Сейчас, читатель, мы вернемся к самому началу книги, а именно к этимологии гидронима Яуза, созвучие которого, по мнению все того же М. Фасмера, с авестийским yaoz- «приходить в волнение», yaoza — «волнение (воды)», совершенно случайно. Здесь я не хотел бы обвинить уважаемого германского ученого и его коллег, которые выводили этимологию гидронимов типа Slawica от латинского cloaca («клоака») в какой-то научной нечестности, однако факт есть факт. М. Фасмер работал в Германии во времена III рейха, а тогдашняя дойчнаука функционировала в весьма любопытном режиме.

К примеру, в то время И. фон Леерс предложил М. Фасмеру объяснить название хорватов из германского Hreipgotar, т. е. «славные готы» (the Glorious Goths) (напомню, что хорватские усташи во время 2-й Мировой войны активно сотрудничали с нацистами). Последний отклонил данное предложение как «совершенно ложное» (действительно, ну какие из унтерменшей славян, даже из славян-наци, glorious goths!), тем не менее, методы работы германских ученых, как XIX века, так и 1-й половины XX, совершенно очевидны. Достаточно вспомнить изобретенных ими индогерманцев. Впрочем, методы работы российских историков, интеллектуально зависимых от западной науки, мало чем отличаются от приемов их нацистских коллег (в первую очередь это касается пресловутых норманнистов).

Увы, М. Фасмер составлял этимологический словарь не для какого-то свободного народа, а для будущих «белых негров», соответственно, происхождение этнонима славянин от слава, при подобной постановке вопроса выглядело просто неуместным, тогда как именно эта этимология может быть здесь единственно верной. Этноним славяне, как собирательное наименование группы народов, скорее всего, возник весьма поздно, очевидно в конце Средневековья. Во всяком случае, в письменных источниках он тогда и появляется, причем именно в значении славный и именно как самоназвание. До этого момента, к примеру, те же восточные славяне именовались все русскими людьми и, что в Литве, что на землях будущей Украины, везде говорили на одном и том же языке.

Собирательный эндо этноним славяне происходит от слава и это очевидно. Здесь необходимо понимать одну и очень простую вещь. Выдающийся французский лингвист А. Мейе утверждал: «Мало значения имеет этимология не очевидная, а только вероятная». Именно с этой точки зрения и следует подходить к этимологическому вопросу. Поскольку термин славяне является самоназванием, то позвольте напомнить, что ни один из народов Земли не называет себя придурками, рабами, идиотами, свиньями и т. п. Я понимаю, что подобные вещи осознаются очень тяжело, в особенности учеными уберменшами, но я уверен, что разум восторжествует.

Возвращаясь к вопросу о гидрониме Яуза, следует отметить, что есть определенные основания полагать, что данный гидроним и авестийское yaoza не просто созвучны друг другу, тем более совершенно случайно, а являются одним и тем же словом. Ниже мы затронем эту тему. М. Фасмера, в данном случае, следует поблагодарить за то, что он вообще опубликовал данный материал, хотя бы и с отрицательным заключением. Отечественные склавенизаторы и этого бы делать не стали.

Здесь присутствует вот еще какое, достаточно простое, обстоятельство. Известен тезис о единстве славянских народов и это единство действительно наличествует, а именно — лингвистическое, этническое, в определенном смысле — антропологическое. По крайней мере, славяне все ярко выраженные европеоиды. К примеру, об индоевропейском и тюркском единстве можно говорить только в лингвистическом плане. Естественным образом напрашивается то, достаточно немудреное, соображение, что под таким единством должна быть и определенная база, т. е. некий славянский пранарод и некая славянская прародина. Но если же мы все славяне, то как мы можем быть еще и какими-то индоиранцами? Засим вопрос закрывается, а на повестку дня выносится куда более животрепещущий вопрос о конституции и гражданском обществе.

Проблема состоит в том, что никакой именно славянской прародины нет, вернее, она есть, только называется она индоевропейской, арийской или как там еще можно назвать древнейших носителей единого индоевропейского праязыка, и находится она, эта арийская прародина в пределах нынешней Восточной Европы (восточная европейская граница до Петра I проводилась по Дону).

Что же касается конституции, то первыми, кто дал ее Российскому обществу, оказались большевики. Они же построили в России и первые концлагеря. Оказалось, что и то и другое вполне совместимо.

 

1. BALTICA, INDOARICA, SLAVICA

Что представляет из себя картина этногенеза великорусского народа, рисуемая нынешними учеными? Как ни странно, «официальная» версия на этот счет в начале XXI века мало чем отличается от версии, одобренной российским правительством в XIX веке. У читателя может возникнуть вопрос, не преувеличиваю ли я степень руководства российских органов власти делами исторической науки? Увы, нет. Тот факт, что царское правительство активно занималось некоторыми вопросами отрицать нельзя.

Вмешательство же советского правительства в дела исторической науки доказывать нет необходимости. В подобном вмешательстве, собственно говоря, нет ничего изначально порочного, как нет и ничего изначально полезного. О нем просто следует помнить, сталкиваясь с очередной идеологической, а иногда и идиотической теорией, наподобие той же «норманнской».

Короче говоря, преподобный Нестор давно уже «почил в бозе», но дело его, как это иногда случается в России, живет и процветает. Так, в изданной в 1999 году Институтом этнологии и антропологии РАН коллективной монографии «Русские» утверждается вполне однозначно: «История русского народа началась с эпохи Древнерусского государства — Киевской Руси, — занимавшего большую часть Восточно-Европейской равнины».

Естественно, что при таком идеологическом подходе к делу, историку не остается ничего иного, как заселить земли будущей Московии финно-уграми. Именно так и поступили историки XIX века. По их утверждениям, территория Волго-Окского междуречья с древнейших времен и до ее славянизации в IX–X вв. являлась исконной землей финских племен, которую те безропотно передали славянским колонизаторам и, очевидно обладая выдающимися лингвистическими способностями, перешли в обиходном общении на чистейшую индоевропейскую речь. Увы, в великорусском языке даже число итальянских заимствований больше, чем финно-угорских, не говоря уже о греческих, латинских, французских и английских. Если же вы, читатель, считаете, что русский народ, ассимилировал еще и древних римлян с англосаксами, то бросьте эту книгу и не читайте ее.

Так ли уж верно утверждение о том, что история русского народа началась с Киевской Руси? Ужели русские летописи свидетельствуют об этом прямо и недвусмысленно?

Дело вовсе не в том, что не сохранилось документов свидетельствующих о древности северо-восточных русских княжеств. Даже того, что есть, вполне хватает, чтобы вести линию русского государства от Ростова и Новгорода, поскольку Рюрика позвали на княжение именно новгородцы (точнее, ильменские словене). Олег, который угнездился в Киеве и назначил его «матерью городов русских», согласно ПВЛ, являлся боярином Рюрика и не принадлежал к княжескому роду, что указывает на вторичность Киева по отношению к Новгороду. Эта вторичность подтверждается ПВЛ, достаточно только вспомнить характеристику Киева данную Нестором: «И поидоста (Олег. — К.П.) по Днепру и узреста на горе градок мал (выделено мной. — К.П.)» (Пискаревский летописец).

Киев, как торговый центр, явно уступал Новгороду, который являлся северным терминалом Волжского торгового пути. Последний же был главнейшей внешнеторговой артерией, соединяющей во времена Средневековья русские княжества с Ираном и даже с Индией. По словам И. В. Дубова, автора монографии «Великий Волжский путь»: «Новейшие данные подтверждают заключение Б. А. Рыбакова, согласно которому первым важнейшим направлением древнерусской торговли было арабо-иранское, а… главную роль в нем играла Волжская система».

Что касается пути «из варяг в греки через Киев», то им пользовались преимущественно поляне. Вот как выглядит описание пути «из варяг» и далее в изложении Лаврентьевской летописи: «Поляномъ же жившимъ особе (выделено мной. — К.П) по горамъ симъ, бе путь изъ Варягъ въ Греки и изъ Грекъ по Днепру». Т. е. «полянам же, жившим отдельно по горам этим, был путь «из варяг в греки» и «из грек» по Днепру».

Реальный маршрут торговли Варяжского Поморья с Константинополем «давно и хорошо известен археологам и историкам. Речь идет об основном трансевропейском торговом пути, известном с глубочайшей древности. По воде этот путь в античное время начинался в дельте Дуная, где еще в VII в. до н. э. милетскими колонистами был основан большой город, получивший название Истрос/Истрия, и шел вверх по реке до знаменитых дунайских порогов… Этот маршрут известен еще с раннего неолита (IX–VIII тысячелетие до н. э.) и хорошо изучен археологами, которые находят вдоль него изделия из раковин Spondylus, а также сами раковины, которые распространены только в Черном, Мраморном и Эгейском морях… Это был кратчайший, наиболее удобный путь из Северной Европы в Византию и в Святую Землю, которым пользовались все без исключения торговцы и путешественники европейского Севера, а также стремившиеся в Царьград европейские и скандинавские авантюристы».

Впрочем, и это еще не все. Историкам XIX века была достаточно хорошо понятна вся шаткость официальной «прокиевской» исторической конструкции. Так, В. О. Ключевский писал: «Около половины XII в. начинает понемногу (выделено мной. — К.П.) прокладываться и прямоезжая дорога из Киева на отдаленный суздальский Север. Владимир Мономах, неутомимый ездок, на своем веку изъездивший Русскую землю вдоль и поперек, говорит в Поучении детям с некоторым оттенком похвальбы, что один раз он проехал из Киева в Ростов «сквозь вятичей». Значит, нелегкое дело было проехать этим краем с Днепра к Ростову» («Курс русской истории»). Таким образом, русский Северо-восток развивался самостоятельно и самобытно и не являлся какой-то киевской провинцией. Более того, есть все основания утверждать, что и основная масса русского населения проживала именно во Владимиро-Суздальском княжестве, а не на Киевщине, причем проживала здесь издревле, задолго до явления полумифического Рюрика.

Первое упоминание о Ростове Великом в ПВЛ относится к тому же времени, что и упоминание о Киеве, т. е. к 862 году. Тогда же называется Полоцк, Муром, Белоозеро, Новгород, Изборск. Утверждать о том, что великороссы есть потомки киевских мигрантов нет никаких оснований. Так почему же тогда российские историки выводят великороссов из Киева, а не из того же Новгорода? Естественно, поскольку в Ростове, согласно ПВЛ, в 862 году проживала меря, то меря может быть только финно-угорским народом и никак иначе, тем более, что в ПВЛ сказано: «А се суть инии языци, иже дань дають Руси: Чюдь, Меря, Весь, Моурома, Черемиси, Мордва, Пермь, Печера, Емь, Литва, Зимьгола, Кореи, Морава, Лубь» (Типографская летопись). Тот факт, что меря проживала в городе с вопиюще славянским названием Ростов, мало кого из российских историков смущал и смущает, поскольку они еще и не такими фактами успешно пренебрегали.

Справочная литература (БСЭ) утверждает прямо: «Язык меря относился к финно-угорской семье». Но почему? ПВЛ не сообщает, на каком конкретно языке или диалекте общались «инии языци». В вышеприведенном списке, к примеру, присутствует литва, но литва не относится к финно-уграм. Корсь это кургии, они являются балтами, к последним относятся земгалы и латгалы.

Антропологические данные мерянцев в XIX веке были уже хорошо известны. В словаре Брокгауза сказано вполне определенно: «По форме черепа у Мери преобладала долихоцефалия, особенно в Тверской, Ярославской, Московской и Владимирской губерниях». Между тем, если находка брахицефального черепа на территории Северо-востока Европы дает основания говорить о присутствии здесь финно-угров, то получается, что и находка сугубо долихоцефального черепа позволяет утверждать о том же? Таким образом, согласно методике, избранной российской исторической наукой, находка любого черепа дает основания утверждать, что территорию будущей Великороссии в древности заселяли финно-угры. Зачем вообще, в таком случае, проводить какого-либо рода антропологические исследования в России, если и так известно кому принадлежат все найденные здесь кости?

Более того, первый комплексный анализ субстратной дорусской топонимии всей лесной зоны Европейской России с привлечением данных прибалтийско-финских, саамского, поволжских финских, пермских, балтских, славянских, иранских языков был проделан М. Фасмером и только в работах 1934; 1935; 1936; 1941 гг., причем я даже не смею думать, насколько он был тенденциозен в данном вопросе. Совершенно непонятно, как могли утверждать историки XIX и начала XX вв. о заселении в древности центра Русской равнины финно-уграми. На чем они основывались, на гениальных научных озарениях или правительственных инструкциях?

Тенденциозность при освещении ранней этнической истории Северо-восточной Европы настолько велика и настолько явно бросается в глаза, что в конце 50-х годов XX века акад. П. Н. Третьяков вынужден был урезонивать не в меру ретивых коллег: «В нашей литературе, посвященной древней археологии и древней истории финно-угров, установилась одна традиция, с которой необходимо вести борьбу. Любая гипотеза или любой факт, касающиеся вопросов этногенеза, скажем, восточных славян, или скифов, или фракийцев, обычно сразу же берутся под придирчивый обстрел критики. От автора гипотезы требуются доказательства, которые далеко не всегда бывают. Что же касается финно-угорской проблематики, то здесь господствует относительное спокойствие. Считается аксиомой, что на севере в лесной полосе издавна жили финно-угры, что этногенетические процессы протекали здесь автохтонно и что здесь, собственно говоря, и спорить не о чем. Это, конечно, далеко не так».

Это действительно далеко не так, а возможно, и вовсе не имеет никакого отношения к действительности.

Посмотрим на археологическую картину Волго-Окского междуречья (исторический центр великорусской народности), начиная с неолита и заканчивая ранним средневековьем. Почему с неолита? Потому, что в конце неолита на смену присваивающему хозяйству приходит производящее, начинает появляться разделение труда, обмен, социальная структура и именно с этих времен можно говорить о появлении этнической организации.

Неолит

Верхневолжская культура. Носители этой культуры распространяются в Центре Русской равнины на рубеже VI и V тыс. и бытуют здесь до конца V тыс. до н. э. (7240–5430 л.н.).

Культура с ямочно-гребенчатой керамикой. Ее существование относится к последней четверти V — середине III тыс. до н. э.

Волосовская культура. Носители волосовской культуры проживали в Центре Русской равнины в эпоху позднего неолита и энеолита — с последней четверти IV до первой четверти II тыс. до н. э. (5065–3840 л.н.).

Кроме того, в эпоху среднего и позднего неолита примерно со второй четверти IV-ro и до начала III тыс. до н. э., а в отдельных районах Центра Русской равнины — до конца III тысячелетия бытовали группы населения с редкоямочной и редкоямочной тонкостенной керамикой.

Бронзовый век

Фатьяновская культура. Данная культура на разных территориях существовала в разное время. Этим временем для Верхней Волги был период от 1800 г. до н. э. до 1300 г. до н. э, а на Средней Волге — от 1700 г. до н. э. до начала I тысячелетия до н. э.

Абашевская культура. Ее памятники отмечены на территории современной Московской, Воронежской областей, Марийской, Чувашской и Башкирской республик. Датируется 2-й половиной II тыс. до н. э.

По мнению некоторых исследователей абашевская и фатьяновская культуры связаны по своему происхождению со среднеднепровской культурой племен бронзового века, обитавших в Среднем и Верхнем Поднепровье во 2-й половине III-го — 1-й половине II тыс. до н. э. Существуют и другие мнения. Так, Д. А. Авдусин указывает: «Для лесной полосы Восточной Европы наибольший интерес представляют племена среднеднепровской и фатьяновской культур, близость которых объясняют общим происхождением. Но указать «общего предка» не удается».

Железный век

Дьяковская культура. Данная археологическая культура раннего железного века, существовала в VII в. до н. э. — VII в. на территории Московской, Тверской, Вологодской, Владимирской, Ярославской и Смоленской областей.

Особо следует отметить следующее.

Археологическая культура и этническая общность это нетождественные понятия. Археологической культурой называется совокупность материальных памятников, которые относятся к одной территории и эпохе и имеют сходные черты, а именно: общность керамики, погребального комплекса, вооружения, устройства жилища, предметов культа и т. д. Однако сходные материальные памятники, которыми характеризуется археологическая культура, не всегда принадлежат этнически однородному обществу, а различный набор материальных памятников — различным этносам. К примеру, эстонцы и латыши за время многовекового соседства выработали очень сходную материальную культуру, но разговаривают на совершенно различных языках, эстонский относится к финно-угорской языковой семье, а латышский — к индоевропейской.

Смена археологической культуры на той или иной территории вовсе не означает, что носители предыдущей культуры подверглись какому-то геноциду и были начисто уничтожены. Известно, что на территории Волго-Окского междуречья, к примеру, за период II тысячелетия нашей эры поменялось множество материальных культур, но народ, который населяет данную территорию сегодня, является потомком народа населявшего эту территорию и тысячу лет назад. Так, в 20-е годы XX века великорусский этнос шагнул в новую технологическую эпоху, в результате чего его материальная (впрочем и духовная также) жизнь поменялась кардинально. Тем не менее, мы имеем дело с одним и тем же этносом, только претерпевшим культурную трансформацию. Те же соображения, надо полагать, будут справедливыми и в отношении ко временам значительно более ранним.

К примеру, хотя генезис упомянутой выше волосовской культуры является дискуссионным (некоторые археологи связывают ее с уральско-камскими племенами), есть основания и для мнения о ее местном развитии на основе верхне-волжской и ямочно-гребенчатой культур. Как указывает член-корр. РАН Т. И. Алексеева, «благодаря исследованиям последних лет… в центре Русской равнины, выявлена определенная последовательность в смене культур, которая заставляет склоняться к мысли о местном развитии волосовской культуры (выделено мной. — К.П.). Так, непосредственно над мезолитическими слоями залегают культурные остатки верхневолжской ранненеолитической культуры, над ними располагаются комплексы с ямочно-гребенчатой керамикой. В верхних горизонтах этого слоя появляется тонкостенная редко-ямочная керамика с фигурным ямочным орнаментом и гребенчатым узором, относимая к протоволосовскому этапу позднего неолита. Над этим культурным слоем располагается ранневолосовский комплекс с круглодонной керамикой с раковинной примесью, затем идут слои с развитой поздневолосовской керамикой. Верхневолжскую и волосовскую культуры сближают общие элементы в орнаменте сосудов, сходство форм костяных и каменных орудий».

Нет сомнений и в преемственности фатьяновской культуры с более поздним населением региона. По словам Д. А. Авдусина, «фатьяновцы не исчезли бесследно, а в соединении с населением местных культур явились основой населения следующей эпохи (выделено мной. — К.П.)».

Коротко напомню, что этноопределяющими признаками материальной культуры в археологии считаются:

1. Обряд погребения.

2. Лепная керамика, изготовленная для внутреннего употребления, а не на продажу.

3. Характер жилища.

Лингвистическая принадлежность племен, составлявших какую-либо археологическую культуру, определяется по данным топонимики, в первую очередь гидронимики. Выдающийся специалист в области индоевропейского языкознания В. Георгиев (1908–1986) писал в свое время, что географические названия являются самым важным источником для определения этногенеза данной области. «В отношении устойчивости эти названия неодинаковы, наиболее устойчивы названия рек, особенно главных».

Расовую принадлежность носителей той или иной культуры определяют согласно данным краниологических измерений (т. е. измерений черепов) и по результатам реконструкции внешнего облика, к примеру, по методу М. М. Герасимова. Монголоиды, как правило, являются брахицефалами (короткоголовыми), а европеоиды — долихоцефалами (длинноголовыми, если смотреть на череп сверху). Впрочем, это слишком общее описание. За более конкретной информацией я советую читателю обратиться к специальной литературе по этому вопросу.

Как ни странно, но, прежде чем продолжить разговор об этногенезе великорусского народа, нам следует прояснить некоторые моменты этногенеза древнейших угро-финнов. Прояснить их мы должны по следующим причинам.

1. В тохарских языках (существуют два их диалекта) наличествует субстратная финно-угорская лексика.

2. Мифология авестийских ариев и финно-угорская мифология обнаруживают целый ряд соответствий, позволяющих утверждать об их общем происхождении.

Для читателя должен быть легко объясним интерес автора к авестийской мифологии, однако тохарская проблема может показаться ему сугубо локальной и касающейся только Китайского Туркестана и Средней Азии. Между тем географически тохарский вопрос выходит далеко за рамки данной территории. Как отмечают акад. В. В. Иванов и акад. Т. В. Гамкрелидзе, кельто-италийские, иллирийские, германские, балтийские и славянские языки обнаруживают ряд лексических изоглосс общих с тохарскими.

Тохарский вопрос, как я понимаю, является одной из ключевых проблем глобальных этнических процессов происходивших в древности на просторах Евразийского континента.

Итак. Предками финно-угров являются древнейшие уральцы, прародина которых современной наукой локализуется в период с V по III тыс. до н. э. в северной части Западной Сибири, в районе между нижней Обью и Уральскими горами. После распада уральской общности финно-угорская ветвь мигрировала на запад и в дальнейшем, как следует полагать, заняла некоторую территорию к западу от Уральских гор. Этой миграции способствовало то обстоятельство, что Уральский хребет, в средней своей части, не представляет каких-либо трудностей для перехода через него.

Что представляли из себя древнейшие уральцы в расовом отношении?

По словам Р. Я. Денисовой, существуют две принципиально отличные теории о происхождении уральской расы. Согласно первой (Г. Ф. Дебец и др.), она является результатом смешения европеоидных и монголоидных групп на границе их соприкосновения. В пользу данной теории свидетельствует расположение народов относимых к уральской расе и явное нарастание монголоидных признаков с запада на восток. Согласно второй теории (В. В. Бунак и др.), уральская раса унаследовала черты древнейшего антропологического комплекса, существовавшего еще до разделения человечества на европеоидный и монголоидный расовые разделы. В пользу позиции В. В. Бунака свидетельствует своеобразное сочетание европеоидных и монголоидных признаков, к примеру, сочетание светлой пигментации волос и глаз, наряду с уплощенностью лица. Как считает Т. И. Алексеева, данные полученные ею, в результате обработки антропологического материала Сахтышских стоянок Тайковского района Ивановской области, свидетельствуют в пользу теории Г. Ф. Дебеца.

Нельзя не заметить, что на проблему происхождения уральской расы существует еще и точка зрения А. Н. Багашева и А. И. Дубова, которые предполагают, что формирование сходного европеоидного комплекса признаков у различных групп европеоидного и монголоидного населения имело, прежде всего, типологическое сходство, а не генетическое, поскольку происходило в сходных экологических условиях и имело адаптивный характер. Говоря проще, возможно, что некая группа монголоидов прибывшая из какого-то южного района на территорию прародины уральцев (между Нижней Обью и Уральским хребтом), прибыла сюда настолько давно, что под действием условий окружающей среды приобрела ряд европеоидных признаков, т. е. светлые волосы и глаза. Их цвет, как известно, определяется типом и количеством вырабатываемого организмом меланина.

Очевидно, что читателя, прежде всего, будет интересовать, во-первых, лингвистическая принадлежность племен проживавших в Волго-Окском междуречье в древнейшие времена, во-вторых, их антропологическая характеристика.

Итак. Что касается топонимики… На этот счет существуют различные мнения. Согласно официозной доктрине, принятой еще в XIX веке без какой-либо критики и поддержаной современной наукой, территорию Волго-Окского междуречья, до прихода сюда славян, занимали финно-угры. Отсюда следует, что ее топонимика (в первую очередь гидронимика) является финно-угорской.

Однако мнение некоторых видных финно-угроведов России, к примеру Б. А. Серебренникова, оказалось довольно жестким — топонимика Волго-Окского междуречья при помощи финно-угорских языков необъяснима. «Несколько тысяч волго-окских топонимических названий, фигурирующих на карте Европейской части СССР, не могут быть объяснены при помощи ныне существующих финно-угорских языков… Древняя топонимика Карело-Финской, Мордовской и Марийской республик явно свидетельствует, что никаких угро-финнов на этих территориях раньше не было». Последнее заявление представляется мне излишне категоричным, однако что есть, то есть.

Видный специалист в области индоевропеистики и мастер этимологического анализа проф. Ю. В. Откупщиков придерживается того же мнения, что и Б. А. Серебренников: «В бассейне Оки — сотни гидронимов балтийского происхождения. Причем, в этом ареале практически нет финно-угорских гидронимов, если не считать отдельных случайных совпадений».

Дело осложняется тем, что вопросы этимологии топонимов требуют проработки огромного количества материала относящегося к различным языкам (зачастую различных языковых семей и групп) и потому весьма и весьма трудозатратны. Гораздо легче в этой области работать, что называется «на слух». Однако качество такой работы зачастую сравнимо с рейхсэтимологиями типа «Slawica это производное от cloaca» и этимологиями небезызвестного знатока русской грамматики А. Шлецера, который выводил славянское дева от нижнесаксонского tiffe (сука), слово князь от knecht (холоп), а слова боярин, барин и баран объявлял однокоренными. Следует отметить, что А. Шлецер был большой «ученый» и его «теории» до сих пор имеют хождение в исторической науке.

Что же мы наблюдаем в реальности? Увы, в суровой реальности мы наблюдаем причисление гидронимики Волго-Окского междуречья к финно-угорской лингвистической среде или без всяких на то оснований или гадательно, основываясь исключительно на созвучии. Тогда как известно, что, основываясь на созвучии, этимологию топонимов любого региона можно вывести чуть ли не из любого языка. В качестве иллюстрации приведу один пример из этимологии географических названий Пензенской области.

М. С. Полубояров в книге «Древности Пензенского края в зеркале топонимики» предлагает следующую этимологию названия Коровья дорожка. По его мнению, топоним Коровья дорожка выводится «от искаженного татарского названия, восходящего к термину карау — «смотреть, караулить», каравлы — «караульная», то есть «сторожевая дорога», по которой ездили в степные дозоры татарские мурзы». Таким образом оказывается, что по данной дорожке не коровы ходили, а ездили татарские мурзы. Скажу больше, подобным образом русское слово дорога можно легко вывести от «монголо-татарского» даруга. Были такие чиновники в Золотой Орде. В результате получается не коровья дорожка, а «караул, даруги (грабят)!», так очевидно кричали купцы, призывая на помощь караул, когда ордынские даруги вымогали с них слишком большую мзду на таможне.

Еще один пример. Какова этимология гидронима Пенза, от которого получил свое наименование город, основанный русскими поселенцами в 1663 году в качестве пограничной крепости? М. С. Полубояров полагает наиболее вероятной его происхождение от мордовского имени Пъянза. Все возможно, но для обоснования данного происхождения было бы желательно указать на личность конкретного исторического Пьянзы, дабы не гадать в очередной раз на лингвистической гуще. Дело в том, что в переписных книгах мордвы XVIII века имя Пъянза так и записывалось, и писцы не путали его с Пензой.

Короче говоря, подобными гадательными этимологиями можно заполнить не одну книгу академика А. Т. Фоменко, которого так не любят профессиональные историки. Более того, в случае какой-либо необходимости, этимологиями подобного рода можно объяснить чуть ли не половину той же китайской лексики, вплоть до китайского hui (так ханьцы называют тюрков). Возможно именно от этого созвучия пошло достаточно странное поверье, будто бы ругаться матом русских научили татаро-монголы.

Любопытно, что Э. Р. Тенишев указывает на возможное происхождение Пензы от иранской формы *Пенджяп — «пятиречье» (в черте города Пензы ранее протекало пять рек, собственно Пенза, Мойка, Кашаевка, Тумолга и Шелоховка). Дж в результате палатализации переходит в з, отсюда пензяп > пензя. Конечное п утрачивается как глухой согласный, находящийся в слабой позиции, остается пензя, отсюда — пензяки и Пензятка, левый приток Пензы. Что касается иранской этимологии, то Пенза может быть выведена еще и от *Pansava — «песчаная».

Между прочим, в финно-угорских языках отмечается наличие иранских заимствований, свидетельствующих о древнейших контактах носителей иранских и финно-угорских языков.

Так, один из крупнейших финноугроведов современности В. В. Напольских в книге «Введение в историческую уралистику» указывает на следующее: 1. древние индоиранские заимствования распределены в финно-угорских языках более или менее равномерно, «по количеству собственно иранских (староиранских, среднеиранских) заимствований первенствуют пермские языки». 2. наибольшее количество позднейших заимствований содержится в пермских, угорских и марийском языках. 3. наибольшее количество среднеиранских заимствований среди угорских языков содержится в венгерском, затем в языке манси, после — в хантийском. 4. из западных финно-угорских языков интенсивные связи со среднеиранскими языками поддерживал только марийский. 5. в мордовском языке отмечены поздние иранизмы, их меньше, чем среднеиранских заимствований.

Откуда в той же в Пензенской области могли взяться индоиранские топонимы?

Но откуда здесь появились топонимы финно-угорские, если прародина уральцев находится к востоку от северного Урала? Откуда здесь появились славянские, если прародина славян помещается одними учеными в области Вислы, другими — между верховьями Западного Буга и средним течением Днепра и т. д.? В конце концов, откуда здесь взялись топонимы тюркские, если прародина тюрков локализуется на Алтае?..

Дело в том, что, как утверждает видный языковед Д. И. Эдельман, «совершенно очевидно, что в отличие от славянских и других индоевропейских языков Европы, о прародине которых ведутся дискуссии, но которые все же распространены в относительно компактном ареале — Европе, иранские языки ни в одном из регионов их нынешнего бытования не являются автохтонными (выделено мной. — К.П.)».

Но если дело обстоит так, как утверждает Д. И. Эдельман, то возникает следующий резонный вопрос: откуда пришли первичные носители иранских языков на земли, где ныне говорят на иранских языках? Вполне возможно, что они пришли в Среднюю Азию и Иран с территории, занимаемой в древности абашевской культурой, к которой причисляется тот же Аркаим. На территории Волго-Окского междуречья присутствуют ее памятники, в частности, захоронения.

Так или иначе, но после выхода в 1972 году работы акад. В. Н. Топорова «Baltica Подмосковья» постулат о преобладании финно-угорской лексики среди субстратной топонимики Волго-Окского междуречья был опровергнут. Работа В. Н. Топорова получила свое продолжение, в результате чего сегодня прочно установлено распространение гидронимов балтского происхождения по линии: северная граница Латвии — Псков — Торопец — Тверь — Москва — Калуга — Орел — Курск — Чернобыль, а также предполагается балтское происхождение некоторых названий и гораздо дальше на восток — вплоть до низовьев Оки и верхнего течения Мокши.

Лингвистическую картину, которая ныне предстает перед глазами исследователей, можно охарактеризовать следующим образом. По словам В. В. Напольских: «Из известных сегодня языковых групп в I тыс. до н. э. на территории Центра Европейской России можно с большей или меньшей степенью вероятности предполагать присутствие балтов (при этом речь идет не о собственно восточнобалтийских языках — литовском и латышском — и не о древнепрусском языке, а о не зафиксированных документально и известных лишь по топо- и отчасти по этнонимике периферийных языках балтского ареала) и носителей западных финно-угорских языков (языковых предков прибалтийских финнов, мери, мордвы и марийцев). Соседи названных групп на юге (в степной и лесостепной зоне) могли говорить на восточноиранских языках (к этому же языковому ареалу относился и язык-предок современного осетинского языка), на западе (Прибалтика, Белоруссия) — на индоевропейских языках балто-славянского ареала и (на берегах Балтики) на германских языках, на севере (от Ладоги до Северной Двины) можно предполагать присутствие древнесаамского (или, в наиболее осторожной формулировке, парасаамского) языкового элемента, на востоке (в Прикамье) население, видимо, говорило на диалектах пермского праязыка. Эта весьма общая и приблизительная картина представляет собой во многом несколько скорректированный данными топонимики результат простой экстраполяции средневековой (а то и современной) лингвистической карты в прошлое и ни в коей мере не претендует на историческую достоверность; она необходима лишь как стартовая площадка для начала реального исследования ».

Соответственно, на данный момент, нельзя утверждать, что лингвистическая ситуация, касающаяся древностей Центра Европейской России, прояснена окончательно и хоть сколько-нибудь определенно даже в общих чертах. Посему утверждения подобного рода, как то: «до прихода славян на территории Волго-Окского междуречья проживали финно-угры» следует относить к категории домыслов и гипотез, но никак не достоверных фактов.

Еще один вопрос, на который следует дать ответ, это вопрос терминологии и хронологии. Лингвисты говорят о «балтской» топонимике, кого они имеют в виду под «балтами»?

Дело в том, что «балтская» топонимика только лишь выводится из балтеких языков. Это не означает, что в древности на землях Подмосковья проживали предки современных литовцев, вполне вероятно, что это были предки современных великороссов. Почему так? Потому, что распадение балтославянской общности на балтские и славянские языки произошло во временном интервале от середины II тыс. до н. э. до, что наиболее вероятно, середины I тыс. до н. э. Литовский и латвийский языки, волею исторических судеб, оказались на положении языков-изолянтов и сохранили исконную индоевропейскую архаику.

Как указывает академик В. Н. Топоров, в настоящее время выкристаллизовывается новая теория о характере древнейших связей между балтийской и славянской группами. Суть данной теории, выраженной такими лингвистами, как Т. Лер-Сплавинский, В. Пизани, Л. Оссовский, В. Мажюлис, В. В. Мартынов, Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров и др., состоит в том, что славянские языки представляют собой более позднее развитие периферийных балтийских диалектов находившихся в южной части первоначального балтийского (или западнобалтийского) ареала. К выделению праславянских диалектов привели миграции древних племен из центра этнообразования, изменение исторических условий и, соответственно, связей (в частности ориентация на более южные центры). По словам В. Н. Топорова, протославянский (прабалтийский периферийный диалект) преобразуется в праславянский около V в. до н. э., который еще в течение довольно долгого времени сохраняет «балтоидный» облик, хотя уже и живет особой самостоятельной жизнью.

