Проходка разведочной штольни шла плохо: не хватало аммонита, давило кровлю, но чаще всего выходил из строя вентилятор, и тогда в забое появлялся прораб горных работ, грузин Кухилава.

— Вай, какой пиль! — хватался он за голову, и лицо его, и без того сморщенное в постоянной заботе, собиралось в плаксивую гримасу. По-пингвиньи сунув нос в вентиляционный рукав и убедившись, что в нём нет струи, он бежал на вентилятор, а рабочие выходили из штольни на поверхность и курили.

Сегодня из неё вышли забойщик Басманов и его помощник Рябошапка. Было около десяти часов утра, поднявшееся над тайгой солнце уже хорошо прогревало землю, с Аргатаса, вскинувшего в небо белые от всё ещё нестаявшего снега отроги, тянуло освежающей прохладой, небо, словно омытое утренней росой, было чистым и прозрачным, ниже устья штольни весело звенел ручей. Однако Басманову с Рябошапкой сегодня было не до природы, вчера вечером в бараке между ними произошёл разговор, после которого у каждого осталось подозрение во взаимной неискренности. Басманов, согласившийся в немецком плену идти в разведшколу, готовившую диверсантов для заброски их в советский тыл, решил, что Рябошапка его в этом выдаст, а Рябошапка понял, что если он это не успеет сделать, Басманов, чтобы скрыть своё преступное прошлое, наверняка устроит ему несчастный случай в забое штольни. Когда над тобой висят многопудовые заколы, обрушить тебе их на голову ничего не стоит.

Курили они, сидя на корточках и прислонившись спиной к деревянной разделке устья штольни. Крупно сложенный Басманов в этом положении чувствовал себя неловко, поэтому иногда вставал и, разминая ноги, выходил на эстакаду, а когда кончил курить, затоптал окурок в землю и глухо спросил:

— Значит, заложишь?

— Хвёдор, — вскочил по-заячьи Рябошапка, — я когда-нибудь закладал?

— Кто знает, — угрюмо заметил Басманов и пошёл к ручью.

Там он ополоснул водой лицо, присел на попавшуюся под ноги корягу и, хотя от куренья у штольни во рту всё ещё было горько, снова закурил. Уверенности в том, что Рябошапка его не выдаст, у него не было. Ведь не зря ещё в немецком концлагере, где они сидели вместе, многие подозревали его в стукачестве и даже говорили, что к ним он переведён из другого концлагеря, в котором за стукачество ему уже грозила удавка. «И всё-то мне не везёт» — думал Басманов, сидя у ручья. Разведшколу, куда он пошёл с намерением сразу же, как забросят в советский тыл, сдаться своим, окончить ему не дали, и здесь мог ли он предположить, что судьба и после войны сведёт его с этим Рябошапкой?

А разведшколу Басманов не окончил, потому что не прошел психологической проверки у Генриха Крюгера. Случилось это так. На первом занятии Генрих всех предупредил: «Хотя я имею плохой русский язык, я очень хорошо понимайт тайный душа русский варвар». Потом он стал вызывать каждого курсанта в свой кабинет и, направив ему в лицо похожую на автомобильную фару лампу, задавал разные вопросы и всё что-то записывал в свой блокнотик. Басманов выдал себя, видимо, не на этих вопросах, а на том, что надо было повторить за Генрихом. «Сказай честно, — приказал он: — Я желаю драться з великий Германия». Когда Басманов это сказал, Генрих скривил в усмешке губы и что-то записал в свой блокнотик. Оторвавшись от блокнотика, он снова приказал: «Сказай честно: я желаю драться з варварский Советский Союз». После того, как Басманов и это сказал, Генрих вскочил на ноги, ударил кулаком по столу и крикнул: «Руссиш швайн!»

По дороге из разведшколы до лагеря конвоировал Басманова старый немец, похожий больше не на солдата, а на пивовара. Было ему уже явно за пятьдесят, и Басманова это не удивило: война шла к концу, и немец, видимо, был из тех, кто шёл по последнему запасу. Глаза у него были по-тюленьи вялыми, взятую поперек большого живота винтовку он нёс, как палку, и Басманову разоружить и пристукнуть его ничего не стоило. Сделал он это, как только они вошли в разрушенную бомбёжкой часть города. В ней же, питаясь тем, что доставал из-под обломков, он дождался взятия города советскими войсками. На допросе он показал, что бежал не из разведшколы, а из концлагеря. Разбираться с ним особо не стали, но на всякий случай отправили прямиком на Колыму, без права выезда в другие районы страны. Таким же порядком, но позже, сюда был направлен и Рябошапка. И вот опять они вместе, и кто знает, чем это теперь кончится.

