Скажи мне, как тебя любили, и я скажу тебе, какой ты любовник

Существует немало организаций и социальных институтов, призванных защищать наши интересы. Религия, правительство, медицина и образование, медиа, поп-культура – все они работают не покладая рук, чтобы определить и урегулировать параметры нашего сексуального благополучия. Стимулы и запреты, окружающие стремление тела к сладострастию, являются фундаментальными элементами общества. Многое о сексе мы узнаем на улице, из фильмов и телепередач, в школе. Но еще раньше мы начинаем получать эти сведения в семье. Все мы – члены общества, но к тому же мы еще и дети своих родителей. (Сюда относятся и бабушки с дедушками, приемные родители, опекуны и любой, кто ухаживал за нами в первые годы жизни.) Ничто не имеет такого глубокого влияния на наши любовные отношения во взрослом возрасте, как отношения с теми, кто заботился о нас в детстве.

 

Археология желания

Психология желания часто теряется под грузом детских событий, но, если изучить историю наших первых лет, можно многое восстановить. Мы способны прокрутить развитие событий в обратном порядке, до того момента, как мы научились любить. Научились ли мы получать удовольствие или нет? Поняли ли, как доверять другим? Привыкли ли к получению желаемого или к отказам? Были ли родители внимательны к нашим нуждам, или это мы следили за их потребностями? Искали ли мы у родителей защиты или были вынуждены спасаться от них? Чувствовали ли мы себя отверженными? Униженными? Брошенными? Нас обнимали? Качали? Успокаивали? Учились ли мы не ждать слишком многого, прятаться, когда нас огорчили, смотреть в глаза? В семье мы чувствуем, когда можно вести себя свободно, а когда наши выходки могут ранить других. Мы постепенно понимаем, как относиться к своему телу, полу, сексуальности. Мы получаем много других уроков о том, кто мы и как себя вести: быть открытыми или защищаться, петь или не шуметь, плакать или прятать слезы, рисковать или бояться.

Все это формирует и наше мнение о самих себе, и наши ожидания от других. И все это мы, взрослые мужчины и женщины, привносим в любовные отношения. Некоторые из данных особенностей очевидны и четко проявляются, другие остаются в тени, скрываясь даже от нас самих.

Наши сексуальные предпочтения возникают из радостей, волнений, сложностей и конфликтов самого раннего детства. Нам предстоит выяснить, как они влияют на нашу потребность и толерантность к близости и удовольствию. Что нас заводит и что останавливает? Что нас привлекает, а что оставляет равнодушными? Почему? Какая степень близости в отношениях нам комфортна? Можем ли мы позволить себе получать удовольствие в отношениях с теми, кого любим?

Когда отец Стивена бросил его мать, она взяла себя в руки и дала слово, что никто и никогда больше с ней так не поступит. Она работала медсестрой и полностью посвятила себя детям: смогла оплатить учебу в колледже для всех троих, а сегодня она живет в собственном доме. Стивен восхищается матерью и уважает ее и заметную часть собственной жизни стремился не стать «как тот козел». Он женился на Рите и спустя шесть лет оказался в ситуации, когда ему вдруг пришлось оправдываться в ответ на ее обвинения в сексуальной пассивности. Стивен находит отговорки, но отсутствие интереса расстраивает и его самого, тем более что появились проблемы и с эрекцией.

Чем больше он любит и уважает жену, тем сложнее ему заниматься с ней сексом. Для Стивена эмоциональная безопасность означает постоянный контроль над любыми эгоистическими или агрессивными проявлениями. Такой подход выработался у него под влиянием матери и стал частью его сексуальности. Чем сильнее он любит Риту и чем больше от нее зависит, тем осторожнее демонстрирует и тем активнее подавляет собственную сексуальность. Стивен не знает, как проявлять вожделение одновременно с эмоциональной заботой. Его бессознательное хранит верность прошлому.

Дилану за двадцать, он управляющий в розничном магазине. Для него эмоциональная безопасность в отношениях просто невозможна, и неважно, есть ли сексуальное возбуждение или нет. Его мать умерла, когда ему было двенадцать, и до самой смерти она была эмоциональным стержнем всей семьи. Когда Дилан заплакал на похоронах, отец сказал ему: «Надеюсь, ты не начнешь истерику прямо тут». Чтобы не портить отношения с отцом, Дилану пришлось научиться полностью подавлять свои эмоции: «Чувства в нашей семье считались проявлением слабости». Как только Дилан замечает в себе эмоции по отношению к кому-то, он тут же начинает себя ругать, надеясь преодолеть свою эмоциональную уязвимость. Решение? Дважды в неделю он ходит в клуб, знакомится с мужчинами, которых никогда не видел раньше и которые ничего не знают о нем. Они занимаются сексом, анонимно, не допуская никаких чувств, и Дилану кажется, что он защищен от унижений, испытанных им в детстве. Одновременно он чувствует, как это приятно, когда кто-то выбирает и хочет именно его.

