Питер позволил отцу обнять себя. Столько лет он мечтал об этих объятиях, любящих и оберегающих. Плечи отца тряслись от рыданий, и Питеру хотелось успокоить его, сказать, что всё хорошо. Но всё не было хорошо. Руки его по-прежнему были стиснуты — в одной руке он сжимал костыль, в другой солдатика.

Он отстранился:

— Что ты здесь делаешь? Ты же говорил, что будешь просто прокладывать проводку?

И тут он понял всё сразу. Почему война, но никто не наступает. Почему выжжена трава, вырваны с корнем деревья, задушена камнями река. Почему от лиса осталась одна-единственная нога, больше ничего.

— Ты знал. — Он сунул солдатика в карман и поднял с земли лисью ногу. — Ты знал, и ты это сделал! Пакс!