В самом начале дьявол всех дьяволов задумал пригласить все народы на грандиозный бал. Жителей Карибских островов, европейцев, африканцев, китайцев, обитателей Ближнего Востока. Он не забыл практически никого. Дьявол был хитер и потому решил организовать свой бал подальше от божественных взглядов. Он выбрал Карибские острова, надеясь, что здесь его никто не заметит, и, кроме того, он любил запах серы, который исходил от жерл вулканов, запах ураганов, громыхающих ветрами, запах землетрясений, зарождавшихся в земном чреве. Чтобы одурачить приглашенных, он посадил прекрасные деревья, самые удивительные в мире цветы, заставил течь самые прозрачные реки. Когда дьявол закончил устанавливать декорации, добавив как последний штрих морскую синь, острова стали походить на крошечный кусочек рая. Дьявол восхитился своим шедевром и принялся ждать. Прошел миллион лет, но никто не попадался в его силки. И вот в один прекрасный день люди пересекли Берингов пролив, рассеялись по территории Америки и отплыли к островам. Дьявол потирал ладони, глядя, как люди обосновываются в его владениях, а затем сказал им: «А где же ваши женщины?» Пристыженные мужчины смутились: в пути они растеряли бо́льшую часть женщин. И тогда они решили начать войну, чтобы захватить себе спутниц жизни. Они вернулись на острова с женщинами, не говорившими на их языке. Дьявол страшно разозлился и сказал людям: «Вы будете танцевать, потому что прибыли сюда первыми, но я уничтожу ваших потомков». Стремясь умилостивить судьбу, люди разрисовали все скалы, которые обнаружили в устье рек, достали раковины, стромбусы, калебасы и принялись танцевать. Они убеждали себя, что амулеты, украшающие их тела, не дадут дьяволу дотянуться до них. Но не стоит забывать, сколь длинны у дьявола руки! Злокозненный хитрец призвал ветер и доверил ему тайное поручение: «Ступай к европейцам и скажи им, что здесь находятся залежи золота». И ветер помчался сообщать добрую весть. Европейцы тут же отправились в путь, уничтожая всех на своем пути. Они достали скрипки, гитары, фортепьяно и принялись танцевать, как сумасшедшие. Дьявол, довольный устроенным адским тарарамом, долго наблюдал за прибывшими, а затем спросил их: «А где же ваши женщины?» Европейцы вспомнили, что они оставили их на другом берегу моря. Они написали господину Королю, и тот отправил женщин на кораблях к островам. Итак, бал продолжался с новой силой. Женщины были необыкновенно довольны, нарядившись в дивные платья, соперничавшие с самыми роскошными нарядами фрейлин при дворе господина Короля. Они насмехались над дьяволом, который облачался лишь в банановые или тростниковые листья. Дьявол страшно разозлился и сказал людям: «Вы будете танцевать, вы станете знатными сеньорами и хозяевами, но в конечном итоге ваши потомки закончат жизнь на медленном огне». Мужчины и женщины лишь посмеивались. Чтобы защитить себя, они покрыли острова лоскутным одеялом банановых и тростниковых плантаций. Таким образом, думали они, у дьявола всегда будет одежда, и он всегда будет радостным и довольным, ведь нет ничего опаснее, чем голый дьявол! Но их час пробил, когда море выбросило на берег для участия в бале огромное количество африканцев. Африканцы знали, что никогда более не увидят родной земли, и захватили с собой своих женщин. Они достали барабаны и пустились в пляс с заунывными криками отчаяния. Дьявол разгневался и сказал чернокожим: «Я подарил вам кусочек рая, а вы плачете. Неблагодарные! Ваши потомки возненавидят друг друга и будут стыдиться своих предков. А чтобы усилить ваши страдания, я дам вам многочисленное потомство». Африканцы принялись протестовать и умолять дьявола смягчить их участь. Но враг рода человеческого никогда не менял своих решений. Затем прибыли индусы, за ними последовали китайцы и жители Ближнего Востока. Предупрежденные, они захватили с собой своих подруг. Дьявол оглядел их с ног до головы и сказал: «Я превращу ваши сердца в серебро, так как вижу, что вы прибыли не оскорблять меня, а потанцевать под предложенную музыку».