Нерациональность желания, в частности, связана с тем, что чаще возбуждающее нас уходит корнями в детские страхи и травмы. Джек Морин объясняет, что эротическое воображение бесконечно изобретательно в преодолении, трансформации, изменении травм прошлого. Другими словами, наш наиболее болезненный детский опыт становится источником самых острых наслаждений и экспериментов в зрелом возрасте.

Давайте посмотрим на историю Мелинды. Ее отец был откровенным бабником. Сама она хоть и сочувствовала матери, но точно не хотела стать на нее похожей: вечно жалкой, разочарованной, опустошенной. Поэтому Мелинда стала соблазнительницей – полной противоположностью образа брошенной жены. Мелинда намерена обыграть мужчин на их же поле. Желание для Мелинды ассоциируется с недоступностью, а потому, как только она получает мужчину, он сразу становится ей неинтересен. Чтобы убедиться в собственной силе, Мелинде нужно найти и заполучить следующую жертву, и следующую, и следующую. В отсутствие препятствий ей сложно себя оценить. И почти ничто не приносит Мелинде такого наслаждения, как завоевание сильного и чужого мужчины – кроме, однако, самого приятного: возможности бросить его и отомстить прошлому. Так, хладнокровно меняя мужчин, Мелинда пытается доказать, что, в отличие от матери, она сильна и независима и сама устанавливает правила, принимает решения, выбирает любовников и расстается с ними. Разумеется, так отчаянно борясь с уязвимостью, Мелинда оказывается почти такой же одинокой, как и ее мать.

Главный компонент чувственного и эротического – человеческое воображение. Но многим оказывается сложно обнаружить и проявить собственную сексуальность, так как она в свое время подавлялась родителями и теперь связывается со страхом, чувством вины и недоверием. Родители, безусловно, хотят обезопасить детей, но в результате их защита оборачивается источником серьезных проблем, когда дети вырастают. С малых лет у Лены сформировался целый список того, что можно, а что недопустимо для женщины: о чем можно мечтать, как действовать, от чего испытывать удовольствие. Она была старшей дочерью в очень консервативной и религиозной семье и твердо заучила, что приличная женщина всегда следует четким стандартам поведения, никогда не проявляет агрессии, ничего не требует, всегда ставит интересы других выше собственных. Самооценка Лены основана на том, что она отдает больше, чем получает – так же рассуждала и ее мать (и многие предыдущие поколения). Стремясь стать незаменимой, Лена рассчитывала защититься от превратностей любви. Она очень мила, но именно это и отталкивает ее мужа: его подавляет ее застенчивость и нерешительность в постели.

В последнее время Лена начала задумываться, каким был бы ее брак, если бы она меньше заботилась об интересах всех на свете, кроме собственных. Она стала размышлять о том, могла бы она нравиться не за то, что вечно всем уступает и обо всех печется, а просто за то, какая она есть. Мы с ней пытались разобраться с природой тревоги, чувства вины, стремления к самопожертвованию, которые традиционно считаются качествами хорошей девочки. Лена хотела бы набраться смелости и не только понять, что ей нравится, но и решиться попросить об этом. Возможно, совместный поход с мужем за бельем в модный магазин не всем покажется особенным событием, но Лене это подняло настроение почти так же радикально, как Wonderbra изменил ее фигуру.

Внутренние конфликты, препятствующие проявлению сексуальности Стивена, Дилана, Мелинды и Лены, – результат неприятностей, пережитых каждым из них в детстве. Наши личные эротические склонности и предпочтения изменяются и формируются всю жизнь, но часто уходят корнями в детские впечатления и переживания, как позитивные, так и не очень. Иногда, чтобы распутать этот клубок, требуется психолог-детектив. И в целом мало что в наших эротических фантазиях происходит просто так, без причины.

 

«Я» как часть «мы»

У людей физическая и эмоциональная зависимость от родителей сильнее и по продолжительности, и по интенсивности, чем у любых других живых существ. Мы так привязываемся к родителям – и нам так нужно чувствовать себя в безопасности, – что мы готовы на все, лишь бы не расставаться с ними. Мы подавляем свои желания и загоняем вглубь агрессию. Мы принимаем на себя вину за то, что над нами издеваются; подчиняемся контролю; учимся полагаться только на себя; легко отрекаемся от своих потребностей. В общем, мы осваиваем и применяем множество тактических приемов – лишь бы сохранить самую первую связь.