Таким образом, т. е. при том условии, что балтские языки являются осколком от исходной формы славянских языков, причем последние представляют из себя окраинные диалекты балтийских, индоевропейскую прародину, возможно, следует локализовать где-то в районе нынешней Белоруссии, Латвии и Литвы. К примеру, М. Гимбутас отмечает, что «распространение балтийских названий рек, типов погребений и физического типа ограничивается границами Белоруссии». Похоже на то, что М. Гимбутас несколько преуменьшает ареал распространения «балтизмов».

Однако, как это часто бывает, действительность оказывается несколько сложнее наших представлений о ней.

Б. А. Серебренников, столкнувшись с тем, что основная масса гидронимов Волго-Окского междуречья на — ма, — га, — ша не объясняется из современных языков (не только финно-угорских, но и славянских и балтских) предположил, что в бассейне Волги и на Русском Севере обитал некий неизвестный и ныне исчезнувший народ, названный им создателем Волго-Окской топонимии. В состав территории проживания данного народа Б. А. Серебренников включил территории Московской, Ивановской, Горьковской, Ярославской, Костромской, Рязанской, Вологодской, Кировской и Архангельской областей, Марийской и Мордовской республик, а также частично Смоленской области и Удмуртии.

На проблему этнической принадлежности создателей Волго-Окской топонимии существует две точки зрения. Первая точка зрения состоит в том, что данные создатели принадлежали к Фатьяновской культуре, которая, в свою очередь, являлась частью целого круга культур шнуровой керамики (КШК, второе название — культуры боевых топоров). В. А. Сафронов относит территорию, на которой была распространена данная общность, к поздне-индоевропейской прародине.

Вторая точка зрения была выражена акад. П. Н. Третьяковым, который сомневался в особой древности субстратной топонимики Центра Европейской России. По его мнению, к числу создателей Волго-Окской топонимии принадлежали носители дьяковской культуры, а язык дьяковцев являлся индоевропейским диалектом, испытавшим некоторое влияние древней финно-угорской речи. Очевидно во второй половине I тысячелетия нашей эры, на западе своего ареала обитания индоевропейцы-дьяковцы были ассимилированы раннесредневековыми славянами-мигрантами, а на востоке — поволжскими финнами.

Здесь следует вспомнить некоторые положения, озвученные еще историками позднего средневековья, к примеру, Я. Рейтенфельсом, который утверждал «Как бы ни было, но имя мосхов, сохранившееся в названии одного древнейшего божества и реки Москвы в небольшом уголке Европы, начало в позднейшие века после долгого забвения все шире и шире распространяться, ибо моксами (выделено мной. — К.П.) стали уже называться народы за Казанью». Во-первых, в славянском пантеоне действительно присутствует древнейшее женское божество Мокошь, которое упоминается в числе языческих богов в Киеве при князе Владимире Святославиче. Память о Мокошь в России и на Украине сохранялась вплоть до XIX века, отчасти слившись после принятия христианства с образом Параскевы Пятницы. Во-вторых, что касается «моксов за Казанью», то следует напомнить, что с Рязанской областью на востоке граничит Мордовия, а мордва имеет два раздела: эрзя и мокша. Там же протекает река Мокша, правый приток Оки.

Наконец, самое любопытное (я об этом упоминал в книге «Арийская теорема») состоит в том, что мокша (санскритское moksa) есть одно из центральных понятий индийской философии и религии индуизма, высшая цель человеческих стремлений, состояние «освобождения» от бедствий существования с его бесконечными перевоплощениями (сансара) и т. д. Таким образом, если слово moksa является финским, то вполне понятно, из какого региона арии пришли в Индию, тем более, что в языке коми mösk это еще и корова, а в Индии корова является животным священным. Если же слово moksa принадлежит к индоевропейскому корнеслову, то вполне возможно, что народ мокша изначально являлся индоевропейским по происхождению и только затем оказался «финноугризирован», вследствии того, что продвинулся на восток и оторвался от основной массы мосхов.

Так или иначе, но ни одна из вышеприведенных точек зрения о том, кто является создателем Волго-Окской топонимии (фатьяновцы или дьяковцы) не противоречит другой, особенно с учетом того, что «фатьяновцы не исчезли бесследно, а в соединении с населением местных культур явились основой населения следующей эпохи». Т. е. дьяковцы, как следует понимать, в большинстве своем, являлись потомками фатьяновцев, освоившими металлургию железа.

С. Ухов в интереснейшей статье «История Вятки как часть этнической истории Восточной Европы» (WWW) предлагает при этимологизации вышеупомянутых гидронимов на — ма, — га, — ша и др. применить аппарат таких языков, как хеттский или же тохарский; последний, как известно, имеет точно установленные соответствия со славянскими, балтскими и германскими языками.

Наконец, в связи с вопросом о лингвистической принадлежности народов населявших в древности территорию лесной полосы Восточной Европы нельзя не затронуть весьма острого вопроса о возможном пребывании здесь предков индоиранцев. Определенную остроту ему придает все та же политика, вернее некоторые параноидальные тенденции в политике, связанные со словом арии. Очевидно, что, после нацистских упражнений в области древней истории, сегодняшним ученым за каждым кустом в Европе мерещится по штандартенфюреру СС. В связи с чем всякая гипотеза о начальной точке миграции ариев где-нибудь в Вологодской области принимается некоторыми современными учеными в штыки, что называется, a priori. Причем, что интересно, иногда данная априорная точка зрения сопровождается сугубо нацистским подтекстом, дескать, славяне все монголоидные недочеловеки и не могут претендовать на благородное арийское наследство.

Тем не менее, попытки обнаружить на территории Волго-Окского междуречья иранскую гидронимику предпринимались неоднократно, предпринимаются они и сейчас. Общую точку зрения современной науки на этот счет можно выразить словами В. В. Напольских: «Возможно, имеется некоторое количество иранских топонимов в верховьях Днепра и Дона, но, в общем, вне пределов степной и лесостепной зоны не обнаружено каких-либо значительных (выделено мной. — К.П.) их ареалов. Хотя, следует заметить, что тема поисков иранской топонимии в лесной зоне в значительной мере дискредитирована очень слабыми работами А. И. Соболевского».

Здесь я позволю себе не согласиться с уважаемым ученым по поводу значительности или незначительности индоиранской гидронимии в лесной зоне. Данные собранные C. B. Жарниковой (см. ниже) весьма впечатляют. Их игнорирование вызывает определенное недоумение. Кроме того, некоторая «незначительность» иранской гидронимики может быть истолкована ее выдающейся древностью. Так или иначе, данная гидронимика существует и требует внятного объяснения. Любопытно, что многочисленные безапеляционные и бездоказательные утверждения о финно-угорском происхождении субстратной топонимики Волго-Окского междуречья научной профанацией не объявляются.

Попробуем посмотреть на некоторые аспекты древней истории Восточной Европы непредвзятым взглядом. На территории Волго-Окского междуречья к концу 60-х годов XX века были открыты пять курганных могильников принадлежащих абашевской культуре: Кухмарский, оз. Плещеево, Шуя, Огубь, Земское (см. карту памятников абашевской культуры, К. В. Сальников, «Очерки древней истории Южного Урала»). В непосредственной близости от них, как продолжение ареала распространения, находятся курганные могильники по верхнему и среднему течению Дона: Тюнино, Никольское, Частые курганы, Нижняя Ведуга, Кондрашевка, Мастюгино, Марки, Новый Кулак, Немеричи, Замарайка, Н. Реутца, Верхний Псел. Еще одна группа располагается в районе реки Белой (приток Камы) — верхнего Урала — верхнего Уя (приток Тобола). Здесь же найдены абашевские селения, клады, местонахождения керамики. На Средней Волге обнаружено большое количество бескурганных захоронений с абашевской керамикой и два скопления абашевских памятников открыты по Волге, после впадения в нее Суры и до впадения Камы, и на территории Волго-Вятского междуречья. Отдельные абашевские памятники обнаружены на Сухоне (Галичский, клад), в верховьях Вятки (Коршуновский, клад), в районе Вишеры (Писаный камень, украшения), в районе Тобола (Царев курган, курганный могильник). Как мы можем убедиться, география памятников абашевской культуры весьма обширна. Какова этническая принадлежность данной культуры?

В общем случае можно смело утверждать, что данная культура принадлежит индоевропейцам, и в этом отношении у исследователей особых разногласий не возникает. Что касается ее происхождения, то здесь, как это часто бывает, мнения ученых разделились. Одни усматривают в ней родство со средне-днепровской, другие видят в ней синтез фатьяновской, срубной и местной, третьи рассматривают абашевскую как продолжение фатьяновской и т. д. Так, по мнению К. В. Сальникова, «абашевцы продолжили движение своих предков — фатьяновцев — в восточном направлении, достигли Башкирии, перешли через Урал и в начале I тыс. до н. э. дошли до берегов р. Тобола, а в дальнейшем были поглощены андроновскими племенами».

Абашевскую культуру сегодня вполне определенно связывают с предками индоиранцев.

К примеру, И. В. Денисов в статье «Некоторые проблемы археологии бронзового века Волго-Уралья и ведийско-авестийские сказания» утверждает: «Выборка вещевых наборов богов и героев из текстов «Ригведы» и «Авесты» и совмещение их с материалами конкретных комплексов эпохи бронзы показало: во-первых, саму возможность такого подхода; во-вторых, наличие нескольких территорий локализации протоиндоариев и протоиранцев на карте Волго-Уралья. Так, протоиндоариями, вероятно, являлись племена абашевской культуры Дона и синташтинской — Южного Зауралья и Притоболья. С протоиранцами следует связывать покровское (раннесрубное) население Низкого Заволжья».

В этой же статье приводятся некоторые данные имеющие прямое отношение к теме данной книги. Дело в том, что на керамике раннего этапа куро-аракской культуры Южного Кавказа, обнаружены элементы орнамента аналогичные федоровским. Напомню, что в 1-й части книги мы упоминали о куро-аракской культуре, население которой говорило на хуррито-урартских диалектах и в сложении которой приняли участие индоевропейцы. Более того, как утверждает И. В. Денисов, «некоторые прототипы форм абашевской посуды выявляются в древностях протоколхской культуры конца Ш — первой четверти П тыс. до н. э.».

В свете сведений о присутствии памятников абашевской культуры на территории Волго-Окского междуречья, нет ничего удивительного в том, что C. B. Жарникова обнаруживает здесь гидронимы соответствующие наименованиям криниц в «Махабхарате»: (Криница/Река в Поочье) — 1. Агастья/Агашка, 2. Акша/Акша, 3. Апага/Апака, 4. Арчика/Арчиков, 5. Асита/Асата 6. Ахалья/Ахаленка 7. Вадава/Вад 8. Вамана/Вамна 9. Ванша/Ванша 10. Вараха/Варах 11. Варадана/Варадуна 12. Кавери/Каверка 13. Кедара/Кидра 14. Кубджа/Кубджа 15. Кумара/Кумаревка 16. Кушика/Кушка 17. Мануша/Манушинской 18. Париплава/Плава 19. Плакша/Плакса 20. оз. Рама/оз. Рама 21. Сита/Сить 22. Сома/Сомь 23. Сутиртха/Сутерки 24. Тушни/Тушина 25. Урваши/Урвановский 26. Ушанас/Ушанец 27. Шанкхини/Шанкини 28. Шона/Шана 29. Шива/Шивская 30. Якшини/Якшина.

Между тем, вышеприведенный список индоарийских гидронимов на территории Северо-Восточной Европы далеко не полон, в чем читатель может наглядно убедиться рассмотрев Приложение 3. Замечу, что приведеные в приложении гидронимы относятся только к Русскому Северу. Таким образом, нет ничего невозможного или случайного в том, что гидроним Яуза мог быть образован от авестийского yaoza.

Сейчас мы должны сделать одно небольшое, но очень важное замечание.

Как уже, очевидно, читатель понял, на территории Восточной Европы присутствует ряд субстратных слоев древней индоевропейской топонимии: иранской, балтской и славянской. Иранская топонимия, большей частью, концентрируется в районе степной и лесостепной полосы, балтская располагается на северо-западе Восточной Европы. Славянская, она считается более поздней, разбросана достаточно широко и характеризуется, как это обычно предполагается, миграционным движением славян (точнее словен) с территории гипотетической славянской прародины.

При всем этом следует отметить, что письменность у балтов, а следовательно, и достаточно обширный материал для изучения их лингвистических древностей, появилась только в середине XVI века. Начало славянской письменности обычно относится ко временам Кирилла и Мефодия, т. е. к IX веку (863 г.). Представления о языке древних иранцев можно почерпнуть из «Авесты» (бесспорно кодифицирована не ранее IV в.), древнейшие части которой складывались в Средней Азии. Достоверно известно, что иранский язык пришел в Перейду в I тыс. до н. э., но был ли он всеобщим, государственным языком или только языком социальной верхушки, это, к сожалению, неизвестно. До нас дошли слова Дария (р. ок. 550 г. до н. э., правил 522–486 гг. до н. э.) утверждавшего, что он «первый приказал писать по-арийски».

Кроме того, особо следует отметить, что лингвисты зачастую пытаются строить свои представления о формах индоевропейского праязыка, изучая наиболее древние и богатые письменными памятниками языки, как-то: древнеиндийский, древнеиранский, древнегреческий, латинский. Представление об индоевропейском праязыке в современной науке, как это отмечает В. Н. Топоров, основывается именно на их изучении. Между тем, ни в Иране, ни в Индии, ни в Греции, ни на Апеннинском полуострове индоевропейцы не являются автохтонами, также как и в Западной Европе вообще.

Санскрит, равно как авестийский, древнеперсидский, латынь и древнегреческий языки, является результатом лингвистического взаимодействия туземного неиндоевропейского населения и некоторого количества индоевропейских завоевателей, которые не сумели навязать местным жителям свое произношение и усвоили громадное количество туземной лексики. Под действием неиндоевропейского субстрата оказались изменены и даже сломаны индоевропейские грамматические формы вышеуказанных языков (пиджинизация). Сведения же о некоторых диалектах, к примеру, о скифских, настолько ничтожны, что вызывает удивление сам факт причисления их к не только к какой-либо группе, но и к индоевропейской семье вообще.

Направление миграций древних индоевропейцев в общем-то угадывается без труда — с севера на юг, а точнее еще и на запад и восток, причем первоначальная территория, согласно древнеиндоевропейской мифологии, несомненно находится в зоне с умеренно-холодным и холодным климатом. Ахура-Мазда, обращаясь к Спитамиду Заратуштре, говорил: «Там — десять зимних месяцев и два летних месяца, и они холодны для воды, холодны для земли, холодны для растений, и это — середина зимы и сердцевина зимы, — а на исходе зимы — чрезвычайные паводки».

Кристиан Ж. Гюйонварх и Ф. Леру, обобщая данные кельтской мифологии, указывают: «Воспоминание об этой арктической прародине сохранилось, с одной стороны, в мифах о северном происхождении ирландских Племен богини Дану, а с другой — в названии гипербореев, которым греки обозначали кельтов (или германцев) северо-запада Европы». Кельты не являлись автохтонами на территории той же Германии, равно как и современной Франции. Однако самое интересное состоит в том, что, повторюсь, кельто-италийские, иллирийские, германские, балтийские и славянские языки, все обнаруживают ряд лексических изоглосс общих с тохарскими.

Таким образом, самая общая локализация индоевропейской прародины сужается до территории бытования культур шнуровых керамик, а в более отдаленной ретроспективе этот вопрос приобретает гадательный характер. Как бы там ни было, но, по словам выдающегося отечественного языковеда Ф. П. Филина: «Общеславянский язык во второй половине I тыс. до н. э. имел безусловные схождения с древнебалтийскими диалектами и несомненные ощутительные связи с северно-иранскими языками». В I тыс. до н. э., как известно, сформировалась дьяковская культурная общность, просуществовавшая вплоть до раннего Средневековья.

Все вышеперечисленые обстоятельства прекрасно известны историкам и лингвистам и похоже, что в последнее время наблюдается тенденция к определенному переосмыслению некоторых основных положений в области восстановления форм индоевропейского праязыка. Далее я предоставляю слово акад. В. Н. Топорову.

«Новые открытия и сопровождавшая их ревизия взглядов создали новую ситуацию, оказавшуюся благоприятной для уяснения возможностей нового понимания роли балтийских языков в их отношении к индоевропейскому исходному состоянию. В результате в настоящее время складывается новая гипотеза о балтийском языковом типе как некоем «последнем» остатке индоевропейского целого, не столько «отпочковавшемся» от него (подобно другим группам языков), сколько именно «оставшемся» и лишь переосмысленном (после ряда изменений) как балтийский тип. Гипотеза о преимущественной близости балтийских языков в наиболее глубокой реконструкции к определенному срезу в развитии индоевропейского языка в некоем локусе в более или менее надежно определяемый период, видимо, имеет под собой ряд важных оснований. Среди этих оснований: 1) высокая степень близости многих фрагментов балтийского языкового типа к соответствующим блокам «индоевропейского» состояния, как оно восстанавливается в последнее время с учетом ряда новых материалов (анатолийские языки и др.) и идей (в частности, связанных с типологией диахронических процессов); 2) особенности балтийской гидронимии, которая наиболее точно и полно воспроизводит архаичную «центральноевропейскую» гидронимию (около II — начало I тыс. до н. э.); 3) огромность пространства, на котором отмечается присутствие гидронимии балтийского типа, как по отношению к пространству, занимаемому балтами в историческое время, так и по отношению к ареалам других индоевропейских групп (ареалы на востоке и юго-востоке вплоть до Верхней Волги и Поочья, до впадения Москвы, а частично и до нижнего течения Оки, до бассейна Сейма; на юге до Волыни и Киевщины; на западе — «балтоидный» пояс вплоть до Шлезвига и Гольштейна и т. п.); эта обширность пространства находится в противоречии с малочисленностью балтов в историческое время, 4) обилие парадоксов, связанных с пространственно-временными рамками существования балтийских языков, с их промежуточным статусом, с отношениями родства и преемства (предки-потомки)».

Из всего вышесказанного следует достаточно немудреный вывод. Возможно, что в период II–I тыс. до н. э. наши предки общались на некоем прабалтском языке, если конечно мы имеем право так его называть, но, в конечном итоге, это вопрос только терминологии и хронологии, не более.

Итак. Топонимика Волго-Окского междуречья не дает нам каких-либо оснований утверждать, что единственными насельниками данной территории в древние времена являлись финно-угры. Данное положение сегодня находит все больше и больше подтверждений. К примеру, даже культура ямочно-гребенчатой керамики, которая ранее причислялась к числу бесспорно финно-угорских, ныне относится к таковым с определенной осторожностью. К примеру, B. C. Патрушев в докладе на пленарном заседании Конгресса посвященного истории финно-угорских народов (Таллинн, 1998) указывал: «В связи со спорными вопросами об этнической принадлежности племен культуры ямочно-гребенчатой керамики, возможно, лишь с осторожностью следует их признать древнейшей основой финноязычных племен».

Прежде чем перейти к рассмотрению вопроса об антропологических характеристиках древнего населения лесной полосы Восточной Европы, следует упомянуть о проблеме локализации центра расообразования большой европеоидной расы. Дело в том, что германские рейхсученые специализировавшиеся на антропологии утверждали, что нордический раздел европеоидной расы является как бы высшим ее подразделением, говоря иначе «расой господ». Напомню, что под нордическим разделом подразумевается долихоцефальный, узколицый, светловолосый тип. Впрочем, все расуждения о «расе господ» являются низкосортной пропагандой, здесь важно другое обстоятельство.

Германская рейхснаука рассматривала Скандинавию и Северную Германию в качестве прародины индоевропейцев. С праиндоевропейцами она же увязывала нордический тип европеоидной расы. Так вот, существуют некоторые нюансы, связанные с локализацией центра расообразования. Дело в том, что светловолосость это рецессивный признак. Данное обстоятельство известно достаточно широко. Гораздо менее известно правило вытеснения рецессивных признаков на окраину ареала обитания (закон рецессии).

По словам акад. В. П. Алексеева: «Центр видового или подвидового ареала является ареной наиболее интенсивного формообразовательного процесса. Это было установлено еще Ч. Дарвином. В центре ареала постоянно возникают новые мутации, нарушающие генное равновесие и создающие предпосылки для вечного изменения генотипов. Мутации эти доминантны, то есть передаются по наследству первому же поколению потомков. Постоянное возникновение новых мутаций усиливает действие естественного отбора и ускоряет процесс видо- и расообразования. В этих условиях рецессивные мутации не могут выдержать конкуренции с доминантными. Они переходят в скрытое состояние и начинают вытесняться из центра видового или подвидового ареала более устойчивыми и приспособленными доминантными формами. Рецессивные же отодвигаются от центральных районов, от центрального очага формообразования все дальше и дальше и, в конце концов, занимают периферию ареала. Здесь, в условиях изоляции, вероятность встречи рецессивных форм в процессе скрещивания значительно увеличивается, и они переходят из скрытого гетерозиготного состояния в гомозиготное, то есть проявляются во внешности организмов, в фенотипе. Таким образом, структура географического ареала любой формы имеет, согласно Вавилову, следующий вид: в центре ареала процветают доминантные формы, их окружают рецессивные гетерозиготы, крайнюю периферию ареала занимают рецессивные гомозиготы».

Отсюда следует один достаточно простой вывод. Те же скандинавы, поскольку среди них присутствует большое количество светловолосых людей, в основном, являются носителями рецессивных гомозигот, которые были вытеснены на окраину ареала расообразования. Лично мне сложно судить, верна или нет данная теория, однако, что есть, то есть. Любопытно, что фиксация древними китайскими авторами светловолосых и светлоглазых народов в Южной Сибири (хагясы), Туркестане (усуни) и на Дальнем Востоке (шивэй, нюйчжи) вполне укладывается в вышеприведенную схему. К монголоидной расе данная схема не относится, поскольку ее представители имеют сплошь иссиня-черный цвет волос, без каких-либо оттенков. Причем сама структура волоса у них иная, нежели у европеоидов. Волос у монголоидов жесткий, толстый, в подавляющем большинстве случаев — прямой, совершенно круглый на срезе (у европеоидов — овальный).

За информацией об антропологии народов населявших Волго-Окское междуречье во времена неолита, т. е. во времена начала этнообразования, обратимся к не так давно опубликованному исследованию «Неолит лесной полосы Восточной Европы (антропология Сахтышских стоянок)» под ред. Т. И. Алексеевой, которая посвящена антропологическому исследованию памятников Верхневолжской, Льяловской и Волосовской культур. Все эти культуры относятся к европеоидному населению, при том, что «серия из могильников Сахтыш, датируемая льяловским временем, имеет в своем составе представителей лапоноидного типа».

Напомню, что лапоноидным называется антропологический тип, сохранившийся у саамов — коренного населения северной Европы. Основными признаками данного типа являются преимущественно вогнутая или извилистая спинка носа, низкое лицо, большое межглазничное расстояние. Вместе с тем лапоноидам свойственна светлая кожа и высокий процент глаз смешанных оттенков. Волосы у них обычно темные (встречаются и светлые), но мягкие (у монголоидов жесткие). Что касается саамов, то они известны еще под именем лопари и проживают они в Норвегии, Швеции, Финляндии и России (Карелия и Кольский полуостров).

Во-первых, льяловская культура на территории междуречья Оки и Волги считается пришлой. Д. А. Крайнов, к примеру, родиной льяловцев считал территорию Русского Севера и Карелии, откуда они расселялись в разных направлениях, в том числе, и в Волго-Окское междуречье. Причем наиболее вероятно, что в данном случае «имело место не массовое переселение, а постепенное проникновение отдельных групп разнокультурного северного населения и смешение его с поздневерхневолжским, в результате чего образовалась новая, собственно льяловская культура, сочетавшая как пришлые, так и местные элементы».

Во-вторых, «на примере погребений из Сахтышских стоянок отчетливо прослеживается преемственность населения (исследуемых культур. — К.П.) на протяжении весьма длительного времени — от раннего неолита до энеолита. Эта преемственность уходит своими корнями в мезолит… В данном случае антропология подтверждает точку зрения об автохтонности волосовцев (выделено мной. — К.П.)».

В-третьих, «краниологическая серия, датируемая волосовским временем, в значительно большей степени проявляет сходство с носителями верхневолжской культуры. По всей вероятности, удельный вес пришлого населения (представители льяловской культуры) в Верхнем Поволжье в неолитическое время был невелик, что и обусловило возвращение в энеолите к исходному антропологическому типу (выделено мной — К.П.)».

В-четвертых, что самое главное , «описанные краниологические особенности (ослабленная горизонтальная профилировка верхней части лица, сильная профилированость среднего отдела лица и сильное выступание носа), сформировавшиеся на обширной территории Восточной Европы, оказываются чрезвычайно стабильными и прослеживаются у населения более поздних исторических эпох (выделено мной. — К.П.)».

Чтобы получить зрительное представление о людях волосовской культуры, читатель может обратиться к антропологическим реконструкциям, изображенным на иллюстрациях к книге «Неолит лесной полосы Восточной Европы (антропология Сахтышских стоянок)»; в Сети она размещена в библиотеке IQlib по адресу . Волосовцы выглядят как ярко выраженные европеоиды.

Как бы там ни было, но наличие некоторой лапоноидной «примеси», к тому же полученной населением Восточной Европы от древнейшего населения Европейского Севера, лично меня нисколько не повергает в смущение. По словам проф. А. Г. Кузьмина, в Европе в послеледниковое время наряду с кроманьонским типом довольно широко был распространен и лапоноидный тип. Он занимал значительное место не только в северных районах Европы, где он сохраняется до сих пор (лопари), но и в приальпийской области, а также кое-где на территории Франции и Испании. А. Г. Кузьмин также указывает на «ясно прослеживаемые, например, в кельтских языках уральские элементы», которые «могут отражать очень древние контакты индоевропейцев с ветвью уральской группы языков».

Более всего меня интересует преемственность основного восточно-европейского антропологического типа и его древность. Как я понимаю, данная преемственность начинается, как минимум, с мезолита, т. е. с «доэтнических» времен и уходит во времена более поздние, чем время существования волосовской культуры. Т. е. волосовское население послужило основой для последующей эпохи (фатьяновская культура). Что же касается антропологического влияния лапоноидов на неолитический восточно-европейский тип, то оно, как следует понимать, явилось локальным и весьма незначительным. Так, исходный расовый тип тех же волосовцев не был изменен. Кстати говоря, лапоноиды относятся к европеоидной расе, во всяком случае по классификации поляка Я. Чекановского (1882–1965) и следует отметить, что он далеко не одинок в своих суждениях.

Видный итальянский антрополог Р. Биассутти в своем монументальном труде «Расы и народы мира» (1953 г.) относил к европеоидам лопарский тип (лаппиды), а также уральцев и айнов (преевропиды). В. В. Бунак классифицировал лопарей как субарктический раздел европеоидов, Ж. Монтадон («La race, les races», 1933 г.) выделял в составе большой европеоидной расы малые лапоноидную и айнскую расы и т. д.

Сейчас посмотрим на антропологический тип носителей культуры ямочно-гребенчатой керамики, которая ранее считалась финно-угорской по умолчанию, а ныне причисляется к таковым с определенной осторожностью.

Т. И. Алексеева указывает, что «физический тип этого населения (культуры ямочно-гребенчатой керамики. — К.П.) не оставляет сомнения в восточных связях. Об этом убедительно свидетельствует уплощение лицевого отдела черепа, уменьшение угла выступания носа, уменьшение лобно-поперечного указателя и относительное увеличение высоты орбит. В то же время, антропологические характеристики наиболее ярких представителей населения культуры ямочно-гребенчатой керамики, известные по Ладожской стоянке и Караваихе, характеризуются очень высоким черепом, что является признаком, типичным для европеоидного населения мезолита и неолита лесной зоны Восточной Европы, и совершенно не типичным для представителей монголоидной расы. Думаю, что это наблюдение заставляет сделать предположение о проникновении монголоидных черт в Восточную Европу в более раннее время, чем неолит».

Первое замечание. Что подразумевается под «восточными связями» и словами «проникновение монголоидных черт»? Данные утверждения маловразумительны, тем более что «проникновение монголоидных черт» Т. И. Алексеева относит, как минимум, к мезолиту, а по утверждению одного из крупнейших антропологов современности В. В. Бунака «древнейшие монголоидные черепа лесной зоны Сибири относятся ко II тыс. до н. э. и происходят из Забайкалья. Распространение монголоидных охотничьих племен по таежным пространствам от Лены до Уральского хребта могло закончиться значительно позже».

Существование уральской общности датируется временами неолита, с V по III тыс. до н. э., как это было указано выше. Впрочем, B. C. Патрушев, также упомянутый выше, утверждал, что «время существования единой прародины уральских народов условно можно датировать VIII–IV тыс. до н. э.», но даже эта, причем весьма условная, датировка за рамки неолита не выходит. Здесь, кстати говоря, следует отметить, что разделение на мезолитические и неолитические культуры идет не по абсолютной шкале времени, а по степени культурного развития. В неолите появляется производящее хозяйство. Некоторые племена проживающие сегодня в глухих районах Амазонии в неолит не перешли до сих пор.

Второе замечание. Дело в том, что к мезолиту (и ранее, к палеолиту) относится существование ностратической лингвистической общности, родиной которой опять же называется Восточная Европа. Время начала распада единой ностратической общности датируется обычно около XI–X тыс. до н. э. В. Н. Даниленко утверждает, что «окончание ностратической этноисторической эпохи более или менее точно совпадало с завершением эпохи мезолита и, таким образом, датируется примерно X тысячелетием до н. э.». Лингвистическая ностратическая общность, как правило, отождествляется с большой европеоидной расой, о чем было упомянуто еще в предисловии.

Между тем, к ностратической надсемье, кроме индоевропейских языков, причисляются еще и тюркские и монгольские языки, а также, корейский и японский и др. Даное обстоятельство может быть связано, во-первых, с движением европеоидов на восток, т. е. за Уральский хребет и далее, во-вторых, возможно еще и то, что большая европеоидная раса является продуктом генезиса некоей протомонголоидной группы мигрировавшей к северу в самые древнейшие времена. Под действием условий окружающей среды в потомках группы оказались закреплены те мутации, которые облегчали ее выживание, а именно, мутации связанные с изменением структуры носового хода и с изменением количества меланина в организме (это наследственный признак). Подобного хода событий нельзя исключать еще и потому, что в древнекитайском языке обнаружено довольно много элементов флексии (индоевропейские языки являются флективными). Впрочем, это лишь гипотеза, не более того, вряд ли для нее найдутся веские основания.

Кроме того, существует проблема, которая, как я понимаю, заключается в некоторых стереотипах. По словам Р. Я. Денисовой: «Наличие монголоидной примеси в составе населения лесной зоны Европейской части бывшего СССР многим исследователям казалось безусловным уже в силу географического положения Восточной Европы». Данные слова означают, что в ученом мире, поначалу была принята спекулятивная концепция о монголоидности великорусского населения, а уже потом, ее, как водится, принялись аргументировать. Причем, аргументировали так, что в разряд «монголоидов» попадали как брахи-, так и долихоцефалы, да и вообще все подряд, невзирая на какие-то детали строения черепа.

Однако жизнь оказалась, как это часто бывает, значительно сложнее некоторых умозрительных построений.

Как пишет Т. И. Алексеева: «Начало дискуссии положила краниологическая серия из Оленеостровского могильника, датируемого сейчас мезолитическим временем. Эта серия обратила на себя внимание тем, что при выраженных европеоидных особенностях строения черепа (длинная и высокая черепная крышка, выступающий нос) горизонтальная профилировка лицевого отдела ослаблена. Кстати сказать, уплощенность характерна только для верхней его части, в то время как профилированность средней части лица типично европеоидная. Своеобразное сочетание углов горизонтальной профилировки, характерное для оленеостровцев, впоследствии неоднократно отмечаюсь исследователями в населении других регионов этого времени — в Прибалтике, в Приднепровье, на Дону, в Крыму, в некоторых районах Западной Европы (выделено мной. — К.П.). Думаю, что выделенный нами с помощью методов многомерной статистики мезолитический европеоидный пласт на территории лесной и лесостепной полосы Восточной Европы, объединяющий в своем составе население, оставившее могильники Звейниеки, Попово, Южный Олений остров, Васильевка I и III, служат подтверждением существования и широкого распространения этой своеобразной комбинации морфологических признаков. Вряд ли есть необходимость оспаривать наличие на территории Восточной Европы этого европеоидного населения, характеризующегося несколько архаичными чертами (выделено мной. — К.П.), к которым можно отнести массивность и уплощенность в верхнелицевом отделе черепа. Судя по нашим данным, черты этого типа достаточно четко прослеживаются в населении верхневолжской и волосовской культур, для которого, помимо отмеченных специфических особенностей строения лицевого отдела черепа, характерны относительное увеличение дистальных отделов конечностей и увеличение показателей внутренней массивности скелета. Подобные архаичные черты типичны для населения верхнего палеолита (выделено мной. — К.П.)».

Таким образом, дискуссия по даному вопросу привела к появлению упомянутых выше теорий Г. Ф. Дебеца и В. В. Бунака. Первый считал, что уральская раса является результатом смешения европеоидного и монголоидного компонентов, второй, что «монголоидные» признаки относятся к числу признаков древнейшего населения Евразии неразделенного еще на европеоидную и монголоидную расы. Так, И. И. Гохман объяснял наличие некоторой уплощенности лица и переносья в антропологическом типе того же финно-угорского населения Восточной Европы и населения северной Европы вообще, от Скандинавии до Урала присутствием здесь древнего палеоевропеоидного компонента.