Тем временем Бог все же решил посмотреть, чем занимается дьявол… Оркестр каждого народа играл свою музыку, и громкая и безобразная какофония разбудила божество. Бог увидел группы танцоров, которые хоть и плясали бок о бок, но не смешивались и были друг другу совершенно безразличны. Тогда Всевышний решил сыграть шутку с дьяволом: он встряхнул своей бородой, и на землю посыпались мириады светлячков. Их свет отражался в глазах то одних, то других приглашенных на бал. Пелена спала с их век, и все танцующие поняли, что они находятся в аду. Они стали умолять Господа спасти их. И тогда Бог повелел несчастным «поженить» их музыку. Скрипки бросились на помощь раковинам, раковины позвали на выручку барабаны, барабаны обратились к фортепьяно, фортепьяно поддержало калебасы, калебасы окликнули флейты, флейты прихватили трубы — и все вместе они сыграли прекрасную мелодию, которая растрогала сердце Господа. Бог был настолько счастлив, что делал подарки всем и исполнял любые желания людей. Жительницы Карибских островов, европейки, африканки, индианки, китаянки и обитательницы Ближнего Востока перемешались с мужчинами всех рас, чтобы произвести на свет удивительное потомство. Таких детей еще не видывал мир. Никто не знал, как их называть. И пока все думали, как называть новорожденных, дьявол воспользовался моментом и дал им свои имена: одних он нарек «мулатами», других — «островитянами», третьих — «освободившимися», а остальных — «ублюдками». Ему вновь удалось всех разделить, и хитроумный демон ликовал. Бог испортил мой бал, но и я отравил ему праздник! И это правда! История с цветом кожи уничтожила атмосферу доверия, и мужчины начали вырождаться в диких зверей. И тогда женщины задумали вернуть своим спутникам человеческий облик. О, сколько несчастья выпало на их долю!

Дьявол раздавал мужчинам ром утром, днем и вечером. Он добавил огня в их мозги, и они стали способны на самое отвратительное насилие. По привычке мужчины продолжали создавать семьи, но вели себя со своими женами как хозяева и господа, не считающиеся ни с кем, кроме себя. Они не признавали за женщинами никаких прав, кроме права рожать детей и воспитывать малышей порой безо всяких средств. Мужчины играли в кости. Они вели разгульный образ жизни, распутничали, бегая за каждой юбкой. Они возвращались поздно вечером и будили несчастных жен лишь для того, чтобы те сняли с них сапоги и накрыли на стол. Мужчины охаживали женские спины толстыми палками и наводили ужас на детей, раздавая зуботычины и пинки.

А женщины стойко сносили невзгоды. Достаточно часто они оказывались с кучей ребятишек от разных отцов. Такой отец приносил в дом лишь банку консервированного молока, пару краюх хлеба, иногда он выкладывал на стол кусок свинины или две-три рыбины. Деньги, о них даже не будем говорить! Легче сосчитать зубы во рту у курицы или встретить негра с голубыми глазами! Женщины молились. Они призывали на помощь доброго Боженьку, они призывали Сатану. Ни тот ни другой не отвечали на их страстные молитвы, и женщины выкручивались как могли, чтобы выжить и прокормить семью. Годами женщины проклинали свою судьбу.