Все становится несколько сложнее, когда мы понимаем, что если рассуждать с точки зрения развития, то свобода – одна из самых важных потребностей. Едва научившись ползать, мы пускаемся в самостоятельный путь и постепенно понимаем, как находить баланс между двумя фундаментальными стремлениями: установить связь и достичь самостоятельности. Нам нужно, чтобы родители о нас заботились, но не менее важно, чтобы они давали нам достаточно личного пространства. Мы хотим, чтобы они нас и поддерживали, и отпускали на свободу.

Всю жизнь каждый из нас проводит в центре схватки между зависимостью и независимостью. Насколько искусно мы во взрослом возрасте сможем объединить эти потребности, зависит от того, как наши родители реагировали на конфликт двух полюсов в годы нашего детства. Но поведение родителей и их действия – лишь часть истории. Не меньшее значение имеет и то, как мы интерпретируем их действия. Каждый ребенок по-своему играет с жизнью в лотерею. То, что одному хорошо, другому может быть слишком тяжело. Кому-то из нас нужно больше родительского внимания, а другие и будучи взрослыми вздрагивают от воспоминаний о вечном контроле и бесцеремонных вмешательствах. В каждой семье складывается свой тип реакции на проявления зависимости и автономии: что и когда поощряется и пресекается. В рамках обмена компромиссами с родителями мы выясняем, какой объем свободы нам наиболее комфортен и насколько серьезно нам придется поступиться своими желаниями. В итоге рождается система верований, страхов, ожиданий – осознанных или нет – о том, как устроены человеческие отношения. Мы все это формулируем, заворачиваем в красивую обертку и протягиваем тем, кого любим. Вполне честный обмен.

Неудивительно, что такая эмоциональная история проявляется и в физиологической стороне секса. Тело – самый чистый, самый первый инструмент, с помощью которого мы коммуницируем с другими. Как писал философ Ролан Барт, «то, что скрывает язык, говорит мое тело. Тело – упрямый ребенок; язык – цивилизованный взрослый». Но тело – наш родной язык, посредник в общении с миром, используемый нами задолго до того, как мы произносим первые слова. С момента рождения взрослые дарят нам любовь, чувственную и, рискну сказать, эротическую.

Телесные ощущения доминируют в период нашего первого знакомства с внешним миром и первого взаимодействия с теми, кто о нас заботится. Тело – это банк памяти, где хранятся воспоминания о чувственных удовольствиях, получаемых нами через кожу. Часто я слышу, как женщины и мужчины в моем кабинете говорят, обращаясь друг к другу: «А ты можешь просто обнять меня?» Успокаивающая сила объятий одинаково благотворна для нас хоть в пять, хоть в сорок лет. Тело – это еще и хранилище всех страданий и разочарований, постигших нас, и боль, от которой мы страдали. Тело помнит то, что разум предпочел забыть: и светлое, и темное. Возможно, именно поэтому самые глубокие страхи и самые острые желания проявляются в сексе: и беспредельность наших потребностей, и страх измены, и ужас перед всепоглощающей страстью, и мечта о всемогуществе.

Эротическая близость – это акт щедрости и эгоизма: мы одновременно и даем, и берем. Нужно входить в тело или эротическое пространство партнера, не боясь, что нас поглотит и мы потеряем себя. В то же время мы должны уметь войти внутрь самих себя, уступить самопоглощению, оставаясь при этом в присутствии партнера и веря, что тот не покинет нас, пока мы уходим в себя, и не будет чувствовать себя отверженным из-за нашего недолгого отсутствия. Нам нужно установить связь и не бояться в ней исчезнуть, мы должны испытать оторванность от партнера, не опасаясь быть покинутыми.

 

Эгоизм интимных удовольствий

Меня всегда интересовали люди, которые умеют находить баланс между собой и другими на эмоциональном уровне, но никак не могут найти его в области физиологического. Этим людям страшно слиться с партнером во время секса, они боятся потерять себя, и страх так силен, что они защищаются либо блокируя свою сексуальность, либо пытаясь найти удовлетворение на стороне. Психоаналитик Джессика Бенджамин пишет: «Борьба ребенка за независимость происходит внутри тела и в контексте телесных удовольствий». У взрослого все точно так же.

Когда Джеймс впервые вошел в мой кабинет, он сел и сказал: «У нас со Стеллой отличный брак, но с сексом всегда была проблема». Джеймсу кажется, что отношения со Стеллой подавляют его сексуальность, и он сильно нервничает из-за этой эротической несовместимости. Как бы он ни был возбужден, как только приближается Стелла, он начинает думать только о том, справится ли он с задачей: «Сохраню ли я эрекцию?», «Не слишком ли быстро я кончу?», «А Стелла получит оргазм?» Секс превращается в гонку: успеет ли он добежать, пока длится эрекция? Ни о каком удовольствии и речи нет, пока Джеймс думает только об одном. Он не может флиртовать, не может пробовать ничего нового, так как все, что выбивает его из привычной колеи, повышает риск. А страхи запускают цепную реакцию, и неуверенность Джеймса парализует Стеллу. Она чувствует, что он где-то в своих мыслях, не здесь, жалуется на его невнимательность; это продолжается уже несколько лет.

