Джеки подошла к окну, стараясь побыстрее забыть этот отвратительный разговор. Лучше всего просто не думать об этом. От общения с матерью на душе всегда оставался неприятный осадок. Но теперешний ее отказ дать денег явился для Джеки полной неожиданностью.

Забавнее всего, что до настоящего момента ей казалось, что мать всю жизнь была богата. Чертовски богата. Можно сказать, до неприличия. Джеки протерла пальцем на запотевшем стекле кружок и взглянула на зеленые просторы Гайд-парка. Впрочем, она, конечно, знала, что так было не всегда. Было время, когда мать, что называется, боролась за существование. Тогда она еще не была патентованной голливудской звездой, которая может позволить себе спокойно дожидаться выгодного контракта. В весьма сомнительных заведениях вроде ночных стриптиз-клубов, в прокуренных залах мать знали под именем Милашки Джонс. Она зарабатывала на жизнь тем, что медленно и эффектно стаскивала с себя одежки, выставляя напоказ свое изумительное тело.

Обычно она оставляла маленькую Джеки где-нибудь в закутке около сцены или, если повезет, в артистической. И Джеки всегда точно знала, в какой именно момент разукрашенный блестками бюстгальтер матери упадет на пол, потому что в этот миг в зале поднимался вой и рев, мужчины восторженно колотили кулаками по столам и топали ногами так, что начинал дрожать свет, а с потолка сыпалась пыль. И все же самым тягостным для Джеки был не этот момент мужского буйства, а те бесконечные мгновения напряженной тишины, когда руки матери начинали оглаживать живот и бедра, а мужчины словно завороженные пожирали глазами эту чудесную плоть.

Джеки вздохнула и отвернулась от окна. Следующего своего мужа — Ллойда Милашка Джонс встретила, когда Джеки исполнилось пять лет. В один из вечеров она ассистировала иллюзионисту. Эту работу ей экстренно подбросил ее агент Олег. Она должна была помогать пожилому фокуснику вытаскивать из-под его сверкающего золотом тюрбана живых белых крыс. Действо разыгрывалось в одном из самых приличных мест из всех, в каких ей доводилось выступать. Ллойд чинно сидел за столиком около сцены, и, когда Милашка Джонс предстала на всеобщее обозрение в прозрачных шароварах, под которыми ничего не было, он едва не грохнулся со стула.

Телевизионный магнат на отдыхе, он был сказочно богат и при виде рыжих женщин сходил с ума. Поэтому для Анжелы не составило большого труда женить его на себе. Не прошло и трех недель. Он так и не успел дознаться, что, помимо ассистирования фокуснику, Анжела трудилась еще и на славном поприще стриптиза. Таким образом, мать явилась перед ним в немыслимом белом узком платье, украшенном фальшивыми бриллиантами, при одном воспоминании о котором у Джеки до сих пор захватывало дух. Но главными достопримечательностями Анжелы были лебединая шея и пышная грудь, видневшаяся в глубоком вырезе платья и манившая, словно Великий Каньон. Ллойд едва держал себя в руках при виде этих прелестей. Такова была версия событий в изложении самой Анжелы. Даже спустя много лет на ее губах появлялась триумфальная улыбка, а ее красивый рот вдруг становился алчным и злым. И Джеки верила ей.

Джеки взглянула на часы и пошла в спальню. Там она взяла жакет и кожаную сумочку и направилась к входной двери. Ей еще нужно было успеть на студию, где у нее было намечено несколько прослушиваний. Она решила поужинать в Хампстиде в доме отца и его второй жены, которые пока что не подозревали, с какой просьбой она собиралась к ним обратиться. «Будьте паиньками, — скажет она им без всяких околичностей, — дайте денег на мою новую и гениальную постановку!» Может быть, будет лучше, если она им это прямо с порога и выложит.

В душе у Джеки все продолжало кипеть, у нее и даже зародилась мстительная мысль перезвонить матери и напомнить ей о свадьбе с Ллойдом, которая была давно предана забвению. Интересно, что бы она ответила, если спросить ее о том, куда подевалось ее безвкусное белое платье с фальшивыми бриллиантами, которые были такими ослепительно прекрасными в глазах ее пятилетней дочери. Представив себе реакцию матери, Джеки едва не рассмеялась. Впрочем, мать, конечно, будет все это отрицать или, пожалуй, начнет убеждать ее своим хрипловатым, вкрадчивым голосом, что, мол, Джеки не может этого помнить, поскольку была слишком мала. Ведь дети не помнят такого давнего прошлого, не так ли?.. Сначала она была Анжелой Шривер, теперь — Анжела Кассини. Она же — Милашка Джонс, стриптизерша в дешевых ночных заведениях. Она же — желанный объект светской хроники и светская львица нью-йоркского бомонда… Но при всем при том, что ни говори, она — ее мать.

Джеки ощутила легкую головную боль и тихо выругалась. Ллойд Шривер был первым человеком, который отнесся к ней с теплотой и любовью. Ллойд стал для нее не только хорошим отчимом, но и другом. Он был известным государственным деятелем, легендой телевидения, но у него не было своих детей. Он был пожилым человеком, и у него не имелось других наследников, кроме новой жены и удочеренной малышки. В один из ослепительных июльских дней он внезапно умер. Ему как раз стукнуло семьдесят лет. Анжела в тот момент, как обычно, находилась в Нью-Йорке. Милашка Джонс вернулась лишь спустя четыре дня и даже не была на похоронах. Этого Джеки никогда не могла ей простить.

— Боже мой! — с ужасом проговорила Люси, взглянув в зеркало на свое бледное лицо. — Если мне не удастся эта партия, я, наверное, выкину какую-нибудь глупость. Например, заведу свое собственное дело…

— По крайней мере на этот раз ты очень, очень близка к цели, — сказал Ричард, чувствуя, что в его голосе невольно проскальзывают нотки зависти.

— А если все закончится, как в прошлый раз?..

— Не ты ли убеждала меня, что нужно стараться не думать о плохом?

— Прости, Ричард. — Люси с протяжным вздохом взглянула на него. — Но я так этого хочу. Я хочу этого больше всего на свете!

— Все, что ты можешь сейчас сделать, это постараться взять себя в руки, а на прослушивании вложить в свое пение всю душу.

— Да, я знаю, знаю… — проговорила она и снова вздохнула. На этот раз это был короткий усталый вздох, и ее голос сделался грудным и почти печальным. — Я делала все, что было в моих силах. Я так старалась вжиться в этот образ, но он… ускользает от меня. Он для меня словно призрак.