Наконец женщина решила самостоятельно искать дорогу к спасению. Она оставила мужчину погибать наедине с бутылкой рома и отправилась, одинокая странница, за своей удачей. Ей повезло: нежданно-негаданно удача явилась из-за моря. Денежный дождь в виде всевозможных пособий пролился на вечную страдалицу. Вначале женщина не знала, как распорядиться этой манной небесной. Она накупила золотых украшений и прекрасных платьев. Но постепенно поняла, что средства следует расходовать с умом, и тогда можно построить семью без мужчины. Мужчина приходил, уходил, вновь возвращался, кружась вокруг женщины, как птица, лишенная гнезда. Порой бывшая сожительница выгоняла его навсегда. Изгнанный из рая, мужчина мог без помех влачить свою бесполезную жизнь, сотканную из маленьких бессмысленных радостей: бесконечной игры в домино, воскресных футбольных матчей, походов в лес на охоту или рыбной ловли в открытом море. Мужчина верил, что он всесилен, и чем больше он в это верил, тем выше поднималась вокруг него стена одиночества. Порой его собственные дети отворачивались от него и презрительно сплевывали на землю. Мужчина рычал от ярости: «Это я, твой папа!» — никто не обращал внимания на его боль. Он метался от женщины к женщине, как заведенный, но ни одна из них не могла утолить его жажды. Чем больше женщин он встречал, тем больше он желал их.

Женщины продолжали трудиться по-прежнему, но если раньше им выплачивали за работу жалкие гроши, то теперь их зарплата сравнялась с заработной платой мужчин. Женщины уселись за руль автомобиля, грузовика, трактора. Они протянули свои крылья к знаниям, направились в университеты и в конечном итоге стали жить как мужчины. Правда, в своих сердцах они сохранили густой сироп из злопамятности, а их мозги покрылись отвратительной пеной неприязни. И еще они разучились говорить на языке любви. Женщины изобрели свой собственный язык, который мужчины совершенно не понимали. В этом языке звучали странные, варварские слова: «верность», «равенство», «развод», «правосудие», «алименты», «ущерб», «интересы», «право на личную жизнь», «право на наслаждение» и «право быть главой семьи».

Внезапно мужчины поняли, что остались в одиночестве. Женщины лишили сильный пол вожжей, шпор и хлыста. Мужчины не представляли, как можно справиться с этими взбесившимися кобылками. Кое-кто пытался ухватить их за хвост, кое-кто — зажать ноздри, некоторые увальни сами впряглись в упряжку, многие отказались от подобной участи, но при этом все равно большая часть мужчин регулярно получала копытом по физиономии. А оставшиеся и вовсе усадили этих лошадок, бывших когда-то ездовыми животными, себе на спину и пустились с ними вскачь! Все это походило на карнавал сумасшедших. Череда женщин-мужчин, за ней хоровод мужчин-женщин и огромное количество мужчин на последнем издыхании, ищущих чудодейственный рецепт для обретения гармонии.

Конечно, кое-где еще звучали истории о женщинах с изломанной судьбой, но было ясно, что время величия мужчин кануло в прошлое.

Так, школьная учительница, мадам Сонсон, однажды вечером обнаружила, что ее лучшая подруга, крестная ее детишек, уже долгие годы любовница ее мужа. Мадам Сонсон стиснула зубы и перестала есть. В ее глазах застыло отчаяние: бедная женщина представляла, что все это время была объектом насмешек для подлой змеи, которой она гостеприимно предоставила стол и кров. А умерла она с открытым ртом, как будто хотела выкрикнуть последнее проклятие мужу, который нанес ей смертельное оскорбление.

Так, мадам Сюзанн, которая практически всю жизнь прожила душа в душу с неким месье Телусом, была потрясена, когда последний моментально исчез из дома, узнав, что его законная супруга, уехавшая лет сорок назад в далекие края, неожиданно вернулась умирать на родину. Мадам Сюзанн попала в местный госпиталь, а когда поняла, что никто не придет ее навестить даже из милости, покончила с собой. Два месяца спустя вслед за ней в царство мертвых ушла и вернувшаяся блудная жена. Телус обезумел от горя. Каждое утро он поднимался на холм Бело, к хижине Сюзанн, в которой они столько лет прожили в любви и согласии. Однажды ему показалось, что видит Сюзанн, чистящую рыбу у стола, как в старые добрые времена. Она звала его в дом. Он вошел и повесился.

