Солнце горело сквозь утренний туман. Два лиса двигались час, потом ещё час, но Серый шёл медленно, часто отдыхал, из-за этого они ещё только приближались к днищу долины. Пакс старался не отбегать от старого лиса, почтительно трусил рядом, но иногда он вдруг срывался с места и, ликуя, летел на полной скорости несколько восхитительных минут, чтобы, описав широкий круг по траве, вернуться на своё место.

Раньше он никогда не бегал по-настоящему, мог разве что пронестись из конца в конец двора или обежать свою загородку. Но сегодняшний бег — это было совсем другое: упругие овальные лапы, уже зажившие, несли его, едва касаясь земли, он всё набирал и набирал скорость, и кругом были луга.

Вчерашняя еда прочистила чувства Пакса и дала энергию мышцам, но от яиц в брюхе уже ничего не осталось, и теперь вместе с запахами прогревающейся долины внутри у лиса рос голод. Еда будет там, где люди. Далеко ещё?

Два дня пути. Сначала это место. Серый описал: старые каменные стены, слабый запах пеньки и смолы, рядом река. Доберёмся до темноты. Оттуда ещё день пути до людских поселений.

Пакс не помнил никаких людских поселений. Не помнил реки. Он помнил свой дом, особенно дверь. Помнил несколько больших дубов вокруг дома, помнил заросшие цветочные клумбы, куда его никогда не пускали, и звуки дороги. Чутьё говорило ему, что вдоль дороги жили ещё люди, другие, но он никогда с ними не сталкивался. И все эти воспоминания уже стирались, он уже даже не помнил, как выглядела луна сквозь прутья его загородки.

Но он помнил своего мальчика. Его карие глаза со странными — круглыми — зрачками; когда Питер был чем-то очень доволен, он их закрывал, и откидывал голову, и издавал звук, немного похожий на лай. И его солёную шею, которая пахла то потом, то мылом. И руки, которые всегда двигались и пахли иногда шоколадом — Пакс очень это любил, — а иногда кожей перчаток — это был отвратительный запах.

Пока два лиса трусили рядом, Пакс размышлял над загадкой другого запаха мальчика, спрятанного под всеми остальными, — запаха горя или боли. Он сочился из глубокой тоски о чём-то, чего Пакс не мог постичь, как ни старался.

Иногда этот горький тоскливый запах был так силён, что заглушал всё остальное в комнате мальчика, но его мальчик почему-то не вставал и не пытался добыть то, о чём он так тоскует. Когда Пакс ловил этот запах, то, где бы он ни был, спешил к своему мальчику и всегда находил его в комнате, на кровати: Питер держал в руках те вещи, что хранились у него в нижнем ящике комода, и лицо у него было твёрдое, будто сжатое. Пакс совал нос в рукав его рубашки или начинал взбираться по занавеске, а потом делал вид, что у него когти соскользнули, и шлёпался на пол — всё что угодно, только бы втянуть мальчика в игру. Но когда этот запах горечи и тоски был особенно силён, никакие уловки не срабатывали. В такие дни Питер шикал на Пакса, выгонял его из комнаты и захлопывал дверь.

Пакс вспомнил об этом, и ему захотелось бежать как можно скорее, не ради удовольствия. Война, которая движется сюда: ты уверен, что она погубит всё на своем пути? Даже детёнышей?

Всех. Всё.

Пакс подтолкнул Серого носом, уважительно, но настойчиво. Надо спешить. Старый лис повернул голову, посмотрел на молодого. Потом прибавил шагу, перешёл на рысь. Вместе они пересекли болотистое дно долины и по противоположному склону, скалистому и крутому, стали взбираться наверх, на этот раз рядом, плечом к плечу.

Одолев подъём, они остановились. Серый тяжело дышал. Впереди высились сосны, обещая живительную тень и прохладу. Но теперь со всех сторон их окружали предупреждающие метки: на этой территории охотился чужак — соперник Серого; в метках слышалась неприкрытая угроза. И почти сразу земля донесла до них лёгкий дробный перестук лисьих лап; звуки приближались. Серый и Пакс едва успели подготовиться — рыже-бурый лис, грозно рыча и молотя хвостом, выскочил прямо на них из кустов.

Пакс отпрянул, Серый же продолжал спокойно двигаться вперёд, но сделался будто ниже и меньше — это был знак ненападения. Мы просто идём мимо.

Чужак проигнорировал мирное приветствие. Прыгнув сбоку, он сбил старого лиса с ног, прижал к земле и вгрызся зубами в тонкую шею.

Когда Серый завизжал от боли, сердце у Пакса забилось чаще, остевые волосы встали. Мышцы задрожали от ярости, какая охватывала его лишь однажды — в самом начале его жизни с людьми, когда отец поднял руку на мальчика: Пакс промчался через всю комнату и без колебаний вонзил острые щенячьи клыки сквозь штанину в ногу человека. И сейчас, в точности как тогда, его спина выгнулась дугой, и откуда-то из глубины поднялся глухой рык.

