Что же произошло? Как Большой Остров пал так низко? Почему он превратился в остров всевозможных сексуальных утех и в то же время в остров невозможной любви? О, читатели и читательницы, этот вопрос у всех на устах, но он остается без ответа! С момента кораблекрушения их семейной жизни с Никой (не считая все катастрофы прошедших лет, постигшие их родителей и прародителей, а также длинную череду размолвок, разводов друзей и знакомых) Абель, как все вокруг, пытался найти объяснение.
Заводы закрыли свои двери и превратились в огромные груды ржавого железа, вывозимого во Францию. Сахарный тростник — колыбель креольской культуры — сдавал позицию за позицией, как отступающая армия. Деревенские поселения — хранители традиций, агонизируя, умирали естественной смертью, освобождая место для HLM, разбиваясь на участки под застройку. Вновь прибывшие при поддержке социальных служб, вооруженные собственной смекалкой и растущей зарплатой, мечтали об одном: отказаться от любого наследия этой земли. У них была одна цель: заполнить до отвала свои тележки теми необыкновенными продуктами, что предлагал новый мир, где реклама заняла место самого Господа Бога. За невероятно короткий срок деревни превратились в зеленеющие пригороды. Они распахнули объятия для потока туристов, открылись для телевидения, они присоединились к полетам «Боингов» (мы полетим в Париж, чтобы отпраздновать день рождения!). Берег волшебства Большого Острова отступил перед прибоем глобализации. Конечно же, то тут, то там вспыхивали очаги последнего сопротивления, но и они слабели под натиском мелочно-расчетливых систем, накрепко затягивающих свою паутину. Культура Большого Острова выродилась в фольклор для туристов, отныне повсюду царила новая мода. Старинный свод законов, диктуемый плантациями, в одночасье был заменен новым кодексом космополитов, горожан, мелкой буржуазии: его прославляли рекламные плакаты и телевизионные передачи. Труп Матери Африки еще плавал на поверхности, не влияя на течение повседневной жизни. От него остался лишь высохший баобаб — усталый фетиш. Тело исконной креольской культуры боролось против насильственных терапевтических вливаний. Деньги, мода, СМИ — все на службе у выскочек, не отдающих себе отчета в том, что происходит, разрывающихся между уже ушедшим здесь и мифическим там, привносящих хаос, который проникает во все сферы жизни. В страну ввозилось шампанское, автомобили, брачные агентства, частные детективы, наркотики — и все вперемешку; за этим тянулись безработные с чужих берегов, захватившие с собой разнузданные вечеринки, порнофильмы, объявления в газетах — вековую мечту колонизаторов о неравной меновой торговле. Мы предоставляем им своих девушек — они подучают прибыль от торговли открытками. Мы предоставляем свои рецепты — они продают их нам под этикетками новой креольской кухни. Мы предоставляем наши пейзажи — они обретают наиболее дорогостоящие из своих полотен. Мы предоставляем нашу зарплату — они открывают банки, мебельные магазины, агентства недвижимости, привозя к нам коммерсантов, готовых продать нам пенящуюся воду вместо молока. Эти последние — сначала растерянные, очень скоро перекладывают свою ношу на женщину-сезам, которая позволяет им сказать: «Я сам местный, моя жена местная». Отныне они живут в своем тесном мирке, далеком от кривляния аборигенов.
И в этих условиях разрушаются семьи, расцветает индивидуализм, солидарность отправляется в ссылку, Большой Остров идет на тряпки, мужчины и женщины обзаводятся каждый своим оружием, развязывая гражданскую войну, ведущуюся за символическое право владеть этим посредственным мирком, обещающим магазины «Тати́», закусочные «МакДональдс», лотерею «Французская игра», семью Эвинг из сериала «Даллас», а также обилие дешевых шмоток. Все это называют эволюцией, а тех, кто протестует, пытаются изолировать, обозвав «ностальгирующими ретроградами». Необходимо идти в ногу со временем, ведя молодежь к гибели.