Здесь следует разобраться с вот еще каким вопросом. К примеру, авторы труда «Неолит лесной полосы Восточной Европы» довольно часто употребляют слова «монголизация», «монголоидный», причем иногда берут их в кавычки, иногда нет, что изрядно дезориентирует читателя. Так, Т. И. Алексеева делится следующими своими мыслями.

«Создается впечатление, что с эпохи раннего неолита начинается незначительная «монголизация» того населения, которое в мезолите занимало обширную территорию и характеризовалось выраженными европеоидными чертами со специфическим сочетанием уплощенности горизонтальной профилировки в верхнем отделе и резкой профилированности в среднем отделе лицевого скелета (т. е. основного антропологического типа верхневолжской и волосовской культур. — К.П.)».

О чем, в конечном счете, идет разговор? Верхне-волжская и волосовская культуры, это культуры с безусловно европеоидным населением. Однако между ними вторгается частично «монголизированная» культура ямочно-гребенчатой керамики. В чем заключается ее частичная «монголизация»? По словам Т. И. Алексеевой: «С культурой ямочно-гребенчатой керамики распространился антропологический тип, несущий в себе черты «смягченной монголоидности». В антропологической литературе он получил название лапоноидного (выделено мной. — К.П.)».

Дело, как всегда, упирается в терминологический вопрос, т. е. в извечный камень преткновения исторической науки и источник многочисленных спекуляций. В антропологии существует около двух десятков различных расовых классификаций и, как правило, лапоноидный тап отделяется от монголоидного. Даже если лапоноидный тип есть смешение европеоидного и монголоидного комплексов, что не является полностью доказанным положением, то это еще не означает, что его следует считать монголоидным. Т. е. А+В не равно В, если А не равно нулю. Таким образом, речь идет не о монголизации населения Восточной Европы, а о монголизации терминологии, что далеко не одно и то же.

Акад. В. П. Алексеев на данную тему выразился вполне определенно: «Если и есть в составе славян (восточных. — К.П.) небольшая монголоидная примесь, то она очень слаба, ее роль в формировании антропологического типа славянского населения ничтожна… речь идет о монголоидной примеси древнего домонгольского происхождения».

Впрочем, выявление в антропологическом типе неолитического населения Восточной Европы «монголоидной», а точнее лапоноидной примеси является далеко не самым важным вопросом в ранней истории Центральной России. Куда больший интерес представляют собой связи неолитического населения лесной полосы Восточной Европы с неолитическим населением других регионов Евразии. Как выше уже было упомянуто, данное население (верхне-волжская и волосовская культуры) имело своеобразные антропологические параметры, а именно: ослабленную горизонтальную профилировку верхней части лица, сильную профилированность среднего отдела лица и сильное выступание носа.

Так вот, как утверждает Т. И. Алексеева: «Сочетание некоторой уплощенности в верхнелицевом отделе и сильной профилированности в средней части лица отмечается у большинства неолитических восточноевропейских групп лесной и лесостепной полосы. Этими особенностями характеризуется население Прибалтики, Волго-Окского региона и Днепро-Донецкой территории (примыкает к северной части Азовского моря. — К.П.). Географически этот ареал почти совпадает с ареалом распространения носителей подобного сочетания в мезолите».

Кроме того, неолитическое население Прибалтики, Волго-Окского и Днепро-Донецкого регионов, обнаруживает явное сходство по многим антропологическим признакам с неолитическим населением Барабинской степи (Западная Сибирь, центральная часть Обь-Иртышского междуречья, могильники Протока и Сопка), для которого также свойственны вышеуказанные специфические особенности строения черепа, т. е. уплощение в верхней части лицевого отдела и сильная профилированность средней части лицевого отдела. Как считает Т. И. Алексеева: «Это обстоятельство позволяет сделать предположение о значительно более широком распространении европеоидного, несколько архаичного, со специфической горизонтальной профилировкой, мезолитического населения, чем это явствует из тех краниологических находок эпохи мезолита, которые имеются в нашем распоряжении в настоящее время».

Итак. В общих чертах можно утверждать, что антропологический состав древнего населения Северо-востока Европы во времена начала этнообразования определяется как результат взаимодействия двух локальных антропологических типов: североевропейского европеоидного и северо-восточного европеоидного с незначительной лапоноидной примесью. Лапоноидная примесь может быть объяснена как смешением части европеоидного населения Восточной Европы с некоторыми представителями уральских племен, так и с представителями населения европейского севера, т. е. с народностями вроде саамов. Очевидно неслучайно, что выделенный Т. И. Алексеевой специфический европеоидный тип, характерный для населения волосовской и верхневолжской культур, в мезолите встречается в могильниках Скандинавии, Прибалтики и Прионежья.

 

2. ВЛАСТЬ МЕТАЛЛА

По окончании неолитического времени, т. е. около 1-й четверти II тысячелетия до н. э. на территории Волго-Окского междуречья начинается эпоха металлов, а именно — бронзовый век. К числу культур бронзового века, бытовавших в данном регионе, относятся фатьяновская и абашевская, причисление которых к кругу индоевропейских не вызывает у современных исследователей каких-либо сомнений.

Прародиной племен фатьяновской культуры обычно называется территория между Днепром и Вислой, однако, как и множество подобных вопросов в археологии, данное утверждение является не более чем рабочей гипотезой. Во-первых, контуры ареала фатьяновской культуры практически полностью повторяют контуры ареалов волосовской и верхневолжской культур, что, конечно же, не может быть простым совпадением. Во-вторых, фатьяновцы устраивали свое жилище тем же самым образом, что и волосовцы, а обустройство жилища считается одним из этноопределяющих признаков. В-третьих, антропологический тип фатьяновцев достаточно близок к антропологическому типу волосовцев, что также нисколько не удивительно, так как волосовское население, бытовавшее до фатьяновского, никуда не исчезло и вряд ли подверглось тотальному исстреблению.

«Анализ краниологических остатков из погребений позволяет определить антропологический тип носителей волосовской культуры. Определимые остатки со стоянок Сахтыш 1 и 2 отнесены Г. В. Лебединской и Р. Я. Денисовой к европеоидному антропологическому типу. Черепа из погребений 1, 2 стоянки Володары по определению М. М. Герасимова также принадлежали к европеоидному типу, а череп из Панфиловской стоянки отнесен к ярко выраженному европеоидному типу. Следует отметить близость антропологического черепа панфиловского волосовца и волосовца со стоянки Сахтыш 2 с фатьяновским антропологическим типом. Этот факт свидетельствует или о родстве фатьяновцев и волосовцев, или об их тесных контактах».

Данное заключение согласуется с приведенным выше по тексту заключением Т. И. Алексеевой о том, что специфические антропологические черты волосовцев являются «чрезвычайно стабильными и прослеживаются у населения более поздних исторических эпох». Очевидно, между верхневолжской, волосовской и фатьяновской культурами существует определенная преемственность, которая может быть подтверждена антропологическими исследованиями.

«Костные остатки людей из могильников московско-клязьминской группы не дают полного представления об антропологическом типе фатьяновцев, но позволяют судить, что он близок, с одной стороны, верхневолжскому, а с другой — испытывает влияние юго-западных элементов… Он (антропологический тип верхневолжских фатьяновцев. — К.П.) характеризуется ярко выраженной долихокранией, большим высотным диаметром, среднешироким, средневысоким и резко профилированным лицом. Верхневолжские фатьяновцы относятся к северному европеоидному типу».

Не отказываясь в целом от миграционистской теории происхождения племен фатьяновской культуры, современные археологи признают родственность фатьяновцев и волосовцев без особых колебаний. По словам Д. А. Крайнова: «Возможно, быстрое распространение фатьяновских племен на территории позднего этапа волосовской культуры в первой четверти II тысячелетия до н. э. объясняется родственностью тех и других племен. Ареалы памятников волосовской и фатьяновской культур совпадают. На поздних волосовских стоянках Верхнего и Среднего Поволжья появляются фатьяновские вещи и ощущается влияние фатьяновцев. Кроме того, в волосовских погребениях стоянки Сахтыш 2, Панфиловской стоянки и др. найдены черепа с ярко выраженной долихокранией, близкой фатьяновскому антропологическому типу, который рядом исследователей относится к протобалтскому типу. С другой стороны, в фатьяновских погребениях (Тимофеевского и Волосово-Даниловского могильников) встречается антропологический европеоидный тип, близкий волосовскому. Таким образом, нужно признать, что волосовцев нельзя считать протофиннами, и тем более пришлыми с востока».

Однако, если волосовцы не принадлежали к протофинноугорской лингвистической общности, то с какой же общностью, они, в конце концов, могут быть соотнесены, с протомонгольской или с прототюркской? В общем-то, в данном моем вопросе не так уж и много издевки, как это может показаться. Дело в том, что некоторые народы древности, которые традиционно относятся наукой к монголоязычной и тюркоязычной общностям (те же кидани и хунны) следует относить к монголоидной расе с очень большой осторожностью. Так или иначе, но похоже, что население волосовской культуры, равно как и предшествующей ей верхневолжской, стоит отнести к протоиндоевропейцам.

Д. А. Крайнов, через некоторое время, повторил свои выводы в издании «Эпоха бронзы лесной полосы СССР»: «Фатьяновские пришлые племена расселились в основном на территории, занятой поздневолосовскими племенами. Об этом свидетельствуют, как мы писали выше, находки фатьяновской посуды, топоров и других вещей на неолитических стоянках в слоях с поздневолосовскими культурными остатками… Возможно, фатьяновцы попали частично в родственную среду потомков северных индоевропейцев и только в более позднее время были окружены враждебными племенами, о чем свидетельствуют могилы фатьяновских воинов, погребенных с боевыми топорами».

Оказались фатьяновцы во внешней агрессивной среде или сами явились таковой для соседних народов, на это, к сожалению, мы в точности указать не можем. Тем не менее, следует предположить, что именно в фатьяновскую эпоху на территории Волго-Окского междуречья произошла первая социальная дифференциация, связанная с выделением воинского слоя в отдельную категорию. Именно в эту эпоху на здешней территории отмечено появление скотоводства (свиньи, овцы, крупный рогатый скот, лошади) и начатков земледелия, т. е. производящего хозяйства. Предшественники фатьяновцев, волосовцы, занимались, в основном, охотой и рыболовством, т. е. вели хозяйство присваивающего типа. Впрочем, поздние этапы волосовской культуры знаменуются доместикацией (одомашниванием) свиньи и началом обработки меди.

Читатель должен понимать всю важность добычи и переработки меди и медных руд применительно к реалиям того времени. Во-первых, данная деятельность давала человеку той поры выскопроизводительные (естественно по тому времени) орудия труда, во-вторых, она давала ему эффективное оружие. Последнее обстоятельство в совокупности с некоторыми социальными трансформациями в обществе, т. е. с образованием воинского слоя живущего за счет контроля над трудом, а так же за счет обеспечения безопасности торговли и организации вооруженных нападений на соседние территории, так вот, последнее обстоятельство очевидно привело через некоторое время к организации первой протогородской культуры (Синташта) в Восточной Европе и первым успешным попыткам широкой территориальной экспансии.

В поздневолосовские времена на территории Среднего и Верхнего Поволжья, а также в бассейне Оки, действовал волосовский металлообрабатывающий очаг и гаринский металлургический очаг в Прикамье. Их рудными источниками являлись медистые песчанники Приуралья имевшие многочисленные выходы в Прикамье и следует заметить, что источником меди для волосовского центра служил гаринский, поскольку именно здесь обнаружены следы плавки руды. Вышеуказанные очаги металлообработки доминировали в лесной полосе и северной лесостепи Восточной Европы и впоследствии работали по образцам фатьяновско-балановской металлургии, а на финальной стадии развития эпохи бронзы и по образцам абашевской. По крайней мере, так трактуют дело C. B. Кузьминых и А. Д. Дегтярева, хотя, в принципе, распространение традиций, скорее всего, должно было идти из старейшего бронзоводелательного центра унаследованного от волосовской культуры. Впрочем, этот вопрос не самый важный, важнее всего то, что между волосовской, фатьяновской и абашевской металлургией существовала прямая и явная связь.

Сейчас стоит заметить, что верхневолжская, волосовская и фатьяновская культуры, которые занимают определенную, довольно ясно очерченную территорию, обладают некоторыми чертами преемственности, хотя данное обстоятельство, конечно же, не исключает и некоторых внешних воздействий, влияний и заимствований. В целом следует достаточно ясно представлять, что природно-климатические условия на территории Волго-Окского междуречья не обладают какой-то особой привлекательностью в миграционном плане, в отличие, к примеру, от природно-климатических условий Крымского полуострова. Очевидно, поэтому не стоит ожидать, что в древности толпы желающих страждали поселиться на территории Москвы и Московской области, так, как это происходит сейчас. Посему, как я понимаю, ко всем утверждениям о каких-то древних миграциях на территорию Волго-Окского междуречья со стороны юга и запада следует подходить с определенным скептицизмом.

Для миграций всегда должен быть какой-то повод, не стоит думать, что люди снимаются с обжитых мест просто так, от скуки или от желания посмотреть на северное сияние, что, в принципе, случается, но достаточно редко. В основном людей гонят в дорогу или проблемы безопасности, или какие-то экономические проблемы и желание существенно поправить свое материальное положение.

Следующей за фатьяновской на территории Волго-Окского междуречья является абашевская культура соотносимая с предками индоариев. Между тем, несмотря на такую, достаточно уверенную этническую идентификацию, в лингвистическом плане об абашевцах мы не знаем практически ничего. Они не оставили после себя каких-то письменных памятников, а топонимика бытования абашевской культуры вряд ли может дать нам достаточные сведения об их языке.

Если принять круг культур шнуровой керамики за праиндоевропейские, а их территорию за позднеиндоевропейскую прародину, как это предлагает В. А. Сафронов, то нет ничего удивительного в том, что корни абашевской культуры будут находиться именно в этом круге, говоря более предметно, в фатьяновской общности, как ближайшей к территории бытования абашевской. В то же время, нельзя отрицать участие в формировании абашевской этнокультурной общности и племен иных материальных культур. Так, И. А. Сафонов полагает, что в этногенезе абашевских племен «приняли участие самые различные культурные образования. Особо стоит выделить вклад населения древнеямной культуры и культур шнуровой керамики (выделено мной. — К.П.). Нельзя не отметить и влияние, оказанное катакомбной культурой на абашевскую».

Если довериться приведенному в предыдущей главе мнению К. В. Сальникова о том, что абашевцы продолжили движение своих предков, фатьяновцев, в восточном направлении, то следует подумать вот над каким вопросом. Почему некоторая часть фатьяновцев двинулась на восток и именно во времена бронзового века?

Я думаю, что ответ на этот вопрос не представляет особой сложности.

E. H. Черных выделяет в Волго-Уральском регионе обширную зону выходов медистых песчаников, которые в эпоху бронзы являлись важным сырьем для получения меди. Как я понимаю, именно их освоение и послужило толчком для образования абашевской культурно-исторической общности.

К примеру, как указывает Ю. В. Горбунов, на территории Южного Приуралья зафиксирован ареал рассеянных рудопроявлений в верхнем течении р. Белой на сравнительно небольшом участке от поселка Тюбяк на юге, до поселка Баланбаш на севере, протяженностью чуть более ста километров. Здесь же, по берегам р. Белой к настоящему времени выявлено и исследовано 12 древних поселений — Тюбяк, Ялчино, Береговские I–II, Озерки I–II, Юматовские I–III, Баланбаш, Урняк; четыре абашевских могильника — III Красногорский, Береговский, Юмаковский. Все они, кроме Озерковских стоянок, имеют мощный культурный слой, следы построек, технологические площадки, содержащие следы металлургии и металлообработки. По словам Ю. В. Горбунова, «практически все поселения демонстрируют процесс трансформации абашевских древностей в раннесрубные и раннеандроновские (выделено мной. — К.П.). На этом основании данную группу памятников можно рассматривать как зону активных процессов культурогенеза и этногенеза эпохи бронзы Южного Приуралья. Именно здесь возникли поселки, которые в эпоху поздней бронзы превратились в хозяйственно-культурные центры с развитым производством и достаточно сложной инфраструктурой. Условно эту зону следует рассматривать как культурогенетический узел Южного Приуралья».

Таким образом зарождается Евразийская металлургическая провинция (ЕАМП), которая включала в себя богатейшие медные месторождения Зауралья, степного Казахстана, а также Рудного Алтая и простиралась в период расцвета от Левобережной Украины на западе до Саяно-Алтая на востоке, от предгорий Кавказа и оазисов Средней Азии на юге до лесных районов Сибири и Восточной Европы на севере. Как указывают C. B. Кузьминых и А. Д. Дегтярева, создание и существование данной системы производственных и торговых связей было обусловлено консолидацией (военнополитической, как я понимаю) степных, лесостепных и лесных народов данного региона, как кочевых, так и оседлых.

В процесс формирования Евразийской металлургической провинции, начало которого относится к XVIII–XVI вв. до н. э., внесли огромный вклад так называемые носители сейминско-турбинского транскультурного феномена, или же блока культур лесов Восточной Европы, зауральской тайги, западно-сибирской лесостепи и Саяно-Алтая. Находки сейминско-турбинских бронз отмечены, с запада на восток, от восточного побережья Балтийского моря до территории Саяно-Алтая включительно. Второй блок культур ЕАМП связан с бабинской, абашевской, синташтинской, петровской и раннесрубной культурами.

Итак. Положим, что в основу зарождения абашевской культурно-исторической общности оказались положены интересы населения лесной полосы Восточной Европы, которое испытывало потребность в бронзовом вооружении, орудиях труда и украшениях. Очевидно именно с этой целью ряд большесемейных общин фатьяновских металлургов в сопровождении воинских формирований, необходимых для обеспечения безопасности жизнедеятельности, производства и сбыта предметов бронзы, в какое-то время предпринял миграцию на территорию Южного Приуралья, что, в конечном итоге, привело к образованию протогородской культуры Синташты, объекты которой изначально строились по заранее продуманному плану (Аркаим).

Аркаим сегодня стал объектом паломничества и чуть ли не поклонения, что вполне объяснимо, поскольку его значение для истории Российской цивилизации огромно. Однако представлять его в качестве некоего древнейшего культового объекта ни в коем случае не следует. Аркаим являлся одним из центров древней металлургии и вряд ли имел религиозное значение большее, нежели сегодняшний Челябинский тракторный завод. По словам руководителя историко-археологического центра «Аркаим» Г. Б. Здановича, «урбанизированный характер и значимость культовых центров петровско-синташтинские поселения приобрели, прежде всего, как очаги производства и распространения металлических изделий». Но именно в этом своем значении, как я понимаю, они и ценны для нас более всего.

Что представляют собой элементы, составившие синташтинскую культуру?

На этот вопрос может ответить Г. Б. Зданович: «На уровне наших сегодняшних знаний можно уверенно говорить, что основным компонентом в ее сложении было абашевское население (выдено мной. — К.П.) и какая-то часть полтавкинских (катакомбных) племен».

Сейчас мы должны обратить свое внимание на одну чрезвычайно важную деталь. В захоронениях Аркаима обнаружены «также древнейшие в Старом Свете захоронения боевых колесниц (выделено мной. — К.П. )». Время существования Аркаима датируется 3800–3600 л. н. или же XVIII–XVI вв. до н. э. Приблизительно в это же время, т. е. в XVII веке до н. э. египтяне заимствуют у гиксосов колесницу и лошадь (точнее знакомятся с ними в деле) и соответствующие «семитские» слова, служащие для их обозначения.

По словам O. P. Герни: «Запряженная лошадьми легкая колесница со спитчатыми колесами впервые появилась только после падения аморейских царств (выделено мной. — К.П.). В Вавилонии касситского периода, в Египте XVIII династии и в молодом царстве Митанни такие колесницы возникли примерно в одно и то же время, и появление их вызвало настоящую революцию в военном деле. Отныне решающим фактором в сражении стала скорость. Ответить на вопрос о причинах этого неожиданного нововведения нам помогают богазкеские архивы: в них обнаружился трактат о выездке и акклиматизации лошадей, записанный на четырех табличках неким Киккули из Митанни и содержащий некоторые специальные термины из языка, родственного санскриту. На этом языке говорили арии Северной Индии. Из других текстов нам известно, что правители Митанни поклонялись индоарийским божествам — Индре, Варуне и богам-близнецам Насатьям; и таково же было происхождение их личных имен. Следует сделать вывод, что с этим арийским племенем в Западную Азию пришли мастера-коневоды, от которых местные народы и переняли искусство разведения лошадей. Примечательно, что имена индийских божеств входят в состав личных имен касситских правителей Вавилонии, хотя в прочих отношениях касситский язык не имеет ничего общего с наречием ариев».

0 государстве Митанни (XVI–XIII вв. до н. э.) мы знаем, что оно размещалось в северной Месопотамии, на территории современной северной Сирии, а его население состояло из хурритов (выходцев с Кавказа) и семитов (амореев). Митаннийцы общались на аккадском (ассиро-вавилонском) и хурритском языках, однако их цари и военная аристократия имели индоевропейское происхождение. Каким образом арийцы появились на территории Митанни? В данном случае наиболее вероятными представляются два маршрута миграции: 1. через Кавказ, здесь арийцы могли встретиться с хурритами и продолжить свое движение уже вместе с ними, 2. через территорию Средней Азии и Иранское нагорье.

Согласно замечанию авторов коллективного труда «История Древнего мира», а именно И. М. Дьяконова и Г. М. Аветисяна, «индоиранизмы в культуре, языке и именах собственных обнаруживаются только у хурритов митаннийской группы: их нет в ранних хурритских надписях, нет ни в Алалахе близ устья р. Оронт, ни в Киппувадне, ни в богазкейском архиве (исключая дипломатические договоры с Митанни), ни в Аррапхэ».

И. М. Дьяконов склоняется к мысли, что «митаннийский арийский» принадлежит к дардо-кафирской ветви, промежуточной между иранскими и индийскими языками. Данная ветвь сохранилась ныне в Северо-Восточном Афганистане, Пакистане и в Кашмире и считается первой по времени выделения из индоиранской общности и первой по времени переселения в ирано-индийский регион. И. М. Дьяконов указывает, что «диалекты этой ветви имели вначале более широкое распространение в Иране, пока не были вытеснены позднейшими волнами собственно ираноязычных племен, появившихся здесь не позже последних веков II тысячелетия до н. э. Именно это решение удовлетворяет всем отличительным признакам «митаннийского арийского». Таким образом, митаннийские арийцы, скорее всего, пришли на территорию Митанни через Иранское нагорье.

Здесь необходимо напомнить, что гиксосская орда, захватившая Египет в XVII в. до н. э. в основном состояла из хурритов-кавказцев, амореев-семитов и индоевропейцев, возможно митаннийских арийцев. Однако в этом случае митаннийские арийцы должны быть каким-то образом близки хеттам, которых, как мы знаем, египтяне называли также как и гиксосов. Посмотрим на некоторые обстоятельства арийских миграций.

Г. Б. Зданович считает возможным, в качестве рабочей гипотезы, отождествить с древними иранцами «петровчан», а «синташтинцев» с протоиндийцами, которые к XVI в. до н. э. покинули свою родину и ушли в Переднюю Азию, а затем в Индию. Петровцы являлись племенами, безусловно, родственными синташтинцам.

Сейчас попробуем определить, хотя бы в самом общем приближении, направления возможных миграций синташтинцев. Г. Б. Зданович отмечает, что их могильники известны в настоящее время на Волге и на Дону. Присутствие синташтинцев отмечено в культуре многоваликовой керамики, занимающей территорию степной Украины. Также Г. Б. Зданович указывает на близость могильников Аркаима и Синташты с шахтными гробницами Микен XVI в. до н. э. и на наличие в степной Евразии многочисленных предметов, несущих на себе микенское влияние. Пожалуй, самое интересное может состоять в том, что «одна из миграционных культурных волн, связывающая Балканы и Урал, проходила через Кавказ. Лингвисты и историки приводят убедительные параллели в хеттском, древнеиндийском, крито-микенском и армянском языках и указывают на время их активных контактов: первая половина — середина II тысячелетия до н. э.».

В добавление к вышесказанному следует указать на некоторые факты, которые приводит С. А. Григорьев в статье «Синташта и арийские миграции во II тыс. до н. э.».

Так вот. Оборонительные стены Аркаима представляли из себя бревенчатые клети забутованные грунтом, подобным образом устраивали крепостные стены средневековые русские строители, однако для древних времен этот способ выглядит несколько необычно. Прямые аналогии синташтинским городищам обнаруживаются на территории Анатолии и Сирии, а на Ближнем Востоке техника забутовки стен впервые появляется в Иерихоне. Подобный способ строительства оборонительных сооружений зафиксирован также в Телль-Магзалии в Северной Месопотамии.

Полные аналогии памятникам типа Синташта и Аркаим отмечены на круглоплановом городище Демирчиуйюк в Северо-Западной Анатолии. Жилища здесь имеют общие стены и торцами примыкают к оборонительной стене. На юге Сирии известен еще один подобный памятник — Роджем Хири. В отличие, от раннего Демирчиуйюка здесь фиксируется уже не одно кольцо жилищ. В хеттских и сирийских городищах присутствует еще одна черта, имеющая параллели в синташтинской культуре, а именно та, что оборонительные стены делаются из сравнительно легкого материала и устанавливаются на прочный массивный фундамент. Подобная традиция оказалась распространена чрезвычайно широко. Городища идентичные синташтинским присутствуют на Дону (Шиловское) и в Приуралье (Тюбяк). При этом они имеют овальную форму, как и ранние синташтинские городища.

Синташтинская керамика разнообразна. В ее составе присутствует значительное количество восточноевропейских образцов — полтавкинских, катакомбных, ямно-катакомбных. Есть посуда покровского и петровского облика, отражающая последующую трансформацию керамики. Классические же синташтинские формы имеют общеабашевский вид. Различия наблюдаются, в основном в орнаментации, причем для доно-волжских абашевских памятников они незначительны. Аналоги вышеуказанным формам находятся на памятниках Сиро-Палестины — Хаме, Тель-Мардихе, Тель-Нагиле.

С. А. Григорьев полагает, что «присутствие керамики синташтинского облика на границах с Египтом (Телль-Нагила), захоронения с лошадьми у гиксосов, а также наличие колесничной индоиранской лексики у египтян позволяют констатировать участие арийского компонента в гиксоском вторжении».

Между тем нельзя не отметить того обстоятельства, что Синташта, по словам С. А. Григорьева, «производит впечатление явления, привнесенного в Волго-Уралье в полностью оформленном виде». Решение проблемы он видит в том, что прародина индоевропейцев находилась в Малой Азии, как это дело представляют Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов. По мнению С. А. Григорьева: «Возникновение синташтинской культуры в Зауралье связано с непосредственной стремительной миграцией из Передней Азии. По распространению керамики, колесниц и соответствующей архитектуры мы можем обозначить исходный район более конкретно. Это территории Юго-восточной Анатолии и Северной Сирии, прилегающие к Большой излучине Евфрата. На северо-западе этот регион ограничен горами Тавра, на северо-востоке — хребтом Битлис, с юга — Сирийской пустыней. На юго-востоке — границами месопотамской цивилизации».

Следует признать, что аргументы С. А. Григорьева достаточно убедительны, а выводы представляются весьма обоснованными, однако существует целый ряд обстоятельств, с учетом которых ситуация связанная с начальным периодом организации протогородской цивилизации Синташты выглядит в несколько ином свете.

Как мне представляется это дело, образование абашевской культуры следует, прежде всего, рассматривать в контексте глобальных исторических процессов происходивших в эту пору в Евразии, а именно в контексте образования ЕАМП, которая в свою очередь оказалась производственно-экономической базой древнейшей сверхимперии, вернее даже цивилизации.

В череде культур, сменявших друг друга на территории Волго-Окского междуречья обычно не упоминается одно загадочное явление, которое и в самом деле сложно назвать какой-либо культурой в том смысле, который вкладывают в это понятие археологи. Речь идет о так называемом сейминско-турбинском транскультурном феномене (СТТФ).

23 июня 1912 г. командир роты штабс-капитан A. M. Конев контролируя строительство учебного редута в районе Сейминской дюны, обнаружил бронзовый топор и тем самым положил начало изучению одного из самых интересных и значительных явлений в истории Евразии. Открытый A. M. Коневым Сейминский памятник находится на территории современной Нижегородской области, близ слияния Оки и Волги, в 6 км от железнодорожной станции Сейма, к западу от деревни Решетихи.

Состав металлического ивентаря Сейминского памятника в основном содержит предметы вооружения: кельты, наконечники копий и ножи-кинжалы выполненные в технике тонкостенного литья, при которой использовался сердечник, вставленный в полость двухстворчатой литейной формы. Как отмечают Черных E. H. и Кузьминых C. B., характеризуя комплекс сейминского вооружения: «Их (сейминцев. — К.П.) «этническим знаком» служило металлическое оружие совершенных форм и им практически не пользовались чуждые семинско-турбинским племенам народы (выделено мной. — К.П.)».

Проблема, однако, заключается в том, что мы можем иметь дело не с этническим, а с надэтническим феноменом, а именно с военно-организационным.

Дело в том, что характер сейминско-турбинских некрополей уникален. В подавляющем большинстве случаев в могилах отсутствуют человеческие останки. В них, как правило, нет керамической посуды. Они лишены курганных насыпей и надмогильных сооружений. «Погребальный инвентарь раскрывает характер основной деятельности погребенных: металлическое, каменное и костяное оружие, костяные защитные доспехи говорят о том, что это были воины. Бронзовое оружие нередко втыкалось в дно стенки или край могилы. Эти памятники резко отличаются от некрополей всех евразийских культур».

Кроме того, для археологов до сих пор остаются неизвестными поселения сейминско-турбинского типа. Присутствие СТТФ зафиксировано на территориях, занятых памятниками разнообразных культур и общностей, однако характер контактов сейминско-турбинских «популяций» с окружавшими их племенами остается для историков крайне дискуссионным вопросом. Я думаю, что таковым он и продолжит оставаться до тех пор, пока ученые, в отношении к СТТФ, не откажутся от терминов «популяция», «племя», «этнос» и т. д., поскольку характеристика гарнизонов и воинских подразделений в терминах этнографии вряд ли продвинет наши представления о СТТФ в правильном направлении.

Так вот, на территории занимаемой до фатьяновцев волосовцами, фатьяновских жилищ также не обнаружено, как не обнаружено сеймино-турбинских поселений на всей громадной территории ЕАМП!

Кстати говоря, как ни странно, но похоже, что отношение фатьяновской культуры к волосовской также нельзя решать в этнических категориях. Во-первых, известно, что в рамках этнической культуры могут существовать и субкультуры, к примеру, профессионального и/или социального и т. п. толка. К примеру, всем известная русь, которую отчего-то считают этническим подразделением, в реальности представляла из себя социально-профессиональную страну. В. О. Ключевский в «Курсе русской истории» отмечал: «Сторонним наблюдателям оба класса, княжеская дружина и городское купечество, представлялись одним общественным слоем, который носил общее название Руси, и, по замечанию восточных писателей X в., занимался исключительно войной и торговлей, не имел ни деревень, ни пашен, т. е. не успел еще сделаться землевладельческим классом».

Во-вторых, известно, что могилы фатьяновцев определяются по характерным для них боевым топорам, отсюда и второе название для круга культур шнуровой керамики — культура боевых топоров. При этом наличие в погребении боевого топора может быть вовсе не племеным атрибутом, а социальным, т. е. знаком принадлежности к касте воинов. Тот факт, что к кругу КШК могли принадлежать различные этносы, в принципе, не отрицается сегодняшней наукой. Но что связывало эти этносы между собой? Очевидно единая военная организация. Что касается связи между волосовской и фатьяновской культурами, то, возможно, следует говорить не о смене культур с одной на другую, а о фатьяновском этапе в развитии волосовской культуры, точнее о первой социальной дифференциации праиндоевропейского общества, а именно о начальном этапе организации всем известных каст — духовной, воинской и торгово-ремесленной. И та, и другая, и третья весьма тесно были связаны между собой.

Основная доля металлических предметов СТТФ обнаружена в пяти крупных некрополях, три из которых находятся к западу от Урала — Сейма в низовьях Оки, Турбино под Пермью и Решное на Оке, а два — к востоку — Ростовка под Омском и Сатыга на таежной Конде, а также в святилище — Канинской пещере на Печоре. Отдельные металлические орудия сейминско-турбинских типов находят от Монголии до Финляндии и Молдавии. Все эти вещи оказались разбросаны по гигантской территории примерно в 3 млн. кв. км.

Область распространения изделий основного сейминско-турбинского типа включает в себя всю область распространения СТТФ — от территории Южной Финляндии (Noorsmarkku, Kaasanmaki, Laukaa, Pielavesi) и о. Муху (Рижский залив) на западе до Минусинской котловины, Гоби-Алтайского аймака (МНР) и далее до с. Горемыки (побережье Байкала) на востоке. Область распространения изделий производного самусьско-кижировского типа ограничивается исключительно восточной, т. е. сибирской, частью ареала СТТФ — от Исеть I на западе до Минусинской котловины на востоке.

При том, что в комплексе бронз СТТФ выделяется два основных типа, существует еще евразийский компонент привнесеный в генеральный стереотип металлообработки сейминско-турбинского типа со стороны металлургических центров древнейшей фазы ЕАМП на Южном Урале и Волго-Камском бассейне (абашевская общность).