Чужак удивлённо развернулся, и Пакс ринулся прямо на него. Два лиса покатились по земле, их зубы искали нежное ухо врага, когти задних лап раздирали мягкое брюхо. Бурый лис был опытнее, но Пакса подстёгивал инстинкт, который сейчас приказывал ему защитить Серого. Когда его клыки добрались до горла чужака, тот вывернулся и отскочил, скуля.

Пакс отпрыгнул в сторону, встал перед Серым, заслонил его, как когда-то давно заслонял своего мальчика, выпятил грудь, прорычал грозное предупреждение. Чужак сбежал.

Отряхнувшись от крови, сочившейся из десятка неглубоких царапин, Пакс подошёл к Серому и принялся вылизывать его рану. Прокус был глубок, и он предложил Серому вернуться домой.

Нет. Вперёд.

* * *

Около часа они брели по солнечному лесу. Серый шёл тяжело. Пакс не обгонял его, сдерживался, рад был уже тому, что они хоть как-то движутся. Но когда на голые ветки ореха пекана опустилась стая ворон, Серый вернулся по своим следам назад, сел под деревом и навострил уши, вслушиваясь в перекрикивание наверху.

Пакс ждал, хотя терпения почти не осталось. Старый лис тявкнул — позвал его. Война идёт.

Откуда ты знаешь?

Вороны. Слушай.

Пакс задрал голову. Прилетели ещё несколько ворон, с карканьем спланировали на нижние ветки, но тут же снова замахали крыльями и, кружась, взлетели выше — маленький смерч беды. Они удручены.

Вороны хохлились, топорщили перья, вертели головами и каркали. От их выкриков Паксу стало не по себе. Нарушился порядок.

Он стал слушать, сосредоточился. И то, что он уловил, встревожило его. Он понял это так: воздух задыхается от смерти. Огонь и дым. Кровь течёт по земле. Кровь стекает в реку, река краснеет от крови. Всё гибнет. Древесные волокна внутри стволов, облака, даже воздух, всё.

Да. Война. Где?

Пакс снова сосредоточился, настроился. На западе. Далеко, но уже ближе. Больные войной движутся с юга. Маленькая группка. Они идут ей навстречу.

С юга.

Пока Серый поднимался на ноги, Пакс метался, не мог стоять на месте. Он снова говорил, что пойдёт один, предлагал Серому вернуться домой, старый лис снова отказался. И они пошли дальше вместе, но по-прежнему двигались медленнее, чем хотелось Паксу. Останавливались только затем, чтобы подкрепиться ягодами или личинками, и Пакс всякий раз пытался уловить в воздухе хотя бы след запаха своего мальчика, хотя бы отзвук его голоса. Не было ни того, ни другого.

Пакс поднял морду и залаял. Лаял долго, на одной ноте.

Он так давно не видел своего мальчика. Раньше они расставались лишь на полдня. Часто Питер уходил утром, а Пакс бегал взад-вперёд по своей загородке, тревога его росла, и только когда во второй половине дня Питер возвращался, пахнущий другими человеческими детёнышами и странным дыханием большого жёлтого автобуса, привозившего его домой, и когда Пакс убеждался, что с его мальчиком всё в порядке, нет ни ран, ни ушибов, — только после этого он успокаивался и мог играть.

Утро прошло, был уже день. Пакс снова залаял, на этот раз ему потерянно вторил Серый. Но, когда Пакс собрался вернуться на тропу и бежать дальше, старый лис дрогнул.

Пакс и сам видел, что Серому нужен отдых, он ведь ранен. И Пакс повёл старого лиса к большой сосне, где были тень, прохлада и мох. Серый уложил морду на лапы и уснул даже раньше, чем Пакс закончил вылизывать его рану.

Охраняя его сон, Пакс грезил о том, как он находит своего мальчика и как они вместе делают то, что любят больше всего: бегают и кувыркаются, играют в охоту, обследуют заросший травой двор и край леса за ним. И как его мальчик вознаграждает своего лиса: как радостно улыбается; как почёсывает его шею, и пальцы пробираются сквозь шерсть уверенно и твёрдо, ровно как надо. Потом лис вспоминал, как мирно он лежал у ног своего мальчика, когда в комнате горел огонь.

От этих мыслей Пакс успокоился и задремал. Теперь ему чудилось, как Питер водит костяшками пальцев по его спине между лопатками, и кожа на спине ездит туда-сюда — у Пакса даже шерсть взъерошилась, так ясно он себе это представлял. Но тут лёгкий ветерок, всё время менявший направление, донёс до него запах, от которого дрёма тотчас слетела.

Мясо. Жареное мясо. Его люди иногда разводили во дворе огонь и готовили такое же. Мальчик скармливал своему лису кусочки, они сочились жиром. Пакс потом по нескольку дней рылся в золе, проверял, не осталась ли случайно хоть крошка, хоть косточка — пусть обгорелая, но всё равно драгоценная.

Пакс вскочил на лапы и глубже втянул в себя воздух. Да, жареное мясо. Он толкнул носом спящего Серого. Люди близко.