– Расскажите мне о вашей матери, – прошу я Джеймса.

– О матери? Вы прямо к делу, да? Несколько лет назад я уже ходил к психотерапевту, и она тоже сразу завела разговор о матери. Это ничего не изменило. Моя жена ни в чем не похожа на мою мать.

– Начиная погружаться в проблему, я стараюсь добраться до первоисточника. Я точно не буду говорить вам, что вы женаты на вашей матери. Но все мы впервые узнаем о том, что такое любовь и вообще отношения, в собственной семье. Никто больше – ни друзья, ни увлечения, ни учителя, ни любовники – не имеют такого эмоционального резонанса. Так что расскажите мне о матери.

Из разговора я узнаю, что Джеймс очень тонко чувствовал настроение матери и подстраивался под него, а ей часто бывало одиноко и грустно. Она ненавидела шум, не любила беспорядка и волновалась, когда Джеймс и его сестра начинали играть слишком бурно. Она была хорошей матерью, но вечно очень взвинченной. «Я всегда с большим трудом соответствовал ее желаниям. Ей нужно было, чтобы семьдесят два предмета были расставлены точно по местам, тогда она успокаивалась». Для матери Джеймс был поддержкой, компанией, собеседником. (Отца она называла «кошелек».) «Когда я стал старше и мне захотелось тусоваться с друзьями, она во мне разочаровалась. Она говорила мне „желаю хорошо провести время“, но говорила это так, что провести время хорошо было очень сложно». Джеймс рос, разрываясь между стремлением не огорчить мать и потребностью жить собственной жизнью. «Я получил стипендию в Стэнфорде, и переезд через полстраны оказался лучшим выходом. Этого она меня лишить не могла. Я уехал, но увез с собой тяжелый груз вины».

Когда Джеймс впервые встретился со Стеллой, она показалась ему видением. «Все в ней было таким элегантным, таким живым, ярким. Вот женщина, которая не боится выделиться. Она как будто вся светилась». Стелла – полная противоположность матери Джеймса, и впервые в жизни он полюбил женщину, не нагружающую его ответственностью и чувством вины. Более того, Стелла отвергала его попытки слишком заботиться о ней, объясняя, что ее это душит. Теперь ему смешно вспоминать, как он переживал всякий раз, когда планировал что-то, в чем не могла участвовать она, – он вечно боялся ее разочаровать. И постоянно спрашивал: «Ты не возражаешь?» – доводя ее до бешенства. В итоге Стелла не выдержала: «Слушай, я тебе не мать. Тебе не нужно спрашивать у меня разрешения». Стелла показала Джеймсу на собственном примере, что можно быть с кем-то в эмоционально близких и безопасных отношениях, но не чувствовать себя так, как будто приносишь жертву. Утверждая свою независимость, Стелла снова и снова говорила, что она не хрупкая барышня и что ее благополучие не зависит лишь от одного Джеймса. Любовь имеет цену, но не должна требовать отказа от самого себя.

Во многих отношениях браку Джеймса и Стеллы можно позавидовать. Им хорошо вместе. Он все еще умеет ее рассмешить, а она – самый жестокий критик его работ (Джеймс – графический дизайнер), да и всего остального, что он делает. Джеймс полностью ей доверяет. Стелла – реалист и говорит так: «Даже когда я его ненавижу, мне с ним не скучно. Как только станет скучно, я уйду». Они вместе тридцать один год, у них четверо детей, они отремонтировали два дома, потеряли родителей, пережили рак груди Стеллы и даже увидели первого внука. Это позитивная сторона их союза.

Но в центре такой пасторальной картины лежит минное поле, коим является секс: тут разгораются их самые яростные споры. Она хочет, он нет. Она хочет это обсуждать, он нет. Она злится. Он защищается. После стычки и трудного разговора они медленно приходят в себя. Это длится бесконечно долго, а в последнее время все стало еще хуже.

Многие годы Стелла жаловалась, что лишь она волнуется о сексуальной стороне их жизни: «Только я думаю об этом, только я этого хочу, только благодаря мне хоть что-то происходит. Если я предоставлю все Джеймсу, эротика в нашей жизни вообще закончится». Джеймс признает, что сам предлагает секс, только когда более-менее уверен, что она не согласится. Так он сохраняет впечатление некоторого участия. Стелле очень не нравится быть той, кто «все делает», но она боится пустить все на самотек, так как не хочет остаться в пустоте. Лучше лишь предполагать, что Джеймсу все это, возможно, больше не интересно, чем воочию убедиться в этом.