Так, Селемина, прекрасная толстушка-индианка, радующая глаз роскошным телом, мать троих детей, отцом которых называл себя Эдуард, однажды узнала, что он изменяет ей с ее троюродной сестрой. Сердце женщины, уже измученное непрерывными шалостями сожителя, не выдержало, и она заточила старенькую саблю ревности. Эдуард, вернувшийся после очередного визита к любовнице, притворился невиновным и разгневанным, собрал вещи Селемины и выставил ее из дома. Окончательно обнаглев, он притащил свой толстый живот к Селемине, которую из жалости приютили сердобольные соседки, и потребовал от нее любовных утех. Не выдержав издевательств, женщина нанесла изысканный макияж на лицо наглеца, плеснув в него кипящим маслом.

Так, Матильда была верной женой Ти-Робера долгих семнадцать лет. Она ходила по улицам города с гордой улыбкой, постоянно что-то напевая. Но беда уже поджидала ее. Ти-Робер увлекся бесстыдницей, жившей неподалеку. Он возвращался домой около семи часов вечера, затем в десять часов уходил и появлялся вновь лишь к четырем часам утра. Вначале Матильда протестовала, но вместо ответа муженек награждал ее оплеухой, а потом поступало небольшое перемирие. Тихая, кроткая, Матильда смирилась и страдала в одиночестве от томления женского естества. Семь лет Ти-Робер так здорово обрабатывал свою мандолину для наслаждений, что она родила ему двух прелестных детишек. Большие крестины, давай-давай! Первое причастие, вот он я! Отметим Новый год вместе! Матильда худела, мучилась, впадала в депрессию. Однажды та другая проходила мимо дверей ее дома вместе со своим выводком — порождением бурной страсти — и произнесла: «Это дом вашего папочки, скажите папе „здравствуй“!» Матильда озверела и наконец решилась поставить зарвавшегося муженька на место. Ти-Робер делал вид, что ничего не понимает, и клялся жене в любви. Напрасно. Она подала на развод, он остался без крыши над головой, и, конечно же, его обязали выплачивать огромные алименты! Со временем он стал похож на привидение с грустными глазами.

Друзья мои, если я задумаю рассказать вам все известные мне печальные истории, на это не хватит и нескольких ночей. И вообще, я здесь не для того, чтобы вскрывать все пороки и напоминать о совершенных глупостях! Подобные мерзости творятся и сейчас. Это всего лишь отрыжка былых времен, когда мужчина был господином жара и дрожи, правителем слез и командором веры. Его царство казалось безграничным, и солнце его желаний освещало самые укромные уголки земного шара. Ему было достаточно моргнуть, чтобы вызвать потоп, топнуть ногой, чтобы разразилось землетрясение. И если он дарил свою милость какому-нибудь животу, то он ждал тысячи слов благодарности. И по всему свету разносилось эхо женских стенаний. Мужчины силой затыкали рты страдалицам, и наступала ужасающая тишина. Закон называл подобное деяние изнасилованием, но находились мужчины, нагло отвечавшие судьям, что девчушка семи лет сама спровоцировала их! Эти кобели задирали женские юбки с незапамятных времен!

Вот что было в самом начале… Но потихоньку все же изменялось. Из робких куриц женщины превратились в павлинов, гордящихся своим роскошным оперением. Единожды убедившись в своей силе, они отправились на завоевание жизни с аппетитом гостей, опоздавших на банкет. Они научились свободно уходить и возвращаться без боязни, не заполняя никаких пропусков и формуляров. Они решили, что могут заводить любовников и даже любовниц. Они отказались воспитывать детей. Они забросили кухни. Они забыли о глажке белья, о вышивке крестиком, о грязной посуде, о миссионерской деятельности, о вскармливании грудью, о молитвах, о стирке, о примерном поведении в стенах родного дома, о самом доме, о стыдливости и целомудрии, и еще о сотнях вещей, на которых покоился старый мир, заполненный служанками сердца и желаний. Именно тогда родилось первое поколение освобожденных женщин (в реальности мнимая свобода), к которому принадлежала Ника. Освобожденное от гнета традиций, не стремящееся ни к каким добродетельным идеалам, не умеющее жертвовать, презрительно смеющееся над-тем-что-о-них-скажут, это поколение с пылом выскочки-провинциала бросилось вкушать ранее недоступные радости. Кроме того, эти женщины твердо решили не давать спуску врагу.