— Это мы уже проходили, — терпеливо сказал Ричард. — Мэрилин Монро и в самом деле была непостижимой личностью. Ведь даже она сама не имела понятия, кто она такая.

— Но была же в ней какая-то чистота, уязвимость… — неуверенно проговорила Люси.

— Ее характер формировался в условиях ужасных лишений и роковых влияний. — Ричард пристально взглянул на нее. — По сути, став женщиной, она продолжала оставаться ребенком.

— Но в то же время она была и величайшим сексуальным символом современности, — возразила Люси.

— Конечно, в этой двойственности и заключалась вся ее трагедия, — со вздохом согласился он. — Как бы там ни было, она была живым человеком со всеми присущими ему слабостями. Она не имела ничего общего с тем мифом, который создали средства массовой информации и навязывали нам все эти годы. Мэрилин Монро, безусловно, была сложной натурой — беззащитной, одинокой, доброй и мечтательной. Но в то же время — тщеславной, малообразованной, изнывающей от скуки, неряшливой, самовлюбленной и, вероятно, даже психически неуравновешенной… Поэтому лучше всего, Люси, — продолжал Ричард, — если ты просто бросишь на нее самый общий взгляд и попытаешься зафиксироваться на нескольких деталях. Вот тогда, я уверен, у тебя и получится убедительный образ. — Он испытующе посмотрел на нее, от всей души желая, чтобы она поверила ему. — Может быть, тексты песен и музыка вдохнут в тебя истинное вдохновение, — добавил он.

— Две песни в мюзикле по-настоящему пронзительны и трагичны… — взволнованно начала Люси.

— В общем, мне не хотелось бы, чтобы у тебя был такой настрой, словно ты уже провалила эту роль, — нетерпеливо прервал ее Ричард. — Вот и все.

— Просто я вспомнила о первом прослушивании в Нью-Йорке, — вздохнула она.

— В конце концов, от трудностей никто не гарантирован… Впрочем, я полагаю, те, кто тебя прослушивал, не заметили, насколько ты недовольна своей игрой. Иначе бы тебя не включили в список кандидатов на эту роль… — Он снова пристально посмотрел на нее, а потом вдруг воскликнул: — Ты одного не должна забывать: у тебя фантастические голос и фигура. Такие же, как у самой Мэрилин Монро. Все, что тебе потребуется, это светлый парик!..

Люси поймала его взгляд, и ее губы тронула робкая улыбка.

— Иногда ты говоришь замечательные слова…

— И потом, имей в виду, — продолжал Ричард уверенно, — если тебе не дадут эту роль, для тебя всегда отыщется какая-нибудь другая. Это ты, я надеюсь, понимаешь?

Люси кивнула.

— А когда я получу роль, то смогу оставить работу в казино, — поспешно добавила она.

— Да, пожалуй, — согласился он.

Ричард, пожалуй, прав во всем, кроме одного. Ей не нужна никакая другая роль. Ей нужна роль Мэрилин.

— Боже мой, — воскликнул Ричард с оттенком раздражения, — как бы мне хотелось иметь отличный голос! Может быть, и я в этой жизни чего-нибудь добился бы.

Взглянув на него, Люси вдруг почувствовала себя виноватой.

— Прости! — воскликнула она. — Я не имела в виду ничего обидного для тебя. Я только хотела сказать, что главная роль означает кучу денег…

По меньшей мере тысячу фунтов в неделю. От подобной цифры у нее кружилась голова.

— Я уже все для себя решил, Люси…

Он взглянул на нее с упреком, и она пожалела о сказанном.

— У тебя есть на сегодня какие-нибудь планы? — робко поинтересовалась она, чтобы переменить тему, хотя заранее знала ответ на свой вопрос.

Ричард устало улыбнулся.

— Пожалуй, снова буду звонить моему расторопному агенту, — хмыкнул он. — Посмотрим, может быть, он подкинет мне что-нибудь интересное.

Между тем оба они понимали, что, если бы только у Нэда нашлось что-нибудь для Ричарда, он бы давно уже позвонил. Но вот уже шесть месяцев, как от Нэда ничего. Ни одного предложения. Даже самой завалящей рекламной халтуры.

— Ну да ладно, — по возможности бодро продолжал Ричард. — Я тоже не буду сидеть сложа руки. Достану у агентов театральные бюллетени и поищу, нет ли каких прослушиваний…. — Он плюхнулся в кресло и проговорил в шутливо-печальном тоне: — Господи, кажется, сто лет прошло, как я прогуливался по святым булыжникам «Главной улицы» и подпирал стойку бара в «Возвращении бродяги»… — Он покачал головой. — И ведь подумать только, мне даже не дали произнести там ни одного слова. Вся моя гениальная роль состояла в том, что я ухмыльнулся знаменитой Бет Линч и глупо кивнул, когда она подала мне пинту пива, которое, между нами говоря, было похоже на мочу… — Его голос задрожал. — Всего один поганенький эпизод…

— Но ведь ты снялся в январе в рекламе для «Америкэн экспресс»! — воскликнула Люси.

— Спасибо тебе, Люси, моя дорогая и любимая, что напомнила мне об этой прибыльной работенке протяженностью в тридцать секунд, которую мне удалось получить за четыре года, — вздохнул он.

В какой-то момент ему даже захотелось остаться одному: до того муторно сделалось на душе.

Люси осторожно посматривала на его склоненную голову и понимала, что уже все сказано. Но, когда Ричард снова взглянул на нее, она поразилась нахлынувшему на нее радостному чувству и подумала о том, какое у него удивительно родное лицо — немного грустное, нежное и любимое.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Знаю, — спокойно ответил он. — Но лучше бы ты занялась подготовкой к прослушиванию…

— А что ты собираешься делать?

— Что я собираюсь делать? — повторил он. — Пробегусь по магазинам. Надеюсь ухватить несколько моих любимых сандвичей. Может, с сыром. Может, с ветчиной, томатным соусом или горчицей. Возьму их с собой в мое любимое заведение, где, если удастся, заработаю несколько баксов. Ну, а потом вернусь к своей старой доброй раздолбанной «Олимпии», чтобы отстучать на ней несколько строчек о восхитительной жизни безработного актера.

— Не забудь обо мне.

— Я всегда о тебе помню.

— Что-то должно случиться, Ричард… — проговорила Люси. — Я это чувствую.