Какова роль представителей абашевского культурно-исторического сообщества в структуре и генезисе СТТФ?

Изучение вещевого комплекса могильников СТТФ показало следующее. Доля евразийского компонента в общем комплексе металлических изделий позволяет утверждать, что отношения с абашевцами стояли для сейминско-турбинских групп на первом месте. Так, «из крупных некрополей этой зоны наибольшая доля евразийского компонента приходится на долю Сеймы (25,8 %) и Турбина (24,4 %). Гораздо меньше этого металла в Решном (16,7 %) и совсем мало в Ростовке (6,5 %) и Канинской пещере (5,3 %). В Сейме при доминировании абашевских связей сильнее всего чувствуется линия срубных контактов, а точнее — вероятно, взаимодействий с так называемым «синкретичным» срубно-абашевским типом культуры. Для Турбина взаимосвязи с абашевской общностью являются практически единственными».

Между тем, хотя абашевцы и занимали важное место в социальной иерархии СТТФ, они не занимали главных позиций, о чем свидетельствует следующий материал. «Из 79 таких комплексов металлические предметы евразийского компонента содержатся лишь в 15. Доля их, таким образом, близка 1/5 общего количества, что приблизительно соответствует соотношению изделий обоих компонентов. 64 могильных комплекса содержат металлические предметы, относящиеся исключительно к сейминско-турбинскому компоненту; в 11 могилах встречены только предметы евразийского облика; лишь 4 могилы дают сочетание вещей обоих компонентов. Налицо, таким образом, достаточно строгая дифференциация могильных комплексов по их отношению к сейминско-турбинскому или евразийскому компонентам. При этом богатейшие захоронения — с кельтами, вильчатыми наконечниками копий и литейными формами — никогда предметов евразийского облика не содержали. Погребения с евразийскими формами чаще всего не относятся к числу наиболее насыщенных инвентарем: лишь могила в Турбине содержала 4 подобных металлических предмета». Тесные связи сейминцев с абашевцами подтверждаются и коллекцией керамики, из Решного, которая соответствует абашевской средневолжской керамической коллекции. Об этом свидетельствуют и сохранившиеся эскизные зарисовки сосудов из Сейминских погребений, которым также следует искать аналогии среди абашевской керамики.

Что касается самусьско-кижировского типа, производного от сейминско-турбинского, то, как выше уже было упомянуто, он является локальным типом распространенным к востоку от Урала. За данную линию, т. е. в Европу, он не выходил, а на своей территории существововал параллельно с генеральным (сейминско-турбинским) типом бронз. Это обстоятельство позволяет нам дать ответ на многие вопросы.

Так или иначе, но сейчас мы должны твердо решить, что представлял из себя сейминско-турбинский транскультурный феномен. Положим за верное, что СТТФ это не этническое явление, а военно-организационное, т. е. выделившаяся из общей массы населения воинская каста. В конце концов, она должна была когда-то сформироваться и обнаружить себя. Во II тыс. до н. э. она это сделала самым наглядным образом.

Отличительной чертой представителей СТТФ являлось владение комплексом бронзового вооружения, которое по тем временам представляло большую ценность и иметь которое простолюдин не мог по определению. С этим положением вряд ли кто-то будет спорить, впрочем с ним особо и не спорят, однако некоторые исследователи делают ту ошибку, что считают СТТФ каким-то особым этносом. Если обладатели бронзы самусьско-кижировского типа образуют локальную, а именно западносибирскую общность, а обладатели изделий евразийского типа (абашевцы) занимали важное, но не главное положение в воинской иерархии СТТФ, то не составляет особого труда сообразить, что исходным ареалом экспансии явилась северная, лесная часть Восточной Европы.

Черных E. H. и Кузьминых C. B., чью книгу «Древняя металлургия Северной Евразии (сейминско-турбинский феномен)» я настоятельно рекомендую для изучения вопроса об СТТФ, думают иначе: «Изначальные районы импульса для формирования сейминско-турбинского феномена совпадают с восточными и юго-восточными окраинами всей области феномена и даже могут выходить за пределы последней». Не вступая в полемику с авторами замечательной по информативности книги, я предоставляю читателю возможность самостоятельно оценить аргументацию ученых. Здесь же приведу несколько замечаний в пользу восточно-европейской локализации изначального импульса военной экспансии СТТФ.

1-е замечание. «Кенотафы (по существу единственный вид обряда в западной зоне) (выделено мной. — К.П.) в целом не сходны с азиатскими могилами, где в большинстве случаев хотя бы сохранялись фрагменты скелетов, не говоря уже о полностью сохранившихся костяках». Напомню, что кенотафом называется ложный погребальный памятник (греч. kenotáphion — пустая могила), который сооружался в том случае, когда прах покойного по тем или иным причинам оказывался недоступным для погребения.

Данный обычай у большинства народов был связан с убеждением, что души мертвых, не имеющих могил, не находят покоя. Конкретные причины сооружения кенотафа многочисленны и разнообразны: ими могут быть пропажа без вести, имитация захоронения охраны и слуг вместе с вождем, сооружение ложной могилы для отвлечения от настоящей и т. п. Есть и такие причины, которые могут нас заитересовать.

Так, по словам A. A. Тишкина и С. П. Грушина, «у остяков существовало представление, что души воинов, погибших вдали от родины, возвращаются в родное селение, поэтому в случае предчувствия гибели, уходившие в поход предупреждали близких, чтобы они были готовы встретить их души и даже называли приблизительный срок. В связи с такими событиями родственники делали идолов, помещали одежду умершего или куклу, изображающую его, в могилу, чтобы душа погибшего человека могла туда вселиться при своем возвращении в родное селение». В «Саге о Скьольдунгах» главный герой, перед отправкой в опасное путешествие, велел насыпать курган, и назвать его своим именем, очевидно для того, чтобы заранее обеспечить себе условия для возвращения души на родину.

2-е замечание. «Западные бронзы не только более многочисленны, но и более разнообразны как в отношении категорий, так по преимуществу и в количестве типов».

3-e замечание. «Доля евразийского компонента среди западных коллекций почти десятикратно более высокая, нежели на востоке».

4-е замечание. «Спектроаналитическое исследование химического состава сейминско-турбинского металла недвусмысленно показало, что движение металла от районов своей первоначальной выплавки до места попадания в землю (захоронения) подчинялось по существу лишь единственному направлению — с востока на запад. Случаи обратного продвижения… аномальны».

5-е замечание. «Выводить заключение об импортах сибирских изделий на западе от Урала из факта резкого преобладания литейных форм на востоке попросту неверно. Это вытекает из наличия большого числа КТР так называемой западной серии, представленных исключительно на европейской территории. Такие предметы могли отливать только на месте, но не восточнее Урала».

6-е замечание. «Могильники западной зоны отчетливо показали нам, что сейминско-турбинские популяции легко инкорпорировали в свою социальную структуру этнически чужеродные группы». Т. е. перед нами еще одно подтверждение тому факту, что СТТФ не этнический, а военно-организационный феномен.

7-е замечание. Результаты изучения антропологических материалов сибирских могильников СТТФ дают следующую приближенную картину: «В основном представлены два типа: европеоидный с признаками южной средиземноморской группы, а также метисный, в котором легко улавливается сильная примесь монголоидности. Любопытно, что в материалах елунинской культуры устанавливается принадлежность мужчин только к первому типу, а женщин ко второму».

Первый и главный вывод состоит в том, что с запада на восток уходили бойцы, а с востока на запад поступали металлические заготовки, т. е сырье в первоначально обработанном виде. Алтай, по отношению к Восточной Европе служил поставщиком металла. Ситуация описанная здесь типична в отношении метрополии и провинций. Так, в XIX веке английские офицеры уезжали служить в Индию, а по выходу на пенсию иногда оставались доживать здесь. Из Индии же в Англию поступал чай, который зачастую фасовался и смешивался на английских предприятиях. Особо следует отметить, что на Алтай уходили молодые и холостые бойцы, которые обзаводились семьей на месте и брали жен из местного населения.

Тот факт, что Алтай в древности являлся зоной развитой металлургии, ни в коем случае не характеризует его как возможную метрополию. К примеру, о народе тугю известно, что «когда Тхай-ву [440–451], император из Дома Вэй, уничтожил Цзюйкюя, то Ашина с 500 семейств бежал к жужаньцам, и, поселившись по южную сторону Алтайских гор, добывал железо для жужаньцев». Это сообщение характеризует первоначальное положение рода Ашина как зависимое.

Сейчас следует определить временные рамки существования сейминско-турбинского транскультурного феномена. По утверждению Черных E. H. и Кузьминых C. B. сейминский хронологический горизонт в целом синхронен периоду микенских влияний, которые охватывают Балкано-Карпатский регион и вообще Центральную Европу. В XVI в. до н. э. СТТФ уже существовал, а даты алтайских памятников елунинского типа полученные радиоуглеродным методом, позволяют утверждать, что СТТФ существовал и в XVII в. до н. э. Что касается даты распада СТТФ, то похоже, что она не выходит за рамки XV в. до н. э. Во всяком случае пока нет особых оснований утверждать о более позднем времени существования вышеуказанного феномена.

Возможно, что историю организации СТТФ следует увязывать с некоторыми историческими событиями связанными с циркумпонтийской металлургической провинцией (ЦМП), а именно с распадом последней.

Сейчас мы зададимся еще вот каким вопросом. С какой лингвистической общностью можно связать носителей сейминско-турбинского транскультурного феномена? Данный вопрос очень сложен, но основным претендентом на роль средства общения носителей СТТФ является тохарский язык, при этом следует помнить, что он известен нам, в основном, по материалам письменных источников V–VIII вв. из Синьцзяна. Что представлял из себя тохарский язык в начале II тыс. до н. э., затруднительно ответить хоть сколько-нибудь точно.

Между тем, В. В. Напольских было предложено полтора десятка возможных лексических заимствований из ИЕ языка близкого тохарским («паратохарского») в уральских языках, среди которых слова со значением «металл», «лошадь», «лить», «колесо». Как указывает В. В. Напольских, «проникновение этих слов в уральские языки, от прасамодийского в Западной Сибири до праприбалтийско-финско-мордовской общности на Верхней Волге, связывается с распространением в XVII–XVI вв. до н. э. сейминско-турбинского транскультурного феномена (выделено мной. — К.П.), в составе носителей которого могли быть потомки создателей афанасьевской археологической культуры, с которой могут быть связаны ранние этапы этнической истории языковых предков тохаров».

Кроме того, акад. Т. В. Гамкрелидзе и акад. В. В. Иванов связывают продвижение коневодческой культуры на восток, т. е. на Алтай, в иньский Китай и т. д., именно с тохарами. В первой части книги была приведена некоторая лингвистическая информация на этот счет. Повторим ее. Как известно, название лошади, восходящее к одному корню, распространено во многих языках Евразии — morin (монгольский), murin (маньчжурский), mal (корейский); в тибето-китайских языках — китайское слово ma, древнебирманское mran, древне-тибетское rman; в кельтских языках — marc (древне-ирландский), march (валлийский), μαρχαν (галльский); из кельтского данная форма была заимствована в германские языки: marr/merr, конь/кобыла (древнеисландский), marah/mariha, конь/ кобыла (древневерхненемецкий), mearh/miere, конь/кобыла (древнеанглийский) и, наконец, в русском языке — мерин.

Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов указывают, что «вместе с «лошадью» в районы Центральной и Восточной Азии был занесен и весь комплекс ритуально-мифологических представлений о «лошади» Так, в алтайских традициях обнаружены сходное с индоевропейским жервоприношение коня, связанное с культом бога Неба, и связь коня с Мировым деревом, аналогичная древнеиндоевропейским представлениям. Именно в иньскую эпоху Китая (середина II тыс. до н. э.) здесь обнаруживается роль лошади как главного культового животного, которое приносится в жертву при погребении правителя.

По мнению Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова тохарские диалекты (их два, арси и кучан) оказались, очевидно, первой и самой раней миграционной волной в восточном направлении от ареала прародины индоевропейцев, которая предшествовала индо-иранским миграциям. Отсюда выводятся индоевропейские заимствования в китайском типа др. — кит. miet «мед», ср. тох. В mit < *miat «мед»; кит. k'uan, др. — кит. k'iwen «собака», ср. тох. В ku, вин. п. kwem «собака»; кит. chu «свинья», ср. тох. В suwo «свинья», swanana «свиной» и др.

Кроме того, в конце 20-х годов прошлого века, в районе Аньяна, который расположен в средней части бассейна реки Хуанхэ, на территории современной провинции Хэнань, археологами были открыты городище и могильники эпохи бронзы. Расшифровка надписей на гадательных костях позволила отождествить обнаруженное городище (район дер. Сяотунь) с хорошо известным по древним письменным памятникам государством Шан-Инь (1764–1022 гг. до н. э). При раскопках свыше десятка царских гробниц были обнаружены боевые колесницы с тонкими и прочными колесами со множеством спиц, а также запряженные в эти колесницы боевые лошади. «До сего времени на территории Китая люди не знали ни колесниц, ни повозок. Не было в неолитическом Китае и одомашненной лошади. Обнаруженные колесницы, по своему типу, имеют аналогии в хетто-митаннийских и вообще индоевропейских».

Проникновение в Китай иньского периода данного типа колесниц осуществилось, по мнению археолога П. М. Кожина, благодаря контактам с мощными центральноазиатскими военизированными группировками. Данные группировки очевидно находились на достаточно высоком уровне социально-экономического и государственного развития и принесли в Центральную Азию новый способ военной организации.

Ю. С. Худяков также увязывает появление колесниц в Китае с деятельностью центральноазиатских военизированных групп. Он, в частности, предлагает выделить в единый культурный комплекс херексуры, т. е. каменные курганы с оградой, оленные камни, петроглифы с изображением колесниц и бронзовое оружие. По его мнению, данный комплекс может быть соотнесен с европеоидным кочевым населением, обитавшим в Центральной Азии на рубеже II и I тыс. до н. э., а «распространение херексуров, оленных камней и бронзового оружия на обширной территории степной Азии стало возможным в результате военного превосходства носителей данного культурного комплекса над своими соседями… Захватив обширные пространства степей Центральной Азии, носители культуры херексуров и оленных камней оказали определенное влияние на племена северной периферии, распространив комплекс предметов вооружения «карасукского» облика (выделено мной. — К.П.), вступили в контакты с земледельческим населением Восточной Азии».

Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов полагают, что представители данных центральноазиатских группировок являлись индоевропейцами, которые вторглись в восточную часть Центральной Азии из древней Передней Азии. Между тем некоторые обстоятельства позволяют предположить, что это могли быть и восточноевропейские тохары, прибывшие на территорию Западной Сибири на начальном этапе организации ЕАМП.

 

3. ПОСКРЕБИ ТОХАРИНА…

Поскольку речь зашла о тохарах, без участия которых в древние времена, похоже, не обходилось ни одно сколько-нибудь значимое мероприятие, следует кое-что рассказать об этом народе. Тохарами назывался народ, носитель индоевропейских тохарских языков. Первоначально (III–I тыс. до н. э.) они проживали в Восточной (скорее в Северо-Восточной) Европе, не позднее середины I тыс. н. э. — в Центральной Азии. Вряд ли миграция тохаров являлась единомоментной, очевидно следует предполагать наличие целой серии разновременных миграций по расходящимся направлениям. Кроме того, тохарами называется народ, обитавший во II в. до н. э. — I-м тыс. н. э. в Средней Азии. Ему принадлежит государство Тохаристан.

Тохары (тогары) это не самоназвание, так их называли греки (τοχάριοι), тюрки называли их toxru, тибетцы — tha-gar «белая голова», отсюда возможно и огор (ogor) у Феофилакта Симокатты (кон. VI — нач. VII вв.) см. Приложение 2, а в армянских средневековых источниках они проходят под именем тугары (Магакия). Если довериться византийскому автору Георгию Пахимеру (XIII в.), то самоназванием тохар было атарии, переиначенное западными европейцами в tartars. Возможно, что китайское та-та (да-да), также относится к тохарам. Тем более, что Пахимер сообщал «…из туземных тохарцев (τοχάριοι — К.П.), которые назывались монголами (μογούλιοι).

Тохары имели отправной точкой своей миграции, согласно теории проф. Л. С. Клейна, территорию фатьяновской культуры, т. е. Волго-Окского междуречья. Отсюда одна из тохарских групп мигрировала в Южную Сибирь и Казахстан. Очевидно, ей принадлежит упомянутая выше Карасукская культура. Из Южной Сибири пути миграции тохар разошлись на Орхон и к Синьцзяну. В Синьцзяне они известны как юэчжи. Ю. Рерих указывает, что юэчжи передается в старокитайской транскрипции как гети. Ф. Гелльвальд в книге «История культуры» указывал, что юэчжи на старокитайском это гет-ди. После конфликта с хунну да-юэчжи (большие юэчжи, возможно большие геты или же массагеты) ушли в Среднюю Азию и организовали здесь государство Тохаристан, которое занимало территорию юга современного Узбекистана, Таджикистан и север Афганистана.

«История старшего Дома Хань» (Цяньханьшу, гл. 95) повествует о юэчжи следующее: «Правление государства, называемого Большим Юечжы (да-юэчжи. — К.П.), находится в городе Гяньши, от Чан-ань в 11 600 ли (ли — мера длины ок. 500 м. — К.П.) Владетель не зависит от наместника. Народонаселение состоит из 100 000 семейств, 400 000 душ; строевого войска 100 000. На восток до местопребывания наместника 4740 ли, на запад до Аньси (Парфия. — К.П.) 49 дней пути; на юге смежно с Гибинией (Кашмир. — К.П.). Почва, климат, вещи, обычаи народа и монета одинаковы с аньсискими. Находятся одногорбые верблюды. Большой Юечжы, собственно, есть кочевое государство. Жители с своим скотом переходят с места на место; в обыкновениях сходствуют с хуннами. Юечжы имеет более 100 000 войска; посему, полагаясь на свои силы, презирал хуннов. Первоначально он кочевал между Дунь-хуан и Цилянь-шань (район совр. провинции Ганьсу. — К.П.). Хуннуский Модэ-шаньюй разбил Юечжы, а Лаошан-шаньюй убил его, и сделал из его черепа чашу для питья. И так Юечжы удалился на запад, прошед через Давань (Фергана. — К.П.) напал на Дахя, и покорил сие владение; столицу основал по северную сторону реки Гуй-шуй (р. Амударья. — К.П.). Остальные роды, которые по малосилию не в состоянии были следовать, засели в южных горах и тангутами названы Малым Юечжы. Дахя собственно не имеет верховного государя, а каждый город поставляет своего владетеля. Народ слаб, и боится войны, почему и покорен нашедшими юечжысцами».

«История младшего Дома Хань» (Хоуханьшу, гл. 118) добавляет: «Когда Дом Юечжы был уничтожен хуннами, то он переселился в Дахя, разделился на пять княжеских домов: Хюми, Шуанми, Гуйшуан , Хисйе и Думи. По прошествии с небольшим ста лет гуйшуанский князь Киоцзюкю покорил прочих четырех князей и объявил себя государем под названием гуйшуанского. Он начал воевать с Аньси, покорил Гаофу, уничтожил Пуду и Гибинь, и овладел землями их. Киоцзюкю жил более 80 лет. По смерти его сын Яньгаочжень получил престол, и еще покорил Индию, управление которой вручил одному из своих полководцев. С сего времени Юечжы сделался сильнейшим и богатейшим Домом. Соседние государства называли его гуйшуанским государем, но китайский Двор удержал прежнее ему название: Большой Юечжы».

Упомянутый в данном сообщении Гуйшуан это кушаны.

На рубеже нашей эры кушаны организовались в достаточно крупное государство. После удачных войн с Парфией они расширили подконтрольную им территорию и приблизились к границам Индии. При Кадфизе II (сер. I в. н. э.) кушаны предприняли ряд вторжений в Индию, а при царе Канишке они овладели значительной ее частью, в том числе и землями в бассейне Инда и частично в бассейне Ганга. Канишка известен как великий индийский император, который покровительствовал буддизму. При нем состоялось оформление Махаяны («Большая колесница»), провозглашающей идеал бодхисатвы, который ведет мирян к спасению. Реформа буддизма, предпринятая при Канишке, привела к тому, что это учение было распространено на ханьский Китай и сопредельные ему государства.

«История Северных Дворов» (Бэйши, гл. 97) сообщает о юэчжи: «В царствование государя Тхай-ву[-ди] [424–440 гг.], 424 г., жители владения Юечжы, производившие торговлю в столице, объявили, что они умеют из камней плавить разные цветные стекла: почему добыли руду в горах, и в столице произвели опыт отливания. Опыт удался, и стекло блеском своим даже превосходило стекла, привозимые из западных стран: почему государь указал ввести сии стекла в тронных. Около ста человек обучились отливанию. Стекла были блестящих красок и прозрачны. Все, смотря на них, приходили в изумление, и считали божественным произведением. С сего времени цветные стекла подешевели в Срединном государстве, и перестали считать их драгоценностью».

«История династии Суй» (Суйшу, гл. 83) сообщает о государстве Тухоло (Тохаристан). «Резиденция тухолоского (тохарского. — К.П.) владения лежит в 500 ли от Луковых гор на западе. Жители перемешаны с иданьцами (эфталиты. — К.П.). Резиденция имеет две ли окружности. Строевого войска считается 100 000 человек, искусного в боях. Поклоняются Будде. Братья имеют одну жену. Сыновья от нее принадлежат старшему брату… Иданьский Дом есть отрасль Большого Юечжы. Строевого войска от 5 до 6000 человек. В прежнее время, как в Идани открылись беспокойствия, то тукюесцы насильственно поставили своего правителя. Резиденция имеет десять ли окружности. Много храмов и священных обелисков, и все украшены золотом. Женщина, имеющая одного мужа, носит шляпу с одним углом или рожком; если братьев много, то делает рожки по числу братьев».

Авторы «Суйшу», в чем мы можем наглядно убедиться, утверждают, что юэчжи смешались с местным населением, а Пулиблэнк приводит некоторые данные в пользу предположения, что юэчжи (т. е. восточные тохары) переселились в Среднюю Азию с северной периферии Китая и уже здесь восприняли иранскую речь. Письменностью восточных тохаров являлась система индийского слогового письма брахми. Как это обычно утверждается, к IX–X вв. носители тохарских языков, проживавшие в Синьцзяне, были ассимилированы тюрками или, если и не ассимилированы, то, по крайней мере, усвоили тюркский в качестве интернационального средства общения.

О тохарском языке мы знаем, что по своему положению в индоевропейской лингвистической общности, определяемому грамматическими и лексическими изоглоссами, тохары близки к 1) балто-славянским и 2) германским языкамвозможно также к 3) фрако-фригийскому и 4) армянскому. Выдающийся болгарский лингвист В. Георгиев объединяет их с балто-славянско-германской подгруппой в одну северную группу индоевропейских языков. Кроме того, в языке тохар присутствует 5) финно-угорский субстрат, и в то же время количество языковых соответствий с иранцами наименьшее.

Крайне сложно представить себе, чтобы подобный набор лингвистических связей, т. е. от Германии, через Фракию, Фригию, Армению, Северо-Восток Европы и до Китая и Восточного Туркестана, мог быть объяснен какой-либо единственной миграцией. Скорее всего, мы имеем дело с целым рядом разновременных и разнонаправленных вторжений оставивших свои лингвистические следы в Германии, Фракии, на Кавказе и т. д. Если мы находим в языке синьцзянских тохар фригийские соответствия, это не означает, что синьцзянские тохары обязательно посетили Фригию, это может означать, что иная группа мигрантов-тохар из Волго-Окского междуречья оставила во Фригии некоторое количество письменных свидетельств.

Посмотрим что объединяет тохар с вышеназванными языковыми группами.

1. Что объединяет тохар с балто-славянами ясно вполне. Тохары и есть эти самые балто-славяне. Исходной для них, как полагает Л. C. Клейн, является фатьяновская культура, по мнению ряда иных исследователей — ямная.

2. Что объединяет тохар с германцами? Это интересный вопрос и мы попробуем ответить на него, в меру своих сил, конечно. Тохар следует вполне определенно отождествить с юэчжи. Юэчжи, как выше было упомянуто, это геты. Гетов (или же некоторых гетов) называли еще готами, а готы считаются одними из предков сегодняшних германцев.

3. Что объединяет тохар с фракийцами? Ответить на этот вопрос можно следующим образом. Тохары это юэчжи, юэчжи это геты, геты это фракийцы, о чем утверждал никто иной как Геродот: «…геты, самые храбрые и честные среди фракийцев, оказали царю (Дарию. — К.П.) вооруженное сопротивление, но тотчас же были покорены».

Что объединяет тохар с фригийцами? Известно, что фригийский язык занимал в индоевропейской языковой семье промежуточное место между древнегреческим и протоармянским и, по-видимому, был близок к языку балканских фригийцев (может быть и пеласгов), а также к балто-славянскому праязыку {453} .

Так вот, здесь следует вспомнить о мушках (Muškâja), так назывались народ и царство в Малой Азии. Данное этнонимическое название, как указывает М. И. Дьяконов, идентично с др. — евр. «Мешек» (из *Mašk) и греч. Μόσχοι. Первые упоминания о мушках относятся к седой древности, так, еще ассирийский царь Тиглатпаласар I (Тукультиапал-Эшарра, 1115–1077 гг. до н. э.) упоминал их: «…Β начале моего царствования 20 000 человек мушкийцев и 5 царей их, — которые вот уже 50 лет как захватили страны Алзи и Пурулумзи, приносившие ранее дань и подать богу Ашшуре, моему владыке, — груди которых ни один царь не мог усмирить в битве и которые полагались на свою силу, спустились с гор и захватили страну Кутмухи».

Мушки, как это утверждается в I томе коллективного труда «История Востока», являлись народом «балканским по происхождению». По словам уважаемого издания, «термин «мушки» применялся не только к племенам, появившимся на верхнем Евфрате в XII в. до н. э.; тот же термин («западные» мушки) впоследствии применялся ассирийцами, урартами и древними евреями также к фригийцам — народу, тоже пришедшему с Балкан, но осевшему не в долине верхнего Евфрата, а в центре малоазийского плато».

Восточные мушки отождествляются современной наукой с первыми носителями протоармянского индоевропейского языка. Верно это предположение или нет, однозначно ответить сложно, но вполне определенно известно, что «протоармяне» не являлись автохтонами Армянского нагорья. По крайней мере, так утверждают авторы вышеуказанной «Истории Востока». Свое утверждение они обосновывают тем образом, что из индоевропейских языков армянский ближе всего греческому, фракийскому, отчасти фригийскому и, далее, индоиранским, но весьма далек от хетто-лувийского. Однако если бы протоармяне являлись автохтонами нагорья, то хетто-лувийцы, как непосредственные соседи, должны были оставить в их языке множество следов, чего не наблюдается. Кроме того, если бы протоармяне были автохтонами нагорья, а хуррито-урарты — позднейшими пришельцами, то присутствовали бы заимствования в хуррито-урартский из армянского отражающие местные специфические реалии. Ничего подобного также не наблюдается; «наоборот, именно такие термины в армянском языке доказуемо заимствованы из хуррито-урартского, из чего следует, что носители протоармянского языка появились на нагорье значительно позже хуррито-урартов».

Кстати, вполне допустимо предположить, что существовали две миграционные группы тохар (они, очевидно, являлись носителями балто-славянского праязыка), одна из которых мигрировала во Фригию через Балканы, т. е. через Фракию, а вторая могла придти в верховья Евфрата из Восточной Европы, через Каспийские ворота. Общим самоназванием у обеих тохарских групп было мушки (мосхи).

Необходимо отметить, что хотя мосхи (моски) в исторической науке прочно отождествляются с мушками, некоторые историки считают мосхов картвельским (грузинским) племенем месхов, что вызывает определенное недоумение. Нет сомнения, что месхи произошли от мосхов, вернее месхи являются какой-то частью мосхов, которая оказалась ассимилирована картвельской общностью, но считать собственно мосхов, или же мушков, некими протокартвелами, причем именно в лингвистическом смысле, было бы весьма сомнительным делом. Кавказские мосхи, некоторой своей частью, несомненно, являлись одними из физических предков современных грузин. Любопытно, но в нынешней «Истории Грузии» утверждается, что в числе грузинских предков присутствовала и какая-то часть хеттов. Данное утверждение вполне объяснимо, однако это не означает, что хеттский язык, как и язык мушков, принадлежит к картвельской лингвистической семье.

Итак. Как следует из сообщений ассирийских источников, мушки пришли в Малую Азию в XII в., дошли до верхнеевфратской долины и поселились здесь не позже IX в. до н. э. Их миграция часто связывается со вторжением «народов моря». Главным центром мушков являлось царство Алзи (арм. Ахданик) у слияния рек Арацани (Мурад-су) и верхнего Евфрата (Карасу). Во всяком случае, ассирийские источники называют Алзи «Страной мушков». Возможно также, что территория расселения «восточных» мушков в X–IX вв. до н. э., простиралась от гор севернее истоков р. Тигр до гор Тавра западнее верхнеевфратской долины.

Кстати говоря, в Библии, как на это указано в предыдущей части книги, Мешех обычно упоминается вместе с Тобалом (Фувалом). В анналах Салманасара III (ок. 859–824 гг. до н. э.) на «Черном обелиске» из Калху (Нимруда) есть следующая запись: «В 23-й год моего правления я переправился через Евфрат, покорил Гаэташ, укрепленный город Лаллы Мелидского. Пришли ко мне цари Табала, я принял у них дань». Существует достаточно смелая версия, согласно которой библейские тубальцы (фувальцы) являются потомками древних арийских мигрантов с Тобола. В принципе, с учетом всего сказанного выше в этой части книги, ничего невероятного в данной версии нет.

Что же касается библейского «князя Рос (Рош)», то и здесь дело может объясняться достаточно просто. Известен, к примеру, урартский царь Руса I (правил 735–714 гг. до н. э.), который воевал с Саргоном II. О Русе I, в частности, упоминается в письме Саргона II к богу Ашшуру с описанием похода против Урарту 714 г. до н. э.: «…чтоб Урсе (Ursâ — урартск. Руса — прим. к тексту) в полевой битве было нанесено поражение…». Кроме Русы I, известны Руса II (ок. 685–639 гг. до н. э.), Руса III (ок. 605–595 гг. до н. э.) и его сын, последний царь Урарту Руса IV (ок. 595–585 гг. до н. э.).

4. Что объединяет тохар с армянами? Здесь, как говорится, см. выше.

5. Что объединяет тохар с финно-уграми? Это, пожалуй, самый легкий вопрос. Фатьяновцы долгое время находились в непосредственном контакте с финно-уграми, поскольку территория фатьяновской культуры граничит на востоке с территорией занимаемой в древности финскими племенами, а мордовский народ мокша, возможно даже является финноугризированными тохарами. Что же касается тохарских заимствований в финно-угорские языки и обратно, то здесь я не стану подробно распространяться и отсылаю читателя ко 2-му тому работы Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы».

Близость тохарского языка к балто-славянским, а также его связи с германским, фракийским, фригийским и некоторые заимствования из финно-угорского конечно же не исчерпывают всех его лингвистических связей. Акад. В. В. Иванов и акад. Т. В. Гамкрелидзе указывают на связи тохарского еще и с кельто-италийскими и иллирийскими языками.

Если тохары достаточно долго присутствовали на Кавказе, то они должны были оставить свой след в топонимике региона и в языках кавказских народов. Существует ли такой след в реальности? Да.

Известный исследователь Кавказа В. А. Кузнецов сообщает: «существует даже вполне вероятное предположение о вхождении тохаров в массагетский союз племен (выделено мной. — К.П.). Это позволяет поставить вопрос об участии и тохарских элементов в формировании средневековых алан. В пользу такого не слишком смелого предположения свидетельствуют обнаруженные в осетинском (древнем аланском) языке точные соответствия тохарскому. Этнические и языковые связи между тохарами и сако-массагетами, отразившиеся в осетинском языке, скорее всего были установлены еще на среднеазиатской почве, хотя имеются следы пребывания тохаров и на Кавказе (они отложились в топонимике Армении)».

Итак. След тохаров в топонимике Кавказа присутствует. Между тем, участие тохаров в формировании аланской общности требует некоторого прояснения.

Здесь следует обратить внимание читателя на следующее историческое обстоятельство. Известно, что термин арии может быть употреблен в двух значениях. Первое значение представляет собой этноним, обозначающий индоевропейские племена, пришедшие в древности в Иран и Пенджаб и оттуда расселившиеся по долине Ганга, или же раннеиндоевропейские народы по совокупности. Второе означает соционим, а именно правящие социальные слои индоевропейского происхождения, которые управляли как индоевропейскими, так и неиндоевропейскими народами.

Двойное значение, т. е. этноним и соционим, может иметь и термин аланы, который представляет собой не что иное, как некоторое фонетическое искажение термина арии. Об этническом значении слова аланы известно хорошо, и оно, это значение, достаточно подробно освещено во многих работах историков, например H. H. Лысенко и др. Теория об аланах как о правящем социальном слое сарматов возникла недавно. Эта теория связана с тем обстоятельством, что аланы вели активную экспансионистскую политику и оказались вмонтированы в иные этносы в качестве правящего военно-дружинного элемента.

Некоторое время назад историки А. О. Наглер и Л. A. Чипирова выступили с версией социополитического происхождения аланов, предложив рассматривать последних не как этнос, а как «социальный слой сарматского общества, из которого формировалась военная знать». Эту точку зрения поддержал археолог М. Б. Щукин, который пришел к выводу о том, что аланы не были «…ни особым народом, ни племенем… Это могла быть группа, дружина аристократов, потомственных воинов-профессионалов… своего рода «рыцарский орден», имеющий при этом родственные связи с аристократическими домами… от Гиндукуша до Дуная. Аланы могли представлять собой особую социальную надплеменную прослойку сарматского общества». Кроме того, эта точка зрения получила поддержку украинского археолога A. B. Симоненко.

