В двадцатые годы город Бодайбо был небольшим провинциальным городком с 10 тысячами жителей. Наряду с тем, что город был административным и хозяйственным центром, он являлся также главной перевалочной базой снабжения всем необходимым для работы и жизни нескольких золотых приисков. Город расположен в зоне вечной мерзлоты, на берегу полноводной реки Витим с быстрым течением. Витим, впадающий в Лену, протекает среди не очень высоких гор, покрытых смешанным лесом и багульником. Река эта судоходная, не очень глубокая, шириной 600—800 метров. Чем выше горы, тем на них меньше растительности. Высокие горы, где вовсе нет деревьев, в тех краях называют гольцами.

Все строения в городе были деревянными и одноэтажными, так как помимо всего прочего находились в своеобразной климатической и сейсмической зоне. Город находится на невысокой, в 6—10 метров, платформе, которая тянется вдоль реки на 3—4 км. Ширина платформы от берега реки до основания гор порядка 500—600 м. Через весь город, от пристани и складов, тянется узкоколейная железная дорога, построенная в начале XX века англичанами. Узкоколейка уходит на прииски, петляя вокруг и вдоль гор.

Улицы города зимой всегда завалены снегом, летом, в сухую погоду, покрыты пылью, в непогоду, особенно весной и осенью, непроходимой грязью. Вдоль улиц, как правило, с одной, иногда с двух сторон были сделаны деревянные тротуары. В городе в те времена не было ни одного автомобиля. Был только гужевой транспорт. Это телеги, коляски, сани, санки и т. п., запрягаемые лошадьми. Так что начальник конного двора был большим человеком в городе, ибо своих лошадей у горожан не было. Я до сих пор помню фамилию Белоусова, бывшего в то время начальником конного двора.

В 1943 году, на аэродроме Желтый Яр, во время дневных полетов, находясь на старте и разговаривая с командиром 300-го полка, в то время майором Белоусовым, я сказал, что когда жил с родителями в Бодайбо, то начальником конного двора был его однофамилец Белоусов. Представьте себе мое удивление, когда он мне ответил, что то не однофамилец, а его отец.

Кроме того, в городе всем взрослым и детям были известны такие именитые граждане, как Казаков — начальник небольшой электростанции, предназначенной только для освещения городского жилья, или регент церковного хора, он же режиссер любительского театра по фамилии Мостец, или местный спортсмен В. Копьев, который без всякой страховки, в одиночку переплывал реку Витим.

Водопроводов и колодцев в городе не было, так как вечная мерзлота не позволяла их устроить. Воду по домам развозили водовозы. Лошадь, запряженная в сани или в телегу с бочкой, снабжала население питьевой водой. Водовозы воду брали из реки, так как вверх по течению на сотни километров не было ни одного населенного пункта. Летом они заезжали на телеге с бочкой в реку и ведром набирали воду. Зимой было труднее — черпать воду приходилось из проруби, а к марту месяцу лед на реке промерзал на глубину до двух метров. Кто жил у берега, тот сам таскал воду из реки.

Нам к дому воду привозил всегда один и тот же водовоз — пожилой мужчина лет пятидесяти. Он часто рассказывал, как воевал с японцами, как играл в военном оркестре на втором корнете «Б». Иногда он брал корнет моего брата, который тоже играл в духовом оркестре, и пытался сыграть марш, который он называл «Старый друг». Хотя получалось плохо, но водовоз был доволен. После этого мать его поила чаем, и водовоз ехал дальше.

Мне запомнилось еще и то, что каждую весну, когда на дорогах была грязь, я обязательно в нее падал. Последний раз это было так: я, веселый и аккуратный ученик 1-го класса, иду в школу по деревянному тротуару. Была весна и какой-то религиозный праздник — наверное, Пасха. В то время религиозные праздники уже не праздновали. На улице тепло и солнечно. Снег растаял, земля еще не высохла, и на дорогах грязно. Я наряжен во все чистое: в короткие штаны, чулки и ботинки. Рядом, по дороге, меня обгоняет водовоз. Я решил прокатиться. Сзади бочки на телеге было небольшое место, на которое я и сел. Проехав не более 200—300 метров, колесо телеги попало в яму, телегу сильно тряхнуло, я не удержался и вместе со школьной сумкой упал в глубокую грязную лужу. Поучилось так, что вместо школы мне пришлось идти домой обмываться и переодеваться. Это было у меня последнее падение в грязь, но отнюдь не последнее падение вообще.

Первый раз я прилично упал, еще не учась в школе, когда мне было 3—4 года. Подражая взрослым ребятишкам, решил и я прыгнуть с одной свободной от бревен платформы на другую. Но не допрыгнул и приземлился между вагонами головой на рельсы. Первое неудачное приземление сильно напутало моих родителей: меня долго лечили домашними средствами, даже поправляли череп… Каждую зиму или осень, особенно после простуды, у меня всегда поднималась высокая температура, болела голова, вплоть до потери сознания, и так продолжалось лет до 14. Случалось мне ломать руку и ногу, падать с турника. Однако в 18 лет при поступлении в летную школу я прошел всех врачей медицинской комиссии без ограничений.

…Вокруг Бодайбо в лесах было много грибов и ягод. Ягоды — бруснику, смородину, чернику, голубику и т. д. — собирали совками с зубьями впереди, ссыпая в корзинки и ведра, а дома пересыпали в бочки, где они и хранились. Иногда запасов хватало до весны. В лесах было много зверья, водились даже медведи. Однажды на окраине города, где мы с братом собирали ягоду, довелось и нам встретиться нос к носу с молодым медведем, который, увидя нас, проворно побежал в сторону гор, а мы — в противоположную сторону.