С тех пор как у Стеллы наступила менопауза, ее сексуальное желание резко ослабло. И подтвердились ее худшие опасения: раньше недостаточно инициативное отношение Джеймса к сексу компенсировалось ее активным поведением, а теперь все стало очевидно. Стелла в панике, так как понимает, что сексу в ее жизни скоро придет конец. «Мы же теперь как соседи по комнате в студенческом общежитии. Теперь мне особенно нужно, чтобы он немного постарался, а он не хочет». Я отвечаю Стелле, что, наверное, со стороны и правда кажется, что он не хочет, но, скорее всего, он просто не знает, как и что именно сделать. С наступлением менопаузы нарушился привычный шаблон поведения, сложившийся в семье много лет назад, еще в начале отношений. Но это открывает перед парой новые возможности.

Джеймс склонен фокусироваться на результате, компенсируя им недостаточно сильное желание. Он предвидит возможное фиаско, нервничает, и в итоге его мрачные опасения сбываются. Он чувствует себя униженным и немужественным и начинает все больше бояться настоящей импотенции, в силу чего готов бросить это дело, даже не пытаясь довести его до конца. Джеймс так старается все сделать хорошо и правильно и сохранить эрекцию для Стеллы, что совершенно выпускает ее саму из виду. Он думает, что из кожи вон лезет, чтобы сделать ей приятное, а ей кажется, что он о ней и не думает. Это становится предметом бесконечного спора между партнерами. В разговоре с Джеймсом я замечаю, что уделять внимание исключительно физиологическим аспектам секса – самый неэротический подход. Мне кажется, что Джеймс смотрит на ситуацию слишком узко, а перспектива сексуальных отношений с женой, необходимость демонстрировать желание и выражать вожделение его явно угнетает.

Когда я спрашиваю Джеймса, был ли у него вообще когда-нибудь сексуальный опыт без напряжения и тревоги, он отвечает: «Только когда я мастурбирую». Это важно, так как свидетельствует о том, что никаких медицинских проблем нет и что с технической точки зрения Джеймс в хорошей форме. Во время мастурбации, когда никто от него ничего не требует, Джеймс прекрасно справляется. Он фантазирует о женщинах сладострастных, пытающихся его заманить и соблазнить, и уж точно не уязвимых. Тут ему не нужно бояться ранить их своим эгоизмом, и чувство вины не препятствует наслаждению. Такой свободы Джеймс никогда не испытывал в отношениях с женой, и осознание этого помогает нам понять причину, блокирующую эротическое поведение.

Джеймс не умеет получать сексуальное удовольствие в присутствии любимой женщины. Не имея возможности удовлетворить и себя, и Стеллу одновременно, он в итоге не приносит удовольствия никому. Хотя с эмоциональной и интеллектуальной точки зрения он вполне способен провести границу между собой и женой: он терпеть не может музыку, которая нравится ей, отказывается носить итальянские костюмы, а однажды даже проголосовал за республиканцев, просто в отместку жене, – но в контексте сексуальных отношений его осознанность исчезает. Он боится, что, если увлечется собственными желаниями и хоть на мгновение забудет Стеллу, она страшно обидится.

Джеймс и не подозревает, что в его типичном эротическом поведении проявляется история отношений с его несчастной матерью. Во время секса со Стеллой он оказывается в ситуации, которую переживал в детстве, когда нужно было принять невозможное решение и выбрать между собственными желаниями и сохранением эмоциональной близости с матерью. Ребенком он постоянно чувствовал вину за то, что слишком эгоистичен, и теперь это подавляет его сексуальность. Возможно, именно поэтому желание Стеллы Джеймс воспринимает как требование, а не как приглашение, как обязанность, а не искушение. Эротизм уступил место чувству долга и придавлен сверху беспокойством и виной – а это все несомненные антиафродизиаки.

 

Разжигаем желание

Джеймс и Стелла в тупике. Сексуальные проблемы они привычно объясняют отсутствием между ними необходимой химии; оба думают, что это навсегда и ничего уже не поделаешь. Долгие годы Джеймс беспомощно размышляет об одном и том же: «У нашей проблемы должен быть первоисточник. Это чья-то вина, и если не моя, то чья же? Видимо, это вина Стеллы. Она во всем виновата». Анализируя проблему отсутствия у Джеймса сексуального желания, я, однако, нахожу ее причину в детских впечатлениях. Постепенно Джеймс начинает лучше понимать себя и даже сочувствовать себе. Я прошу его взять на себя ответственность за то, что происходит в настоящем. Сообща мы постепенно отделяем самобичевание от чувства ответственности и намечаем план действий. Найденная нами причинно-следственная связь отчасти повышает самооценку Стеллы.