— Что-нибудь постоянно случается, — договорил он за нее. — Рано или поздно… Вот только вопрос: почему всегда поздно и никогда рано? — Когда она хотела что-то сказать, он нетерпеливо замотал головой. — Нет, не отвечай!.. А теперь не лучше ли тебе поторопиться?

Люси скрылась в спальне, а он без особого энтузиазма переключил внимание на листок бумаги, который взял с письменного стола. Это был прескучный список необходимых покупок, составленный им поутру. Этот самый список окончательно доконал его.

С каждым прошедшим днем Ричард почти физически ощущал, как отчаяние проникает в клетки его тела. Со все большим трудом он просыпался по утрам, не находя в своей душе ничего, кроме знакомого беспокойства. Никчемные телефонные обещания — вот и все, что у него было. Когда Люси старалась как-то приободрить его, это только раздражало еще больше, но он ничего не мог с этим поделать.

Вообще говоря, ему и раньше приходилось продираться сквозь подобные мрачные периоды. Конечно, он и читал, и слышал о тех невзгодах, которые обычно выпадают на долю драматического актера. Ричард прекрасно понимал, что его участь — тащиться по этой безрадостной дороге актерской судьбы, но это мало утешало. Никто не знал, когда наступит просвет. Да и наступит ли вообще…

Ричард посмотрел на свою «Олимпию» — допотопную пишущую машинку, стоявшую на столе у стены. Записывать все, что происходит, — в этом было что-то ободряющее. Своего рода психотерапия. А точнее, язвительно говорил он себе, нечто вроде очистительного слабительного. Клизма, наполненная огромным количеством едких слов. Горькая усмешка скользнула по его губам, и он мысленно возблагодарил Господа, что еще не утратил чувства юмора.

Когда Люси уходила, Ричард неподвижно стоял, глядя в окно. Люси вышла на улицу и, как обычно, помахала ему снизу рукой, а он послал ей воздушный поцелуй. Потом мысли Люси переключились на предстоящее собеседование, и горло у нее сжалось. Борьба за эту роль была невероятно жестокой, и даже то, что ей удалось удержаться в числе четырех претенденток, еще ничего не гарантировало. В таком деле, как это, «почти» не считается. Сколько этих самых «почти» бывало в ее актерской биографии и раньше!.. Впрочем, если честно, Люси до сих пор везло, безусловно, больше, чем Ричарду.

Увы, ни Ричард, ни сама Люси не принадлежали к известным актерским династиям. Не было у них никаких нужных связей. Ничего, кроме таланта. Хотя одного таланта очень часто бывало для успеха явно недостаточно… Люси прищурилась, когда порыв ветра ударил ей в лицо. Впрочем, был, конечно, один такой человек. Макс Локхарт. Теперь он был режиссером «Мэрилин». Она познакомилась с ним еще три года тому назад тоже на прослушивании.

Он попросил ее тогда задержаться. Якобы для того, в частности, чтобы «обсудить роль более подробно». Люси согласилась, несмотря на то, что его намерения были более чем прозрачны. Макс так и раздевал ее взглядом. Однако она отчаянно нуждалась в работе. В общем, запомнила она его лапы, которые так грубо стиснули ее груди, что Люси судорожно сжала зубы, чтобы не закричать. Словно в агонии, она запрокинула голову назад, а он заставил ее опуститься на колени. Потом раздался этот незабываемый треск «молнии» на его брюках, и тяжелая горечь поднялась у нее в горле. Ее вырвало прямо на его белые тонкие ноги. Так уж получилось…

Люси отбросила с лица прядь волос и увидела на склоне холма человека, запускавшего воздушного змея. Воздушный змей представлял собой огромную смеющуюся физиономию, которая, повинуясь ветру, то падала, то взмывала в небо. В какой-то момент Люси едва не поддалась накатившему на нее страху. Она была готова бежать куда глаза глядят — туда, за железную ограду, на крутой холм, подальше от призрачного и жестокого мира театра, куда она так хотела проникнуть…

Однако Люси удалось справиться с собой. Она отвернулась и зашагала прочь, снова погрузившись в мысли о предстоящем прослушивании. Под ложечкой у нее мучительно сосало, но она успокаивала себя тем, что уж песни-то по крайней мере действительно замечательные. Просто спеть их — и то удовольствие. Даже если в конце концов она и провалится на прослушивании… Cомнения снова стали одолевать Люси, и она прокашлялась, очищая горло. Как бы там ни было, а Максу Локхарту непременно гореть в аду…

Джеки встретила Люси ободряющей улыбкой.

— Мне очень жаль, что у вас не было достаточно времени, чтобы как следует ознакомиться с партитурой, но дело в том, что она совсем недавно закончена, — сказала Джеки. — Надеюсь, все будет хорошо.

Люси в ответ лишь нервно рассмеялась. Они стояли в студии — в просторном и пустом помещении, в котором находился один рояль, а вдоль стены — зловещий ряд стульев.

— Там есть замечательные песни, — наконец проговорила Люси. — Вы, должно быть, очень волнуетесь? — добавила она.

— Вы правы. Впрочем, работа над мюзиклом еще продолжается. Я уверена, что еще будет много различных вариантов, пока он примет законченную форму.

— Да, пожалуй, — пробормотала Люси, а потом вдруг воскликнула: — Это изумительная роль!

— Роль Мэрилин?.. Вы правы. — Джеки внимательно посмотрела на нее. — И иногда мне кажется, что нет ничего более трудного и болезненного, чем подбор актеров… — Она снова улыбнулась. — Вам, конечно, очень хочется получить эту роль?

— Еще бы! — воскликнула Люси.

Да, тысячу раз — да!

— Тогда заставьте себя пройти через это испытание, — мягко сказала Джеки.

На прослушивании в Нью-Йорке Люси чувствовала себя скованно и неуютно. Это списали на волнение. Макс Локхарт, который уже слышал, как она поет, был явно разочарован, но, несмотря на его возражения, Джеки настояла на том, чтобы Люси дали еще один шанс. Макс согласился неохотно. И не только потому, что Люси была внешне очень похожа на Мэрилин. Главным образом из-за того, что уже на первом собеседовании выяснилось, что Люси досконально изучила биографию Монро и весьма интересно ее интерпретировала.

— Я всегда чувствую себя очень скованно на прослушиваниях, — простодушно призналась Люси. — Но эта роль для меня — совершенно особенная. Честное слово!

Джеки успокаивающе коснулась ее руки, растроганная откровенностью Люси.