С птицами в тех краях было хуже. В основном там водились воробьи, летом появлялись трясогузки, филины, совы, кедровки, куропатки, стрижи и ястребы. Не было ни скворцов, ни соловьев, ни даже серых ворон.

Туго было и с фруктами. Росли там лишь черемуха и облепиха. Не знаю, можно ли их отнести к райскому виду? Первое свое яблоко я съел в Новосибирске, когда мне было лет 10.

За каждым домом в городе был свой огород, на котором выращивали овощи и картошку. В те времена свежих овощей, картофеля и каких-либо фруктов в Бодайбо не завозили.

Свежее мясо было редко. В основном продавали солонину. Поэтому многие жители, как и мой отец, занимались в свободное время охотой и рыболовством. Отец отпуск брал всегда осенью, чтобы на зиму заготовить дичь, рыбу, грибы, ягоды, кедровые орехи. Мы все в этом ему помогали. Помню, осенью, после уборки картошки и овощей, отец с товарищами и моим старшим братом уезжали на охоту или рыбалку. По приезде обрабатывали рыбу или дичь, в основном это были утки и гуси. В голодный 1922 год отцу очень повезло: в начале зимы ему удалось застрелить молодого оленя. Поэтому наша семья избежала голода: оленье мясо растянули в похлебках и щах более чем на год.

…В 1926-м или в 1927 году отец с двумя своими товарищами охотниками-любителями Стебаковым и Безруковым, по каким данным, не знаю, получили информацию о месте спячки медведя. Стали готовиться к охоте на этого зверя, о чем узнал известный в городе человек, хороший товарищ моего отца, регент Мостец. Тот охотником и рыбаком не был, но всегда рассказывал о случаях на охоте и рыбалке, выдавая все слышанные охотничьи истории за фактические, внутренне перерабатывая, упорядочивая и дополняя, преподносил от своего лица как от главного действующего.

Отец со своими товарищами брать его на медведя отказывались. Тот настаивал и в конце концов уговорил, обязавшись обеспечить компанию транспортом — лошадью и санями.

Когда охотники выехали в тайгу, я не видел, так как еще спал. Погода была благоприятная — безветренно, с небольшим морозцем. После обеда я вышел на улицу, с друзьями мы с горки катались на санках. Помнится, еще не наступили сумерки, как я увидел лошадь и рядом с санями отца, идущего со своими товарищами. Мостец сидел в санях. Лошадь с санями пошла не к нашему дому, а завернула к поликлинике, которая размещалась неподалеку. Через несколько минут лошадь с санями подъехала к нашему дому. Отец со Стебаковым и Безруковым вытащили тушу медведя и начали ее разделывать. Из разговора отца с товарищами я узнал, что произошло тогда на охоте.

Охотники добрались до медвежьего логова еще засветло. Распределили обязанности: кто где встанет, кто будет поднимать медведя шестом, кто и как будет стрелять. Мостеца поставили там, где медведь, по всем соображениям, из логова подниматься не должен. По команде старшего, то есть Стебакова, медведя стали поднимать. Тот не заставил себя ждать. Встал из берлоги в том месте, где его не ждали, как раз против Мостеца. Мостец очень сильно испугался, неприцельно выстрелил и так сильно крикнул, что у него из суставов выскочила челюсть. Медведя, конечно, убили. Но у них появилась другая проблема — с Мостецом. Он говорить не мог, мычал и плакал, не умея поставить челюсть на место. Челюсть ему быстро поправили врачи. Еще не сняли с медведя шкуру, как Мостец появился вновь и стал рассказывать об охоте, как он стрелял и ранил медведя, как ему медведь чуть не оторвал челюсть. Вот такое событие произошло в Бодайбо в середине двадцатых годов XX века.

Характерно еще и то, что в тех краях зимой температура воздуха временами опускалась ниже 50°С, а летом на солнце, случалось, поднималась выше 40°С. Вода в реке летом нагревалась до 12—13°С, но мы, ребятишки, все равно купались, только своеобразно. Прежде чем залезть в воду, собирали на берегу сухие плети и палки, разжигали костер и только после этого лезли в воду, а из воды к костру. Своеобразно мы определяли температуру морозного воздуха. Термометра у нас не было, поэтому, не зная, какая температура на улице, мы надевали на ноги лыжи или коньки. Если температура была ниже 45°С, ни лыжи, ни коньки не скользили и не катились, а ноги двигались, как по песку.

На охоту или просто в тайгу ходили на лыжах, подбитых камосом, — это выделанные полоски шкурок с передней части ноги оленя. Такие лыжи легко скользят по снегу только вперед, независимо от температуры воздуха.

Летом 1928 году вся наша семья выехала из Бодайбо на барже, которую по Витиму, а затем и по Лене тянул буксир до села Жигалово на Лене. Выше по Лене пароходы не ходили, пассажиры пересаживались на телеги, и лошади везли их до ближайшей станции Сибирской железной дороги.

Из Бодайбо, главной базы снабжения Ленских приисков, наша семья уехала в 1928 году сначала в поселок Тулун, затем в Новосибирск, потом был прииск Степняк Петропавловской области, Шумерля в Чувашии, прииск Белоусовский Семипалатинской области, село Глубокое. Отец ездил по стройкам, монтировал и ремонтировал дизели, паровые котлы и генераторы. Брат и сестра учились в Омске, Иркутске, в других городах и поселках Союза. Я ездил с отцом и матерью, учась каждый год в разных школах. 7-и класс окончил в Степняке, в Шумерле учился в ФЗУ, в 1934—1935 годах учился в Омском железнодорожном строительном техникуме, но его не окончил. Осенью 1935-го брат, возвращаясь из отпуска, взял меня с собой в Одессу, где он служил летчиком-инструктором в 8-й военной школе летчиков.