Мы танцуем тур вальса с нашим временем, не представляя, кто управляет оркестром, кружимся как марионетки. Мы отстаиваем права креольского языка, но вокруг нас все скрылось в дебрях французского. Мы разглагольствуем о креольской культуре тогда, когда самолеты привозят нам рождественские ели, индеек и даже снег! Мы ищем возможные формы суверенитета и зависим все больше и больше. Мы хотим открыть себя миру, но мир дает нам лишь туроператоров, отели, не облагающиеся налогами, и груды наркотиков. И чем больше мы пополняем свой золотой запас за счет европейских фондов, тем больше мы деремся между собой, просто чтобы провести время или создать иллюзию сопротивления. Забастовка на банановых плантациях, забастовка транспортников, забастовка врачей, забастовка педагогов… Мы производим забастовки… Жестокая политическая борьба за грошовый мандат, к которому не относится серьезно ни один серьезный государственный деятель. Интеллектуальные поединки — исключительно показушные, ведь они не основываются ни на какой реальности. Ненависть и зависть к тем, кто волей случая выиграл в лотерею и добился успеха за границами нашего острова. Жизнь напоминает износившуюся половую тряпку, которую с остервенением тянут в разные стороны и разрывают в мелкое конфетти победы. Мы болтаем, пересыпая нашу речь софистскими изречениями, самые безумные проекты бросаются, как неисправная граната… и более ничего… Бамбук, Трезор, Мари Жо Перек, Лаура Флессель, Англома, Тьерри Анри, Лилиан Турам транжирятся самым бездумным образом — для повышения адреналина в крови… Госпожа министр… и более ничего… Просыпающаяся тварь безработицы… Иждивенчество процветает (о, великолепное изобретение!)… И более ничего, ничего и ничего! И в такой обстановке даже не думайте говорить о любви!
Нет, нет, вы не правы! Надо, ответит собеседник. Надо! Просто необходимо говорить о любви! Общество, в котором нет любви, обречено на коллективное самоубийство. Достаточно взглянуть на адептов секты смерти, что послушно следуют за своим гуру, наделенным властью сопроводить их в мир иной! Что отличает нас от них? Мы сами себя убедили, что истинная жизнь возможна только там вдалеке, в метрополии, что ничто не достойно любви на этом острове, и мы слепо бросаемся к великой мечте, которая день ото дня все больше начинает походить на кладбище. Мы убили солидарность. Мы убили общительность. Мы убили нашу связь с землей, с пространством и временем. Мы убили любовь… Надо, надо говорить о любви. О любви внутри семьи. О любви между мужчиной и женщиной. О любви к нашей истории и нашей географии. О любви к нам самим… Сначала мы наполним любовью один дом, затем — второй, за ним — третий, и так — всю страну. Да, давайте говорить о любви, о ранах любви, о завоеваниях любви… Поговорим о ней, как говаривали наши бабушки, сочиняя волшебные сказки. Возьмем маленькие скамеечки и вечернюю темноту, сядем рядом и оживим взгляды любви, жесты любви, чудо любви. Так мы сможем сочинить новую Библию. Написать новую поэму. Мы заставим танцевать не только наши тела. И не говорите мне, что я пытаюсь проповедовать. И не говорите мне, что пересказываю ускользнувший сон. И не говорите мне о бесполезных словах. Те, кто не любят, — саботажники, запертые в ночном кошмаре, который они сами сотворили среди белого дня.
Я смотрю на страну и пытаюсь сравнить ее беды с ее нуждой в любви. Я смотрю на людей, готовых убить ради золотой полоски на шее; на все семейные пары, расколовшиеся, как хрупкое стекло, из-за своего эгоизма. Я смотрю на страну, захлебывающуюся в зловонной жиже денежного болота, и спрашиваю: где она — страна? Где страна? В алчных глазах, зарящихся на скутер, машину, музыкальный центр? В головах женщин, мечтающих любой ценой освободиться от своих мужей? В гневе этих мужей, цепляющихся за скипетр власти, изъеденный ржавчиной? В народе, которым управляют, как быком, с помощью красной тряпки? В обезьяньих ужимках местных жителей, забавляющих туристов? Конкурс мисс такой-то! Школа моделей! Везде одни манекены! Никогда еще задница не чувствовала себя так здорово и комфортно! Ведь она повсюду, задница! В заявлении о приеме на работу! На рекламе автомобиля или йогурта! В присвоении очередного звания! В трансе ночных заведений! В карнавале! В показухе, оплачиваемой в кредит! Задница продается, покупается, карабкается, бегает, умирает. Мы превратились в огромную мельницу задниц! В похлебку из задниц, которую следует пить, пока не стошнит… И даже сердце вы положите туда, куда я думаю! Ника, как и другие женщины, не могла больше терять времени, возясь с сердцем. Взобравшись на трон оскорбленной женщины, она требовала возмездия на все века! И пусть будет хуже детям! Пусть будет хуже самой жизни! Развод — это не развод! Развод — это трамплин для большого прыжка в каннибализм. Я съем тебя маленькими кусочками! Я разорву тебя на куски и высосу мозг из твоих костей! Вся жестокость былых времен поднялась к горлу, как отрыжка.
Она вспоминала всех женщин, только что прибывших из Африки…
Напомню, что белые хозяева, эксперты в области жестокости, приказывали изготавливать мешки из кожи черных рабов…
Еще в детстве, совсем крохой, она уже слышала мрачные наставления старших. Не ходите с незнакомцами! Дети, которых подманили конфетками из ячменного сахара, пропадали навсегда. Их дальнейшая судьба неизвестна… Шепотом рассказывались истории об украденных душах, бедных мучениках. Господи, спаси и помилуй!
