Офицерский клуб. Одесса. 1921 год. Комната, отделанная дубовыми панелями. Несколько офицеров играют в бильярд. В комнате присутствуют двое офицеров русской добровольческой армии, один офицер-англичанин и морской офицер-француз: времена международной интервенции. Офицеры слегка пьяны или не совсем слегка.

Русский офицер, целясь в шар: Господа, ну а все-таки какой анекдот! Это черт знает что, господа. Даже среди того вздора и хаоса, который теперь творится на Руси, эта штука — это черт знает что, господа! Все мы здесь, позволю вам выразить, в щекотливом положении, господа. Прямо скажем: чертовски щекотливое положение!

Второй русский офицер постарше: Нешуточная история, господа.

Английский офицер, неторопливо раскуривая трубку: I guess what you mean, gentlemen. I suppose you talk about the little sculpture, the little statuette of woman, which has been found as the part of so cold… (заминка) heritage of one our common friend. I prefer do not pronounce his name now and here, but we all know whom I mean. So… Now when our common friend is gone and four of us are definitely full of feeling that he might never come back. So, we are sort of responsible for those elements of his former property that possibly can be considered as the cultural treasures. In the matter of fact we find only one object which provoke impression to be a cultural treasure, a not the last one! I mean it looks like expensive stuff. And very old stuff, gentlemen. I have to point this: very, very old stuff. Meanwhile it looks like pretty woman: elegant, naked, small, unprotected, touching. And our problem, gentlemen, if I understand it correctly, is simple, but not very simple. We are four and she is… she is only one.

Первый русский офицер, горячась и краснея, пьет шампанское и курит папиросу: Канальская ситуация! Черт бы побрал все такие… Это канальство, господа. Я не хотел бы углубляться, всем вам здесь известно… но только это канальство, и, если угодно, если вы мне позволите, это холуйство, господа, это… угодничанье перед древностью, перед этими тысячелетиями, черт возьми, перед тысячелетиями черными, как уголь, перед этой древней-древней разверзенью.

Второй русский офицер: А не посмотреть бы нам на нее?

Моряк-француз: Oui. D’accord. Exactement.

Первый русский офицер: Вы желаете ее видеть, господа? Не шутите?

Англичанин: Yes, I would be oblige.

Второй русский офицер мрачно: Покажи им ее, Егор.

Первый русский офицер подходит к ореховому бюро, достает из кармана мундира ключ, открывает нижний ящик бюро, достает статуэтку, завернутую в плотную шелковистую ткань, разворачивает ее и ставит в центр бильярдного стола. Это черная каменная статуэтка обнаженной девушки, на вид очень древняя, но невозможно с уверенностью определить, к какой цивилизации или эпохе она принадлежит. Некоторое время офицеры молча созерцают статуэтку.

Англичанин, выпуская дым: Good evening, lady. I’m so happy that you join us in this rainy evening. I hope we, four old bachelors, will be funny enough to make you laughing tonight.

Француз, восхищенно глядя на статуэтку: Адорабль.

Второй русский офицер: Так как же решим дело, господа? Тут, изволите видеть, каждый из нас может предъявить некоторые права. Так сказать, права на обладание этой вещицей. А поскольку не разломаем же мы ее на четыре части, эту красавицу, то не разыграть ли?

Первый русский офицер: Разыграть! Разыграть! Мы все здесь офицеры, господа, так что уж надо решить по-нашему, по-военному. Разыграть, и дело с концом.

Англичанин: I agree.

Француз: Какой будет игра?

Первый русский офицер, опрокидывая в себя бокал шампанского: У нас в полку, господа, большим уважением пользовалась игра в каменное лицо. У нас тут сейчас гостит Софи, она истинная милашка, я вас, впрочем, еще не представил.

Выходит и возвращается с девушкой в черной шляпке и с вуалью.

— Позвольте представить, господа! Софи, само очарование. Здесь многие без ума, господа, имеется и комната для игры в каменное лицо.

Француз: Charmante (целует руку Софи).