— Я понимаю, что это тяжело — чувствовать себя, словно на экзамене, но попытайтесь забыть обо всем, подняться выше всего этого… — Джеки нетерпеливо обвела рукой помещение. — Не думайте о присутствующих здесь. Вообще забудьте, что вы в студии! — Она мысленно сочувствовала Люси, понимая, что вряд ли сейчас найдутся слова, которые могли бы ее успокоить. Слишком много значила для Люси эта роль. — Сейчас Альдо, наш музыкальный руководитель, поможет вам исполнить пару песен. Он будет вам аккомпанировать. Пойте так, как считаете нужным… И постарайтесь сосредоточить все свое внимание на тексте. Это обязательно поможет.

Люси покорно кивнула, но, как только Джеки отошла, ощутила в груди знакомый страх. Ее пронзила внезапная зависть к Джеки и ко всем членам труппы. По-видимому, все они прочно заняли свои места в этой постановке, и им уже не о чем было беспокоиться.

В мгновение, которое показалось ей вечностью, Люси окинула обреченным взглядом студию — от стены, задрапированной темным бархатом, и двери с надписью «Выход» до другой стены, вдоль которой стояли пять стульев с восседавшими на них членами художественного совета.

Потом она прикрыла глаза и прокашлялась. Господи, сделай так, чтобы нервы успокоились, а голос не сорвался и не подвел! Альдо Моррис заиграл начальные такты мелодии из первого акта. Песенка «Девушки из хора» должна была звучать в том месте пьесы, когда карьера Мэрилин только начинается, она снялась в первом полнометражном фильме, в котором играла роль девушки, проделавшей путь из нищеты до настоящего успеха. Текст песни был созвучен судьбе самой Люси. Вслед за этой песенкой шла очень лирическая мелодия из второго акта — баллада под названием «Колеса», камера и я». В ней рассказывалось о том, как Монро пристрастилась к таблеткам — «колесам». Она принимала одну из разновидностей амфетаминов — стимуляторов, которые подавляли аппетит и не давали располнеть. Таблетки оказывали легкое тонизирующее действие, но, увы, нарушали обмен веществ и вызывали глубокую депрессию. Мэрилин Монро была одной из многих звезд, которых киношные боссы приучили к таблеткам, чтобы заставить работать на полную катушку. Это был гибельный путь взлетов и падений. Затем, как правило, следовал алкоголь, и все обрывалось, едва успев начаться…

Когда Люси запела, у нее защемило сердце не только от слов песни о трагической жизни кинозвезды, которой она никогда не знала. Глубокая грусть овладела ей, когда откуда-то из дальних закоулков памяти начали выплывать образы тех, кого она давно потеряла. Блистательная, искрометная Поппи и ее приятель Алекс, снабжавший подругу наркотиками, от которых та медленно высохла и в конце концов отдала Богу душу.

Песня заканчивалась, и голос Люси медленно угасал вместе с последними аккордами. Ей так не хотелось, чтобы эта прекрасная музыка закончилась… Но вот отзвучала последняя нота, и воцарилась напряженная тишина. Те пятеро, что сидели на стульях у стены, должны были вынести свое решение. Люси и сама была напугана тем, до какой степени для нее стало важным — получит она эту роль или нет, и не представляла себе, что с ней станется, если ей откажут.

Анжела собиралась сказать ему «прощай», но, с другой стороны, вознамерилась обставить это наилучшим образом. Поэтому и пригласила его сюда, в свою квартиру — в свое уютное гнездышко на вершине небоскреба. Никогда прежде она не позволяла себе подобного. Впрочем, это должно было произойти в первый и последний раз.

Анжела все взвесила и обдумала чрезвычайно тщательно и без эмоций. Если он пожелает, за ним еще на месяц останется номер в отеле «Мариотт», а кроме того, она подарит ему чек на круглую сумму, достаточную, скажем, для покупки автомобиля… Она прилегла на кровать. Ее взгляд заскользил по белоснежному потолку и задержался на хрустальной люстре. Как-нибудь Дрю это переживет. Ничего с ним не случится. В конце концов в этом и заключается образ его жизни. Кроме того, их роман явно затянулся. Анжела почувствовала, что начинает привязываться к Дрю, а это было довольно опасно.

— Знаешь, на кого ты похожа?

Она повернула голову. Дрю стоял в алькове, через который можно было пройти в ванную комнату, и Анжела не ожидала его здесь увидеть.

— Не знаю… На кого же? — поинтересовалась она, искусно скрыв свое волнение.

— На богиню.

Анжела рассмеялась.

— На прелестную экзотическую богиню, — добавил Дрю, и его взгляд скользнул по ее почти обнаженному телу.

Длинные загорелые ноги. Умопомрачительная талия. Широкие прекрасные бедра. И наконец округлые полные груди… Все это было перед ним, и он сам не понимал, почему она влечет его гораздо сильнее, чем все другие красивые женщины, которых он знал прежде. Почему заставляет желать себя снова и снова.

— Иди сюда.

Анжела протянула к нему руку, а он взглянул на ее лицо. Одна, едва заметная морщинка. Он все еще не мог поверить, что через два или три года ей уже стукнет пятьдесят. Если бы не Джеки — милая, ничего не подозревавшая Джеки, которая только недавно узнала о его существовании, — он бы никогда не догадался об истинном возрасте Анжелы.

— Помоги мне встать, — попросила она.

— Мне хочется, чтобы ты осталась в постели, — поспешно сказал Дрю, коснувшись ее бедра.

— Нет, не сейчас.

Анжела убрала от него ноги и, встав, лениво прошлась по комнате. Алые трусики гладко обтягивали ее ягодицы. Она вышла через альков, чуть задержавшись для того, чтобы слегка убавить свет. Дрю слышал, как она открыла один шкаф, потом другой. Что-то достала. Потом он услышал, как открылась и закрылась дверь ее уборной. Дрю задержал взгляд на том месте, где только что стояла Анжела, недоумевая, чем она могла заняться. Усевшись на краю кровати, он извлек из ведерка со льдом непочатую бутылку дорогого шампанского.

Анжела тем временем, пристально всмотревшись в свое отражение в зеркале, легонько пробежалась кончиками пальцев от переносицы до висков и осталась весьма довольна упругостью своей кожи. На какое-то время можно забыть о пластических подтяжках.

