Данный дополнительный словарь вызвал справедливое замечание Андрея Монастырского в связи с тем, что он скорее является художественным произведением, нежели словарем как таковым, или даже не полухудожественным, что, по мнению составителя, допустимо. Справедливость сомнений здесь, видимо, в следующем: прилагаемый словарь не обладает набором признаков действительного словаря. Здесь не указаны место и время употребления того или иного термина, нет библиографии. Более того, сама форма описания терминов литературна, да и сами термины типа Солнце, Весна, Мальчик, качающий ногой, не являются авторскими. По сути, при наличии таланта, а возможно, и нет, во всяком случае, при желании можно дать тем же самым терминам другие определения, описания, комментарии. И количество подобных словарей исчезнет в бесконечности.

Моя позиция в этом вопросе следующая: почти все термины (а я именно на этом и настаиваю) общеупотребимы, но до сих пор, несмотря на присутствие повсюду бесконечности, не были сведены в подобный словарь, и именно контекст «терминов московского концептуализма» и провоцирует к созданию последнего. Однако слово «провоцирует» не означает придумать как бы «вдогонку» новый словарь, хотя именно это я и сделаю позже - доведу поднятую мной тему «нового романтизма» до объема настоящего словаря.

Термины, предлагаемые мной для данной публикации, демонстрируют те аспекты интересующей меня проблематики, которые нашли отражение в моих проектах за последние три года. К примеру: Дон-Кихот, мельница, ветер, одинокая собака, заглядывающая в глаза, небо и облака использовались как самостоятельные категории в проекте «Дон-Кихот против Интернета, Старая утопия на рубеже третьего тысячелетия» 1987 г. Другие термины: след от пальца на пыльной поверхности, лето, весна, день и другие - являются дальнейшей разработкой темы «Тупика», начатой в соавторстве с Сергеем Ануфриевым. И конечно, такие термины, как вздох сожаления, Тлен Гульд, Бах, признание в измене, разум счастливый, розы в хрустальной вазе и многие другие, суть результат многолетнего психоделического опыта, который, как у Паши Пепперштейна, лежит непомерным грузом в форме «лабораторных записей». И я мог бы датировать каждый из терминов, но именно этого мне и не хотелось. Для меня, я подчеркиваю, была необходима другая форма описания. Я выбрал - традиционную, литературную, да еще усиленную цитатами.

Психоделические термины обычно двулики. То, о чем пишет Паша, мне понятно из глубины совместного опыта. Мне одновременно понятны и суть, и нюансы, и даже то, о чем он промолчал. Об этом также можно написать целую книгу (возможно, это и случится). Я мог бы подписаться под определением термина, но при этом изменить сам термин. К примеру, его термин Нейроорнамент я мог бы заменить на Бедный Борхес, а Праздник - на Женитьбу Бальзаминова, а вот термин Палойа ничем не заменишь - очень точно, хотя в моем словаре это близко к Умной материи. Однако здесь - проблема общедоступности терминов и проблема их перевода из приватного, психоделического на общекультурный язык. Моя задача, помимо уже вышесказанных, противоположна - перевод общеупотребимых слов на психоделический язык, а точнее на язык - норму московской концептуальной школы, при этом основной принцип перевода - не отходить от оригинала, не забывая, что Оригинал подчас требует элементарного.

В.Захаров