Отдых вернул Серому силы, и два лиса теперь бежали спокойным размашистым шагом. Но наконец Пакс не выдержал и вырвался вперёд. За те несколько голодных дней весь жир, какой в нём был, сгорел, тело стало лёгким, узким. Он бежал, как и должны бегать лисы — от скорости рябь пробегала по его меху. Радость этого бега, беспокойство о ночлеге, надежда на встречу с мальчиком — всё это превращало Пакса в другое существо, неподвластное силе тяжести, в жидкий огонь меж древесных стволов. Пакс готов был бежать так не останавливаясь, всегда.

Но лес внезапно кончился, впереди лежала широкая река. За рекой было открытое пространство — поле, сначала оно было ровное, потом поднималось круто вверх, и там, наверху, высились толстые крошащиеся стены. В сумерках был хорошо виден горевший возле стены костёр, с десяток людей расселись вокруг костра и ели. В стороне от развалин стояли палатки и несколько больших машин.

Ветер теперь дул к востоку. Дымок, пропитанный подгорелым мясом, ещё крепко висел в воздухе, но людские запахи перемешались, их было не различить. Пакс тревожно метался по берегу, отбегал и снова возвращался, но не смог поймать ни одного отдельного человеческого запаха.

Впрочем, он и так видел, что его мальчика здесь нет: ни один из этих людей не походил по форме на тростник, ни один не двигался так резко и быстро, как его мальчик, не держался как он — прямо, но наклонив голову вниз. Пакс почувствовал облегчение, потому что остальные запахи, доносившиеся от лагеря: запахи дыма, солярового масла, палёного металла, тёмный и странный электрический запах, — совсем не нравились лису, он постарался бы увести Питера от них подальше.

Из леса, прихрамывая, вышел Серый, встал рядом с Паксом. Теперь они наблюдали вдвоём. Люди закончили есть, но оставались у огня, говорили, смеялись.

Они больны войной? Пакс хотел понять.

Сейчас нет. Сейчас они мирные. Я помню такой мир. Я видел.

Старый лис лёг, подвернув под себя передние лапы. В конце дня люди, с которыми я жил, тоже собирались вместе.

Пакс внезапно вспомнил: он тоже видел. В последние годы уже нет, но раньше по вечерам, иногда, его люди садились рядом в комнате мальчика. Отец держал на коленях твёрдое, плоское, тонкое, сделанное из многих слоёв бумаги — такой же, как в подстилке у Пакса, только не разорванной на клочки. Его люди вдвоём разглядывали эту бумагу, слой за слоем. В такие вечера они были связаны друг с другом сильнее всего — Пакс это помнил, потому что, когда меж его людьми было согласие, он мог ослабить свой караул.

Сейчас у Пакса появилось новое странное ощущение — будто его грудная клетка стала мала для его сердца.

Лисы снова замерли, вглядываясь. Несколько человек на том берегу ещё сидели у огня, другие с фонариками отошли к машинам и палаткам. Когда совсем стемнело, поднялись и остальные. Они выплеснули кофе из кружек, затоптали пламя и разошлись по палаткам.

Серый тоже встал, дохромал до холмика, где росла большая тсуга, и заполз под нижнюю разлапистую ветку. Покрутившись несколько раз, он свернулся на хвойной подстилке и укрыл нос хвостом.

Но Пакс не смог бы сейчас уснуть, он был слишком голоден, а из-за реки пахло жареным мясом. Он подбежал к воде. Течение было спокойное, ровное. Лис опустил морду, напился и перепрыгнул на замшелый камень, окружённый водой. Камень был скользкий, но стоял крепко. Догорающие угольки не отпускали взгляд лиса. И он решился. Прыжок, всплеск — и тело Пакса легко справилось с задачей, которой оно не ведало раньше, но было готово к ней всегда: он поплыл. Выбравшись на другом берегу реки, он отряхнулся.

Палатки стояли неподвижно, от них не доносилось ни звука. Пакс крадучись перебежал поле и легко поднялся по крутому склону. Покружил вокруг лагеря, подбираясь всё ближе к кострищу.

Сильное чувство опасности держало его в напряжении, хотелось развернуться и бежать прочь. В конце концов, из всех людей он знал только двоих: того, которого любил, и того, которого терпел. Несколько раз он подкрадывался к самому кострищу, но в нем запах мяса смешивался с предостерегающими запахами больных войной, и лис отбегал подальше.

Но лежавшая с краю свиная косточка с остатками мяса так благоухала жиром, что Пакс больше не мог противиться соблазну. Он метнулся к кострищу. Когда он торопливо заглатывал мясо, смешанное с золой, но ещё тёплое, рядом зашуршал брезент. Пакс застыл.

Из палатки появился человек. В свете фонарика был виден только его силуэт; длинная тень легла на притаившегося лиса. Вышедший потянулся, отвернулся и стал мочиться на соседний куст. Когда запах мочи долетел до Пакса, шерсть на его загривке встала.

Это был отец его мальчика.