Уверенными искусными движениями она начала припудриваться, а затем при помощи черного косметического карандаша принялась подкрашивать симпатичную родинку слева у нижней губы. Пользуясь тем же карандашем, она провела тонкую линию на верхних веках, от чего ее глаза словно потемнели. Потом она накрасила свои полные губы яркой помадой, чуть тронув их затем специальным блеском, чтобы губы казались гладкими и влажными.

Рядом на стуле ждал своей очереди наряд, в котором она решила появиться перед Дрю. В этом и заключался сюрприз, который Анжела решила преподнести любовнику. Она задумала одеться так, чтобы Дрю пришел в восторг и надолго запомнил этот момент. Это свидание должно было стать для него чем-то вроде прощального подарка.

Сначала Анжелу забавляла мысль держать его около себя в полном подчинении, но от этого пришлось отказаться. Доджи начал что-то подозревать, а сам Дрю становился слишком требователен к ней, чтобы она могла использовать его в качестве игрушки. Как это ни удивительно, но она оказалась его первой любовью. Этот молодой альфонс влюбился в нее не на шутку. Как бы там ни было, Анжела ничего не желала знать ни о его душевных переживаниях, ни о его прошлом. Это значило бы, что она в какой-то степени была бы связана с его прошлым, весьма темным. Длительные отношения с Дрю грозили превратиться в навязчивое сновидение или, точнее, в ночной кошмар… А от этого, говорят, появляются морщины.

Анжела взялась за расческу. Ее густые каштановые волосы cтали еще пышнее и каскадом падали на плечи. Анжела отложила расческу и с удовольствием погрузила руки в эту роскошную гриву, взбивая волосы у корней. Уж она сумеет его порадовать. Уж она постарается сделать то, что задумала. Когда она думала о сексе, ее мысли приобретали первобытную страстность. Уже много лет она не встречала мужчин, подобных Дрю. Мужчин, которые так могли бы заставить ее почувствовать этот любовный жар, это внезапное головокружение и бешеную пульсацию крови в венах.

Анжела отступила от зеркала и снова взглянула на себя. Все было как в молодости. Из зеркала на нее смотрела Милашка Джонс.

Когда Анжела появилась на пороге тускло освещенной комнаты, Дрю, раскинувшись, лежал на кровати, и она даже подумала, что он успел заснуть. Проходя мимо магнитофона, Анжела включила его, и из динамиков словно густой сироп в комнату потекли чувственные звуки саксофона. Лучшего нельзя было и желать. Потом Анжела передвинула низкий журнальный столик в центр комнаты, а лампу направила так, чтобы свет ложился ярким кругом на ковер. Налив в бокал шампанского, она взобралась на журнальный столик и, выпрямившись, сделала несколько глотков. Несколько мгновений она стояла неподвижно. Только смотрела на Дрю и любовалась его красотой. Потом ее пальцы крепко стиснули бокал, а в следующую секунду она со всей силой запустила им в стену. Бокал брызнул осколками, и Дрю от неожиданности подскочил на кровати.

— Что за черт!.. — воскликнул он.

— Посмотри на меня.

Дрю взглянул на этот маленький импровизированный подиум, и его глаза удивленно расширились.

— Боже мой! — ошеломленно проговорил он, не в силах отвести от нее взгляд.

От удивления у него даже отвисла челюсть. Никогда прежде Дрю не видел ее в подобном обличье. Перед ним была настоящая, первоклассная шлюха. Ему даже показалось, что перед ним не Анжела, а другая, совершенно незнакомая женщина. И когда эта женщина, прикрыв глаза, начала медленно и томно двигаться, покачивая бедрами, Дрю почувствовал, как его спина покрывается испариной.

Анжела заложила руки за голову. Потом ее тело напряглось, а ладони начали скользить по плечам. Она страстно запрокинула голову, и ее черная кожаная куртка начала медленно сползать вниз, пока не упала на пол.

Ее груди стягивал узкий, украшенный блестками бюстгальтер. Ее пышная белая плоть дрожала, когда она принялась медленно и похотливо исполнять танец живота. Это было похоже на сон. В напряженном жарком молчании Дрю услышал свое собственное прерывистое дыхание.

Анжела наклонила голову ниже и открыла глаза. Теперь она медленно стаскивала с рук длинные, до самых локтей, перчатки. Одна за другой перчатки упали на журнальный столик. После этого Анжела повернулась спиной и, нагнувшись, стала оглаживать ладонями ноги. Ее ладони двигались от туфель на высоких каблуках вверх до самых ягодиц, а затем снова опускались вниз. При этом она не переставала плавно раскачиваться. Когда она взглянула на Дрю, ее губы тронула легкая улыбка. В следующий момент она грациозно сошла с журнального столика и начала медленно приближаться к кровати. Анжела его дразнила, распаляла, свободно двигаясь по ковру, все ближе и ближе подходя к нему.

От аромата духов, смешанного с запахом ее тела, у него начала кружиться голова. Между грудей она воткнула красную розу на длинном стебле. Словно невзначай касаясь сверкающего бюстгальтера, Анжела наклонилась к Дрю и страстно прошептала:

— Эй, паренек! Как насчет того, чтобы пособирать здесь цветочки, а?

Ее жаркие слова были полны откровенного призыва, и Дрю медленно кивнул, чувствуя, что от желания у него вот-вот помутится рассудок. Как будто предвкушая наслаждение, она провела кончиком языка по верхним зубам. Потом она шумно вздохнула, и ее левая грудь, освободившись, затрепетала. Потом, словно не выдержав напряжения, упал сверкающий бюстгальтер, и Дрю наконец смог припасть ртом к ее груди.

Лаская ее соски, Дрю успел подумать о том, что то, что он сейчас увидел, — отнюдь не любительский стриптиз. В ночных клубах и подобного рода заведениях он повидал достаточно, чтобы оценить профессионализм Анжелы.

Дрю нетерпеливо увлек ее на постель и, сунув руку между ее ног, стал нежно поглаживать узкую полоску, прикрывавшую ее напрягшееся лоно.

— Ты ведь не впервые сегодня демонстрировала стриптиз? — прошептал он ей на ухо.

Анжела застонала.

— Ну же, ответь мне!

— О Боже! — продолжала стонать она.

— Расскажи мне! — просил он, а его пальцы продолжали возбуждать ее.

Дрю и сам удивлялся тому, что ему все еще удается сдерживать себя и продолжать разыгрывать любовную прелюдию.

— Трахни меня… или убирайся к дьяволу! — прохрипела Анжела, извиваясь под ним.