Сейчас прошу читателя обратить особое внимание на следующий факт.

Если аланы являлись, прежде всего, правящим социальным слоем или же особой воинской кастой, вроде тех же казаков, то становятся понятными слова Джованни Мариньоли, епископа Базиньянского, совершившего в 1338–1353 гг. путешествие на Дальний Восток, в том числе и в Ханбалык (Пекин): «Каан (каган. — К.П.) очень любит и почитает нашу веру. И важные государи его империи (Юань. — К.П.) которых называют аланами (выделено мной. — К.П.) и которые правят всеми восточными землями империи (а их более тридцати тысяч этих аланов)…».

Нет сомнения, что термин аланы имеет двоякий и даже троякий смысл, обозначая как собственно аланские народы, так и отдельные этносы попавшие в то или иное время под руководство аланских военных корпораций, а также собственно военные корпорации (орды), как это, к примеру, наблюдается в случае с термином русь. После того как военно-торговая корпорация русь захватила власть в Киеве, местные славяне начали соответствующим образом прозываться, а киевская земля стала именоваться Русью.

Но сейчас мы вправе задаться следующим вопросом. Дело в том, что, несмотря на то обстоятельство, что аланские военные корпорации представляли собой социально-профессиональное явление, вопрос об этническом наполнении аланских орд тем не менее не снимается. Т. е. мы должны постараться определить, из каких народов преимущественно рекрутировались бойцы в вышеуказанные военные формирования?

На этот вопрос, об этническом содержании термина алан, постарался ответить Т. А. Габуев в статье «Аланы, кто они?». Он вполне справедливо отмечает, что хотя в науке и сложилось устойчивое представление об аланах как о сарматском по происхождению народе, но ни один античный автор с сарматами их не отождествляет. Мы не станем сейчас повторять всю цепочку рассуждений, фактов и доказательств, которые автор приводит в своей статье, укажем только на вывод, к которому пришел Т. А. Габуев: «Мы определили два компонента, составивших алан, — это юечжи-тохары и усуни-асии. К ним, без сомнения, следует прибавить и собственно кангюйцев, т. е. племена исконно обитавшие на территории, названной китайцами Кангюем». К этому выводу следует прибавить тот факт, что асы (усуни) были народом одно время главенствующим над тохарами или над частью тохарской общности. Так, по сообщению Помпея Трога асы (асианы) были царями тохаров. Кроме того, существуют данные в пользу предположения, что тохары и асы (усуни) говорили на одном языке.

Наименование алан можно встретить практически по всей Евразии, от Тихого океана до Атлантического. Так, родоначальницей моголов-ниучей (нирунов) считается Алан-Гоа, чье имя переводится как Прекрасная Аланка. Что касается западного направления, то известно, к примеру, вторжение алан на территорию сегодняшней Испании в начале V в., во время Великого переселения народов. Наличие мощной тохарской компоненты в составе аланской общности подтверждается, как указывает Б. А. Кузнецов, еще и данными лингвистики.

Тем не менее, участием тохар в составе аланской общности и их пребыванием на территории Армении история присутствия тохар на Кавказе вовсе не ограничивается. Как упомянуто выше, есть основания предполагать, что их исконным самоназванием мог быть этноним моски. Другие самоназвания тохарских народов и народов на тохарской основе (к примеру, атарии) возникали уже по завершению процесса миграции и оформления нового этноса.

Выше, в первой части, был упомянут кавказский народ маскуты, проживавший непосредственно к югу от Железных (Дербентских) ворот, который А. П. Новосельцев идентифицирует как массагетов. О маскутах он сообщает, в частности, следующее: «В первой половине IV в. существовало сильное политическое объединение во главе с маскутскими племенами. Их сила была столь значительна, что они совершали успешные походы против Армении и даже овладели ее столицей Валаршапатом».

Армянский географический атлас VII века «Армянская география» называл маскутов в числе народов заселявших в те времена Азиатскую Сарматию: «Следующие народы живут в Сарматии (Азиатской. — К.П.): 1) хазары, 2) бугии (var. булхи), 3) баслики (барсилы)… 52) баканы, 53) маскуты (выделено мной. — К.П.), у самого Каспийского моря, куда доходят отроги Кавказа и где воздвигнута Дербендская стена, громадная твердыня в море. Севернее живут гунны, у которых город Варачан и другие города. Царь Севера называется Хаган. Он владыка хазар».

С этими маскутами связана одна историческая, не побоюсь этого слова, загадка.

Последние упоминания о маскутах, это очень важно, относятся к XIII веку. Об их названии ныне напоминают современный топоним Мушкур в Азербайджане и название пригорода г. Баку, пос. Маштаги.

Сейчас возникает вопрос — а не является ли этноним маскуты несколько измененной формой этнонима мушки, или же мосхи? Вполне возможно. Однако главное, что вызывает особый интерес — место проживания маскутов, как минимум с IV и по XIII вв., именно — район Железных ворот.

Дело в том, что Георгий Пахимер вполне конкретно указывал место жительства моголов (туземных тохарцев называемых по его словам моголами): «Вообще народ тохарский отличается простотою и общительностью… Законодателем его был, конечно, не Солон… а человек неизвестный и дикий, занимавшийся сперва кузнечеством, потом возведенный в достоинство хана (так называют их правителя); тем не менее, однако ж, он возбудил смелость в своем племени — выйти из Каспийских ворот (выделено мной. — К.П.) и обещал ему победы, если оно будет послушно его законам… Охраняемые такими постановлениями своего Чингис-хана (я припомнил теперь, как его зовут: Чингис его имя, а хан — это царь), они верны в слове и правдивы в делах…».

Здесь, как говорится, комментарии излишни, особенно если учитывать, что о тохарах, а не о татарах пишет не только Пахимер, но и Георгий Акрополит (1217–1282 гг.). Выходит, что моголы, т. е. туземные тохары, — это маскуты. Сейчас посмотрим внимательно на этноним маскуты. Какова его этимология? Возможно, он является некоторым фонетическим искажением этнонима массагеты, однако обращает на себя внимание следующее обстоятельство. Первое, что бросается в глаза, при взгляде на слово маскуты, это наличие т. н. монгольского суффикса множественного числа — ут, к примеру, тангуты, тайджиуты, мангуты и т. д., а вот корень очень легко узнается, это моск- или же мосх-.

Впрочем, это только предположение, и не более того.

Сейчас напомню читателю то, о чем говорилось в первой части. Средневековые европейцы отчего-то вдруг принимали моголов за израильтян. Повторю слова Якоба Рейтенфельса: «Многие полагают, основываясь на 4-й книге Ездры, главе 13, что эти татары произошли от тех десяти колен израильских, коих увел в 330 году от сотворения мира Салманассар в равнины Арсареф, где никогда не обитал род человеческий. К сему присоединяется еще и то, что китайские летописи относят возникновение татарской династии почти к этому же самому времени, а также и то, что у некоторых из этих орд и до сей поры сохранились многие иудейские обычаи».

Здесь самое любопытное состоит в том, что в конце XVII века в московских книгохранилищах присутствуют переведенные на русский язык «китайские летописи», которыми пользовался Рейтенфельс, причем не доверять Рейтенфельсу особых оснований нет. Однако дело сейчас не в этом. Некоторые средневековые историки, вроде того же Пахимера, выводили моголов с Кавказа, даже если они ничего не утверждали об их происхождении от потеряных колен израилевых. Так вот, на Кавказе до сих пор проживает один весьма интересный народ — таты, часть из которых исповедует иудаизм.

Язык татов относится к юго-западным иранским языкам и близок к персидскому и таджикскому. Согласно «Кавказскому календарю», изданному в Тифлисе в 1894 году, число татов в это время составляло 124 693 человек, однако в советское время большая их часть стала причислять себя к азербайджанцам и перешла в бытовом общении на азербайджанский язык (относится к тюркской лингвистической семье). Таким образом, к 1989 году на Кавказе, согласно Всесоюзной переписи населения, осталось лишь 10 239 татов. История этого народа изучена слабо, большое значение в этом вопросе имеют работы востоковедов Л. Лопатинского (конец XIX века) и Б. Миллера (1920-е гг.).

На татском языке говорят еще и горские евреи, а для жителей Дагестана термины таты и горские евреи являются синонимами. В 1888 году И. Ш. Анисимовым было опубликовано исследование по этнографии горских евреев («Кавказские евреи-горцы»), в котором автор сделал вывод о том, что горские евреи являются татами, которые приняли иудейство еще в Иране и впоследствии переселились на Восточный Кавказ. Насколько верно данное утверждение мы сейчас выяснять не станем, но отметим одну деталь.

Б. Миллер свидетельствует: «Кавказские евреи убеждены в том, что их предки были выведены из Палестины еще царями Ассирии, следовательно еще до построения нового храма в Иерусалиме, затем поселены в Мидии, откуда они перешли на Кавказ… Этого вопроса довольно обстоятельно касается в своих «Материалах» Всев. Миллер. Главным историческим источником вышеупомянутого убеждения евреев-татов является глава 17, стих 6 II Книги Царств о том, что в 9-й год царствования Осии ассирийский царь взял Самарию и переселил израильтян в Ассирию, поселив их в Калахе, Хабуре, на р. Гозан и «в городах Мидийских».

Вполне вероятно, что подобные убеждения могли быть и «выдумкой раввинов», как это замечает Б. Миллер, другое дело, что в XIII веке источником версии о происхождении моголов от потерянных израильских колен вряд ли являлись кавказские раввины. И еще один вопрос… С какой стати подобная мысль вообще могла придти кому бы то ни было в голову при взгляде на типичные монголоидные физиономии, которыми нынешние историки наделяют моголов без малейших сомнений? Версия о семитском происхождение евреев сегодня принята повсеместно и выдержала определеную критику, что же касается версии об их тюрко-монгольских корнях, то здесь ситуация выглядит несколько иначе.

Б. Миллер особо отмечает, что слово «тат» своими корнями уходит в глубокую древность и читается еще в Боспорских надписях, где упоминается народ thatae в титуле боспорских царей в IV веке до нашей эры. В начале XV века, по свидетельству И. Шпильтерберга, крымские татары, называли татским языком язык готского населения Крыма. В венгерском языке существует форма tót, которой венгры обозначают славян, словаков и словенцев. В Орхонских надписях дважды встречается слово tatina, которое Вамбери передает через «оседлые». В джагатайском языке слово m am означает «подданных, не живущих в городе, служащих у вельмож, а также праздношатающийся сброд, из которого набираются волонтеры». Акад. В. В. Бартольд предполагал, что слово «тат», восходит к термину «таджик». Наконец, в китайских источниках пресловутые татары именуются та-та, о чем выше уже было упомянуто.

Сложно сказать, чего больше в вышеуказанном наборе фактов — случайных совпадений или какой-то системы. Однако предположим, что мы имеем дело с одним и тем же термином, который разбросан по огромной территории и в широком временном диапазоне. Если это так, то с каким народом его можно сопоставить? Я полагаю, что его возможно сопоставить только с тохарами (атариями). Точнее даже не с тохарами, как с некоей этнической общностью, а с тохарскими ордами, т. е. военно-организационными подразделениями, в которые могли быть инкорпорированы бойцы различных национальностей. Так вот, войско тохар, по словам С. Г. Кляшторного, было устроено по десятичному принципу — «стотысячная армия подразделялась на отряды в десять тысяч воинов (тохарское A tmām, тохарское В tumane — «десять тысяч», «десятитысячный отряд»). Позднее эта военная структура была полностью заимствована гуннами и от них унаследована тюрками (древнетюркское tümen), а затем от тюрков — монголами».

Но каким образом те же гунны могли заимствовать военно-организационную систему от тохар, если для подобного заимствования в древности необходимо было иметь непосредственный контакт? Хотя бы для того, чтобы наглядно убедиться в эффективности перенимаемых нововведений.

Сейчас вернемся к нашим маскутам. Выше мы предположили, что данный этноним может быть произведен от корня моск- (мосх). Данное предположение может быть подтверждено показаниями армянского историка Агатангехоса, чей труд дошел до нас в двух версиях — краткой армянской и пространной греческой и был составлен между 461 и 465 гг. Очерчивая пределы распространения христианства при Трдате (после 301 г.), Агатангехос утверждает (в греческой версии), что оно при нем дошло «до границ масаха (Μασαχον) — гуннов и ворот каспиев и той части, где сторона алан». В армянской версии присутствуют следующие сведения на этот счет: «…до границы маскутов по направлению к стране алан, до страны каспиев».

Римскому историку Плинию маскуты (или же массагеты) на границе с албанами у юго-восточной оконечности Большого Кавказа были известны в форме «mazacas». Если положить за верное, что маскуты и массагеты принадлежали к одной общности, как об этом единогласно утверждают историки, то нелишним будет заметить, что и массагеты, равно как и мосохи-маскуты, причисляются раннесредневековыми авторами к гуннам. Прокопий Кесарийский, в частности, утверждает это неоднократно, например: «Эган был родом из массагетов, которых теперь называют гуннами» (Война с вандалами, КН.1, XI, 9).

Еще одно замечание. Я думаю, что полное отождествление мосохов и массагетов некорректно. Очевидно, что мосохи (маскуты) являлись частью массагетской общности, но не всех массагетов можно относить к мосохам, по принципу «всякий окунь рыба, но не всякая рыба окунь». Если анонимы мосохи и маскуты очевидно однокоренные, то этноним массагеты явно имеет иную этимологию.

Итак. Средневековые авторы относят мосохов и массагетов к гуннам. Последних же большинство историков причисляют к тюркам, однако на каком основании зиждится данное причисление, совершенно неясно. Например, если вы, читатель, обратитесь за разъяснениями на этот счет к книге акад. А. Н. Бернштама «Очерк истории гуннов», то узнаете, что насчет их происхождения имеется четыре версии: тюркская, финская, монгольская и славянская, а затем без каких-либо ссылок и разъяснений на этот счет узнаете о том, что в восточно-гуннском племенном союзе проходил процесс дальнейшего формирования тюркских языков. Засим читателю только и остается, что верить уважаемому ученому на слово.

Лингвистическая принадлежность ранних гуннов, т. е. до того, как в гуннский военно-политический союз были включены иные народы, совершенно неясна. Она вряд ли может быть восстановлена по именам, тем более, по таким как Воарикс, Валах, Стиракс, Глонис и др., которые принадлежали гуннам-савирам. Кроме того, Иордан сообщал, что «готы же преимущественно заимствуют имена гуннские», а готские имена весьма далеки по звучанию от тюркских.

Даже если принять тех же огоров за угров, а о них известно, что «древнейшими вождями этого племени были Уар и Хунни… и некоторые из этих племен получили название уар и хунни», то и в этом случае, при условии тождественности хунни и гуннов, последних невозможно причислить к тюркам. К тому же и вопрос о тождественности гуннов и центральноазиатских хунну до сих пор является весьма дискуссионным.

Мы знаем совершенно точно, что гунны обнаруживают себя в 375 году в степях между нижним течением Дона и Волги, т. е. между Каспием и Азово-Причерноморьем, после чего они вторгаются двумя потоками: первым — в междуречье Днепра и Днестра, вторым — в Армению, затем в Каппадокию, после в Киликию и Сирию вплоть до Антиохии. Аммиан Марцеллин, первый автор, который упоминает о ранних гуннах, об их первоначальном местожительстве сообщает следующее: «Племя гуннов… обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана (Glacialem oceanum)».

Внешний облик гуннов, по словам Марцеллина, ужасен и безобразен, но ужасность и безобразность не являются какими-то расовыми характеристиками, а выдают эмоциональное отношение автора к объекту описания. В то же время, сообщая об аланах, наш источник свидетельствует: «Почти все аланы высокого роста и красивого облика, волосы у них русоватые, взгляд если и не свиреп, то все-таки грозен; они очень подвижны вследствие легкости вооружения, во всем похожи на гуннов (выделено мной. — К.П.) но несколько мягче их нравами и образом жизни». Каким бы образом аланы могли быть похожими во всем на гуннов, если бы последние пришли с территории Северного Китая? Разве что только так, как всякий человек похож на любого другого человека.

Что же касается гуннских обычаев и образа жизни, то и они не являются исключительной характеристикой тюрков. Здесь следует привести слова Прокопия Кесарийского (VI в.) о склавенах: «Они очень высокою роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них очень белый или золотистый и не совсем черный, но все они тёмнокрасные. Образ жизни у них (славян, склавенов. — К.П.), как у массагетов , грубый, без всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они не плохие и совсем не злобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы (выделено мной. — К.П. )».

Прокопий Кесарийский также утверждает, что гунны вели свое происхождение от киммерийцев: «В древности великое множество гуннов, которых тогда называли киммерийцами, занимало те места, о которых я недавно упоминал (Волго-Донские степи — К.П.), и один царь стоял во главе их всех. Как-то над ними властвовал царь, у которого было двое сыновей, один по имени Утигур, другому было имя Кутригур. Кода их отец окончил дни своей жизни, оба они поделили между собою власть и своих подданных каждый назвал своим именем. Так и в мое еще время они наименовались одни утигурами, другие кутригурами».

Как бы там ни было, но племена утигуров и кутригуров составили впоследствие народность булгар, происхождение которых до сей поры составляет предмет оживленного обсуждения. Д. И. Иловайский посвятил много времени изучению данной проблемы и в конечном итоге пришел к выводу о славянском происхождении гуннов и булгар. Он писал: «Повторяю, что к гуннам и их славянству я пришел следующим путем: занятия начальною русскою историей натолкнули меня на болгарское племя. Пересмотрев вопрос о его народности, я убедился, что нет ровно никаких научных оснований считать эту народность неславянскою. Но при сем пересмотре я неправильно старался выделить болгар из группы гуннских народов (так как их неславянство выводили собственно из представления о гуннах, как о народе туранском). Убедившись потом в тождестве болгар с гуннами, я естественно пришел к необходимости пересмотреть вопрос о народности гуннов, то есть пересмотреть те основания, на которых они были отнесены к какому-то (в сущности неизвестному и доселе никем неопределенному) урало-алтайскому племени. И на чем же, как оказалось, было основано такое мнение? Да на таких шатких аргументах, как риторические фразы Аммиана и Иорнанда о некрасивой наружности гуннов, их воинственности, свирепости, кочевом или полукочевом состоянии и т. п.».

Что касается аргументации Д. И. Иловайского, то вы, читатель, можете ознакомиться с ней из работы «Вопрос о народности русов, болгар и гуннов». [СПб., 1881] и др. В последнее время труды Д. И. Иловайского переиздаются.

 

4. ХРОНИКИ ДОМА ТОГАРМА

Итак. Я склонен полагать, что под именем мосохов и тобельцев в Библии (и не только в Библии) фигурируют тохарские народы. Безусловно, за время своего пребывания в Малой Азии и на Кавказе данные общности впитали в себя немалое количество стороннего элемета и, в конце концов, растворились в народах Кавказа, поучаствовав в формировании армян, грузин и некоторых других этносов. Самое любопытное состоит в том, что кроме мосохов и тобельцев также оказались замечены библейскими авторами и собственно тохары. Они вошли в библейскую историю под именем Тогарма (Фогарма).

Тогарма упоминается в книгах Бытия и 1-я Паралипоменон среди сынов Гомера (Быт. 10:3, 1Пар. 1:6). В книге Иезекииля: «Из дома Фогарма за товары твои доставляли тебе лошадей и строевых коней и лошаков» (Иез. 27:14). И здесь же при описании противников евреев, наряду с Рош, Мешехом и Фувалом: «Гомера со всеми отрядами его, дом Фогарма, от пределов севера, со всеми отрядами его» (Иез. 38:6).

Не ошибаюсь ли я, отождествляя тохар (тогар) и библейскую Тогарму? Я думаю, что нет, при том уточнении, что Тогарма это не этноним, а, скорее всего, политоним. Подобное отождествление не отвергается историками, к примеру, таким видным номадистом, как С. А. Плетнева. Впрочем, она утверждает, что «в древнееврейской литературе Тогармой (Тогаром) именовали все тюркские народы». Как бы там ни было, но утверждение С. А. Плетневой вызывает определение сомнения.

К примеру, еврейский аноним (Кембриджский документ) сообщал в свое время: «во дни царя Аарона воевал царь аланский против казар, потому что подстрекнул его греческий царь. Но Аарон нанял против него царя турок, так как тот был [с ним дружен], и низвергся царь аланский перед Аароном, и тот взял его живым в плен». Речь здесь, конечно же, не идет об османских турках, но тем более ясно, что евреи дифференцировали тюрков и хазар. Но при чем здесь хазары? — может спросить читатель.

Сейчас следует обратиться к материалам т. н. «еврейско-хазарской переписки», т. е. к письму хазарского царя Иосифа к советнику кордовского халифа, еврею Хасдаю ибн-Шафруту, которое начинается следующим образом: «Письмо Иосифа, сына Аарона, царя Тогармского…(выделено мной. — К.П.) Ты спрашиваешь в своем письме, из какого народа, какого рода и племени мы (происходим). Знай, что мы (происходим) от сынов Иафета, от сынов его сына, Тогармы. Мы нашли в родословных книгах наших предков, что у Тогармы было десять сыновей, и вот их имена: первый — Агийор, (затем) Тирас, Авар, Угии, Биз-л, Т-р-на, Хазар, 3-нур, Б-л-г-д, Савир. Мы происходим от сыновей Хазара; это седьмой (из сыновей)».

Являлись ли хазары тюркоязычным народом? Этот вопрос тем более уместен, что как утверждает видный востоковед Ю. С. Худяков: «Определенные затруднения для анализа доступных материалов создает расширительное толкование термина «тюрк». Уже в эпоху раннего Средневековья этот термин приобрел значение политонима. Им именовались не только древние тюрки, но и тюркоязычные кочевники, подданные тюркских каганов, а иногда и вообще все номады, обитавшие в степях Евразии, на территории, сопредельных с мусульманскими странами. Эта расширительная трактовка термина «тюрк» во многом унаследована современной исторической наукой, в том числе археологией…». Тюрки, финно-угры, равно как и индоевропейцы в настоящее время — лингвистические общности.

Ранние хазары не были тюркоязычны. Выше, в первой части, мы об этом уже говорили. Об их языке вполне достоверно известно, что он не принадлежал ни к тюркским, ни к иранским, ни к славянским, и вообще, по мнению ал-Бекри не походил ни на один из известных в его время, но был сходен с языком булгар. Так на каком же языке общались хазары? Для ответа на данный вопрос следует вспомнить о происхождении хазар, по меньшей мере, их правящего слоя, а он является ветвью Дома Ашина. Как было упомянуто в первой части книги, исходную форму имени Ашина следует искать не в тюркских языках, а в иранских и тохарских диалектах Восточного Туркестана. Однако, если хазары не общались на иранских диалектах, то вполе возможно, что они говорили на одном из диалектов тохарского, как и их сородичи булгары. Отсюда и наименование их правящего дома — Тогарма.

Ни в коем случае не попадает под описание тюркского погребального обряда и описание погребального обряда тугю, т. е. «княжеского» народа, который являлся родным для Дома Ашина. По словам китайских авторов он выглядел следующим образом: «Потом в избранный день берут лошадь, на которой покойник ездил, и вещи, которые он употреблял, вместе с покойником сожигают: собирают пепел и зарывают в определенное время года в могилу. Умершего весною и летом хоронят, когда лист на деревьях и растениях начнет желтеть или опадать; умершего осенью или зимою хоронят, когда цветы начинают развертываться. В день похорон, так же как и в день кончины, родные предлагают жертву, скачут на лошадях и надрезывают лицо. В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни». Резали и царапали себе лица и руки так же и славяне (сакалиба), кроме того, скифы, гунны, чжурчжэни, бохайцы, уйгуры, согдийцы и белые дадани. Может быть и еще кто-нибудь, но о том мне неведомо. Славяне так же ставили домовину и собирали пепел в погребальные урны.

Тюркский погребальный обряд достаточно явно отличался от обычаев индоевропейских народов. Как отмечает С. А. Плетнева: «…благодаря раскопкам кочевнических курганов мы знаем, что погребальный обряд тюркоязычных народов в общем необычайно однообразен (выделено мной. — К.П.), а это значит, что общие положения, которыми руководствовались кочевники при сооружении погребальных комплексов, были фактически идентичны». Что из себя представлял тюркский погребальный обычай, к примеру, в X веке?

Ибн Фадлан описывал собственно тюркский (гузский) погребальный обычай следующим образом: «А если умрет человек из их числа, то для него выроют большую яму в виде дома, возьмут его, наденут на него его куртку, его пояс, его лук… и положат в его руку деревянный кубок с набизом, оставят перед ним деревянный сосуд с набизом, принесут все, что он имеет, и положат с ним в этом доме… Потом поместят его в нем и дом над ним покроют настилом и накладут над ним нечто вроде купола из глины… Потом возьмут лошадей и в зависимости от их численности убьют из них сто голов, или двести голов, или одну голову и съедят их мясо, кроме головы, ног, кожи и хвоста. И, право же, они растягивают все это на деревянных сооружениях и говорят: «Это его лошади, на которых он поедет в рай». Если же он когда-либо убил человека и был храбр, то они вырубят изображения из дерева по числу тех, кого он убил, поместят их на его могиле и скажут: «Вот его отроки, которые будут служить ему в раю».

В случае же с народом тугю мы имеем дело с обычаем кремации, характерном, в первую очередь, для большинства индоевропейских народов. Несмотря на то, что данный обычай был характерен для немалого числа народов Евразии, однако и присутствие арийских этносов так же зафиксировано чуть ли не во всех евразийских уголках. Сжигание лошади вместе с покойником было характерно, прежде всего, именно для арийских народов, к примеру, для славян, как пишет Э. Б. Тайлор в книге «Первобытные культуры»: «Древние рассказы о славянском язычестве описывают сжигание умерших с одеждой и оружием, с лошадьми и собаками, с верными слугами и женами». Видный исследователь Южной Сибири и Центральной Азии Д. Г. Савинов отмечал, что «сопроводительные захоронения коней известны и в чуждых скотоводческому укладу обществах, например, у древних славян и литовцев».

Таким образом, несмотря на то, что мы, пока, не можем однозначно утверждать, что тугю, называемые Л. Н. Гумилевым тюркютами, являлись арийским народом, мы, тем более, не имеем права однозначно утверждать, что тугю были тюрками в каком-то этническом смысле этого слова, а не в социально-бытовом (кочевники). Между тем, без выяснения некоторых моментов ранней тюркской истории мы нечего не выясним и в ранней истории восточных славян.

В настоящее время, прародина тюрков размещается наукой в районе Южной Сибири (Алтая), каковое положение подтверждается данными тюркской ландшафтной лексики и лексики относящейся к растительному и животному миру. Вопрос заключается в следующем. К какому расовому типу, в общем случае, принадлежали «исходные» носители пратюркского языка? К европеоидному или монголоидному? Если к европеоидному, то кого представляли из себя монголоиды, вошедшие в состав тюрков? Существовала ли какая-то субстратная этническая среда монголоидного типа, в которую попали европеоидные мигранты или же, наоборот, местные европеоидные народы подверглись натиску монголоидных пришельцев и, в конечном итоге, оказались ими ассимилированы? Т. е. каким образом, хотя бы в общем плане, происходило взаимодействие европеоидных и монголоидных этносов на том же Алтае?

Дело в том, что тюркские народы крайне неоднородны по антропологическому составу. В настоящее время среди тюркоязычных народов встречаются как практически чистые европеоиды: азербайджанцы, турки, туркмены, кумыки, карачаевцы, балкарцы, гагаузы, так и практически чистые монголоиды — тувинцы, якуты и др., но многие тюркские этносы смешаны, в той или иной степени, в расовом отношении. Причем общее усиление монголоидности идет к востоку с запада. Что, в принципе, и неудивительно.

Так вот, главная проблема не состоит в вопросе, откуда в Южной Сибири появились монголоиды, она заключается в вопросе, откуда здесь появились европеоиды?

В 2007 году в Германии проходила выставка скифской материальной культуры, на которой были представлены шедевры древнего искусства скифов. Выставка не обошлась и без откровенных признаний. «Мы установили, что в Центральной Азии вплоть до скифских времен жили европеоиды. Это подтвердила найденная в вечной мерзлоте Горного Алтая мумия скифского воина — высокого блондина. Но кто об этом знал раньше?», — так поведал слушателям директор Немецкого археологического института Г. Парцингер. По его словам, на значительной части территории Центральной Азии от неолита до самой эпохи скифов жили именно представители европеоидной расы и только потом здесь начинает появляться монголоидный элемент.

Конечно же, о подобных вещах ранее никто не знал, не хотел знать и многие, кстати говоря, до сих пор не желают знать об этом. Между тем, видному французскому антропологу Полю Топинару это было ясно уже в конце XIX века. Тогда же выдающийся русский ученый Г. Е. Грум-Гржимайло писал об этом в своих книгах, но в Германии к концу XIX века уже была в большом ходу теория об индогерманцах как истинных арийцах.

Вышеуказанные слова Г. Парцингера относятся к результатам раскопок кургана Аржан-2, датируемого VII в. до н. э. и находящегося в Туве, в Долине Царей. В данных раскопках он принимал участие лично. По словам начальника Центрально-Азиатской экспедиции, научного сотрудника Эрмитажа К. В. Чугунова, находкам в кургане Аржан-2 нет аналогий в археологии. Исследование кургана «переворачивает представления об азиатской кочевой культуре: о происхождении и развитии скифского искусства, превосходящего по уровню развития даже современное ему искусство Архаичной Греции, можно говорить совсем в ином ключе. Древность находок говорит о том, что скифские племена пришли в Причерноморье из Центральной Азии». Более подробно о раскопках кургана Аржан-2 можно узнать в Сети по адресу , здесь опубликованы статьи ведущих археологов экспедиции с приложенными к ним фотографиями.

К настоящему времени достаточно хорошо известно также и о результатах раскопок на плато Укок (Алтай) кургана Ак-Алаха-3, в результате которых была обнаружена мумия женщины европеоидной расы (так называемая Алтайская принцесса). Данная находка относится к пазырыкской культуре, т. е. к скифской археологической культуре железного века (VI–III вв. до н. э.), основные находки которой были сделаны в Горном Алтае. Носители этой культуры обитали так же и на смежных территориях Казахстана и МНР.

Впрочем, для человека знакомого с сообщениями китайских источников о хагасах (енисейских кыргызах), бома, хунну и др. подобные археологические открытия не являются чем-то необычным. Напомню, что переводы Н. Я. Бичурина (о. Иакинфа), члена-корреспондента Санкт-Петербургской академии наук с 1828 года, члена Азиатского общества в Париже с 1831 года, так вот, эти переводы были опубликованы в виде труда «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древнейшие времена» еще в 1851 году. И никто, собственно говоря, не мешал их внимательному чтению. Показания китайских авторов до сих пор, как правило, объясняются или их галлюцинациями или же особенностями их зрительного восприятия.

Посмотрим на антропологические данные, относящиеся к археологическим культурам, бытовавшим на территории Алтая, т. е. территории наиболее обосновано претендующей на роль тюркской прародины.

Итак. В энеолитическую эпоху (сер. III — нач. II тыс. до н. э.) здесь господствовало население афанасьевской культуры, которое знало скотоводство и земледелие, а также занималось металлургией меди, серебра и золота. В 90-е годы прошлого столетия в долине р. Урсул в Онгудайском районе Республики Алтай были произведены широкомасштабные археологические работы, в ходе которых существующий антропологический материал оказался увеличен в более чем два раза. Вновь полученный материал был обработан В. А. Дремовым в Кабинете антропологии Томского университета и в целом подтвердил существующие сегодня воззрения на происхождение афанасьевской культуры.

Как указывает К. Н. Солодовников, который обобщил ранние и проанализировал новые антропологические данные: «В настоящее время в археологии утвердилась точка зрения, согласно которой происхождение афанасьевской культуры является результатом миграции на восток населения с территории древнеямной культурно-исторической области степной полосы Восточной Европы. Эта гипотеза утвердилась и в антропологической литературе. Г. Ф. Дебец, одним из первых высказавший ее, считал, что «сходство афанасьевцев с древнеямниками доходит до идентичности», что является справедливым и в настоящее время, особенно в отношении восточных групп ямников… Если непосредственно обратиться к восточноевропейским материалам, то простое их сравнение с краниологическими типами афанасьевцев позволяет конкретизировать пути решения вопроса о происхождении последних. Черепа афанасьевцев краниологического типа I в среднем практически не отличаются от суммарной серии культуры Средний Стог II и черепов краниологического типа С ямников Калмыкии, носители которого являются потомками среднестоговцев, или метисной группой на основе смешения тех же компонентов, что и у населения культуры Средний Стог II. Афанасьевцы краниологического типа II более всего сходны с ямниками Запорожской области (р. Молочная) и одним из антропологических компонентов «северокавказской» культуры Калмыкии, а из более поздних серий — с абашевцами Пепкинского кургана». Реконструкцию облика абашевцев из Пепкинского кургана легко можно найти в Сети. На монголоидов они не похожи никоим образом.

Э. Б. Вадецкая подчеркивает принадлежность афанасьевцев к европеоидной расе, отсутствие связей афанасьевской культуры с местной неолитической, значительное ее сходство с ямной и единообразие афанасьевских могильников. «Культурно-историческое единство ямных и афанасьевских племен проявляется в их материальной и духовной общности (погребальный обряд), экономике (скотоводческое производящее хозяйство), в близких формах керамики, в принадлежности к одному антропологическому типу».