А иногда, если кто-нибудь умирал, чаще всего в результате несчастного случая, обращались к колдунам и решали, что запутанное дело требует крови невинного. Чтобы задобрить злых духов, племя пожирало человеческую плоть…
А кастрированные рабы! А наполовину закопанное в землю тело, облитое сиропом, — чтобы подманить муравьев… Не будем говорить обо всех этих зверствах, которые наша земля извергает в память живых. В памяти остались жестокость, насилие, издевательство, пытки раскаленным железом, кастрация, расчленение и весь набор орудий палача. Достаточно лишь одной мелочи, чтобы пробудить память обо всех этих ужасах! Достаточно ковырнуть там, где больно… И даже Анадин, убаюкивающая себя в туманных грезах, не произносящая ни слова, похожая на гигантскую черепаху, греющуюся на солнце, в свое время нанесла удар огромным кухонным ножом любимому мужу. А уж что говорить о жестоко искалеченных соперницах, порой искрошенных, как перья зеленого лука. Когти, клыки… Таз с кипящим маслом… Ножницы! И даже отрезанные гениталии, приготовленные и поданные, как жаркое!
Все это осталось в не таком далеком прошлом… И если теперь рука и дрогнет — страх тюрьмы сильнее, то не думайте, что в мозгу не варится самый настоящий отвар из хитроумных мерзостей. Были те, кто строил роскошные виллы, в которых им так и не удалось пожить. Другие разорялись, оплачивая учебу любовниц, которые бросали своих благодетелей, как только получали хорошую работу, благодаря диплому. Некоторые влачили жалкое существование, как дворовые псы, ютясь под навесом рядом с роскошным домом, где предавались утехам жена и ее любовник. Были и те, кто блуждал в безумии по улицам города и каждый день отправлялся в аэропорт в безнадежных попытках встретить ту, что должна прилететь. Невернувшаяся — вот как ее звали. Многие обнаруживали пустые квартиры и никаких слов прощания. Во Францию — это вам не к чертям собачьим! Конечно, были и нормальные пары, не знающие проблем, но, если присмотреться повнимательнее, можно было заметить, что время от времени один из них угасал, как керосиновая лампа, которую забыли заправить. Некоторые мужчины произносили «Дорогая» так резко, словно били кулаком. Некоторые женщины мурлыкали «Дорогой» только при посторонних. Ника все это умела. Она решила написать свой роман чернилами ненависти. Она хотела сровнять Абеля с землей, и чтобы об этой истории все вспоминали так, как желала она. И не надо кухонного ножа, пулемета или яда. Она заставит мужчин пускать слюни, жрать собственную блевотину, ходить на четырех лапках и рассеиваться в воздухе быстрее, чем ветер. Она — Саломея. Она хочет получить его голову на блюде круглом, как луна. Ради этого она готова на все! А ведь здесь, на Большом Острове, где эмансипация приняла форму реванша за все былые несправедливости, отбивается чудесный ритм, под который так приятно станцевать нужную тебе смерть. Мужчины в едином порыве спасайся-кто-может обратились в эту веру, приняли женскую эмансипацию и стали мыть посуду, выносить мусор, готовить еду, ухаживать за детьми — никакой надежды на спасение. Они принадлежат к той расе, которая постоянно вынуждена дрожать от страха. Можно сказать, что они живут рядом с дикими зверями! Они никогда не знают, в какой момент зверь может укусить! Намордники, надевайте намордники! Ты входишь, я выхожу! Муж всегда проигрывает любовнику! Вместо того чтобы выпрямить мачту мужчины, помочь его кораблю в плавании, они предпочитают плыть рядом с ним, соревнуясь в супружеских изменах. Неизвестно, кто кому с кем изменяет!
— Ты знаешь, я всех своих мужчин называю Стив, чтобы не путаться!
Вне всякого сомнения, некоторые из них ведут себя осторожно в любовных приключениях. Они не могут понять, почему вокруг них такое неистовство плотских утех. Они полагают, что подруги перебарщивают. До того дня, пока сами не купят билет на этот безумный корабль.
— Я никогда не могла подумать, что со мной может случиться подобное: встречаться с лучшим другом моего мужа!
— Я никогда не могла подумать, что я могу стать любовницей!