Юбка с разрезом, сигарета в зубах, темные очки, руки удобно покоятся на руле; противозачаточные таблетки в косметичке, запасные трусики — на всякий случай, сексуальный полупрозрачный топ; крашеные, перекрашенные, завитые, постриженные, уложенные, налаченные волосы; изящные стринги, а под ними ухоженный и выбритый лобок; накладные ногти и ресницы, нарисованные брови, громкий голос и соленые словечки, уверенная походка — свободная женщина сеяла, ни секунды не сомневаясь (потому что достаточно часто она просто играла!) страшную панику, доселе невиданную на островах. Она совершила гигантский прыжок в будущее, предав забвению древние традиции. Она заложила основы новой цивилизации, в которой понятия «мужчина» и «женщина» стали равнозначными. Она выкинула за борт память предков, и все во имя свободы. Но порой такая свобода вырождается в анархию.

Одна история, произошедшая не так давно, дала пищу пересудам и удивила слушателей.

Мано, прозванный «Бородка» за изящную растительность, обрамляющую его подбородок, женился на Элизетт, маленькой негритянке с возвышенности Труа-Ривьер. Замкнутая, скромная, стыдливая как сама Дева Мария, Элизетт занималась домашним хозяйством и содержала дом в безупречной чистоте. Она мыла, подметала, чтобы ее мужчина жил в идеальном порядке. В полдень окрестности их домика наполнялись аппетитнейшими запахами, щекотавшими ноздри соседей. «Какая прелестная хозяюшка», — перешептывались в округе, не забывая отметить красоту Элизетт. При этом следует сказать, что молодая женщина не была ни сплетницей, ни болтушкой, никогда не вмешивалась в чужие дела: вся ее жизнь протекала в домике из трех комнат и веранды. Добрая и отзывчивая, хозяйственная и серьезная — чего еще желать! Мано Бородка, скромный работник госпиталя, не был доволен своей профессией. В его голове прочно засела навязчивая идея: пробить себе дорогу в верхи общества — любым способом! Стать значительным деловым господином в изящном костюме, стучащим каблуками по центральным улицам города. Он начал торговать страховками и мало-помалу смог накопить некоторую сумму денег и открыть собственную контору, на дверях которой красовалось его имя, начертанное крупными цветными буквами. Чем больше процветал его бизнес, тем больше он толстел, ведь порой огромный живот столь же показателен, как и солидный банковский счет. «А у него хороший банковский счет», — восторженно шептали окружающие его дамочки. Затем добавляли: «Что он мог найти в этой маленькой простушке Элизетт?» А сама Элизетт, всегда спокойная и рассудительная, продолжала наматывать нить повседневности на катушку проходящих дней и позволяла взлетать крошечным воздушным змеям ее мыслей, всегда направленных к Богу с благодарственной молитвой за то, что он так помогает ее семье. Она никогда не пропускала воскресной мессы и внимательно выслушивала проповедь отца Бриссю перед исповедью.

Мано Бородка решил, что его старенький домишко не достоин его нового роскошного оперения, и, не обращая внимания на возражения жены, снял огромную виллу с бассейном. Теперь в их гараже стояло два автомобиля — «мерседес» и двухместный спортивный «БМВ». Направляясь на шикарную вечеринку — никчемный парад снобизма, Мано стал задумываться о том, что его супруга ни внешне, ни внутренне не походит на роскошных дам, блистающих в высшем свете. Застенчиво улыбающаяся, неловкая в дорогом вечернем платье, слишком скованная на танцплощадке, не умеющая поддержать легкую бессмысленную беседу, Элизетт, по его мнению, не могла выгодно оттенить столь роскошного мужчину. И тогда Мано решил встряхнуть свою жену, изменить ее.

