– А ну вали отсюда! Я тебе говорю, ты! Ты, старая крыса из котомки нищего Шимона, ты, вонючая подошва башмака с рыночной помойки, ты, бывшая бахрома засаленного коврика у самой занюханной иерусалимской двери, чтоб об тебя ноги вытирали до скончания твоего века, то есть еще минут пять, не больше! Проваливай, слышал?!

– Чего разоралась, цыпочка? Подвинься, дура горластая, это мой кусок! А то кааак!

– Ой держите меня, он меня «кааак»! Я тебе не цыпочка, а подружка местного вышибалы. Мы с ним тут кормимся, а ты иди вон туда на рынок и жри из помойки, башмачная подошва!

Огромный, когда-то белый кот с черным пятном на морде дожевал свой кусок швармы под столом и недобро посмотрел на пришельца. Он склонил голову, показав черное драное ухо, зарычал басом и поднял лапу. Пришелец оценил тяжесть этой лапы, каждый коготь белого был втрое толще, чем у среднего котяры.

– Да ну вас, – рыкнул пришелец, опустил голову, чтобы не смотреть на страшные когти, и бочком потрусил в сторону рынка.

Белый кот еще пару раз стукнул увесистым хвостом по асфальту, пробурчал: «Ходят тут всякие», – потянулся и лег отдохнуть. «На ложе моем нынче искала я того, которого любит душа моя», – проносится в моей голове, и я удивленно прижимаю уши, не в силах вспомнить, где я это слышала. Черная кошка наконец добралась до своего законного куска и теперь смакует его, поворачивая то вправо, то влево, раздирая зубами и лапами. «Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы», – вспоминаю я. Не знаю, откуда это в моей голове.

День сегодня выдался славный и нажористый, с утра пришел студент Шай, как всегда взял шварму в пите и уселся на улице. Шай всегда что-то читает, когда ест, и не смотрит на питу, набитую шавармой и салатом. Иногда он о ней вспоминает и подносит ко рту, пока он жует один кусок, еще два непременно выпадают и оказываются под столом, котов он вообще не замечает, можно спокойно подойти, брезгливо отогнать лапой зеленый острый перец, тащить свою добычу в сторону. И там не спеша жевать. Как раз успеешь съесть, пока студент соберется откусить еще раз и опять уронит пару-тройку жирных кусков мяса.

Вот к той шумной компании лучше не приближаться, эти ничего не роняют, зато могут и пнуть, если не отскочить вовремя.

…А вот и старая знакомая, ее зовут Керен. У нее в тарелке много мяса, там и сердечки, и печенка куриная, и кусочки грудки, вкуснятина. У Керен совсем седые волосы и жесткие руки в крупных морщинах. Она не начинает есть, пока с нами не поделится, сама подзовет и с руки кусок печенки предложит, а не швыряет на землю, как некоторые, так и берешь этот чистый кусочек без единой песчинки, так и мурлычешь. А как наешься, она еще и за ухом почешет, ей даже дружок мой недотрога ухо подставляет, никому не дается, только ей. И на спину потом переворачивается, а Керен ему живот чешет, он от удовольствия аж лапы раскидывает и глаза щурит, весь измурчался стервец, а со мной только порыкивает, да и то не так громко. Меня-то не забывай, Керен, почеши тут, да-да, здесь, мурррр.

– Ну все, помурчали и будет, теперь дайте поесть, – Керен выпрямляется, кладет на колени салфетку и окунает кусок питы в тарелку с хумусом. Мы поднимаемся и уходим, мой бандит даже лбом в меня тычется, довольный, очень уж печенку любит. «…ибо ласки твои лучше вина», – даже не буду думать, откуда во мне эти слова, не хочу думать.

* * *

Весь день мы едим и дремлем, перебираясь в тень от наползающего на нас солнца, а когда уже совсем темно, и на небе виден Кошачий Бог, хозяин забегаловки закрывает дверь и выносит нам ужин.

– Жирные коты, – говорит он ласково, – жирные наглые коты.

Мы съедаем немножко, чтобы ночью быть сытыми и не искать еду, один кусок мяса мой бандит зажимает в зубах, но не жует, и мы бежим по улицам, мы бежим туда, где крыши пригибаются к земле и ступеньками лезут в небо, мы поднимаемся по ступенькам все выше и выше. На самой высокой крыше бандит подкидывает вверх кусок мяса и Кошачий Бог принимает нашу жертву. Я смотрю вверх и благословляю Кошачьего Бога за то, что мы не живем на помойке, за то, что он создал меня кошкой и дал мне бандита, самого сильного кота в городе, за то, что лучшее место в этом городе наше, за то…

«Беги, возлюбленный мой, будь подобен серне или молодому оленю», – бандит бежит впереди, спускаясь с крыш все ниже, не знаю, что носится в моей черной голове, я никогда не видела никаких оленей и серн, может, они вовсе не бегают, а бандит несется быстро, белый хвост трубой, ни одна собака не догонит. Я знаю, что он сам поймал и сожрал жертвенное мясо, пока я смотрела вверх. А значит, он и есть Кошачий Бог, а на небе просто луна. Беги, бандит, беги, завтра будет день.