Англичанин: With all my respect, young lady.

Первый русский офицер: Пройдемте, господа, и эта красавица пойдет, конечно же, с нами.

Берет черную статуэтку с бильярдного стола.

Первый русский офицер: Четыре холостяка и две очаровательные красавицы! Одна юная, как заря, другая древняя, как ночь веков. А остальное решит игра, господа, и здесь вам потребуется ваша офицерская стойкость, ваша выдержка, ваше самообладание — качества, украшающие офицера!

С этими словами он сопровождает их в соседнюю комнату цилиндрической формы с круглым столом в центре, накрытым белой атласной скатертью, свисающей до пола. Вокруг стола четыре стула со строгими прямыми спинками. По верхнему периметру комнаты расположены большие зеркала в рамах, висящие наклонно, так чтобы каждый из играющих мог видеть любое изменение выражения лица соперника.

Первый русский офицер, приподнимая скатерть: Софи, прошу вас скрыться под завесой неведения.

Софи залезает под стол, офицер опускает скатерть.

Первый русский офицер: Господа, прошу вас занять ваши места.

Офицеры садятся. Первый русский офицер ставит в центр стола черную статуэтку.

Первый русский офицер: А теперь прошу внимания! Вы должны всеми мыслями своими, всеми чувствами, всеми движениями сердца сосредоточиться на статуэтке. Мы ничего не знаем об этой деве из пучины веков, поэтому пусть каждый скажет по очереди все тайное знание о ней, об этой маленькой черной девочке с каменным лицом. Пусть каждый выдаст тайну, которая станет отражением этого изваяния в зеркале души каждого из нас! И помните, лица наши должны оставаться столь же каменными, как личико этой девушки. И речи наши должны звучать размеренно и четко. Кто собьется, кто дрогнет, тот проиграл, тот выбывает из игры. Начинайте, капитан, она указывает на вас, вам и начинать (рука каменной статуэтки указывает на второго русского офицера).

Второй русский офицер неподвижно и внимательно смотрит на статуэтку. Каменное лицо.

Второй русский офицер: Вскоре после того, как мне исполнилось семь лет, мать с отцом увезли меня в имение на целое лето. Погоды в ту пору стояли жаркие, помню, но с частыми грозами, и хотя по ночам отвесный ливень хлестал сад, но уже утром могла случиться такая духота, что просыпаешься, бывало, весь в поту, отбиваясь во сне от бесов, а они, как приглядишься, оказываются просто мухи да комары. Я пребывал в том возрасте, когда заканчивается первое детство и начинается второе, самое сладостное и самое тревожное. И случайное впечатление может неожиданно ранить и восхитить сердце. Вечерами у нас собиралось общество, приезжали соседи с молодыми дочками, бывали офицеры из соседнего гарнизона, да и много гостей наезжало, иногда самые неожиданные люди, и в целом суматошное стояло лето, не то чтобы очень веселое, но бодрое и наэлектризованное, и нередко равнодушными еще глазами наблюдал я, как пылкие парочки убегали в сад целоваться в гротах, а сад наш, разбитый по старинным английским заветам, предоставлял для романтических свиданий самые превосходные уголки! Там прятался один уголок особенно заманчивый, который чем-то неодолимо притягивал не только влюбленных, но и меня, а я ведь еще не ведал ничего о любви. Это было круглое болотце, где ночью пели лягушки, и за ним возвышалась искусственная руина с нишей: когда-то там, должно быть, стояла статуя или ваза, но во времена моего детства ничего там не было, ниша всегда оставалась пуста, и только зеленый пушистый мох устилал каменное ее дно, словно траченный молью коврик. Я помню грозовую ночь, когда молнии проносились по небу, словно сумасшедшие ангелы, хлестал дождь, и я зачем-то пробирался через колючие кустарники в мокрой темноте к заветному болотцу, приветствуемый издалека хором лягушек. И вот я приблизился к воде, к черной воде озера, полыхнула зарница, и в белом свете молнии я увидел девушку, точнее, девочку, мою ровесницу, совершенно обнаженную, которая стояла в нише.