Однажды вечером, после ежегодного карнавала, на Элизетт обрушился целый град упреков и нотаций: муж обвинял ее в отсутствии внутреннего размаха. Она, мол, женщина без соли и перца, пригодная лишь для того, чтобы нюхать пуканье аббата и смаковать просвиру. Пришло время расправить крылья и дать ветру удачи подхватить себя. Изысканная прическа по последней моде, в меру яркий макияж, платья, сидящие как на манекене, занятия танцами и много, очень много искрометного веселья — вот что ему требуется. Достаточно взглянуть на мадам Такую-то или Сякую-то, вокруг которых переливается ореол сладострастия, кокетства, при этом они никогда не забывают повышать свой класс… Элизетт размякла, как мороженое на солнцепеке. Она уткнула лицо в носовой платочек и целую неделю ни с кем не разговаривала. Затем пронеслась по дому, как тайфун, выкинула всю свою одежду, всю обувь и принялась повышать свой уровень.

Волнуясь и сомневаясь, Элизетт доползла до парикмахера, привыкшего превращать в картинки головы дам из высшего общества. Он стриг, красил, тонировал, распрямлял и укладывал волосы новой клиентки. Выйдя из парикмахерской, Элизетт напоминала то ли абстрактную картину, то ли завитую курицу, измененную до неузнаваемости с помощью маски с рожками: надо заметить, что женщина чувствовала себя крайне неуверенно в новом образе. Но Мано поддержал ее начинания, и Элизетт, набравшись смелости, принялась трудиться дальше над изменением собственного облика. Она подобрала прозрачное вечернее платье, перечеркнутое легким намеком на крошечные трусики и лифчик. Публика приветствовала ее смелость, а после двух-трех бокалов шампанского «Дом Периньон» она хохотала, как заведенная, удивляясь новым ощущениям и радостно встречая все вольности, что рождало ее новое естество. Дальше — больше. Мано Бородка с гордостью выставлял напоказ необыкновенную супругу, такую модную, стильную и раскованную. Ожемчуженная, озолоченная, обриллиантенная, скорее шикарно раздетая, чем одетая, Элизетт узнала от своей доброй подруги, что помимо обыденной супружеской жизни существует особая сладостная эротика. Вот тут она напрочь забыла о стыде и непорочности, а Мано Бородка начал задумываться о содеянном. Но невозможно остановить лошадь, которой вожжа под хвост попала! Она изучила тысячу и одну позу из Камасутры, увлеклась коллекционированием порнофильмов, накупила себе нижнего белья, достойного гарема восточного султана. Теперь Элизетт находила супруга слишком стеснительным, слишком забитым, совершенно не думающим об удовольствиях. Мано, сообразив, что уже поздно выходить из игры, уступил жене и принялся изображать из себя эдакого современного раскрепощенного мужчину, владеющего роскошной женщиной, которой он разрешает попирать барьеры глупых условностей, при этом не обращая внимания ни на сплетни, ни на общепринятые правила. Увы, Элизетт уже не нуждалась ни в руководстве, ни в разрешениях, она катилась по наклонной дороге удовольствий, как колесо, слетевшее с оси телеги. За спиной Бородки она погружалась во всевозможные оргии, вплоть до того дня, когда Мано совершенно неожиданно (он опоздал на самолет) вернулся домой и обнаружил в своей гостиной множество совершенно голых мужчин и женщин, занимавшихся групповым сексом. Он застыл на пороге, а затем сквозь слезы заметил, как его крошка Элизетт, оседлавшая любовника, жестом приглашает мужа раздеться и присоединиться к веселью. Мано Бородка ударился в религию, а разведенная Элизетт, все такая же сияющая и цветущая, прогуливает по городу свои прелести женщины-вамп. Открытый ею модный бутик процветает, а ее ночи приближают красотку к звездам. Она, как истинная герцогиня, принимает поклонение этого мира и дарит, кому пожелает, блаженство своей черной розы.