Басманов понимал, что прямых доказательств стукачества Рябошапки в немецком плену у него нет, и поэтому взять его на этом он не сможет, а если Рябошапка заложит его с разведшколой, то это быстро проверят, а уж потом попробуй докажи, что шёл ты в неё с намерением сдаться своим. Не то сейчас время, чтобы верили на слово. Конечно, устроить в забое этому Рябошапке завал он сможет, но надо ли это делать: а вдруг он и не думает его закладывать? Не губить же человека по одному лишь подозрению. Когда Басманов, так ничего и не придумав, поднялся с коряги и, бросив окурок в ручей, собрался идти к штольне, за спиной он услышал шаги. Обернувшись, он увидел Кухилаву. Лицо Кухилавы уже не морщилось в плаксивой гримасе, наоборот, на нём светилась улыбка, а вытерев о траву вымазанные в солидоле руки, он весело сказал:

— Всё, Басман, пиль больше нэт! Кухилава вентилятор зделал!

И, присев на корягу, где только что сидел Басманов, закурил.

«А не рассказать ли всё ему? — мелькнула мысль у Басманова. — Может, он подскажет, что делать?» Кухилаву он знал уже около года и за это время убедился, что на него в любом деле можно положиться. Как и Басманов, он был из бывших военнопленных и тоже числился в невыездниках. Отослав Рябошапку в забой заряжать шпуры, Басманов сел рядом с Кухилавой и сказал:

— Поговорить надо.

— Говоры, — рассмеялся Кухилава, — язык разминка любыт.

— Не до разминки, — вздохнул Басманов, — дело серьезное. Только тебе и откроюсь. Ну, а выдашь — бог тебе судья.

— Я видам?! — вскочил, как ужаленный, Кухилава. — Я видам?! Ты зачем обижаешь грузын? А? Грузын в войну бил предател? Бил? Назови хоть один грузин предател! — и немного успокоившись, добавил: — Хохла предател бил, прибалта — бил, грузын никогда предател нэ бил!

Выслушав Басманова, Кухилава сказал:

— Э-э, дорогой, Рябошапкин проверка надо.

— Какая проверка? — не понял Басманов.

— Мой знает, какой проверка, — ответил Кухилава и, немного подумав, сказал: — Все стукач — болшой трус.

Потом он спросил, в каком лагере, где и когда сидел Басманов вместе с Рябошапкой, и были ли у них в то время показательные расстрелы военнопленных.

— Были, — ответил Басманов, — замполита Григорьева расстреляли. На плацу. За то, что уговаривал военнопленных на побег. Наверняка, кто-то выдал его. Может, и Рябошапка, разве сейчас узнаешь.

— Хар-рашо! — потёр руки Кухилава.

— И ещё, — вспомнил Басманов, — когда Григорьева поставили к стенке, он на кого-то из военнопленных показал рукой и громко крикнул: «Убейте эту падлу! Она меня выдала!» На плацу нас было много, и узнать — где стоит эта падла, было невозможно.

— Очень хар-рашо! — как будто обрадовался и этому Кухилава.

Вскоре из штольни вышел Рябошапка.

— Шпуры заряжены, — сообщил он.

— Эй, друг, иди-ка сюда! — позвал его ласково Кухилава. — Разговор, туда-сюда, имеем!

Когда Рябошапка подошел к ним, Кухилава внимательно посмотрел на него, потом, подойдя сзади, снял с него шапку и осмотрел ему голову и уши, и неожиданно, уже обращаясь к Басманову, сказал:

— А ведь эта он!

— Кто — он? — вздрогнул Рябошапка.

— А та падла, что заложила замполит Григорьев, — ответил ему Кухилава.

— Какой Григорьев? Никакого Григорьева я не знаю! — вскричал Рябошапка.

— Басман, я же за этим стукач стоял, когда Григорьев крикнул: «Убейте этот падла!» Он тогда морда от людей прятал, а я видел, — и ещё раз зайдя к Рябошапке сзади, сказал: — И голова — тот, и уши они. Не-ет, Рябошапкин, грузын не обманешь, грузын всё помнит.

— Да не знаю я никакого Григорьева, — закричал уже в испуге Рябошапка.

— Басман, и ты не знаешь Григорьев? — спросил Кухилава.

— Знаю, расстреляли его, — ответил Басманов.

— Ай-я-яй! — схватился за голову Кухилава. — Басман знай, я знай, а Рябошапкин не знай! Как это? А?

Припёртый в угол, Рябошапка крикнул Кухилаве;

— А докажь! Докажь, что я, а не другой морду прятал!

— Выходит, помнишь, Рябошапкин, как Григорьев стреляли. И морда, помнишь, как прятал, — тихо сказал Кухилава и, не прощаясь, ушёл со штольни.

А Басманов и Рябошапка пошли в забой. Вечером Басманов возвращался в барак один. Вскоре после того, как ушёл Кухилава, Рябошапка, сославшись на то, что у него разболелся живот, вышел из штольни и скрылся в тайге.