Я помогаю Джеймсу сформировать ощущение отдельности от Стеллы, но так, чтобы это не проявлялось как безразличие. Я прошу его вместо того, чтобы фиксировать внимание исключительно на Стелле, сделать нечто немыслимое: думать только о себе. Я предлагаю вот что: «Во-первых, выйдите из спальни, где слишком много негативных ассоциаций. Никакой постели – там вас ждут те же неудачи, там вы теряете из поля зрения собственные ощущения. Найдите другие подходящие места в доме. Далее: мастурбируйте в присутствии Стеллы, чтобы вы смогли получить удовольствие, когда она рядом. Внимательно понаблюдайте, что будет происходить с чувством вины и напряжением, и не пытайтесь подавить эти эмоции».

Я советую мастурбировать по нескольким причинам. Во-первых, это тот момент, когда Джеймс свободно проявляет свою сексуальность. Во-вторых, он может полностью сфокусироваться на себе и не чувствовать давящей обязанности доставить удовольствие жене. В-третьих, я надеюсь так убедить Джеймса, что его стремление доставить удовольствие себе вовсе не обязательно огорчит или ранит его жену. Она будет видеть его, чем позволит ему раскрыть эротическую индивидуальность без чувства вины. И последнее: мастурбация в присутствии Стеллы поможет Джеймсу успокоиться насчет его способности удовлетворить ее. Сам по себе акт мастурбации – настоящее представление, и оно устраивается для единственного зрителя, для Стеллы. Впервые Джеймс поймет, что Стелле важно, чтобы ему было хорошо. Позволить ей наблюдать его на территории его личного эротизма – дорогой подарок.

Каждый из перечисленных аспектов поспособствует формированию новой реальности для Джеймса, отличной от той, что ассоциируется с матерью. В конце концов, мы не мастурбируем при родителях, но вполне способны на такое в присутствии партнера.

Разумеется, предлагая это Джеймсу, я не забыла и о том, как непросто приходится Стелле. Когда Джеймс касается ее, ожидая, что она позволит продолжить, ей это неприятно. Выясняется, что осторожное поведение Джеймса полностью убивает ее желание. Из-за такой его почтительности ей не по себе; его полная концентрация на результате бесит ее. В одном из разговоров Джеймс сказал, что у Стеллы непростой характер. «Возможно, это так, – ответила я, – но, если бы вы занимались с ней любовью чаще, у вашей жены был бы совершенно иной характер. Дело в том, что разочарование и неудовлетворенность, которые испытывает человек, когда к его телу никто не прикасается, никто его не гладит, не обнимает, не ласкает, могут доводить до белого каления. Получается, что неудовлетворенное возбуждение трансформируется в ярость».

Я говорю Стелле слова, которые не раз уже произносила тем, кто хоть и любим партнером, но не желанен: «Вы знаете, что он вас любит. Вы в этом никогда не сомневались, и именно поэтому вы все еще вместе. Вам невыносимо думать, что он никогда вас не хотел. Вам кажется, что сексуальные и эротические отношения в вашей паре полностью зависят от вас, и так оно и есть. Вы потеряли богатство сексуальных ощущений, отказавшись от него ради эмоциональной безопасности. И это, конечно, жестокая сделка». Слезы побежали по лицу Стеллы: так тает ледник, не спеша. И становится ясно, как тяжело ей было все эти годы испытывать желание и чувствовать себя отверженной. Невозможно не принимать такое близко к сердцу, не трактовать как полное отсутствие сексуального интереса у партнера и не утратить веру в себя.

Я объясняю Джеймсу: «Любовь и желание – не одно и то же. Уютный – не то же самое, что сексуальный. Ваша жена понимает, что вы ее любите. Но ей нужно также чувствовать, что вы ее хотите. Увидеть ваше желание, разглядеть все его проявления и убедиться, что оно гармонирует с ее собственными ощущениями. Вы никак не можете расслабиться и позволить себе удовлетворить собственные гедонистические желания, и это ее страшно злит. Ваша пассивность раздражает, ваша предупредительность – полная противоположность ее фантазиям о ничем не ограниченном экстазе. Как только вы открыто проявите свое вожделение, для нее это станет разрешением проявить собственный пыл. Сложно отдаться чувствам с тем, кто не позволяет этого себе самому».