Дрю послушно вздохнул, уступая ей. Он чувствовал, что теряет над собой контроль. С его стороны это была полная и безоговорочная капитуляция перед чувством. Их любовные объятия были не просто соитием. Это была грубая, бурная, первобытная и почти животная страсть.

И все же… теперь он знал о ней. Да, он кое-что узнал!

— Сегодня я уезжаю, — внезапно сказала Анжела.

Дрю сел на постели.

— Что это значит?

— То, что я сказала.

Даже не взглянув на него, Анжела продолжала складывать вещи на кресле.

— А куда ты едешь?

— Тебе это необязательно знать, Дрю.

— Не мое собачье дело, ты хочешь сказать? — поинтересовался он, закипая.

— Если для тебя это так важно, то пожалуйста. У меня в Чикаго хлопоты с праздником. Я должна устроить благотворительный бал. Да мало ли еще что!.. — ответила Анжела, но мысли ее были заняты Доджи. — Этого для тебя достаточно?

Дрю упорно продолжал смотреть на нее, а она взад и вперед прохаживалась по комнате в постоянно распахивающемся белом шелковом халате.

— Ты меня дурачишь, — мрачно изрек Дрю.

— Я тебе сказала: у меня масса дел.

— Но я же не помеха твоим делам?

Анжела резко остановилась на месте и вздохнула.

— Нам было хорошо вдвоем, — медленно сказала она, посмотрев на него. — В самом деле, очень хорошо. Но когда-нибудь это должно было кончиться.

— Почему?

— Ты знаешь, почему, Дрю.

— Нет, не знаю.

Она круто повернулась и пошла прочь из комнаты.

— Сука! — в сердцах проговорил он и, сбросив с кровати одеяло, устремился следом за Анжелой.

Она стояла у витражного окна и зажигала сигарету.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Я не обязана тебе отвечать, — проворчала она. — Я тебе не жена.

— Позволь мне поехать с тобой.

— Ты с ума сошел.

— Ради всего святого!..

— Нет, Дрю, — резко сказала Анжела, поворачиваясь. — И ради Бога оденься.

— Я же тебя не бросаю! — пробормотал он, все еще не понимая, что происходит.

Анжела выпустила облачко дыма.

— Это делает тебе честь, — сказала она. — Но я должна тебя оставить. А теперь, если ты не возражаешь, мне нужно одеться.

Она хотела пройти мимо него, но Дрю поймал ее за руку.

— Ты не можешь…

— Ничего не поделаешь, — твердо сказала она. — А теперь пусти меня.

— Что значит — ничего не поделаешь? — удивился он. — Ты же Анжела Кассини, разве нет?

— Пусти.

— Но я хочу любить тебя!

— А я не хочу спать с тобой. У меня есть дела поважнее, — презрительно бросила она.

— Сука!..

Дрю сильнее сжал ее руку, а другой рукой схватил статуэтку, стоявшую поблизости, — фигурку молодой женщины. Анжела обмерла, когда он занес над ней статуэтку.

— Что, испугалась? Разве нет? — тихо спросил он. — Ни разу не видел твоего испуга…

— Животное!

Несколько долгих мгновений они оба стояли не шелохнувшись, а потом Дрю медленно отпустил ее руку и поставил статуэтку на прежнее место.

— Ты и в самом деле подумала, что я разобью тебе этим голову, — насмешливо проговорил Дрю и многозначительно посмотрел на статуэтку. — Но она слишком красива, чтобы прибить ею такую дрянь, как ты.

— Я не дрянь, Дрю, — сказала Анжела, отходя от него. — Я ведь платила тебе или ты забыл?

Он закричал во сне. Еще толком не проснувшись, Дрю сел на кровати, мокрый от пота. Кошмар сновидения медленно отпускал его. Он закрыл лицо руками.

— Дерьмо!

Потом он поднял голову, хлопнул ладонями по коленям и включил свет.

— Дерьмо, — повторил он, щурясь от яркого света.

Дрю недоуменно качал головой, стараясь вспомнить кошмарное сновидение, чтобы как-то осмыслить его. Но разве он и без этого не понимал, что оно значило? Мрачный призрак являлся к нему среди ночи и впивался в него своими холодными пальцами. Дрю почти наяву видел эти пальцы — бледные, тонкие, даже изящные. Это случалось каждую ночь. Пальцы касались его горла, скользили по плечам, легонько царапали грудь, заросшую черными волосами, поглаживали живот, а потом опускались ниже… Они мучили, дразнили. Он сходил с ума от желания — такого желания, от которого холодело в груди.

Громадная стена воды зловеще катилась на него откуда-то из глубины моря, хотя здесь, в его комнате c облупленными картинками на стенах и большой старой ванной с затычкой на веревочке никакого моря и быть не могло. Но он знал, что эта масса воды поглотит его и раздавит, как только эти бледные, жадные пальцы вырвут из него оргазм. Эти пальцы раздирали, уничтожали его, а стена воды погребала окончательно. Иногда, когда он благополучно просыпался после подобного кошмара, то обнаруживал, что его постель мокра от пота и спермы. Иногда только от пота.

Увы, Дрю хорошо знал, что это значит. Ему не нужны были все эти модные психоаналитики, которые могли объяснить, откуда на него обрушился весь этот ад.

Дрю выругался, спустил ноги с кровати и долго сидел без движения, уставившись на телефон. Анжела, без сомнения, уже давно в постели и видит десятый сон, спокойно разметавшись под тонкими простынями. Она все еще хороша. Хороша, несмотря на свой возраст. Кроме того, возраст — это та вещь, которая никогда не имела для него никакого значения. Ему нравились женщины старше его. И снова тягостные мысли полезли ему в голову, а он всеми силами старался от них избавиться, c отвращением гнал их прочь. С него довольно. Этим дерьмом он сыт по горло.

Был такой момент, когда Анжела Кассини была готова бегать за ним, как послушная собачонка. По крайней мере так ему тогда казалось. Однако все обернулось иначе. Она принялась удить рыбу покрупнее. Жирную политическую рыбешку вроде Дугласа Хикса Третьего.

Дрю снова выругался и пробежался пальцами по своим густым черным волосам. Она любила его волосы. Любила запускать в них пальцы, касаться их губами. Любила ощущать его голову у себя между бедер, чтобы тереться о его мягкие волосы своим горячим сочным местечком. Безумие. Он тихо вздохнул. Ему припомнилась строчка из стихотворения, которое он прочел в каком-то мужском журнале. Что-то о «текучем золоте небесной тверди». Несомненно, безумие.