Итак, афанасьевская культура выводится большинством исследователей от ямной, а территория, занимаемая последней, принимается многими учеными за прародину тохар. М. Гимбутас усматривала в носителях позднеямной культуры протоиндоевропейцев и полагала их третьей индоевропейской волной, которая вторглась в Центральную Европу около 3000 г. до н. э. и «в корне переменила этническую кофигурацию Европы». С территории ямной культуры, по ее мнению, индоевропейцы мигрировали на запад, север и северо-восток Европы, а также к Адриатике и Греции. «Ямники» отличались высоким ростом, крепким сложением и, в большинстве своем, долихоцефальными черепами.

По М. Гимбутас позднеямная культура это «курганная III», майкопская — это «курганная II», раннеямная — «курганная I». Зарождение последней она относит ко временам около 5000 г. до н. э. и связывает его с одомашниванием лошади и началом скотоводства. Ареал распространения «курганной I» включал в себя территории по Нижней и Средней Волге, Волго-Донские степи, и междуречье Днепра и Дона. Здесь, как утверждает М. Гимбутас, произошло зарождение и оформление первичной индоевропейской общности.

Сейчас следует добавить, что проф. Ю. Ф. Кирюшиным выдвинута оригинальная гипотеза, согласно которой близость афанасьевцев с древнеямниками объясняется происхождением тех и других из одного района древних цивилизаций Ближнего Востока. Данное предположение, как я понимаю, лежит в общем контексте теории малоазиатского происхождения индоевропейцев.

Господство афанасьевцев на Алтае сменяется господством носителей сейминско-турбинского транскультурного феномена (XVIII–XVI вв. до н. э.), под властью которых находилось население окуневской, каракольской, кротовской, елунинской и самусьской культур, во всяком случае, все они принадлежат к сейминско-самусьскому историко-хронологическому пласту и связаны определенной культурной общностью. Как указывает К. Н. Солодовников, краниологическая серия доандроновского этапа бронзового века Верхнего Приобья, т. е. принадлежащая к культурному горизонту СТТФ, характеризуется как морфологически неоднородная. Ее мужская часть представлена пришлым европеоидным населением, в то время как женская — местным смешанным европеоидно-монголоидным.

Здесь следует обратить внимание на следующие обстоятельства: «Интегрирующим фактором для населения самусьско-сейминского времени юга Западной и Южной Сибири является также присутствие в его составе пришлого европеоидного компонента, представленного, преимущественно, в мужских сериях и типологически сходного в большинстве из них. В составе населения культур окуневского типа Горного Алтая и Тувы он представлен в форме гиперморфного варианта средиземноморского типа. Не исключено его присутствие и у окуневцев Среднего Енисея. Однако основной европеоидный компонент в их составе наиболее сходен с брахикранным протоевропейским типом, что согласуется с выводами A. B. Громова (1997). Одинаковый европеоидный компонент присутствует у населения елунинской и кротовской культур. Он также морфологически наиболее сходен с гиперморфным древнесредиземноморским типом, но, возможно, отличался несколько меньшей шириной лица. Морфологические особенности ярко европеоидных мужских черепов из погребений восточных районов Верхнего Приобья, связываемых с самусьской культурой, продолжают эту тенденцию уменьшения скулового диаметра у пришлого европеоидного компонента в составе населения культур эпохи доандроновской бронзы. Эти черепа проявляют большее морфологическое сходство с узколицыми сериями средиземноморского типа. Европеоидная морфологическая составляющая, выявляемая в расовом составе населения археологических культур эпохи доандроновской бронзы юга Западной и Южной Сибири, по-видимому, происходит из одного источника. Появление этих краниологически несколько различающихся европеоидных вариантов следует связывать с одним миграционным потоком. Его исходным районом, или одним из промежуточных, (выделено мной. — К.П.) но в наибольшей степени фиксируемым с помощью антропологических данных, возможно, являлись территории, непосредственно прилегающие к Кавказу».

Между тем, и выше мы об этом упоминали, исходной территорией экспансии носителей СТТФ следовало бы считать территорию Волго-Окского междуречья, где сосредоточена основная масса кенотафов. Абашевцы, т. е. носители евразийского компонента в комплексе сейминско-турбинских бронз, в иерархии СТТФ занимали высокую, но не главенствующую позицию. Однако, наибольшее число схождений с Кавказом, Малой Азией и Ближним Востоком наблюдается именно у синташтинцев принадлежащих к абашевской общности. Еще один нюанс, о котором выше также было упомянуто, состоит в том, что неолитическое население Прибалтики, Волго-Окского и Днепро-Донецкого регионов, обнаруживает явное сходство по многим антропологическим признакам с неолитическим населением Барабинской степи, что характерно и для мезолитических времен. В эпоху СТТФ на территории Барабинской лесостепи и Среднего Прииртышья располагались кротовская и елунинская культуры, объединенные одним и тем же европеоидным комплексом.

Так вот, если вести речь об истоках тюркской общности, то, возможно, подчеркиваю, возможно, ее истоки следует искать именно во временах господства на Алтае носителей СТТФ, когда пришедший из Восточной Европы воинский контингент брал себе жен из местного населения, как европеоидного афанасьевского, так и местного, сибирского. Потомки таковых брачных союзов в детстве усваивали туземный язык матери, а по достижении возраста начального воинского обучения, очевидно, переходили на язык отца. Возможно на почве подобного двуязычия и были сложены некоторые тюркские, монгольские и древнеманьчжурские (чжурчжэньские) диалекты.

Дело в том, что некоторое время назад Н. Д. Андреевым была проведена работа по восстановлению праиндоевропейской лексической системы, в ходе которой были выявлены 203 корневых слова принадлежащих к наиболее древнему индоевропейскому словообразовательному слою. При этом выяснилось также, что из этих 203 корневых слов 198 присутствуют как в составе уральских, так и в составе алтайских производных форм, а остающиеся 5 обнаруживаются, по крайней мере, в одной из этих двух языковых групп. Кроме того, «весьма существенно то обстоятельство, что для РИЕ, уральских и алтайских корневых согласных найдены вполне строгие законы звуковых соответствий, позволяющие с достаточной определенностью сформулировать итоговую гипотезу о бореальном праязыке». Положим, что между индоевропейским и урало-алтайскими праязыками действительно существует определенная генетическая связь. Должна же данная связь в чем-то выражаться еще и исторически при всем том, что ностратический (по сути, тот же бореальный) язык связывается с большой европеоидной расой?

Алтайские культуры времен господства СТТФ сменяет андроновская (федоровская) культура (II тыс. до н. э.), родственная более ранней абашевской, которая, так же как и афанасьевская, характеризуется ярко выраженым европеоидным населением. Андроновская культурно-историческая общность представляет собой целый блок культур, распространенных на территории Средней Азии, Южного Урала и Западной Сибири. Следует отметить, что вторжение андроновцев на Алтай сопровождалось вытеснением отсюда туземного населения.

Андроновскую культуру на Алтае сменила карасукская культура (кон. II-го — нач. I тыс. до н. э.). Проф. Л. С. Клейн выводит ее непосредственно от фатьяновской и усматривает в карасукцах тохар, но Вл. А. Семенов из Института истории материальной культуры РАН подвергает его выкладки суровой критике и отмечает, что на территории Синьцзяна (здесь обнаружены памятники тохарской письменности) кроме карасукских, существуют еще и памятники афанасьевской культуры Кэрмуци и Туцю около Керумчи, которые Вл. А. Семенов и связывает с носителями прототохарских языков.

Кстати, что касается Синьцзяна… Как сообщает уйгурский историк Т. Алмас, в своей монографии «Уйгуры» (WWW), в результате археологических изысканий в 1971 году в районе реки Кончи, экспедицией Академии общественных наук Синьцзяна, обнаружено и исследовано захоронение, в котором найдены останки молодой женщины и ребенка. Географический факультет Нанкинского университета по результатам проведенного лабораторного анализа определил, что они скончались 6412 л.н. О чем и было сообщено сначала в «Женьминь Жибао», а затем и в «Шинжан гезити» 24 февраля 1981 года. Т. Алмас приводит описание захоронения: «Это захоронение обнаружено в возвышающемся песчаном кургане. Над могилой установлены две доски, и, таким образом, с земли видно ее внутреннее устройство. Сама могила прокопана вертикально. Останки лежат справа. Сверху расположены доски, на них шкура барана и войлочная ткань. Останки завернуты в груботканное шерстяное полотно. На голове женщины войлочный колпак. Ее рыжие, длинные волосы ниспадают до середины тела. Глаза у нее большие, ресницы — длинные, высокий прямой нос. Среди этих древних останков обнаружены очень тонкотканные корзины, в которые были завернуты зерна, истлевшие и превратившиеся в муку. Захороненные с трупом ребенка матерчатые пакеты-корзины сохранили в себе зерна пшеницы».

Продолжим разговор о карасукской культуре. Вопрос о ее происхождении весьма сложен и на этот счет в исследовательской среде нет единства мнений. Д. А. Авдусин, к примеру, полагал, что предшествующее население, вытесненное в зону тайги вторгшимися андроновцами, со временем организовалось и предприняло определенные усилия по возвращению утерянных земель. «В результате этого процесса на Енисее сложилась новая (карасукская. — К.П.) культура, в какой-то степени наследовавшая традиции своих предшественниц и долгое время соседствовавшая с андроновской». Карасукцы, одержавшие победу над андроновцами, не изгоняли последних с территории Алтая, поскольку в составе карасукского населения, присутствует еще и андроновский элемент.

Вопрос, однако, состоит вот в чем. В антропологическом типе афанасьевцев никакой монголоидной примеси не выявлено. Данная примесь в европеоидном населении Алтая начинает проявляться со времен господства СТТФ. А. Н. Багашев так характеризует, в общем виде, взаимодействие европеоидного и монголоидного комплексов в эпоху бронзы в Южной Сибири: «В эпоху бронзы усиливается смешение европеоидных групп с центральноазиатскими монголоидными, особенно в Минусинской котловине. Как компонент (выделено мной. — К.П.) центральноазиатские элементы отмечаются в составе окуневских и карасукских популяций, с представителями которых данный антропологический комплекс продолжает медленно инфильтроваться в состав западносибирских племен».

С чем связано появление монголоидного компонента в европеоидном населении Алтая именно в эпоху СТТФ (окуневская популяция)? Может быть с военной экспансией центральноазиатских монголоидных племен? Тем более, что E. H. Черных и C. B. Кузьминых выводили первоначальный импульс экспансии носителей СТТФ с восточных окраин феномена. Но тогда получается, что некие центральноазиатские монголоидные амазонки, с боевыми топорами в руках, захватывали в плен холостяков-европеоидов и принуждали их к брачному союзу?

Это, безусловно, любопытная гипотеза, однако, как мне представляется это дело, все происходило несколько иначе и значительно проще. Афанасьевцы мигрировали на Алтай, скорее всего, с семьями и всем домашним скарбом и какой-то потребности в захвате женщин из числа местного населения не испытывали. Сейминцы же, наоборот, таковую потребность испытывали очень остро, поскольку они прибывали на территорию Алтая в качестве военных поселенцев и не были отягощены женщинами. Засим, партии новоприбывших бойцов, организовывали военные экспедиции по окрестностям в поисках брачных партнерш и, надо думать, находили их, хотя, в принципе, вариант агрессии здесь не обязателен.

Таким образом, карасукцы — это, по большей части, потомки афанасьевцев и сейминцев с некоторой монголоидной примесью. О составе их языка мы сейчас можем только гадать, однако вполне позволительно заключить, что это был индоевропейский (скорее всего, тохарский) язык с включением туземной лексики. Поскольку участие монголоидных групп в этногенезе карасукского населения не представляется значительным, то вряд ли следует полагать, что эти группы смогли навязать свою фонетическую систему и радикально повлиять на грамматику данного языка.

Характерные для карасукской культуры вещи известны также по находкам в Монголии и Северном Китае, а именно в столице древнего Иньского царства Аньяне, основание которой относится к XIV–XIII вв. до н. э. М. И. Артамонов полагал, что этим же временем следует датировать и возникновение самой карасукской культуры. A. B. Поляков допускает, что общая хронология карасукских памятников может выглядеть следующим образом: I этап — XIII–XII вв. до н. э., II этап — XII–XI вв. до н. э., каменноложский этап — X–IX вв. до н. э..

Находки колесниц в Аньяне, как было упомянуто выше, большинство исследователей связывает с индоевропейским вторжением. В. В. Иванов и Т. В. Гамкрелидзе усматривают в данных завоевателях несомненных индоевропейцев, возможно лингвистических тохар, но полагают, что вторжение имело отправной точкой Переднюю Азию. Ю. С. Худяков, равно как и М. И. Артамонов, ассоциируют вторжение с археологическими карасукцами. Таким образом, ничего удивительного в том, что карасукское население являлось тохароязычным нет, и быть не может. Данная гипотеза тем более обоснована, что в этногенезе карасукцев участвовали афанасьевцы, принимаемые рядом исследователей за лингвистических тохар, а также, что вполне вероятно, сейминские мигранты из Волго-Окского междуречья.

Здесь следует отметить еще одно обстоятельство. Культурой, производной от карасукской, является следующая за ней татарская, что, как утверждает Э. Б. Вадецкая, было ясно с самого начала ее изучения. Она же указывает, что «уже в карасукскую эпоху было создано вооружение, типичное для татарского воина, а также зародился «звериный» стиль в искусстве, расцветший у тагарцев». Определеные сомнения вызывало некоторое несходство антропологических параметров карасукцев и тагарцев.

«Однако, — как пишет Э. Б. Вадецкая, — когда была выделена позднекарасукская (каменноложская) группа памятников, практически не отличающаяся от лугавской культуры, было найдено недостающее звено, связывающее карасукскую культуру с татарской. Связь между каменноложским этапом карасукской культуры и ранним баиновским этапом татарской прослеживается не только в характере надмогильных сооружений и устройстве оград, но в формах и орнаменте многих сосудов и в некотором инвентаре, например в украшениях и пряжках колесничего. Вполне укладываются в понятие недостающего звена и антропологические данные, поскольку каменноложские черепа занимают промежуточное положение между классическими карасукскими и тагарскими».

Соответственно, в настоящее время каменноложцы признаны всеми исследователями предками тагарцев. Впрочем, H. Л. Членова, выдвинула гипотезу о сложении тагарской культуры из разных локальных групп, сосуществовавших еще в карасукскую эпоху, т. е. до VII–VI вв. до н. э.. Однако все это не так интересно по сравению с другим фактом, о котором сообщает Э. Б. Вадецкая.

«Еще один аспект происхождения тагарской культуры связан со сходством физического типа тагарцев и афанасьевцев, которое очень трудно объяснить. По утверждению антропологов, сходство это настолько специфично по всем признакам, что вряд ли оно могло явиться результатом случайного совпадения или параллельного развития. Скорее всего, оно говорит о генетическом родстве и опосредованном происхождении носителей тагарской культуры от афанасьевской. Возможно, что потомки афанасьевцев, в течение веков жившие в Саянах и Горном Алтае, вернулись в степные районы. Их могли, в частности, вытеснить с Алтайских гор кочевники, и затем они пришли на Енисей вместе с большереченцами Верхней Оби».

Хронология тагарской культуры такова. Ее нижняя граница датируется VIII–VII вв. до н. э., верхняя — вплоть до I в. н. э.. Таким образом, мы наблюдаем в Алтайско-Иртышском регионе сплошную линию преемственности (если так можно выразиться) афанасьевского антропологического типа, начиная с середины III тыс. до н. э. и, по меньшей мере, до начала I тыс. н. э. В более поздние времена я заходить не стану, поскольку дальнейший разговор является отдельной темой. Однако замечу, что с тагарской культурой генетически связана последующая таштыкская, в которой отмечается «постепенное проникновение на Енисей большой массы южного монголоидного населения». Э. Б. Вадецкая связывает данную массу с тюркоязычной общностью.

Следует, пожалуй, отметить, что наименование тагарской культуры не связано с тохарами (тогарами). Свое название она получила по острову Тагарскому на Енисее (против Минусинска). Каким же образом получил это имя сам остров остается только догадываться.

Итак. В сегодняшней популярной исторической литературе, особенно с легкой руки Л. H. Гумилева, принято считать чуть ли не все древние и раннесредневековые народы Средней Азии, Северного Китая и Южной Сибири сплошь тюрками и монголами, что, если говорить прямо, крайне далеко от истины. П. Б. Коновалов так характеризует общую картину предстающую перед глазами современных историков: «В наше время археология открыла более глубокую историческую перспективу и более сложную картину распределения и взаимодействия древних культур. Она обнаружила широчайшую издревле «экспансию» индоиранского населения в глубь Центральной Азии и Южной Сибири. Это намного сузило ареал тюркской предыстории (если считать, что она не протекала в недрах индоиранского мира). Кроме того, выяснилось, что история ранних тюрок (не прототюрок!) Средневековья связана не только с западной частью Монголии и Южной Сибири, но и со средней частью Монголии. Это, в свою очередь, сузило и оттеснило на восток (?) ареал монгольской предыстории».

Сейчас вернемся к предыдущей главе, а именно к вопросу о происхождении гуннов. На сей счет существует две основные гипотезы: первая — о местных истоках этногенеза гуннов от киммерийцев и вторая — о пришествии гуннов из Центральной Азии, откуда общепринято выводить любых кочевников, проявивших политическую и военную активность на просторах волго-донских степей в то или иное время.

Согласно Геродоту, киммерийцы первоначально проживали в Северном Причерноморье, откуда в VIII веке до н. э. были изгнаны скифами. После (в 20-х годах VIII в. до н. э.) киммерийцы фиксируются ассирийскими источниками на северо-западной границе с Урарту, а в дальнейшем их пребывание отмечается на территории Каппадокии. В ассирийский анналах киммерийцы упоминаются как Ga-me-ra-a-a, в Библии они фигурируют под именем Гомер, одним из сыновей которого и является Тогарма.

С какой археологической культурой можно отождествить предполагаемых предков гуннов? М. И. Артамонов в свое время полагал, что киммерийцев можно отождествить с кобяковской культурой X–VIII вв. до н. э. бытовавшей в азово-каспийском междуморье и отличающейся этническим своеобразием, как по отношению к культуре Кавказа, так и по отношению к культуре кочевников Приазово-Причерноморских степей. А. И. Тереножкин, к примеру, считал киммерийцев IX–VII вв. до н. э. единственными обитателями степей от Дона до Дуная. Немногочисленность археологического материала относящегося к предскифским временам не позволяет сделать уверенных выводов, а потому, археологи не пришли к единому мнению относительно отождествления киммерийцев с какой-либо материальной культурой. По крайней мере к началу 90-х годов XX в. ситуация являлась именно таковой.

Что касается этнической принадлежности киммерийцев, то общепринятое мнение по этой проблеме таково: «В этническом отношении скифы и киммерийцы были родственны как между собой, так и с мидийцами и персами. Все они говорили на различных диалектах иранских языков». Сложно сказать насколько обосновано данное утверждение, тем более, что весь киммерийский лингвистический материал, известный к настоящему времени состоит из трех имен — Теушпа, Тугдамме (Лигдамис), Сандакшатру, но что есть, то есть.

На основаниии сообщения Страбона о связи киммерийцев с трерами Ростовцевым М. И. и Блаватским В.Д. была выдвинута гипотеза о фракийской этнической принадлежности киммерийцев. Известный хеттолог Ю. Покорный в 1923 г. полагал, что «мы должны рассматривать тохаров как фрако-фригийских киммерийцев». В. А. Городцов считал черную инкрустированную керамику Вельского и аналогичных ему городищ Украины, обнаруживающую значительную близость с керамикой древнейшего слоя Джеты-асара (памятник сыр-дарьинских тохаров) — памятником киммерийской культуры. В конце концов, И. М. Дьяконов заявил, что «киммерийцы» — это историческая фикция и это слово в восточных источниках означает «подвижный отряд, вторгавшийся с севера».

Вторая гипотеза о тождественности европейских гуннов и центральноазиатских хуннов упирается в то обстоятельство, что в поздне-хуннские времена китайские авторы относили к хунну ряд совершенно различных этносов, поскольку хуннская держава представляла из себя военно-политический союз, территория которого занимала огромные пространства. Культура хунну ханьского времени имела многокомпонентный характер, искать прототипы этих компонентов, по-видимому, просто бессмысленно. По словам П. Б. Коновалова, «хуннский археологический комплекс можно было бы связать с любым этносом», а некоторые характеристики хуннов должные быть этнографическими, таковыми вовсе не являются.

Рассмотрим один пример. Иордан описывает погребение Аттилы следующим образом: «Ночью, тайно, труп предают земле, накрепко заключив его в [три] гроба — первый из золота, второй из серебра, третий из крепкого железа». Китайские источники о погребении хунну сообщают: «Покойников (знатных. — К.П.) хоронят в гробе; употребляют наружный и внутренний гробы; облачение из золотой и серебряной парчи и меховое; но обсаженных деревьями кладбищ и траурного одеяния не имеют. Из приближенных вельмож и наложниц соумирающих бывает от ста до нескольких сот человек».

Поскольку погребальный обряд является одним из этноопределяющих признаков, то здесь можно было бы сказать, что перед нами свидетельство этнического тождества европейских гуннов и центральноазиатских хунну. Однако наличие «внешего» и «внутреннего» гробов является не более чем копированием китайского погребального обряда эпохи Чжаньго. Тем самым, по словам A. A. Ковалева, хуннская знать стремилась показать свою равнозначность правящему слою Срединного государства.

В принципе, данный факт свидетельствует в пользу гипотезы о миграции некоей части азиатских хуннов в Европу, но что собой представляла эта часть в этническом и лингвистическом плане сказать очень сложно. Безусловно, в ранне-хунские времена (IV–III вв. до н. э.) термин «хунну» являлся этнонимом, однако предполагаемая миграция к этим временам не относится. Первые известия о европейских гуннах, как известно, датируются 375 г. нашей эры.

О языке хунну известно, что он принадлежал к динлинским диалектам. Так «Вэйшу» гл. 103 сообщает: «Гаогюйцы суть потомки древнего поколения Чи-ди. Вначале они прозывались Дили; уже на севере прозваны гаогюйскими динлинами. Язык их сходен с хуннуским, но есть небольшая разница». Как утверждает Л. Н. Гумилев, «есть все основания считать динлинов особым народом европейской, т. е. белой расы». Н. Я. Бичурин приводит сведения из китайских хроник, которые могут прояснить расовую принадлежность хунну: «Девятый (император. — К.П.) был Ши-минь, приемыш из китайцев. Он издал повеление (не позже 352 года. — К.П.) предать смерти всех до единого хунна в государстве, и при сем убийстве погибло множество китайцев с возвышенными носами». Одной из определяющих расовых черт монголоидов, как известно, является низкая, «вдавленная» переносица.

Как следует понимать, именно после вышеуказанного инцидента хунны «с возвышеными носами» предпочли перебраться на запад, поскольку против разъяренной многомиллионной китайской массы им было не устоять.

 

5. ОРЬ ВОРОНОЙ

Сейчас мы зададимся вот каким вопросом. Что означает слово арии или, как еще пишут, арийцы? Мнение справочной литературы на этот счет гласит следующее: «В древнейших памятниках индоиранских народов эти народы называют себя арии, что обозначало полноправных людей, в отличие от соседних или покоренных народов» (БСЭ). Почему они называли себя именно таковым словом, а не каким-либо иным, справочная литература не особенно распространяется. Поскольку на этот счет в разного рода исторических трудах бытуют различные же мнения, попробуем разобраться с этим вопросом.

Итак, в тохарском языке (А и В) слово are означает «плуг», в латинском arō, arāre — «пахать», в древне-ирландском airim — «пашу», в готском arjan «пахать», литовском ariù «пашу», старо-славянском orjo «пашу», греческом άρόω «пашу», армянском arawr «плуг». Т. е., на первый взгляд, дело выглядит так, что пресловутые иранцы именовали себя «землепашцами», а окружающие их народы были кочевниками. Однако данное утверждение представляется довольно сомнительным. Индоевропейцы, которые пришли на территорию Иранского нагорья, пришли сюда вооруженными до зубов и продемонстривали туземному населению новейшую боевую технику того времени — спитчатые колесницы запряженные лошадьми. Похоже, что они не намеревались ничего распахивать в Иране с самого момента своего появления здесь.

Еще один нюанс. В др. — индийском árvā м. (árvan-, árvant-) означает «скаковая лошадь, конь», в авестийском aurva-, aurvant- «быстрый», кроме того, в др. — исландском orr «быстрый, скорый; смелый», англосаксонском earu «скорый, быстрый», в греческом όρονω «набрасываюсь». Здесь также следует сопоставить казахское, киргизское и татарское aiyyr «жеребец» и чагатайское aiyir. То, что понятия «конь» и «быстрый», «смелый», «набрасываться» связаны между собой, вполне объяснимо, поскольку они объединяются в группу понятий связанных с кавалерийским набегом.

Здесь следует предположить, что слово арий (др. — индийское aryas «арий», авестийское airya) запечатлелось в сознании туземного населения Ирана и Индии в связи с боевым конем и изначально подразумевало под собой всадника или же колесничего. Приблизительно также во французском языке слово шевалье (chevalier) имеет значение, как дворянина, вообще благородного человека, так и всадника (от cheval — лошадь). В итальянском лошадь это cavallo, в испанском caballo, в латинском cabal lus, в древнетюркском keval, kevil, в персидском kaval, наконец в русском — кобыла. В том, что понятия благородный человек, всадник и конь могут быть каким-то образом связаны между собой ничего удивительного нет. Так, широко известный римский прокуратор Понтий Пилат принадлежал, как известно, к сословию всадников.

Между тем, в древнерусском языке существуют слова орать «пахать», оратай «пахарь», орало (рало) «плуг», а также еще и орь «конь» и производные от него ортьма «попона», орчик «перекладина для постромки пристяжной лошади», орчак «остов седла». Кроме того, орать употребляется в значении «кричать, громко говорить».

Орь в древнерусском это «конь», то же в чешском or, в др. — польском orz. Сближения с древнеиндийским árvā и авестийским aurva- M. Фасмер считает гадательными, но, как я склонен полагать, учитывая некоторые обстоятельства, ничего гадательного в них нет. М. Фасмер считает фонетически невозможным сопоставление древнерусского орь с древне-верхне-немецким hross «конь» и англосаксонским hors, а сближение с орать «пахать» считает неудачным, что вызывает определенное недоумение.

Во-первых, в русском языке есть еще и слово оревина, т. е. «бык». Во-вторых, в древние и средневековые времена землю пахали как на волах (оскопленный бык), так и на лошадях. Выбор (при наличии такового) тягловой силы производился в зависимости от условий вспашки. Если условия обработки почвы были тяжелыми, то применяли лошадей, поскольку развиваемое ими усилие больше, чем у волов. Если же условия позволяли, то предпочитали применять волов из-за их выносливости и неприхотливости.

Здесь мы можем обратиться к словарю Брокгауза, согласно которому, «крупный рогатый скот является самой выгодной и наиболее удобной для эксплуатации отраслью рабочего животноводства, особенно на юге и юго-востоке России, где переложная система земледелия на крепких степных залежах требует довольно интенсивной рабочей силы. Удовлетворить подобным требованиям только и может такое выносливое и неприхотливое животное, как вол. На нем без ущерба для здоровья можно работать до 10 часов в сутки, но вместе с тем от вола нельзя требовать каких-либо быстрых движений, так как при них он очень скоро устает и потеет. Опыты выяснили, что работа вола по своей производительности равняется только 2/3 таковой же у лошади. По Попову, на один кг живого веса лошадь обнаруживает работу в 940 кг в час, а вол только 620. Но, уступая лошади в производительности работы, вол превосходит ее выносливостью и отличается крайней неприхотливостью».

В Великороссии, практически до конца Средних веков, господствовало подсечно-огневое земледелие, для которого содержание тяглового скота вообще не обязательно, равно как и наличие землеобрабатывающего инвентаря (применялась борона-суковатка для заволачивания зерна в землю). Пашенное земледелие в Великороссии изначально развивалось в районах ополнй, бывших как центрами поместного землевладения, так и центрами оформления государственности. Великорусские оратаи предпочитали обрабатывать землю лошадьми, в этом можно убедиться из широко известной былины о Микуле Селяниновиче и Вольге Святославовиче, со слов которой известно, что Микула пахал на соловой кобыле. Здесь следует отметить еще один нюанс.

По словам Л. P. Прозорова: «Ритуальная пахота героя — широко распространенный мотив у целого ряда индоевропейских народов: италиков, индусов, греков, франков. Священный золотой плуг присутствовал, по сообщению Геродота (IV, 5, 7), в обрядности «скифов»-пахарей, сколотов Поднепровья, скорее всего бывших реликтом доскифского населения берегов Днепра. Легенды о пахаре-богатыре присутствуют у прибалтийских финнов (князь Калевипоег, имя которого явно происходит от литовского или латышского «кальвис», — кузнец — и напоминает как финнско-карельского Ильмаринена, так и «божьих ковалей» славян, пахавших на Змее — у эстонцев, кузнец Ильмаринен — у карел), чудесного пахаря Тюштяна избирают на княжение в мордовском предании. Впрочем, есть все основания считать, что указанные финно-угорские предания — заимствование у индоевропейских народов, в случае с карелами и мордвой — конкретно славянских. У карел были распространены даже собственно былины, перенятые у русских, откуда, очевидно, и перешли в карельские руны темы головы противника, насаживаемой на кол в ограде его собственного двора, увенчанной уже головами предшественников героя, самоубийства воина-изгоя Куллерво, бросающегося на меч, и, наконец, тема волшебника кузнеца, вспахивающего плугом из золота и серебра «змеиное поле» (очевидно, переосмысление «пахоты на змее» славянских ковалей). Что до мордвы, то ее предания подвергались сильнейшему влиянию русских соседей, в особенности раскольников, да и само предание об избрании Тюштяна царем едва ли не дословно повторяет легенду о Пшемысле.

Именно у славян мотив чудесного пахаря и волшебного плуга распространен наиболее широко. Иногда в этом качестве выступают и исторические лица — русские князья Борис и Глеб, болгарин Кралевич Марко, чаще же эти персонажи неизвестны историографии (что, естественно, никак не исключает их реальности). Это польский князь пахарь Пяст, чешский князь пахарь Пшемысл, упоминавшиеся в связи с былиной о Микуле еще Федором Буслаевым. Это белорусский князь пахарь Радар. Это Кирилла и Никита Кожемяки из русской и украинской сказки. В западноукраинской песне золотым плугом пашет царь Соломон. Плуг сам по себе был предметом культа — существовал обычай ходить на Коляду с плугом, чествуя его. Схожий обычай был в Германии, причем здесь носили и чествовали огненный (то есть «золотой») плуг. С подобными обычаями, очевидно, связан известный запрет «плуга кликати» или «славити», зафиксированный еще в XVII веке. Невзирая на него, текст «кликания» — припева «Ой Плужечка!», сопровождающего пение колядок, — дошел (правда, в единичных записях) до нашего времени. С чешским преданием о Пшемысле, накормившем пришедших призывать его на княжение гостей с лемеха плуга, перекликается польский обычай на Рождество класть лемех плуга на стол. В связи с первоначальной сакральной основой даннических отношений представляется знаменательным, что дань зачастую собирали «от рала» или «от плуга» — последний обычай наблюдается у поляков, полабских славян, и, очевидно, заимствован от них ливами. В Болгарии, помимо обычая изображать плуг на ритуальном новогоднем хлебе, присутствовал обряд, в котором ряженые — «кукери» изображали пахоту и сев. Пахарем выступал ряженый «царем».

Обращает на себя внимание, что явное большинство мифологизированных образов пахаря — это вожди, правители. Пашущий правитель присутствует и в неславянских преданиях: Уго у франков, Одиссей у греков, Тархон у этрусков, Ромул у латинян, Джанака у индусов, Тюштян у мордвы, Калевипоег у эстонцев, княжеское или даже королевское достоинство которого советские комментаторы всячески пытались представить как «условность», в то время как на фоне остальных волшебных пахарей, царей, королей и князей оно выглядит скорее закономерностью. Скифский герой, завладевший золотым плугом, также именуется царем. Именно в ритуале царской пахоты упоминается золотой плуг у индусов, медный (медь и золото в фольклоре взаимозаменяют друг друга) — у италиков. Еще Иван Грозный в молодости принимал участие в языческих по происхождению ритуальных действах и, помимо прочего, «пашню пахал вешнюю и з бояры».

Древне-русское орать — «пахать» имеет соответствия в других славянских языках: украинском орати; болгарском ора; сербохорватском орати; словенском orati; чешском orati; польском огаć; верхне-лужицком worać; нижне-лужицком woras; то же в греческом άροτριάν, а также родственно с древне-верхне-немецким art «вспаханное поле». Здесь также следует вспомнить вот еще о чем. Аратами в Монголии называются трудящиеся-скотоводы. В более широком смысле это слово означает трудящихся вообще, простой народ. В Туве, которая является частью Российской Федерации, аратами называются еще и крестьяне (БЭКМ). Как могла произойти передача данного слова? Очевидно, от индоевропейских (более точно — тохарских) народов, проживавших на Алтае в древние и раннесредневековые времена.

Второе значение слова орать — «кричать, говорить», в сербохорватском существует в форме орите се «отдаваться (о звуке)» и родственно древне-индийскому ведическому āryati «восхваляет, превозносит»; латинскому ōrō, ōrāre «говорить, просить»; хеттскому ariia- «спрашивать, подобно оракулу», aruwa(i) «почитать»; армянскому uranam «отрицаю»; греческому άρύω «кричу, говорю». Оратор, ритор и орать это однокоренные слова. В конце концов, должно же в чем-то выражаться индоевропейское единство.