Эксперимент с мастурбацией оказался успешным лишь отчасти: все прошло так себе, и никакой трансформации ни с кем не случилось. Джеймс не смог избавиться от смущения: он привык считать мастурбацию исключительно личным делом, и ему не особенно хотелось делить его с кем-то другим. Но через несколько дней в жизни пары произошло поворотное событие. Джеймс и Стелла поссорились. Она была расстроена, ей казалось, что ничто уже никогда не изменится. Вначале он хотел обнять ее и успокоить, но побоялся, что это не то, чего она хочет. Казалось, Стелла страшно разозлилась. И тут Джеймс умудрился забыть о своем стеснении и все-таки обнял ее. Вначале она не отвечала, но он не сдавался. Раньше в таких ситуациях Джеймс отступал и старался угадать желание Стеллы. А теперь он позволил себе сфокусироваться на собственных чувствах, и это его возбудило. Он гладил ее по спине, и она начала успокаиваться: Стелла понимала, что Джеймс рядом и принимает ее, что он способен справиться с ее вспышкой. И тут произошло то, что оба они, не сговариваясь, назвали «фантастическим любовным актом». Вместо экстаза они испытали тихое слияние: два тела встретились после долгой разлуки и поняли друг друга.

Шаблон поведения создается обоими партнерами, но изменить его может и кто-то один. На нашей следующей встрече Джеймс описывал себя как «уверенного и напористого», и сам удивился, как ощущение того, что теперь он управляет ситуацией, зарядило его энергией. Он взял контроль на себя – и наконец-то перестал себя контролировать. Та темница, которую они со Стеллой сами возвели, приоткрылась. Джеймс вырвался из поведенческого паттерна, и это воодушевило его и показало, какие эротические возможности открываются перед обоими. Впервые за долгие годы Джеймс вдруг начал фантазировать о собственной жене: что они могли бы делать вместе, где это происходило бы. Он вернул часть себя, потерянную из-за постоянного напряжения.

Стоит отметить, что в этот раз (как и в последующие) Джеймс и не переживал, что достигнет оргазма слишком быстро, – он вообще не сомневался в собственных силах. Когда секс кажется обязанностью, хочется побыстрее все завершить, чтобы минимизировать дискомфорт. Когда любовники вступают в сексуальные отношения совершенно свободно, когда для каждого самоутверждение означает уступить партнеру, вовсе не хочется поскорее закончить. И дело даже не в ожидании яркого финала, а в наслаждении доверием и близостью.

Преждевременная эякуляция – неверный термин. Дело не в скорости, а в недостатке желания. Поэтому правильнее говорить «непреднамеренная эякуляция». Как только Джеймс стал хозяином своего желания, он и эякуляцию начал полностью контролировать.

Джеймс как-то рассказал мне, что с самого начала работы со мной у них со Стеллой сложился еще один паттерн: они занимались любовью только после ссоры.

– Мне это не особо нравится, – признался он. – Мне бы хотелось, чтобы мы могли заниматься сексом и без такой прелюдии.

– У гнева и возбуждения сложные взаимоотношения, – объяснила я. – Психологически у них много общего. Да и физиологически тоже. В вашем случае гнев добавляет вам решимости. Вы перестаете быть слишком уступчивым, а потому чувствуете бо́льшую власть над ситуацией. Гнев также проявляет разницу между вами и Стеллой и уничтожает любое ощущение зависимости – вот почему он так стимулирует желание: между вами формируется необходимая дистанция. Но хотя гнев – и правда мощный стимулятор, постарайтесь не делать из этого привычки.

За годы работы я встречала немало людей, у которых, как у Джеймса и Стеллы, сексуальные отношения приближаются к аскетическим, хотя за пределами спальни все совсем иначе. С каждой такой парой мы исследуем глубинные причины эротической стагнации. Мы ищем первоначальные причины эмоциональных зажимов и выявляем не дающие от них избавиться аспекты отношений. Людям вполне комфортно начинать работу с подобных исследований; они с радостью учатся менять будущее с помощью прошлого.

 

Как важно быть эгоистичным

Принято считать, что чем ближе мы к кому-то, тем проще нам отказаться от сдерживающих нас ограничений. Но это только полдела. Эмоциональная близость не способствует появлению желания – а для достижения сексуального удовольствия необходима некоторая дистанция между партнерами. Чтобы ощутить эротическое возбуждение, нам необходимо на время выйти из эмоциональной связи, заглянуть в себя, сфокусироваться на собственных ощущениях. Мы должны вести себя максимально эгоистично – только так можно установить эротическую связь.