А потом она его отбросила. Просто отбросила, как никчемную тряпку. Мол, катись откуда пришел. Дрю почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, и, словно маленький мальчик, он принялся размазывать их кулаком по лицу.

— Сука, — устало сказал он, глубоко и шумно вздохнув.

Пустой гостиничный номер безжалостно напомнил ему об одиночестве.

Если Анжела отбросила его с таким ледяным спокойствием, ему стоило подумать о том, чтобы восстановить отношения с Джеки. Отправившись в Англию, она, возможно, забыла его, но Дрю был уверен, что без особого труда сумеет убедить ее в том, что она сделала ошибку, решив порвать с ним отношения, и они могут начать все сначала.

Анжела просто взбесилась бы, если бы узнала об этом. Однако она слишком занята своими делами, чтобы помешать его планам. Когда он летал с Джеки на мыс Код, Анжеле пришлось поволноваться. Обеспокоенная возможной связью Дрю с дочерью, она немедленно позвала его назад. Впрочем, она ничего не могла с этим поделать, поскольку опасалась засветиться перед Доджи… Доджи, черт бы его подрал!.. Ну ничего, он еще себя покажет. На губах Дрю заиграла недобрая улыбка, когда в его памяти возникла физиономия старины Доджи. Он встал, потянулся и почувствовал себя значительно лучше, чем несколько минут назад.

Дрю подошел к зеркалу, висевшему над умывальником, и тщательно себя рассмотрел. Что же, выглядел он совсем неплохо. Кроме того, у него достаточно денег в банке, а также изысканный гардероб, подобранный и оплаченный опять же Анжелой. Она обожала покупать ему одежду. Некоторое время он неподвижно стоял перед зеркалом, угрюмо глядя на свое отражение. И все-таки она его отвергла… Дрю стал вспоминать прошлое — все поганые эпизоды своей жизни, когда он чувствовал себя раздавленным и униженным, когда другие люди заставляли его страдать.

Он всегда был изгоем. Прыщавый хулиганистый подросток, у которого не было друзей, но зато была шизанутая мамаша, которая неизменно дожидалась его после школы, — от одного этого хотелось удавиться.

Когда Дрю учился в колледже, девочка, которую он боготворил, пригласила его прогуляться, чтобы заставить ревновать своего дружка. Добившись желаемого, она немедленно его бросила, словно использованную вещь… Так же, как и Анжела.

Впоследствии все его интимные связи с женщинами подпитывались своего рода жаждой мщения. Дрю возмужал, превратился в красивого парня и приобрел уверенность в себе. Он научился обращаться с женским полом и стал специализироваться на женщинах в возрасте, заставляя их изменять мужьям.

Со временем у Дрю выработалась безошибочная интуиция в отношении женщин, с которыми он решал завести интрижку. Он так навострился в этих делах, что сделал это своей «профессией». И всегда его методы срабатывали безукоризненно. До тех пор, пока не появилась Анжела.

Как это ни удивительно, они с Анжелой были чрезвычайно похожи. Однако они стояли на разных ступенях социальной лестницы, а о своем положении в обществе она пеклась с особенной ревностью. И все же однажды в своем роскошном гнездышке на крыше небоскреба Анжела сбросила с себя маску светской львицы, продемонстрировав ему настоящий профессиональный стриптиз.

Дрю вздрогнул и потер щеку, покрытую двухдневной щетиной. Он не брился с тех пор, как они расстались. Ну ничего, он еще вернет свое. Он не только займется Джеки, но еще и предпримет кое-какое расследование в отношении Анжелы. Однажды Джеки упоминала о некоторых весьма любопытных подробностях, касавшихся ее матери, объяснения которым Дрю тогда не находил. Однако теперь самое время вспомнить об этом. Он дал себе слово во что бы то ни стало доказать Анжеле Кассини, что он не такое уж ничтожество и зря она так небрежно сбросила его со счетов.

Но сначала ему нужно заняться Джеки. Это может потребовать некоторых усилий, но все равно она не устоит. Кроме того, он весьма искусно умеет обводить женщин вокруг пальца. Повзрослев, он только и делал, что изощрялся в сочинении красивой лжи о себе и своем прошлом, и ему всегда удавалось заставлять женщин верить в эти легенды.

Роуз запрокинула голову и взглянула на бледно-голубое небо. Прямо над ней ветер гнал облака, но на земле не чувствовалось его дуновения. Дождь закончился как по мановению волшебной палочки, и засияло солнце. Казалось, что в этот осенний день вдруг возвратилось лето. Роуз опустила глаза и взглянула на свои легинсы, которые надела для занятий аэробикой. Мышцы побаливали от физических упражнений, и казалось, если она встанет, у нее подкосятся ноги. Джулсу нравились ее ноги. Теперь это в прошлом… Она тоскливо вздохнула и начала обкусывать ногти.

— Не куксись! — услышала она и механически улыбнулась.

Барби, ее соседка по квартире, осторожно поставила стаканы на сосновый столик.

— На улице так чудесно. Я совсем не замерзла, — сказала она, присаживаясь рядом с подругой. — Я и забыла, что около этой пивной есть парк.

— Пойдешь сегодня куда-нибудь? — поинтересовалась Роуз, прихлебывая из стакана и поглядывая из-за него на Барби.

— У меня занятия в мастер-классе.

Барби взяла свой стакан. Она догадывалась, какой вопрос последует дальше.

— Значит, ты не придешь сегодня домой? — как бы между прочим поинтересовалась Роуз.

Барби отрицательно покачала головой.

— Разве тебе не нужно в клуб?

— Нужно. Только до одиннадцати я свободна.

Это означало, что сегодня вечером квартира в полном ее распоряжении.

— И этот режиссер придет взглянуть, как ты играешь? — спросила Барби.

Роуз кивнула.

— Кажется, это что-то вроде мюзикла?

— Можно сказать, музыкальная версия биографии Мэрилин Монро. Только они до сих пор так и не подобрали актрису на главную роль.

— Роуз, но ведь это замечательно! Исполнить роль самой Монро! — живо воскликнула Барби и захлопала в ладоши.

— У меня нет надежд на нее, — проговорила Роуз, пнув ногой спортивную сумку. — Я всегда делаюсь сама не своя, когда в зале находится агент или кто-нибудь из театрального начальства.

— Ну, перестань! — воскликнула Барби. — Это все чепуха. Не думай об этом. Я видела, как ты играешь. На сцене ты просто преображаешься.