— Я никогда не могла подумать…
Да, все может произойти в этом спятившем мире, где все смешалось, как на спасательном плоту после крушения океанского лайнера. Можно решиться на все, лишь бы выжить! Ну, моя дорогая девочка, не плачь из-за этого! Повреждения ужасны. Те, кто безмерно задолжал, смотрит на толстый кошелек. Впавшие в депрессию отворачиваются от мира. Пресыщенные более никому не верят. Обманутые стремятся любым способом выйти из любовной игры. Я-хочу-вылезти хватаются за всех, у кого есть титул. Те, кто в самом низу, ловят рыбку в мутной воде в надежде облапошить простофилю. Носящие в себе крошечный мир ждут доброго папу. Склонные к мазохизму тянутся к мужчинам-кнутам. Есть и такие женщины. И вот ее милый нещадно лупит свою цыпочку, за что довольно скоро отправляется в тюрьму. Она же, позабыв обо всех истязаниях, надевает маску безутешной вдовы и регулярно навещает чудовище. Страдающая супруга, преданная подруга, она посылает страстные письма и рыдания. Мать, обеспокоенная странным поведением своей дочери, решает направить ее в лоно Святой церкви испросить поддержки и моральных сил. Выйдя с мессы, повторяя молитвы Всевышнему, она слышит радостное щебетание дочурки: «Я молила Господа сделать так, чтобы мой дорогой поскорей оказался на свободе». И вот этот «дорогой», с которого сняты все обвинения, выходит из узилища, чтобы вернуться к своей миленькой. Через два дня ее привозят в госпиталь со сломанной рукой.
— Какая же мораль у этой истории?
— Да нет никакой морали, мой дорогой! Как? Просто пока она молилась о возвращении своего ненаглядного, она опробовала различные способы любви…
— Это право бедняжки!
— Да, это ее право, но…
— Нет никаких но…
Экзальтированные впадают в безумие, принося жертву… Наркозависимые способны на все… Брошенные призывают к оружию товарок по несчастью и страстно мечтают окрасить штыки нечистой кровью сбежавших… Ника могла стать любой из вышеперечисленных, Ника была любой из них, но, помимо этого, она изобрела новую профессию: советник по затягиванию петли правосудия на шее уродов с яйцами.
— Как, дорогая, ты еще не подала исковое заявление в суд? Ну, неужели? Позволь мне рассказать тебе, как ты сможешь положить его на обе лопатки, втоптать в грязь! Я знаю одну даму, которая прекрасно разбирается в подобных делах! О, она просто искусница-волшебница! Нельзя оставлять твоего мужчину в покое!
Конечно, мне скажут:
— Это свойственно не только Большому Острову! Вы не придумали ничего нового! Так происходит везде! Это нечто вроде американизации разводов… десакрализации церковного брака. При таком наступлении по всем фронтам, что будет дальше?
— Возможно, развод-гамбургер! Возможно, брак-напрокат! Проблема не в этом!
— Но в чем проблема? В чем?
— Бесконечная головоломка… Проблема в том, что женщины (и к ним относится большинство) превращают развод в подобие дорожного катка, и когда он проедет по тебе, ты становишься таким же тонким, как папиросная бумага, хоть сигареты крути…
— Но почему они поступают так плохо? Почему? Надо понять. Может быть, они сошли с ума?
— Ну, я думаю, они так поступают, потому что после ухода мужчины считают все время, проведенное в браке, украденным, пущенным на ветер…
— Но ведь зачастую они сами пинком под зад выставляют несчастного!
— Я не отрицаю этого! Но даже в этом случае они чувствуют себя обворованными, искалеченными, одураченными…
— Но разве в этом есть смысл?
— Смысл кроется в одном: они воспринимают брак как вложение капитала, своеобразную инвестицию, а мужчины считают брак договором с радостью…
— Это свойственно не только Большому Острову!
— Возможно, но разве народ, который так много страдал, не имеет права на крупицу счастья?
— Ну, он ее и получил. Оглянись вокруг: ночные клубы, карнавал, товары в изобилии, нарядные женщины, охотящиеся мужчины, довольные дети, уик-энды на Сен-Мартене, в Майами, в Париже; блестящие автомобили, Пасха на берегу моря, салоны красоты на углу каждой улицы, креольские украшения, очки от Картье, шампанское — рекой, порнофильмы, рестораны со стриптизом, прозрачные платья, юбки с разрезом, задницы на ветер, мой друг, мой товарищ, мой дружище, мой братец, мой чертяка, мой миленок, мой сладенький, моя пусечка, отец моей дочери, мой бывший муж, мой бывший, мой на полчасика, моя женушка, моя цыпочка, моя лапушка, моя плоть, моя плотненькая, мать моих детей, моя любовница, моя кошечка, моя карамелька с вареньицем, моя женщина на стороне, моя бывшая жена, моя женщина-палач, моя женщина-мужчина, мой старт-финиш, мой премьер-министр… Что ты еще хочешь?
— Я бы назвал все это обманкой, попыткой скрыть нищету…
— Послушай меня, ты сам не знаешь, чего хочешь! Давай, продолжай свой роман! Или то, что ты называешь романом…