Первый русский офицер: Ваша очередь, Hillborn.

Лицо англичанина. Каменное лицо. Он внимательно курит трубку: I see the white pyramid. Pure, white marble around me. Warm and smooth marble. It gives me feeling of pleasure, but I know, there is the black fire inside the pyramid. Black fire of power, black fire of eternal energy, which can burn me and recreate me, and my world will be the favorite world for God, and Father of Eternity will choose my sacrifice in the very last moment of Common Life. Your move, Jean-Heanri.

Лицо французского офицера. Каменное лицо. Он бледен, черные усики одной линией, глаза выпуклые, к потному лбу прилипла черная челка. Внезапно француз вынимает пистолет и стреляет в англичанина. Англичанин падает вместе со стулом. Он мертв. Француз стреляет во второго русского офицера два раза. Второй русский офицер падает лицом на стол и умирает. Первый русский офицер бросается зачем-то к окну, у него расстегнуты штаны и торчит рубашка из-под кителя. Француз стреляет в первого русского офицера три раза. Первый русский офицер падает мертвый возле большого высокого окна, за которым идет проливной дождь. На нем круглые очки, в стеклах отражается дождь.

Французский офицер встает, берет со стола статуэтку и подходит к дверям. Двери высокие, дубовые.

Французский офицер (повернувшись лицом к комнате, которую он собирается покинуть): «Истина не так мерзка и цинична, как вы думаете, но она гораздо безутешнее ваших ожиданий».

Выходит.

Темный коридор. В темноте слышны шаги человека, идущего по скрипучему паркету. Коридор длинный и гулкий. Щелкает зажигалка. Свет огонька падает на лицо француза, подкуривающего сигарету. Огонек гаснет, сигарету удается подкурить не сразу. В темноте звучит слово «Merde». Подкурив сигарету, француз освещает зажигалкой личико статуэтки, которую он держит в руках. Ее лицо, вырезанное из темного камня, кажется изделием глубокой древности, но при этом очень сильно напоминает мордашку куклы Барби.

Внезапно мы наблюдаем трансформацию лица статуэтки в личико куклы Барби. Анимированная Барби, одетая в современную американскую военную форму, произносит следующий текст с интонациями крайне сексуальными, на грани тонкого завлекающего мурлыканья, кое-где даже с легкими постанываниями:

— Варвар собирается всего лишь прогуляться в радостной толпе других варваров, но внезапно он остается совершенно один среди замерзающей пустыни, ледяная корона водружается на его зябкую голову, плечи его окутывают белоснежные горностаи, и горные стаи невидимых глазу волчат коронуют его, провозглашая вековечным властителем пустошей и тех безымянных территорий, что до конца веков беззаветно преданы стылому ветру. Варвару мнится, что к нему приходит на помощь сама святая Варвара, покровительница рабочих, строящих туннели. Варвар полагает, что святая Варвара протягивает ему свои прохладные руки, чтобы увести за собой в бесконечный туннель, откуда нет возврата, и там вечно будет биться варварское сердце, производя звук, напоминающий звучание гобоя, флейты или рожка на морозе.

Заснеженное поле. По снегу ползут солдаты в белых маскхалатах. Здесь недавно прокатился бой. Один из солдат подползает к полузасыпанному снегом фашистскому генералу, который лежит, раскинув руки крестом. Над снежным полем ослепительно синее небо. Крестик ярко сияет в луче солнца. Солдат срывает крестик с тела генерала и прячет его за пазуху. Звучат поочередно звуки флейты, гобоя и рожка. Барби продолжает говорить:

— Но варвар не успевает поверить в это темное, но сладостное будущее. Святая Варвара внезапно превращается в каменную Барби, которую судорожно сжимает его ладонь. И он снова царит среди пустошей в своем одиночестве, коронованный шут, внезапно испытавший грубое вторжение армии свирепых инопланетян в самую сердцевину своего мозга, и сразу же после этого ему приходится испытать чувство внезапного исчезновения всех этих инопланетян, всех этих интервентов, исчезновение, ничем не объяснимое и оставляющее холодный след. В этом состоянии ледяного истукана преображенный варвар созерцает каменное лицо Барби и ее алмазные глаза. И бесчисленные звезды, отражающиеся в гранях ее глаз.