В древне-русском языке также существует слово оритель (разоритель), т. е. «разрушитель», в той или иной форме существующее в большинстве славянских языков, в чешском oboriti «напасть»; в болгарском оря «разоряю»; сербохорватском оборити «сокрушать, ниспровергать, свергать», разорити «разорить»; родственно древне-индийскому ardati «распыляться»; латышскому ârdît «разорять, распарывать»; литовскому irti «распадаться». Семантика данного слова вполне прозрачна: оритель, как производное от орь (т. е. коник, всадник) — конный воин, разоритель.

Сейчас следует вспомнить о существовании такого слова как орда/орта (ставка военачальника/военное подразделение), которое обычно считается заимствованием из тюркского, однако «Этимологический словарь тюркских языков» никакой внятной этимологии здесь не дает. Орда ассоциируется, прежде всего, со степным кавалерийским воинством, здесь несомненно должна присутствовать этимология связанная с конем, лошадью, а подобная этимология возможна только в случае с древне-русским орь , чешским or, др. — польским orz, т. е. практически мы имеем дело с общеславянской основой. Очевидно из западно-славянских диалектов (orz), данное слово перешло в германские языки — верхне-немецкое hross «конь» и англосаксонское hors, несмотря на то, что М. Фасмер считает подобное происхождение невозможным.

Так же стоит подумать над тем фактом, что в еврейской традиции масса людей вышедшая с Моисеем из Египта называется эрев рае (эрев «смесь», рае «толпа, орава»), или же орава, что созвучно, а возможно и ведет свое происхождение от одного корня. Слово орава, несомнено связано с наименованием лошади, ср. древне-русское орь, древне-индийское árvā, а также ср. греч. όρούω. У М. Фасмера этимология слова орава невнятна и неочевидна, он полагает словообразование от реветь аналогично держава, но, скорее всего, орава изначально это большая конная группа.

Впрочем, оставим наши этимологические штудии и перейдем к теме книги, а именно — к родословной великороссов. Для чего вновь вернемся на земли Московии.

Фатьяновскую и абашевскую культуры на территории Волго-Окского междуречья, как выше было упомянуто, сменила культура дьяковская, которая просуществовала до начала т. н. «исторического» периода. Т. е. до того периода, который получил достаточное освещение в письменых источниках. Основным же источником здесь является летопись (ПВЛ), составленная монахом Киево-Печерского монастыря преп. Нестором около 1113 года. ПВЛ входит составной частью практически во все списки русских летописей, и в киевские, и в московские, и в новгородские и др.

Дьяковская культура считается принадлежащей финно-угорским племенам меря и весь, но ученые историки допускают, что западная ее часть могла принадлежать балтам. В подобном допущении нет какой-либо особой натяжки, поскольку понятия археологическая культура и этническая общность нетождественны. Балты Волго-Окского междуречья известны из летописей под имеем голядь. Проживала голядь в бассейне реки Протвы, правого притока реки Москвы. Финно-угорской считается и соседствующая с дьяковской городецкая культура занимающая территорию между реками Цной, Окой и Волгой.

По словам Д. А. Авдусина «предками городецких племен были волосовцы, испытавшие влияние срубной культуры в ее окском варианте (так называемом поздняковском) и влияние абашевцев. Городецкая культура существовала с VII в. до н. э. по IV в. н. э.». Здесь остается порадоваться за волосовское население, которое благополучно дожило до железного века, однако причисление волосовцев к фино-уграм, как уже было показано выше, наталкивается на ряд существенных возражений.

Финноугризаторы предыстории Северо-Восточной Европы все время забывают один существенный момент. Прародина уральцев (верхняя граница VIII–V — нижняя граница IV–III тыс. до н. э.), западной ветвью которых являются финно-угры, находится к востоку от Урала. В эти времена в лесной зоне Восточной Европы проживало какое-то туземное население. За время своего движения на запад финноугры не были ассимилированы вышеуказанным туземным населением, а наоборот, сами ассимилировали в себя какую-то его часть. На ассимиляцию финно-уграми европеоидного населения указывает тот факт, что финно-угорские народы, в той или иной степени, вполне европеоидны, причем данная европеоидность имеет тенденцию к нарастанию в западном направлении. Приведем некоторые факты.

По словам авторов курса «Антропология» МГУ под ред. акад. Т. Н. Алексеевой результаты антропологических исследований позволяют выделить среди современных российских финно-угорских этносов три основные антропологических группы. 1-я группа — уральская (т. н. уральская раса), которая возникла в зоне пересечения монголоидного и европеоидного населения Западной Сибири. 2-й группе присущи черты светлопигментированного европеоидного населения Прибалтики. 3-я группа также европеоидная, но темнопигментированная, указывает на контакт с населением Причерноморского региона Европы.

Таким образом, народы финно-угорской языковой группы складывались на основе населения трех различных историко-этнографических областей, каждая из которых в разные периоды истории оставила свой след в особенностях культуры и антропологических чертах финно-угорского населения.

Сейчас зададимся простым вопросом. Если уральцы не являются автохтонами Европы, то кто же, в таком случае, проживал на территории Северо-Восточной Европы до начала уральских миграций? Вопрос интересен еще и потому, что полное освоение территории той же Вологодской области относится к мезолитическим временам около IX–VI тысячелетия до н. э.. В таком случае автохтонами Северо-Восточной Европы, очевидно, следует признать древнейших индоевропейцев.

Если финно-угорская общность есть результат смешения нескольких расовых разделов, то это смешение могло произойти только тем образом, что при движении на запад уральцы ассимилировали некоторые отдельные племена и роды прибалтийского и причерноморского типов, потомки которых и стали говорить на финно-угорских языках. Дело, очевидно, состоит вовсе не в индоевропеизации уральцев, а как раз в обратном, т. е. в обураливании части индоевропейцев.

Посмотрим на факты.

Общую численность финно-угров планеты оценивают в 25 миллионов человек. Из них венгров около 14 миллионов, финнов 5 миллионов, эстонцев около 1 миллиона. Численность же, к примеру, одних только великороссов на момент 1989 года в СССР составляла 145 млн. человек, малороссов — 44 млн., белорусов — 10 млн. Почему количество венгров так велико? Венгры это угорские мигранты перекочевавшие в область своего нынешнего бытования в конце IX века и распространившие свой язык вместе со своим политическим влиянием на местное население, состоявшее из славян и осколков готов, гуннов, аваров, кельтов и др. Расовый тип современных венгров и их ближайших лингвистических родственников хантов и манси совершенно различен.

Из 25 млн. финно-угров планеты в сегодняшней России живет всего только около 3 млн., однако, и это обстоятельство весьма немаловажно, эти 3 млн. человек представлены довольно значительным количеством этносов, а именно 16 народами, пять из которых имеют свои национально-государственные, а два — национально-территориальные образования. Остальные разбросаны по всей территории страны. По данным переписи 1989 г., в СССР насчитывалось 3 млн. 184 тыс. представителей финно-угорских народов. Из них численность мордвы составляла 1 млн. 73 тыс. человек, удмуртов — 715 тыс., марийцев — 644 тыс., коми — 336 тыс., коми-пермяков — 147 тыс., карел — 125 тыс., хантов — 22 тыс., вепсов — 12 тыс., манси — 8 тыс., ижорцев — 0,5 тыс. Кроме того, здесь проживало в 1989 году 46 тыс. эстонцев, 47 тыс. финнов, 2 тыс. саамов, 6 тыс. венгров, других представителей малочисленных финно-угорских народов и этнических групп, таких, как сету, ливы, водь и др.

Итого, 200 млн. восточных славян и около 4 млн. финно-угров, если рассматривать территорию бывшего СССР, а она, в принципе, и совпадает с территорией Российской цивилизации. Если же брать территорию Российской империи, то 9 млн. финно-угров, поскольку Финляндия одно время входила в ее состав. Здесь есть, что сравнить. При этом следует отметить, что восточнославянская этническая среда вовсе не является агрессивной и не стремится ассимилировать малые народы. Если бы дело обстояло иначе, то финно-угры оказались бы ассимилированы еще в средневековые времена и к настоящему времени от них не осталось бы и следа, впрочем, как и темы для пересудов о происхождении великороссов.

Так же как нельзя выделить некоторые специфические финно-угорские антропологические черты, присущие всем финно-угорским народам, так же нельзя утверждать и об общей типологии финно-угорских языков. Так, к примеру, пермские, обско-угорские, мордовские и марийские языки являются агглютинативными языками, а в прибалтийско-финских, самодийских языках, и в особенности в саамском, имеются заметные элементы флексии. Здесь следует пояснить, что агглютинативный (приклеивание морфем) грамматический строй свойственен так же тюркским языкам, а вот флективный — индоевропейским.

Приведем еще несколько примеров. Количество согласных фонем в литературных пермских языках доходит до 26, тогда как в финском языке их всего 13. Языки уральской семьи отличаются разнообразием в системах ударений, в прибалтийско-финских оно падает на первый слог, в ненецком и коми-пермяцком языке ударение разноместное, в удмуртском языке оно, как правило, падает на последний слог слова.

Различия в грамматике финноугорских языков разительны. В венгерском языке насчитывается более 20 падежей, тогда как в средне-обском диалекте хантыйского языка всего 3 падежа. Но особенно разительны различия уральских языков в области синтаксиса. Синтаксис прибалтийско-финских, саамского и мордовских языков напоминает синтаксис индоевропейских языков, тогда как синтаксис самодийских, обско-угорских может быть назван синтаксисом тюркского типа.

Каков же будет вывод? По словам видного финноугроведа Б. А. Серебренникова: «На протяжении своей длительной истории отдельные уральские языки подвергались влиянию языков других народов, которые оставили заметные следы в их лексике, а отчасти и в их грамматическом строе». Что касается влияния уральских языков на русский, то оно несравненно меньше, чем влияние на него тюркского, английского, немецкого и латинского.

Как утверждает В. О. Востриков: «Несмотря на длительное русско-финно-угорское взаимодействие и ассимиляцию русским населением ряда финно-угорских племен… каких-либо ощутимых изменений в фонетической и грамматической системах русского языка не произошло (немногие изменения в фонетике и грамматике, которые можно действительно приписывать финно-угорскому влиянию, носят узколокальный характер…). Единственная сфера, где надежно выявляется финно-угорский субстрат — русская диалектная лексика…».

Н. С. Трубецкой указывает: «Несмотря на многовековое сожительство великоруссов с угро-финнами, в великорусском языке можно указать лишь самое малое число финских слов, да и то обычно не выходящих за пределы какого-нибудь географически ограниченного областного словаря».

За разрешением вопроса о влиянии финно-угров на этногенез великороссов следует также обратиться к данным этнографии, к примеру, к монографии крупнейшего советского этнографа чл. — корр. АН СССР Д. К. Зеленина (1878–1954 гг.) «Восточнославянская этнография», которая была издана в 1927 году в Германии, а в России же только в 1991 году. Данная работа до сих пор остается непревзойденной по широте охвата и глубине проработки материала. Д. К. Зеленин утверждает: «Еще и в наши дни довольно широко распространено мнение, что русский народ появился в результате смешения славян и финно-угорских племен. С этой точкой зрения ни в коем случае нельзя согласиться».

По словам Д. К. Зеленина: «Массовая ассимиляция финноязычных групп началась очень поздно, во всяком случае, значительно позже того времени, к которому русская народность уже сформировалась. Сами обрусевшие финны отличают себя от русских, так же как отличают их и их соседи. Народ не забыл, что он иного происхождения, и сохранил своеобразие языка и быта. Напротив, у настоящих русских мы не находим никаких заметных следов смешения с финно-уграми ни в языке, ни в традиционной культуре. Все финноязычные племена, упоминаемые в древних русских летописях, сохранились до нашего времени, и даже под своими прежними названиями… Если вспомнить, что многие финноязычные группы под влиянием ислама тюркизовались и теперь называются татарами, тептерями и башкирами и что, с другой стороны, многие из них погибли от эпидемий и в борьбе с суровой природой севера и с соседями, то нельзя не удивляться, что им все-таки удалось в столь тяжких условиях сохраниться в качестве самостоятельных народов».

Обычно российские историки, тот же В. О. Ключевский, утверждают о чуть ли не свойских отношениях туземных финнов и мигрантов-славян при колонизации последними некоторых восточноевропейских территорий. Увы, но эти отношения в древние времена не отличались какой-то особой теплотой. Во всяком случае Д. К. Зеленин рассматривает их с большой долей скепсиса.

«Идиллически мирная колонизация русскими Северовосточной Европы, заселенной раньше финноязычными племенами, — это одна из созданных историками легенд. Стоит только вспомнить колонизацию русскими вятских земель, происходившую в более позднее время и более известную, чтобы составить себе ясное представление о том, как эта колонизация проходила. Вотяки и черемисы жили на берегах Вятки испокон веков, здесь были их города. Теперь они живут в лесистых и болотистых местностях вдали от берегов Вятки и от других больших рек».

Известный современный историк A. Л. Никитин идет дальше и называет пресловутую «колонизацию» исторической легендой и утверждает, что «в Восточной Европе, за исключением таежной зоны, племена финно-угорской группы языков появляются очень поздно. К берегам Балтики они выходят не раньше конца I тысячелетия до нашей эры, в более южных районах останавливаются на левом берегу Волги, и только по Оке да в районе Саратова и Пензы им удается несколько вклиниться в древний и монолитный массив индоевропейцев».

Однако вернемся к нашим волосовцам.

Сейчас следует сделать предположение, что большая часть волосовского населения Волго-Окского междуречья благополучно пережила фатьяновскую и абашевскую эпохи и во вполне добром здравии вступило в железный век. По отношению к волосовцам я настаиваю именно на словах фатьяновская и абашевская эпохи , подразумевая, что под сменой данных культур следует понимать развитие этноса, составившего волосовскую культуру, а не его уничтожение.

К великому сожалению мы не имеем антропологического материала дьяковской культуры, точнее сказать, эпохи. Дело в том, что дьяковцы сжигали своих мертвых, каковой обряд является типичным для индоевропейских народов, но ни в коем случае не является типичным для финно-угорских. У славян он фиксируется даже во времена ПВЛ.

«А Радимичи и Вятичи и Северяне единъ обычай имуть, живяху в лесехъ, якоже и всякий зверь, ядоуще все нечисто, срамословие в нихъ предъ родители и племяни не стыдятся, брацы не бывахоу в нихъ, но игрища межи селы, и схожахоуся на игрища и на вся бесовьскаа плясаниа и тоу умыкааху себе жены, с неюже кто свечався, имяхуть же и по две и по три жены. И аще кто оумряше оу нихъ, и творяахоу трызну надъ нимъ и по семъ творяху кладоу великоу и возлежать на кладу мертвеца и сожгуть и посемъ, собравше кости, и вложать в судиноу малоу и поставляхоу на столпехъ на поутехъ, еже творять Вятичи и до сего дне. Сей же обычай имоуть и Кривичи и прочий погани, не ведуще закона Божиа, но творяще сами себе законъ».

Ал-Бекри в XI веке пишет о славянах: «И у них (у славян. — К.П.) обычаи подобные обычаям Индийцев. Они граничат с востоком и далеки от запада. И они радуются и веселятся при сожигании умершего и утверждают, что их радость и их веселость (происходит) от того, что его (покойника) господь сжалился над ним (выделено мной. — К.П.). Жены же мертвого режут себе руки и лица ножами. А когда одна из них утверждала, что она его любила, то она [по его смерти] прикрепляет веревку, поднимается к ней на стуле, крепко обвязывает себе ею шею; затем вытаскивается из-под нее стул и она остается повешенной, болтаясь, пока не умрет. Затем ее сожигают и так она соединяется с мужем».

Акад. Б. А. Рыбаков утверждает следующее: «Трупосожжение у славян существовало (с кратковременными отступлениями в отдельных местах) около двух с половиной тысяч лет и было вытеснено лишь христианством в X–XII вв. н.э… При трупосожжениях кости «собирали в сосуд мал», в урну, и хоронили или в кургане (могиле), или просто в земле, построив над местом захоронения столп, бдын — небольшую деревянную домовину».

Повсеместно принятый древний финно-угорский обряд погребения это ингумация. Кроме того, финно-угорские захоронения достаточно хорошо распознаются из-за наличия рядом с ними костей жертвенных животных. Как древние финно-угры погребали своих мертвых в I тыс. нашей эры можно узнать, к примеру, из статьи А. Г. Петренко «Костные остатки животных в погребальном обряде финно-угорских могильников I тыс. н. э. в Прикамье как этнографический признак» написанной по результатам раскопок Варнинского (VI–IX вв. н. э.), II Аверинского (VI–IX вв. н. э.), Бродовского (конец IV — начало IX вв. н. э.), Верх-Саинского (VI — нач. IX вв. н. э.) Неволинского (VII — нач. IX вв. н. э.) могильников, которые все принадлежат к различным финно-угорским культурам и не содержат следов трупосожжений.

А. Г. Петренко указывает: «Основные принципы погребально-поминальных обрядов у различных этнических групп людей сохраняются на протяжении многих столетий (выделено мной. — К.П.) и являются наиболее устойчивым этническим признаком, несмотря порой на религиозные изменения. Поэтому исследования их представляются особенно интересными для выяснения этнической принадлежности археологических памятников».

Слова А. Г. Петренко наглядно иллюстрирует изданное в Санкт-Петербурге в 1776 году «Описание всех в Российском государстве обитающих народов», которое повествует о погребальных обычаях, к примеру, черемисов (марийцев. — К.П.), следующее: «Покойников своих кладут они во гроб в самом лучшем одеянии. Похороны бывают в тот же самый день, в который кто умер; причем как мужчины, так и женщины провожают. На кладбище роют могилы с Запада на Восток, и головою покойников кладут на Запад». Кстати говоря, обычай хоронить умерших в первый же день после смерти присутствует в описаниях погребальных обрядов многих финно-угорских племен и народов. О чувашах то же издание сообщает: «Умерших своих погребают они по Черемисскому обыкновению… В Охтябре же закапает всяк у могилы своих родственников овцу, корову, бычка, а иногда и лошадь и сваря там же, едят так, что невеликие бывают остатки, кои кладут на могилу и ставят при том небольшую мерку пива».

Весьма сомнительно, чтобы финно-угры употребляли обряд кремации. Дело в том, что древнейшие поверия уральцев, сохраненные обскими уграми, не приветствуют сожжения мертвых сородичей. Так, М. Ф. Косарев указывал: «У обских угров, селькупов, кетов и других сибирских народностей считалось, что сожжение тела и костей животных либо человека означает уничтожение его души, окончательную смерть, исключающую возможность возрождения… В преданиях западносибирских аборигенов ритуал сожжения трупа упоминается чаще всего по отношению к врагу (выделено мной. — К.П.). По ханты-мансийским героическим сказаниям, богатырь, сжигая тело врага, все время сбивал искры на землю, чтобы вместе с ними душа убитого не смогла подняться на небо».

То, о чем я сейчас пишу, прекрасно известно историкам и археологам. Ни топонимика, ни погребальный обряд, ни антропологические данные (тем более, что они отсутствуют) не свидетельствуют в пользу принадлежности дьяковской культуры к финно-угорской общности. Посему, в последнее время активно развивается теория о совместном проживании на ее территории финнов и балтов. Так, повествуя о Кикинском городище, относящемся к позднему этапу дьяковской культуры, руководитель Загорской археологической экспедиции В. И. Вишневский утверждает, что оно «являлось центром группы племен финно-угров и балтов (выделено мной. — К.П.) и выполняло функции крепости-убежища, центра ремесел, места собраний». Затем, по мнению автора, на Радонежскую землю, в конце VII — начале VIII вв., пришли некие финно-угры впоследствии названные Нестором «мерей», после, в X–XI вв., пришли наконец-то славяне и меря в славянах «растворилась».

Меня иногда поражает та необыкновенная легкость, с которой российские историки растворяют отдельно взятые финно-угорские народы в славянах. Представьте себе, к примеру, что в XIII веке Г. де Рубрук фиксирует в Северо-восточной Европе народ моксель (мокша) и представьте себе, что мокша и поныне здравствует во всем своем этническом и антропологическом своеобразии. Почему-то до сих пор не «растворились» в восточных славянах удмурты, марийцы, коми, карелы, ханты, вепсы, манси и др., но только меря и мурома сделали это, причем чрезвычайно своевременно.

Вопрос состоит вот в чем. Каким образом археологам удается отличить балтов от финно-угров при совместном их проживании и сходстве погребального обряда? Тем более, что никаких черепов ни те, ни другие не оставили. Вот что собой представлял, в деталях, дьяковский погребальный обряд, на примере Ратьковского могильника. После смерти тело умершего кремировали на стороне, кости после сожжения очищали от золы и углей, измельчали и помещали в погребальную урну, которую оставляли в специальном сооружении т. н. «домике мертвых».

В. И. Вишневский замечает, что «остатки кремации, обугленные зерна и вещи концентрируются вокруг небольших ям… В заполнениях ям собраны тысячи обугленных зерен культурных растений (пшеницы-полбы, ячменя, гороха, проса) и куски спекшихся обугленными зерен — остатки какого-то блюда, вроде каша, связанного с тризной — поминальной трапезой. Судя по находкам на Ратьковском городище, обычаи приготовления поминальной трапезы из пшеницы, ячменя, гороха (канун, коливо, кутья, кисель) были характерны и для славян, и для финно-угорского населения (выделено мной. — К. П.)». Как я понимаю, перед нами этнографический феномен, а именно балто-финно-угро-славяне.

И все-таки, каким же образом археологи идентифицируют ту же мерю, как финно-угорский народ? Может быть по специфическим женским украшениям, к примеру, по бронзовым подвескам-конькам и треугольным шумящим подвескам. Во всяком случае, именно такой этнографический признак мери выделяет Л. А. Голубева. Но вообще-то шумящие подвески носили и балтийские дамы, так В. И. Вишневский отмечает: «Шумящие» бронзовые украшения играли важную роль в одежде финских и балтеких женщин (выделено мной. — К.П.) — при движении бронзовые обереги издавали звон — магическое средство для изгнания «злых сил»».

Что же касается упомянутых Л. А. Голубевой подвесок-коньков, как эксклюзивного атрибута финно-угорской бижутерии, то, к примеру, А. Варенов, научный сотрудник Института археологии РАН, указывает, что в XII — начале XV века на севере Руси были распространены подвески типа «полые коньки». «Коньки как бы сохраняют водную сущность: по их нижнему краю проходит рельефная волнистая линия, символизирующая воду. Во множестве их изготовляли в Новгороде, здесь найдены четверть всех известных амулетов такого рода и остатки ремесленных мастерских, в которых их производили. Находят их и на Ижорском плато (земля финно-угорского народа Водь и Ижора), и в костромском Поволжье».

Зададимся вопросом, если изготовленные в Новгороде украшения носили те же ижорцы, то можно ли отсюда считать новгородцев финно-уграми, и наоборот?

Таким образом, есть основания полагать, что население Волго-Окского междуречья в дьяковскую эпоху являлось преимущественно индоевропейским. На это указывает, прежде всего, характерный погребальный обряд несвойственный финно-угорским народностям. Но что это было за население, как его охарактеризовать более конкретным образом, вот это вопрос вопросов…

В Повести Временных лет под 6532 (1024) годом есть небольшая заметка о суздальских волхвах: «Того же лета восташа волсви лживие и в Суздале избивааху старую чадь бабы по дияволю научению и бесованию, глаголюще, яко си держат гобину (выделено мной. — К.П.) и жито и глад пущают. И бе мятеж велик и глад по всей земли той».

А. Л. Никитин замечает, что «в свое время А. Преображенский, а вслед за ним и М. Фасмер производили слово «гобино» от готского «габейн» — «богатство», оба соглашались, что оно восходит также к ирландскому «габим», что означает то же самое, указывая на общекельтские истоки всех трех слов. Больше того, этот термин тесно связан с кельтским словом «гобниа», означавшим ритуальное действо во время общенародного празднества, когда в магическом котле варилось столь же магическое пиво». Иначе говоря, волхвы оказываются… «кельтскими жрецами, пытавшимися восстановить язычество, принося массовые человеческие жертвы, чтобы обеспечить урожай будущего года».

Как известно, одними из первых славянских поселенцев на территории Волго-Окского междуречья считаются вятичи, сказать точнее, вентичи. Финны по сию пору именуют русских venaja, т. е. венеты.

Так вот. Сообщение ПВЛ о происхождении вятичей гласит: «Радимичи же и Вятичи же отъ Ляховъ. Беста бо два брата в Лясехъ: Радимъ, а другый Вятко. Пришедше седоста: Радимъ на Рсьжу, и прозвашяся Радимичи, а Вятко седе с родомъ своимъ по Оце, они же прозвашяся Вятичи и до сего дне» (Типографская летопись). Если довериться сообщению ПВЛ, то вятичей следует отнести к прибалтийским венедам.

Раннесредневековые германские источники в один голос повторяют, что венеды, венды, винды, вандалы, винилы — это лишь фонетическое разночтение одного этнонима и под этим этнонимом следует понимать предков славян. Гельмольд в «Славянской хронике», к примеру, пишет: «Там, где кончается Полония, мы приходим к обширнейшей стране тех славян, которые в древности вандалами, теперь же винитами, или винулами, называются».

0 славянстве венедов утверждают не только ранне-, но и позднесредневековые германские источники, такие как Сигизмунд Герберштейн. «Славянский язык, ныне искаженно именуемый склавонским (Sclavonica), распространен весьма широко: на нем говорят… остатки вандалов (Vandali, Wenden), живущие кое-где на севере Германии за Эльбой. Все они причисляют себя к славянам, хотя немцы, пользуясь именем одних только вандалов, называют всех, говорящих по-славянски, одинаково вендами (Wenen), виндами (Windi) или виндскими (народами) (Windische)».

То же обстоятельство, что многие современные ученые историки склонны видеть в вандалах германцев является, в целом, заблуждением достойным сожаления, но нисколько не удивительным. Повторю сказанное выше, точно также, т. е. без каких-либо на то оснований, множество историков называют китайцами народ хань, который к реальным китайцам (китаям, киданям) имеет только лишь касательное отношение. Каким образом в российской науке утвердился этот вздор сейчас сказать сложно, но в XVIII веке в России, Китай и китайцев называли Хина и хины {633} , т. е. Chin (Chine) по имени правящей династии Цин, также как и во всем мире. Подобных случаев не так уж и мало, как это может показаться.

Итак, у нас есть основания полагать, что вятичи (вентичи) являются потомками прибалтийских венедов, но это обстоятельство, в принципе, не объясняет сообщения русских летописей о присутствии кельтских друидов в Суздале в XI веке. Впрочем, здесь существуют некоторые соображения.

A. A. Шахматов (1860–1920 гг.), выдающийся русский филолог и знаток русских летописей, полагал, что прибалтийские венеды являлись кельтами, которые усвоили некоторые романо-италийские и германские элементы и передали их славянам. По его мнению, этноним венеды перешел на славян после подчинения некоторой их части кельтской военно-княжеской верхушкой. В работе «К вопросу о древнейших славяно-кельтских отношениях» A. A. Шахматов привел объемный перечень предполагаемых заимствований в славянский язык из кельтского, в частности, таких как боярин, отец, слуга, щит, вал, господин, луда в значении свинец и др. Следует отметить, что один из крупнейших специалистов в кельтике и германистике Ю. Покорный подтвердил лингвистические наблюдения A. A. Шахматова. Возможно также, что речь идет не о заимствованиях, а об общей лексике.

В исторических источниках присутствуют некоторые данные в пользу причисления венедов к кельтской общности. К примеру, Страбон, описывая Италию, сообщает следующее: «Кельты родственны заальпийским народностям; что же касается генетов (венетов. — К.П.), то о них существует два различных мнения. Так, одни утверждают, что генеты — также колонисты одноименных кельтов, живущих на океанском побережье; по словам других, часть генетов спаслась сюда от Троянской войны из Пафлагонии вместе с Антенором» (Кн. V; гл. I, п. 4).

Известный словенский историк Й. Шавли придерживается того мнения, что «нельзя совершенно исключать возможность того, что кельты по языку могли быть близки венетам, если вообще не являлись той самой группой венетских этносов, которая двинулась по собственному пути развития: создала мощную военную организацию, занялась добычей руд и выплавлением металлов, а также торговлей». Й. Шавли также отмечает, что в Центральной Европе, являющейся сегодня территорией расселения западных славян, несмотря на подтвержденное археологическими находками присутствие кельтов, кельтские топонимы не обнаруживаются. Любопытно, что «сохранившиеся имена являются по происхождению венетскими (праславянскими) и соответствуют словам языка кельтов, населяющих Атлантическое побережье лишь в случаях, когда прослеживаются индоевропейские корни (выделено мной. — К.П.)». Последнее замечание весьма важно для понимания некоторых особенностей этногенеза кельтских народов.

Между тем, подавляющее большинство древних авторов дифференцирует кельтов и венетов. По свидетельству Полибия: «Странами, доходящими уже до Адриатики, завладело другое очень древнее племя, носящее имя венетов; в отношении нравов и одежды они мало отличаются от кельтов, но языком говорят особым. Писатели трагедий упоминают часто об этом народе и рассказывают о нем много чудес».

Посему, исходя из совокупности известных фактов, известный чешский славист и этнограф Л. Нидерле (1865–1944 гг.) утверждал в свое время весьма категорично: «Самое большее, что можно допустить, это то, что если венеды и были кельтского происхождения, то их славянизация произошла задолго до I века н. э.», но в то же время отмечал, что «значительная распространенность названий с основой vind или vend на землях, заселенных когда-то кельтами, дает основание предположить, что эти названия кельтского происхождения».

Вопрос, как это часто бывает, упирается в терминологию — что мы подразумеваем под словами «кельтский», «славянский», «венедский»?

Практически все кельтоведы отмечают, что очень трудно дать какую-либо определенную этническую или антропологическую характеристику западноевропейского кельтского общества. Этот вопрос достаточно подробно разобран, к примеру, в книге С. В. Цветкова «Славяне и кельты», о том же пишут западные историки К.-Ж. Гюйонварх, Ф. Леру и др. Данное обстоятельство может быть объяснено тем образом, что в Западной и в Центральной Европе, кельты являлись завоевателями и мигрантами.

Дело в том, и в книге «Арийская теорема» я уже отмечал тот факт, что роль кельтов в ранней истории Западной Европы аналогична роли авестийских и ведических ариев в истории Индии и Ирана, которые пришли сюда в виде военизированных этнических группировок, а затем преобразовались в социальную надстройку над местным обществом, и в которую, со временем, оказались включены и местные влиятельные роды. Система организации кельтов в этом социальном образе полностью копирует трехчленную систему каст индоиранцев. По мнению К.-Ж. Гюйонварха и Ф. Леру «в своих государствах кельты были всего лишь аристократическим и воинским меньшинством. Именно такое впечатление оставляет ирландский эпос… Завоевателями были Племена богини Дану в Ирландии, и équités в Галлии, а побежденными — фоморы в Ирландии, и plebs в Галлии… Такое же впечатление остается при внимательном рассмотрении и от множества других эпосов, таких, например, как индийский эпос «Махабхарата» и германский «Песнь о Нибелунгах».

Таким образом, следует различать собственно кельтские народы и «кельтические», в которых кельты составляли правящий слой. То же самое, как было отмечено выше, может касаться венедов, под каковым названием выступали как собственно венедские народы, так, возможно, и народы в которых венеды являлись военно-княжеским слоем, а также склавинов, в различные времена отождествляемых с аварами, гетами и теми же венетами.

Так или иначе, но самое любопытное, состоит в том, что в кельтских языках существуют ясно прослеживаемые уральские элементы, о чем выше уже было упомянуто и лексические изоглоссы общие с тохарскими (а также признаки общие с хеттским и индоиранскими языками). Однако, согласно преобладающему в современной исторической науке мнению, кельты в Восточной Европе не проживали. Самой восточной территорией кельтского местообитания считается Богемия, которую населял народ бои. Но так ли это на самом деле?

А. Г. Кузьмин указывает, что «через всю античную традицию проходит представление о родстве причерноморских киммерийцев с населением самого дальнего «Запада» и побережья «Океана». В недошедших сочинениях Посейдона, в частности, указывалось на связь с киммерийцами кимвров, вторгшихся во II в. до н. э. с севера в пределы Галлии и Северной Италии». Широко известно также, что современное население Уэльса (валлийцы) имеет свой язык и самоназвание кимры, валлийцы же относятся к древнему, кельтскому населению Британии проживавшему здесь до вторжения англов и саксов.

Между тем, и выше уже было упомянуто об этом, ряд исследователей (Ю. Покорный, В. А. Городцов и др.) усматривают в киммерийцах народ тохарского происхождения.

По словам Беды Достопочтенного, из Скифии прибыли пикты, заселившие север Британии, из Скифии же прибыли на Британские острова и скотты, во всяком случае, так следует из показаний «Cronica de origine antiquorum Pictorum», компиляции созданной на основе извлечений из «Этимологий» Исидора Севильского и «Истории Британии» Ненния. Наконец, о многовековом пути своих предков из Скифии рассказывает ирландская сага о Гойделе Гласе (Гойделе Зеленом). В саге зафиксировано пребывание предков ирландцев в Египте и других землях Средиземноморья. В Испании (Иберии) переселенцы задержались на ряд столетий, пока, наконец, не двинулись в сторону «зеленого острова».

Но как же, все-таки, объяснить присутствие в Суздале кельтских друидов?