Нам сложно сделать шаг в сторону от того, кого мы любим, не теряя при этом уверенности в его надежности, и причиной тому наш детский опыт, связанный с безопасностью и надежностью отношений. Чем выше наша уверенность, тем дальше можно уйти. Когда младенец играет в «ку-ку», он не готов оказаться дальше, чем на расстоянии вытянутой руки от родителей. Но игра все же происходит, ведь ребенок понимает: играющий с ним взрослый не исчезает, хоть его и не видно. Дети постарше играют в прятки, и каждый уверен, что рано или поздно кто-то придет его искать. Когда мы взрослеем, логика сохраняется: чем сильнее эмоциональная связь, тем решительнее и дальше мы уходим, так как уверены, что наш возлюбленный будет ждать нашего возвращения, не станет осуждать нас за эти эгоистические порывы, а если повезет, то и порадуется нашим победам.

Майкл Бадер связывает эгоизм с сексуальной беззастенчивостью, определяя его как «такое желание, которое позволяет человеку уступить силе собственных желаний и удовольствий, не чувствуя ни вины, ни беспокойства, ни стыда». Данное объяснение подчеркивает, какое значение имеет дистанция между любовниками и как важно не терять себя в присутствии другого. Иначе мы становимся похожими на Джеймса, который никак не перестанет думать о Стелле, постоянно пытается угадывать ее желания и потому не осознает собственных.

Ничем не подавляемое, желание может казаться бесстыдным, животным, даже не имеющим отношения к любви. У Эроса бывает хищная хватка. Иногда мы чувствуем вину за то, что получаем; или стыдимся нашего распутства, страсти, непристойного поведения – такие эмоции только усиливаются в контексте фундаментальной уязвимости сексуальных связей. В наш интимный эротический мир мы привносим все накопленное за долгие годы предвзятое отношение к эгоизму в контексте любви, конкретные черты которого зашиты в шаблонах эротического поведения. Эти паттерны формируются и в семье, и под влиянием определенной культуры. Мы социализируемся и учимся себя контролировать, сдерживать свои порывы, подавлять сидящее внутри животное. Поэтому, будучи добропорядочными гражданами и супругами, мы меняем себя, скрываем свои алчные аппетиты, чтобы объективировать предмет нашей любви.

Для многих людей беспощадность и эротическая импульсивность недопустимы в любовных отношениях. Но сексуальное возбуждение требует максимального проявления эгоизма и игнорирования партнера, что противоречит идее эмоциональной близости. Некоторые могут демонстрировать вожделение и невоздержанность только с теми, кого они недостаточно знают или о ком особенно не беспокоятся. Секс для отдыха, порнография, секс через интернет – все это предполагает серьезную дистанцию между партнерами или даже анонимность, что позволяет избежать неудобств, связанных с излишней эмоциональной близостью, и помогает добиться яркого сексуального возбуждения. Полный эмоциональный разрыв такого рода люди редко переживают в браке, где нет большой необходимости дистанцироваться от партнера. А если настоящая эмоциональная близость с человеком невозможна, то нет и опасения привязаться, попасть в ловушку и потерять себя.

На мой взгляд, интересным решением проблемы ослабления желания может стать как раз культивирование беззастенчивости в отношениях. И этим я не пропагандирую увеличение дистанции или наплевательское отношение к партнеру. В основе моего совета – как раз любовь и безопасность. Редко когда доверие между партнерами настолько сильно, что оба чувствуют себя полностью свободными, не испытывая при этом ни вины, ни раздражения и зная, что отношения достаточно масштабны и устойчивы, чтобы вместить все аспекты личности каждого. В рамках эротической привязанности мы достигаем связи особого рода: она преодолевает упорядоченность эмоциональной близости и допускает любые наши импульсы и самые примитивные аппетиты. Когда тела трутся друг о друга, тепла выделяется заметно больше, чем от более сдержанных проявлений любви. Как ни парадоксально, но беззастенчивость – хороший способ достичь большей близости. Эротическая близость переносит нас туда, где нет границ, где мы наслаждаемся свободой. Мы на время забываем самих себя, а с этим и весь опыт детства, привычки, сформированные предыдущими отношениями, ограничения, налагаемые культурой.

Любить друг друга, не теряя себя, – самая большая сложность эмоциональной близости. Наша способность удовлетворить потребности, связанные и с установлением эмоциональной близости, и с сохранением автономности, закладывается еще в детстве, а развиваем мы ее почти всю жизнь. Это влияет не только на то, как мы любим, но и на то, как мы занимаемся любовью. Эротическая близость несет в себе двойное обещание: найти и потерять себя. Это опыт слияния и в то же время полного самопоглощения, взаимности и эгоизма. Нужно быть внутри партнера и внутри себя самого, и данная двойная задача решается где-то на границе рационального и мистического. Мы сливаемся с партнером в единое целое, и такое ощущение рождается из способности осознать свою собственную нерушимую отдельность. Чтобы быть единым, вы вначале должны стать самостоятельными единицами.