Барби щурит длинные ресницы, томно облизывает губы кончиком языка, а генерал лежит, как лежал, но поверх фашистской формы на него наброшена королевская мантия с горностаевой оторочкой, на голове его корона (это может быть копия короны российских императоров), в синих руках он сжимает символы царской власти — державу и скипетр. На него падает снег, постепенно его засыпая.

Барби стоит на возвышении, а вокруг нее зал, наполненный американскими морскими пехотинцами в белых униформах. Форма наших дней. Барби начинает танцевать стриптиз, профессиональными движениями стриптизерши сбрасывая элементы военной американской формы, в которую она одета. При этом она поет песню «Вова, я просто танцую голой, что за нах?». Морские пехотинцы восторженно смотрят на нее, аплодируют, подбадривают ее восторженными криками. Двое военных стоят поодаль от остальных. Оба улыбаются до ушей, восторженно глядя на стриптизершу. Они чернокожие, один совсем молодой, другой лет сорока. Белозубая улыбка чернокожего лица. Их зовут Том и Джош.

Музей Уитни в Нью-Йорке. Джош быстро идет по залам, он ищет туалет, ему указывают дорогу. Джош входит в предбанник туалета: простое пространство с белыми стенами и белым мраморным полом. В глубине две одинаковые белые двери со схематическими силуэтами мужчины и женщины. Джош видит японскую девочку лет восьми в очень красивом и необычном черно-зеленом платье, с тщательно сделанной прической, отчасти напоминающей традиционную японскую, а отчасти ультрасовременную. На ногах у девочки красные сапожки. В руках она держит голую куклу Барби. Джош — немолодой чернокожий американский военный в чине майора. На нем летняя униформа.

Джош: Hi, baby. What you do here alone? Waiting for somebody?

Джош садится на корточки напротив девочки. Его морщинистая лысая голова оказывается на одном уровне с ее лицом.

Джош: Why you play with this shit? — касается пальцем куклы Барби. — Listen to me, baby. I want to talk to you about something seriously, can I? Age to age, century to century girls like you were playing with dolls which had a form of a babies, little babies, you know, babies in the age when they suck milk, do you understand what I’m talking about? The girls… they were playing with these toys for to prepare themselves to become mothers, get what I mean? Can you get it? And now? What you see now? You play with the toy which has form of an adult girl in the, so called, reproductive age. Do you know what they mean, when they say reproductive age? They mean age when she (or he) is able to make sex, yeah! But sex can have a spiritual reason, not only physical, get what I mean? Wish an example? For example: you stand here alone waiting for somebody in front of the door to the bathroom, waiting for your father, or mother, or sister, or brother, or for some other relatives, I don’t care for whom you are waiting for! But you are fucking waiting! You wait and wait, stand and stand. And what kind of activity you provide meanwhile? You bite it with your little teeth, with your little, little teeth shinning like a little pearl. You bite the blond hair of this infernal beauty, you suck this hair, and the poison of our bloody days, the juice of contemporary lie and zombification is entering your body. Can you feel it, kid? I would not consider what you do the lesbian sex, but I’m not sure that you will be a good mother after that. What you think, darling, tell me?

Девочка молчит, продолжая сосать волосы Барби и глядя в упор в лицо Джоша.

Джош: Where is your dad?

Девочка: My Dad is dead.

Джош: Do you want to be a mother, girl?

Девочка неподвижно смотрит на Джоша.

Джош: Do you dream to be a mother? Do you want to born a child ones?

В зрачках японской девочки появляются два атомных взрыва, после этого глаза ее начинают излучать мертвенное сияние.