На мой вгляд, здесь следует обратить внимание на такие народы как меря, мурома и мещера, проживавшие в конце I тысячелетия на территории Волго-Окского междуречья и относимые к финно-уграм. Как это обычно утверждается, к примеру, в коллективной монографии «Русские», вышеназванные народы «растворились» в колонизационных потоках вятичей, двигавшихся с юга, с верховьев Десны, на земли верхней Оки, кривичей, которые двигались с территории смоленских земель, и ильменских словен, пришедших через верховья Волги к ее левым притокам — Тверце и Мологе. Славянская колонизация и ассимиляция финно-угров и балтов (голядь), как это утверждается повсеместно, произошла мирно, без военных столкновений. Так выглядит общепринятое на сегодня описание начальной фазы этногенеза великорусского народа.

Так вот. Данное описание совершенно невероятно и не имеет никакого отношения к действительности. Положим, что миграции вятичей, кривичей и ильменских словен действительно происходили. Сейчас посмотрим на любую историческую карту Волго-Окского междуречья конца I тысячелетия. Территории занимаемые мерей, муромой и мещерой огромны, соответственно население, контролировавшее подобные просторы, нельзя назвать малочисленным и неорганизованным. Данные территории были хорошо защищены, археологи открыли здесь немало остатков крепостей и укрепленных пунктов. Вооружение мери, муромы и др. нисколько не уступало лучшим образцам европейских, в частности славянских, вооружений.

Каким образом местное финно-угорское население смогло «мирно раствориться» в чуждой ей среде пришлых мигрантов-славян? Почему в русском языке нет ни малейших признаков подобного «растворения»?

Дело в том, что в данном случае в русском языке обязательно должны были остаться лингвистические следы включения финно-угорских языковых групп. При вхождении в тот или иной этнос иноязыковых этнических групп, след данного вхождения остается в языке в виде диалекта . Развитое диалектное членение говорит об этнической неоднородности, и чем сильнее это членение, тем выше эта неоднородность.

Образование тех или иных диалектов всегда связано с какими-либо историческими обстоятельствами. Так, бургундский диалект возник следующим образом. В IV в. восточногерманское племя бургундов переселилось на Средний Рейн и основало в области Вормса свое королевство разгромленное гуннами. Остатки бургундов (с разрешения римского полководца Аэция) поселились в качестве федератов в Сабаудии (Савойе). Позднее бургунды заняли всю Верхнюю и Среднюю Рону и в 457 году основали новое королевство со столицей в Лионе. Расширяя территорию, бургунды заняли большую часть юго-восточной Франции и часть современной Швейцарии.

Сейчас прошу читателя обратить внимание. В русском языке именно диалектного членения, как такового, нет. Оно отсутствует как предмет обсуждения, есть только два наречия и говоры, которые разделяются на основе некоторого изменения вокализма. Например, окающие и акающие говоры. Кратко рассмотрим их.

Северновеликорусское наречие («Оканье») North Russian — взрывной согласный «г», стяжение гласных, формы личных местоимений «меня», «тебя», «себя», твердое окончание «-т» в глаголах 3-го лица настоящего и будущего времени.

Южновеликорусское наречие («Аканье») South Russian — фрикативный согласный g, формы винительного и родительного падежей местоимений «мене», «тебе», «себе», мягкое окончание «-ть» в глаголах 3-го лица настоящего и будущего времени.

Западная (Тульская в 1915) группа говоров — распространены на большей части Тульской, Калужской, и на востоке Смоленской и Брянской областей. В западной части Смоленской и Брянской областей переходные русско-белорусские говоры. Также на этой территории развились частные особенности речи, выделяющие только данные говоры и нигде более не встречающиеся.

Южная (Курско-Орловская) группа говоров — в Курской, Орловской областях и далее на юг вплоть до Северного Кавказа. Отсутствие среднего рода — согласование по женскому.

Восточная (Рязанская) группа говоров — юг Рязанской, Липецкая, Тамбовская, Воронежская, Пензенская и часть Саратовской обл. В Пензенской обл. — мещерские говоры.

Среднерусские говоры — смешанная группа с системой консонантизма, главным образом, северного наречия, а системой вокализма — южного. Граница между западными и восточными зонами проходит к западу от Москвы по линии Бежецк-Тверь-Волоколамск.

Гдовские говоры — со специфическим характером предударного вокализма. Практически окающе-акающие говоры. На севере Псковской области, на побережье Чудского озера и в междуречье Луга — Плюссы. В начале XX в. их еще относили к северно-русскому наречию.

Псковские говоры — занимают территорию к югу и юго-востоку от говоров гдовской группы. В течение XX в. они распространились далеко к северу от Порхова. В XIX веке в районе Порхова проходила граница между среднерусскими и северно-русскими говорами.

Сейчас зададимся терминологическим вопросом — что такое говор? Говором называется элементарная величина дробления языка. Она даже не связана с территориальным фактором. Так, например, в начале XX в. русские диалектологи отмечали различия речи мужчин и женщин в рамках одного говора: у женщин местный говор сохранялся в более чистом виде, так как они реже мужчин покидали родные места.

Диалектом же называется величина высшего порядка дробления языка, более высоким порядком, чем диалект уже является язык. Между говором и диалектом устанавливается промежуточная величина — наречие.

Здесь следует обратить внимание читателя, что лингвистической однородности великороссов вполне соответствует и их однородность антропологическая. О причинах взаимосвязи между ними не так уж и сложно догадаться. Известный антрополог А. Н. Краснов производил в начале XX века статистические антропометрические замеры на призывных пунктах, расположенных по территориальному принципу в центральной России. В своей статье «Материалы для антропологии русского народа» он пишет: «Подводя итоги измерений из 10 различных губерний и 21 уезда, мы не можем не поразиться тою однородностью состава (выделено мной. — К.П.) которая их характеризует. Везде бросаются в глаза преобладание белокурого, светлоглазого типа. Блондины составляют от 20 до 50 % всех измерявшихся, поэтому, допуская всевозможные случайности при составе отдельных партий, нельзя все-таки не признать, что в 10 означенных губерниях основным элементом великорусского населения должна быть какая-то белокурая, светлоглазая раса, которая, несмотря на смешение с черноволосою, давшая малочисленных гибридов с переходного цвета глазами и волосами, сохранилась в своем чистом виде в лице столь многочисленных абсолютных блондинов».

Акад. В. П. Алексеев в работе «Краниология народов Восточной Европы и Кавказа в связи с проблемами их происхождения» утверждает: «Сравнительное однообразие, говоря о географической обстановке ареала русского народа, распространено на огромной территории единого языка, хотя и распадающегося на диалекты (точнее говоры. — К.П.), но близкородственные и понятные на всей территории расселения русских. К этому надо добавить отсутствие социальной изоляции внутри групп русского населения. Все эти факты привели к тому, что характерная для русского населения комбинация краниологических признаков распространилась на огромной территории от Архангельска до Курска и от Смоленска до Вологды и Пензы».

Какой из вышеизложенного следует вывод? Великорусский народ, в своей основе, представляет собой этнический монолит, нравится это кому-то или не нравится, но это факт. Ассимиляция иноэтнического элемента в состав великороссов, которая ныне происходит и всегда происходила, имеет характер ассимиляции индивидуальной, но никак не групповой. Именно последняя и приводит к образованию диалектов. При индивидуальном характере ассимиляции человек, попадающий в иноязыковую среду, не может повлиять на нее.

Таким образом, следует предположить, что хотя народы меря, мурома и мещера и являлись иноэтническими группами по отношению к вятичам, кривичам и ильменским словенам, тем не менее, они мало отличались от последних по языку и культуре. Данное обстоятельство как раз и может объяснить мирный характер славянской колонизации Волго-Окского междуречья. К примеру, Й. Шавли отмечает: «Характерно, что между древнейшими венетами и более поздними кельтами не велись войны, отсутствовали какие либо столкновения и, напротив, все говорит о мирном сосуществовании и взаимодействии, например, в Винделии (Бавария)».

Сейчас зададимся следующим вопросом. Не может ли быть такого, что та же меря являлась в реальности кельтским народом?

А. Л. Никитин отвечает на него так: «Казалось, кельтов нет только в Восточной Европе. Историческая традиция отдавала эту часть света неким «финно-угорским племенам», обитавшим здесь якобы с изначальной древности и вплоть до славянской колонизации в X–XI веках. То был один из основополагающих мифов, которые родились как бы сами собой, на пустом месте, укоренились, пустили множество побегов, и уже к этим побегам археологи и историки начали деловито прививать развесистые ветви своих теорий, памятуя, что собственное древо вырастить трудно, а уже имеющееся — «во благо»… А вот блага-то не получилось. Были ли коренные обитатели Восточной Европы кельтами? Я поостерегся бы так говорить. Они были европейцами по языку, образу жизни и мировосприятию, об этом свидетельствуют все археологические находки. Они обживали восточную окраину европейского мира и тысячелетиями сдерживали всевозрастающий напор восточных народов на запад».

Ну что же… Хотя бы и так.

 

6. ВОЗВРАЩАЕТСЯ ВЕТЕР НА КРУГИ СВОЯ

Сейчас речь пойдет об одной любопытной гипотезе, которая способна объяснить некоторые особенности российской истории. Скажу прямо, я не являюсь ее автором и даже не могу в точности сказать, кому первому пришла мысль об особых, восьмисотлетних циклах, вернее грандиозных эксцессах раз в восемьсот лет сотрясающих евразийские пространства.

Зав. отделом Азии и Африки ИНИОН РАН А. И. Фурсов отмечает интересную закономерность в истории развития Евразии: «Раз примерно в восемьсот лет происходил сход человеческих лавин, меняющих облик, а часто и суть старосветских систем: XII в. до н. э, IV в. до н. э., IV–V вв. н. э., XII–XIII вв. н. э. При этом — перед нами не просто Большие Циклы Евразии, а некий маятник, который привели в движение воинственные племена Центральной Азии, выбросив на европейские равнины индоевропейцев. Те, в свою очередь, через восемьсот лет нанесли ответный удар, за которым последовали очередные колебания Маятника Старого Света: восток — запад — восток — запад/восток. Наиболее могучим источником энергии для колебательного движения была Центральная Азия, Запад скорее отвечал, реагировал, используя энергию отката, возвратного движения».

На мой взгляд, данным «могучим источником энергии» являлась вовсе не Центральная Азия, а Восточная Европа, но это, как говорится, уже детали. Попробуем взглянуть на некоторые события далекого прошлого, но сначала требуется уяснить одно обстоятельство. В книге «Арийская теорема» я рассуждал о нем более пространно, здесь ограничусь короткими замечаниями.

Если вы, читатель, хотите понять Россию, именно понять, то вы должны уяснить для себя суть индоевропейской проблемы, т. е. проблемы установления прародины индоевропейских народов, установления места и времени, в котором существовал единый пранарод, носитель древнейшего единого праиндоевропейского языка. Гипотез на эту тему существовало, существует и будет существовать предостаточно. Но решение индоевропейской проблемы, на мой взгляд, состоит в том, что вопрос о прародине индоевропейцев и прародине славянских народов — это один и тот же вопрос. Это утверждение обосновано, по крайней мере, тем обстоятельством, что славянские языки сохранили грамматический строй древнейшей арийской речи. Проблема же индоевропейской прародины и единого арийского пранарода зачастую затуманена некорректной терминологией.

А. Мейе (1866–1936 гг.), один из столпов сравнительного языкознания, отмечал: «В целом, общеславянский язык ввел много нового, многое упростил. Но даже представляя мало таких форм, которые могут быть отождествлены с общеиндоевропейскими, он продолжает, тем не менее, без какого-либо перерыва развитие общеиндоевропейского языка; в нем нельзя заметить тех внезапных изменений, которые придают столь характерный вид языкам греческому, италийским (особенно латинскому), кельтским, германским (выделено мной. — К.П.). Славянский язык — это индоевропейский язык, сформировавшийся в результате длительного употребления, глубоко измененный многими влияниями, но в целом сохранивший архаический тип. Это объясняется, несомненно, тем, что славяне в течение долгого времени оставались в стороне от средиземноморского мира».

Чем могут быть вызваны внезапные изменения в языке? Подобные явления обычно вызываются массированным вливанием в какой-либо этнос некоей иноязычной группы, зачастую в качестве субстратной, например, в результате завоевания. Отсутствие резких изменений в языке, его плавная эволюция свидетельствуют, между прочим, об отсутствии крупных иноэтнических включений в тот или иной народ. Таким образом, славяне являются, пожалуй, самой гомогенной группой среди всех индоевропейских сообществ подобного масштаба.

Так же как славянские языки в настоящее время являются наиболее чистокровными индоевропейскими языками, так и славянские культуры являются культурами наиболее близкими к первоарийской, о чем свидетельствуют прямые соответствия между славянской и индоарийской обрядностями. Так, Л. А. Зарубин в статье «Сходные сельскохозяйственные обычаи у индоарийцев и славян» размещенной в журнале «Советское славяноведение» указывает на соответствие многих сельскохозяйственных обрядов распространенных среди этих двух общностей.

Например, обливание людей водой, сопровождаемое обрядовыми песнями, было распространено как у индоариев, так и у славян. В Пуне (Западная Индия), когда нужен был дождь, юноши выбирали «царя дождя», раздевали его донага и наряжали в покров из листьев, после чего они обходили все дома селения. При обходе хозяева дворов брызгали на «царя дождя» водой и раздавали его компаньонам всякие съестные припасы.

Хорваты в Далмации, так же украшали зеленью и цветами обнаженного парня («прпаца»). Его сопровождали другие парни («прпоруши»). Перед каждым домом села «прпаца» обливали водой. В песне, сопровождавшей шествие, просили о ниспослании дождя, чтобы был урожай пшеницы и винограда.

Словенцы, по приходу весны, назначали юношу «Зеленого Егора», убирали его березовыми ветками и купали в реке. В некоторых местностях Сербии в подобных обрядах вместо юношей участвовали обнаженные девушки, обвязанные различными травами и цветами (обряд «додолы»). В Болгарии при подобных обрядах девушка называлась «дюдюл» (додола?) или «пеперуга». Пеперугу каждая хозяйка дома в селе встречала с котлом воды (в воду были набросаны цветы) и обливала под пение обрядовой песни. Пеперуга получала дары от хозяек. Сходные обряды наблюдались также в Германии, где проживало и, в конце концов, было онемечено огромное количество западных славян, а так же у таджиков.

Или вот еще интересный обычай. В Кумаоне (Сев. — зап. Индия) в XIX веке, когда долго не было дождя, по народному обычаю погружали брахмана в пруд до самых губ. В некоторых русских деревнях после молебствия от засухи признавали необходимым еще и выкупать приходского попа. Короче говоря, подобных схождений в обрядах у славян и индоариев вполне достаточно и Л. А. Зарубин делает тот вывод, что «большинство столь сходных фетишистских обрядов могло возникнуть лишь в весьма отдаленные времена индоарийско-славянской культурной общности». Данное утверждение на сегодняшний день вовсе не выглядит хоть сколько-нибудь экстравагантным. Здесь я рекомендую читателю другую статью Л. А. Зарубина «Сходные черты зоолатрии и перехода к антропоморфизму у индоарийцев и славян», также опубликованную в журнале «Советское славяноведение», и другие его работы — в Сети они должны быть.

Впрочем, в задачу данной книги не входит доказательство миграции древнейших славян в Индию. Речь идет о том, что поиски какой-то мифической прародины славян, а так же все рассуждения о неких праславянах или даже протославянах есть только лишь терминологическая эквилибристика.

В конце концов, как бы это ни было ужасно, особенно по отношению к чувствам западных европейцев, следует признать, что индоевропейские народы делятся на две группы: 1-я группа — этносы, возникшие в результате распада первичной арийской общности, их языки развивались, более или менее, естественным путем (к примеру, сегодняшние великороссы, белорусы и др.); 2-я группа — этносы, возникшие в результате арийских завоеваний, их языки, исконно неарийские, претерпели значительные изменения под арийским влиянием (к примеру, сегодняшние немцы, иранцы и др.).

Сейчас же стоит раскрыть самую страшную тайну. Индоевропейцы в Западной (а скорее всего, и в Центральной) Европе являются народом пришлым. И пришли они в Западную Европу с востока, потому что Европа вообще-то со всех сторон окружена морями, и только на востоке она имеет сухопутную границу с территорией, которую занимают славянские народы.

В Западной Европе индоевропейские пришельцы встретились с исконным европейским населением (мегалитические культуры) и подчинили его себе, навязав здешним аборигенам ИЕ язык, который, в совокупности с местными доиндоевропейскими языками, образовал ряд языков Западной Европы, в частности, немецкие диалекты. Исключение составили баски, «язык которых чудом устоял перед натиском и экспансией в историческую эпоху индоевропейских языков — потомков «древнеевропейских» диалектов».

Кто же заселял Центральную и Западную Европу в древности, до нашествия на нее наших арийских предков?

Известный ученый М. Гимбутас для обозначения доиндоевропейской Европы времен неолита ввела в оборот термин Старая Европа. По ее словам, это было миролюбивое аграрное общество с элементами матриархата и с развитым культом плодородия. Первое вторжение на эти земли ИЕ народов состоялось предположительно около IV тыс. до н. э. Племена Старой Европы были индоевропейцами покорены, присущий европейским автохтонам культ быка сменился культом коня, индоевропейцы же оказались вмонтированы в социальную ткань Старой Европы в виде правящих родов и слоев.

К доиндоевропейскому населению Европы, кроме вышеупомянутых басков, можно отнести иберов, которые впоследствии, совместно с кельтами, составили кельтиберскую общность, возможно минойцев, лелегов, сикулов. Короче говоря, один из замечательнейших лингвистов нашего времени Н. С. Трубецкой определял первоначальное положение арийских языков (или праязыка) как промежуточное между языками урало-алтайской (финно-угорские и др.) и средиземноморской семьи (представленная ныне языками северокавказскими, южнокавказскими, семитскими, баскским, может быть, также и берберскими языками, а в древности еще и вымершими языками Малой Азии).

Какое же влияние оказал доиндоевропейский лингвистический субстрат на языки западных европейцев? Если сказать прямо, то его очень сложно оценить точно. Так, к примеру, о значении неиндоевропейского субстрата в формировании немецкого языка существует множество мнений. Как отмечает акад. О. Н. Трубачев, одни лингвисты просто признают этот субстрат, другие относят к нему 30 % германской лексики, третьи считают, что он огромен, тогда как четвертые уверены, что он вообще маловероятен.

Так вот. Вся прелесть ситуации состоит в наблюдениях западных европейцев, которые вполне справедливо отмечают, что при сильном внешнем сходстве славян, в частности великороссов, и западных европейцев, внутренние различия (т. е. характеры, культура, мировоззрение, психология и пр.) между ними весьма сильны. Это абсолютно правильные наблюдения. Дело в том, что славяне это и есть пресловутые индоевропейцы, а западноевропейские народы, по своей сути, представляют из себя потомков доиндоевропейского населения, слегка разбавленного несколькими волнами индоевропейских пришельцев.

Сейчас же вернемся к гипотезе Больших Взрывов, о которой упоминал А. И. Фурсов.

Он приводит ряд дат — XII в. до н. э, IV в. до н. э., IV–V вв. н. э., XII–XIII вв. н. э. Поясним, что здесь имеется в виду. Начнем с последней даты, XII–XIII вв. н. э., которую можно назвать Могольским Большим взрывом. Моголы в данном случае послужили как бы детонатором процесса, и события конца XII — 1-й половины XIII века — это, скорее, предыстория Большого Взрыва, который перешел в «ядерную» фазу после смерти Гуюка. Тогда власть в империи Моголов захватил Бату, опиравшийся на мобилизационные ресурсы русских княжеств. После чего его ставленник Менгу начал наступление в Китае, а Хулагу вторгся в Иран.

Византийский историк Никифор Григора освещает вторжение в Иран следующим образом: «В то время, когда держал римский скипетр уже Иоанн Дука (правил в период 1221–1254 гг. — К.П.), многочисленная, простиравшаяся до многих мириад, часть скифов, хлынув с дальних пределов севера, неожиданно достигает до самого Каспийского моря».

Практически одновременно со вторжением «скифов-гиперборейцев» в Иран, во времена каганства Менгу, происходит и вторжение в пределы Поднебесной и окончательное ее покорение уже при кагане Хубилае к 1280 году. По словам Г. В. Вернадского, в 1275 г. на Руси прошла новая общая перепись и набор рекрутов. Г. В. Вернадский полагает, что приказ об этой мобилизации исходил в 1273 или 1274 гг. от кагана Хубилая, который нуждался в пополнении войск для кампаний в Южном Китае и Индокитае. Так же и Менгу-Тимур, со своей стороны, намеревался укрепить ордынскую власть на Кавказе и ему также был бы очень полезен свежий контингент войск. В это время, наряду с Восточной Русью, перепись была проведена и на Смоленской земле.

В. В. Каргалов, в книге «Внешнеполитические факторы развития Феодальной Руси» собрал достаточно сведений, которые наглядно иллюстрируют картину распространения русского племени по территории Евразии при могольском руководстве. Так, Плано Карпини, который проезжал через Дешт-и Хазар в 40-х годах XIII в., постоянно встречался с русскими. Переводчиком у Батыя был «русский из земли Суздальской», в ставке Великого кагана постоянно находились русские «клирики», военные и служители, при дворе Батыя и могольского наместника на западной границе были русские князья «с товарищи», послы из русских княжеств и купцы; почти все свидетели, перечисленные Плано Карпини в доказательство его пребывания в Орде — русские. На Нижнем Дону и Нижней Волге во второй половине XIII в. существовали целые поселки русских, которые переправляли через реки «послов и купцов». При этом нет указаний, что эти поселки состоят из русских «угнанных в рабство», поскольку они имели привилегии и льготы от Бату. По свидетельствам арабских авторов, по Волге постоянно ходили «суда русских», а в столице Орды — Сарай-Берке имелись русские кварталы и базары. Русские поселения были и в Крыму. По словам В. В. Каргалова, имеется ряд прямых указаний источников на значительное русское население, как в степях Северного Крыма, так и в приморских городах: Херсонесе, Судаке, Алуште и других. Рубрук, проезжая в 1253 г. по степям Северного Крыма, писал, что среди «куманов» (половцев), населяющих эти степи, весьма сильно влияние христианства «благодаря русским, число которых среди них весьма велико». Арабский историк Эльму-фаддель отмечал: «Имя этой земли Крым, обитают ее множество куманов, русских и аланов». Другой арабский автор, Ибн Абдеззахыр, сообщал, что город Судак в Крыму «населяют люди разных наций, как-то: Кыпчаки, Русские и Аланы».

Также В. В. Каргалов отмечает значительное увеличение во второй половине XIII в. русского населения на Дунае. Так, в 1254 г. венгерский король Бела IV жаловался римскому папе, что его теснят с востока русские и бродники, а в числе враждебных народов, подходивших к венгерской границе с юга, называл русских, куманов, бродников, болгар. «Другим фактом, свидетельствующим об увеличении русского населения на Дунае, было возникновение там во второй половине XIII в. ряда вассальных русских княжеств. В Мачве, поблизости от Белграда, появился русский князь Ростислав, а в северо-западной Болгарии — тоже русский князь Яков-Святослав, оба в качестве вассалов венгерского короля». Русские, как отмечает В. В. Каргалов, поселения были даже в далеком Китае. По свидетельству китайских хроник, в начале XIV в. около Пекина существовали поселки русских охотников, рыбаков и воинов.

По словам Е. И. Кычанова, в 1330 г., при правлении императора Туг-Темура, было учреждено специальное управление командования русским гвардейским корпусом «проявляющих преданность». В начале 1330 г. было собрано до десяти тысяч русских, которым для самообеспечения было выделено 100 цин (около 600 га) пахотных земель. Русские бойцы и их семьи являлись военнопоселенцами, статус которых был похож на статус российского казачества. В 1332 г. русским поселенцам были выделены быки для пахоты, семена и сельхозорудия. По другим сведениям, пахотных земель было выделено 300 цин, т. е. примерно 1800 га. Русские военные поселения находились к северу от столицы Юань г. Даду (Пекина), в районе современного поселка Цзюйюньгуань. Здесь еще следует добавить, что, согласно «Юань ши», командир вышеуказанного русского тумена получил титул «капитан десятитысячного соединения Охранников Жизни с именем Герольд Верности», имел статус офицера третьего ранга, согласно императорской системы рангов, и был напрямую подчинен Тайному Государственному Совету. В 1331 г. командир русского тумена получил звание «командира русских войск Охранников Жизни», с тем же титулом «Герольда Верности», и должностную серебряную печать.

Сейчас, я думаю, читатель понял, что я имею в виду под Большим Взрывом.

Итак. Большой Взрыв XIII века можно назвать Могольским, поскольку моголы послужили здесь как бы детонатором процесса. Не так уж и сложно ответить на вопрос, как технически произошла данная детонация и почему византийские авторы связывали вторжение Хулагу в Иран со вторжением скифов-гипербореев, т. е. русичей. Однако ответ этот требует более или менее развернутого изложения, которое выходит за рамки нынешнего повествования и изложен в новой редакции книги «Царь Батый». Еще одно замечание. Как мне представляется это дело, Могольский взрыв следует датировать не XII–XIII вв., а XIII–XIV вв. Впрочем, я и не настаиваю на данной датировке.

Сейчас попробуем найти аналогичные явления во временах, предшествующих XIII веку. Скажу прямо поиски будут недолгими. Суть дела, достаточно ясно отразил никто иной, как Рубрук, который писал: «Язык русских, поляков, чехов (boemorum) и славян один и тот же с языком вандалов, отряд которых всех вместе был с гуннами, а теперь по большей части с татарами, которых Бог поднял из более отдаленных стран…».

В связи с этим стоит также упомянуть слова автора схолии из «Деяний архиепископов гамбургской церкви» (написаны около 1075 г.) Адама Бременского: «Даны-варвары именуют Руссию Острогардом из-за того, что она расположена на востоке и, как орошаемый сад, изобилует всяческим добром. Ее также называют Хунгардом, так как изначально там жили хунны».

Сейчас посмотрим на некоторые события связанные с так называемым Великим переселением народов (IV–VII вв).

375 г. Вторжение в Европу гуннов и аланов.

406 г. Вытеснение франков с Рейна вандалами, алеманнами и аланами. Франки занимают север левого берега Рейна, алеманны — юг.

409 г. Вторжение вандалов, аланов и свевов в Испанию.

410 г. Захват и разграбление Рима вестготами под началом Алариха.

415 г. Вторжение в Испанию вестготов.

445 г. Властителем гуннов становится Аттила.

449 г. Захват Британии англами, саксами и ютами.

451 г. Поражение гуннов на Каталаунских полях и отход их за Рейн.

452 г. Вторжение гуннов на север Италии.

453 г. Миграция остготов в Паннонию (современная Венгрия).

454 г. Захват Мальты вандалами.

458 г. Захват вандалами Сардинии (до 533 года).

476 г. В этот год Одоакр низложил малолетнего Ромула Августула и отослал императорские регалии в Константинополь.

500 г. Миграция баваров с территории современной Чехии на территорию современной Баварии. Миграция славян в Дунайские провинции Восточной Римской империи.

VI в. Заселение славянами Мекленбурга.

541 год. Король остготов Тотила захватывает Италию в ходе войны с византийцами.

570 год. Вторжение аваров на территорию современных Венгрии и Нижней Австрии.

585 год. Вестготы подчиняют себе всю Испанию.

600 год. Чехи и словаки, находящиеся в зависимости от аваров, заселяют территорию современной Чехии и Моравии.

VII век. Славяне занимают земли к востоку от Эльбы и частично ассимилируют германское население. Хорваты и сербы проникают на территорию современных Боснии и Далмации и осваивают значительные регионы Византии.

Какие народы являлись основной ударной силой Гуннского Большого взрыва? На этот вопрос могут ответить византийский историк Прокопий Кесарийский, который в своих трудах постоянно упоминает гуннов, антов и склавинов, действовавших в кооперации, и готский историк Иордан, который указывает на «свирепствующих повсеместно» венетов, антов и склавенов.

Следующий вниз по оси времени Большой Взрыв я бы назвал Кельтским.

На страницах данной книги я уже упоминал, что кельтское наименование лошади встречается от Маньчжурии и Тибета до Германии и Британских островов и что эпицентром распространения данного термина, скорее всего, является Восточная Европа. Политическая история кельтов в Европе очень кратко представляет из себя следующее.

Начало кельтской экспансии в Западной Европе приходится на V в. до н. э. Тогда кельты заняли Галлию, северную Италию и большую часть Испании, где образовали кельтиберскую общность. В V в. до н. э., в Британию, где до этого ранее обосновались бритты, пришли кельтские племена из бассейна Роны, которые принесли с собой гальштадскую культуру периода раннего железного века. В начале III в. до н. э. в Британию прибыла новая кельтская волна представителей латенской культуры позднего железа из Бретани. В 400 г. до н. э. кельты, называемые римлянами галлами, вторглись в Италию и разбили этрусков.

В 387 г. до н. э. кельты, во главе с Бренном, захватили Рим, и около того же времени другие кельтские племена двинулись в низовья Дуная и на Балканы. Около 280 до н. э. кельты нападают на Македонию и Фессалию, завоевывают Фракию, переправляются через Геллеспонт и захватывают большую часть Малой Азии. В 232 до н. э. царь Пергама Аттал I вытесняет их в северо-восточные области Малой Азии, которые с тех пор стали именоваться Галатией. В I в. до н. э. германцы оттеснили кельтов за Рейн, а в 58–51 гг. Юлий Цезарь овладел всей Галлией (территории будущей Франции), после чего местное население подверглось романизации.

Когда же наступил пик кельтской экспансии? По словам Гренье: «Около 300 г. до н. э. сила кельтов достигает своего пика, а их энергия и людские ресурсы кажутся неисчерпаемыми», т. е. около IV–III вв. до н. э.

Посмотрим на общий ряд известных нам Больших Взрывов. IV–III вв. до н. э. Кельтский Большой Взрыв. V–VI вв. Гуннский Большой Взрыв. XIII–XIV вв. Могольский Большой Взрыв. Интервалы между взрывами составляют около 800 лет. А. И. Фурсов также указывает на XII век до нашей эры. Лично я затрудняюсь как-либо прокомментировать эту дату. Наконец, начало II тысячелетия до н. э. (точнее сказать затруднительно) знаменуется периодом организации древнейшей сверхимперии, а именно Евразийской металлургической провинции, о которой выше было сказано вполне достаточно.

Что все это означает сказать сложно. Но следующий за Могольским, вверх по оси времени, взрыв следовало бы назвать Советским, хотя может быть и так, что этот взрыв еще толком и не начинался, а его «ядерная» фаза придется на середину XXI века. На этот счет есть определенные соображения, но они выходят за рамки данной книги.

 

7. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я думаю, что одной из важных, а может быть и важнейших задач нашего русского бытия, является его осмысление. Безусловно такие вопросы как «что делать?» и «куда идти?» так же важны, но пора уже и вполне серьезно задаться вопросом «кто мы такие?».

Сегодняшняя российская история имеет вид обоснования идеологемы Россия часть Европы, которая вовсе не была навязана российскому обществу некими коварными врагами. Данная идеологема оказалась взрощена внутри образованного российского слоя, причем взрощена с самыми наилучшими намерениями. Однако, под флагом «лучших намерений» выступали не только «птенцы гнезда петрова», но и большевики в начале XX века и либералы в его конце. Под этим флагом выступали якобинцы во Франции, Гитлер в Германии, левеллеры в Англии и т. д. и т. п.

Каким образом данная мысль захватила сознание образованного великорусского слоя, гадать особенно не приходится. Западная Европа в петровские времена вступила в полосу своего военного и экономического могущества, каковое обстоятельство сделало ее культуру весьма привлекательной в глазах россиян.

С. Хантингтон, один из крупнейших политологов Запада, на этот счет вполне обосновано замечает: «Что же делает культуру и идеологию привлекательными? Они становятся привлекательными, когда в них видят корень материального успеха и влияния… Ослабление экономической и военной власти ведет к неуверенности в собственных силах, кризису идентичности и попыткам найти в других культурах ключи к экономическому, военному и политическому успеху».

Как известно, этнос это, прежде всего, понятие культурно-историческое. Это хорошо известно в нынешнее время, однако и в петровские времена данный постулат не являлся какой-то тайной за семью печатями. Таким образом, как вполне резонно заключили прогрессивные московские круги, если хочешь быть европейцем, стань им. Т. е. измени свой культурный код и код своего народа и измени его историю.

Сейчас мы зададимся резонным вопросом. Если в недалеком будущем Китай захватит мировую гегемонию в экономической сфере, а затем и военно-политической, придется ли нам, великороссам становиться китайцами, аналогично тому, как ныне нас принуждают быть европейцами?

Некоторые люди полагают, что придется.

К примеру, акад. Б. В. Раушенбах пишет: «Складывается впечатление, что наша (выделено мной. — К.П.) европейская цивилизация… сейчас загнила и совершенно уходит на дно, а поднимается и захлестнет нас, как говорили в старину, «желтая опасность»… У меня такое предчувствие, что мои внуки вряд ли будут жить так же, как жили мы, как представители некой расы великой культуры. Все это уйдет в прошлое, а дело будут делать — и хорошее дело! — желтые, хотя им абсолютно чужда «белая культура».

Я же говорю вам, читатель — хватит! Мы, великороссы, не превратились в европейцев, как бы нас к тому не принуждали триста лет, не превратимся мы и в китайцев, даже если нас станут принуждать к тому новые культуртрегеры. Основанием нашего будущего является наше прошлое. У нас есть своя история и мы должны знать, кто мы такие.