Вот в какое время мы жили, Ника и я. Время конца начала. Ни она, ни я об этом не знали. Страна, которая нам досталась, крутилась, как могла, под ударами бича традиций, пытаясь оставить в прошлом поля сахарного тростника, горькие стенания о потерянной Африке; отныне она жила, следуя ритму всего остального мира, пытаясь найти свое место в том безумии, когда слова «мужчина» и «женщина» стали синонимами. Не было больше хозяев, силой берущих чернокожих рабынь. Не было больше мужчин, смеющихся над тем, что пинают женщину. Ни одна женщина больше не согласится воспитывать детей за банку сгущенного молока и терпеть наглую надменность любовницы мужа. А некоторые мужчины научились сквозь пальцы смотреть на супружескую неверность. Полиция принимает многочисленные жалобы и исковые заявления, суды утверждают разводы, и общество потихоньку скатывается к закону существ, которых оно само и породило. Старые истории, рассказывающие о превосходстве цвета кожи, о превосходстве пода, о превосходстве класса, постепенно забываются, стираются из памяти людей, ведущих беспрерывную жесточайшую борьбу за существование. Старое колониальное общество, сочетавшее в себе сладкую жизнь феодалов, жестокость всемогущих господ, страшную участь рабов, почти уничтожено, и вокруг него дуют ветры неизбежной смерти. Женщины приподняли свои вуали, а мужчины лавируют, закутавшись в лохмотья былых привилегий, как несчастные жертвы кораблекрушения на спасательном плоту. Конец правления, конец расы; мужчины моего поколения стали последними потомками династии, зародившейся в колыбели колониализма. Их мир обрушился, они сметены профсоюзами, феминистами (как женщинами, так и мужчинами), советами осторожных мужей, средствами массовой информации, новыми законами.

Некоторые из них до сих пор пытаются сопротивляться и никак не могут приспособиться к новой эпохе. Их музыка дребезжит, как кастрюля, привязанная к хвосту обезумевшего пса. Они больше не находят поддержки в обществе, в котором их презирают. Из страха перед законом уже не раздают оплеухи направо и налево, ведь женщины больше не боятся говорить, жаловаться, изобличать такое поведение мужчин. Отцы, виновные в кровосмесительстве, предстают перед суровыми судьями, и им не могут помочь никакие адвокаты. Жены подают жалобы на своих мужей за изнасилование. Бывшие мужья рвут на себе волосы, пытаясь понять, в какой момент они сваляли дурака. Бал безнаказанных подошел к концу, и каждый ищет свое место на новой шахматной доске, где всем заправляет пресловутое равенство. Женщина-пилот дальней авиации наводит ужас, многие не помышляют даже шепотом заговорить с женщиной-главой крупного завода, женщиной-профессором университета, женщиной-комиссаром полиции, женщиной-хирургом, женщиной-культуристкой, да иногда и с обычной торговкой рыбой, лихо управляющей своим грузовичком, ведь и она может отругать за щетину на подбородке. Женщины-самцы готовы торговаться, меняться, но ничего не давать даром, иначе им кажется, что они становятся похожими на салонных пуделей, которых приобретают лишь для украшения интерьера.

Наступило время, внутри которого у каждого из нас появилось время собственное, время параллельное. Постоянно идя на уступки, так как я всегда ненавидел главенствовать над кем-либо, я все же оставался на плоту былых времен. Вместе с управляющими плантациями, с торговцами-оптовиками с берега моря, женщинами, торговавшими в крошечных лавчонках, а также с бутылкой рома, который оставлял место для механизированной уборки сахарного тростника, для индустриальных зон, расположившихся в городских предместьях, для магазинов самообслуживания и все для того же рома, разлитого по бутылкам межнациональными компаниями. Ника же мечтала любым способом уйти из этого времени, даже если она и ценила местный колорит. Мы превратились в две иллюстрации одной и той же страны, что заставляло нас постоянно сталкиваться лбами. Я выбрал лагерь незыблемых традиций, потому что я не знал ничего другого. Ника рвалась вон из круга, очерченного предками. При этом ее ненависть, прилипчивая, как пиявка, не имела ничего общего с новым временем, в котором бывшие супруги, обзаведясь новыми семьями, разлетались в разные стороны так же легко, как невесомые перышки, танцующие на ветру.