— Но я ужасно волнуюсь, — со вздохом призналась Роуз, качая головой.

— А разве все великие актрисы не волнуются? — резонно заметила Барби.

— Я не великая актриса.

— Но сможешь ею стать.

— Не знаю, как взять себя в руки… Ах, если бы я не чувствовала себя такой подавленной! — снова вздохнула Роуз.

Барби взглянула на нее с раздражением, но на этот раз ничего не сказала.

— Послушай, а ты уверена, что вчера вечером мне никто не звонил? — тихо спросила Роуз, переводя разговор на более волнующую ее тему.

— Абсолютно уверена, — ответила Барби.

Роуз уже двадцать раз спрашивала ее об этом.

Опустив голову, Роуз тоскливо вздохнула и снова занялась своими ногтями.

— Не понимаю, почему это Джулс не звонит, — пожимая плечами, проговорила она немного погодя. — Ведь у нас с ним все было так хорошо.

Барби ничего не ответила.

— Уже прошла целая неделя. Как ты думаешь, он больше не позвонит? — горестно продолжала Роуз. — Честное слово, нам было так хорошо вместе.

Она посмотрела на свои пальцы, покраснела и заставила себя опустить руки на колени.

— Утром пришел счет за телефон, — сказала Барби, чтобы отвлечь подругу от этого разговора.

— Что ты сказала?

— Что пришел счет за телефон.

— Но ведь я говорила с тобой о Джулсе! — со страдальческим выражением воскликнула Роуз.

— Я не глухая, — сказала Барби. — Я просто хотела переменить тему. Прости, но последние десять дней ты только и делаешь, что говоришь об этом Джулсе. Мне кажется, я медленно схожу с ума.

— Он так много значит для меня!

— Если ты затащишь его к себе сегодня вечером, Джулс только и будет болтать о своей группе.

— Но ведь иметь хобби — это же нормально!

— Тебе виднее.

— Во всяком случае Джулс не похож на других, — меланхолично рассуждала Роуз. — Он другой. И я ему действительно нравлюсь. Он сам говорил мне об этом, — добавила она, словно хотела убедить саму себя.

Она мечтала о том, что они будут жить вместе, не расставаясь ни днем, ни ночью. Строила далеко идущие планы.

— Но ведь ты его почти не знаешь, Роуз.

— Для того чтобы узнать человека, вовсе не обязательно прожить с ним сто лет, — горячо возразила Роуз. — Если человек тебе подходит, это сразу чувствуешь.

— Почти то же самое ты говорила о Фрэнке.

— Фрэнк — другое дело.

— Ты только зря тратила на него время. И ты это знаешь, — жестко заметила Барби.

— Он был симпатичным парнем.

— Три раза переспал с тобой, занял денег и исчез, и ты называешь его симпатичным парнем?

— Он не виноват…

— Да он был просто вульгарным типом, — нетерпеливо прервала ее Барби, но тут же пожалела о своих резких словах. Роуз замерла, и ее глаза угрожающе заблестели.

— А мне он нравился, — тихо сказала Роуз.

Барби вздохнула и мягко проговорила:

— Я это знаю…

Однако Роуз нравились все ее мужчины. Независимо от того, как они с ней обращались. За те три года, пока они вместе снимали эту квартиру, Барби повидала их достаточно. Так уж, видно, Роуз была устроена.

Барби знала Роуз со школы. После того, как родители Роуз развелись, она меняла парней с умопомрачительной скоростью. Ей казалось, что, если она вдруг останется одна, произойдет что-то ужасное. Она немного баловалась наркотиками, увлекалась медитацией и оккультизмом, а недавно пристрастилась к астрологии. Роуз была чрезвычайно эмоциональной девушкой, милой, доброй, великодушной, и Барби не могла видеть, как она страдает из-за своей влюбчивости.

— Может быть, я в самом деле живу как-то не так? — вдруг спросила Роуз.

Барби на мгновение прикрыла глаза.

— Ну ответь что-нибудь, — настаивала подруга. — Я догадываюсь, ты хочешь что-то сказать. Вот и говори.

Барби опустила взгляд на каменные плиты.

— Может быть, ты слишком добрая и слишком торопишься стать счастливой.

— Что же в этом плохого?

— Да вроде бы ничего, — пожала плечами Барби. — Но выходит плохо.

— Что же мне делать?

— Не знаю, Роуз.

— Я ненавижу жить для себя самой, вот и все, — сказала Роуз. — Если у меня нет мужчины, жизнь кажется мне пустой и бессмысленной.

— И тебе все равно, какой это мужчина? Даже если он унижает тебя?

— Это я сейчас чувствую себя униженной! — воскликнула Роуз, и ее глаза заблестели.

— О чем тогда говорить…

— Я только хочу, чтобы все было хорошо.

— Я тебя понимаю, — сказала Барби, покачав головой. — Но постарайся не думать об этом слишком много. Я хочу сказать: о мужчинах. Мужчины — обыкновенные люди. Они вовсе не боги, Роуз. Если бы только ты для своей карьеры надрывалась так, как надрываешься, чтобы угодить всем этим парням, возможно, ты бы уже стала великой актрисой.

— Хочется верить.

— Да с таким голосом, как у тебя!.. — воскликнула Барби, вставая. — Ты только верь мне, и сегодня вечером у тебя появится шанс в этом убедиться.

— Надеюсь.

— Ну что ж, тогда постарайся отдохнуть и подумать, как позаботиться о себе самой.

Роуз посмотрела на Барби и попыталась улыбнуться. Потом проговорила:

— Я постараюсь.

— Давай, Роуз. Это называется — позитивное самовнушение. — Барби взглянула в лицо своей подруги и поняла, что зря тратит слова. — Выпьем еще?

Роуз кивнула, но не успела Барби отойди за новой порцией, как она окликнула ее:

— Барби! Тебе действительно кажется, что я смогу?

— Ты это о чем?

— Что я смогу позаботиться о себе самой.

Барби ничего не ответила. — Вот увидишь, я смогу, — с вызовом воскликнула Роуз. — Можешь не сомневаться!..

Барби очень хотела в это поверить, однако подобные разговоры между ними происходили уже не раз, а ничего не менялось. У Роуз ничуть не прибавилось самоуважения и любви к самой себе. Она продолжала изо всех сил заботиться лишь о том, чтобы не остаться одной. Отчаянно пыталась любить и быть любимой… И все же в глубине души понимала, что обречена жить в одиночестве.